ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть вторая.
4. Варлаам
Варлаам жил отдельно. Хотя он и помирился с отцом, но ходил к родителям редко. Второй год он работал мирошником на мельнице Фогеля. Мельница стояла в полуверсте от села, на крутой излучине Еруслана. Варлаам быстро освоил мельничное дело. Осенью, после уборки, когда каждый крестьянин, нагрузив телегу, а то и две, тугими мешками, спешил побыстрее смолоть зерно, чтобы потом ни о чем не думать, или, как говорят в народе, есть калачи и поплевывать в потолок, на водяной мельнице Фогеля всегда было завозно. Мужики считали, что размол зерна на водяной мельнице лучше, чем на ветряной.
— Мука мягче и хлеб пышней. Тута и воздух какой-то другой, как вата, а там — ветром все выдувает, мука сухой и жесткой делается, — говорили они и ехали к Фогелю.
Исполняя обязанности мирошника, Варлаам в то же время был приемщиком, кладовщиком и рабочим. Крутился как белка в колесе. Иной раз ему риходилось спать три-четыре часа в сутки, прикорнув где-нибудь на мешках или в маленькой каморке. В этой каморке стоял голый топчан и стол, на котором выписывались квитанции на помол.
Фогель дорожил своим работником. В первый год, когда Варлаам поступил к нему на мельницу, он помог ему деньгами и лесом на избу. На краю села, ближе к мельнице, Варлаам слепил себе саманную избушку, окнами на речку, пристроил к ней плетневый двор, в котором зимовала корова и три овцы романовской породы. Лошадь он не держал, она была ему не нужна. Да и некому за ней ухаживать: он с утра до вечера на мельнице, а ребята маленькие. Жене хватало возни с коровой да овцами.
Когда Варлаам поставил избу и перешел в нее жить, к нему без всяких церемоний напросился в гости Фогель.
— Ну, показывай свой дворец, — говорил он, перешагивая порог следом за Варлаамом и чуть не стукнувшись о притолоку. Оказавшись с мороза в избе, воскликнул: — О, теплий, как не парай... Жинка-папа, репатишка — гуд — хорошо! Как это: русишь дух шипко много, нос толкайт. — И засмеялся. — Давайт смотри твой ампар, изба коня... конюшэн.
— Да что вы, Карл Оттович! Какая у меня конюшня? Один двор.
Но Фогель смеялся я легонько подталкивал его в спину. Немец хитрил: ему нужно было проверить, не ворует ли муку его работник. Они прошли в маленькую полутемную кладовую, где стоял большой сундук, в котором хранилась мука. Немец открыл крышку. В сундуке было мухи всего на одну квашню. Удивился:
— Фарлам Ифаныч, почто нет мук? Надо брайт мук много. Целый мушок! Два — цвай!
— А на что мне много? Хватит и этого, — невозмутимо ответил Варлаам. — Съем — еще возьму.
— Правда, правда. Гуд — хорошо. Мо-лод-чик, — произнес он по слогам и похлопал Варлаама по спине. — Мук мой не жалейт. Только сказайт надо, гуд — хорошо.
— Все понимаю, — сказал Варлаам, а сам подумал: «Ох, и бестия ты, Карл Оттович! Прижимистый. Поэтому заглядываешь всюду».
Фогель был родом из Саксонии. Жил там бедно, едва кормил свою семью, состоящую из жены, троих детей и родителей. Надумал он переехать в город, к старшему брату, занимавшемуся мелкой торговлишкой. Но тут объявили: кто желает поехать в Россию, на вольные земли, пусть запишется у бургомистра. Фогель один из первых внес свое имя в списки переселенцев на восток. Перед отправкой их рассортировали в колонии — одни должны были ехать в Малороссию, в какую-то Херсонскую губернию; другие— под самый главный город Санкт-Петербург; третьи — на Волгу. Фогель попал за Волгу. Здесь уже жили немцы, переселившиеся еще при Екатерине II. Приехавшим отвели землю, по тридцать десятин каждой семье. (Даже зажиточные русские семьи по стольку не имели.) Для обзаведения дали ссуду, отпустили лес. И Фогель сразу поднялся на ноги. Через десять лет он уже имел две ветряных мельницы, потом купил водяную.
Бывал Варлаам у Фогеля на дворе и в доме, и всегда поражал его идеальный порядок, царивший здесь. Двор был убран под метелочку. Полуфурки стояли рядом. Каждый предмет занимал то место, которое положено.
В доме по крашеным полам и половикам ходили в тапочках. И Варлаам, приехав однажды к хозяину, снял у порога пыльные сапоги, потуже завернул на икрах портянки и прошел в них в комнаты. Портянки разматывались, но он поправлял их и шел дальше. Жена хозяина долго потом смеялась...
Варлаам с семьей сидел за столом, когда отворилась дверь и в клубах морозного воздуха ввалился Васька. У него был жалкий вид; руки от холода покраснели, пальцы скрючились, синие губы одеревенели, под носом хлюпало, на щеках от недавних слез еще сохранились следы.
— Что с тобой? — удивился Варлаам.
— Ме-ня... из шко-лы выг-на-ли...
— За что?
— Я дья-ко-на ууу-кусил... Он меня за ухо дернул!
Обедающие переглянулись. Варлаам положил на стол ложку, провел рукой по бороде, усам, с досадой сказал:
— Мм-да. — Посмотрел на сыновей. — Помогите ему раздеться. И за стол сажайте. Видите, он весь застыл и есть хочет.
Николай и Семен, оба черноглазые и глазастые, в отца, бросились к дяде. (Да, Васька приходился им дядей, но этому дяде было всего тринадцать лет, а младшему племяннику — четыре года; племянники любили своего дядю, и каждый приход его был для них праздником.) И вскоре он уже сидел за столом, несмело работая деревянной ложкой.
— Ешь, ешь, — угощал Варлаам. — Не унывай, голубь. Все, что ни делается,— к лучшему. Пойдешь работать на мельницу? Моим помощником? Сделаю из тебя хорошего мирошника, первой руки.
Васька кивнул головой.
— А на то, что сегодня случилось, наплюй. Рабочему человеку в наше время, ежели хорошенько разобраться, так грамота не шибко нужна. Были бы золотые руки. Мастеровой человек нигде не пропадет. Крестьянина земля кормит, а мастерового — руки.
Слова брата успокаивающе подействовали на Ваську. Наевшись, он вместе с племянниками хотел залезть на печку, но вдруг вспомнил, что Варлаам хотел взять его на мельницу, и тут же засобирался.
— Я с тобой.
Варлаам ласково посмотрел в ясные глаза брата и как можно спокойнее и убедительнее сказал:
Давайте лучше завтра начнем. А сегодня ты грейся на печке, отдыхай. Сказки племянникам расскажи, которые ты знаешь...
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/14/399
***