Когда рыба срывается с крючка, оно может и лучше, ну, для рыбака…, точнее, рыбацкого его тщеславия, как минимум, потому, что рыбацкое его воображение позволяет нарисовать ему такие экзотические породы и невиданные размеры… Это неважно, что рыбаку тому никто не верит - главное, что верит он сам. Иные люди напоминают таких вот рыбачков-фантазеров, в чьем садке вечные два пескарика, плотвичка и несметный улов воспоминаний об оборванных лесках и откушенных крючках, но есть такие, что похожи на те сорвавшиеся фантазии в золотой чешуе.
Наташу еще в школе прозвали Золотой рыбкой за то, что могла сыграть любой силы страсть, умела свести с ума любого мальчишку (случалось, и педагога), но, как только доходило до первого поцелуя (позже, первой постели), «срывалась с крючка», оставаясь в воображении очередной своей жертвы мифической золотой рыбкой. В университете «коллекция» этих ее жертв выросла до неимоверных размеров. На своем ноутбуке она создала отдельную папку, в которую складывала файлы под именами ее «клиентов», где записывались не только все их электронно-эпистолярные излияния любви, но даже и SMS-ки не ленилась перенабирать. Эта странная и, скорее, противоестественная Наташина страсть коллекционирования достигла таких масштабов, так ее поглотила, что к четвертому курсу она оставалась… девственницей. Но дело было даже не в этом, легко поправимом обстоятельстве. Дело было в том, что она ни разу в жизни не испытала настоящей плотской любви, она была рыбаком, восторгающимся рыбалкой, но ни разу не попробовавшим тройной ухи и не съевшим ни ложки икры из вспоротого им же живота белуги.
Технология «отшивания» была у нее проста и ординарна, но действовала безотказно. Доведенный до почти бешеной эрективной слюны и, готовый уже пусть даже и на действия, близкие к насильственным, очередной ее претендент вдруг слышал печальный рассказ о том, как ее, его Наташеньку, когда было ей всего десять, изнасиловал ее отчим и с тех пор она никак не может преодолеть в себе чувство отвращения к половому акту, что она безумно любит своего Олежека, Ванечку, Стасика, но ей нужно время на преодоление этого ужасного воспоминания, этой детской проекции подсознания. Олежек, Ванечка или Стасик, после такой сказки, якобы понимающе и даже сочувственно кивал головой, возвращался домой, мастурбировал в ванной (не будем судить, ибо такое перенапряжение чревато даже и патологиями), ложился спать, а, наутро, пускай и с глубоким шрамом на сердце, уже искал себе другую цель. Теперь, надломленный, осторожный и циничный, он стремился сперва уложить девушку в постель, а уж после решал, влюбляться в нее или нет. Наташа историю эту не выдумала, а взяла из рассказа о своем прошлом ее лучшей подруги и соседки по комнате в общежитии, Аленки. Правда у Аленки это ее отвращение к постели было истинным и искренним, но проявлялось оно в том, что девушка буквально не вылезала из постели, меняя партнеров, как перчатки, впрочем, как и Наташа, ни разу в жизни не испытав восторга и мук настоящей любви.
Но природу не обмануть.
Был у них на потоке писаный красавец Рома. Густые русые волосы, голубые масленые глаза, прямой тонкий нос и мужественный подбородок, но был он, что называется, ботаником. На лекциях всегда сидел в первом ряду и буквально летал пальцами по клавиатуре, записывая каждое слово лектора. По-окончании занятий, он садился в рейсовый автобус и растворялся, как дым, в смоге Москвы. Студенческие вечеринки и прочие университетские увеселения он не посещал и, помимо лекций, встретить его можно было только в библиотеке.
Не сговариваясь, подруги выбрали Рому (или Ромео, как звали его все девчонки курса заглаза) очередной своей «жертвой». Точнее, он, сам того не ведая, выбрал их. Но теперь все было несколько по-другому. Аленка, вдруг в первый раз и даже со страхом, испытала в душе своей тревожное и незнакомое доселе чувство, которое мы называем избитым словом Любовь, но именно с большой буквы, а Наташа…, Наташа впервые в жизни ощутила страстное и тоже незнакомое ей томление внизу живота. Обыкновенно, подруги делились впечатлениями от своих «побед», но теперь каждая затаилась, и о тайной своей страсти ничего не рассказывала. Если человек треплется о своей любви на каждом углу – он не любит вовсе или, правильнее сказать, любит себя в своем чувстве, что называет любовью. «И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мтф, 6, 5-6).
Я забыл упомянуть еще об одном месте, где можно было встретить Ромео. Он «обедал» на лавке в сквере перед университетом, запивая кефиром приготовленные мамой бутерброды с ветчиной. Каждая своим путем, но девушки вычислили это место и, интуитивно понимая, что мужчину легче всего подсечь сытого, не сговариваясь, в некий осенний вторник оказались на той лавке рядом с ним. Золотым перезвоном гремели в тот день палые листья под ногами.
- Что ты тут делаешь, Наташа? – плохо скрывала раздражение Аленка.
- Не знаю, - соврала та. – Так, решила вдруг подышать. А ты?
- И я, представь, решила подышать, - еще с более худшим артистизмом отвечала Аленка.
Аленка была смуглой черноволосой красавицей, будто рожденной из пены волн Иордана, Наташа же, напротив, имела копну спелой и кудрявой пшеницы на голове, зеленые, в синеву, глаза и бледную, неподвластную солнцу кожу. Классические лед и пламень, хотя, стихами против прозы их не противопоставишь. Как минимум теперь. Обе были одухотворены музой поэзии и любви.
Сели рядом. Если бы у их сердец были зубы, то сейчас мы бы с вами услышали страшный скрежет, который, впрочем, вмиг прекратился, ибо на край своей, а теперь и их лавочки присел наш Ромео. Не обращая внимания на девушек, он достал из портфеля пакет кефира, развернул целлофан с двумя бутербродами, положил на колени ноутбук, вошел в сеть и приступил к трапезе.
- А мне мама говорила, - улыбнулась Аленка, сидевшая ближе к нему, но где-то в полутора метрах и чуть пододвинулась ближе. Наташа, как будто привязанная, переместилась следом, – что нельзя читать и есть одновременно.
- Вы это мне? – оторвался от экрана Рома и, близоруко сощурившись, взглянул на незваную гувернантку-воспитательницу. Очки его висели у него на шнурке на шее. Он отложил бутерброд и надел их.
- Моя мама мне говорит то же самое, но, вместе с тем, считает, что знания лучше усваиваются, если вместе с пищей, - улыбнулся он в глаза черноглазой Аленке.
- Неправда, - поспешила вступить в разговор зеленоглазая Наташа, дабы не остаться за кормой. – Никакая мать не поставит образованность своего чада выше его здоровья.
Свою долю обворожительной его улыбки получила теперь и белая королева.
- И это мне ведомо. Но…, она гордится моими успехами в учебе, и я даже не знаю вполне, от чего в большем она восторге, от моих пятерок или от моего здоровья.
- От пятерок, - вынесла вердикт Аленка. Иначе, она давала бы вам с собой не бутерброды, а термос с супчиком.
- Она так и делала поначалу, - захлопнул Рома ноутбук, заинтересовавшись собеседницами (разговор о матери был выбран девушками интуитивно, но попал в яблочко). - Но суп предполагает еще тарелку, ложку, салфетку, хлеб. Это неудобно и я, не без скандалов, признаться, отстоял бутерброды, впрочем, на том условии, что на завтрак я ем теперь полный обед, с первым, вторым и третьим.
- Мудрое, просто-таки соломоново решение. У вас хорошая мама, - польстила Наташа.
Рома как-то тяжко вздохнул и уставился синим и даже чуть повлажневшим взглядом в асфальт.
- Что-то не так? – озаботилась Аленка.
- Я Рома, - вдруг спохватился он, встрепенувшись от своих, похоже, нелегких мыслей. – Простите, что сразу не представился.
- Я Алена, а это моя подруга Наташа. Мы учимся с вами на одном курсе.
- Неужели? – искренне удивился ботаник, снял и снова надел очки. – Простите меня.
Я мало что замечаю вокруг. Я так… Я слишком увлечен предметами… Мне так мало того, что дают на лекциях и семинарах… Интернет?.. Да тут одни полуграмотные дилетанты высказываются. Настоящий ученый просто так знания не отдаст. К нему нужно ехать, у его дверей нужно стучаться и ждать, пока не соизволит… А соизволит открыть он только тогда, когда ты докажешь ему истинную твою страсть к знанию…
- Вы исключили из уравнения еще одну переменную и переменную немаловажную, скорее даже константу, так сказать, - пересела еще на полметра ближе Аленка, чуть не опрокинув его пакет с кефиром, и теперь оказалась совсем рядом, доступная его обонянию.
Наташа последовала за ней. Девушку начинала бесить ее роль второго плана.
- Какую же? - искренне не догадывался Рома.
- Ну…, - будто смутилась Аленка. – Это секрет такой же, за обладание которым тоже стоит мокнуть под дождем у запертых дверей. Сейчас у нас семинар. Давайте встретимся в кафе на набережной, после занятий, и я, возможно, сообщу вам нечто, что в интернете вам не отыскать.
Наташа проиграла первый раунд. «Черт! Как важно быть всего лишь на две ягодицы ближе! Черт! Черт!». Наташа пантерой металась по комнате, бросалась на колени перед Аленкиной кроватью, била ее кулаками, вскакивала на ноги, бросалась лицом в свою подушку, снова вскакивала… Вряд ли она сейчас задумывалась о том, скольких мужчин за свою недлинную жизнь в такое же состояние ввергла она сама. «Она просто уложит его в постель! - пылала Наташа разгоряченным своим воображением. – Она просто обсосет и выплюнет его! она не знает, что такое настоящая любовь!».
Настоящая любовь… Как странно. Если любовь - любовь, то навряд ли ей нужны эпитеты, типа, настоящая, земная, неземная… Любовь либо любовь, либо нет. Не бывает осетрины второй свежести, ни первой… Но… Любовь для Наташи вдруг разделилась надвое. Точнее, к ее инфантильным книжным Гетевско-Байроновским страстям присоединилось нечто такое, что испепеляло душу почище всех ее десятков предыдущих страстей, сложенных вместе… И все это чудовище поселилось у нее между ног. Она больше не могла терпеть. Прямо сейчас, в кафе на набережной, сидит ее лучшая подруга и… тупым ржавым ножом отрезает, отпиливает Наташе все, ради чего живет на земле женщина… Наташа вскрикнула раненной птицей, даже не накрасившись, выбежала из общежития и ринулась вниз к реке. «Только бы успеть!».
- Я люблю тебя, Алена, - дрожащим шелестом прошептал Рома.
Они стояли у подъезда общежития, крепко переплетясь объятьями, словно змеиными кольцами. Глаза Аленки были не то что влажны. Слезы ее текли рекой, и она никак не могла воспрепятствовать тому потоку. Она ощущала теперь в себе старую страсть, подкатывающую к горлу и внизу похотливой жестокостью, но… Но не теперь…, не именно с ним…, нет! Ни в коем случае не сегодня! Только не с ним! Только не с первой за всю жизнь любовью!
- Рома!.., - чуть отстранилась от него Аленка, только чтобы вновь окунуться в бездонное светлое озеро его влюбленных глаз, - я…, я не «то же» люблю тебя…, я люблю тебя так, как никогда-никогда не любила. Как банальны, как неспособны выразить слова самого богатого в мире языка, что чувствует теперь мое сердце! Я знаю, что именно может выразить мои чувства вполне, до дна, но… Но, пожалуйста…, реши…, что ты любишь меня столь же глубоко, как я тебя и тогда… И тогда я дам тебе это последнее неизвестное… Я подарю тебе эту константу… а пока…, прощай…
Аленка, с усилием скорее души, нежели рук, оторвалась от Ромы и ринулась к общежитию, чуть не раскрошив ладонями крылья его стеклянных дверей-вертушек.
- Рома? – воспрянула голосом Наташа, хотя…, в голосе этом доминантой звучала обреченность.
Она, прочесав все столики приречного кафе, ближайшие альковы ив и лип набережной, все лавки и фонари, уже отчаявшись, и даже понуро смирившись, что «дело», видимо, сделано, побитой собакой, сомнамбулой плелась в сторону общежития.
- Наташа?.. – поднял Рома на нее глаза, полные слез и…
Какая ирония. Аленка довела несмышленыша до того…, до такого состояния, что он мог бы спариться сейчас и с деревом. Наташа бросилась ему на грудь.
- Милый! Любимый мой Ромео! - горячо зашептала она рваные отрывки Шекспира. – Одно твое лишь имя… Не рука ведь это, не нога, не тела член какой… Возьми ты всю меня…
Под окнами общежития раздался крик, который мужчина счел бы следствием удара в челюсть, но любая женщина узнала бы этот звук, потому, что лишь однажды в жизни кричит женщина именно так.
14 августа 2011 года