ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть вторая.
7. Масленица
К этому веселому, сытному русскому празднику Орловы начинали готовиться задолго: кормили и холили лошадей, подбирали отличную сбрую, украшали кошевки.
В субботу, накануне праздника, когда русская печь освобождалась от испеченного хлеба, щей и разных каш, кто-нибудь из снох или сама Авдотья Андреевна, загружали печь кизяками, чтобы они за ночь подсохли, и утром стоило подложить под них горящую лучинку, как они моментально вспыхивали.
Когда пылко и жарко разгорались кизяки, одна из снох становилась со сковородником в руках к печи, и начиналось самое главное — выпечка блинов. Тут требовался высокий класс мастерства и сноровки. Обычно пекли блины на двух сковородках среднего размера. На подушке горячих углей они разогревались до определенного накала, обильно смазывались куском свиного сала, потом на них с шипением разливали жидкое кислое тесто, обязательно ровным и тонким слоем, и сковорода черной птицей летела в печь навстречу бушующему пламени. Блин охватывался жаром сразу с обеих сторон. Чтобы он испекся, требовались считанные секунды. Круглый, как солнце, и румяный, как щеки с мороза, он слетал со сковородки на подстилку из полотенца или тарелку. Тут его смазывали, теперь уже топленым маслом, и подавали на стол.
Младшие Орловы в праздники обычно спали долго, и их будили:
— Эй, засони, вставайте! Блины готовы!
В горнице за большим столом уже сидели хмельные Иван Семенович, Варлаам, Андрей, весело разговоры вели, шутили. Перед ними стояла пустая бутылка, соленая закуска в чашках, и на двух тарелках горками поднимались блины.
Пришла Матрена с сыновьями. Авдотья Андреевна встретила сноху и внуков радостной улыбкой.
— Да кто ко мне пришел! Семушка да Коленька! Добро пожаловать! Раздевайтесь, погрейте вот руки о печку и садитесь за стол блины есть. Сейчас горячих подадут прямо с пылу...
Пока гости раздевались, Петька и Васька успели с полатей спрыгнуть, прошмыгнуть на кухню и, кое-как поплескав холодной воды на лицо, вытереться полотенцем.
После завтрака все оделись и вышли на улицу. Тут уже суетились, запрягая лошадей, старшие братья.
Каждую масленицу Дуня и Васька, как самые маленькие, катались с матерью и отцом. Важная и довольная выплывала на крыльцо Авдотья Андреевна, одетая в бархатный сак, в котором она ходила еще в девках, на голову накинута кубовая шаль с кистями, на ногах — белые расписные валенки. Садилась она по правую руку от мужа, чтобы удобно было править лошадьми. Ей передавали вожжи и бич ременный, плетеный, гибкий, длинный, на конце которого искусно вплетено маленькое ременное колечко. Такого бича кони боялись как огня. Сыновья заботливо укутывали матери плечи тулупом, подбивали с краев, ноги прикрывали войлочной полостью. Рядом с ней Иван Семенович — в желтой борчатке, пахнущей дубовыми желудями и ржаным хлебом, грудь борчатки расшита гарусом, на шее цветной шарф, концами заправленный за широкую оранжевую опояску, на голове шапка из черных мерлушек. Впереди усаживали детей. Старшие сыновья бросались к воротам, распахивали их, и пара каурых, закусив удила, в облаке снежной пыли вылетала на улицу. А по селу уже вовсю шло катание.
На этот раз получилось немного иначе. Когда садились в кошевку, Васька закапризничал, он хотел сесть на облучок, но мать не разрешила.
— Тогда не поедешь. И вы не берите его, — сказала она Варлааму. — Пусть дома сидит!
Но разве Варлаам мог обидеть Ваську?
На дворе стояла вторая пара лошадей, запряженных в широкие розвальни. Желающих кататься набралось больше, чем вмещали сани. Внуки сели с бабушкой, а Васька с Варлаамом. Ему доверили бич, и он успокоился. Матрена и Андрей с женой остались на вторую очередь.
Катание по селу в полном разгаре. По главной улице, широкой и ровной, из конца в конец мчались наперегонки разряженные лентами и цветами тройки, пары, одноконки. В гривах лошадей ветер свистел и трепал их, как черные лоскуты. Разгоряченные бегом кони косили крупными белками глаз. Пристяжные, выкидывая передние ноги, по-лебединому выгибали на сторону шеи, а коренники высоко поднимали головы, и от этого еще сильней звучали колокольчики, прикрепленные к расписным дугам.
Вот мимо Орловых на поджаром рысаке, словно птица, пролетел Парфен Лужин. Тугой встречный ветер ударил им в лица, обдал снежной пылью. Парфен даже не оглянулся. На нем была черная сибирка, опушенная дымчатым каракулем, на голове кубанка с красным верхом, на руках сафьяновые рукавицы с широкими раструбами. Сидел он на высоких железных санках, походивших на голенастого паука-сенокоса. Такие санки назывались бегунками и в селе были только у него. Натянув широкие малиновые вожжи, как струны, и немного откинувшись назад на высоком сиденье, он с трудом сдерживал горячего широкогрудого жеребца, живописно выбрасывавшего вперед тонкие ноги. Шлея, сбрызнутая начищенными медными насечками, пылала огнем. На дуге переливались атласные ленты.
На белой тройке промелькнул поп с попадьей. Их кошева — что двуспальная кровать. Маленький щупленький кучер на облучке грозно поднял бич и ощерил рот в яром крике.
Вот чернобородый, богатырского телосложения, привставая с облучка на каждом понукании лошадей, мчится на паре гнедых Ион Березовский, владелец крупорушки и новой ветряной мельницы.
Сыновья лавочника Вовка обычно катались отдельно друг от друга: старший со своей семьей — на сером дончаке, к дуге которого привязывалось штук пять колокольчиков и между ними крупные бумажные цветы; младший — на паре гнедых, без колокольчиков и цветов, но на головы лошадей надевал соломенные расписные щитки, похожие на высокие кокошники.
В морозном воздухе колючими звездочками мелькали снежинки. Слышались пьяные песни, веселый смех, хохот. Щелкали бичи. Парни по-молодецки, как соловьи-разбойники, оглушительно свистели. Во всю грудь мехов пела гармонь, иногда она захлебывалась, сбивалась с мотива и снова набирала силу.
Катанье не прекращалось до глубокой ночи, все так же с песнями и веселыми шутками. Хмельные головы даже на рассвете закладывали лошадей и освежались «встречным ветерком».
Бывало много и потешных случаев: распрягались лошади, опрокидывались сани, теряли людей, ломали оглобли, рвали гужи. Но больше всех насмешил дедушка Мельников. У него был старый мерин, которому, как шутили мужики, в субботу сто лет. На таком одре он, конечно, не мог кататься. Расчищая снег у порот, Мельников стоял и наблюдал за катающимися. Потом вдруг «оседлал» деревянную лопатку и, если кто ехал мимо, пускался наперегонки. Катающиеся смеялись над шуткой старика, но сам Мельников был серьезен, даже ни разу не улыбнулся.
Варлаам проехал по улице и свернул к церковной площади. На повороте сани с разгона ударились о выбоину. Всех тряхнуло и, наверное, кое-кого выбросило бы, если бы Варлаам вовремя не выпрыгнул из саней и не поддержал их. Бабы перепугались и завизжали, ребята рассмеялись. Варлаам снова погнал лошадей.
Самой интересной на масленицу была игра «взятие города». Она устраивалась на второй или третий день праздника. Изрядно выпив и досыта наевшись блинов, мужики и парни выходили на улицу, где их ожидал «город», сделанный накануне парнями и ребятишками. Это было довольно высокое сооружение из снега, с крепкими стенами, воротами, до которых было трудно добраться по извилистым проходам. На воротах висел старый лапоть или дохлая курица. Через эти ворота всадник должен был прорваться к центру города, где на возвышении торчал кол, а на нем была повешена в кузовке бутылка водки и блин на закуску. На стенах города стоял народ, вооруженный глыбами снега. Всаднику предстояло овладеть трофеем.
Когда Иван Семенович был молод, он не раз брал город. Даже однажды по спору разделся до белья и в таком виде, гарцуя на коне, проскочил от ворот до кузовка, чем всех рассмешил и удивил. А теперь он был только сторонним наблюдателем. Сыновья его пытали счастья, но у них что-то не получалось. Варлаам однажды было доскочил до трофея, уже руку протянул, но кто-то коварный опередил его: ударом ноги сшиб кол с кузовком, и трофей ему не достался.
Кататься с крутояра — любимое развлечение для ребят. Соберется ватага таких сорванцов, как Васька, Петька, Егорка, и айда на Еруслан, кто на санках, кто на ледянке, кто на коньках самодельных, кто на обыкновенной обструганной доске. Стрелою мчатся вниз, дух захватывает. Далеко-далеко ускользнут, почти до другого берега. Хорошо! Сердце прыгает от радости. Ноги сами бегут обратно.
Взрослые булаевцы, особенно парни и девки, тоже любили кататься с крутояра. В рождество и на масленицу берег цвел яркими нарядами. Сколько тут было веселья, потехи! Притаскивали сани-розвальни, поднимали оглобли, туго стягивали их чересседельником и, попадав на мягкую подстилку, катились на лед. Шум, хохот, визг. Парни хватали девок, обнимали, те отбивались от них, одни со смехом, другие со слезами. В гору сани втаскивали гурьбою или запрягали лошадь.
Еще больше собиралось народу на крутояре, когда начинались кулачные бои на льду. Ходили стенка на стенку, один край села на другой. Дрались не только парни и молодые мужики, но выходили мять бока, ломать ребра, сворачивать скулы друг другу и бородатые мужики, отцы больших семейств. Сокрушительной силой тут был кулак. Боже упаси применять палку, гирьку или свинцовую перчатку. Нарушитель правил жестоко наказывался.
Дети шныряли среди взрослых, путались в ногах. Они-то и были зачинщиками кулачных боев. Но чаще всего сами дрались, не жалея носов и зубов. В таких драках меньшие братья Орловы дружной стайкой держались. Они не давали себя в обиду. Матери обиженных называли их «сатанятами» и приходили к Авдотье Андреевне жаловаться. Она волновалась, пыталась наказывать сыновей, но Иван Семенович не давал их в обиду.
В переулке, против дома Орловых, обычно наметало хребтистый сугроб. С одной стороны, от дома, он был крутой, с другой, с улицы, — пологий. На этом сугробе устраивались азартные игры. В большинстве случаев играли в «войну». Участники ее брали палки, заостренные с одного конца, накалывали на них глыбы снега, заранее нарезанные лопатой, и дрались. Победительницей считалась та сторона, которая овладевала всем сугробом. Великие сражения часто кончались уводом «пленных». Бывали и «раненые». Однажды Ваську так стукнули, что у него кровь из носу потекла. «Раненый» упал лицом в снег и долго лежал.
— Я пойду домой, — сказал он, когда его подняли.
Егорка обтер ему снегом нос и посоветовал домой не ходить, не жаловаться, а то мать добавит. Васька послушался, постоял немного в стороне от играющих и снова ринулся в бой, крича: «Наша победа! Ура!»
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/14/530
***