ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть вторая.
8. Егор и Максим
Приближался срок призыва Максима в солдаты. Его одногодки, которым предстояло вместе с ним отбывать службу, давно поженились, некоторые уже имели детей, а он все холостяком ходил.
— Зачем раньше времени кандалы на себя надевать? — рассуждал он. — Успею еще походить в колодках. Я женюсь тогда, когда со службы вернусь. Приду с бородой по пояс. Отхвачу девчонку лет семнадцати. Эх, и сладка будет житуха с молодой бабой!
При этом разговоре присутствовал дедушка Мельников. Ухмыляясь в седую прокуренную бороду, старый николаевский солдат поддержал его:
— Умно, Максимушка, мозгой шевелишь. Я сам, к примеру сказать, женился уже тогда, когда со службы пришел. Оно как-то спокойней, когда холостой служишь. Не думаешь, как там дома баба себя ведет.
— Ты не женишься я знаю, почему,— сказал Егорка. — У тебя невесты нет. А была бы невеста, давно бы женился.
— Вот и врешь.
— Не вру, а правду говорю.
— Погодите, как два кочета, налетать друг на дружку, — остановил их дедушка. — Тебе сколько чичас, Егорий?
— Семнадцать полных.
— Хотя и полных, ты еще зеленый, — засмеялся брат.
— Можно быть зеленым и в двадцать пять лет,— сказал дедушка.— И в сорок. И в пятьдесят. Я хочу вот о чем Егория спросить. Чтобы жениться, ума много не надобно. А вот как жить после женитьбы? Тут нужен ум. И немалый. Допустим, ты женишься. А где жить будешь? У отца? У тестя? Так у них свои семьи, дай боже отбавляй!
— Дедушка Тихон, ежели так рассуждать, то никогда и не женишься. Сперва женятся, потом уже избой обзаводятся...
— А ты наоборот сделай, — усмехнулся Максим.
— Нет уж, ты делай наоборот.
— И сделаю.
Максим знал, что Егору нравятся две девушки — Груша Овсянникова и Вера Верещагина, он начинал ухаживать то за одной, то за другой. Вспомнив это, Максим опросил:
— Ты хоть скажи, на какой будешь жениться? На Грушке Овсянниковой или на Верке Верещагиной?
— На той и на другой, — самодовольно засмеялся Егорка, польщенный тем, что вот он имеет какой успех среди девок.
— Чай, ты не мусульманин, чтобы двух баб иметь. Это только им кораном разрешается. А ты и одной не прокормишь...
— Сказал тоже!
— Вот тебе и сказал. Нет, правда, чем бы ты кормил их, если бы, допустим, разрешили тебе жениться сразу на двух? Скота нет. Другого богатства тоже никакого нет. Ну, чем?
— Они сами себя прокормят. Я бы лежал и в потолок поплевывал... А как у Соломона было семьсот, чем он их кормил?
Максим засмеялся.
— Вот хлюст! На ходу подметки рвет. Соломон был царь, а ты кто? У того мудрая голова на плечах была, а у тебя — пустой ларь.
— Ты не шибко раскидывайся словами! — предупредил Егорка.
Максим сделал серьезный вид и посоветовал брату:
— Ты лучше женись на Груше Овсянниковой. Она маленькая росточком. Как раз по тебе. И личико симпатичное. А Верка — дылда. Лицо длинное, как у лошади, и зубы по вершку...
Все засмеялись. Егорка обиделся и за «пустой ларь» и за «дылду». А Максим продолжал издеваться над ним:
— Ты признайся нам, вот всем здесь сидящим, по-честному: как ты целуешь ее, Верку-то свою? Наверно, лесенку подставляешь? Ростом-то она, наверно, раза в два выше тебя.
— Ну, знаешь, — Егорка вспылил, и лицо его стало таким же медным, как волосы. — Ты болтай, да меру знай. Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай. А то, ей-богу, будешь каяться!
Он встал и ушел.
Максим нарочно затеял перепалку с братом, чтобы повлиять на него в выборе невесты. Совсем недавно у Егора с матерью состоялся разговор. Мать спросила его, на ком он остановил свой выбор. Егор ответил, что ему больше нравится Вера, чем Груша. Мать замахала руками:
— И не думай! Нищету плодить? Да разве она пара тебе? Ты вон какой... молодец! А она кто? Гольтипа!
Верно, Верещагины жили бедно, у них была полная изба детей, а работников только двое: муж и жена. Теперь подросла старшая дочь, Вера. Но ведь и Егор был тоже не из богатой семьи. Чтобы сыновья не зазнавались, отец не раз напоминал им: если все их добро, включая и дом, разделить на членов семьи, то каждый из них будет беднее Ивана Кнута. «Так что не шибко воображайте, что вы богатые», — говорил он. На невесту с хорошим приданым Егор, конечно, не рассчитывал, он отлично знал свои недостатки и свое положение. Но Авдотья Андреевна воображала, что она богачка и что за ее сына пойдет любая девка, стоит только посвататься.
На лицо Вера выглядела милой и симпатичной девушкой, вот только все дело портил ее гигантский рост. Движения ее были замедленными, как будто она сейчас проснулась и не может стряхнуть с себя остатки сна. В компании она всегда молчала, на вопросы не отвечала, а только смотрела и улыбалась. Одевалась бедно, носила обычно ситцевые платья, но всегда чистые и проглаженные. Считать не умела, даже до десяти путала счет. В деньгах совершенно не разбиралась, тройку могла принять за пятерку, а всю разменную монету называла «копейками», подразделяя их на белые и красные. Но Веру это нисколько не удручало. Из всех молитв, которым учила ее мать, она запомнила только одну — «Отче наш», и то путалась, когда читала ее. Вот почему в семье Орловых все были решительно настроены против того, чтобы Егор женился на ней. Но Егору больше нравилась Вера, чем Груша. Он любил Веру. И тогда, при первом разговоре с матерью, сказал:
— Не вам жить с ней, а мне. И нечего охать.
— Ах ты, упрямец! Ему добра желают, а он еще недоволен родительским советом. Да по мне на ком угодно женись, хоть на Маньке-дурочке, только потом с жалобами к матери не ходи.
— И не приду. Не беспокойся, — сердито пробурчал сын и ушел, чтобы больше не разговаривать с матерью.
Об истинных причинах нежелания Максима жениться до ухода в солдаты никто не догадывался. Знали об этом только двое — Анна и Максим.
— Ну, что ты не женишься? — спрашивала Анна деверя. — Давай я выберу тебе невесту. Такую красавицу отхватим, любо-дорого смотреть.
— Я сам справлюсь как-нибудь, и помощники мне в этом деле не нужны. Понятно?
— Да ну? Неужели? — смеялась Анна, желая затушевать шуткой свое смущение.
Как-то они поехали за сеном на двух пароконных бричках. Нужно было забрать небольшой стожок на Малой излучине, где им в этом году достался покос.
Максим и Анна ехали на второй подводе, Петька и Васька — на первой. Братья погнали лошадей и далеко отъехали вперед.
Стоял очень теплый день. Хотя был уже сентябрь, но солнце грело по-летнему. В воздухе плавали, серебрясь под лучами, шелковистые нити паутины. Они легко рвались и качались даже от незаметного движения воздуха. В светло-голубом небе застыли редкие кучевые облака, похожие на кипы ваты с серым холодным подбоем. На юг величаво плыли длинные косяки журавлей, спинами и крылами почти касавшихся некоторых низких облаков. Тихое курлыканье птиц в поднебесье наводило грусть, вернее, напоминало о том, что вот уже прошло лето, начинается осень, потом будет холодная зима. Луговая дорога была до блеска накатана, не пылила, и было приятно ехать по ней.
Анна и Максим сидели рядом, свесив ноги через нижнюю жердину грядки. Оба легко одеты, она в ситцевом платье без рукавов, он в крашеной рубахе из тонкого холста. От толчков при движении брички они соприкасались, и Максим чувствовал обжигающий жар женского тела. Ему хотелось обнять Анну, но она, видимо, понимала это и отстранялась от него.
Максим рассказывал ей, как он провел вечер, кого из девок провожал. Увлекшись разговором, он не обращал внимания на лошадей, которые, почуяв поблажку, заленились, как сонные, переставляли ноги. Анна вырвала из рук Максима вожжи и сказала:
— Давай я буду править. А то мы так и до вечера не доедем. Кони оживились и побежали. Опустились в лощинку, перехлестнутую укатанной дорогой наискосок.
— Ну, чего ты сидишь? Мешаешься только. Пересаживайся за меня! — приказала Анна.
Когда они менялись местами и Максим уже садился сзади Анны, ему вдруг захотелось, чтобы кони дернули. Лошади действительно дернули. Максим повалился и обнял Анну. И не только обнял ее горячее тело, но и крепко поцеловал. Анна, к его удивлению, не сопротивлялась. Закрыв глаза, она как будто сразу увяла под его поцелуем. Но потом строго взглянула ему в глаза, встрепенулась вся, резко оттолкнула его от себя и села. Черенком бича она ударила Максима по спине.
— Вот тебе! Чтобы другой раз знал, как чужих баб целовать!
Максим смутился, покраснел, но бодро ответил:
— Еще раз ударь. Посильней только. От тебя готов сносить любые удары.
— И ударю. Теперь по голове, чтобы она лучше соображала. Правду говорят, в тихом болоте все черти живут. Неужели ты так поступаешь и с девками?
— Так,— натянуто улыбаясь, подтвердил Максим.
— Поэтому и невесту не можешь себе подыскать. Потому что грубый.
— Ну и сказала! Наоборот, девки любят грубых. Тех, кто их тискает, мнет, щекотит за бока.
— Не все. Я вот, например, не люблю, когда со мной грубо обращаются.
— Ладно, следующий раз буду ласково с тобой обходиться.
Максим опять полез к Анне, но она ударила его по рукам.
— Пошел к чертям!
Лошади поднимались из лощины на бугорок. Была видна первая подвода, на которой ехали братья.
Анна молчала. И Максим молчал.
«Теперь-то я возьму тебя, как бы ты ни егозилась», — подумал Максим.
«Обормот. Медведь», — возмущалась про себя Анна.
Васька и Петька, первыми приехав к месту, бегали вокруг стога, кричали, толкали друг друга в сено. Запряженные кони, опустив головы, медленно отступали в сторону, жадно срывали сочную отаву, поднявшуюся после дождей.
— Почему бричку не поставили к стогу и коней не выпрягли? — спросил Максим. — Они же не дадут воз наложить.
И погрозил им кнутовищем. Братья тотчас же взялись выпрягать лошадей.
Анна стояла на возу, принимала и раскладывала сено. Максим подавал ей. Братьев он отогнал, чтобы не мешали, потом заставил второй воз метать.
— К краям, к краям ближе топчи, — учил он Анну.
— Ишь какой, чтобы я упала? — раскрасневшись, отвечала Анна.
— Не упадешь.
Подав большой навилень и смахнув с лица сенное крошево, Максим смотрел снизу вверх. Перед его глазами мелькнула юбка и под нею стройные белые ноги. Анна увидела, что он смотрит на нее, охнула и присела. Краска стыда еще пуще залила ее лицо.
Воз сметали быстро. Утянули его веревками, и Максим, обращаясь к братьям, сказал:
— Поезжайте домой, а мы с Аннушкой второй воз наложим. — Подумал немного и добавил: — Пожалуй, на один воз все сено не заберешь, вам еще раз придется приехать. Да быстрей поворачивайтесь! Не прохлаждайтесь дома! — наказывал он. — Нам неинтересно вас ждать. Аннушка, слезай...
— А если я не слезу? С ними поеду?
— Ну вот еще! Кто же мне помогать будет?
— А ты кого-нибудь из братишек оставь...
— Они не умеют укладывать. Смотри, как они на своем возу все сено сбуровили. Придется поправлять.
Сперва Анна заколебалась, не зная, что ей делать — оставаться или ехать, потом решительно взялась за веревку и медленно спустилась с воза. Спускаясь, она тщательно подбирала юбку и осторожно переставляла ноги. Максим бросил короткий взгляд на ее икры, отвернулся и почувствовал, как в груди тревожно бьется сердце. У нее тоже сильно билось сердце, и она все делала как в полусне. Знала, что этого нельзя делать, но все-таки делала.
Когда они остались одни и на лугу стояла тишина, нарушаемая только хрустом стерни, по которой ходили кони, Максим сказал:
— Торопиться нам некуда. Садись, Аннушка, будем отдыхать...
Потом она, уткнувшись лицом в мягкое сено, плакала.
— Сил моих больше не стало противиться тебе, — тихо говорила она, — Что теперь будет?
Он молчал. И все кругом молчало.
На другой день утром, внезапно проснувшись, Максим услышал в приоткрытую дверь, как мать разговаривает с Анной.
— Нехорошо получается. Что люди подумают о нас? Дождалась бы Ивана, а там сами бы уж решали...
Максим вскочил, быстро натянул на себя штаны и заглянул в комнату, где происходил разговор.
Мать стояла к нему спиной и не видела его. Анна увязывала узел. На кровати уже лежала свернутая постель.
Анна даже не взглянула на него, хотя заметила, что он вышел из соседней комнаты и присутствует при их разговоре.
Максим понял: она уходит.
Мать сказала:
— Во всем, выходит, мы виноваты...
— Откуда вы взяли? Я вас ни в чем не виню.
— Как же, от хорошего не уходят. Только от плохого бегут. Люди теперь начнут судить нас...
Мать безучастно посмотрела на сына, нисколько не удивляясь, что он тут оказался, потом перевела взгляд на Анну, которая по-прежнему старалась не замечать Максима. Он подумал, если она не смотрит на него, это даже лучше.
— Аннушка, как же так? — спросил он нерешительно. — Мамка ведь правду говорит. Ты позоришь нас своим поступком...
— Я не позорю...
— А как же? — резко спросила Авдотья Андреевна. — Я, что ли? Или он?
Максим покраснел и тут же отвернулся лицом к окну. Хорошо, что мать не взглянула на него, а то бы сразу могла догадаться обо всем.
Настроение было испорчено. Все приуныли, носы повесили. Но Анна оживилась, попыталась как-то скрасить неловкое положение. Уже перед тем, как садиться в телегу и ехать, она взяла Мишу за руку и, поправляя на нем выбившуюся из-под штанишек рубашку, сказала:
— Сынок, попрощайся со всеми — с бабушкой, дедушкой, тетями, дядями. Скажи: спасибо вам за все... Мы много довольны вами. Не поминайте нас лихом. Мы, кажется, ничего не делали вам плохого. Не забудем и мы вас, в гости ходить будем...
Миша повторял за матерью все, что она говорила, и это растрогало Авдотью Андреевну. Она подхватила внука на руки и целовала его в лицо, потом обняла Анну и ее поцеловала.
— Грешница я... Спервоначала осерчала на тебя... А теперя нет у меня никакой обиды... Все от сердца отлегло. Бог тебя простит, доченька. — Она перекрестила невестку, затем внука,— Будьте здоровы, мои золотые...
В селе многие были удивлены тем, что невестка Анна ушла от Орловых, не дождавшись мужа из солдат. Одни говорили, будто, она ушла потому, что у них большая семья и нужно быть дураком, чтобы из-за куска хлеба гнуть спину на такую ораву, как у Орловых; другие — будто бы ее изжила сварливая Авдотья Андреевна, которая любит только себя, и то до обеда; третьи — что якобы снохи не ужились: Анна и Христина, жена Андрея, разодрались, и Христина выгнала Анну; четвертые повторяли тот слух, который пустила сама Анна: мать у Анны больна, поэтому она вернулась домой, чтобы помогать ей.
Что бы там ни говорили, однако вскоре забыли про это событие.
В тот день, когда ушла Анна, Иван Семенович разругался с женой и запил. Во всех семейных неурядицах он обвинил Авдотью Андреевну. Приходила старшая сноха Матрена.
Авдотья Андреевна жаловалась ей:
— Пьет, сердешная. Посылал ребят за вином, они не пошли. Сам уплелся. Теперя до ночи будет сидеть у этого кабатчика. И когда только остепенится, идол несчастный. Разорит он нас в прах. Скоро по миру пойдем с сумой...
У Орловых в это время сидел Дмитрий, младший брат Матрены. В селе знали его как озорного и бесшабашного парня, драчливого, неуемного. На него всегда жаловались малые ребята и даже сверстники. Взрослые часто говорили ему: «Ты, Дмитрий, словно из-под угла мешком пуганный». «Ага. Точно», — признавался он и хохотал так, что невольно обращал на себя внимание посторонних.
Обращаясь к невестке, Авдотья Андреевца сказала:
— Ты бы, Матренушка, хоть попугала моего когда-нибудь, чтобы он, шайтан немаканый, по кабакам да трактирам разным не шлялся.
Матрена удивленно взглянула на нее.
— Вы уж и придумаете, мама. Баите, сами не знаете что. Пугало я огородное, что ли? И этим разве его отучишь от вина? Он все равно пить будет. Да ну вас!
И даже рассердилась на свекровь.
Зато брату Дмитрию понравилась мысль Авдотьи Андреевны. Громко захохотав, он поддержал ее:
— Вывернуть медвежью шкуру и попугать, вот здорово получится! Сватья, а вот где медвежью шкуру найти?
— Подь ты к дьяволу, — теперь рассердилась на него Авдотья Андреевна. — Несуразицу какую-то городишь!
Разговор, которому никто не придавал серьезного значения и который велся так, между прочим, лишь бы о чем-нибудь поболтать, впоследствии оказался роковым.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/14/634
***