ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть вторая.
9. Возвращение Ивана
Иван Орлов служил на Кавказе. Письма от него приходили редко, а после того как он узнал, что Анна ушла к своим родителям, совсем перестал писать.
И вдруг явился. Кончил службу и пришел домой. С котомкой за плечами до Камышина он доехал на пароходе, а оттуда подвернулась подвода, ехал крестьянин с молодой женой куда-то за Булаевку, в гости к родне, и согласился подвезти его.
В кошельке Ивана лежало два бумажных рубля, серебряная полтина, на одной стороне которой была вытиснена голова императора, и разменная монета — два двугривенных и медяки. Пока ехали, Иван думал: сколько же заплатить крестьянину; дать рубль — много, два двугривенных — мало. Серебряную полтину жалко. Он любил похвастаться серебром. Вот уже полгода хранит при себе полтину. Вытащит и любуется на усатого императора. И когда пришлось рассчитываться, он выгреб всю мелочь и сунул в руку крестьянина. Тот удивленно посмотрел на деньги и вернул их Ивану.
— Нет, служивый, с солдатиков мы не берем плату. Возьми обратно, а то осерчаем на тебя.
Иван навяливал деньги, но мужик оказался упрямым и настоял на своем.
Иван не писал о своем продвижении по службе. Когда он надел унтер-офицерский мундир с погонами — все ахнули. Боже мой, вот он какой, Иван Орлов! Касторового цвета френч, брюки, фуражка с кокардой, сапоги — все новое, с иголочки. Ремни поскрипывают, сапоги блестят.
— Как енерал, — осматривая со всех сторон зятя, сказал тесть. — Вот только шашки не хватает. Ну как, сват? — обратился он к Ивану Семеновичу, пришедшему поздравить сына с благополучным возвращением со службы.
Старший Орлов уже успел где-то тюкнуть шкалик и был в том великолепном расположении духа, когда и мысль четко работает, и веселая улыбка не сходит с губ.
— Все это хорошо, сынок, — сказал он, — но не это главное. Главное — не быть скотом, а на чины и лычки — начхать! Давай выпьем, сынок, за нашу встречу. Так-то лучше будет!
Смотреть на Ивана сбежалась вся родня, знакомые, соседи. От гордости и важности Иван не чувствовал под собой земли. Бритое лицо его так и сияло улыбкой. Жесткие рыжие усы, закрученные в крупные колечки, поднимались чуть ли не до самых глаз.
Анна была рада, что наконец дождалась мужа. Когда за большим столом выпили за встречу с Иваном, она пошла с ним танцевать.
Васька играл на гармонике. Смотрел на Ивана, и ему вспомнился дядя Меркул. Он сравнивал их, и выходило — дядя Меркул лучше. Тот был щедрый, а этот скупой. Дядя Меркул подарил ему перочинный нож и гармонь, а этот только пару конфет, матери положил на плечо тоненький серый платок, чтобы она полосы повязывала, а жене Аннушке дал в руки печатку духовитого мыла и маленький флакончик какого-то розового масла, волосы смазывать, чтобы они хорошо пахли.
Вечером, когда гости ушли и дома остались только свои — отец, мать и сестры Аннушкины, Иван сел на лавку, вытянул вперед ноги в блестящих сапогах, немного за день потускневших, и попросил жену снять сапоги. Он не приказывал, а именно просил, подыскивая ласковые слова:
— Аннушка, милушка, будь добренькая, сними с муженька сапоги.
Анна встрепенулась, густая краска стыда залила ее лицо. Что это с ним? Может, пьяный? Нет, они немного выпили. И она, полная нерешительности и смущения, спросила:
— Что это ты, сам не в силах?
— Сними, сними, чай руки не отвалятся...
Анна, чтобы не портить себе настроение в такой радостный день, свела все на шутку:
— Так уж и быть, нынешний денечек я готова поухаживать за муженьком; все буду делать, что он прикажет.
Она засмеялась и вызвала самодовольную улыбку на сытом и хмельном лице мужа. Ухватилась за сапог и потащила к себе так, что Иван чуть не соскользнул с лавки, ладно — удержался руками.
— Осторожно. Чай, корову за рога тянешь, а не что-нибудь,— заметил он. — Так можешь и голову оторвать.
Анна еще громче засмеялась.
— Скажешь тоже — корову.
— Не веришь? Давай-ка нож. Да не этот, а что я принес — перочинный, острый.
Не торопясь, он подпорол подкладку в правом сапоге и ловко извлек оттуда что-то кругленькое, завернутое в чистую белую тряпочку. Когда развернул тряпочку — сверкнула золотая десятирублевая монета.
— Это имперьял называется, награда от командира полка. Как-то посылал он меня за своей бабой и детишками, чтобы я перевез их в цельности из-под Краснодара. Ну, я выполнил его просьбу.
Империал, поблескивая гладкими холодными боками, пошел по рукам. Каждый внимательно рассматривал.
— Я впервой вижу, — удивлялся тесть.
— Я тоже, — поддержала его теща.
— А я видела, Иван Семенович как-то приносил из лавки точно такой же, ему сдачу дали с екатериновки,— сказала Анна.
Иван подпорол подкладку у левого сапога и вытащил второй золотой.
А это от поручика Милецкого, Лександра Лександрыча, моего начальника. За хорошую службу, значит, наградил. Вот и выходит, Аннушка, что ты снимала с меня не сапоги, а корову за рога тянула.
Все засмеялись, и громче всех — Иван, довольный своим остроумием.
Он спрятал деньги в сундук, закрыл его на ключ и ключ протянул жене.
— Зачем он мне? — сказала Анна. — Береги сам, твои ведь деньги. Вдруг что случится, потом меня будешь винить.
Иван посмотрел на жену так, словно не узнавал ее или хотел осудить, но не находил подходящих слов, и опустил ключ себе в карман. Анна заметила, что у него вдруг испортилось настроение и подумала: «Так тебе и надо, а то: «будь добренькая, сними с муженька сапоги». Нашел холопку».
В постели, когда легли спать, она зашептала ему на ухо:
— Зачем показал деньги? Эх ты, не можешь утерпеть, чтобы не похвастаться. Вся ваша орловская порода такая, любите хвалиться, как с горы катиться...
— Ну что такого? — оправдывался он, поглаживая ее горячее тело своими соскучившимися руками. — Я ведь не чужим хвалился, правда?
— Еще этого не хватало, он бы чужим хвалился! Да как ты не можешь понять: надо быть немножко поскромнее, может быть, даже чуточку похитрее других...
— Что ты этим хочешь сказать? Я что-то не могу понять тебя.
— То, что теперь все будут просить взаймы.
— Не будут, — отвечал он. — Для этих денег у нас у самих много дыр и прорех. Начнем избу строить, хозяйством обзаводиться. Надо лес покупать, саман делать. Одного самана придется лепить тыщ пять-шесть. Сами же не будем глину месить да кирпич делать? На все деньги потребуются. Завтра в гости к нашим пойдем, мать приглашала. А потом как-нибудь на той неделе к ним сходим за долгом. Пусть отдают, что обещали нам с тобой на свадьбе.
— Ваня, такая хорошая корова выросла из той телочки, которую они нам дарили, что просто залюбуешься. Молока дает чуть ли не ведро зараз. И уже двух телят принесла.
— Вот пусть нам и отдают ее. Да овечку, да пару поросят. Смотри, сколько у нас сразу будет голов.
Уснули они не скоро.
Всю неделю у Ивана с Анной была одна забота — по гостям ходить, сперва у родителей его, потом у Прасковьи, затем у Варлаама, а там позвала Варвара Сергеевна. Везде пили, ели, плясали, песни пели и даже немножко поплакали у Варвары Сергеевны, вспомнив Меркула, от которого не было никаких вестей.
Разговор с родителями показал, что Иван глубоко ошибался, думая, что все хорошо обойдется. Да, они помнили, что на свадьбе обещали дать телку, пару поросят и овечку. Пожалуйста, сказали они, поросят хоть сейчас берите. Телку тоже можете взять, но лучше подождать, когда отелится комолая корова, брать — так породистую.
— Мамка, наша телка, Дочка, которую вы дарили нам на свадьбе, давно уже коровой стала. Разве ты забыла?
— Нет, сынок, не забыла. Мы что тебе дарили? Телку, вот и возьмешь телку.
— А Дочка?
—Ты кормил ее? Ты ухаживал за ней, чтобы она коровой стала?
Иван недоуменно смотрел на мать.
— Ежели бы она была у меня, конечно, кормил бы. А так — как я мог ее кормить?
— Нечего попусту баить. Мы обещали тебе телочку, телочку и дадим.
Иван Семенович возразил жене: стоит ли мелочиться; раз обещали Дочку, надо и отдать. Но Авдотья Андреевна бросила на него недовольный взгляд:
— Ты бы все роздал! Тебе ничего не нужно! А тут из всех жил тянешься, наживаешь. Отдай им теперя готовенькое. Они молодые, пусть сами наживают, тогда узнают, как достается.
Иван рассердился и не стал больше разговаривать с матерью. Уходя, сильно хлопнул дверью.
— Шайтан немаканый, — проговорила Авдотья Андреевна вслед сыну. — Еще недоволен, что ему телочку породистую дают.
Анна побежала за мужем.
— Ваня, брось ты горячиться из-за пустяков, — сказала она. — Скажи спасибо, что хоть все отдают, что обещали. Возьмем и телочку. Будем знать, что сами вырастили корову.
Слушая жену, Иван немного успокоился. С коровой ничего не вышло, думал он. На двадцать рублей, которые он принес за голенищами, избу не построишь. Жить у тестя? У него самого большая семья. Что же делать?
За годы, проведенные в солдатах, он разучился работать. Ему хотелось так устроить свою жизнь, чтобы сытно есть и как можно меньше трудиться. Помощником писаря сделаться? Так маловато грамоты, и писать он не очень большой мастак. А впрочем, поговорить с писарем не мешает, может быть, он поможет: у него связи большие.
За бутылкой водки писарь долго выспрашивал его, как он служил, каково было начальство, и все завидовал его унтер-офицерским лычкам.
— Это непросто, дослужиться до унтера,— говорил он. — Знаю я, как даются эти лычки. Сорок потов сгонишь, прежде чем их заработаешь. Тебе просто повезло... Ты давай-ка вот что сделай: поступай-ка в полицию. Не возражай! Такие, как ты, там очень нужны. Ты — унтер-офицер, грамотный, здоров как бык, из крестьянской сословии происходишь, значит, знаешь крестьянскую сословию как свои пять пальцев. Все качества! Не возражать! Потом спасибо мне будешь говорить.
И обещал через знакомого письмоводителя поговорить с приставом об его устройстве.
— Иван дал слово, что, в случае удачи, поставит ему хороший магарыч и будет век благодарен за такую услугу.
Недели через три Ивана вызвали в стан. Он надел мундир, закрутил усы колечком, побрился до лоска. Писарь посоветовал ему, как отвечать и держать себя в разговоре со становым начальством.
— Ежели спросит, умеешь ли протокол составлять, говори: «Ваше благородие, так точно — умею!»
— Но я же не умею. Зачем врать?
— Значит, ты не хочешь в полиции служить. Помни: в наше время не соврешь — не проживешь. Я научу этой премудрости. Не так уж она сложна. Я сам когда-то начинал с полиции и знаю порядки...
— Я хотел опросить, как его зовут, станового-то?
— Называй «ваше благородие» — и все. Они любят, когда их «благородием» называют. Еще он может тебя спросить про рапорты, умеешь ли ты составлять. Отвечай без запинки: «Ваше благородие, умею, письменно и устно». Главное — не робей. Громко и четко отвечай на вопросы. И глазами ешь начальство. Они любят это...
Пристав, с круглым румяным лицом и прокуренными седыми усами, встретил его любезно, но сесть не пригласил. Отложив просмотр бумаг, он поудобнее расположился в кресле. Иван, отдав честь и, как положено, поприветствовав начальство, стоял перед столом браво, картинно выпирая грудь. Пристав строго осмотрел его с головы до ног и в обратном порядке, задержал взгляд на груди и лице и, видимо, остался доволен внешним видом унтера.
— А ведь я немного знаю вашего родителя, — сказал он с достоинством, как бы этим делая честь посетителю. — Оригинальная личность, между прочим, ваш папаша. Однажды я проезжал через ваше село и видел, как он возле кабака топтал свою шубу. Пьяный, конечно, был. Танцует на ней грязными сапогами и кричит во всю глотку: «Гоп, гричаники, белые!» Я тогда арестовал его на двое суток и посадил в жигулевку. Он все такой же?
— Так точно, ваше высокоблагородие!
— А ты употребляешь водочку?
— Никак нет, ваше благородие!
— Ну, а папаша, все так же с тараканом чокается? — хитро взглянул становой и улыбнулся.
— Все также, ваше высокоблагородие!
— А как дядя, который в Сибири, пишет что-нибудь?
— Никак нет, ваше благородие! Ничего не пишет.
— Вы его хорошо знали, дядю-то своего?
— Никак нет, ваше высокоблагородие! Плохо. Он редко в село приезжал, все больше по Волге ездил, по городам разным скитался. Я с ним, можно сказать, раза три и виделся...
— Похвально, похвально с вашей стороны, — одобрил пристав, пристально всматриваясь в глаза Ивана. — С преступными людьми не нужно иметь никакой связи... Ну что ж, мы вас возьмем. Думаю, что вы будете служить царю и отечеству верой и правдой, не так ли?
— Так точно, ваше высокоблагородие! Рад стараться!
— Грамотен? Жена есть? Детей сколько? — расспрашивал начальник. — Квартир у нас нет, но здесь можно по дешевке арендовать приличный домик. Огородик завести. Лошадь купить. Для разъездов обязательно потребуется лошадь...
— Он еще дал много полезных советов, и Иван ушел от него довольный.
Когда Иван Семенович узнал, что сын его поступил в полицию, почесал лохматую бровь, криво усмехнулся и сказал:
— Дурак! Фараона нам еще не хватало.
— Всех чинов полиции он называл «фараонами».
Авдотья Андреевна взяла сторону сына:
— Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Тебе какое дело? Может, он свое счастье нашел.
— Ну и сказала — счастье! Век бы не было такого счастья! Куда лучше — крестьянская сословия! Кто Расею хлебушком кормит? Мы, крестьянская сословия! Хлебушек, который я обихаживаю вот этими руками, может быть, ест сам царь... Царь! — повторил он, делая ударение на этом слове.— Кто еще может тягаться с нами? Никто. Мы корень всему!
Быстро, по-военному, Иван собрался, взял у отца лошадь и уехал из села, захватив с собой телочку и пару поросят — свадебный подарок родителей. Он нашел бы место на телеге и овечке, будь она дома, но овцы находились в стаде.
— В другой раз как-нибудь заберу, — сказал он, — Овцу-то легче увезти, чем этих чертей, — и он кивнул на беспокойно хрюкавших поросят.
— Ты долго лошадь не задерживай, — предупредил отец. — Кони нам нужны будут. На той неделе начнем сено косить.
Иван промолчал, как будто не слышал отца.
Прошла неделя, а Иван все не возвращал лошадь. Дошли слухи, что он ездит на ней по волости. И вдруг однажды перед вечером заезжает к ним бородатый узкоглазый мужик на полуфурке, в ящике которой лежало немного степного сена. Поздоровавшись с Иваном Семеновичем, он сказал, что имеет поручение от его сына, Ивана Ивановича, забрать овечку.
— Как так? — спросил отец. — А где же лошадь? Почему он Серка не пригнал? И телега у него наша...
— Ничего не знаю. Иван Иваныч сказали: привезите мне от моих родителей овечечку. Вот я и заехал.
Иван Семенович переглянулся с Андреем.
— Это новость для нас. Скажите моему сыну, что мы сами овечку привезем.
На другой день Андрей заседлал лошадь и поехал в волость к брату. Он не застал его дома, пришлось ждать более суток, и вернулся только на третий день после обеда, мрачный и злой. Слезая с седла, стегнул плетью ласкавшегося кобеля.
— Что случилось? — спросила мать, первая встретившая его. — Ты видел Ивана?
— Видел.
— Ну и что? Где лошадь? Где телега?
— На телеге и лошади Иван, как барин, разъезжает по волости, арестовывает мужиков и сажает их в жигулевку. Он сказал: «Лошадь и ходок не отдам. Пусть отец завернет мне их за мой пай, который достанется по наследству». Я говорю ему: «Ты бы хоть предупредил отца». А он: «Что я, дурак, что ли?» — «Гад», — говорю... А он... В общем, подрались мы.
Только теперь все заметили на правой скуле Андрея лиловое пятно, и под мышкой была разорвана рубаха.
— За овечку коня выменял — хо-хо! — засмеялся Егорка.
Авдотья Андреевна, как обычно, всплеснула руками:
— Ах он, шайтан немаканый! Злыдень этакий, прости господи! Но погоди, мы припомним ему это...
Иван Семенович только грустно посмотрел на жену.
— Когда телега с грузом начнет катиться с горы, ее ничем не удержишь... Говори — слава богу, что телега тебя не зашибла.
— Городишь какую-то ерунду, — огрызнулась Авдотья Андреевна. — Все под титлами баишь. Надоели они, твои титлы!
— Руку мою налагаю на уста мои, — ответил он словами Иова богу.
Варлааму не замедлили передать о поступке брата. Он только покачал головой:
— Этому не клади пальца в рот, откусит. Он только о себе думает.
Анна сильно разгневалась на мужа за то, что он осмелился ударить Андрея.
— Ишь какой долгорукий, — говорила она. — Как теперь в глаза им будем смотреть? Ты должен по-доброму у отца с матерью попросить свой пай.
— Была нужда мне кланяться им. Чай, свое забрал — не чужое. А ежели бы Андрей не задел меня, я бы его не тронул. Другой раз будет знать.
— Все-таки, Иван, нехороший ты человек...
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/14/728
***