Иногда Маркусу казалось, что это не он руководит всеми, а наоборот ближайшее окружение решает за него каждый следующий шаг. Этот факт вызывал двойственные ощущения в равной мере вызывающие раздражение и удовольствие. Более всего вызывала недоумение безапелляционность Иарена, который едва ли не в приказной форме изъявлял свою волю. Мистик довольно-таки быстро освоился в Магистериуме, после длительного отсутствия и, кажется, сговорился с Доренсом, распределив график дежурств около Пересмешника. Все чаще приходилось сосредотачиваться на их доводах и предложениях, отбрасывая прочь поиски неведомого соглядатая, который оставлял все больше зацепок, словно подсказывая свое местонахождение. Подобное развитие ситуации привносило ощутимый дискомфорт в жизнь молодого Пересмешника, вызывая едва ли не открытое неприятие любых предложений мистика и мира.
Мужчина как мог, отсеивал негативные ощущения от этой заботы, приводя самому себе аргументы в пользу такого проявления заботы. Но с раздражением не всегда удавалось справиться, и оно распылялось вокруг ядовитой пыльцой. И Маркус благодарил Ушедшего за безграничное терпение мистика и воина, когда очередная вспышка гнева утихомиривалась. Пожалуй, сложнее всего было говорить с ними от своего лица, не используя свое мастерство. Пересмешник отчетливо понимал с кем говорят двое, что много старше его самого, и ценил это, пусть даже не находя достойных реакций в ответ.
Разговоры подобные тому, что надежно скрывали стены дальнего из залов резиденции Пересмешника, велись и прежде. Всегда были нюансы разделявшие эти разговоры на подкатегории, но суть сводилась к одному – что делать с Пересмешником. И если бы кто-то стал невольным свидетелем хотя бы одного из них – Доренс и Рет вполне могли бы быть обвиненными в государственной измене. Однако главнокомандующий миров и, по совместительству, начальник полиции Магистериума не зря столько лет топтал эту землю. Прослушка была исключена, а невольным свидетелем мог стать только Ушедший.
- Он горит быстрее, чем предыдущие Пересмешники, - задумчиво пробормотал Иарен, сидя под стеной, наблюдая за тренировкой Октавия.
- Плохая тенденция, - отозвался мир, откладывая на место глефу, усовершенствованную для него лабораторией косх.
- Послушай, а она петь умеет? Или вышивать крестиком? Еще при мне она была дополнена четырежды. Надеюсь, хоть теперь она плюется огнем? Судя по тому, сколько ее дополняли - это было бы ожидаемо, - мистик усмехнулся и вернулся к теме разговора. - Я помню Говарда, - мистик поднялся с пола и прошелся вдоль оружейных стеллажей, - он сопротивлялся дольше, не позволяя Ночи заинтересовать себя.
- Пересмешник не заинтересован в Ночи, - Доренс покачал головой, выражая недовольство обращением Рета. – Его манят, а он упирается, как может.
- Раньше было иначе, - упрямо буркнул Иарен и провел кончиками пальцев по лезвию глефы, на которую косился последние двадцать минут. – Раньше Пересмешники не настолько быстро вливались в конфликт.
- Раньше их не интересовал конфликт, - пожал плечами воин, вспоминая – а как же было раньше. – Пересмешник… болен иначе.
- Ты наконец-то признал, что он болен? – удивленный подобным умозаключением воина, Иарен несколько опешил. В свое время они до хрипоты спорили об очевидном, пусть и невероятном факте.
- Сложно это не признать, когда у тебя на руках отчеты косх, - мир с неохотой кивнул, признавая, что старый спор закончился победой мистика. – Он начал свой путь с конфликта.
- А значит, времени у нас еще меньше, - мрачно усмехнулся Рет. – Что там Ярваг?
- Командор не спешит в Магистериум, - неожиданно повеселел Октавий. – Повздорили с Ночью и сражаются за спорную крепость.
- Что, они до сих пор меряют территорию фронта этими категориями? – Иарен презрительно фыркнул. – Я думал, Ярваг давно понял, что эта война не за что-то, а для чего-то.
- По-твоему, если бы он этого не понял давным-давно, он продолжал бы срывать злость на Пересмешнике? – мужчина покачал головой и принялся раскладывать снаряжение и оружие по местам.
- Он вдвое старше меня, а все такой же ребенок, - призвав все многообразие своей мимики, мистик изобразил огорчение. – Пересмешника нельзя пускать на фронт, - неожиданно серьезно произнес Иарен, в упор, глядя на мира.
- И как ты себе это представляешь? – вздохнул Доренс, признавая правоту слов мистика. Пересмешнику действительно нельзя было на фронт, слишком близко к Ночи, слишком быстро догорит и тогда уже никто не сможет уберечь его. – Посадить его под домашний арест?
- Кандидатура верховного Пересмешника еще не утверждена, верно? – гарат задумчиво потер переносицу. – Это отвлечет его от всех на свете конфликтов. Его преемник.
- Рано ему воспитывать преемника. У него еще не отыграла горечь по поводу ухода его наставника, - отмахнулся мир.
- Это нам на руку, - продолжил настаивать на своем Рет. – Это на время выбьет его из конфликта. Пусть разбирается в себе, глядя на своего преемника. Может если он поймет, кем на самом деле является – спасется.
- Поймет? – Доренс, всегда скептически относившийся к подобным разговорам, усмехнулся. – Может и поймет, как и все Пересмешники. Но будет уже поздно.
- Ты старый зануда, Октавий. И своим скепсисом лишаешь все мои затеи шанса на успех, - покачал головой мистик, направляясь к выходу. – Но, я клянусь знанием Астора, этот Пересмешник достигнет своей цели. И это будет не погребальный костер!
- Я от всего сердца желаю тебе успеха в задуманном, мистик, - обронил вслед уходящему воин. – Пора что-то менять в этой тенденции.
Маркус раз, за разом всматривался в карту, пытаясь вычленить из общей суматохи своего соглядатая. Как ни крути, а этот пройдоха всякий раз появлялся в самых неожиданных местах, но, к удивлению Пересмешника, не всегда был причиной катастроф разной величины. Порой он просто оставлял подсказку-зацепку и снова пропадал в общей суматохе.
«Ты настолько вежлив и галантен, что пропускаешь в мое сердце всех остальных, оставаясь в самом конце очереди?» - думал мужчина, в который раз раскрываясь навстречу незнакомцу.
Иногда Пересмешнику казалось, что стоит только сконцентрироваться на одном этом соглядатае, открыться только ему и он с легкостью вычислит кто это и где прячется. Но подобный вариант отбрасывался мужчиной, как неприемлемый. Сердце Пересмешника открыто всем и не может быть ни отдано кому-то одному, ни закрыто для всех.
«Быть может именно этого ты и ждешь? Выжидаешь, когда я откроюсь только тебе? Тогда я стану слишком легкой добычей для тебя. А ты не зарекомендовал себя, как безопасного наблюдателя» - обращался к карте мужчина, невольно продолжая свое общение с неизвестным. Однако и карта, и незнакомец оставались безмолвными, порождая новые вопросы в голове Маркуса.
Дни пролетали стремительно, автоматной очередью взрезая грудную клетку Пересмешника, заставляя сердце тревожно биться об ребра. Ощущение ускользающего сквозь пальцы времени приносило одновременно и упоение своим подвешенным состоянием, и детский страх перед неизвестностью, которая стремительно заполняла пространство вокруг Пересмешника. Мир доселе любимый и таящий в себе интересные секреты все чаще виделся плоским, двухмерным, полным опасностей с которыми Маркус не всегда знал, как справиться. Изредка, сквозь сон или легкую дрёму, мужчина слышал голоса, которые непременно сопровождались звуками медицинского оборудования и чаще всего ссорами. Ему были знакомы эти голоса и, в то же время, он словно впервые слышал их, открывая неизведанные грани характера людей из своей свиты.
Но уходил сон, а вместе с ним уходили и голоса, несознательно взращивающие тонкую осоку тревоги в сердце Пересмешника. Все чаще Маркусу казалось, что вокруг все знают больше, чем он, но скрывают это знание, верша его судьбу без него. Гнать эти мысли от себя с каждым разом становилось все сложнее и сложнее. Когда же чаша терпения Пересмешника переполнилась – он сбежал. Бросил все дела, отменил все встречи и, как мальчишка, рванул в храм Маки, где его ждала статуя Ушедшего, неизменно рассеивающая темноту зала теплым своим мерцанием.
Осень, возомнив себя величайшим из художников, живописно украсила сад храма Маки. Тонкими алыми штрихами обозначила прожилки листьев клёна, багровыми каплями украсила листья дикого винограда, щедро увившего ограды и колонны беседок. Спрятала в золоте листьев храмовые пристройки, оставляя на виду лишь многоцветные поляны астр, хризантем, пионов. Кажется, что вовсе нет храма, поддался он цепким лозам винограда, пал под гнетом гроздьев облепихи, растворился в лепестках роз.
Мака – покровительница сумасшедших и странников, добрейшая из дочерей Ушедшего, стыдливо скрывалась за широкими листьями плюща. Статуя ее всегда была словно живая, еще мгновение и она готова была спрыгнуть на землю, обогреть детей своих теплом любящего сердца. Но сколько бы не смотрели на статую своей покровительницы отмеченные печатью Ушедшего – ни к одному она так и не спустилась. Только улыбалась понимающе и ободряюще, прячась за зеленью плюща.
Маркус любил подолгу оставаться рядом с этой статуей, делясь своими мыслями и переживаниями. Мака виделась ему старшей сестрой, внимательной, терпеливой и очень мудрой. Потому сокровенные свои чувства он доверял только ей, обходя стороной статую Ушедшего или верховного Пересмешника. В нем не было недоверия ни к наставнику, ни к Ушедшему. Но отчего-то делиться с ними переживаниями было неловко, словно постыдным был сам факт их наличия. Мака была совсем другого рода существом. Она была готова выслушать и не осмеять совсем маленького тогда Маркуса, ребенка с печатью Бога.
Проходя меж цветущих садов Пересмешник медленно озирался по сторонам. Обычно в это время сад был заполнен детьми разного возраста, которые беспечно играли, балагурили или тихо сидели под сенью клёнов и дубов, поглощая новые знания из старинных фолиантов, либо электронных книг. Сейчас же сад как будто вымер. В нем не было ни намека на жизнь и ее буйноцветства. Отложив мысли о том, что же успело поменяться в храме за время его отсутствия, Маркус решительно направился к залу Ушедшего. Дорога и недавние события слишком вымотали его, чтобы задерживаться в предпокоях дольше, чем требовалось, чтобы снять ритуальные одежды, оставшись в простой рубашке да штанах.
Как только тяжелая дверь закрылась за ним, привычно всколыхнулся страх перед темнотой. Но из глубины зала уже маняще мерцал шероховатый камень статуи и страху ничего не оставалось, кроме как бесследно расстаять, оставляя вместо себя хрупкие ростки умиротворения, которым в ближайшее время предстояло вырасти и окрепнуть, наполняя Пересмешника былой силой и терпением. Легкие, почти танцующие шаги по ледяным плитам, замощенным в диковинном узоре. Если отслеживать узор, а лучше смотреть с высоты, то каждая плитка была частичкой многообразной мимики запечатленного когда-то мужчины. Единственный портрет Ушедшего, который практически исчез под ногами детей своих, которые так часто приходили сюда искать помощи или утешения.
Мужчина коснулся маски, которая все еще скрывала его лицо, и едва решился снять ее, как из темноты раздался тихий всхлип. Так всхлипывал он сам, отчего-то именно о себе пятилетнем вспомнил Маркус услышав этот звук, когда приходил сюда, тайком от верховного, чтобы испросить совета или просто поделиться накопившимися обидами и невзгодами. Маркус отдернул руку от лица, спрятав за спину, словно кто-то мог подловить его на сиюсекундной слабости и пожурить, как мальчишку. Двигаясь к статуе, которая все ярче мерцала в сумраке, мужчина прислушивался к каждому шороху, звуку, чтобы выяснить где находится его источник.
Мальчик сидел на полу перед статуей, обхватив руками колени и уткнувшись лбом в них. На нем были одни лишь штаны да рубаха, весьма потертого вида. В таких обычно дети только прибывали в храм, где им выдавали новую, чистую одежду. Но только прибывших не пускали в зал Ушедшего. Это испытание приходило много позже, когда печать Бога явственно проступала сквозь шелуху обыденности. В храме ей придавали форму и закаляли, помогая обрести силу в своей слабости, не душевной, так физической.
- Я хочу домой, к маме, - только подойдя вплотную, удалось разобрать сквозь всхлипы. - Она добрая, красивая. Почему я здесь? Почему никто не зовет меня по имени? Когда меня отпустят?
- Когда ты станешь собой, - тихо произнес Маркус, присаживаясь рядом с мальчиком. - Как тебя зовут?
- И-истар, - испуганно шепнул мальчик, поднимая заплаканные глаза на мужчину, приближение которого он не услышал. - К-кто ты?
- Я... - мужчина на мгновение запнулся, не решаясь назвать свое имя, но и не решаясь соврать, - такой же как и ты.
- Так-кой же, как и я? - Истар, вытер слезы, размазав по щекам дорожную пыль. - Как это?
- У меня тоже две ноги, две руки, одна голова и я тоже пришел сюда, - склонив голову к плечу, Маркус улыбнулся. - Ты знаешь кто это? - он указал на статую.
Истар долго смотрел на статую, беззвучно шевеля губами, а потом столь же долго и пронзительно внимательно смотрел на Пересмешника. Казалось, что мальчик знает ответ, но не решается ответить.
- Это... ты, - наконец произнес Истар, серьезно глядя в лицо мужчине. - Ушедший.
- Это и вправду так, - согласился Маркус, не сдерживая улыбку. - Я уходил отсюда.
- И вернулся? - пытливо осведомился мальчик.
- Я не мог не вернуться. Здесь моя душа, - мужчина любовно коснулся шершавого камня статуи, ощущая под ладонью живительное тепло.
- А... как же ты без души? - непонимающе моргнул Истар. - Так ведь нельзя!
- Можно, - покровительственно улыбнулся Маркус. А затем поднялся на ноги и вплотную приблизился к статуе, наконец сделав то о чем так долго мечтал - прижался щекой к камню и тихо шепнул: - Здравствуй. Я вернулся, как и обещал.
- Зачем я здесь? - снова подал голос Истар. - Почему статуя так странно светится? Откуда эти голоса?
- Сюда приходят те, кто может услышать голос Ушедшего, - отрешенно произнес Маркус, понемногу теряясь для "здесь" и "сейчас". - Позволь голосам проникнуть в самую суть тебя. Говори с ними. Не сопротивляйся, Истар, - голос мужчины словно выцветал, превращаясь в подобие тех голосов, что сейчас обращались к мальчику.
Истар испуганно посмотрел на мужчину, который казалось бы перенимал мерцание статуи, становясь подобным ей. Голоса звучали все ближе, громче и это тоже пугало. Истар не видел тех, кто говорил и боялся их. Боялся того, что они говорили, боялся уснуть, как просили голоса. Ему хотелось уйти отсюда, вернуться домой и никогда не вспоминать о том, что здесь происходило. И более всего о мужчине в маске, который так странно касался статуи. Так его старшие товарищи в родном поселке касались своих подружек и смеялись над Истаром, когда он тоже хотел так попробовать, говоря, что мал он еще такими вещами заниматься. И все же было в этих голосах нечто успокаивающее, словно мама пела ему колыбельную, когда он, порой, долго не мог уснуть. Мальчик чувствовал, как веки тяжелеют, как он проваливается в наполненную золотыми искорками дрёму. Но прежде, чем раствориться во сне и голосах Истар почти слепо ткнулся лбом в бедро Пересмешника, обнимая его.
Маркус почти полностью ушел в свои мысли и переживания, щедро делясь ими с Ушедшим, переживая все сызнова. Но что-то мешало ему, полностью открыться своему Богу, отринуть физическое и погрузиться в благодать его, так схожую с забвением. Открыв глаза мужчина увидел мальчишку, который крепко обнимал его и... спал. Мирно сопел, прижавшись к нему щекой и едва заметно улыбался сквозь сон. Пересмешник впервые утратил нить связи с Ушедшим, засмотревшись на спящего ребенка.
"Ему ведь лет девять, не больше. Как он попал сюда в таком возрасте? Что скрывало его печать столько времени? И почему мне встретился именно он, именно тогда, когда я больше всего на свете хотел побыть один?"
Ответа не последовало и Маркус, тяжело вздохнув, поднял мальчика на руки, укладывая в нише ладоней статуи. Первую ночь в храме лучше всего было проводить в ладонях Ушедшего, всецело принимая его благодать в себя. Сам Маркус несколько вальяжно устроился на колене статуи и выудил из кармана кисет, пинимаясь сворачивать себе сигарету. Минуту спустя мужчина пускал колечки дыма в потолок, упершись затылком в локоть Ушедшего.
- Иногда мне кажется, что я сплю и все, что со мной происходит мне снится, - тихо прошептал Пересмешник, чтобы не разбудить Истара. - Что Роджер все еще жив, что я сейчас проснусь и смогу прийти к нему, чтобы лежать у него на коленях и расказывать, что мне снилось. Знаешь, мне не хватает его. Не хватает его рук и губ. Не хватает его тепла и улыбки. Как думаешь, я успею догнать его на твоих тропинках?
Но статуя безмолвствовала. Только с каждым словом Маркуса свет ее становился все ярче и насыщеннее, а сама она нагревалась все сильнее. Мужчина удивленно посмотрел на лицо статуи, безмолвно извиняясь за свою откровенность. Докурив, он устроился на коленях перед Ушедшим, прикрыл глаза и погрузился в медитацию, пытаясь схватить кончик нити, что связывал его с Богом. Волну жара исходящего от статуи он воспринял, как блаженное избавление от одиночества.
Истар проснулся от того, что вокруг стало слишком тихо - ушли голоса, ушли сны. Остались только темнота и тепло исходящее от статуи. Протерев глаза, мальчик осмотрелся по сторонам, понемногу привыкая к темноте. Сейчас он не боялся этой темноты, этой статуи, этого места. Только вот мужчина в маске, который сидел перед статуей и планомерно раскачивался из стороны в сторону, вызывал тревогу и немного интерес.
Спустившись с ладоней статуи на пол, мальчик осторожно подкрался к мужчине и внимательно посмотрел на него. Во всем облике его было что-то неправильное, режущее глаз. Помахав ладошкой перед лицом мужчины и не получив никакой реакции, Истар потянул с его лица маску, откладывая ее в сторону. Вот теперь мальчик мог с уверенностью сказать, что все в порядке, так мужчина выглядит правильно. Истар провел ладошками по лицу Маркуса, тонкими пальчиками очерчивая его. Пытливо провел подушечками пальцев по губам мужчины и слегка оттянул нижнюю губу. Ответом на прикосновения послужила улыбка Маркуса, трогательная, чуть смущенная. Истар тихо хихикнул, когда один из голосов пощекотал ухо, подсказывая что нужно делать дальше, чтобы мужчина продолжал так улыбаться.
Маркус продолжал раскачиваться и никак не мешал действиям Истара, наоборот улыбкой своей только раззадоривал мальчишку к тому, что нашептывали голоса. Мальчик аккуратно расстегивает рубашку мужчины и внимательно, уделяя каждому сантиметру кожи принялся водить ладошками. Очерчивал круги и спирали, водил кончиками пальцев по темным ореолам сосков, прокладывал дорожку маленькими шажками вниз по животу. Кончики пальцев приятно покалывало, а по всему телу щекотными волнами разливалось тепло, подобное тому, что исходило от статуи. Голоса нашептывали, где нужно прикоснуться, куда лучше направлять незаметные человеческому глазу искорки струящиеся с кончиков пальцев.
Истар видел линии проступающие под кожей мужчины, видел, как по ним струится янтарная жидкость, изредка подкрашенная бурыми всполохами, будто в мужчине струился жидкий сердолик, которым так любил играться маленький Истар. Голоса рассказывали, что жидкость эта - сила Пересмешника, а темные пятна - его болезнь. Мальчик не очень понимал, почему Пересмешник болен, но слепо доверялся голосам и продолжать скользить детскими своими, маленькими ладошками по измученному телу. Мало-помалу признаки болезни скапливались внизу живота мужчины и Истар, не без сомнений, принялся расстегивать его штаны, неловко пытаясь стащить их с Пересмешника. Занятие было сложным и трудоемким, но голоса обещали, что мужчине станет легче, что он перестанет болеть и потому мальчишка старался изо всех сил. С самого детства он с трепетом слушал сказки о Пересмешниках и очень грустил, когда последний Персмешник ушел по тропе Бога. Теперь же от него зависело благополучие нового Пересмешника, который так странно вел себя, когда только пришел в этот зал.
Мальчик был неплохо обознан в том из чего состоит человек и в чем разница между мужчиной и женщиной, частично из книг и телепередач, частично из рассказов старшего брата и его товарищей. Так, что увиденное не вызывало в нем ни шока, ни стыда, ни отвращения. Истар водил подушечками пальцев по вздувшимся на плоти мужчины венам, словно в узоре этом был таинственный смысл, разгадав который мальчик смог бы помочь Пересмешнику. Мальчишка, следуя подсказкам голосов, обхватил плоть Пересмешника обеими руками и провел вдоль ствола сверху-вниз, наполняя ее искорками, которые требовали применения, грозясь в ином случае взорвать Истара изнутри. Прикосновение было приятным, более чем приятным, так что мальчик от восторга приоткрыл губы и тихо хихикнул, продолжая водить и постепенно усиливая нажим. Когда с губ Пересмешника сорвался приглушенный, хриплый выдох, Истар на мгновение испугался, что делает что-то не так, что Пересмешнику становится только хуже, но голоса успокоили его, призывая продолжать. Уверенности Истару было не занимать, он в точности повторял все, что ему говорили и ответом ему были довольные, пусть и тихие стоны мужчины, который уже не прекращал улыбаться. Мальчик смахнул кончиками пальцев прозрачные капельки с налитой кровью головки, размазывая их по всей плоти, сочтя, что так будет приятнее. Ведь лечение должно быть приятным, только тогда оно приносит желаемый эффект. Обняв Пересмешника одной рукой за шею и крепко прижавшись к нему, Истар продолжал скользить ладошкой по его плоти, подстраиваясь под ритмичные раскачивания мужчины. Он слышал, как гулко бьется сердце Пересмешника, как дыхание его срывается в безумный пляс, как он двигается навстречу ему, Истару. А еще он чувствовал, что бурые капли, что отравляют мужчину стремятся покинуть это тело, освобождая его от болезни. От всего этого в мальчишке закипало восхищение, наполняя тело легкостью и ощущением безграничной радости, на грани с счастьем.
Уткнувшись взмокшим лбом в плечо Пересмешника, Истар изо всех сил отдавал свои искорки, которые от солнечного сплетения стремились вверх к плечам, а оттуда к кистям рук, без устали оглаживая, сжимая, легонько оттягивая. В нем зрел восторг творца, который сумел избавить свое творение от мучительных переживаний. Восторг, который горячим дыханием опалял кожу мужчины, который оставлял маленькие алые следы на его коже, который дарил освобождение от гнетущей тело гадости. И когда мужчина выгнувшись излил белесую жидкость на пальцы Истара, мальчик только довольно улыбнулся и осторожно отстранился, придерживая Пересмешника, пока он опускался на пол. Теперь его тело мерно пульсировало ярким янтарным светом, без каких-либо признаков бурых пятен. Сняв свою рубашку и обтерев ею мужчину, Истар заботливо застегнул одежду на Пересмешнике и подложил ему под голову сложенную рубашку вместо подушки. Сам же мальчик забрался в ладони статуи, устало прикрыв глаза. Голоса говорили, что он все сделал правильно и, что теперь он может отдохнуть, как следует. Успокоенный этими заверениями Истар погрузился в спокойный, крепкий сон ребенка.
Маркус открыл глаза и понял, что уже не в храме Маки. Вернее, это было очень похоже на храм Маки, но не было здесь непойми откуда взявшегося Истара. По углам горели свечи, разгоняя сумрак и позволяя в полной мере рассмотреть статую Ушедшего. Но сейчас внимание его привлекла не статуя, а двое, что сидели перед ней. В одном Маркус без труда узнал своего мистика, который экспрессивно, как всегда, когда начинался спор, объяснял своему собеседнику в чем он не прав. Собеседник его, широкоплечий, высокий, крепко сложенный мужчина, сидел закрыв глаза и явно не слушал, что ему втолковывает гарат. Мужчину этого Маркус неоднократно видел, когда еще был жив Роджер. Его звали Ярваг. Главнокомандующий маратов Ярваг Архиш, головная боль всех Пересмешников, как его называл Иарен. Почувствовав на себе взгляд, Ярваг открыл глаза и подошел к Маркусу, присев на одно колено.
- Ты гляди, кажется, его начинает отпускать, - полные скепсиса и презрения слова, тем не менее были наполнены чем-то отдаленно схожим с ликованием. - Будет жить, скотина безмозглая.
- Прекрати так говорить о Пересмешнике! - взвился Рет, как всегда становясь на защиту своего покровителя.
- Умолкни, цыпленок, - даже не потрудившись обернуться, процедил сквозь зубы марат. - Если бы твой обожаемый Пересмешник умел использовать свою кашу, которая заменяет ему мозг, по назначению - он не лежал бы здесь подыхая.
- А если бы ты был сдержаннее он бы еще долго здесь не лежал подыхая, - огрызнулся мистик, склоняясь над Маркусом. - И вправду оживает.
Дальнейшая грызня Маркуса уже не интересовала. Он с интересом смотрел на самого себя, лежащего на полу. Бледного, заметно похудевшего, без маски, с темными кругами под глазами и синюшного цвета болезненно искривленными губами. Определенно ему не было хорошо сейчас. Пересмешник был уверен, что если разденет своего двойника, то на теле обнаружит немалое количество синяков и ссадин. Неизвестного происхождения, но имя того, кто нанес повреждения наместнику Ушедшего не такая уж и важная деталь. Важнее было то, что сейчас явственно проступало то, чего Маркус не хотел видеть в Роджере, чего не хотел замечать в себе - он умирал. Умирал медленно, по капле отдавая свои жизненные соки другим, угасал, как огарок свечи. И с этим мало, что можно было поделать. Нет, конечно, этот Маркус не был им. Это был Маркус из другого мира, где все сложилось иначе, хуже, быстрее, непредсказуемее. Но этому Маркусу еще можно было помочь, подарить ему немного времени, чтобы закончить свои дела.
- Видишь, что бывает, когда слишком неосторожно забываешь о себе? - голос не принадлежал ни Ярвагу, ни Иарену. Он звучал откуда-то со стороны статуи, словно сама статуя Ушедшего обращалась к нему. - Заиграешься и - оп-па! - ты уже умираешь. Бесславный конец очередного заигравшегося ребенка.
- То, что он делает - не игра, - покачал головой Пересмешник, пристально всматриваясь в статую.
- Именно игра. Вы все играете в богов, - смех, однако, у статуи был весьма приятный. - Правила одни и те же. Действующие персонажи одни и те же. Вы играете и не успеваете вырасти из своих игр.
- Что же ты предлагаешь делать, как вырасти из этой игры? - Маркус подошел к статуе и коснулся ее ладонью.
- Создавай свои правила и отпускай эти детские шалости. Пересмешник-шмересмешник. Живи. Живи так, чтобы твой огонь исцелял других, но не убивал тебя.
- Я еще жив, - иронично заметил Маркус.
- А ты в этом уверен, мальчик? - скептически хмыкнула статуя. - Ты валяешься и играешь в смерть.
- По-твоему, это так легко вырасти из смерти? - Маркус склонил голову к плечу и улыбнулся.
- Сложно. Невероятно сложно. Но очень увлекательно - попробуй и тебе понравится.
- Тебе удалось вырасти из смерти?
- Не с первого раза, но результатом я доволен, - статуя подмигнула Пересмешнику. - А теперь давай, мальчик, возвращайся. Ты достаточно услышал и увидел, чтобы наесться этим на несколько лет вперед.
- Как тебя зовут? - напоследок, не ожидая, в общем-то ответа, спросил мужчина.
- Меня не зовут. Я сам возвращаюсь, - расхохоталась статуя и после этого мир померк.
Маркус проснулся в темноте зала Ушедшего. Все тело затекло и предательски заныло, когда мужчина поднялся. Судя по всему он пролежал здесь достаточно много времени.
- Истар? - воспоминания о мальчике, который каким-то образом оказался в храме Маки, нахлынули одномоментно. А вместе с ними и память тела, которая услужливо подсказала, что самочувствие улучшилось и теперь можно возвращаться к привычному графику.
Возвращаться, пока что, Пересмешник не собирался. По крайней мере, не раньше, чем узнает о мальчике. В зале его не было, значит его уже забрали. Или он сам ушел, потому что чужих запахов в помещении не было. Маркус не сразу понял, что запах в зале был только один - его собственный. Выйдя из зала, мужчина отправился в центральное здание. Как оказалось, пробыл он с Ушедшим день. Потому что прибыл в храм он ранним утром, а сейчас была глухая ночь.
В главном здании его встретил благообразного вида старичок, который зябко кутался в куртку.
- Доброй ночи, Пересмешник, - счастливо заулыбался сторож.
- Доброй и тебе, Рон, - Маркус улыбнулся и поправил маску, которая неожиданно не доставляла ему никаких неудобств. - Скажи, сюда недавно не привозили мальчика лет девяти, его зовут Истар. Такой невысокий, белобрысый...
- Нет, - с уверенностью помотал головой Рональд. - В последний месяц к нам никого не привозили. Да и до этого никаких Истаров в храме не было. А когда Вы приехали? - прищурился старик.
- Утром, - отмахнулся Маркус. - Какое сегодня число?
- Двадцатое, Пересмешник. Вот только что наступило, - удивленно пожал плечами Рон. - Так может Вы пройдете внутрь? До утра переждете, а там и наставники проснутся...
- Н-нет, - мужчина покачал головой и попятился назад. - Я как-нибудь потом навещу всех.
Маркус не понимал как такое может быть. Он вообще не понимал, что происходит. В храм Маки он прибыл утром двадцатого числа, девятого месяца. Как получилось, что только сейчас двадцатое число? И что это был за мальчик, который так рьяно хотел домой? В смешанных чувствах Пересмешник возвращался к своей машине. Определенно все произошедшее здесь стоило проанализировать и обсудить. Да вот хоть с Иареном. Все таки на его плечах лежала ответственность отгонять от Пересмешника наваждения.
Но, как ни крути, наваждение это пошло Маркусу на пользу. Он больше не чувствовал себя обессиленным, уставшим, злым. Наоборот, казалось, что силы бьют через край.
"Играть по своим правилам, говоришь, Ушедший? Что же... Я рискну сыграть по своим правилам. Думаю, мне это понравится."