На грани целомудрия

Бахё



На грани целомудрия

Роман


Если ты теперь же не забудешь
Девушку с огромными глазами,
Девушку с искусными речами,
Девушку, которой ты не нужен,
То и жить ты, значит, не достоин.

Н.С.Гумилев







Предисловие

Союз Советских Социалистических Республик - великий и могучий колосс на глиняных ногах - распался как карточный домик на пятнадцать независимых государств, в каждом из которых происходили практически одни и те же события, имели место почти идентичные явления. Единый народ размежевался по национальному признаку, и правящие элиты наций сделали все возможное и невозможное для того, чтобы люди больше никогда не смогли вернуться к прославленной общности, именовавшейся "советский народ".
За пятнадцать лет с момента развала СССР написано немало книг и статей, романов и рассказов, опубликовано множество версий и аналитических материалов, субъективных и документальных, о его причинах, о его процессе и о его последствиях как геополитических, так и исторических. Однако произошедшее с душами простых людей, с их сердцами, с их сознанием, с их судьбами не нашло еще должного отражения в литературе и изобразительном искусстве, включая кино и телевидение.
Настоящее повествование - робкая и скромная попытка показать то, с чем столкнулся, мог столкнуться или еще столкнется человек, не успевший на поезд пресловутых реформ, не сумевший без потерь перенести себя из одной - социалистической - формации в другую - капиталистическую.
Для простоты изложения и во избежание нанесения непроизвольных обид кому бы то ни было представим, дорогой читатель, что Союз распался не на пятнадцать, а на шестнадцать суверенных республик. И вот на это шестнадцатое государство мы и обратим наше внимание. Героев повести назовем произвольными именами, дабы не затронуть ничью национальную гордость.
И последнее. Дорогой читатель, если вы решите посвятить данной книге некоторое время, прочтите ее всю, от начала до конца. Книга эта не для отрывочного и выборочного чтения, поэтому если вы не уверены, что у вас хватит терпения и времени, закройте ее сразу же после прочтения этих строк.
А тех, кто решил пойти до конца, хочу попросить не отождествлять с кем бы то ни было героев повести. Возможно, кто-то ужаснется, увидев некоторые женские образы в максимально приближенном к реальности ракурсе. Однако одухотворенность и чистота задохнулись в эпохе повального прагматизма и девальвации человеческих ценностей. Страшные метаморфозы, произошедшие с гражданами бывшего СССР, не миновали и автора, не могли не отразиться на его отношении к действительности.
В двух словах: книга эта о том, как в наши дни на постсоветском пространстве деградируют люди, как в человеке уничтожается Человек.












I
"Как легко и незаметно наносятся душевные травмы, и как тяжело и долго они излечиваются. Да и излечиваются ли вообще, если даже в последние мгновения жизни мы не можем их не осязать так остро, словно они нанесены только что, минуту назад?
Необъяснимые, невнятные обстоятельства нашего существования как-то спонтанно, по пустячным причинам заставляют, принуждают нас портить, коверкать друг другу жизнь, убивать что-то внутри ближнего, доводить до сумасшествия, мизантропии, озверения, морального, нравственного, духовного упадка. И лишь единицам удается спасти свою душу от очерствения, преодолеть омерзение, вызванное навязчивым существованием людей вокруг.
Так много сказано и написано о высшем предназначении человека, о его божественном происхождении, о сотворении его по образу и подобию Бога. Что это? Лицемерие? Ложь? Заблуждение? Если человек есть подобие Бога, то само почитание Бога - не есть ли абсурд в самом его абсурдном проявлении?! Ведь все, что творит человек, в конечном итоге оборачивается против него же самого. Значит, и Бог создал людей, чтобы они низвергли Его?
О какой победе добра над злом может идти речь, когда ежедневно зло громит добро, когда одно зло проистекает из другого? Взять хотя бы историю Германии двадцатого века: война и глубокий кризис сменяются фашистским режимом и еще более кровопролитной войной, приведшей к полному разгрому страны и разделению единого народа на две идейно, политически и экономически несовместимые части. Затем следует крушение Берлинской стены и воссоединение немецкого народа, не приведшее, однако, к его единению, а вновь разделившее его на два сорта - западных и восточных, богатых и бедных, приспособленных и малоприспособленных к условиям рынка. И еще многие поколения немцев и с той, и с другой стороны будут гадать, что было бы лучше: существование двух Германий или воссоединение.
А история России и постсоветского пространства? Одно иго сменялось другим, одни страдания затмевались другими, и в конце концов идеологическая тирания уступила место всевластию доллара, всеобщее равенство в полунищете трансформировалось в равенство условий жизни малой кучки в богатстве и роскоши и подавляющего большинства населения в беспросветной нищете и безысходности. Так что же вкладывается в понятия добро и зло?!"
Эти и подобные им мысли постоянно преследовали Вольфрама, но он так и не нашел исчерпывающего ответа, удовлетворившего бы его раз и навсегда.
Вот и сейчас он не мог избавиться от этого бесплодного занятия, в глубокой депрессии лежа на диване, который будто бы всасывал его в себя, словно хотел заглотнуть его целиком, как удав цыпленка. Кости ныли, мышцы бездействовали, поясница налилась свинцом, сердце ишемически прихватывало, слух и зрение притупились, мозг утерял свою былую легкость и ясность.
"Ведь позднее прозренье - всего печать на лбу!" - процитировал сам себя Вольфрам. С тех пор, как первые относительно стройные размышления о жизни стали посещать его, он начал писать стихи. Вернее, он зарифмовывал свои размышления: это помогало легче и четче формулировать мысли. Ритм, мелодия, размер и рифмы доставляли тихое космическое наслаждение, а когда слагалось удачное стихотворение, Вольфрам засыпал с чувством, что день прожит не зря. За годы стихотворчества он создал около восьмисот, как он в шутку называл, "шедевров", но по мере взросления росла и его требовательность. В один из дней он большую половину "шедевров" сжег: стихи показались ему не столь гениальными, какими мнились в дни написания.
Но в последние годы рифмы уже не кружились в мучительно-упоительном танце, не увлекали Вольфрама в несбыточно-радужные мечты. В том, что свалило его на диван, не было никакой поэзии. Сколько раз Вольфрам учил других: не сотвори себе кумира! Не доверяй никому полностью! А сам не смог избежать примитивной ошибки - безоглядной веры в одного человека. Память навязчиво вновь и вновь прокручивала перед ним кадры ужасно глупого фильма под названием "Порочное целомудрие". Как ни старался Вольфрам вытолкнуть, вымести, выскрести из памяти этот мучительный фильм, у него ничего не получалось: бесконечный, изнуряющий и изматывающий киносеанс продолжался. И чем навязчивей наплывали кадры фильма, тем сильнее втягивал и глубже заглатывал в себя Вольфрама проклятый диван. Как единственный зритель фильма, Вольфрам не мог поделиться с кем-нибудь своими чувствами, своей болью. Даже если кто-то и присутствовал бы на киносеансе, он бы все равно ничего не понял: ни сюжета, ни фабулы, ни интриги, ни мотивов действующих лиц, ни монтажа, ни финальной развязки. Более того, Вольфрам отчетливо осознавал нежелание и неспособность самих главных героев понять происходящие события.
"Идиот! Идиот!"- слышалось Вольфраму из всех углов. Ему казалось, что над ним смеется ветер.
II

Далекий 1994 год стал переломным в жизни Вольфрама, не подозревавшего, какие перемены уготованы ему судьбой.
Начало года не предвещало трагедии. Февраль выдался таким же морозным и снежным, каким он обычно входил в родной город Вольфрама, где первые два месяца зимы походят на теплую осень. Февральский гололед всегда нервировал Вольфрама: предательская скользкость подло выбивала почву из-под ног. В дни гололеда он чувствовал себя неуверенным и даже беспомощным. Как зданию нужен фундамент, так и человек всегда должен ощущать твердую землю под ногами, точку опоры, - думал Вольфрам. Коварный лед словно издевался, проверяя на прочность не только физиологию, но и дух.
Пытки гололеда - вещь преходящая. Смерть же - субстанция вечная. Страшная неизлечимая болезнь подсекла Регину в дни, когда казалось, что самое ужасное уже позади.
В реанимационное отделение не пускали. Сидя на скамейке в больничном дворике, Вольфрам изнемогал от бессилия. От бессилия перед болезнью, от бессилия перед природой, от бессилия перед докторами, от уничижающего бессилия перед собой. "За что?! Почему?! Где справедливость?!"- в полубезумии вопрошал он пустоту.
Еще четыре года тому назад врачи на консилиуме заключили: Регина проживет не более двенадцати месяцев. Узнав об этом, она хотела свести счеты с жизнью. Но несколько попыток суицида каким-то мистическим образом удавалось предотвращать. Нужен был стимул к жизни, пусть и предначертанно короткой. В состоянии полной апатии, в которую Регина погрузилась, услышав свой приговор, найти стимул было не так-то просто, если вообще возможно. Неужели в свои восемнадцать лет это прекрасное и хрупкое создание расстанется с мечтами и надеждами, со всей красотой и счастьем, что дарует людям жизнь? Какими критериями руководствуются высшие силы, определяя живущим очередность ухода? Эта тайна, увы, не откроется никому и никогда.
Смирившись с судьбой, не пытаясь больше покончить с собой, Регина доживала свой срок. Что она чувствовала, какие мысли терзали ее, об этом не знал никто. Она замкнулась в себе.
Апрельским днем она одиноко стояла в тени дерева у шоссе недалеко от своего дома. Застывшим и грустным взглядом она глядела на воду в арыке, журчавшую приглушенно и убаюкивающе. "Из года в год в нашем городе арыков становится все меньше и меньше, а оставшиеся пересыхают. Как такое может быть в городе, где вода драгоценна, где о глотке ее молит каждая травинка, каждый камушек? Неужели и город постепенно умирает вместе со мной?" Регина даже вздрогнула от этой мысли. Переведя взгляд на дорогу, она заметила знакомую фигуру велосипедиста. В это мгновение она внезапно испытала прилив непонятной радости и словно воспряла духом. Она не могла бы назвать произошедшее с ней, но все ее тело ощутило приток энергии.
Вольфрам любил езду на велосипеде. Любил свой велосипед "Луч", который по качеству намного превосходил другие марки советских велосипедов, ибо был экспортного исполнения. Во времена Союза экспортные улучшенные товары на внутреннем рынке не продавались. Советские люди довольствовались менее качественной продукцией. Но Вольфраму случайно удалось с немалой переплатой достать это чудо советского велосипедостроения, и его всегда переполняла гордость за своего верного коня, особенно когда прохожие провожали его любопытствующе-завистливыми взорами.
Вольфрам увидел Регину и подкатил к ней. Они были знакомы с самого ее младенчества.
- Привет,- улыбнувшись, сказала Регина.
- Салютос! Как дела?- поприветствовал ее Вольфрам.
- Ничего, так себе.
- Это как? - спросил он, перемещаясь на багажник.
- Да вот, стою. Одна, никому не нужна.
- Что это ты так печально? Смотри, какая погода, какой ветерок! Хочешь, покатаю на велосипеде?
- Нет, что-то не хочется.
Они на несколько секунд замолчали, глядя друг другу в глаза. Вольфраму давно нравилась Регина. Нравился ли он ей? Наверное, да. Она была так стройна и красива, что потенциальных женихов было хоть отбавляй. И планы родителей Регины по поводу ее замужества были вполне очевидны. Поэтому Вольфрам никогда и не тешил себя несбыточными надеждами.
- Да брось ты хандрить! Лучше "расскажи мне что-нибудь такое про твою веселую страну",- процитировал он Есенина, стремясь как-то расшевелить ее.
- Да-а, весе-елая - задумчиво протянула она.
- А если не веселая, значит, нет любви.
- Откуда же ей взяться?
- Как откуда? Оттуда! Столько парней по тебе сохнут!
- А ты откуда знаешь?
- Не знаю, но уверен. Не может быть, чтобы по тебе не страдали представители мужеского пола!
- Ну кому я нужна? Ты что, не видишь?- спросила Регина, указывая глазами на свой живот.
- Ты что, беременна?!- воскликнул Вольфрам, с изумлением заметив ее слегка выдававшийся вперед живот.
- Иди ты к черту, дурак!
- Нет, живот подозрительно вырос у тебя, а дурак я!- смеясь, возмутился Вольфрам.
- Ты что, не слышал про мою болезнь?
- Слышал. Ну и что? Врачи тоже нередко ошибаются.
- А это тоже ошибка? - Регина вновь опустила глаза на свой живот.
- Вопрос не ко мне!- продолжал шутить Вольфрам, не понимая причину ее негодования. - Животик - дело наживное!
- У меня увеличилась селезенка. Это - следствие моей болезни. - Регина удерживалась от слез. - Я скоро умру. Об этом все уже знают. И смотрят на меня, как на живой труп. Не видишь, что ли, какая я желтая? Ну, кому я нужна теперь? А ты: "сохнут, сохнут"... Уже высохли все! Какая любовь? Кто меня полюбит?
Вольфрам отвел глаза. Он испытывал мучительную жалость, но пытался не показывать этого. Он не знал, что ответить, как успокоить ее, чтобы не причинить ей лишнюю боль. Он так же, как Регина несколько минут назад, уставился взглядом в арык. Она вдруг заплакала. Плакала молча, лишь изредка шмыгала носом, вытирая ладонью то правую щеку, то левую.
- Ладно, перестань. А то я сейчас тоже заплачу. Представь, что люди подумают. Подумают, настал сезон дождей.
На лице Регины мелькнула тень улыбки. "Уже лучше",- отметил про себя Вольфрам.
Еще несколько минут прошло в нелегком молчании. Оба не решались нарушить тишину. Вольфрам боялся произнести что-то неуместное, что могло бы вновь вызвать слезы.
Неожиданно Регина еле слышно спросила:
- А ты бы мог полюбить меня?
- Я и так люблю.
- Я не в том смысле.
- А в каком?
- Ты бы мог жениться на мне?
- Конечно, мог.
- Даже зная про мою болезнь, и что я скоро умру?
- Так я же отвечаю тебе зная!
- Ты не шутишь? Это не из жалости ты так говоришь?
- Слушай, мы ведем какой-то странный разговор. Ты спросила - я ответил. Но ты же знаешь, это невозможно.
- Почему?
- Потому! Догадайся сама.
- Нет, ты скажи, почему.
- Давай о чем-нибудь другом.
- Ладно, не хочешь говорить - не надо. Давай о чем-нибудь другом...
Они разговаривали еще около получаса. Регина вдруг развеселилась, рассказывала смешные истории. Вольфрам продекламировал пару своих "шедевров", рассказал несколько анекдотов, радуясь настроению Регины. Затем они попрощались, а он еще долго колесил на велосипеде по благоухащим улицам в предчувствии чего-то неожиданного, но желанного.
И неожиданное произошло. Регина и Вольфрам стали встречаться чаще и чаще. И - родилась любовь. Взаимная! Животворящая!
Никто из окружавших их людей не понимал Вольфрама. Но ни ему, ни Регине это и не требовалось: достаточно было того, что сами они понимали друг друга и знали, зачем они вместе. Через полгода произошло невероятное: болезнь отступила, селезенка вернулась к своим нормальным размерам. Исчезла желтизна с кожи, выровнялся живот. Еще через полгода Регина выглядела здоровее и свежее самого здорового и свежего человека. Ее тело стало таким упругим, кожа светилась белизной, а улыбка была такой лучезарной, что не только Вольфрам, но и величайшие поэты мира не смогли бы описать преображение девушки, приговоренной к неминуемой смерти. Любовь спасала ее, наполняла энергией и надеждами.
Возродился интерес к жизни. Регина поступила в Литературный институт. У нее появились новые друзья, которые ничего не ведали о ее болезни и воспринимали ее как полноценного и здорового человека. Несмотря на возрождение Регины, посвященные в историю ее болезни люди продолжали относиться к ней сочувственно, хотя внешне старались этого не обнаруживать. Но она чувствовала коробящую ее жалость окружающих и стремилась больше времени проводить в студенческой среде, где не было причин комплексовать. Вольфрам понимал ее, и в то же время не мог не ощущать, как в нем растет и крепнет ревность - жгучая и унизительная ревность к ее новым друзьям. Внешне они были по-прежнему близки, но внутреннее отдаление Регины становилось все отчетливей и болезненней для него. "Диалектика жизни",- философствовал он, пытаясь успокоить себя, но душа металась и не могла найти выхода из лабиринта чувств, страданий и ревности. Год назад он боялся потерять ее из-за угрожавшей ей смерти. Теперь же мысль о том, что он может потерять ее при жизни, не укладывалась у него в голове.
Изменения в себе осознавала и Регина. Веселье, беззаботность, студенческие шалости и приколы, дружба ребят и девчонок заставили ее саму поверить в исчезновение угрозы смерти. Она хорошела изо дня в день. Совершенно иной мир открылся ей. Любовные интрижки еще только вступающих во взрослую жизнь молодых людей забавляли ее, и она постепенно втянулась в эту игру. Каждый вечер она упоенно рассказывала усталому Вольфраму новые перипетии институтских интриг и сплетен. Он нехотя слушал ее, думая о чем-то своем, невеселом и угнетающем.
- Воля, тебе не интересно меня слушать?- вдруг спросила она. С тех пор как они стали жить вместе, Регина всегда звала его Воля, Воль.
- Интересно,- вяло ответил он.
- Но ты же не слушаешь!
- Как не слушаю? Уши же открыты!
- Воль, уши-то открыты, но мысли явно где-то в другом месте, - настаивала она.
- Я слушаю и одновременно думаю.
- Не изображай из себя Юлия Цезаря! Если тебе не интересно, так и скажи, я замолчу!
- Еще как интересно! Ну, что там Рубидия ответила Магнию, и как Литий поступил с Берией?
- Какой Магний? Какая Берия? Та-ак, ну-ка рассказывай, что там у тебя в голове вертится!
- Любовь!- выстрелил Вольфрам.
- Это в каком смысле? Ты что, намекаешь?
- На что?
- Это я тебя спрашиваю!
- Ты же знаешь, моя любимая тема - любовь.
- Ладно, давай серьезно. - Она внимательно поглядела ему в глаза.- Тебя что-то мучает?
- Нет.
- Я же вижу. Ты, наверное, думаешь, что у меня там тоже шашни с кем-то, ведь так?
- Не думаю, но опасаюсь.
- Дурак! Мне, кроме тебя, никто не нужен. Это же просто приколы. Правда, пытается там один пудрить мне мозги, но я над ним только прикалываюсь.
- Как бы эти приколы не закончились уколом!- съерничал Вольфрам.
- Воль, ну перестань! Не думай никогда об этом. Я люблю только тебя.
- Любишь. Я знаю, любишь. А вообще, за что ты меня любишь? Я ведь не Аполлон, не Рокфеллер, не Хулио Иглессиас, не Шекспир, наконец! Я не понимаю, по каким критериям женщины выбирают мужчин. Глядишь иногда на пары и думаешь: каким образом они могли сойтись? Это же что-то противоестественное! Мне понятна основная мотивация мужиков - внешность объекта страсти. Но что иной раз руководит женщинами - это для меня загадка!
- Поэтому-то вы такие дураки. Внешность, атлетичность, богатство, известность, талант, гениальность и так далее, конечно же, учитываются не в последнюю очередь. Но главное для женщины в мужчине - является ли он мужчиной.
- Так, значит, я - мужчина?
- О! Конечно!- съерничала, в свою очередь, Регина.
- Это все теория. Но ты не ответила на прямо поставленный вопрос: за что ты меня любишь?
Регина вдруг погрустнела, опустила глаза, надолго замолчала. После продолжительной паузы она дрогнувшим голосом прошептала:
- За душу...
Вольфрам обнял ее, она прижалась к нему.
В ту ночь луна на небе была огромной, как никогда. Вольфрам отметил про себя, что она выглядит не как плоский диск, а как сфера, шарообразно и объемно. Через несколько дней, вспоминая этот разговор с Региной, он поймал себя на том, что мысленно твердит явившуюся откуда-то фразу: "Плыла луна объемная". Она надоедливо вращалась у него в мозгу, пока он не понял, что это начало стихотворения, посылаемого ему небесными силами. Он сел за стол, пододвинул к себе лист бумаги и в один присест под неведомо чью диктовку написал:

Плыла луна объемная
По небу просто так.
Вдруг тучи, вечно темные,
На ней сгустили мрак.
И будто что-то сдвинулось
В твоей, моей груди -
И мы друг в друга ринулись
Безлунья посреди.
Уж ветер веял холодом,
Пустело все вокруг.
А мы в масштабе города -
В переплетеньи рук.
Над нами тучи чернились,
Под нами стыл гудрон;
Деревья словно чокались
Бокалищами крон;
А мы, не чуя холода,
Меж туч искали свет,
Восставшим счастьем молоды
В быстротеченье лет.
И в лунном ожидании
Витал в эфире звук:
Одни мы в мироздании,
Блаженные от мук.
И снова нам наградою
Залунен небосклон -
И я как будто падаю
В тебя, как ты - в мой сон.
И силой неуемною
Любви рассеян мрак.
Плывет луна объемная
По небу просто так...

Пришло лето. Начались студенческие каникулы. Городской люд потянулся в горы, к водохранилищу, по всему периметру которого были разбросаны всевозможные пансионаты, лагеря и дома отдыха. Того, кто хоть раз побывал у этого водохранилища, трудно уговорить поехать на отдых куда-нибудь в другое место. Природа здесь словно бы обладала неким подспудным магнетизмом. Окружавшие котловину горы, казалось, отгораживали отдыхающих от суеты внешнего мира. А по ночам там мерцали удивительные звезды и явственно чувствовалась близость космоса!
Регина много слышала об этом водоеме и мечтала на каникулах окунуться в его волны. Вольфрам не мог поехать с ней. Работы в министерстве было непочатый край: каждый вопрос был важным и требовал срочного решения. Одним из лозунгов перестройки была ликвидация бюрократизма и бумаготворчества. Но бюрократизм не только не исчез, но еще больше разросся, разжирел и обезумел. Местничество и родственные узы, помноженные на безнаказанное мздоимство, ввели в аппараты управления учреждений всех уровней малообразованных, неквалифицированных работников, которых при советской системе подготовки и отбора кадров не пустили бы даже на порог. Новоявленные "белые воротнички", раздувая важность собственного значения в органах государственного управления, наплодили столько поводов для всевозможных отчетностей, что это граничило с информационным насилием. Казалось, работа любого министерства сосредоточилась теперь исключительно на срочном сборе данных с подведомственных предприятий и организаций по надуманным проблемам. Министерства из органов государственного управления превратились в филиалы Комитета по статистике. И Вольфраму, как начальнику одного из ключевых департаментов, приходилось не только по десять часов висеть на телефоне, но и нередко оставаться в министерстве до следующего утра. Он не мог бросить работу даже на пару дней: ее режим был следствием постперестроечной псевдореволюционной неразберихи.
- Ну неужели твое министерство провалится в тартарары, если ты на две недели возьмешь отпуск?- возмущалась Регина.
- Нет, конечно, но я не могу ставить министра в неловкое положение, в которое он невольно попадет, отказывая мне в отпуске. Министр относится ко мне по-человечески, оказывает поддержку, рассчитывает на меня, а я вдруг к нему с отпуском... Пойми, я не могу.
- Ты уже третий год работаешь без отпуска; ведь ты же имеешь законное право...
- Министр уже семь лет не выходил в отпуск.
- Но он же министр! Он более зависимый человек, чем ты.
- Ишь, ты! Откуда такие познания в чиновничьей иерархии?
- Из книжек.
- Ой ли!
- В мудрых книжках, тобою нечитанных, отмечено, что чем выше сидишь, тем меньше свободы,- с сарказмом бросила Регина.
- Все равно не могу.
- Но ты же говоришь, что министр относится к тебе по-человечески. Значит, он - человек. А раз человек, то должен дать тебе возможность отдохнуть. Логично? - не отступала она.
- Не логично! Если ко мне относятся по-человечески, то и я обязан отвечать тем же. Все, давай закроем тему.
- Хорошо! Тогда скажи своему министру, что на кону стоит вопрос любви и жизни!
Вольфрам согнулся от приступа смеха.
- Что смешного я сказала? - спросила она и сама расхохоталась.
Смеялись они долго, лишь изредка останавливаясь, когда сводило челюсти, но, встретившись взглядами, вновь не могли сдерживать порывы смеха.
- Воль, все, я больше не могу,- задыхаясь от хохота, твердила Регина.
- Фу-у... Чуть не лопнул... - Вольфрам выпрямился и вытер влажные глаза.
Регина с трудом заставила себя остановиться, хотя смешинка все еще плясала у нее во рту. Приняв серьезный и строгий вид, она неожиданно заявила:
- Хорошо, оставайся. Я поеду одна.
- Не понял, - удивился Вольфрам.
- Я поеду одна с однокурсниками. Они собрались в горы, звали меня. Но я думала, мы поедем с тобой вдвоем. А коль ты не хочешь или не можешь, почему я должна, как дура, торчать в городе, когда все едут в горы? Я никогда не была в горах . А ты, насколько я понимаю, и через десять лет не сможешь попросить министра об отпуске.
Вольфрам не ожидал такого поворота. Первой его мыслью было возмутиться, оскорбиться, "не пущать". Но он одернул себя. Хотя здоровье Регины казалось нормальным, а Вольфрам старался отгонять дурные мысли, он все же не исключал беды: болезнь была неизлечимой, и рано или поздно она все равно могла напомнить о себе. Когда это произойдет - знал только Всевышний. "Я не имею права отказывать ей в радостях жизни, тем более могущей оборваться в любую секунду",- убедил себя Вольфрам и с напускным спокойствием произнес:
- Поезжай, конечно. Отдохни, поплавай, но только не загорай: тебе вредно быть под жарким солнцем. Если вырвусь, приеду навестить тебя.
- Ты отпускаешь меня одну?!- не поверила своим ушам Регина.
- Не одну, а с однокурсниками.
- Ты серьезно разрешаешь мне ехать без тебя?
- А что делать? Я не могу бросить работу, но зачем томиться здесь, когда все твои мысли будут в горах. Поезжай, все будет нормально.
Вольфрам произнес последние слова и осекся. Что-то кольнуло его в сердце и мгновенно исчезло. Взамен же накатил подспудный страх, неясный, необъяснимый, но от него нарастала тревога.
- Воля! Я тебя не узнаю. Ты то ревнуешь меня к каждому столбу, то вдруг отпускаешь одну с кучей ребят.
- Но там ведь будут и девчата.
- Но там будут и ребята!
- Тогда не поезжай, оставайся здесь, читай книжки. Ты, кажется, хотела дочитать Вильяма...
- Шекспира я уже закончила!
- Все собрание сочинений?
- Давно уже! Так мне ехать или не ехать?
- Решай сама.
- Я уже решила.
- И...
- Давай я еще подумаю.
- Подумай.
Подумав, она собралась в горы, на водохранилище.
Проводы напоминали прощание навеки, казалось, она уезжает не на три недели, а навсегда. Обняв Регину, Вольфрам не мог отпустить ее; руки все крепче и жестче сжимали любимое хрупкое создание.
- Воль, мне больно, отпусти,- шепнула Регина.
- Не могу.
- Ну хотя бы ослабь объятия,- полушутя попросила она.
- Ослаблю - и ты выскользнешь. Что мне делать потом?
- Но я же вернусь. Смотри, не шали тут без меня,- пригрозив пальчиком, продолжала в том же тоне Регина.
- А ты не хулигань там,- подхватив шутливую интонацию, парировал он.
- Помни, я люблю тебя, и буду скучать без тебя.
- А ты помни, что я помню.
- Мне пора.
Вольфрам почувствовал в ее голосе слезы. Он и сам отводил глаза, чувствуя, что может по-детски расплакаться.
Автобус резко и противно просигналил: он был уже полон пассажирами и рвался за пределы города.
Регина вскочила в него, двери разлучно захлопнулись, а Вольфрам еще долго стоял как вкопанный на том же месте, где рядом с подошвами его туфель застыли невидимые глазу отпечатки сандалий Регины.
Мучения начались сразу же. Вольфрам не мог избавиться от червивой жути, охватившей его с первых же секунд одиночества. На третьи сутки без Регины он понял, что процесс самоистязания может довести его до сумасшествия и нужно чем-то отвлечь себя от назойливых черных мыслей. Сидя за столом у себя в кабинете, отодвинув все "горящие" документы, отключившись от министерского гула, Вольфрам достал из правой тумбы стола чистый лист бумаги и излил на него все, изъедающее душу.

Хоть иногда в горах, где нет хулы,
Где жизнь полна веселья и огня,
Уйдя под сень какой-нибудь скалы,
На миг короткий вспомни про меня.

Хоть иногда, от отдыха устав,
Когда спадет курортный легкий зной,
Не пропуская звуков сквозь уста,
Ты мысленно поговори со мной.

Хоть иногда, когда пансионат
Свой праздный шум подарит тишине,
И в чистом небе звезды заблестят,
Ты пожелай спокойной ночи мне.

А здесь, в аду столичной суеты,
Все это время, мучимый тоской,
Я буду помнить все твои черты
И говорить без умолку с тобой.

Еще через двое суток Вольфрам решил поехать к Регине. Иначе никакие стихи не спасли бы его, как ему казалось, от умопомрачения. Любовь - это пытка. А может, испытание? Столько людей прошло через ее горнило, столько мудрецов оставило свои изречения о любви, столько поэтов воспело и проклинало любовную страсть, но никто так и не сумел объяснить ее суть, ее тайну, ее гибель.
Спустя пять дней с момента разлуки Вольфрам, взяв автомобиль, помчался в сторону горного хребта, где обитала его любовь. Тоска безудержно гнала его к любимой. С превеликим трудом, блуждая в потемках горных дорог, совершив почти полный круг вокруг водохранилища, водитель наконец-то нашел нужный пансионат. Выскочив из машины, Вольфрам бросился на поиски Регины. И минут через двадцать нашел ее. Она была среди молодежи, громко гоготавшей в беседке у фонтанчика.
Регина увидела Вольфрама, подбежала к нему и удивленно спросила:
- Воль, это ты? Ты как здесь очутился?
- Вот так,- только и смог ответить он.
Они обнялись. Он сразу заметил, что она изменилась. Всего за пять дней она похудела, осунулась, и, хотя держалась веселой, улыбка ее была не такой светоносной, как прежде. Ее объятия показались ему не такими, какими должны быть при встрече истосковавшихся друг по другу влюбленных. Настроение Вольфрама падало, голова стала свинцовой. "Что-то уже произошло",- подумал он, и сердце его защемило. Она легко разомкнула объятия и, не глядя ему в глаза, сказала:
- Идем, я познакомлю тебя с нашей компанией.
- Нет, не надо. Пойдем лучше прогуляемся.
- Ребята обидятся. Мы там играем в дурака два на два.
- Что ж, иди, доиграй. Я подожду вон на той скамеечке.
Регина вернулась в беседку. В полутьме Вольфрам не обратил особого внимания на ее потемневшую кожу. У него лишь мелькнула мысль о загаре. Минут через сорок Регина не спеша подошла к скамейке, где он, ошеломленный, пытаясь понять происходящее, путался в паутине своих догадок.
- Идем, - сказала она,- только недолго. Я устала, и мне спать хочется.
Лучше бы она этого не говорила. Вольфрам был поражен, но, пересилив обиду, встал и, уже в сотый раз проклиная себя за приезд, молча пошел вперед, к мерцающей звездочками водной глади. Регина догнала его и зашагала рядом. Походка ее действительно была усталой и утомленной.
- Ты не ждала меня? - тихо, чуть дрогнувшим голосом спросил он.
- Ждала. Но я думала, ты приедешь на следующей неделе. Ты так неожиданно появился... Я растерялась... Ты ужинал?
- Нет, не было времени, я ехал к тебе...
- У меня там есть кое-что из еды...
- Вот балда! Совсем я уже чокнулся. Я же привез тебе всякой всячины.
- Отлично! Угощу компашку.
- Угости.
Они замолчали. Отдыхающие разошлись по своим домикам и палаткам. Пансионат постепенно погружался в сон. Тишину нарушал стрекот цикад да журчавшая где-то в темноте вода. Всю дорогу к Регине Вольфрам был в предвкушении романтической встречи с любимой при свете звезд, горящих на прозрачном и ясном горном небосводе. Но сейчас ему было совсем не до звезд. Он шел, опустив голову.
- Воля, не сходи с ума,- прервала молчание Регина.- Все по-прежнему: я люблю тебя и я твоя. Просто я отвыкла, что ли, от ежедневного твоего присутствия рядом, или становлюсь более самостоятельной. Не знаю. Но это ничего не меняет между нами. Ты понял? Скажи, что понял.
- Не понял и не хочу понимать. Я привык к тебе одной, а приехав сюда, нахожу тебя другой. Что это?
- Се ля ви, вот что.
- Ну ее к черту, такую селявишку!
Вольфрам испытующе заглянул Регине в глаза и спросил:
- А когда ты вернешься в город, никаких сюрпризов не будет?
- Да не будет никаких сюрпризов! Ты вообще о чем?
- Не могу я без тебя, вот о чем!
Вольфрам уехал рано утром, как только первые лучи солнца коснулись горных вершин.
Когда Регина вернулась домой, сюрприз был налицо. То, что казалось загаром, на самом деле обернулось ужасом: ее кожа опять пожелтела. Жаркое губительное солнце, палящее сквозь разреженный горный воздух, сделало свое черное дело. Регина, стремясь быть со всеми наравне и не желая одиноко прятаться в тени, подставилась под солнечную гильотину. Вольфрам проклинал все на свете - и солнце, и луну, и звезды, и горы, и водохранилище, и институт, и студентов, и больше всех себя. Теперь он понял, отчего она вела себя так непривычно, откуда взялась эта вялость при их последнем свидании: жизненная энергия покидала ее, она двигалась, улыбалась, дышала на затяжном автопилоте.
Не дожидаясь приступа болезни, Регину срочно положили в больницу. Улучшение наступило через две недели. Еще через месяц ее выписали. Но консилиум предупредил: улучшение временное и летальный исход неизбежен. Кому-то солнце дарует жизнь, а у кого-то жизнь отнимает.
- Воля, я скоро умру,- положив голову ему на плечо, шептала Регина.
- Не говори глупости, - борясь с болью в сердце, бодро отвечал Вольфрам.
- Ты будешь приходить на мою могилу?
- Перестань.
- Почему?!
- Я ведь намного старше тебя, значит, откину коньки раньше. Поэтому на могилку придется приходить тебе. Будешь приходить?
- Ну, Воль, ладно тебе. Я хочу, чтобы около моей могилы росло дерево, не важно какое. Приходи, ладно, ну хоть раз в год. Я буду ждать.
- Смени пластинку. Время покажет, кто когда и кто к кому. А пока давай жить, любить, работать и учиться. Хорошо?
- Я знаю, кроме тебя и моих родных никто больше не будет приходить на мою могилу.
Казалось, Регина не столько говорила Вольфраму, сколько разговаривала сама с собой.
- Я так хочу жить... Не хочу умирать... Почему именно я должна умереть? Почему? Почему?- твердила она, словно в полузабытьи.
- Регин, а что сегодня интересного по телеку? Ты программу читала?- попытался отвлечь ее Вольфрам.
- Воль, ты же знаешь, я уже давно не смотрю телек.
Смотреть телевизор было самым любимым занятием Регины. Наибольшее удовольствие, как ни странно, ей доставляли мыльные оперы, среди которых на первое место она раз и навсегда поставила бесконечный американский сериал "Санта-Барбара". Но вот уже почти полгода она не подходила к телевизору, не читала газет, не проявляла интереса ни к чему. Она доживала отведенные ей дни, часы, минуты, секунды. Единственное, что она делала из последних сил - учеба в институте. Но и это было по инерции, на том же автопилоте.
- Ну, так тоже нельзя,- сдерживая подступающие слезы, произнес Вольфрам.- Что ты на себе живой ставишь крест?
- Воль, я тебя очень прошу, приходи на мою могилу.
- Приду... буду приходить... постоянно...
Она будто успокоилась и через несколько минут задремала. "Говорят, умирающие чувствуют приближение смерти,- думал он.- Если Регина так часто твердит о могиле, значит..." Вольфрам не хотел думать дальше. Он хотел одного - уйти вместе с Региной.

Ты слышишь, Регина: лазурь молодая,
Бессмертных лучей золотая лавина,
Живучих ветров голосистая стая
Поют твое имя - Регина, Регина...

Ты слышишь, родная: зеленые горы,
И там, на вершине, искристая льдина,
И тихих долин безымянные хоры
Поют твое имя - Регина, Регина...

И листья свои берегущие клены,
И нежно прильнувшая к небу равнина,
И юные речки - журчливы, задорны,-
Поют твое имя - Регина, Регина...

Прислушайся, милая, к звукам печали;
Вселенная в грусти со мною едина.
Взлетает из сердца в надзвездные дали -
Регина, Регина, Регина, Ре-ги-на-а...

"Регина, Регина!- твердил Вольфрам, сидя на скамейке в больничном дворике. - Забери меня с собой!" Но жизнь словно смилостивилась над ними и снова явила чудо. Регина пошла на поправку. Врачи опять развели руками, дескать, этого просто не может быть. Она должна была умереть еще три года тому назад. Что это - продление радости жизни или умышленная продолжительная пытка? Если пытка, то за что, за какие грехи?! За красоту, за непохожесть на других, за самостоятельное мышление, за талант, за образованность? За что? Почему рок уничтожает самое лучшее так рано, забирает самых одаренных в наиболее плодотворные годы их жизни? Чтобы не мешали посредственным? Но серых людей и так превеликое множество. Может быть, именно поэтому: чтобы серые не чувствовали свою тусклость на фоне ярких? Се-ля-ви...
В начале мая Регины не стало. В последние дни она уже никого не узнавала, лишь изредка, в секунды просветления, звала родителей и Вольфрама. Агония длилась мучительно и долго. В бреду Регина повторяла одни и те же слова: "Не хочу умирать! Не хочу умирать! Хочу жить! Хочу жить! Жи-ить!"
...Только через много лет Вольфрам поймет, что Регина была единственной женщиной, любившей его чисто и бескорыстно, любившей его самого, любившей его просто как мужчину и человека.


III

А 1994 год, не обращая внимания на Вольфрама и на его горе, ни на секунду не останавливаясь, продолжал свое шествие по планете Земля.
Вольфрам с головой ушел в работу. Это было единственным спасением. Самоистязание трудом спасло его от самоистязания горем и тоской, от опустошения, от ощущения сжигающей бессмысленности существования.
В министерстве шла очередная структурная реорганизация. Начиная с середины восьмидесятых годов, когда нагрянула непродуманная Перестройка с непонятным Ускорением, реформирование всего и вся превратилось в навязчивую идею. Одни изменения уничтожались другими, одни схемы управления упраздняли предыдущие, ликвидировались одни предприятия, но взамен их создавались другие, сокращались работники в одной организации, а в другой или вновь созданной штатное расписание раздувалось до абсурдных размеров. Имитация Нового Мышления достигла уровня идиотизма. Вот и сейчас в министерстве уже никто не мог сказать, каким по счету являлось новое структурное преобразование. Разрабатывалось несколько вариантов: министерство превращалось то в концерн, то в корпорацию, то в ассоциацию, то в консорциум...
Департамент Вольфрама играл не последнюю роль при выработке очерденой схемы управления. Более того, по новой схеме предусматривалось объединение четырех департаментов и двух отделов с созданием на их базе единого Главного Департамента, начальником которого на предварительном заседании коллегии министерства было решено назначить Вольфрама. Решение коллегии обязывало ко многому, и он с повышенным усердием работал над завершением проекта. Работать он умел, и старался не подводить министра.
Несмотря на указания сверху, Вольфрам не уставал убеждать министра, что преобразование министерства во что-либо иное нецелесообразно и даже вредно: нарушатся управленческие связи, станет практически невозможно проводить единую техническую политику, начнутся повальные злоупотребления на местах и т. д. и т. п. Но министр был непробиваем: указания сверху есть указания сверху.
Наконец новая схема была утверждена. Верховный Работодатель сохранил министерство с одновременным расширением прав региональных подразделений. В министерстве все были довольны. Радовался и Вольфрам. Начальник одного из департаментов удивленно произнес: "Слушай, Вольфрам, никогда не думал, что у тебя такие связи наверху! Министерство осталось!" Коллега же из другого департамента добавил: "Оказывается, Вольфрам и Верховный Работодатель думают одинаково!"
Вольфрам только улыбался. Теперь он ждал нового назначения. Но в один из дней первый заместитель министра пригласил его к себе в кабинет и сообщил, что начальником Главного Департамента решено назначить заместителя директора одного из подведомственных министерству предприятий, а специально для Вольфрама введена должность его заместителя. Вопрос согласован с министром и обжалованию не подлежит. Это был шок. Вольфрам молча вышел из кабинета. Он сел за свой рабочий стол и медленно написал заявление об уходе по собственному желанию.
В это время в его кабинет вошла Рутения, "ветеран" министерства, ведущий специалист Департамента Вольфрама. С какими-то документами она подошла к столу начальника, положила их рядом с заявлением, которое невольно бросилось ей в глаза, и ахнула:
- Вольфрам, ты что?! Что это? Что случилось?
- Заявление,- нехотя ответил он.
- Какое заявление?! Объясни, что происходит.
Рутения с первых дней появления Вольфрама в Департаменте взвалила на себя функции его ангела-хранителя. Молодой специалист нуждался в поддержке в новом коллективе, и она взяла на себя заботу всячески опекать его. Благодаря своей работоспособности и своей, как говорила Рутения, "светлой голове" Вольфрам всего за два года из рядового сотрудника вырос до начальника Департамента. Не последнюю роль в его карьерном росте сыграли и коллеги по работе, но роль Рутении была самой заметной. Кроме того, ангел-хранитель, зная слабость Вольфрама к сладостям, всегда что-нибудь припасала для него, и во время кратких чаепитий угощала сластену то конфетками, то печеньем, то пирожными, то пирогами. А гвоздем программы был обыкновенный рафинированный сахар: когда сладости кончались, Рутения, как фокусник, извлекала неизвестно откуда маленький сверток, разворачивала его и протягивала Вольфраму именной гостинец - кусочки сахара. Кто бы ни просил ее поделиться припрятанным, она всегда отвечала: "Это Вольфраму", и просители с некоторой долей зависти улыбались и отставали от нее. Вольфрам понимал, что его уход больнее всех будет переживать Рутения, поэтому не знал, как ей объяснить лежавший перед ним лист бумаги с неожиданным текстом.
- Устал я,- сказал он.
- Устал, так иди в отпуск. Что, министр разве не отпустит?
- Не отпустит.
- А уволить - уволит, да? Ты мне голову не морочь, говори, что случилось.
Вольфрам рассказал. Рутения не поверила своим ушам:
- Как они могли так поступить с тобой! Ты тут вкалывал по двенадцать часов в сутки, а этот боров сядет на готовенькое! Это черт знает что! Я пойду к министру!
- Не смешите людей! Там уже все давно решено. Кроме того, подумают, что это я вас подговорил и подослал. Никуда не ходите. Если не хотите мне навредить, никаких шагов, никаких эмоций! - заключил в приказном тоне Вольфрам.
- Дай сюда заявление, я его разорву!
- Бумаги много, напишу другое.
- Вольфрамчик, подумай, я прошу. Ну, поработаешь немного замом, а через два-три года этот уйдет на пенсию, и тебя назначат начальником.
- Дело не в этом! Неужели вы не понимаете, что мне плюнули в душу?
- Ну разве это плевок?! Министр уважает тебя, прислушивается к твоему мнению, мы все тебя любим, у нас прекрасный коллектив - что еще надо?! Ты думаешь, там, куда ты уйдешь, к тебе будут относиться так же, как здесь? Сильно ошибаешься. Ты еще не знаешь людей. "Плюнули"... Там тебе так наплюют, что этот плевок покажется конфеткой. Ты не знаешь, какие люди бывают подлые. Я-то на своем веку повидала. Не дури, Вольфрам!
- Ру-те-ни-я,- вдруг по слогам заговорил Вольфрам,- кро-ме все-го про-че-го, я не хо-чу быть под-чи-нен-ным сво-е-го быв-ше-го под-чи-нен-но-го. Если бы назначили кого-нибудь из Совмина, я бы еще понял... А тут... Я в полной прострации...
Рутении сказать было нечего. Расстроенная, она вышла из кабинета. Вольфрам взял заявление, резко поднялся с кресла и направился в Департамент кадров. Слух о намерении Вольфрама уволиться распространился по министерству за считанные минуты. Но никто не поверил, что он и впрямь решил уходить.
Не поверил и министр, почему и не спешил вызвать Вольфрама на беседу. Прошли положенные две недели. Министр надеялся, что все успокоится само собой, и заявитель передумает. Закон предусматривал: если заявитель по прошествии четырнадцати дней не подтвердит свое заявление, оно считается аннулированным. Вольфрам знал это, и в последний день отпущенного срока обратился в Департамент кадров с просьбой удовлетворить его заявление. Как только министру сообщили об этом, он немедленно пригласил Вольфрама к себе. Разговор был долгим и тяжелым для обоих. Министр, коммунист по убеждению, свято верил в идеалы партии, но сумел сохранить в себе и человеческие качества. Так называемый "демократический централизм", фундамент компартии, вышибал из "пламенных борцов за Ленинское дело" здравый рассудок и природную человечность. Членство в партии неизбежно подразумевало приспособленчество, конформизм, подчинение идеологическим догмам, доктринам и мнению большинства. Самостоятельное мышление уничтожалось на корню. Но министр не был слепым фанатиком, хотя и никогда не выступал даже против откровенно маловразумительных решений ЦК, райкома или парткома. И все понимали: если бы министр позволил себе хоть малейшее отклонение от линии партии, он перестал бы быть министром. Поэтому он тщательно взвешивал каждое свое слово, скрупулезно обдумывал каждый свой шаг. Вольфрам уважал министра за его осторожный и масштабный ум и человечность, и посему не хотел огорчать его, но и побороть свою обиду не мог. Министр, как человек многоопытный и обстрелянный, был хорошим психологом. Он понял, что переубедить Вольфрама не удастся, и, вопреки своему желанию, наложил на заявление соответствующую резолюцию. Министр искренне сочувствовал ему, но изменить решение о назначении другого человека на обещанную Вольфраму должность был не в силах: за того ходатайствовали из вышестоящих органов.
На прощание министр сказал:
- Надумаешь вернуться, буду рад. Найдем тебе другую должность, в обиде не останешься.
Вольфрам улыбнулся и, пожав министру руку, вышел из кабинета.
Настроения не было никакого. Рутения утирала слезы, остальные коллеги выражали сожаление, а сам Вольфрам опустился в последний раз в свое мягкое кресло и тупо уставился в одному ему видимую точку.

Неизвестно, сколько бы он просидел в этой позе, если бы не зазвонил телефон. Вольфрам лениво поднял трубку. Будто из бездны донесся голос Палладия:
- Вольфрам, это ты?
- Да. Как дела, Палладий?
- Плохо.
- Что так?
- Ты же не хочешь мне помочь!
Палладий работал в сфере международной торговли. Добился признания своих деловых качеств. Наметилось создание новой фирмы для целевых поставок продовольственной продукции, и ее директором должен был стать Палладий. Он уже несколько раз пытался уговорить Вольфрама дать согласие на работу вместе с ним. Вольфрам отказывался. Трудно бросать насиженное место, покидать родной коллектив, с которым проработал немало лет, да и министр не одобрил бы, как он выражался, "погоню за длинным рублем". Но обстоятельства изменились, и Вольфрам ошарашил Палладия:
- Кто сказал не хочу?
- Так ты согласен?
- Еще нет. Если ты переманиваешь меня к себе, то должен заинтересовать высококвалифицированного специалиста хоть чем-то,- полушутя-полусерьезно сказал Вольфрам.
- Э, Вольфрам, переходи - хуже не будет!
"А хуже уже и некуда",- подумал Вольфрам.
Через несколько дней он приступил к новой работе, хотя и не любил все, связанное с торговлей. Советское воспитание и "Моральный кодекс строителя коммунизма", культивируемый в стране дух коллективизма и антимещанства не могли не наложить на образ мыслей Вольфрама чугунную, несмываемую печать. Он считал торговлю делом недостойным, а работники торговли представлялись ему не иначе как спекулянтами. И когда Палладий заявил, что сам будет заниматься заключением контрактов, Вольфрам облегченно вздохнул: чем дальше от торгашей, тем лучше.
Кто мало-мальски сведущ в делах торговли, понимает, что выгодна она лишь тогда, когда продаешь подороже, а покупаешь подешевле. В этом один из ее основных принципов. Однако чиновники, представляющие общенародные интересы на мировых рынках и призванные ежечасно укреплять независимость родной страны, вероятно, из чувства глубокого патриотизма ошеломили видавших виды зарубежных коммерсантов своими сенсационными новинками в области купли-продажи. Защитники интересов родины совершили революцию в мировой торговле, экспортируя сырье и продукцию по ценам, значительно ниже среднемировых, и импортируя ненужные, забракованные или просроченные товары по ценам, по которым ни одна страна в мире их никогда бы не закупила. Таким образом "белые воротнички", заключавшие контракты от имени государства, наполняли свои личные счета в банках Европы и Америки и, в сущности, совершали экономическую диверсию против земли, на которой они родились и выросли. Способов кражи государственной валюты было придумано превеликое множество - от банкротства подставных фирм за рубежом до провоцирования форс-мажорных обстоятельств в виде случайных пожаров, непредвиденных террористических актов или бегства за границу проворовавшихся высоких должностных лиц, на которых открывались демонстративные уголовные дела. Остап Бендер со своими аферами показался бы наивным мальчиком по сравнению с современными государственными бизнесменами.
Будучи далеким от корысти и алчности, Вольфрам не понимал, что контрактная работа - источник обогащения. Никто другой на его месте не согласился бы с таким разделением труда. И ему действительно было невдомек, что Палладий именно по причине бескорыстного и в определенной степени наивного характера своего приятеля так настойчиво зазывал его к себе.
Палладий сильно изменился с тех пор, как внедрился в сферу международной торговли. Вольфраму эти изменения показались деградацией. И деградация была нешуточная. Большие и легко дающиеся деньги заставили Палладия уверовать в свою избранность. У него появилась спесь, мания величия, зародилось чувство вседозволенности, он стал игроком и лукавил почти во всем. Одновременно с этим он овладел искусством лицедейства. Метаморфозы, произошедшие с Палладием, бывшим в недавнем прошлом честным малым, книголюбом и исстрадавшимся по высокой любви романтиком, отчетливо предстали перед Вольфрамом всего через две недели совместной работы.
Даже в жестах и в мимике Палладия стала заметно прослеживаться неутоленная жажда наживы. Детство его прошло впроголодь, в юности он не мог себе позволить того, что позволяли себе соседские ребята и школьные друзья, в молодости его не "откосили" от армии, где он заработал язву желудка. И, может быть, именно поэтому теперь он яростно пустился компенсировать все, чего не имел в предыдущие годы. Но деньги, как болото, засасывают человека в полный рост.
- Палладий, ты же губишь свою душу,- как-то в разговоре сокрушенно сказал Вольфрам.
- А зачем она нужна? Ее на хлеб не намажешь и на счет в банке не положишь,- самоуверенно парировал тот.
- Но раньше ты придерживался другого мнения.
- Эх, Вольфрам, времена изменились. Разве ты этого не понял? Кого теперь интересует чья-то душа! Интерес теперь у всех один - доллар! Если на переговорах с иностранными партнерами я затрону тему души, со мной никто не захочет работать и никто не заключит контракта. В моей работе главное - корысть. Иностранцы не понимают людей, не имеющих корысти. Весь бизнес строится на личном интересе. Профит - вот движущая сила современного общества.
- А я думал, любовь является мотором любого социума.
- Какая, к черту, любовь! Иллюзии любви хороши в пятнадцать лет, да и то не для всех. И где ты видишь хотя бы одну женщину, достойную любви и самопожертвования? Все они... Вольфрам, забудь эти детские бредни...
- Кто тебя всему этому научил? Ведь ты был совершенно другим, я помню тебя мальчиком...
- Я уже давно не мальчик. Я - игрок.
- Вижу, к сожалению. Ты на самом деле думаешь, что сможешь переиграть и перехитрить всех?
- Если не перехитришь ты, перехитрят тебя.
- Слушай, а с чего ты взял, что каждый норовит тебя в чем-то перехитрить, или, как теперь говорят, "кинуть"?
- "Кидают" все, кто - в чем, не имеет значения кого. Муж "кидает" жену, жена - мужа, государство - нас, мы - государство, начальник - подчиненного, подчиненный - начальника, отцы - детей, дети - отцов, короче, все друг друга "кидают". Это - аксиома.
- По-твоему, мы живем в мире "кидал"?
- Наконец-то ты понял, Вольфрам.
- Значит, и ты "кидаешь" меня?
Палладий громко рассмеялся. Он научился заливисто хохотать, когда его ловили на лукавстве или ставили перед неудобоваримым для него вопросом. Этот хохот позволял ему ускользать от прямого ответа и в свою очередь поставить собеседника в неловкое положение. Вольфрам не поддался на уловку и терпеливо ждал, когда он закончит веселиться и что-нибудь ответит.
Палладия выручил звонок по мобильному. Он увлеченно заговорил с незримым собеседником и вышел в коридор. "Увы, и он туда же",- только и оставалось вздохнуть Вольфраму. Позже он напишет:

Я жалею, что мне довелось
Жить в эпоху сплошного упадка,
Когда все на Земле продалось
С потрохами и без остатка.
Как случилось, что шорох купюр
Заглушил соловьиные трели,
На рассвете кудахтанье кур
И симфонию звездной метели?
Что проникло в людские сердца?
Завороженность бедного Кая?-
Ведь в чаду "золотого тельца"
Дух любви, как изгой, неприкаян.
И трубач расстается с трубой,
И уходит, удушьем завьюжен...
Если в мире в опале любовь,
Значит, мир этот вовсе не нужен.

"У кого Палладий набрался всего этого?- думал Вольфрам.- Ведь он явно кого-то копирует, кому-то подражает. В нем произошли такие разительные перемены, все стало другим: образ мыслей, жесты, выражение глаз, даже походка. Всем своим существом он начисто отрицает, что и у других людей могут быть свои интересы, свои желания, стремления, свои наклонности. А эти демонстративные насмешки над всем и над всеми? Откуда это самодовольство и пошлость, эта уверенность в абсолютной собственной правоте? Он совершенно не замечает, что у его окружения подспудно накапливается негативное отношение к нему. А этот застывающий в подозрении буравящий взгляд, заставляющий собеседников осекаться в смущении и терять самообладание. Только постоянно лгущий вечно подозревает в словах и поступках других ложь и обман. Смогу ли я ему помочь вернуться к прежнему, юношескому восприятию мира? Наверное, нет. Да и он сам уже вряд ли захочет вернуться в прежнее состояние, увидеть себя тем бедным, полуголодным и плохо одетым мальчиком, каким был всего пару лет назад".
Таков мир: если ты выбираешь душу и духовность - не достигаешь власти и богатства; выбрав же власть и богатство - безнадежно деградируешь и теряешь душу. И сфера международной торговли, в которой функционировали десятки фирм, была своего рода квинтэссенцией обвала нравов. Здесь Вольфрам сделал для себя маленькое открытие: раньше он думал, что иностранцы долго выискивают и присматриваются к тем, кого собираются подкупить ради получения нужных сведений и заключения выгодных контрактов; в реальности же все оказалось значительно проще и позорней: госчиновники и рядовые работники сами бегали по коридорам в поисках, кому бы продаться с потрохами или продать секретную информацию государственной важности.
Несмотря на личное разочарование Вольфрама, фирма, не замечая его внутренних терзаний, жила своей жизнью. Работа кипела, контракты исполнялись, заработки росли, строились грандиозные планы. Как и везде, работники фирмы постепенно разбились на несколько групп по своим интересам и психологической совместимости, и каждая группа старалась оказывать на Палладия влияние. В ходу были самый беззастенчивый подхалимаж и лицемерное славословие. Палладий, как человек тщеславный и самолюбивый, благосклонно внимал дифирамбам, но у него хватало ума не доводить обстановку до междоусобных разборок. Атмосфера в фирме царила деловая и внешне дружеская, но внутри плелись интриги и скрывалась растущая и готовая вот-вот прораваться напряженность.
Пока группы зорко следили друг за другом и соревновались за "близость к телу" Палладия, один из сотрудников сумел самостоятельно добиться наибольшей благорасположенности директора. Начальник экономического отдела Осмий, никогда ранее не замеченный в увлечении каким-либо видом спорта, в свои сорок четыре года вдруг зачастил в секцию дзюдо, в которой уже много лет совершенствовал свое мастерство Палладий. Подобно российским чиновникам, записавшимся в яростные теннисисты по восшествию на президентский трон большого любителя тенниса Бориса Ельцина, Осмий до седьмого пота постигал азы дзюдо в спарринге с Палладием, позволяя тому швырять себя на татами из любого положения и с любой силой. Осмий даже не помышлял провести хотя бы один легкий контрприемчик против руководителя, и Палладий получал истинное удовольствие, когда под жалобные "ой!" и "ай!" подчиненного с грохотом обрушивал его на татами. Особое наслаждение Палладию доставляло проведение болевых приемов, ибо при этом Осмий визжал, как поросенок. И после каждого акта добровольного насилия над собой Осмий вскакивал на ноги и восторженно восклицал: "Ну вы, Палладий, даете! Какой бросок! Как вы это делаете? Покажите-ка еще разок!" И Палладий показывал. Так, буквально не жалея живота своего и ложась костьми за правое дело служебных льгот, Осмий добился статуса "правой руки" директора.
Коллеги по работе однажды спросили его: "Осмий, как вы переносите холод?" - "Ой, терпеть не могу, я сразу простываю",- ответил тот. - "А если бы Палладий был любителем подледного плавания, вы бы посещали секцию моржей?" Осмий не задумываясь ответил: "Конечно! А как иначе?!" Последовал раскат смеха. Осмия это ничуть не смутило: по опыту своей жизни он твердо усвоил одно: начальству надо угождать, в противном случае благ не видать, потому как ими завладеют другие угодники.
Деловито и нескучно фирма добралась до нового 1995 года. Новый год встретили всем коллективом в кафе "Глюкоза", одном из культовых и наиболее посещаемых заведений города. Стол был обильным, еда вкусной, выпивка не кончалась, настроение у всех было бесшабашное. Пытаясь разделять веселье коллег и объедаясь и пьянея вместе со всеми, Вольфрам в то же время чувствовал нарастающую тревогу где-то в самой неизведанной глубине своей души. Смерть Регины, уход из министерства, расставание с Рутенией и коллегами, разочарование в Палладии, нахождение в чуждой духу торгашеской атмосфере притупили его нравственные устремления и порывы. Он жил как бы по инерции, по привычке, от которой невозможно избавиться. Теперь, чувствуя смутную, но неотступную тревогу, он вспомнил вдруг русскую поговорку: пришла беда - открывай ворота. "Неужели в черном сундуке судьбы еще что-то припасено для меня?- думал Вольфрам.- Разве я чем-то прогневал Вседержителя? Может, хватит из меня выкручивать душу! Или я схожу с ума?!" Нет, он не сходил с ума. Просто свыше ему было дано предчувствовать и предвидеть грядущие события. Озарения вспыхивали редко, но все прогнозы сбывались. Вот и сейчас Вольфрама посетило очень четкое и ясное мгновенное видение: в наступающем году его фирму ждут серьезные потрясения. Озарение было внезапным и быстротечным. Однако подвыпивший Вольфрам ему не внял. Он принял провидческую вспышку за всполох хлопушки в глубине зала.

1994 год ушел в небытие, но раны, нанесенные им Вольфраму, не заживали. Особенно часто ныли и кровоточили они по ночам. Женщины перестали интересовать Вольфрама,- он не мог забыть Регину, ее улыбку, ее глаза, ее упругое отзывчивое тело, ее ласки и поцелуи. Порой он ловил себя на необъяснимой,совершенно иррациональной посмертной ревности. "Как она там, без меня?- думал он.- Она, несомненно, в раю. Если для праведников после бренной жизни на земле уготованы небесные ласки райских гурий, наверняка и для праведниц существуют какие-нибудь "гуры". Приняла ли Регина ухаживания одного из них? Нет, она любит меня и будет дожидаться моего вознесения в райские кущи. Праведница! она ни на йоту не сомневается в том, что я буду допущен в рай. Но мое место в аду, в самом пекле его... я не спас ее...". Вольфрам стал причащаться к "огненной воде": хранить трезвость в этом самом нетрезвом из миров было нестерпимо.


IV

Шестнадцатая постсоветская республика Катания, без боя получившая независимость после провала пародийного августовского путча 1991 года, представляла собой некую гремучую смесь подобия демократического государства и страны с сильным авторитарным режимом. При общей анархии, царившей в первые годы после распада СССР на всем постсоветском пространстве, в Катании также шла борьба за власть между различными кланами и группировками. Все они рвались во власть в сущности под одними и теми же лозунгами, только написанными на разный лад: независимая родина и свобода вероисповедания. Более действенным и объединительным, более хитрым и одурманивающим был второй, религиозный лозунг, ибо рвущимся к вершинам власти требовалась покорность населения, являющаяся основополагающим принципом большинства религий. Создание теократического государства с безоговорочным доминированием законов религии отбросило бы республику на десятки лет назад. Не отрицая ключевую роль религии в повседневной жизни большинства народа, Верховный Работодатель отчетливо понимал: прогресс во всех сферах может быть достигнут только при формировании светского государства. Виртуозно маневрируя между западным, восточным и столичным кланами страны, духовенством и мафиозными братствами, ему всеми доступными и недоступными средствами удалось не только удержаться во власти, но и укрепить и расширить свои полномочия. К 1995 году Верховный Работодатель, тщательно проштудировавший известную книгу Никколо Макиавелли "Государь", правил страной уверенно и по-хозяйски. Однако безграничная власть, как и все в этой жизни, имеет оборотную сторону.
- Катания - это я!- заявил Верховный Работодатель, собрав членов правительства и своих советников.- Если бы не я, не видать бы Катании независимости. Сколько сил я положил на то, чтобы разрушить угнетавшую нас российскую империю!
- Разве?- позволил себе усомниться министр пропаганды, и в его голову тут же полетел оказавшийся под рукой Верховного Работодателя стакан с водой.
Собравшиеся, дружно произнеся "Ухх!", втянули головы в плечи. Раненого в голову министра пропаганды выволокли из зала заседаний и отправили в психушку, где он позже и скончался при невыясненных обстоятельствах.
- Есть еще сомневающиеся в моей исторической роли в уничтожении империи зла?- продолжал Верховный Работодатель, хищнически озирая согнувшихся над своими блокнотами государственных мужей, подобострастно записывавших только что услышанный вопрос: Есть еще сомневающиеся в моей исторической роли в уничтожении империи зла?
Страх сковал всем уста. Кроме того, никто не хотел получить по голове графином, распологавшимся по правую руку Верховного Работодателя.
- Я, кажется, задал вопрос!- рыкнул Верховный Работодатель, упиваясь наведенным на толстощеких соратников страхом.
- Нет,- робко начал один,- нет, нет,- подхватили остальные.
- Вот так-то лучше!- по лицу Верховного Работодателя растеклось подобие улыбки.- А если вы уверены в моем еще неоцененном вкладе в дело освобождения народов, хочу подчеркнуть, именно народов, потому что в результате моей борьбы свободу обрели и кавказцы, и прибалты, и среднеазиаты...,- вот, поэтому я думаю, было бы правильным, если бы вы все включились в массовую пропаганду в широких слоях общества и в международном сообществе того, что было достигнуто благодаря моей настойчивости и упорству. Все-таки разрушить такую огромную империю в одиночку не удавалось до меня никому...
- Ваше Превосходительство Верховный Работодатель...,- начал было советник по делам СНГ, но выплеснутая на него Верховным Работодателем вода из графина остановила его.
- Ты это "Ваше Превосходительство" оставь для кого-нибудь другого, а ко мне следует обращаться только "Ваше Высочество". Понял? Все слышали?
- Все, все, Ваше Высочество,- ответил хором зал.
Советник по делам СНГ, вытерев лицо платком, попытался пояснить:
- Ваше Высочество Верховный Работодатель, мы все готовы пропагандировать Ваши благодеяния круглосуточно, но крушение Советского Союза произошло на глазах у всего мира, в том числе и на глазах у наших граждан. Все знают, что в Беловежской пуще была раздавлена бутылка на троих и все - Союз пропит. И позвольте напомнить, Ваше Высочество, вы единственный, кто во время августовского путча летали в Москву к гэкачепистам...
Лицо Верховного Работодателя побагровело. Он подозвал к себе советника по делам СНГ и поманил пальцем, чтобы тот наклонил ухо будто бы для конфиденциального сообщения. И когда советник льстиво-заинтересованно наклонил ухо к устам Верховного Работодателя, последовал резкий удар графином в висок, и советник испустил дух до того, как его голова коснулась пола у ног Вершителя судеб Катании. Тело вынесли.
- Еще какие-либо мнения будут?- спросил он, злобно глядя на скукожившихся сподвижников. - Вижу, не будут. И это правильно. Потому что единственный глашатай истин - это я. И мои истины не ограничиваются пределами Катании. Вот вы, министр культуры, вы, кажется, хотели что-то сказать.
- Я?- испугался министр культуры.- Нет, нет, я нет...
- Неужели у вас нет слов поддержки моим мыслям?
- У меня? Есть, есть, конечно есть,- с висков и со лба министра культуры потекли струйки пота.- Я глубоко и всем сердцем поддерживаю все ваши слова, все ваши дела, всю вашу мудрую внешнюю и внутреннюю политику, все ваши мысли...
- Мысли?- Верховный Работодатель испытующе взглянул на министра культуры.- Вы хотите сказать, что читаете мои мысли, что проникаете в мое сознание без моего ведома?
- Что вы! Что вы!- замахал руками министр культуры.- Я не то хотел сказать. Как я могу читать ваши мысли, тем более такие великие?! Вы спросили, нет ли у меня слов поддержки вашим мыслям, я ответил, что поддерживаю все ваши мысли. Только и всего. Никаких проникновений, никаких чтений...
- Хорошо. Но своя у вас какая-нибудь мысль есть?
- Нет, нет. Я живу и дышу только вашими мыслями, и мне от них хорошо.
- Значит, нет ни одной своей мысли?
- Откуда ей взяться? Да и зачем? Ведь ваши мысли перекрывают все мысли в мире.
- Все слышали, что сказал министр культуры?
- Все! все!- зал дружно закивал головами, не поднимая их от блокнотов, где фиксировалось каждое слово Верховного Работодателя.
- Я хочу спросить вас, нужен ли нам министр культуры, у которого в голове нет ни одной собственной мысли?
Советники и члены правительства были готовы провалиться сквозь землю, лишь бы не отвечать на этот вопрос, ибо не знали, какого ответа ждет Верховный Работодатель.
- Вы тут у нас самый образованный,- Верховный Работодатель обратился к министру образования,- скажите вы, нужен нам такой министр культуры?
- Ваше Высочество Верховный Работодатель, я был бы несказанно счастлив, если бы мое образование составляло хотя бы стомиллиардную долю вашего образования.
- Хорошо, не отвлекайтесь...
- Что же касается министра культуры, то наличие или отсутствие в его голове собственных мыслей не столь важно, сколь важно какой министр культуры нужен вам, Ваше Высочество.
- Вы не отвечаете на прямо поставленный вопрос.
- Ваше Высочество, ответ на этот вопрос не знаю не только я и не только мои достопочтенные коллеги, собравшиеся в этом зале, но и ни один человек на планете Земля, за исключением вас, Ваше Высочество Верховный Работодатель.
- Я понял, что и у министра образования нет собственных мыслей.
- Ваше Высочество,- по-свойски вклинился генеральный прокурор,- вы же сами сделали все, чтобы ни у кого не было собственных мыслей...
Генеральный прокурор осекся, когда в его правый глаз воткнулась брошенная Верховным Работодателем перьевая авторучка. Дежурившие за дверью врачи скорой помощи и института медицины административных катастроф вывели главного надзирателя Катании из зала и увезли его в неизвестном направлении.
- Зачем ослам мысли?- Верховный Работодатель развалился в кресле.- Вы все - ослы! Народ - стадо баранов! Если бы не я, вас бы всех уже давно перерезали. Хвалите Господа за то, что он послал вам меня! Хотя и Бог слабо соображает. Если бы у него работали мозги, он назначил бы меня Царем всего постсоветского пространства. Но ничего, я и этого добьюсь. И ваша задача, ослы, раструбить на весь мир о моей избранности, о том, что я единственный, кто может навести порядок в этом мировом бедламе. Все народы должны подчиниться мне, и я их подчиню!
Министр безопасности, убедившись, что под рукой Верховного Работодателя не осталось колющих, резущих и могущих быть запущенными в него предметов, робко сказал:
- Но у них есть свои Работодатели.
- Это кто же?! Кто из них может сравниться со мной? А?!
- Ни один из них вам и в подметки не годится, но надо учитывать их наличие.
- Лучше бы нам учесть их отсутствие.
- Золотые слова, Ваше Высочество!
- Я заставлю их подчиниться мне, а после этого подчинить их народы - дело плевое.
- Но тогда у вас будет очень много врагов.
- Для этого и существует министр безопасности. Моя безопасность - прежде всего! Кстати, почему до сих пор я езжу в свою загородную резиденцию зигзагами по опасным дорогам, рискуя своей жизнью? Почему до сих пор не построена прямая трасса?
- Мы работаем над этим,- вскочил министр дорожного строительства.- Понимаете, если трассу строить по прямой от этого дворца до вашей загородной резиденции, придется снести несколько тысяч домов.
- Так сносите! Что вам мешает?- Верховный Работодатель сплюнул на ковер.
- Снести ничего не стоит. Но тогда без крыши над головой останутся десятки тысяч человек. Куда их девать?
- Пусть переселяются к родственникам или покупают себе дома или квартиры в других местах.
- А где мы возьмем деньги, чтобы выплатить им компенсацию за утраченное жилье? В бюджете денег нет: мы их между собой уже давно поделили,- министр дорожного строительства скрестил руки на том месте, где их скрещивают стоящие в стенке футболисты.
- Компенсацию? Какую компенсацию?- разгневался Верховный Работодатель и швырнул в министра свою книгу "Мудрые изречения", но она не долетела до цели, распахнувшись на лету и приземлившись на шею сидевшего ближе к Верховному Работодателю советника по международным вопросам. - Чтобы я этого больше не слышал! С чего это вы взяли, что я должен кому-то выплачивать какую-то компенсацию?! Эти бараны должны сами сносить свои дома под мою трассу и испытывать при этом невыразимое счастье и гордость, что по тем местам, где они когда-то жили, буду ездить я! Я! Вы слышите?! Вы понимаете, о чем это я?!
- Конечно, понимаю, Ваше Высочество! Я бы сам с удовольствием снес для вас все свои тридцать два дома, но, к превеликому сожалению, они находятся в других районах города.
- Тридцать два дома? Не многовато ли?
- Ваше Высочество, из всех присутствующих у меня самое меньшее количество домов.
- Это так?- Верховный Работодатель зыркнул на министра безопасности.
- Так и не так, Ваше Высочество!- отчеканил министр безопасности, разворачивая нужный файл на экране своего ноутбука.- Разрешите доложить, по тридцать два дома имеют также министр здравоохранения, министр образования и министр труда и социального обеспечения. Но это только дома, построенные на территории Катании. Разрешите огласить список зарубежных владений членов правительства?
- А откуда у вас эти сведения?
- Работаем, Ваше Высочество!
- Оглашать не надо. Вы эту информацию сбросьте-ка в мой ноутбук. Я на досуге просмотрю. А сколько домов у других министров на территории республики?
- У министра нефти и газа - двести домов, у министра налогов - сто шестьдесят, у министра юстиции - сто пятьдесят шесть...
- Слушайте,- Верховный Работодатель встал,- когда это вы успели столько нахапать? Я - Верховный Работодатель, но у меня всего два дома...
- Но у ваших детей суммарно шестьсот восемьдесят семь домов,- ляпнул министр безопасности, забыв про свою собственную безопасность.
Верховный Работодатель резко поднял двумя руками свое массивное кресло и со всей силы бросил его в министра безопасности. Тот успел вовремя отпрянуть, и кресло рухнуло на зазевавшегося министра сельского хозяйства, которого унесли на носилках, но до реанимационного отделения не донесли, с полпути отправив его тело в морг.
- Мы отвлеклись,- задумчиво произнес Верховный Работодатель, садясь в новое кресло, которое его помощники выкатили из потайной комнаты, где была установлена спецаппаратура, фиксирующая все, что происходит в зале заседаний.- Так что там с моей трассой?
Министр дорожного строительства вскочил вновь и, трясясь от страха, сообщил:
- Мы начали сносить дома, но уже на первом километре будущей трассы трое повесившихся: оказывается, они только-только вселились в свои новые двухэтажные коттеджи и не вынесли их утраты. Кроме того, лишенные крова люди начинают группироваться, и скоро все они вместе могут начать бунт.
- Бунт?! Какой бунт?! Против кого бунт?! Против меня бунт?!- Верховный Работодатель схватил настольную лампу и запустил ею в министра дорожного строительства, но тот успел нагнуться и лампа пролетела в сторону министра внутренних дел, который хладнокровно поймал ее и аккуратно поставил на пол.- Я вам дам бунт! Срочно всех застрельщиков перебить арматурой, посадить кого в тюрьму, кого в психушку, а самых опасных ликвидировать. Срочно! Сейчас же!
Министры безопасности, обороны и внутренних дел пулей вылетели из зала на уничтожение зародыша бунта.
- Продолжайте,- махнув рукой, сказал Верховный Работодатель,- расскажите поподробней, как будет выглядеть трасса.
- Как я уже сказал, трасса пройдет прямиком через весь город к вашей резиденции,- министр дорожного строительства развернул предусмотрительно захваченную с собой карту города с нанесенной на ней трассой Верховного Работодателя,- вот так. Ширина трассы составит сорок метров. Вдоль трассы планируется посадить тополя, карагачи, дубы, вязы и другие красивые деревья с густой кроной. Вместо разделительной полосы будут разбиты клумбы, на которых будут высажены самые прекрасные цветы в мире, их самые редчайшие сорта. Для этого во все страны мира направлены заказы. Закуплены лучшие дорожно-строительные машины, механизмы и оборудование.
- Хватит ли у нас денег в бюджете?
- Мы совместно с министром финансов изыскали возможность.
- Каким образом?
- Мы сняли средства Пенсионного фонда, фонда социального страхования, а также урезали статьи здравоохранения, образования и культуры...
- Правильно! Учителя и врачи перебьются - их и так ученики и клиенты кормят, - а на пенсионеров тем более не стоит тратить денег: они все равно скоро все передохнут. Мы должны думать о другом. Что превыше всего?
- Ваша безопасность, Ваше Высочество!- как на параде отскандировали министры и советники и в подобострастном экстазе устроили овацию Верховному Работодателю.
Минут через двадцать Его Высочество сделало еле заметный жест рукой, и овация мгновенно умолкла.
- А теперь слушайте мои замечания по трассе. Никаких клумб в середине трассы: там могут залечь террористы и покуситься оттуда на мою драгоценную жизнь. А я еще долго хочу служить во благо моего народа. Никаких деревьев вдоль трассы: на них тоже могут спрятаться киллеры с оптическими винтовками или с гранатометами. В крайнем случае вы можете посадить елки, но чтобы они были не густыми и не высокими. Я объездил всю Европу и видел там сплошные елки. Елки-палки!
Все дружно рассмеялись, аплодируя гениальному каламбуру Его Высочества. Минут через пять Верховный Работодатель дал отмашку и продолжил:
- Ширину трассы, я думаю, надо увеличить до пятидесяти метров, чтобы моя машина находилась как можно дальше от краев дороги. И я бы предложил вдоль всей трассы соорудить бетонный забор высотой в десять метров. Кроме того, на протяжении всей трассы необходимо установить лучшую импортную аппаратуру слежения за моей безопасностью.
- Но на это потребуется много валюты,- позволил себе реплику председатель Центробанка,- а большая часть валютных накоплений распределена между вашими детьми и немножко осталось нам.
- Я так понял, вы хотите узнать, сколько весит мое второе кресло...
- Нет, нет, пощадите, Ваше Высочество! Я всего лишь хотел спросить, какие вы дадите распоряжения по валютному вопросу.
- Вы - председатель Центробанка. Почему я за вас должен думать, где достать валюту для оборудования моей трассы?
- Но, Ваше Высочество, как уже было сказано, у нас нет мыслей, кроме ваших. Как вы скажете, так и будет.
- С кем приходится работать! Включите печатный станок, нашлепайте наших купюр, вбросьте их в черный рынок и скупайте доллары, находящиеся на руках населения.
- Но вряд ли кто-то захочет продавать свои кровные доллары за наши ничего не стоящие купюры,- председатель Центробанка на всякий случай согнулся и прикрыл голову руками.
- Зачем вы прикрываете руками голову, если в ней все равно ничего нет?- Верховный Работодатель потянул на себя верхний ящик письменного стола, достал оттуда мраморный пресс-папье и положил его на стол под свою правую руку.
Министры и советники, будто услышав сигнал воздушной тревоги, с возгласами "Ой, мама!" попадали на пол и заползли кто под стол, кто под стул, накрыв головы ноутбуками.
- Вставайте! Что вы залегли, как в окопах во время артобстрела? Поднимайтесь! Вы все же не трусливые дети, а члены моего правительства.
Никто не шелохнулся. Все знали, как метко Верховный Работодатель метает снаряды, а пресс-папье он никогда не промахивался. Председатель Центробанка, лежа под столом, позвонил по сотовому телефону своим домочадцам, попрощался с ними навсегда и сообщил номера счетов в Швейцарских банках, на которых он держал отложенные на черный день несколько сотен миллионов долларов, позаимствованных из государственной казны Катании.
- Встать, я сказал!- крикнул Верховный Работодатель.
Лечь оказалось легче, чем встать. Члены правительства, отъевшие себе животы и щеки, катались по полу в попытке зацепить его ногами, но он все время куда-то ускользал. Неизвестно, сколько бы еще они катались, подобно колобкам, если бы Верховный Работодатель не кивнул своим помощникам и телохранителям, которые поставили всех на ноги. Его Высочество предложил всем сесть и, обращаясь к председателю Центробанка, сказал:
- Вот мне сейчас принесли стенограмму вашего телефонного разговора с женой, из которого стало ясно, что валюта у вас есть.
- Не казните, Ваше Высочество Верховный Работодатель! Это всего лишь жалкие гроши на черный день, чтобы после меня дети не голодали.
- Но судя по общей сумме, голодать не будут не только ваши дети, но и ваши внуки, ваши правнуки, ваши праправнуки, праправнуки их праправнуков...
- Простите, извините, пощадите! Не отбирайте у моих детей последний кусок хлеба!
- На первый раз простим. Что скажут уважаемые члены правительства?
- Простим, простим,- послышалось со всех сторон.- Ваше Высочество, как вы великодушны, как благородны, как щедры!- члены правительства наперебой пели дифирамбы Верховному Работодателю, опасаясь за свои зарубежные банковские накопления.
- А чтобы заставить население продать доллары,- продолжил Верховный Работодатель,- надо предложить ему в два, в три раза больший обменный курс по сравнению с официальным курсом. А если понадобится, и в четыре раза больше.
- Да, но тогда люди, купив наши купюры за бесценок, тут же побегут в обменные пункты скупать СКВ по официальному курсу и обогатятся за считанные дни,- негодовал председатель Центробанка.
- А кто вам сказал, что мы будем продавать доллары по официальному курсу? Курс будет на бумаге, а в обменных пунктах никаких долларов. Доллары только для своих, для избранных.
В едином порыве все соскочили с мест и зааплодировали, выкрикивая "Гениально!", "Браво!", "Слава Верховному Работодателю!", "Ура!", овация перешла в истерику и длилась минут тридцать. Когда все успокоились, обнаружилось, что Верховного Работодателя в зале нет. В это время он в потайной комнате выслушивал доклад министра безопасности.
- Смутьянов скрутили и нейтрализовали. Провели разъяснительную работу. Люди с воодушевлением восприняли строительство трассы и готовы сами сносить свои дома на безвозмездной основе. Завтра во всех газетах, по радио и телевидению будут обнародованы обращения граждан города в поддержку этого глобального проекта.
- Хорошо,- сказал довольный Верховный Работодатель. Вернувшись в зал заседаний, он сходу обратился к министру дорожного строительства: Вы учтите, что вдоль трассы не должно быть ни одного высотного дома, никаких магазинов, газетных киосков, телефонных будок и тому подобных объектов, которыми могли бы воспользоваться террористы, будь они прокляты, для нанесения ущерба моему здоровью.
- Да хранит вас небо, Ваше Высочество!- советник по личной безопасности Верховного Работодателя приложил руку к сердцу.- Мы приобрели вам автомобиль с такой броней, что ее и ракета даже не прогнет.
- Это, конечно, хорошо. Но даже когда в машину попадает маленький камушек из под колес, я почему-то испытываю сильный стресс. Не бережете вы мое здоровье. Почему на дорогах камушки валяются? Кто отвечает за чистоту дорог, по которым мне приходится пока проезжать?
- Мэр города,- ответил за всех премьер-министр, сидевший тише всех вод и ниже любой травы.
- Почему он до сих пор не арестован?
- Он уже расстрелян,- сказал министр безопасности.
- Когда?
- Только что! Я позвонил своим агентам, и вот они доложили, что приговор суда приведен в исполнение.
- Хорошо. Главное, чтобы было постановление суда, чтобы все было по закону. Да, и еще, вдоль трассы не должно быть ни одного перекрестка.
- А как же люди будут попадать из одной половины города в другую?- спросил министр туризма, но увидев в руке Его Высочества пресс-папье, готовое к полету, сам же молниеносно и ответил на свой вопрос.- Я знаю, как! Как хотят, пусть так и попадают!
- А лучше, если они вообще не будут шляться в другую половину города. Пусть каждый живет и работает на своей половине и не помышляет о другой половине. Чем разрозненней народ, тем лучше для меня и моей безопасности.
Разразилась очередная овация, длившаяся минут сорок. Подуставший Верховный Работодатель дал отмашку, наступила тишина и собравшиеся вновь напряглись, трясясь за свои шкуры. Его Высочество обратился к помощнику по регламенту:
- Какие еще государственные вопросы мы должны рассмотреть сегодня?
- Вопросов много, но Вашему Высочеству необходим отдых. Вам нельзя переутомляться.
- Хорошо. Государство подождет, тем более, что государство - это я. Я подожду себя. Всем все ясно?- Верховный Работодатель устрашающе посмотрел в зал.
- Ясно, ясно,- торопливо зашумели измотанные заседанием министры и советники.
- Идите все вон отсюда!- тихо сказал Верховный Работодатель, и зал в считанные секунды опустел. Каждый, кто выбрался из зала живым и не побитым, благодарил судьбу за еще один прожитый день.
А Его Высочество направился в потайную комнату и приказал операторам прокрутить на большом экране только что прошедшее заседание, объясняя:
- Хочу посмотреть, не упустил ли я в глазах, в выражении лиц, в жестах этих ослов чего-нибудь такого, что могло бы ослабить мою безопасность.
Вечером того же дня в информационных выпусках всех каналов республиканского телевидения было зачитано сообщение:
"Сегодня в столице нашей независимой родины городе Капита прошло заседание правительства Республики Катания под председательством Его Высочества Верховного Работодателя. Были заслушаны отчеты министра образования, министра здравоохранения, министра труда и социального обеспечения о проделанной за отчетный период работе. Верховный Работодатель подверг отчеты жесткой критике, дав соответствующие указания, направленные по повышение благосостояния народа Республики Катания, улучшению его медицинского обслуживания и социальной защищенности.
На заседании были рассмотрены и организационные вопросы. По состоянию здоровья освобождены от занимаемых должностей министры пропаганды и сельского хозяйства, советник по делам СНГ, генеральный прокурор и мэр города Капиты.
На заседании особое внимание было уделено вопросам улучшения и расширения инфраструктуры города Капита, в частности, строительству новых дорог и транспортных развязок с целью создания больших удобств жителям города".
V

Выжившие пока министры не прекращали подковерную борьбу между собой за сферы влияния. "Паны дерутся, а у холопов чубы летят и лбы трещат" поучительно гласит украинская поговорка. "Битвы титанов" коснулись непосредственно и фирмы Палладия. Высокие государственные мужи что-то не поделили между собой. Министр, курирующий закупку продовольственных товаров, настаивал, чтобы министр, курирующий международную торговлю, передал ему все фирмы, занятые импортом продовольственной продукции. Все были уверены: сражение выиграет первый. Но затеявший войну был разбит в пух и в прах и уволен с волчьим билетом. Однако фирме Палладия от этого легче не стало. Решение правительства о ликвидации фирмы, принятое во время безумной чиновничьей войны по принципу "ни мне, не тебе", никто отменять не собирался. Фирма просуществовала всего пять месяцев. Предновогоднее предупреждение неведомых Вольфраму сил сбылось.
"Да что же это такое?- сокрушался Вольфрам.- Целый год - сплошная черная полоса. Когда придет ей конец?" Много лет тому назад у него уже был затяжной период неудач: черная полоса длилась почти четыре года. Тогда Вольфрам пережил сильнейший стресс от предательства близкого человека. Теперь же ему казалось, его предает сама судьба.
И даже весна своим разноцветием и пленительными запахами не добавляла оптимизма ни Вольфраму, ни Палладию, ни остальным сотрудникам фирмы. Кто вслух, кто про себя выражал общее мнение о глупости и несуразности случившегося. Фирма была на подъеме, своевременно и качественно выполняла государственные заказы, и тут на тебе - вышвыривают людей на улицу только потому, что "два пана" передрались за кусок пожирней. Вольфрам решил напиться, иначе нервы его не выдержали бы ни собственной обиды, ни обид униженных коллег. Палладий не смог составить ему компанию, и Вольфрам уговорил Осмия раздавить бутыль живительной влаги. Они пошли в ресторан, заказали цыплят-табака, бутылку водки и салаты. После двух рюмок на душе стало легчать. Лицо у Осмия покраснело, глаза помутнели, а после третьей рюмки язык его развязался на полную катушку.
- Слушай, Вольфрам, вот мы сидим с тобой, как два дурака, водку хлещем с горя, и ничего не можем изменить. Там, наверху, бодаются, нажраться никак не могут, все им мало, хапают и хапают, и до нас им нет никакого дела, они на нас плюют, кормят лишь одними лозунгами да байками о патриотизме, о самопожертвовании во имя родины... Они нас что, действительно за идиотов держат?
- Ты не очень-то разоряйся! Столик наш может быть на прослушке. Приедет к тебе ночью черный воронок и... дальше сам знаешь,- с напускной серьезностью пугнул опьяневшего Осмия Вольфрам.
- Да брось ты! У нас же демократия,- не унимался осмелевший от выпивки Осмий.- Власть народа. Свобода слова. Не веришь, возьми Конституцию и почитай...
- Дадут тебе за такую болтовню арматурой по башке - вот и вся Конституция...
- Всем же по башке не надают - арматуры не хватит.
- А этого и не требуется. Достаточно найти арматуры для наиболее активных вольнодумцев - "врагов народа", остальные сами попрячутся в мышиные норки. И все будут довольны.
- Довольны... Я что-то довольных пока встречал. Ведь повальное же воровство идет на всех уровнях. Тут недавно один мой знакомый из госрезерва рассказывал, что приписок теперь раз в десять больше, чем при Союзе. Говорит, на бумаге полный ажур, а заходишь в хранилища - в них даже ветер не гуляет: ему там скучно.
- Давай лучше выпьем,- сказал Вольфрам, наливая по четвертой рюмке.- Чтобы разобраться во всем этом, придется принять на грудь не один литр интеллектуальной жидкости.
Они молча опрокинули содержимое рюмок в свои терпеливые желудки. Вольфрам, закусывая огуречной долькой, посмотрел по сторонам и продолжил:
- Сейчас мы переживаем период первоначального накопления капитала, вспомни классиков. Через это прошли все высокоразвитые страны. И если вещи называть своими именами, то слово "воровство" здесь неуместно; точнее было бы сказать "грабеж". Не переживай! Награбят, потом станут вкладывать в народное хозяйство...
- Ага, вложат именно в народное хозяйство!
- Вот увидишь. Что делать с такими деньгами? Не солить же их!
- Я бы немножко засолил про запас... Но кто нам даст? Там, у пирога, места уже заняты,- с искренним сожалением произнес Осмий.
К их столику подошла официантка, наметанным взглядом определившая, что клиенты"созрели" для очередного заказа.
- Молодые люди, еще что-нибудь заказывать будем?- заученно спросила она.
- Будем!- будто протрезвев, громко ответил Осмий.- Еще одну белогривую!
- Что на закуску?
- Уже не требуется!- гордо выпалил Осмий.
Он вскрыл бутылку, уверенно разлил ее содержимое по рюмкам и произнес короткий, но содержательный тост:
- За знакомство!
Вольфрам чуть не выронил рюмку от приступа смеха.
- Оригинальный тост,- только и смог выдавить он из себя.
Когда вторая бутылка наполовину опустела, глубокие мысли вновь посетили Осмия, и он заговорил:
- Ты посмотри, что творится: оппозицию раздавили, прессу укротили, по телевизору смотреть нечего! Это же надо таких профессионалов туда собрать - вроде что-то показывают, а приглядишься - не показывают ничего! Это надо уме-еть! Куда ни глянь, везде изречения! Брежнев позавидовал бы! Неужели Верховный Работодатель не понимает элементарной вещи? Ведь советские плакаты со всех столбов сорвали, Горбачевские лозунги кто сейчас вспомнит? Через несколько лет и эти мудрые мысли сотрут, найдется новый мессия со своими пророчествами. Да эти изречения только раздражение вызывают, людям каждый день выживать приходится, сплошная мерзость вокруг! Хорошо хоть памятники не ставят на всех углах... Обращал внимание: памятники вождям, как правило, стоят с простертой вперед рукой, указующей путь, по которому должны следовать народы. Проходит несколько лет, и выясняется, что как раз в ту сторону идти не следовало...
- Я бы, например, возвел многофигурный мемориал великим предкам нации, независимо от времени, в котором они жили, независимо от идеологии и других субъективных факторов. Ведь все великие без исключения были завоевателями, узурпаторами, палачами, диктаторами, угнетателями, были подвержены жесточайшей мании величия, жаждали, чтобы к их ногам припал весь род человеческий, считали себя самыми умными и самыми достойными, а остальных - ничтожествами и рабами. И все они так или иначе были виновниками смерти других людей: кто-то из них убивал сам, кто-то - чужими руками. Мне кажется, не правильно разделять теперь сонм великих на правых и виноватых. Это сегодняшний, сиюминутный субъективизм. Ведь каждый деятель действовал исходя из духа и особенностей своего исторического отрезка и своего понимания собственной роли. Короче говоря, я бы внес новшевство в сооружение памятников: под каждым увековеченным великим деятелем следует указывать, сколько по его вине погибло людей. Допустим, такой-то, сякой-то, даты рождения и смерти, был тем-то и тем-то, а внизу надпись: в период его правления уничтожено столько-то тысяч или миллионов людей. И я уверяю, памятники будут ставить кому угодно, только не политическим деятелям. Потому что у памятников вождям есть одно свойство, я бы сказал, упадническое: их периодически сносят.- Вольфрам залпом выпил свою рюмку.- Здесь Верховный Работодатель не оплошал, приняв разумное решение, чтобы при жизни никому памятников не ставили. Ведь слово памятник по своей семантике означает "в память о ком-то, чтобы помнили". Мертвые, естественно, о себе сами не напомнят, поэтому им ставят памятники. А живому это зачем, если он в любое время может показаться на людях? Если живому возводятся памятники, значит, он уже мертв.
Вольфрам даже сам удивился своим словам: вроде получился недурственный афоризм. Осмий тут же сообразил:
- За это надо выпить!
Выпили. Закусывать уже не хотелось. Оба почувствовали тошноту. Подперев подбородки ладонями, захмелевшие коллеги уставились друг на друга затуманенными невидящими глазами и пытались выловить из залитых алкоголем мозгов хоть одну цельную мысль. Бездарный ресторанный ансамбль с подвыпившим солистом пытался поразить разношерстную публику подражаниями то "Битлз", то "Любэ", то "Роллинг стоунз". Накурено было так, что дым уже не клубился, а только уплотнялся, как ночной туман. Фигуристые официантки, демонстрируя неудачный макияж, курсировали между столиками, то выплывая из дыма, то исчезая, как белые паруса "в тумане моря голубом". За столиками шли оживленные беседы, звенели бокалы, шуршали купюры, чавкали челюсти, противно смеялись уличные девки, визгливо реагируя на шуточки и щипки приведших их пижонистых кавалеров. Царила обычная ресторанная атмосфера.
Осмий вдруг спросил:
- А ты знаешь, чем отличаются нынешние рестораны от доперестроечных?
- Ценами,- ответил Вольфрам.
- А еще?
- Блюдами, сервисом, степенью чистоты, интерьером,- задумчиво перечислял Вольфрам,- да много чем.
- Главное отличие - в современных ресторанах не бывает драк. А знаешь, почему?
- Охранники кругом, да и люди сейчас думают о другом. Раньше посещение ресторана было как праздник или как способ повыпендриваться друг перед другом, а сейчас это просто отдых после тяжелого и нервного рабочего дня. Да и современный бизнес часто вершится в ресторанах.
- Не-ет! Ты вспомни: в подавляющем большинстве драк причиной была женщина.- После некоторой паузы Осмий продолжил.- Теперь как-то сами собой исчезли любители пригласить на танец чужую даму за соседним столиком, ну, точно так же, как стало дурным тоном просить незнакомого человека дать закурить. Поменялась психология: раньше мы жили по принципу социалистической общенародной собственности. И в коллективном сознании выработалось убеждение, что общим должно быть все, включая частную жизнь каждого строителя коммунизма. Эта догма общественного пользования всем и вся укрепилась в подсознании. То есть все вокруг народное, все вокруг мое; и какой-нибудь танцор легко мог решить пойти пообнимать чужую девушку. Теперь же действует принцип частной собственности, и посягать на нее не рекомендуется. Соответственно изменилось и поведение людей. Разве ты не заметил? Сейчас почти не увидишь, как какой-нибудь самовлюбленный кобель сидит и упорно, похотливо пялится на чужих сучек. Иначе говоря, исчез главный возбудитель потасовок.
- Какая глубокая мысль! И долго ты об этом размышлял?- иронично спросил заскучавший Вольфрам.
- Да нет, просто интересно наблюдать, как быстро все вокруг меняется. Поразительно! Какие-то четыре года, а мы уже в абсолютно другом измерении. Раньше были деньги - не было продуктов. Очереди помнишь? Теперь продуктов навалом и таких, каких сроду у нас не видали, - зато зарплаты хватает только на то, чтобы эти продукты понюхать.
- А ты не нюхай - ты только смотри.
- Вот именно, нам осталось удовлетворяться лишь визуальным потреблением.
- Кто бы сейчас нас ни услышал, удивился бы: сидят в ресторане, водку жрут с цыплятами и еще на жизнь жалуются!
- Так мы же о народе говорим!- проникновенно произнес Осмий.
- О народе... Народ у нас своеобразный, терпеливый, привык, что им понукают. Вспомни историю, народ наш всегда был под чьим-то игом - либо иноземцы бесчинствовали, либо свои господа беспредельничали. И потом, религия воспитывает покорность. Если люди из поколения в поколение живут как рабы - это становится достоянием генетики. Воля и свободомыслие уничтожены на корню еще сотни лет тому назад. Поэтому потребуется не одна сотня лет для выхода из самопорабощения.
- Интересно!- не без ехидства подметил Осмий.- А как можно выйти из полурабского существования, если власти эксплуатируют именно эту, историческую покорность народа? Оппозиции нет, заступиться за права простого человека некому...
- А зачем заступаться? Разве на народ кто-то нападает? Нет. И у нас действительно демократия.
- Да брось ты!
- Пожалуйста, докажу на пальцах. Что такое демократия? Это когда люди делают, что хотят, и никто не говорит им нельзя. Так?
- Ну, допустим.
- Ну вот, у нас все и делают, что хотят, особенно те, кто наверху. Согласен?
- Ха-ха, ну ты и загнул!
- А если говорить об оппозиции, неужели ты думаешь, что она, получив власть, не стала бы затягивать вожжи? Было бы то же самое, что и сейчас, только в несколько иных, я бы сказал, средневековых проявлениях. Ведь оппозиция шла под религиозными лозунгами, а что такое фанатичный религиозный фундаментализм, тебе объяснять не надо. И новый Верховный Работодатель поступил бы с оппозицией точно так же, а, может быть, и хуже, или вовсе не допустил бы ее появления. Так что, как ни верти, о демократии западного образца не стоит даже заикаться. Большинство народа все равно будет поддерживать того, кто так или иначе узурпировал власть. Страх и генетическое послушание не дадут народу осмелеть до открытого сопротивления, как бы ни ухудшалась жизнь.
- Ты хочешь сказать, наша страна так и останется добровольно безвольной и самоугнетенной?
- По крайней мере, в ближайшие пятьдесят лет ничего не изменится. При внешне показной демократии тиски госаппарата будут сжиматься и сжиматься, а власть имущие по-прежнему будут плевать на нужды своего раболепного электората. Если раньше чинуши боялись окрика из Центра, то кого им бояться теперь?
- Ну что, третью заказывать будем?- сбивая разговор с философских вершин, спросил Осмий.
- Нет, хватит, не то мы еще такого наговорим, что завтра утром проснемся в подвале любимого ведомства. Кругом все в штатском,- иронично сказал Вольфрам.- Ты уверен, что наша официантка - не тайный агент службы безопасности? Заметут нас, и - поминай, как звали.
- Тогда срочно расходимся!- поддержал шутку Осмий.
- Плачу я!- заявил Вольфрам, распахивая портмоне.
- Не-е, так не пойдет,- воспротивился Осмий.
- Идея была моя? Моя. Приглашал я? Я. Значит, и плачу я.
- Сидели вместе?- не унимался Осмий.- Вместе. Пили, закусывали поровну? Поровну. Значит, и платить будем поровну.
- Уговорил!- вынужденно согласился Вольфрам.
Расплатившись, собеседники, покачиваясь, вышли из ресторана. Весенний вечер и насыщенный цветочными запахами ветерок так подействовали на верного супружескому долгу Осмия, что он не удержался от гусарского порыва и вопросительно предложил:
- Ну что, по бабам-с?
- Осмий, ты это сказал или мне послышалось?
- Посидеть - посидели, выпить - выпили, настроение - хоть куда, на дворе - весна,- не выходя из образа хмельного гусара, тараторил Осмий.- Куда ж еще идти, как не к бабам-с?!
- Какие бабы-с? Ты не знаком с последними данными Минздрава?
- Нет.
- Так вот, познакомься и забудь о бабах-с раз и навсегда-с!
- А что такое?- недоуменно спросил трезвеющий Осмий.
- По сравнению с 1991 годом количество подхвативших венерические заболевания, в том числе и сифилис, увеличилось в сорок пять раз.
- Не может быть!
- Еще как может! Одно из достижений Перестройки - повальная проституция. Работы нет, а если есть, то месяцами не выдают зарплату, а если выдают, то на нее купишь только веревку да мыло, чтобы повеситься. Вот и повалили девки на улицу, в притоны, к мамам Розам, к сутенерам, и отдаются в день по несколько раз всем подряд, лишь бы платили. Так что не рекомендую. Кроме того, за удовольствие и знакомство с интересной болезнью выложишь приличную сумму. Иди лучше к своей толстушке и удовольствуйся безопасным и бесплатным сексом.
- Да-а, до чего дожили! Вот раньше придешь к какой-нибудь Мане, она тебя и помоет, и накормит, и бутыль поставит, и обогреет, и обласкает, да еще утром денег даст на такси. И никаких тебе проблем, никаких болезней. Ну зачем нам такие реформы?!
- Нам они не нужны. Они нужны тем, кто наверху.
- Ладно, что-то мы опять про политику... Вольфрам, что делать-то будем? Надо искать работу. Вчера мы были нужны государству, а сегодня ему нет до нас никакого дела. Обидно...
- А когда государству было до нас? Да и что такое государство? Сборище чинуш, дорвавшихся до кормушки. Они такие же живые люди, как и мы. Тоже хотят сладко есть, мягко спать, ездить по заграницам за государственный счет. Это тоже работа! Имитировать самопожертвование во имя народа - дело архисложное. Я бы так не смог. Здесь необходим недюжинный артистический талант: делать все ради себя и одновременно с этим создавать у народа впечатление собственного альтруизма, денно и нощного сгорания во имя идеалов свободы и изобильного будущего. Это тяжелая и кропотливая работа!
- Мне бы такую работу!- воскликнул Осмий.- Да ничего сложного: власть есть, рычаги управления тоже, сиди и перекрывай кислород другим и на полный кран лей в свое корыто.
- Но и у других есть корыта! Ты думаешь, они будут сидеть и ждать, пока ты наполнишь свою лохань? Вот мы с тобой как оказались безработными? Мы - жертвы войны карманов, то есть корыт!
- Вообще-то ты прав. Там дерутся не на жизнь, а на полное истребление друг друга.
Увлекшись своими масштабными умопостроениями, коллеги не заметили, как подошли к дому Осмия. Приглашение зайти на рюмку чая Вольфрам категорически отверг, дабы не стать свидетелем семейной сцены: супруга Осмия обладала характером специфическим и скандал могла закатить, не взирая на лица, тем более пьяные. Они попрощались, а Вольфрам, глядя вслед Осмию, обратил внимание, что, входя в свой подъезд, Осмий вдруг, будто мгновенно протрезвев, выпрямился и обрел твердую походку. "Артист!"- усмехнулся Вольфрам и медленным шагом направился к станции метро.
Взглянув на часы, он увидел только одну стрелку. "Обычно у пьяных все двоится,- подумал он,- а у меня, наоборот, одинарится. Или стрелка каким-то образом выпала? Стекло вроде целое". Подойдя к светящейся витрине магазина "Детский мир", Вольфрам внимательно всмотрелся в часы и увидел, что минутная стрелка накрыла собой часовую. Он улыбнулся. Было без одиннадцати минут десять. Когда он поднял голову и собрался идти дальше, справа от себя увидел незаметно подошедшую женскую фигуру. Быстрым взглядом он оценил достоинства красотки со смазливым личиком и отметил про себя: "Из спецназа". Вольфрама коробило слово "проститутка": оно резало слух и звучало как-то грубо и вульгарно. И всех любительниц легкого поведения называл девочками специального назначения, или сокращенно - спецназ.
- Вы один?- вкрадчиво спросила незнакомка.
Вольфрам кивнул. От неожиданности он на мгновение потерял дар речи.
- Не желаете ли отдохнуть?- ничуть не смущаясь, продолжала она.
- Н-не зн-наю,- ответил он, все еще не придя в себя.
- Какой вы странный! Анжия,- представилась девица.
- Вольфрам...
- Очень приятно! Так как насчет отдыха?
- С вами?
- Можно и со мной.
- А что, есть еще кто-то?
- Во-он на скамеечке девочек видите? Выбирайте любую. Можете двух или трех.
Метрах в двадцати пяти от витрины Вольфрам увидел трех спецназовок, скромно сидевших в полутьме, будто соседки, вышедшие подышать перед сном свежим воздухом. Но одежда, не оставляющая простора для воображения, и профессиональная посадка свидетельствовали об их истинных намерениях, привлекая водителей проезжавших по шоссе автомобилей.
- А...,- не успел Вольфрам задать вопрос, как милашка отчеканила:
- Час - 20 долларов, орально побыстренькому в кустах - 10 долларов, если нет места, тут рядом сдается квартира за 5 долларов в час; берете двоих - 40 долларов и так далее.
- Дороговато.
- Эта такса действует по всему городу. У нас товар качественный.
- А как у вас обстоит дело с трипачком?- вовлекаясь в игру, заинтересованно спросил Вольфрам.
- Гарантия 100% при обязательном использовании презерватива.
- Презерватив обязателен и при оральном варианте?
- Конечно!
- Хорошо, буду иметь в виду,- деловито сказал Вольфрам.
- Так вы берете кого-нибудь?
- Нет, сегодня я что-то не в настроении.
Милашка вдруг громко отрезала:
- Так что ж ты мне тут голову морочишь?!
Она резко повернулась и быстрым шагом, злобно-дразняще виляя многострадальным задом, направилась в сторону своих боевых подруг, которым предстояло еще всю ночь нести горизонтальную вахту.
Вольфраму ничего не оставалось, как рассмеяться и идти своей дорогой. "Символичный знак времени - сексуальные услуги у "Детского мира!"- вздохнул он, спускаясь в метро.


VI

Мерный стук колес укачал Вольфрама, и он, одиноко сидя в углу вагона, задремал. В смутном видении ему предстала река, называвшаяся Черная вода, где он вместе с ребятами проводит летние дни, купаясь и загорая. Он сидит один на берегу. Ему шесть лет. Он не умеет плавать, поэтому всегда заходит в воду только по пояс. Его друзья отправились вниз по течению, кто на баллоне от колес самосвала, кто вплавь. Ему становится жарко. Он решает спуститься в воду. Когда она уже по пояс, Вольфрам останавливается. Он видит на внутреннем изгибе реки спокойное, еле заметное течение. Вдруг ему хочется именно туда. Он делает несколько шагов и проваливается под воду. Ему кажется, дна в этом месте у реки нет. Он понимает, что тонет. Он знает - ребята далеко. Вода на мгновение выталкивает его на поверхность и вновь погружает в себя. Его руки тянутся вверх. Но и они не достигают поверхности. Он не испытывает никакого страха, он не успевает испугаться. Какой-то всплеск раздается рядом. Чьи-то сильные руки вытаскивают его из глубины и водружают на береговую траву. Вольфрам видит перед собой высокого парня лет восемнадцати. Он молча смотрит на Вольфрама и через пару секунд куда-то исчезает. В это время по берегу из дальнего плавания возвращаются ребята. Они все видели, и набрасываются на спасенного с упреками, почему он без них полез в воду. Вольфрам спрашивает, кто он, его спаситель. Один из ребят говорит: это - местный глухонемой. Как же он мог услышать, что я тону?- задается наивным вопросом Вольфрам.
Голос диктора сообщил о станции прибытия. Вольфрам приоткрыл веки и непонимающе огляделся по сторонам. Когда тот же голос, предупредив о закрывающихся дверях, объявил название следующей станции, и поезд тронулся, Вольфрам закрыл глаза и вновь задремал. Теперь он увидел улицу областного центра, где жил с родителями в шестидесятые годы. Ему пять лет. Вдоль его дома стоят восемь огромных тополей. Шум их листьев - любимая симфония Вольфрама. Задрав вверх голову, он глядит на гордые тополиные кроны, словно старается уловить их музыку одновременно ушами и глазами. На улице никого. Соседские ребята почему-то сидят по домам. Вольфрам решает позвать одного из них выйти на улицу и вместе с ним послушать завораживающие мелодии вознесшихся к небу громад. Он стучится в дверь наискосок от его дома. Никто не отвечает. Повторный стук. Никого. Вольфрам толкает дверь, и она распахивается. Он переступает порог и делает несколько шагов вперед. Как только он выкрикивает имя соседа, из-за угла террасы с лаем выбегает огромный черный пес. Его зовут Каплан. Когда он даже на поводке появлялся на улице, у всех по коже бегали мурашки. Каплан был устрашающе огромным, со злыми глазами. За свой век он загрыз до смерти полдюжины своих сородичей. Вот и сейчас, перекусив или разорвав аркан, он бросается на непрошеного гостя. Вольфрам разворачивается и в панике бежит к двери. Но неожиданно спотыкается и падает лицом вниз. Лай и рык Каплана приближаются. Вольфрам осязает Каплана всем телом. Шерсть пса накрывает дрожащую жертву с ног до головы. Один укус Каплана и... Но вдруг со стороны улицы слышится чей-то зычный голос: "Каплан! На место!" Пес тут же перестает рычать и лаять и отходит от верной добычи. Вскочив на ноги, Вольфрам выбегает из смертельной ловушки. На противоположной стороне улицы он видит улыбающегося высокого парня лет восемнадцати, который через открытую дверь увидел сцену во дворе и предотвратил надвигавшуюся трагедию. "Откуда он появился? Ведь на улице никого не было",- мелькнуло в голове Вольфрама.
Голос диктора вновь сообщил станцию прибытия. Это была конечная остановка. Вольфрам, протерев глаза, встал и вышел из вагона. Несмотря на поздний час, народу на перрон вывалило немало. Двигаясь в потоке людей к выходу, он старался понять, почему именно эти два эпизода из детства так отчетливо напомнили ему о себе. Никогда раньше они не являлись с такой кинематографической точностью и, тем более вместе, один за другим. "Я до сих пор не знаю этих парней, кто они, живы ли сейчас, где живут,- думал он.- Я ведь даже не поблагодарил их за спасение. А может быть, они так быстро исчезли потому, что не хотели благодарности? А возможно, они почувствовали некую вину за то, что спасли меня, хотя иначе поступить не могли? Они спасли мне жизнь, но вдруг что-то им подсказало, что жизнь моя не принесет мне счастья или хотя бы удовлетворения. Да и вправду, к чему такое существование, когда ветры радости и любви проносятся где-то там, куда мне не суждено попасть? А может быть, эти кадры из детства - предупреждение? Предупреждение о чем-то нехорошем, ожидающем меня впереди?" Вольфрам поднялся по ступенькам и оказался на автобусной остановке. Три автобуса уже были переполнены пассажирами, но не закрывали дверей и не отъезжали. Пробиться в них было невозможно, но водителей это не волновало. Их девиз: чем больше пассажиров, тем больше денег. А как там они себя чувствуют, набившись в салон как сельдь в бочку - водителям это безразлично. "Че стоим?!- кричали возмущенные пассажиры.- Трогай! Больше не влезет!" Водители восседали в своих кабинах, всем своим видом показывая, что они сами знают, влезет или не влезет, когда отъезжать, и вообще они здесь главные и от них зависит, доедут пассажиры до своих остановок или нет. Бывали случаи, когда водители по известным только им причинам объявляли набившимся в общественный транспорт гражданам, что они никуда не едут, и повелительно просили беспомощный люд освободить салон.
Вольфрам осмотрел "поле битвы" и решил пешим ходом добраться до своего дома, находившегося в шести остановках. Ночной город жил своей жизнью. После восьми часов вечера в городе начинался так называемый "сезон охоты". Таксисты ловили запоздалых пассажиров, надеясь зарядить двойную таксу; те в свою очередь ловили такси, не сумев пробиться в более дешевые виды общественного транспорта; похотливые сластолюбцы всех возрастов курсировали на автомобилях по плохо освещенным улицам, выискивая недвусмысленно фланирующих особ известного поведения; те в ответ многозначительно вглядывались в водителей проезжавших машин, особенно иномарок; злачные места, коих расплодилось великое множество после крушения "социалистической морали", заманивали в свои сети любителей потранжирить и повыпендриваться друг перед другом сомнительными достоинствами; наряды милиции, прикидываясь блюстителями порядка и нравственности, вылавливали всех, кто так или иначе мог быть подвергнут шантажу, угрозам и вымогательству. Задержанию подвергались даже вполне порядочные, замужние девушки и женщины, одиноко шедшие по тротуарам, только за то, что у них в сумочках в результате противозаконного досмотра высоконравственные люди в штатском обнаруживали противозачаточные средства, что служило веским доказательством проституционной деятельности задержанок. Лишь наркоторговцы и наркоманы действовали тихо и скрытно, встречаясь в безопасных местах и частных квартирах. Наркомания достигла ужасающих размеров, соразмерных лишь с размерами казнокрадства, проституции и обнищания населения.
Вольфрам был далек от ночных коллизий города. Мысль о дурном знамении его полусонных видений в метрополитене не давала ему покоя. Чтобы как-то отвлечься от тяжелых дум, он стал считать шаги: раз, два, три... Но после первой сотни шагов сбился со счета и начал в такт шагам декламировать Пушкина, бормоча себе под нос: "Мой дядя - самых - честных - правил, когда - не в шутку - за - немог..." Но мысли его вновь возвращались к увиденным в мимолетном полусне картинкам детства. "Да что же это такое?!- возмутился вслух Вольфрам.- Неужели и вправду что-то должно случиться? Но что и когда? Нет, надо успокоиться. Ведь говорят же, ожидание угрозы хуже самой угрозы. Мне не привыкать! Пусть будет, что будет. В конце-то концов, жизнь и так потеряла всякий смысл". И он зашагал быстрее, бурча Есенинское "Улеглась моя былая рана, пьяный бред не гложет сердце мне..."
Он не мог знать, какие душевные раны приготовила ему судьба, и впоследствии еще не раз скажет себе: "Лучше бы я действительно тогда утонул или Каплан загрыз меня до смерти!"

А наутро в приватной обстановке Палладий шепотом сообщил, что его приглашает к себе на работу Ностракоз. Вольфрам и раньше слышал это имя, почему-то всегда произносимое шепотом, как в недавнем прошлом в частных беседах произносилось имя Сталина. "Генетика",- подумал он, ожидая подробностей. Ностракоз предложил Палладию высокую должность в одной из своих компаний, коих у него было несчетное множество. В новой компании Палладию нужны были свои люди, и он, по-прежнему шепотом, предложил Вольфраму присоединиться к нему. Вольфрам согласился, тем более что большого выбора не было, если не считать приглашения во вновь созданную государственную фирму все в той же сфере международной торговли. И через несколько дней Палладий и Вольфрам приступили к новой работе. Недолго искал себе работу и Осмий, устроившийся на приличную должность в одной из фирм в сфере закупок продовольственных товаров. И как только он осознал свою независимость от Палладия, дзюдо перестало интересовать его и он немедленно бросил свои тренировки. Палладий наконец-то понял истинные мотивы пребывания Осмия в секции дзюдо и пожалел, что швырял того недостаточно сильно и больно. Человеческая душа обнаруживается в мелочах.
Фирма, в которой теперь работал Вольфрам, называлась "Аргон". С первых же дней работы его поразила атмосфера в фирме. Все окружающие изображали из себя мафию, каждый намекал на свою причастность к какой-то страшной преступной группировке. Боссы в своем высокомерии походили на бездушных истуканов. Их презрительные взоры вызывали дрожь у рядовых работников, которые старались как можно реже попадаться начальству на глаза, отчего коридоры всегда пустовали. У постороннего человека, случайно оказавшегося в фирме, могло сложиться впечатление, что в ней все вымерли. Подозрительность была повальной. Главная тема подозрений - чужие успехи в деле зашибания денег. Каждый косился на каждого, и с лиц сотрудников не сходило выражение мелочной зависти. Казалось, в их мозгах непрерывно щелкают бессменно включенные калькуляторы, считающим деньги в чужом кармане. Лицемерили все. Одновременно с этим трусливые мафиоподражатели, каждый в одиночку, исподтишка стремились залезть в подмышку боссам. Стукачество поощрялось. Удачно "стукнувший" получал временные льготы и благорасположение боссов до тех пор, пока на него самого виртуозно не "настукивал" кто-нибудь из членов дружного коллектива. Но самой примечательной особенностью фирмы было отсутствие в ней какой бы то ни было четко установленной иерархии. Любой замухрыжка, чем-либо услуживший боссам и таким образом заработавший их поощрительное барское похлопывание по плечу, немедленно взмывал в собственных глазах в необозримую высь, куда-то туда, где не бывал и сам Господь, и не признавал никого, даже своего непосредственного начальника, а коллег по работе начинал считать низшим сословием. Подобная метаморфоза происходила со всеми, и каждый стремился так или иначе продемонстрировать свое превосходство над остальными, не брезгуя и запрещенными в приличном обществе приемами. Боссы не верили друг другу, как не верили и своим подчиненным. Взаимное презрение и недоверие перехлестывали через край. Идиотом и недоноском считался тот, кто тактично и деликатно придерживался общепризнанных норм общения и культуры поведения. Порядочные люди покидали фирму сами или их вынуждали уйти с помощью всевозможных грязных игрищ.
Вольфрама приняли настороженно. Его вежливость, профессионализм и эрудиция очень скоро расположили к себе коллег женского пола, а у мужчин вызвали скрытую зависть и раздражение. Женщины в своем большинстве тянутся к интеллекту, и Вольфрам невольно попал в круг их междусобойных сплетен. И чем больше шушуканий они посвящали ему, тем больше тайных врагов в среде мужчин наживал он себе помимо своей воли.
Наушничество и подставы бесперебойно эксплуатировались во всем хозяйстве Ностракоза. Сам Ностракоз, будучи очень крупным и влиятельным мафиози Капиты, использовал систему сдержек и противовесов в силу свего понимания норм морали и принципов справедливости. Чем он руководствовался, приближая к себе то одного, то другого, то уничтожая соратников, то воскрешая их, знал только он один. Размеров его истинного финансового состояния не знал никто, а иногда казалось и он сам, особенно, когда то тут, то там всплывали забытые принадлежавшие ему объекты и материальные ценности. При таком капитале, которым ворочал Ностракоз, и люди, и события оцениваются совсем по иным меркам, не так, как у рядовых граждан и бизнесменов средней руки. Загадочная и таинственная личность Ностракоза вызывала в городе массу толков и пересудов. Одни говорили, он очень опасный человек, другие завидовали его богатству, третьи возносили его до небес, четвертые использовали его имя как страшилку, пятые считали его просто удачливым бизнесменом, шестым он просто не нравился, хотя они его никогда не видели, седьмые жаждали его протекции, восьмые лелеяли надежду на его щедрость и т. д. и т. п. Но общее мнение сходилось на том, что он все-таки имеет отношение к противозаконной деятельности, вследствие чего редко кто осмеливался произносить его имя вслух, а если и произносил, то только шепотом и с оглядкой по сторонам. Детство Ностракоза прошло на окраине города в семье с малым достатком. Отец его рано ушел из жизни. Мать, дабы прокормить ребенка, была вынуждена вновь выйти замуж. Ностракозу нередко доставалось от отчима, поэтому мальчик рос озлобленным драчуном. Но не во всех драках он одерживал верх, что и подвигнуло его пойти в подпольную секцию каратэ. Великим каратистом он не стал, хотя очень хотел, да и физические данные позволяли ему мечтать о больших спортивных достижениях. Но к тому времени скончался отчим, оставивший на попечение Ностракоза сводного брата Дзияку. Ностракозу пришлось идти работать шашлычником. Работа не приносила желаемых заработков: в советское время честным трудом обогатиться было невозможно. По совету своего дяди он умудрился устроиться экспедитором по перевозке мясопродуктов. О такой работе мечтали многие. Левые доходы потекли рекой. Как поступил бы с большими деньгами советский обыватель? Он собирал бы их в кубышку, или в чулок, или в трехлитровую банку и сидел бы тихо, не высовываясь и упиваясь своим тайным миллионерством. Надо отдать должное Ностракозу, вновь прислушавшемуся все к тому же своему родственнику, посоветовавшему не погрязать в скупидомстве, а использовать деньги для обретения нужных связей и налаживания отношений с людьми, обладающими властью. Большие связи - гарантия больших доходов. И уже через несколько лет Ностракоз мог отнести себя к числу подпольных советских миллионеров. Большие деньги рождают большие амбиции. Но при социализме грандиозные планы были прерогативой коммунистической партии, перекрывшей кислород частному бизнесу. Однако Ностракоз, сформировав вокруг себя группировку из крепких, спортивно сложенных ребят, все же ухитрялся вести коммерческие дела, насколько это было возможно в рамках того строя. Нагрянула Перестройка, распахнувшая ворота перед накопленным Ностракозом капиталом. Через подставные фирмы он по дешевке приватизировал огромное количество объектов во всех отраслях народного хозяйства Катании. И в результате не только своих финансовых операций, но и проведенных Центробанком обменов денег и крушения национальной валюты состояние Ностракоза увеличилось в несколько тысяч раз. Теперь он мог позволить себе все. И к нему потянулись стада желающих нагреться на его деньгах или под его "крышей". Его покровительство гарантировало предпринимателям защиту от рэкета и других сопутствующих бизнесу неприятностей. Скрытно на него работали и государственные чиновники всех мастей и категорий. Эксплуатируя алчность людей и все низменные порывы человеческой души, Ностракоз достиг небывалой власти, не имея к власти прямого отношения. Он дирижировал жизнью в городе так же, как в свое время в Париже кардинал Ришелье. "Любовь" с властью была взаимной: при кажущейся гармонии отношений власть, с целью попридержать наполеоновские устремления Ностракоза, время от времени нажимала на различные рычаги давления на него, а он, в свою очередь, чтобы власть не зарвалась, использовал свои рычаги влияния на нее. Он обладал очень сильной, сокрушающей разум и волю харизмой. Попадавшие под его влияние люди преображались мгновенно и становились носителями и распространителями всего негативного и античеловеческого. Мания величия босса моментально становилась главной характерной чертой его подвижников, каждый из которых начинал мнить себя сверхчеловеком. Именно это и требовалось Ностракозу: ему нужны были зомби, готовые на все ради своего великого вождя. Вместе с тем, пользуясь занятостью хозяина и бесконтрольностью, его окружение обворовывало его беспробудно и беспощадно. Он физически не мог вникать во все нюансы собственной империи. Поэтому ему ничего не оставалось, как внешне демонстрировать доверие к своим сатрапам и внутренне полагаться на институт стукачей. В начале доносы поступали исправно. Но после того, как стало ясно, что и сами доносчики со временем изгоняются из его свиты, желающих доносить поубавилось. Кроме того, отдельные его соратники сумели договориться между собой, и то шайками, то поодиночке крали более уверенно и более масштабно. Ностракоз, почувствовав неладное, постепенно отдалил от себя ряд прихлебателей и перестал спонсировать предлагаемые ему проекты, в большинстве своем сфальсифицированные с целью выманить у него крупные суммы валюты. Круг доверенных сузился до пяти-шести человек, в число которых входил и Мышьяк.

В отличие то Ностракоза свою карьеру Мышьяк сооружал по комсомольско-партийной линии. К началу Перестройки он заведовал орготделом райкома партии. Заядлый интриган и любитель сталкивать людей лбами, сам он особо не обременял себя нормами морали и нравственности. Но, жонглируя коммунистическими догмами и цитатами из классиков марксизма-ленинизма, он так вживался в роль верного ленинца и образцового семьянина, что ни у кого не возникало сомнений насчет его искренности. Заискивающим и вкрадчивым голосом он буквально гипнотизировал собеседника, моментально выуживая у него всю необходимую информацию, которую использовал против него же самого. Он в совершенстве владел приемами крючкотворства и обладал редкой способностью разжигать самолюбие у людей, которых намеревался стравить друг с другом. Он мимоходом задевал потаенные струны человеческой души, умел впрыснуть порцию яда в мозг своей жертвы, как бы случайно повторив нелестное высказывание о ней ее будущего спарринг-партнера. По любому вопросу в зависимости от своих корыстных интересов он мог привести двадцать аргументов "за", сто двадцать "против" и двести двадцать в доказательство отсутствия самого вопроса. А как Мышьяк любил присутствовать на заседаниях парткома! Особенно, когда рассматривался вопрос об исключении из партии того или иного будто бы провинившегося коммуниста. Здесь Мышьяк наслаждался собственным виртуозным умением разводить демагогию и доводить до абсурда любые здравые возражения исключаемого. Казуистика - основное орудие труда партийного функционера. Но так, как изгалялся над всем разумным Мышьяк, не умели партработники и из вышестоящих инстанций. По мере своих сил и возможностей он тормозил все светлое и прогрессивное, но при этом с тупостью фанатика претворял в жизнь все решения съездов и пленумов ЦК, циркуляры обкома и распоряжения райкома. Несомненно, Мышьяк выслужился бы до секретаря райкома и далее по партийной лестнице, если бы не вереница смертей генсеков и не появление на закатном горизонте коммунистической идеологии губителя КПСС Михаила Горбачева. Мышьяк, обладая профессиональным чутьем, сразу начал поиск запасного аэродрома и, используя партийные связи, переметнулся в сферу международной торговли. Так как по-прежнему всюду руководящие должности занимали коммунисты, перекрасившиеся в демократов, вскоре ему была предложена должность заместителя генерального директора фирмы. Всего за один год он сумел подсесть гендиректора и занять его кресло. За время его директорства государство понесло чувствительный урон, исчисляемый многозначными суммами в свободно конвертируемой валюте. И упивался бы Мышьяк на тепленькой должности, лелея свои таланты, еще многие лета, если бы не пресловутая "битва карманов". Но и из той трагедии ему удалось выйти сухим и с достоинством лечь под Ностракоза.

В скором времени именно Мышьяк подставил под неразборчивую гильотину шефа Палладия, будто бы сболтнувшего кому не следует секретную информацию. И хотя виновником утечки информации был сам Мышьяк, Палладий попал в жестокую опалу и вскоре был уволен с занимаемой должности. Никто не напомнил Ностракозу слова покойного преступного авторитета Дальнего Востока, завещавшего своим браткам, чтобы они никогда не совершали разборок, выслушав только одну сторону. Палладия никто не вызывал и никто не слушал. Приговор ему Ностракоз вынес молниеносно, основываясь на аргументах лишь одной, заведомо заинтересованной стороны. Приговоренный и сам не брезговал сплетнями и легким заспинным очернением сотоварищей. Не исключено, что и эта черта его характера была не последним доводом для босса, поверившего Мышьяку. Палладий ушел. В полувражеской обстановке Вольфрам остался один. Клеймо, легшее на рекомендателя, автоматически отпечатывалось и на рекомендованном.
Вольфрам сразу почувствовал, что отношение к нему изменилось. Женщины были по-прежнему благосклонны. Среди мужчин недоброжелателей прибавилось.
К тому времени завершалось строительство супермаркета "Празеодим". В городе в первые годы независимости работали всего два супермаркета. Привередливые в еде иностранцы, число которых росло с каждым днем, выражали недовольство отсутствием качественных продуктов в катанийских магазинах. Верховный Работодатель, круглосуточно державший руку на пульсе республиканской жизни, не упустил из внимания и эту проблему. В одном из своих публичных выступлений он призвал состоятельных бизнесменов к открытию в столице сети супермаркетов, соответствующих мировым стандартам. На призыв откликнулся и Ностракоз. По его поручению фирма "Аргон" в срочном порядке занялась этим вопросом, и, как было принято в советские времена, к юбилейной дате дня независимости супермаркет "Празеодим" был торжественно введен в эксплуатацию.
Фирма ликовала. По традиции совершили жертвоприношение, зарезав барана. Супермаркет таким образом защитили от злых духов, хотя надо было защищать от злых и нечистых на руку людей. Первые дни работы супермаркета отличались общей приподнятостью настроения. Персонал, состоявший в подавляющем большинстве из стройных и свежих девчат, светился и улыбался жизнерадостно и приветливо. Прилавки ломились от заграничных ярко и разнообразно упакованных товаров. Посетители изумленно рассматривали ассортимент и восхищались уровнем сервиса. Для многих местных жителей супермаркет был в диковинку. Иностранцы после каждой покупки благодарили людей, удовлетворявших их прихотливые вкусы.
Но то, что последовало за этим, могло иметь место только в сфере торговли постсоветских республик. Началось повальное воровство, духовным вдохновителем которого стал директор супермаркета. Уж так устроен пусть и бывший, но советский человек: не воровать не позволяет генетика. Да и менталитет дополнительно приобрел не самые лучшие качества после неосторожно брошенной Горбачевым фразы "Можно все, что не запрещено".
В результате проведенной Вольфрамом инвентаризации обнаружилось, что за один месяц было украдено товарами и деньгами около семидесяти пяти тысяч долларов. Но руководство фирмы не приняло к директору супермаркета никаких мер. Вместо этого начались мелкие уколы в адрес Вольфрама. У него в кабинете отключили телефон, затем вдруг сломался кондиционер, потом дверной замок. Затем из супермаркета в фирму поступило письмо, в котором говорилось, что в воровстве участвовал сам Вольфрам. Напоследок ему устроили скандал по поводу его служебной машины. И Вольфрам прозрел: "Супермаркет и все в нем является собственностью Ностракоза. А те, кому он доверил менеджмент, знают, хозяину не до проверок, да и для его масштабов супермаркет как гвоздик для сапожника. А директор супермаркета - жалкий исполнитель воровской воли руководства фирмы "Аргон". Как я этого не понял сразу? Теперь мне не дадут работать, все равно выживут. Все, ухожу". И в тот же день Вольфрам покинул осиное гнездо. Но перед самым его уходом ему позвонил находившийся в заграничной командировке Мышьяк. "Вольфрам, не спеши, не уходи,- сказал он.- Я приеду и все улажу". Вольфрама поразило не столько, как Мышьяк, будучи в другой части света, мог быть в курсе событий, сколько проявление им неожиданной заботы. Мышьяк и Вольфрам были знакомы шапочно, всего пару раз смежные вопросы сводили их в одном месте. Мышьяк руководил фирмой, также работавшей в сфере международной торговли. И его фирма была ликвидирована в результате исторической "битвы корыт". Ностракоз поручил ему присматривать за фирмой "Аргон". Поэтому-то Мышьяк и владел информацией по всем аспектам ее деятельности. Он высоко ценил профессиональные качества Вольфрама, отзываясь о нем как о хорошем специалисте. "Спасибо, Мышьяк,- ответил Вольфрам на неожиданный звонок,- но я уже подал заявление, и брать его обратно не буду". "Ну ладно, поступай, как знаешь",- сказал Мышьяк и повесил трубку. Завершался 1996 год.

А летом следующего, 1997 года Ностракоз разогнал всех проворовавшихся боссов фирмы "Аргон", оказавшейся на грани банкротства. Информацию Ностракозу "слил" Мышьяк, который в итоге и получил фирму под свое управление. За место под солнцем по имени Ностракоз непрерывно шли бои без правил с нанесением ударов и ниже пояса.
Вольфрам, естественно, ничего этого не знал. Мышьяк представлялся ему умным, порядочным, деликатным, образованным и знающим свое дело бизнесменом. Вольфрам еще не вполне ясно осознавал, что бизнес не только в республике, но и во всех странах, как стало принято говорить после развала Союза, "ближнего зарубежья" аморален и не чурается никакой грязи. Даже если не захочешь, все равно будешь втянут в игру без правил, а иначе окажешься не у дел.
Вольфрам и был сейчас не у дел. "Может, надо было согласиться на предложение министра?"- задумался он. Буквально за месяц до увольнения из "Аргона" к нему домой приезжал управляющий делами министерства, бывший коллега и доверенное лицо министра.
- Министр прислал меня к тебе,- говорил он,- узнать, не вернешься ли ты опять в министерство.
- А что это вдруг?- удивился Вольфрам.
- Да этот, которого назначили вместо тебя начальником Главного Департамента, запорол дела так, что воют все - и в самом министерстве, и в подведомственных подразделениях, и в вышестоящих организациях. Короче, министр решил его уволить. Но взамен нет подходящей кандидатуры. Вот министр и вспомнил о тебе. Говорит, поезжай, узнай, может, вернется Вольфрам. Ты как на это смотришь?
- Уже никак. Когда я хотел, меня обманули и не назначили. А теперь я сам не хочу.
- Ну, министр обещает персональную машину, зарплату хорошую, автоматически станешь членом коллегии...
- Вот именно, членом. Нет, членом не хочу. Да и, по правде говоря, я уже не смогу работать на ту зарплату: она же, сам понимаешь, издевательская. Так что, передай министру привет и мою благодарность за предложение, но, увы, поезд давно ушел.
- Ну, я ему то же самое говорил... Ладно, бывай, не пропадай, позванивай хоть.
- Давай, пока.
Ответ Вольфрама не стал для министра неожиданностью. Мудрый руководитель лишь грустно произнес: "Жаль, промашка вышла тогда. Теряем кадры..."

Две недели спустя после увольнения Вольфрама из "Аргона" ему позвонил Осмий.
- Вольфрам? Узнаешь?
- Осмий? Как дела?
- Да как в гареме...
- Это как?
- Ждем, когда трахнут.
Вольфрам взорвался смехом и долго не мог остановить его. Помог Осмий:
- Слушай, Вольфрам, тут до меня дошли слухи, будто ты ушел из "Аргона". Это правда?
- Правда.
- Есть какие-нибудь наметки?
- Нет пока.
- У меня есть. Тут у нас в сфере закупок продовольственных товаров пустует хорошая должность. Может, займешь?
- Надо обсудить, посмотреть, подумать.
- Что думать?! Завтра приходи, переговоришь с председателем. Я тебя порекомендую ему. У меня с ним сложились неплохие отношения.
- Хорошо. Завтра буду.
- Жду.
Председатель Церий через две минуты собеседования внезапно заявил:
- Все! Я понял. Именно вы нам и нужны. Пишите заявление с завтрашнего дня.
- А каковы условия?
- В накладе не останетесь. Персональная надбавка. Через месяц - служебная машина. Я себе покупаю новую, а эту отдам вам. Ей всего полгода, но я хочу другую машину. Вопросы есть?
- Нет.
- Хорошо. Оформляйте документы. До завтра!
Вольфрам было поддался искрометности председателя и написал заявление, но на следующее утро, продумав всю ночь, отказался от должности начальника Департамента. "Так не бывает!- думал Вольфрам.- Что-то здесь не то. Он меня совершенно не знает, и вдруг сразу принимает на работу и обещает льготы. Или он сумасшедший, или меня принял за идиота. Либо есть какой-то подвох". Вдруг Вольфрам поймал себя на мысли, что все время ожидает плохого, хотя еще ничего не произошло. Может, это изначально заложено в человека? И предчувствия не обманули Вольфрама. Через полгода он узнал, что Церий находится в бегах, что его разыскивают компетентные органы за хищения в особо крупных размерах.
"Дерево приживается и растет в одном месте,- вспомнились Вольфраму слова министра.- Нигде прижиться мне не дают. И, наверное, уже не дадут. При капитализме человек человеку волк. Идеологи коммунизма не во всем ошибались. Но и там, где человек человеку товарищ и брат, не все было гладко. А вообще, где может быть гладко? Наверное, только там, где никто не задумывается, кем приходится человек человеку, потому что то, чем задумываются, съедено червями". Вольфрам помрачнел от собственных мыслей. В грустные минуты лучше всего Вольфраму помогало рифмоплетение. Он сел за стол и сплел.

Утерян смысл минувших дней,
Дней настоящих смысл не ясен.
"Телец златой" в сердцах людей
Взлелеян, как младенец в яслях.
Вчерашний вор сегодня князь,
Партийный босс теперь фирмует;
Высокий дух затоптан в грязь;
Поэт угодливо рифмует.
Идем туда, где храма нет,
Где вместо храма - банк да биржа,
Где в правду метит пистолет,
А ложь - возвышенно-бесстыжа.
Теперь народу враг - народ,
Хотя вчера братались кучно;
Эстонец тем уж ныне горд,
Что он не русский иль не чукча.
Чего во имя разошлись?-
Во имя мании величья
Тех, кто случайно вознеслись
Из бессловесного безличья?
Им - наплевать на жизнь людей!-
Как и на то, что в миг единый
Утерян смысл минувших дней
Сквозь дедов кровь, отцов седины...

Шли дни за днями. Вольфрам никак не мог найти подходящую работу. И однажды он вспомнил свой последний разговор с Мышьяком, и его осенила мысль позвонить ему.
- Привет, Вольфрам! - сразу узнал его Мышьяк. - Ты сейчас где?
- Дома.
- Не работаешь, что ли?
- Вот как раз поэтому я и звоню. Вы не могли бы посодействовать с работой?
- Могу. Мы сейчас прорабатываем открытие фирмы по поставке в республику оборудования и его сервисного обслуживания. Но возникли кое-какие проблемы по регистрации. Думаем, через пару месяцев фирма заработает. Если можешь подождать, я порекомендую тебя туда.
- А фирма будет под вашим руководством?
- Да.
- Тогда я подожду.
- Хорошо, договорились.
- До свидания.
Осенью 1997 года Вольфрам приступил к работе в новой фирме "Аргент".


VII

Воспитанный на русской классической литературе XIX века, Вольфрам часто, наедине с собой, жалел, что его, выражаясь словами Пушкина, угораздило родиться с душой и сердцем не там и не тогда, где и когда ему хотелось бы. Он не находил понимания людей, не умел жить и рассуждать их категориями, не желал приспосабливаться к оскверняющим дух и здравый смысл условиям жизни, презирал воинствующую тупость и алчность окружающих, короче говоря, был не в ладу со всеми, но более всего не ладил с самим собой. Он не раз хотел изменить себя, перестроиться, пристроиться, но у него ничего не получалось. Болезненное чувство справедливости и неприятие всего неразумного довлели над ним, рождая ему все новых и новых врагов. Друзей у таких людей, обычно, не бывает. И, придя в "Аргент", Вольфрам надеялся только на одного- единственного человека - Мышьяка. На заре своего поэтического творчества Вольфрам направил в Союз писателей СССР подборку своих стихотворений, одно из которых особенно понравилось рецензенту.

В который раз я говорю себе:
Не будь безвольным в собственной судьбе;
Не обращай внимания на беды;
Ты - человек! Ты создан для победы!
Не должен ты в невзгодах угасать,-
Ты должен ярко жить и побеждать!
Так говорю... и все же угасаю:
Ведь я путей к викториям не знаю...
Одно лишь утешеньем служит мне,-
Что встречу я когда-нибудь в стране
Того, кто слово доброе мне скажет
И верный путь к сражениям укажет.

Мышьяк и показался Вольфраму тем, "кто слово доброе скажет и верный путь к сражениям укажет".
А сражения предстояли. И такие, что Вольфрам познает на себе истинную суть фразы: "Сохрани меня, Господь, от друзей моих, а с врагами я как-нибудь справлюсь сам".
Директором фирмы "Аргент" Ностракоз назначил Блэксоула, младшего брата одной из своих "шестерок" Блэкинсайда. Всего несколько дней спустя неразрешимой загадкой для Вольфрама стал вопрос: каким образом Ностракоз, о котором говорили как о весьма проницательном человеке, мог утвердить на должность директора солидной фирмы абсолютно неподготовленного, неквалифицированного, неумного и нечистого на руку человека?
Блэксоул, будучи по образованию учителем арабского языка, несколько лет проработал переводчиком в строительной организации, возводившей энергетический объект в одной из арабских стран по межгосударственному договору. Крушение Союза разорвало и связи с братскими странами, и на какой-то период потребность в арабистах отпала. Блэксоул подался в коммерцию. Торговал спичками, сигаретами, алкогольными напитками, короче, всем, что приносило быструю прибыль. А после того, как его дальний родственник занял высокий пост в сфере международной торговли, Блэксоул был устроен в одну из государственных фирм в отдел маркетинга. Очень скоро спевшись с директором фирмы, Блэксоул преуспел в хищении государственной собственности. Общий итог их деятельности: государству был нанесен ущерб в размере, превышающем несколько десятков миллионов долларов. Директор, не дожидаясь тюремного заключения и прихватив с собой львиную долю наворованного, благополучно сбежал в соседнюю республику и принял ее защитное гражданство. Блэксоул избежал ареста, так как являлся всего лишь исполнителем, и его подписей ни под одним из документов не значилось. К тому же действовали скрытые пружины родственных и неродственных связей. Дабы уберечь брата от непредвиденных опасностей, Блэкинсайд и попросил Ностракоза о запасном аэродроме для Блэксоула.
При внешней непохожести братья обладали чуть ли не идентичными чертами: оба отличались скудным умом, ненасытной алчностью, патологической лживостью, были подвержены мании величия и всеядно похотливы. У знавших их людей складывалось впечатление, что братья гоняются за деньгами только ради того, чтобы иметь возможность переспать с как можно большим количеством женщин. Единственное, во что верили братья - это во всеобщую продажность.

Удивительные настали времена. Какие кощунственные трансформации произошли с идеями Перестройки! Благородный замысел воплотился в омерзительные итоги. Все низменное и ничтожное в людях прорвало, как чирей, и гноем растеклось по будням. Как много оказалось в людях грязи и черноты, подлости и сволочизма. Циничный прагматизм возведен в ранг государственной политики. Высокие государственные мужи недвусмысленно демонстрируют свою готовность пойти на сговор даже с дьяволом, если это принесет выгоду. Что, видя это, должны делать рядовые граждане, брошенные в одночасье на произвол чиновничьего и мафиозного беспредела, живущие в обществе, где царят законы, по сравнению с которыми законы джунглей выглядят бледно и беспомощно? Только грызть и съедать друг друга.
Фирма "Аргент" не стала исключением из новых правил. С первых же дней ее существования началась подспудная и подковерная грызня. В открытую никто не воевал, имитация дружелюбия и честности могла заворожить видавших виды лицедеев. У фирмы было два учредителя, и каждый из них старался наводнить ее своими приверженцами. И первым, естественным размежеванием было разделение коллектива на два лагеря. Мышьяк вел свою игру и склонялся на сторону иностранного учредителя, ибо его всегда тянуло туда, откуда веяло деньгами. Он очень тонко улавливал их запах, вопреки расхожему мнению, что деньги не пахнут. Деньги пахнут всем, из чего происходят. Нейтрализацией запаха занимается наше к ним отношение, впервые озвученное римским императором Веспасианом. Как много мудрого изречено великими всех времен и народов, но почему-то в памяти людской как руководство к действию остаются лишь те слова, которые оправдывают общее и частное грехопадение!

Первое же личное знакомство Вольфрама и Блэксоула оставило в сердцах обоих неизгладимое впечатление. Они пообщались всего пять минут, за которые у Вольфрама родилась мысль: "Блэксоул намного хитрей, чем кажется", а Блэксоул подумал: "Вольфрам явно простак; я разделаюсь с ним в два счета".
- А это не вас мы пятнадцать минут назад чуть не задавили?- спросил Блэксоул, когда Вольфрам вошел в кабинет Криса Бергмана, представителя французского учредителя Харриса Венцлера. Крис и Блэксоул обсуждали вопрос финансирования работ по реконструкции здания фирмы "Аргент".
Буквально за несколько минут до этого Вольфрама, шедшего по тротуару в соседнее кафе, чуть не сбила неожиданно выскочившая из проезда между многоэтажками переливающаяся перламутром машина.. Он не успел даже сообразить, что случилось, как у него перед носом резко затормозил автомобиль. Погруженный в свои мысли, Вольфрам посторонился, не взглянув ни на водителя, ни на сидевшего рядом с ним упитанного смуглолицего человека. Это был Блэксоул. Машина проехала к офису, а Вольфрам направился в кафе выпить чашку кофе. Вернувшись в офис и услышав вопрос Блэксоула, Вольфрам невольно подумал: "Символичное начало. Интересно, что же будет дальше?"
В кабинете Бергмана сидел и водитель автомобиля. Это обстоятельство удивило Вольфрама: данная категория работников обычно не присутствует при совещании руководителей фирмы. Водителем оказался "правая рука" Блэксоула Ашдваэс, физиономия которого явственно выдавала его неприятное внутреннее содержание. "Холуй",- мысленно констатировал Вольфрам, мельком взглянув на его физиономию.
- Да,- ответил Вольфрам, улыбаясь навстречу лучезарной улыбке Блэксоула,- своих давите.
- Но мы же не знали!- продолжал улыбаться Блэксоул.- Ну, вот и познакомились. Значит, будем работать вместе,- и слегка кивнув в сторону Бергмана добавил,- и вместе с этими лягушкоедами.
Бергман, явно не подозревая, что с такой открытой улыбкой можно говорить гадости, улыбнулся в ответ. Как ни в чем не бывало Блэксоул, храня на лице выражение, полное бесконечного уважения к Бергману, перешел к деловой части разговора и, получив уверения в скором поступлении средств для реконструкции, с той же светлой улыбкой покинул офис.
Крис Бергман неплохо говорил по-русски, но совершенно не владел национальным языком республики. Иностранцы, откуда бы они ни приезжали, не утруждали себя изучением национального языка той или иной страны постсоветского пространства, куда их забрасывал бизнес, считая достаточным владеть разговорным русским языком, но от работников требовали обязательного знания английского языка. У себя же дома они не принимают даже на малооплачиваемую работу людей, не владеющих языком страны пребывания. Отношение к постсоветским странам, как к необразованным и малоразвитым "банановым республикам", чванство приезжих западных специалистов и бизнесменов, их поплевывание в местное население неизменно вызывали в Вольфраме обиду и раздражение.
Скоро выяснилось, что работники в фирму набираются по каким угодно критериям, но только не по тем, какими руководствуются во всех приличных иностранных компаниях. Признак личной преданности играл главенствующую роль.
Кроме Криса Бергмана, в фирме работали еще два иностранца - француз Пауль Шмидт и немец Рихард Краузе. Первый занимался сбытом, второй - сервисным обслуживанием оборудования. Краузе давно работал в республике и был профессионалом своего дела. У него была своя команда - молодые ребята, которых он сам обучил профессии. Но молодежь не отличалась порядочностью и бравировала малым количеством извилин в мозгу. Подобное поведение в Катании считается нормальным, а в отдельных кругах и культовым.
Если приведенные Краузе работники хотя бы владели профессией, то людей, навязанных фирме Блэксоулом, не иначе как сборищем дилетантов назвать было нельзя. Блэксоул внутренне осознавал свою некомпетентность во многих производственных вопросах, что и стало решающим фактором при подборе кадров: они не должны были сильно отличаться от своего директора, для которого выглядеть дураком на фоне профессионалов равнялось моральной смерти. Поэтому он и подбирал людей под себя. Если работник видел в Блэксоуле Бога и лизал ему задницу - это было решающим аргументом в пользу его соответствия занимаемой должности. Постсоветский менталитет проявляется, в частности, и в том, что любой рядовой гражданин, неожиданно взлетевший на ту или иную начальственную должность, тут же начинает мнить себя наместником Бога на земле и самым умным среди живущих, а простой люд всячески этому потворствует.
В секретарши себе Блэксоул взял медсестру Кубиру, любовницу своего зятя Лакмуса. Находясь на лечении в больнице, Лакмус не мог устоять перед соблазнительным, свежим, слепящим своей белизной телом Кубиры. Она оказалась девственницей. Но это не остановило темперамент Лакмуса, и в одно из ночных дежурств произошла страстная дефлорация. Как человек семейный и отец троих детей, он не собирался жениться на лишенной им невинности Кубире. Та же, придя в себя после акта упразднения чести, устроила банальную сцену со слезами и причитаниями, мол, кто же теперь возьмет ее замуж и что она обратится в суд с разоблачающим высокое должностное лицо иском. Во избежание скандала "высокому лицу" пришлось заплатить немалый выкуп, но обесчещенная не отставала. Плотскому угоднику ничего не оставалось, как стать предметом перманентного шантажа Кубиры. Он вынужден был купить ей квартиру. Продолжать работать в больнице бывшая девственница уже не могла, так как ее подружка по ночной смене стала невольной свидетельницей грехопадения, и на следующий же день слава о Кубире докатилась и до главного врача. Лакмус обратился за помощью к Блэксоулу, который, снисходительно отнесясь к косвенному оскорблению чести своей родной сестры, не отказал в просьбе и помог вожделенцу выйти из затруднительной постдефлорационной ситуации.
В канцелярию директор устроил свою бывшую любовницу Курару, жену своего коллеги по фирме в сфере международной торговли. Как-то на новогодней вечеринке, куда члены доблестного коллектива пришли со своими половинами, Блэксоул пригласил на танец Курару и за пять минут, в течение которых длился вальс, уговорил верную супружескому долгу женщину совместно вкусить запретный плод. Вкушение произошло через несколько дней у него на даче. Однако часто "вкушать" не получалось, Курара нервничала, да и Блэксоул как-то раз театрально признался, что ему неловко обманывать своего коллегу. Рогонаставница работала продавцом в магазине, где хищения были так же обыденны, как чаепития или утренние "Здравствуйте!" Так же обыденно нагрянула налоговая инспекция, без труда вскрывшая плохо прикрытое воровство. Один из инспекторов оценил пышные формы Курары и популярно объяснил ей, каким путем она может избежать заведения уголовного дела. Воровка и согласилась бы, но предыдущий опыт блуда на стороне отбил у нее охоту своим телом героически заслонить магазин от неприятностей. Инспектор наседал. А не дождавшись любви Курары, зарядил огромный выкуп за закрытие дела. У "недотроги" денег не было. Пришлось продать немалые запасы золотых украшений. Инспектор, в последний раз похотливо оглядев Курару, взял выкуп и ушел инспектировать другие объекты торговли и общепита. А затем магазин по неизвестным причинам закрыли. Курара осталась без работы. Но ее энергичная натура толкнула ее на путь, по которому маршировали многие жены мужей-неудачников: Курара занялась челночным бизнесом. Турция, Польша, Китай - основные страны-поставщики дешевого и бракованного ширпотреба для стран постсоветского пространства, куда можно было сбрасывать мусор со всего мира. Удачно продав на местном рынке первую партию товара, Курара пошла к валютному меняле обменять национальную валюту на доллары для новой поездки за границу за очередной партией ширпотреба. Меняла отсчитал положенную сумму в стодолларовых купюрах, и когда Курара уже опустила было их себе в лифчик, остановил ее, сказав, что доллары лучше носить не так. Он взял купюры, свернул их в трубочку, обтянул резинкой и вернул Кураре со словами: "Вот так удобней". Она взяла трубочку, спрятала ее на груди и, поблагодарив, пошла домой. Развернув дома заветный рулончик, челночница с ужасом обнаружила вместо стодолларовых купюр однодолларовые. Менялу, естественно, найти не удалось. Потеряв таким образом около трех тысяч долларов, Курара утратила интерес к челночному бизнесу. Блэксоул, как и в случае с Кубирой, не отказал в помощи.
Кладовщиком в подручные завскладом Ашдваэсу Блэксоул определил некоего Неона, по сути своей отморозка, каких развелось в последнее время видимо-невидимо. Неон охватил практически все сферы жульническо-мошеннической деятельности, включая спекуляцию, сутенерство, кражи, "кидание" лохов, вымогательство, наркоторговлю и многое другое. По таким специалистам широкого профиля тюрьма не просто плачет, а рыдает. И тюрьма дорыдалась бы по нему, если бы не его мать, работавшая в кожно-венерологическом диспансере. Будучи хорошим врачом, она конфиденциально лечила отдельных высокопоставленных чиновников, подхвативших в свободное от государственной службы время интимные болезни от девочек неопрятного поведения. Эти пациенты и вытаскивали сыночка, не раз попадавшего в руки правоохранительных органов за разнообразные невинные шалости. Работать, как все, Неон не хотел. Подобные ему люди могли быть перевоспитаны только многолетним монотонным трудом, тяжелым и напряженным. Во время одного из лечебных сеансов мать поделилась своими переживаниями с Блэксоулом, который вызвался облегчить материнские страдания.
Подстать Кубире, Кураре, Ашдваэсу и Неону были и остальные работники, приведенные в фирму Блэксоулом. Исключение составлял лишь переводчик Ниобий, образованный, интеллигентный и любезный молодой человек с манерами вышколенного официанта.
Вольфрам устроил на работу только одного человека. Он был рад выполнить просьбу своей бывшей коллеги по министерству Протактинии о трудоустройстве ее дочери. Так в фирме появилась Селена. До окончания школы Селена была послушной и умной девочкой, неплохо училась, мальчиками особо не интересовалась, помогала матери по хозяйству и заботилась о своей сводной сестренке Катинии. Протактиния дважды выходила замуж, но оба брака оказались неудачными. Растила дочерей одна, и о третьей попытке найти свое счастье не помышляла: ее любимой и автоматически вылетающей из уст фразой являлось утверждение "Все мужики - сволочи!" Похоже отзывалась о мужчинах и Селена, выражаясь более лаконично: "Кобели!" Неожиданные разительные перемены произошли с Селеной спустя незначительное время после окончания средней школы. Провалив вступительные экзамены в институт по причине отсутствия блата, она, не справившись с обидой на несправедливость жизни, бросилась во все тяжкие и загуляла. У нее, обладавшей фигурой топ-модели, появились новые подружки не самого строгого поведения, усугубившие ее моральное разложение. Подружки уговорили ее пойти в манекенщицы. Хождение по подиуму окончательно выбило из ее головы остатки извилин, она и думать забыла об учебе, благо от кавалеров с толстыми кошельками не было отбоя. Так бы и веселилась топ-модель по тусовкам, если бы не появление в ее жизни Криптона, сорокалетнего женатого дельца с ленинской лысиной, настоявшего на том, чтобы Селена стала его официальной любовницей, а за ценой он не постоит. Без малого четыре года Селена не знала забот, кувыркалась в роскоши и содержала семью за счет ласк, продаваемых Криптону. Но все хорошее, как известно, кончается. Криптон, выиграв Green Card, уехал с семьей в Америку. Селена осталась без ничего - без денег, без мужского плеча, без профессии, без работы, без образования. Она так уверовала во всемогущество своей межбедерной штучки, что посчитала ее достаточным инструментом для безбедного существования, не думая о будущем С помощью Криптона она достигла совершенства в постельном искусстве, но этого было недостаточно для устройства на работу. С горя она пошла на курсы кройки и шитья и постепенно выучилась на приличную портную. Специализировалась Селена на женских платьях и мужских брюках. Один из клиентов, столяр Теллур, влюбился в Селену за ее красоту и удачно сшитые ему брюки. Селена поначалу не воспринимала всерьез ухаживания столяра, памятуя о солидном Криптоне и других не менее денежных партнерах по любви. Теллур не отставал с предложениями руки и сердца, так как предложить что-либо еще он был не в состоянии. Селена отшучивалась, но, решив немного поиграть в своем прежнем стиле, отдалась ему ради забавы. Столяр оценил этот горизонтальный жест портной как безоговорочное согласие на замужество и начал свадебные приготовления. Селена, смеясь, пыталась объяснить потерявшему голову молодому человеку, что если бы она выходила замуж после каждого постельного эпизода, ее мужья не вместились бы в аэробус. Теллур сходил с ума по телу Селены, виртуозно владеющему приемами амурного искусства. Но, видимо, мастерство и бдительность Селены несколько притупились, и через месяц она вдруг обнаружила себя брюхатой. Абортировать первое зачатие не рекомендуется, и, не придумав ничего лучшего, портниха вышла замуж за столяра. Родилась дочь. Семья расширилась. Расходы увеличились. Доходы в связи с замысловатым характером реформ уменьшились. Заработки молодого отца были редкими и скудными. Молодая мать пыталась подзаработать шитьем, однако постоянных заказов не было. Материально поддерживала молодую семью Протактиния, но и она не могла делать это регулярно. Мать Теллура сама еле сводила концы с концами. Селена решила устроиться на постоянную работу. Однако портных было в изобилии, в ателье вакансии отсутствовали. Ничего другого Селена не умела. Она стала тайком подумывать о продаже своих красот. Но кому? Идти на панель - не оберешься бед. Связаться с какой-нибудь мамой Розой и отдавать ей часть заработка - не выгодно, да и в ночное время из дома не выбраться: муж. Найти второго Криптона - рано или поздно прелюбодеяние обнаружится. Да и как мужу объяснишь, откуда деньги? Вот в этот период материальных трудностей и тайных душевных колебаний дочери Протактиния и попросила Вольфрама помочь с трудоустройством Селены. И Вольфрам помог.

"Ностракоз, наверное, и сам не знает,- думал Вольфрам, глядя на своих новых коллег,- скольким людям он облегчает жизнь, открывая фирму за фирмой. Сколько семей кормится через него! Что бы ни говорили, но Ностракоз достоин уважения хотя бы за то, что создает новые рабочие места и дает людям возможность заработать средства к существованию. Видя, как люди в его фирмах выпрямляют спину и дышат полной грудью, понимаешь, что не имеют никакого значения источники происхождения Ностракозовых миллионов. Разве нравственней выглядела бы голодная смерть тысяч и тысяч униженных и отчаявшихся, если бы Ностракоз не сколотил свой капитал и некому было бы создавать рабочие места? Печально только, что в фирмах Ностракоза достойную зарплату зачастую получают совершенно недостойные люди. Сколько высококлассных и порядочных специалистов нищенствуют на мизерные оклады! Их бы сюда! Но как? Они не имеют знакомых в подобных структурах. Те, кто втиснулся в доверие к Ностракозу, стараются привести своих людей и профессионалов не подпускают. Может быть, именно поэтому его фирмы никак не могут подняться до мирового уровня, хотя все предпосылки к этому есть, и главная - объем инвестиций. Кадры, вернее, степень их чистоплотности - самое уязвимое место Ностракоза. Наглядный пример - шушера, саранчой облепившая "Аргент": если во главе фирмы дилетант - дилетантским в ней будет все. Жаль..."


VIII

Как только Селена появилась в "Аргенте", у мужской, большей половины коллектива непроизвольно увеличилось слюноотделение. Помимо божественной фигуры и длинных стройных ног, лишь сверху слегка прикрытых мини-юбкой, подобная реакция любителей беспорядочного осеменения была вызвана и вульгарными манерами красотки, и выражением лица, на котором четко отпечаталось ее бурное прошлое. Рабы похоти, поощряемые Блэксоулом, мгновенно заключили пари, кто будет первым.
Женская, меньшая часть коллектива, не имея в своих рядах ни одной особы, которая могла бы составить Селене хотя бы призрачную конкуренцию, возгорела завистью и вскипела желчью. Женщины не только жаждали падения Селены, но под видом дружеских советов предпринимали все меры, способствовавшие ее компрометации.
Первое, что спросил Бергман по-английски, когда Вольфрам привел на собеседование Селену, было: "Это твоя любовница?"
- Это - дочь моей бывшей коллеги, с ее мамой мы работали в министерстве. Какая любовница?!
- Да ладно,- хитро прищурился Бергман,- признавайся. Ты с ней спишь?
- Что за ерунду ты мелешь! Берем на работу или нет?
- Конечно, берем! Такую телку стоит опрокинуть на спину!
- Перестань дурью маяться! Тебе что, своих мало?
- Эта - что-то особенное! Как дает-то?
- Ты опять! Тебе что, сто раз повторять?
- Ладно, шучу.
Бергман глазом, свободным от бельма, прошелся по всей длине Селениного тела, уделив особое внимание белеющему под ее юбкой в глубине скрещенных ног заманчивому треугольничку прозрачной материи, который Селена и не думала прикрыть. Это была ее профессиональная уловка, на которую попадались все без исключения самцы. Проводив масляным взглядом уплывающую из кабинета попку Селены, Бергман окончательно истек истомой и с пылом заявил Вольфраму:
- Кем бы она тебе ни приходилась, я ее опрокину!
Вольфрам не удержался от громкого хохота. Бергман, упиваясь своей смелостью, хохотал еще громче.
"Ребенку здесь проходу не дадут,- подумал Вольфрам, направляясь в свой кабинет, где его дожидалась Селена.- Надо с этим что-то делать".
- Селена,- прямо из дверей начал Вольфрам,- ты уверена, что хочешь работать здесь?
- А больше негде. А почему вы спрашиваете?
- Ты девочка взрослая, поэтому поговорим в открытую. Мне кажется, твоя внешность будет отвлекать некоторых товарищей от работы.
- Это их проблемы! Мне что, паранджу надеть?
-Это лишнее,- улыбнулся Вольфрам.- У тебя в гардеробе есть что-нибудь поскромней, желательно из макси?
- Но в макси и в брюках жарко!- возмущенно ответила она.
- Давай договоримся. Здесь не улица, не ресторан, не парк культуры и отдыха, не пляж, наконец. Здесь фирма, куда люди приходят работать. И, придя на работу, должны только о ней и думать. Во избежание производственных травм и других неприятностей я прошу тебя приходить на работу в деловом костюме.
- В купальнике, что ли?- в своем стиле пошутила Селена.
- Я серьезно. Договорились?
- Хорошо, а если у меня нет такой одежды?
- Купи!
- Легко сказать купи! А на какие деньги? Мы мясо-то дома едим через неделю.
- Я дам. Когда заработаешь, вернешь. Только не являйся больше в своих мини!
- Ладно, давайте.
Но и пуританская одежда Селены ни на йоту не ослабила возникшего вокруг нее напряжения.
Параллельно с играми вокруг Селены набирало обороты и Блэксоуловское воровство. Он крал и приписывал так нагло и так неумело, что все его махинации не составляли тайны ни для кого - ни для иностранцев, ни для Мышьяка, ни для Вольфрама, ни для остальных членов коллектива. Сам Блэксоул, как ему казалось, неплохо играл роль честного человека, вкладывающего в фирму свои собственные деньги. Узрев нечистоплотность директора, подчиненные тоже увлеклись прихватыванием фирменного добра. Дело дошло до того, что начались совместные махинации директора с отдельными сотрудниками. Вольфрам сделал попытку вразумить Блэксоула:
- Я понимаю, вас не устраивает зарплата, вы зарабатывали больше. Но делайте деньги, не вовлекая в этот процесс подчиненных.
- О чем это вы?- с видом оскорбленной невинности спросил Блэксоул.
- Во-первых, коллектив становится неуправляемым; во-вторых, те, с кем вы делаете деньги, при определенных обстоятельствах могут начать шантажировать вас этим, и вы не сможете принять к ним никаких мер...
- Да вы че? Никто ни с кем никаких денег не делает. Я не дурак. Я, наоборот, свои деньги вкладываю. Вон, взгляните в отчеты, там указано, что я вложил двадцать тысяч долларов.
Блэксоул выпятил грудь и пошел по своим делам. Вольфраму хотелось стабильности, и поступая в "Аргент", он надеялся проработать там до пенсии. Но массовые хищения и стремительный процесс деградации коллектива ставили его мечты под сомнение. Он понимал утопичность попытки в одиночку навести порядок там, где не воровать коллективно уже не могли: большая часть работников была повязана единой нитью хищений.
Первым на растратах попался Бергман. Харрису Венцлеру после детального изучения отчетов Криса ничего не оставалось, как отозвать свое доверенное лицо и прислать на его место молодого Фердинанда Кирби. Однако и тот не устоял перед соблазном легкой наживы и увлекся дешевыми групповыми сексуальными развлечениями, повлекшими за собой традиционные растраты. Вскоре он также был отозван Венцлером.
- Меня этот Вольфрам уже достал своей честностью,- шипел Блэксоул.- Я его за простачка принял, а он, оказывается, черт бы его взял, все просекает и все точно вычисляет.
- Ты сколько снял уже бабла?
- Ну-у, я не считал, но туда-сюда, расходы растут, а доходы за ними не поспевают,- рассмеялся Блэксоул.
- Сколько, я спрашиваю?!- вдруг разгневался Блэкинсайд.
- Ну, кусков пятьдесят зелеными.- Блэксоул принял вид невинной жертвы.
- Ты козел, я же говорил тебе: не увлекайся! Ностракоз узнает - раком поставит! Мне же влетит. Он вообще может выгнать. Позор на всю братву. Все сразу все узнают. У тебя башка работает?! Козел!
- Че сразу козел?! Жить-то надо. Пока деньги текли, я и греб. Сейчас уже поток уменьшился...
- Ты... - Блэкинсайд грубо выматерился,- ты же весь дальнейший план перечеркиваешь! Я же тебе говорил: для нас не "Аргент" главное; главное - войти в доверие к Ностракозу, добиться его расположения. Если он в нас поверит, потом даст такую работу, где можно будет "навариться" до отвала. А там потихоньку к своим рукам всю его империю приберем. А это - власть! Это - огромные деньги! Нет, ну, козел есть козел! Ты эти пятьдесят тысяч, эти гроши уже просрал. А позору будет на все пятьдесят миллионов!- Блэкинсайд вновь перешел на мат.
- Да хватит уже! Уши вянут!
- Ты сам у меня сейчас завянешь!- Блэкинсайд треснул Блэксоула по голове.
Воришка, согнувшись, обхватил свою голову руками, причитая:
- Хватит, брат, не бейте, больно же, не бейте...
- Вспомнил, что я тебе брат! Баран!
Отмутузив Блэксоула и несколько успокоившись, Блэкинсайд начал размышлять вслух:
- Та--ак, предположим, что Вольфрам усек твои дела и накапал Мышьяку. Мышьяк Ностракозу, по всей видимости, ничего не говорил. Почему? Потому что сам ворует у Ностракоза с Венцлером там, за границей. Воруют доллары. Улавливаешь,- Блэкинсайд взглянул на побитого гаденыша,- к чему это я?
- А че, есть доказательства?
- Доказательств нет. Да они, в принципе, и не нужны. Если Мышьяк ворует, он, как и ты, мандражирует. Значит, мы должны играть на мандраже. Для этого достаточно намекнуть, что его дела не так уж чисты, как он демонстрирует, и что нам это известно. Но намекать сами мы не будем. Мышьяк опасен. Используем для этого Вольфрама. Пусть он намекнет и, таким образом, навлечет на себя гнев Мышьяка. Уловил, ишак?
- Че ишак? Чуть че - ишак! Уловил, конечно, я же не ишак. То есть, убьем сразу двух зайцев - и Мышьяка, и Вольфрама.
- Наконец-то сказал что-то правильное! Ну, как тебе план?
- Брат, я восхищен!
- Тогда действуй! И больше ни цента, пока не порешим с обоими, понял?!
- Понял!
И Блэксоул приступил к реализации плана.
На следующее утро он с озабоченным видом вошел в кабинет Вольфрама и начал разговор.
- Как дела? Че нового?
- Что нового? Все по-старому. Уже третий месяц люди без зарплаты...
- Это потому,- перебил Блэксоул,- что не на того дядьку работаем.
- Что-то я не понял, о чем речь.
- Пошли в мой кабинет, там поговорим,- сказал многозначительно Блэксоул и направился к двери.
Вольфрам последовал за директором. Усевшись в свое кресло с высокой спинкой, Блэксоул заговорщически заговорил:
- Не на того дядьку работаем. Мы должны работать на Ностракоза. А вместо этого мы пашем, как ослы, на Венцлера с Мышьяком. Они там сидят, зашибают бабло, обманывают Ностракоза, короче, обворовывают. Поэтому и нет у нас денег даже на зарплату.
Вольфрам от неожиданности онемел. "Это что, проверка?- подумал он.- К чему этот разговор? Сам ворует, а перекладывает все на Мышьяка. Молодец! Ну-ка, послушаем, что еще скажет".
- С чего вы взяли, что там воруют?- спокойно спросил Вольфрам.
- Воруют, дураку понятно.
- Что воруют-то, если мы еще ни цента не проконвертировали и туда не отправляли?
- Но мы же продали оборудование за нал!
- И что? Они же эти деньги отдали заводу-изготовителю. Если у них и осталось что - десять процентов наценки. Что там воровать-то?!
- Вы не понимаете! Это оборудование поступило от завода в качестве подарка, на безвозмездной основе. У завода-изготовителя такое правило: первая поставка - презент, чтобы дать нам возможность развиться. Теперь поняли?
- У вас есть подтверждения?
- И без подтверждений понятно! Ностракозу говорят, что оборудование платное, а на самом деле сумму денег, равную стоимости оборудования, делят между собой.
- Это всего лишь предположения. Я не думаю, что Мышьяк врет Ностракозу.
- Врет и Ностракозу, и нам на уши лапшу вешает. Я хочу работать по честному.- Лицо Блэксоула светилось благородством.- У меня есть предложение. Давайте расскажем Ностракозу, что Харрис и Мышьяк его обманывают. Тогда Ностракоз их уберет, и мы сами будем работать с заводом-изготовителем напрямую. Ниобий там всех знает, и его там все знают. Он будет у нас связной. Когда дадут конвертацию, рассчитаемся с Харрисом только за партию запчастей - и все. А дальше будем работать сами без этих Венцлеров и Мышьяков. А, че скажете?
"Ах вот он чего захотел!- подумал Вольфрам.- Мало ему уже нахапанного, так теперь замахивается на зарубежный счет. Как у него вообще могла родиться такая идея?!" Вольфрам, глядя в глаза Блэксоулу, ответил:
- Я против Мышьяка ничего предпринимать не буду. Он мой шеф и делал мне только добро.
Вольфрам встал и вышел из кабинета, получив, к своему горестному удовлетворению, очередное подтверждение мыслям, выраженным в одном из своих давних стихотворений под названием "Инопланетянину":

Если б ты знал из каких испражнений
Строится власть на планете Земля
И из каких мы живем убеждений,
Ты б скорректировал курс корабля.
Мне не известно, откуда ты прибыл;
Но знаю, что лучше планета твоя.
Стадом людей управляет здесь прибыль
Да вечная подлость как смысл бытия.
Если б ты знал, как во имя карьеры
Люди здесь лижут друг другу зады
И отрекаются гнусно от веры,
Ты б не стремился так в наши ряды.
Ты облети все пространства эфира
И побывай за пределом его,
Но не отыщешь подобного мира,
Где для освящения нет ничего.
Чтобы не множились вирусы эти,
Не предавали Вселенную мгле,
Нашу покинь поскорее планету
И позабудь навсегда о Земле.
И не жалей обитателей Геи:
Пред глупостью нашей бессилен и Бог...
Скоро галактику, зло багровея,
Пополнит комета под именем "Морг".

Весна 1998 года принесла Сурьме долгожданное замужество. Ее первый брак был заключен по неземной любви, поэтому, как водится, вскоре и расстроился. К тому же ее первый муж оказался наркоманом. Он деградировал на глазах. А когда он угодил в тюрьму за хранение, распространение и употребление наркотиков, родители Сурьмы настояли на разводе. Сурьма упорно отказывалась. Навещала мужа, носила передачи, с какой-то отчаянной настойчивостью просила всех знакомых и незнакомых помочь в освобождении "невинно осужденного". И лишь спустя некоторое время обнаружилось, что муж пристрастил ее к наркотикам. Сурьма страдала от ломок, а окружающим казалось, она переживает за мужа. Она действительно переживала, ибо он был единственным человеком, кто снабжал ее "порошком забвения". Не имея возможностей достать наркоту, она ударилась в запои. Родители изолировали ее от внешнего мира, наняли врача, который сумел вернуть падшую к нормальной жизни. Но душа Сурьмы ныла, она не могла найти умиротворения. В какой-то период Сурьма решила, что ей нужен новый мужчина, который смог бы вывести ее из мучений одиночества и неприкаянности. Ей пришлось пройти не через одну постель, пока осознание бесплодности этих усилий не бросило ее вновь в объятия алкоголя. Не помогло и устройство на работу в престижную иностранную аудиторскую фирму: малоквалифицированную и недисциплинированную работницу уволили по сокращению штатов. Запои и шатания по ресторанам и барам с сомнительными подружками и друзьями вынудили ее мать обратиться к Ностракозу за помощью в трудоустройстве неблагополучной дочери. Ностракоз, связанный определенными узами с матерью Сурьмы, поручил это дело Мышьяку, который и решил проблему. Однако душевные метания Сурьмы ничуть не стихли, и "Аргент" не раз становился свидетелем ее необычного поведения. Сначала она слишком сблизилась с одним из водителей фирмы, затем вдруг захотела выйти замуж за Блэксоула и в частных беседах просила некоторых его приближенных оказать ей содействие; однако никто не взялся за сводничество. С горя она напилась до полной неподвижности, и водитель долго приводил ее в чувство, прежде чем отвезти домой. Не обретя душе покоя и убедившись, что Блэксоул не проявляет к ней интереса как к женщине, Сурьма возобновила поиски жениха. Счастье, наконец-то, улыбнулось ей в лице Блэксоуловского соседа, сватавшегося к ней несколько лет тому назад, однако тогда получившего отказ. Теперь же он работал в сфере международной торговли на денежной должности. Его первый брак также не удался, и он жил вдвоем с сестрой. Свадьба состоялась в одном из престижных ресторанов в центре столицы, куда приехал и Ностракоз. Там-то Вольфрам и увидел его в первый раз: их столы оказались в двух метрах друг от друга. Ничего грозного во внешнем виде Ностракоза Вольфрам не обнаружил: смуглый, выше среднего роста, коренастый, крепкий, моложаво выглядящий в свои пятьдесят с лишним лет мужчина. Поразительно было другое. Подойти и лично поздороваться с Ностракозом считали за честь все собравшиеся на свадьбе: и профессора, и народные артисты, и банкиры, и, безусловно, бизнесмены. Аура Ностракоза явно доминировала в огромном пространстве банкетного зала на протяжении всего времени его присутствия на торжестве. Минут через пятнадцать Ностракоз пересел за стол на возвышении в противоположном конце зала у самой стены. Но сел он почему-то спиной к гостям свадьбы, время от времени оборачиваясь и рассматривая собравшихся. Холл ресторана, все коридоры и все двери были взяты под охрану многочисленными спортивного вида телохранителями Ностракоза, будто кто-то намеревался штурмовать именно это заведение. Все блюда, предназначенные для Ностракоза, дегустировались еще на кухне спецпредставителем босса. Вольфрам пировал со своими коллегами по фирме. Гремела музыка, танцующие толпились в центре зала, официанты разносили напитки и блюда, жених с невестой, отбросив ложную скромность, весело болтали и без церемоний вкушали всего, чем был сервирован их стол. В разгаре торжества Вольфрам вдруг почувствовал какой-то смутный неуют, чей-то тяжелый взгляд на себе. Он начал медленно осматривать присутствующих, ища, кто же это так смотрит на него. Неожиданно его глаза встретились с глазами Ностракоза. Тот пристально через весь зал глядел именно на Вольфрама. Вольфрам на мгновение замер. Заметив его замешательство, Ностракоз отвернулся, и Вольфрам еще долго не мог оторвать взгляда от его затылка. "Что это он так уставился на меня?- подумал Вольфрам.- Странно. Или он на всех так зыркает?" Вольфрам боковым зрением посматривал на него, но в течение минут сорока, которые Ностракоз еще присутствовал на свадьбе, он не только больше ни разу не взглянул на Вольфрама, но вообще не обернулся в сторону зала. На какие-то секунды Вольфрама отвлекло хихиканье сидевшей рядом Кубиры. Когда же он вновь обратил взгляд в противоположный конец зала, за столом, где сидел Ностракоз, никого не было. Как за какие-то мгновения он мог неприметно исчезнуть, пройдя к выходу ползала? Вольфрам не находил ответа. И еще долго он будет вспоминать это самое яркое впечатление от Сурьминой свадьбы: незаметное появление Ностракоза, его пристальный взгляд и его волшебное исчезновение. "Может быть, в этом и есть его таинственное могущество?"- задавался вопросом Вольфрам.
С уходом босса свадьба как-то сразу потеряла свою привлекательность. Вольфрам посидел еще минут десять, потом, сославшись на необходимость посетить гигиеническую комнату, встал из-за стола и медленно, не привлекая к себе внимания, вышел из ресторана. Весна благоухала. Легкий ветерок настроил его на тоскливо-романтический лад. Ему вдруг захотелось увидеть рядом с собой девушку - тонкую, стройную, нежную. Как много он рассказал бы ей о себе, сколько "шедевров" продекламировал, какие бы звезды ей показал! Наверное, на него подействовала атмосфера свадьбы. Сурьма нашла себе спутника. А Вольфрам был одинок, как луна на небе. Он взглянул на нее и мысленно спросил: "Как ты там, столько миллионов лет одна-одинешенька? Неужели такая красавица не нашла себе супруга? Ведь Вселенная полна Юпитерами да Марсами, астероидами да светилами! Вон Сатурн сколько колец тебе предлагает! Что вы все там какие-то одинокие, неприкаянные, крутитесь да вертитесь, но никогда не сходитесь? Ну что ты все увертываешься от Солнца? Боишься обжечься? Понимаю... А быть может, Солнце пылает любовью? Может, если ты ответишь ему согласием, оно поубавит жару, остудится, расслабится, разнежится, а? Хотя, кто его знает, как лучше. Возможно, поэты не сложили бы столько стихов, если бы ты не вдохновляла их своим одиночеством. А "Лунная соната" Бетховена? Это же твоих чар дело! Навей же и мне что-нибудь задушевное. Одинокие должны помогать одиноким!" Луна, будто услышав мысли Вольфрама, стала увеличиваться и сиять ярче. Ее пленительные лучи проникли в сердце поэта, и ему задышалось так свободно и свежо, как не дышалось со дня вознесения души Регины в благословенные райские кущи. Он вздохнул во весь объем легких и пошел в сторону сквера, где когда-то читал Регине понравившиеся ей стихи:

Если мне позволит Небо
И Земля не будет против,
Я войду в глаза Регины
И останусь в них надолго,
До последнего дыханья.
Я войду в глаза Регины
Не дрожащим отраженьем,
А войду эфирным духом.
Я войду в глаза Регины,
Как ветра в долины входят -
Всеобъемлюще и нежно.
И когда в глазах Регины
Я найду приют желанный,
Отрекусь я от Вселенной:
Ибо я в глазах бездонных
Обрету ее другую.
В ТОЙ Вселенной все - как в сказке:
Каждый миг - явленье чуда;
Но из всех чудес несметных
Чудо чудное - Любовь!

Любовь, любовь... Вольфрам почувствовал грядущий оглушительный приход любви. Но кто она? Пока это было смутно и неясно. Душа и сердце Вольфрама были готовы для новых испытаний.


IX

Краузе уже шестой год работал в республике. Ранее он представлял интересы завода-изготовителя, который и выдавал ему заработную плату. Прежний дилер завода фирма "Орген" допустила многочисленные нарушения законов Катании, и ее принудили ликвидироваться. Рихард Краузе не был замешан в крупных аферах фирмы. Наслышанный о его высоком профессионализме, новый дилер Харрис Венцлер привлек его к работе в "Аргенте", согласившись с условием, что тот приведет с собой свою команду профессионалов. Краузе, будучи истинным арийцем, педантично относился к своей работе, однако в отношении всего остального педантизм его ограничивался полумерами. До прибытия в Катанию он представлял интересы завода в нескольких странах, последней из которых была Нигерия, где он женился на негритянке, хотя в Германии его ожидала законная жена. Негритянка попалась не из простых и высасывала из него все соки и средства, одновременно имея любовника из числа своих сородичей. Рихард почувствовал себя неуютно в африканской среде и попросил заводское начальство перекомандировать его в другую страну. Перестроечное крушение железного занавеса открыло для завода возможность освоения новых рынков сбыта, и просьба Краузе пришлась как нельзя кстати. Он быстро освоился в Капите и стал пользоваться уважением не только благодаря своему профессионализму, но и менталитету бывших "совков", всегда относившихся к иностранцам лучше, нежели к соотечественникам. Тоску по женской ласке он легко заглушал посредством расплодившихся проституток, благо стоили они по сравнению с европейскими на порядок дешевле. Одна из очередных разовых ублажительниц по имени Матильда, окончившая романо-германский факультет института иностранных языков, зацепила Рихарда за душу, и он стал "снимать" только ее. В итоге их отношения переросли в гражданский брак. Матильда расчетливо забеременела от Рихарда, но роды не состоялись: организм бывшей путаны не справился с перегрузками. Однако демонстративное желание Матильды родить ему ребенка сыграло решающую роль, воплотившуюся в развод Краузе с его законной женой и в чинное бракосочетание с Матильдой и одновременным усыновлением ее восьмилетнего чада. По меркам Катании Рихард зарабатывал очень даже недурственные деньги, что и сдерживало супругу от привычек прежней разгульной жизни. Так они жили-поживали до тех пор, пока Матильде вдруг не приспичило получить работу в "Аргенте". Краузе по согласованию с Венцлером устроил ее в цех контролером: в ее функциональные обязанности входило следить за поступлением в кассу выручки от выполненных работ. Матильда, почувствовав власть над цеховскими, с яростным рвением взялась контролировать их.
Любимчиком Рихарда был Радон, в жилах которого текла наполовину немецкая кровь. Пользуясь этим послабляющим фактором, Радон нередко позволял себе вольности, скрывая истинные объемы ремонтных работ и, соответственно, размеры оплаты, получаемые налично от клиентов. Краузе закрывал на это глаза. Остальные работники, прочувствовав ситуацию, тоже стали "левачить" в рабочее время. Они так увлеклись, что забыли про контролера. Матильда же была начеку и однажды поймала приемщика заказов Лантана с поличным. Краузе настаивал на его увольнении за нарушение финансовой дисциплины. Но истинная причина, почему у Краузе вырос зуб на него, состояла в предательстве Лантана, переметнувшегося на сторону Блэксоула и раскрывшего некоторые секреты производственного и личного характера своего немецкого шефа и учителя. Неизвестно, как сложилась бы судьба предателя, если бы Блэксоул не обратился за помощью к Вольфраму.
- Шеф (Блэксоул принял за правило так обращаться к Вольфраму, хотя в "фирменной" иерархии стоял рангом выше), там, в цеху происходят какие-то неправильные вещи,- начал он, войдя в кабинет Вольфрама.
- Что случилось?
- Краузе хочет уволить Лантана...
- За что?
- Говорит, тот делает "левые" деньги и поэтому в цеху нервозная обстановка, а наша касса недополучает приличную сумму...
- У него есть доказательства?
- Жинка его придирается к какой-то запчасти... Но настоящая причина в другом: Лантан перешел на нашу сторону, поэтому Краузе и хочет его убрать. Там еще замешан Радон, этот, такой беленький, пухленький, похож на бабу, наверное, Краузе спит с ним, поэтому и прет на Лантана.
- Что требуется от меня?- холодно спросил Вольфрам.
- Замолвите словечко за Лантана. Я не могу подписать приказ о его увольнении только по капризу Краузе и его жены. Шеф, парню надо помочь, тем более его знают в окружении Ностракоза. Лантан нередко выполняет поручения "большого двора", возит гостей босса... Сами понимаете, не могу я уволить такого человека. Скажите свое слово.
- Хорошо, я подумаю, как это сделать.
Лицо Блэксоула расплылось обаятельной улыбкой. Чем шире улыбка, тем больше яда,- вспомнилась Вольфраму китайская мудрость. Блэксоул, как истинный коммерсант, тут же закончил разговор и вышел из кабинета.

Поведение Краузе в фирме напоминало отношение большого заокеанского дяди к странам третьего мира. Вольфрама всегда крайне раздражал подобный великозападный шовинизм: это была его больная точка. "Почему они ведут себя так, будто знают что-то такое, чего не знаем мы? Наши, конечно, своей демонстративной продажностью и тупостью сами вызывают к себе подобное отношение, но стоит ли иностранцам так открыто проявлять свою мнимую избранность? Поплевывая в нас, они ведь едят наш хлеб и пьют нашу воду. Если здесь все противно для их западного менталитета, зачем же они так рвутся и ломятся сюда волчьими стаями? Скорее всего, здесь легче делать деньги, тем более, когда мои соотечественники готовы распродать родину с молотка, лишь бы ухватить несколько купюр с изображением Бенджамина Франклина. Мы сами виноваты..."
На следующий день Вольфрам в беседе с Краузе настаивал на либо увольнении обоих - Радона и Лантана, либо на том, чтобы ограничиться административными мерами воздействия на них, и выразил пожелание, чтобы Краузе относился ко всем одинаково, отказавшись от института любимчиков.
Рихард обиделся и вместе с Паулем Шмидтом помчался к Мышьяку с ультиматумом: "Мы или Вольфрам". Мышьяк обещал потребовать от Вольфрама добровольно покинуть фирму.
Ликованию Блэксоула не было предела. Он не ожидал, что его тайное желание может сбыться так просто и так скоро. Он незамедлительно поделился радостной вестью с Блэкинсайдом.
- Отлично, братишка!- прокричал в трубку старший брат.
- Один готов!- веселился младший.- Теперь бы еще избавиться и от Мышьяка - и дело в шляпе! Но как это сделать? Его поддерживает Ностракоз.
- Слушай! Я знаю как!- встрепенулся Блэкинсайд.- Мы используем эту ситуацию и против Мышьяка.
- Как?
- Слушай сюда. Ты сейчас позвонишь Вольфраму и скажешь, что его собираются увольнять, что Мышьяк сговорился с иностранцами и предал его, и что надо ехать к Ностракозу и рассказать ему о воровских делах Мышьяка и чужеземцев. Скажешь Вольфраму, что я отвезу его к Ностракозу. Понял?
- Не понял...
- У тебя голова или тыква? Вольфраму и так хана. А если он хотя бы что-то скажет против Мышьяка, этого будет достаточно для дискредитации. Мышьяк потеряет доверие Ностракоза: во-первых, Вольфрам умеет оперировать цифрами и сможет убедить босса, а во-вторых, Ностракоз усомнится не только в благонадежности Вольфрама, закладывающего своего шефа, но и в Мышьяке, приведшем в фирму такого ненадежного человека. А если Ностракоз рассердится на Мышьяка, то отстранит его от дел, и фирма перейдет под наш контроль. Проще говоря, мы одним ударом убьем несколько кроликов. Теперь понял?
- Гениально!- Блэксоул залпом опрокинул рюмку водки "Абсолют".
Без десяти минут полночь раздался звонок на мобильный Вольфрама. Блэксоул с места в карьер обрушил на опешившего собеседника домашнюю заготовку. Ровно в двенадцать у подъезда Вольфрама появился автомобиль Блэкинсайда. Блэкинсайд выскочил из машины и с ажиотажем повторил сказанное ранее Блэксоулом.
- Против Мышьяка я ничего говорить не буду,- ответил на тираду Вольфрам.
Лицо Блэкинсайда искривилось. Он понял, что совершил ошибку. Все его предыдущие интриги проходили с первого раза, а здесь вдруг осечка. Вольфрама не удалось ни запугать, ни застать врасплох. Блэкинсайд постоял еще немного, блуждая глазами по окрестностям. Красивого выхода из ситуации не находилось и, буркнув "Ладно", он быстро сел в машину, резко захлопнул дверцу и, насилуя двигатель, рванул задним ходом до перекрестка. Первое, что пришло Вольфраму на ум было единственное слово: "Провокатор!"
- Ну что?- бросился навстречу вернувшемуся брату Блэксоул.
- Падла, отказался!
- Я же говорил...
- Говорил, говорил! Заткнись! Он даже не дернулся, не испугался. Словно ему наплевать на увольнение.
- Если он расскажет Мышьяку - нам кранты. Надо придумать отговорку...
- Значит, сделаем так: завтра будем защищать и отстаивать Вольфрама...
- Зачем? Нам ведь надо убрать его поскорей!
- Нам сейчас надо спасать свое лицо! Если Вольфрам расскажет Мышьяку о сегодняшнем разговоре, Мышьяк после наших положительных отзывов о Вольфраме не поверит ему или, по крайней мере, будет в замешательстве, не зная, кому верить. Даю гарантию, он поверит нам, потому что мы будем говорить положительные вещи, а у Вольфрама, хочет он того или нет, получится речь отрицательная. Тогда Мышьяк уволит Вольфрама уже не за нанесение обиды Краузе, а за "клевету" на нас. Понял, дундук?
- Блэкинсайд, тебе позавидовал бы сам черт!- воскликнул Блэксоул.
На этом братья расстались, затаившись в ожидание завтрашнего дня.
Вольфрам решил ничего не рассказывать Мышьяку, потому что не был уверен в правильном понимании шефом ситуации, да и стукачество не входило в арсенал поэта. В ту ночь Вольфрам сочинил стихотворение, прямо противоположное его настроению:

Вышел я в сад благовонный
Из дому ночью весенней;
Месяц застенчиво-томный
Нежно плескался в бассейне;
Вкруг его плавали звезды,
Яблони, розы, сирени;
Ветер медлительно-поздний
Пел, как Синдбаду - сирены;
Тополь ритмично и плавно
Ветру подыгрывал кроной;
И получалось так славно
В этой гармонии скромной,
Что ощутил я волненье
В сердце, наполненном далью,
Будто любви возрожденье
Веет откуда-то тайной.
Видно, не зря полусонный
Вышел я из дому ночью,
Чтобы в саду благовонном
Сказку увидеть воочью.

Мышьяк спустил ситуацию на "тормозах": Вольфрам остался на своей должности, а о Лантане, казалось, забыли все, в том числе и Краузе .


X

Повезло фирме "Аргент" и с главным бухгалтером Цианидой, на поверку оказавшейся женщиной с подорванной психикой. В молодости она была довольно привлекательной девушкой не самого строгого поведения. Выйдя замуж, она не смогла родить ребенка: сказались многочисленные аборты псевдодевичества. Ссоры и скандалы с побоями были обычным делом в ее семье. Муж сильно заливал за воротник. Цианида решила уйти от него к другому, но муж запер ее в доме и не выпускал на улицу в течение пяти дней. Каким-то образом ей удалось связаться со своим избранником, ночью тот прокрался к ее окну и пытался вызволить любимую из плена. Но подвыпивший муж поймал их обоих, избил до полусмерти спасителя, а Цианиду привязал к стулу и стал пытать электрическим током. Однако избитый соперник пришел в себя и обрезком металлической трубы обезвредил взбесившегося мужа. Подвергнутая пыткам Цианида была на грани смерти, но, благодаря своей поистине кошачей живучести, выкарабкалась. Долгие ночи после того случая ей снились кошмары. Она вышла замуж за своего спасителя, не ожидая, что и он превратится в изверга, ничуть не хуже предыдущего. После кратковременной счастливой жизни начались классические ссоры на почве ревности, побои и пьяные загулы. Однако редкие моменты протрезвления и просветления были исполнены такого счастья и радости, что Цианида никак не могла решиться уйти. Она разуверилась в жизни, предполагая, что все, с ней происходящее,- наказание за ее разгульную молодость. "Все в этом мире уравновешивается,- часто говорила себе она.- За все надо расплачиваться". Годы, проведенные в постоянной психической напряженности, и воспоминания о перенесенном стрессе превратили ее в скрытую шизофреничку. Одним из проявлений болезни стала безудержная, неконтролируемая болтливость. Свое спасение она видела в рождении ребенка, но долго не могла зачать. Наконец Бог, видимо, смилостивился над ней и послал долгожданную беременность. В сорок три года она родила сына. Но и это не принесло ей успокоения: беременность обезобразила ее внешне, а сын, зачатый от алгкоголика, подавал признаки слабоумия. Цианида обозлилась на весь мир, на всех людей, на всю Вселенную. Изуродованная жизнью женщина стала мстить за свою неудавшуюся судьбу всем, кто оказывался в радиусе ее действия. Она так достала всех на работе, что избавление от нее считалось высшим благом для коллег и начальства. Но никто не решался попросить ее об уходе по собственному желанию: окружающие панически боялись ее истерик и шизофренических припадков. Лучшим способом избавления от нее в коллективе сочли перевод ее в другую фирму на более высокий оклад: в этом случае ее "собственное желание" было гарантировано. И тут как нельзя кстати подвернулся Вольфрам со своими поисками главбуха.
С первых же дней Цианида невзлюбила не только Селену за ее незаурядную внешность, но и переведенную в бухгалтерию Курару, которую она подозревала в излишней близости с директором. Через неделю главный бухгалтер потребовала от Вольфрама увольнения обеих, отрезав:
- Что эта длинноногая, что та болтунья - они ничего не знают по работе, ничего не умеют. Я с ними не буду работать. Лучше я возьму своих девчат вместо них.
Цианида была не чиста на руку и на прежней работе сумела взять под свой контроль все предприятие, включая директора. То же самое она хотела устроить и в новой фирме. Вольфрам урезонил ее:
- Значит так. И Селена, и Курара будут работать здесь. И вам придется принять этот факт. Если они чего-то не знают, учите, объясняйте, показывайте, направляйте.
- Я их учить не обязана! Мне нужны готовые специалисты.
- Не горячитесь. Если вы этих девчонок научите профессии, они будут вам благодарны по гроб жизни. И нам всем надо работать, а не накалять обстановку...
- Ах, так я, по-вашему, накаляю?!
- Ваше требование уволить работников, стоявших у истоков фирмы, я не могу охарактеризовать как-то иначе.
- Хорошо, пусть работают. Но я не отвечаю за них.
- Отвечаете, и по полной программе. И давайте на этом закончим.

Между тем Венцлер и Мышьяк обсуждали по телефону ситуацию в фирме.
- Мышьяк, меня беспокоит поведение Блэксоула. Если так будет продолжаться, я не берусь предсказать, куда мы придем.
- Ты о чем, Харрис?- Мышьяк сделал вид, будто не понимает тревогу Венцлера.
- Пауль и Рихард мне уже все уши прожужжали о Блэксоуловских делах. Они уверяют, он сильно заворовался.
- Не может быть! У него же свой ресторан, который приносит ему неплохой доход.
- Мне назвали ряд фактов, которые подтвердились. Можешь сам посмотреть его отчеты и убедиться в приписках.
- Ты уверен?
- Абсолютно! Ты настаивал на увольнении Криса и Фердинанда, когда они не оправдали доверия. Я убрал их из фирмы. Хотя по масштабам воровства Блэксоул значительно превзошел их обоих.
- Неужели он ворует? Я знал его совсем другим,- продолжал прикидываться Мышьяк.
- Ворует наш "бедный мальчик". Что ты скажешь, если я поставлю этот вопрос перед Ностракозом?
- Вопрос, конечно, можно поставить, но вот как среагирует Ностракоз, я предсказать не берусь. Понимаешь, были случаи, когда он набрасывался на самих разоблачителей. Брат Блэксоула Блэкинсайд сейчас в фаворе у Ностракоза. Это надо учитывать. Кроме того, братья могут повернуть дело так, будто ты мстишь за Криса и Фердинанда. Босс может рассердиться и принять неожиданное решение. А без его хорошего расположения фирма вряд ли протянет долго. Да и мне может влететь: босс поинтересуется, куда это я смотрел, когда у меня под носом воровали. Понимаешь?
- Ты меня удивил. За воровство везде карают. А у вас, выходит, карают тех, кто заикнется про чье-то воровство. Ну и страна у вас!
- Какая есть. Здесь практически все воруют и считают это нормальным явлением. Я думаю, тебе не стоит поднимать вопрос о Блэксоуле, по крайней мере сейчас. Начнутся разборки, скандал. Тебе это надо?
- Мне надо, чтобы у меня не воровали.
- Давай придумаем что-нибудь. Например, можно резко уменьшить сумму, выдаваемую Блэксоулу. Чем меньше у него будет на руках, тем меньше он украдет. Рассчитывать на то, что он перестанет красть, это все равно что ожидать второго пришествия или ишачьей Пасхи.
- Неужели все так запущено? Да-а... А как ты думаешь, Вольфрам действует в паре с ним?
- Вольфрама мы проверяли. Он не из той когорты...
- Хорошо. Но, Мышьяк, ты должен понимать: если ворует директор, порядка в фирме не будет никогда. Я прошу тебя, поговори с Блэксоулом. Тебе это сподручнее, чем мне.
- Я как раз на днях собираюсь туда заехать. Между делом затрону и этот вопрос. Если я поеду туда только для выяснения, ворует Блэксоул или нет, начнется переполох.
- О'кей, договорились. Буду ждать твоего звонка.
Через день Мышьяк приехал в фирму и провел совещание с участием Блэксоула, Вольфрама, Рихарда и Пауля. Обсудив текущие производственные проблемы, Мышьяк как бы в продолжение реплики Рихарда о не совсем благополучной атмосфере в коллективе обратился к Блэксоулу:
- Это правда, что ты поручаешь цеховским "левые" работы?
- Какие "левые" работы?- возмутился Блэксоул.
- Вчера, например, ребята ремонтировали оборудование без оформления документов,- вмешался Рихард.- Я подхожу, спрашиваю, в чем дело, а мне отвечают, что это поручение директора.
Блэксоул бросил на Рихарда взгляд, полный ненависти, и в ответ получил точно такой же.
- Да это, что вчерашнее, это один из людей Ностракоза попросил побыстрей отремонтировать его оборудование. Я же не мог отказать такому человеку,- сказал Блэксоул, выпучив глаза на Мышьяка.
- Нельзя было оформить как положено?
- Да хотелось побыстрей, без волокиты.
- А сколько требуется времени на оформление документов?
- Пять минут,- ответил за Блэксоула Рихард.
Выдержав паузу, Мышьяк продолжил атаку на Блэксоула:
- А что это ты, говорят, ходишь раздаешь всем деньги. Что, хочешь казаться добреньким?
- Какие деньги? Просто у меня попросили в долг, вот я и дал.
- Несколько человек одновременно попросили в долг?
Блэксоул не выдержал. Он злобно выкинул в сторону Мышьяка руку с выпрямленными указательным пальцем и мизинцем, как это принято у бандитов, и прохрипел:
- Че вы мне тут толкаете! Не надо со мной так разговаривать! Я сам так умею!
Мышьяк не зря слыл человеком изворотливым и хитрым. Не проронив ни слова в ответ, он, закурив сигарету "Парламент" и выиграв таким образом несколько секунд для упорядочения мыслей, как ни в чем не бывало продолжил совещание, переключив внимание присутствовавших на поставку нового оборудования и пополнение портфеля заказов. Когда все разошлись, Вольфрам не то с сожалением, не то с облегчением мысленно отметил: "ТЮЗ да и только!"
Мышьяк, покинув "Аргент", прямо из машины связался с Венцлером по телефону.
- Ты был прав: Блэксоул оборзел. Надо его тихонечко приструнить.
- Не легче ли убрать? Он к тому же круглый балда,- стоял на своем Харрис.
- Нет, уволить не получится. Я же тебе говорил о возможных последствиях. Блэксоула надо прижать, лишив его свободы маневра. Ты через Рихарда действуй. Скажи ему, чтобы все вопросы согласовывали с тобой, чтобы без твоего согласия не тратили ни цента. Уловил идею?
- Уловить-то уловил. Но ты уверен, что это поможет делу?
- Пока я ничего другого предложить не могу. Посмотрим, как он поведет себя дальше.
Поговорив с Венцлером, Мышьяк по дороге в свой офис прокручивал в мозгу непонятное для него поведение Вольфрама. "Он наверняка знает, чем занимается Блэксоул,- анализировал Мышьяк,- однако мне ничего не говорит. Может быть, он действительно в паре с Блэксоулом. Не похоже. Хотя, черт его знает: деньги ведь вещь такая - соблазнительная. Да и времена теперь такие, что от халявы никто не откажется. А что я так волнуюсь? Пусть воруют. Не у меня же, в конце концов, крадут. Кроме того, замаранными людьми легче управлять. А если Ностракоз что-то прослышит о воровстве, сегодняшнее совещание сыграет мне на руку. Пусть все течет самотеком, там видно будет".

Для посторонних "Аргент" выглядел респектабельной фирмой с солидными возможностями. От желающих устроиться туда на работу не было отбоя. Но никто из них не догадывался, какой неприглядной жизнью жила фирма. С приходом в нее Цианиды на порядок увеличилась концентрация сплетен, злопыхательства и интриг. Бухгалтерия превратилась в эпицентр злословия, безделья и нервотрепки. Будучи по характеру властной женщиной, Цианида задалась целью заставить плясать под свою дудку весь коллектив, включая Блэксоула, Вольфрама и Рихарда. Вольфрам и Рихард без особых усилий поставили главбуха на место, а Блэксоул, не отличавшийся стойкой волей и не умевший говорить "нет", когда надо было сказать "нет", шел у нее на поводу. Курара без устали чесала языком, Селена заигрывала с любителями разбазаривания семенного фонда, Гафния добивалась бракосочетания с начальником таможенного отдела Калием, низкорослым, очень подвижным и громогласным обладателем "синдрома Наполеона".
Калий и Гафния работали в ликвидированной фирме "Орген", где между ними и зародилось подобие романа. Тогда Гафния была бесформенной толстушкой. Малорослый Калий и объемная Гафния составляли гармоничную пару, объединенную природными недостатками. Мясистое тело Гафнии пришлось Калию по вкусу, и он не жалел денег на обстановку ее квартиры. Когда-то он был женат, имел дочь, но после крупной ссоры с супругой жил отдельно от семьи. Одинокий мужчина - легкая добыча для женщин, даже отдаленно не напоминающих газелеподобную Брижит Бардо. Вначале у Калия были серьезные намерения: он собирался передислоцироваться к избраннице и построить новую семью. Она желала того же, но по привычке не ограничивала свою постель пребыванием в ней одного только Калия. Коллеги по работе и знакомые на стороне нередко навещали толстушку и задерживались у нее до утра. Калий сбавил обороты, объявив возлюбленной, что не сможет спокойно спать в постели-карусели. Она, осознавая, что все, с кем она кувыркалась, имели к ней исключительно паховый интерес, решила удержать Калия. Оптимальное средство для женщин в экстремальной ситуации - изменить внешность. Гафния села на жестокую диету, и через два месяца ее было не узнать. Калий был обезоружен, роман возобновился. Но он не спешил с женитьбой, памятуя о слабости возлюбленной на свое сладкое место, особенно теперь, когда желающих ознакомиться с ее преображенным телом стало существенно больше. С этим полуромантическим ореолом они и пришли вслед за Краузе в "Аргент".
Калий преуспевал, грабя фирму по-своему. Придумывая несуществующие преграды по растаможке импортируемого оборудования и запчастей, он с видом сильно переживающего за общее дело человека выманивал деньги то у Пауля, то у Блэксоула, то у Вольфрама. Единственным, кто не давал ему денег, был Краузе, хорошо знакомый с приемами шустрого афериста. Складывалось впечатление, что Калий работает в пользу кого угодно, только не на благо фирмы "Аргент". После того, как Калий за пятидесятидолларовую работу, запугав Пауля прокуратурой и налоговой инспекцией, выманил у него две с половиной тысячи долларов и прикарманил их, в результате чего работники фирмы остались без зарплаты, Вольфрам поставил перед Блэксоулом вопрос об увольнении жулика, но директор отделался высокопарной демагогией, взяв того под свое крыло.
Вольфрама навязчиво преследовал лейтмотив: "Отсюда надо уходить!" Но уходу мешали обязательства, молча взятые Вольфрамом на себя перед Мышьяком. Кроме того, он чувствовал зарождение смутной привязанности к Селене, одна улыбка которой пробуждала в человеке желание жить и радоваться жизни. Это было странное чувство, смесь неприятия вульгарности Селены и тяготения к ней за ее мягкую и наивную душу. Ветер в ее голове не утихал, но перестал напоминать сквозняк. Она постепенно менялась. Толчком к переменам послужил инцидент с Расмусом Хугом, приглашенным Краузе с завода-изготовителя для, якобы, наведения порядка на складе. В действительности Краузе таким способом предоставлял своим друзьям и нужным знакомым возможность весело и разгульно провести пару недель в Катании: все расходы по пребыванию иностранных специалистов в командировке несла фирма "Аргент" и Венцлер. Хуг сразу положил глаз на стройную ногастую блондинку. Расспросив Краузе о Селене и получив ее недвусмысленную характеристику, новоявленный Казанова решил брать быка за рога. Работники фирмы имели обыкновение обедать в одной столовой, где все и произошло. К Селене обратился Ашдваэс, сообщив, что ее просит подойти Хуг. Она встала и подошла к соседнему столику, за которым вместе с Хугом сидели Краузе и кладовщики: сработала унизительная психология "совка", всегда считающего иностранцев людьми высшего сорта. Селена, не подозревая ничего плохого, обратилась к Хугу:
- Вы меня звали?
- Да,- по-хозяйски громко ответил тот,- у меня на ширинке оторвалась пуговица. Я хочу, чтобы ты приехала сегодня вечером ко мне в гостиницу и пришила ее.
Все, кто были в тот момент в столовой, разразились грохотом смеха. Селена от неожиданности застыла, как вкопанная, залилась краской и не знала, что делать. Подобного хамства не ожидала даже Курара. В ней взбурлило чувство женской солидарности, она быстро подошла к Селене и вывела ее из столовой. На улице Селена разрыдалась и долго не могла успокоиться. Курара, утешая ее, посоветовала обратиться за защитой к Вольфраму. Селена лишь качала головой и, вытирая поминутно сопли, причитала:
- Что я им сделала? За что они так?
На следующий день Хуг зашел в бухгалтерию и, наклонившись над Селеной, повелительным тоном объявил, что ждет ее сегодня в гостинице. Она хотела послать его туда, куда обычно посылают хамов, но, по "совковой" традиции больше всего опасаясь вызвать международный скандал, насколько могла вежливо и сдержанно объясняла чужеземцу, что она замужем и не может принять сделанного ей предложения. Хуг не унимался. Поняв, что инокобель по добру не отстанет, Селена бросилась к Вольфраму. По пути к кабинету Вольфрама она расплакалась и вошла к нему вся в слезах:
- Скажите этому Хугу, чтобы он отстал от меня!
- Что он сделал? Руки распустил?
- Нет еще, но распустит.
- Обнаглели эти иностранцы! Они думают, с нами можно так обращаться?! Скоты! Пойду, врежу ему!
- Нет, нет, врезать не надо! Только скажите ему, чтобы отстал от меня.
- А что он вообще сделал?- умерив эмоции, спросил Вольфрам.
- Не хочу говорить...
- Ты была одна, когда он приставал?
- Нет, сначала это было в столовой, вчера... А сейчас он сидит в бухгалтерии, поджидает меня... Не дает работать...
- Посиди здесь, ничего не бойся, я разберусь.
Вольфрам соскочил с кресла и устремился в бухгалтерию. Увидев Хуга, он попросил его выйти в коридор для разговора.
- У меня к вам имеется убедительная просьба,- начал по-английски Вольфрам,- не тревожить Селену.
- Это вас не касается,- нагло отмахнулся Хуг, глядя на Вольфрама сверху вниз.
- Не надо со мной говорить в таком тоне. Это может плохо кончиться.
- Вы мне угрожаете?
- Если я начну угрожать, действия не заставят себя долго ждать. Вы у нас в гостях. А мы народ гостеприимный. Но не следует злоупотреблять этим.
- Если мне понравилась девушка, я что, не могу пригласить ее на чашку кофе?
- Во-первых, вы приглашали не на чашку кофе, а на что-то другое...
- Вы, я смотрю, неплохо информированы.
- Во-вторых, девушка вам уже ответила...
- А почему вы лезете туда, куда не просят? - Хуг надвигался на Вольфрама.- Занимайтесь своими делами, а я сам решу, кого тревожить, а кого нет.
- В-третьих, меня попросили, в-четвертых, эта девушка - моя,- Вольфрам кипел изнутри, но сдерживал напрашивавшийся правый боковой в челюсть иностранца.
Выражение лица Хуга изменилось. Он, натужно улыбаясь, отступил на полшага назад и сказал:
- У вас такой взгляд, как будто вы хотите прямо здесь меня зарезать. Я все понял. Эта девушка меня больше не интересует.
- Спасибо за понимание.
- Позвольте спросить. А ту, что сидит напротив вашей девушки, я могу пригласить?
- И та девушка тоже моя.
- О'кей, больше вопросов нет.- Хуг, бравурно насвистывая лишь ему известную мелодию, ретировался. До окончания своей командировки он обходил бухгалтерию стороной.
- Вы поговорили с Хугом?- спросила Селена, как только Вольфрам открыл дверь своего кабинета.
- Да.
- И что?
- Все, он больше не будет тебя обижать.
- А что вы ему сказали?
- Пришлось сказать, что ты - моя девушка. Иначе бы он не отстал.
- Хорошо,- сказала Селена, задумчиво глядя в окно.
Глаза ее погрустнели.
- О чем думаешь?- невольно спросил Вольфрам.
- Да так... Я не пойму, почему здесь такое отношение ко мне.
- К человеку относятся так, как он позволяет относиться к себе.
- Но я такая. Я везде себя так вела, но никогда мне не хамили. Может быть, я слишком раскрепощенная, открытая? И люди это неправильно понимают?
- Прошу тебя, будь внимательней к себе и веди себя осторожней.
- Я не знаю, как мне дальше здесь работать.
- Просто работай и не отвлекайся на игры вокруг тебя.
Селена в приподнятом настроении вернулась на свое рабочее место.
А Вольфрам, проследив взором за выплывавшей из кабинета попкой Селены, с трудом сдержал порыв поплыть вслед за ней. "Мистика какая-то!- сказал он себе.- Блэксоул был прав, и впрямь отвлекает, не дает сосредоточиться". Селенина попка - предмет не меньших мечтаний, чем ее ноги. При ходьбе эти ягодички не ограничивались вертикальными движениями сверху-вниз и снизу-вверх, а продолжали при каждом шаге поочередно нежно колыхаться, подрагивать и покачиваться в горизонтальном направлении, подобно аккуратному овечьему курдючку. Наиболее точное слово, характеризующее подобное явление, в свое время нашел Пушкин. Описывая спящую на руках Руслана Людмилу, поэт обогатил русскую словесность фразой "...и сонных персей волнованье". И это слово "волнованье" так наполняет рот произносящего его, так объемно и живо рисует свежую девичью грудь, упруго и мягко подрагивающую по очерченному естеством кругу! Используя находку Александра Сергеевича и применив ее к ягодичкам Селены, Вольфрам не удержался от четырехстопноямбной поэзы "Плывущей попки волнованье".
Он заставил себя переключить свое внимание, иначе и в самом деле мог уплыть вслед за "волнованьем". Ему вспомнилось, что через несколько дней наступит четвертый год со дня вознесения в заоблачную высь Регины, что он так давно не был на ее могиле, что за всеми аргентовскими сплетнями, интригами и провокациями потерял нить, связывавшую его с успокоившейся душой Регины. "Бездарные люди превращают в бездаря и самого одаренного, если он не сопротивляется им и их пагубному втягиванию в болото собственной ничтожности и никчемности. Так дальше нельзя,- думал он,- я пропадаю, я деградирую, я втянулся в непонятные мне игры. Они же погубят меня, эти, мнящие себя сливками общества, пресмыкающиеся... У меня, кажется, было что-то нарифмованное на эту тему..." Вольфрам вспомнил стихотворение, написанное им год спустя после кончины Регины.

Эту жизнь я уже промотал,
В непонятные игры играя.
Ты простишь ли меня, дорогая?-
Но банкрот я, и кончился бал.
Я не шулер. Но хваток азарт!
И в игру я был втянут коварно;
И в раскладе убийственном карт
Я увидел - попытка бездарна.
Но азарт - как взбесившийся конь!-
И я новую делаю ставку:
Все, что было, поставил на кон;
Вновь расклад и... о, дайте удавку!
Но насмешливый гул казино,
Эти самодовольные туши,
Напоив меня терпким вином,
Предложили поставить мне душу.
О, пьянящий азарт! И на кон
Полетела душа без оглядки...
Эх, увы, не Есенин я: он
Лишь на женщин да зелье был падкий.
И ликующе-зло банкомет
Разметал роковую колоду...
Ну а дале все просто: я - мот.
Даже сил нет повыть на погоду.
Дорогая, хоть слово скажи;
Не казни в эту пустошь и стужу:
Ведь тобою любимую душу
Промотал я, играючи в "жизнь".

"Если я останусь здесь, точно промотаю душу,"- вздохнул он. Вспоминая Регину, Вольфрам невольно сравнил ее с Селеной. Вдруг будто что-то щелкнуло у него в мозгу, и он, не веря своей догадке, встал и судорожно зашагал по периметру кабинета. Так много схожего между Региной и Селеной предстало ему. Он даже подумал: "А может, это Регина вернулась ко мне в облике Селены?" Рост, стройность, оcанка, тембр речи, отдельные жесты тонких рук и почти детских кистей, внутренняя тяга к нему и потребность в нем Селены навели на Вольфрама романтический туман прорастающей веры в воскрешение и возвращение Регины. "Не сходишь ли ты с ума?- спросил он себя.- В бесконечной пустыне изнемогшему страннику часто являются миражи. Возможно и здесь, в человеческой пустыне "Аргента", тебе привиделся призрак Регины в воплощении Селены?" С его лба и висков потекли щекочущие струйки пота. В кабинете было душно. Напольный вентилятор пытался расшевелить застывший воздух, но Вольфрам, словно огражденный невидимой непроницаемой стеной, задыхался от собственного, накатившегося воображением волнения и, спасаясь от удушья, выскочил в коридор.
Стоя в пустом коридоре, Вольфрам ощутил наплыв грусти и хандры. Ему захотелось бросить все к чертовой матери и уйти, куда глаза глядят. Он так бы и поступил, если бы не догадка о романтическом предназначении Селены. Он решил подождать, присмотреться к ней пристальней. "Уйти я всегда успею,- подумал он.- А вдруг Селена - моя судьба, а я этого еще не понимаю? А может быть, она - мой рок? Если так, еще лучше. Погибну так погибну! Внезапная смерть рядом с такими ногами в тысячи раз предпочтительней мучительной ежедневной деградации в атмосфере гниющего "Аргента".


XI

Уже третий месяц работники фирмы сидели без зарплаты. Цеховские во главе с Блэксоулом и Рихардом без устали мошенничали и набивали свои карманы. В кассу поступала лишь десятая часть выручки. Работники, не имевшие прямого доступа к наличным деньгам и по этой причине не могшие их украсть, нервничали и вскипали завистью к тем, кто бесился с жиру. Обстановка накалялась. Назревал взрыв эмоций и взаимных упреков. Гафния решила на всякий случай подстраховаться. Проходя мимо окна бухгалтерии, она проинформировала болезненно любопытную Цианиду:
- Иду к Вольфраму "стучать".
- А о чем "стук"?- загорелась главбух.
- Нет, ну так же нельзя!- затараторила Гафния.- Кто-то деньги делает, обжирается, а кто-то пашет и не хрена с этого не имеет! Зарплату не дают, "налом" не делятся, у меня уже на проезд денег нет. Вот завтра я не знаю, как доберусь до работы. Дома в холодильнике шаром покати. Да что это такое?! Здесь фирма или шарашкина контора?!
- Вот именно!- подхватила Цианида.- Вчера цеховские опять в кассу гроши принесли. Я им говорю: есть приказ директора, клиенты сами должны оплачивать в кассу, почему вы за них сюда приходите, а они побежали жаловаться Блэксоулу, и он подходит к кассе и орет в окошко, чтобы мы не лезли не в свое дело. А мы ему: ведь вы же сами подписали приказ, да и Вольфрам требует от нас его строгого соблюдения. А Блэксоул вдруг опять заорал: да кто он такой, этот ваш Вольфрам?! Делайте, как я говорю! Я - Блэксоул! Я сказал!
- Блэксоул вообще оборзел, делает, что хочет...
Гафния, приободренная Цианидой, живо обрисовала Вольфраму ситуацию в цеху и в кассе, не умолчав и про "левые" дела Блэксоула, и попросила денег взаймы. Вольфрам молча выслушал "стукачку", успокоил ее общими словами, мол, со временем все утрясется, упорядочится, и дал ей в долг прошенную сумму.
Возвращаясь от Вольфрама, Гафния в то же окно сообщила бухгалтерии:
- Все, "отстучалась"!
- И что он сказал?
- Да что он может сказать? Говорит, что скоро все поправится.
- И все?- разочарованно выдохнула главбух.
- И все. Главное, я проинформировала руководство, чтобы потом ко мне не было претензий, дескать, я видела и молчала.
- Ах вот почему ты к нему ходила!- заключила Цианида.
В обеденный перерыв Вольфрам зашел в бухгалтерию. Девочки ели лепешку с зеленым луком и баклажанной икрой.
- Вы что, в вегетарианцы записались?
- Тут в кого хочешь запишешься!- с упреком ответила за всех главбух.- Зарплату не выдают, на обед денег нет. Вот и питаемся, чем Бог послал.
- Вон цеховские каждый день в крутую столовую ездят,- вставила Курара,- а мы тут сухари сосем...
Вольфрам молча вышел из бухгалтерии, позвал своего водителя, дал ему денег и со словами: "Привези девкам что-нибудь из столовой" отправил его за едой. После обеда сытая и восторженная бухгалтерия в полном составе отправилась к Вольфраму и благодарно расцеловала его, оставив на его щеках отпечатки губной помады пяти оттенков. На следующий день Курара как бы в шутку намекнула Вольфраму, что вчерашнее угощение неплохо бы повторить. Обед повторился и в этот день, и на следующий, и повторялся до тех пор, пока фирма не рассчиталась с долгами по зарплате.
Вольфрамом руководила не только жалость, но и память о далеких днях детства, когда ему пришлось голодать. Тот эпизод запомнился Вольфраму не только из-за голода. Тогда он впервые в жизни лицом к лицу столкнулся с предательством. Родители, уехавшие работать в областной центр, оставили его в интернате. Однажды третьеклассники Вольфрам и Тантал, сбежав во время тихого часа из палаты, укрылись за зданием учебного корпуса и тайно докуривали бычки "Примы", брошенные старшеклассниками. В это время появился ученик пятого класса Скандий. Он потребовал отдать ему бычки, и в ответ услышал классический русский посыл. Возмутившись, Скандий решил проучить зарвавшихся молокососов. Назревала драка. В интернате по неписаным правилам было принято драться один на один, до первой крови. Запрещалось бить в лицо. Победителем считался тот, кто клал противника на лопатки и удерживал в таком положении до счета десять. Первым в схватку вступил Тантал. Он легко свалил задиру и прижал его к земле. Вольфрам начал считать: раз, два, три... На счете пять Скандий внезапно ударил Тантала головой в лицо и навалился на него: Тантал был ошарашен неожиданным нарушением правил. Вольфрам вмешался в драку, схватив Скандия за волосы и потянув его на себя. Тантал вновь прижал пятиклассника, но уже лицом к земле и хорошенько надавал ему тумаков. Скандий долго плакал, утирая окровавленный нос и угрожал отомстить обидчикам. Той же ночью в палату, где спали мальчики третьего класса, бесшумно вошли восемь однокашников Скандия и в темноте минут пять молотили Вольфрама завязанными в узел мокрыми полотенцами. Сопротивляться было бесполезно, одна надежда была на товарищей. Но на выручку никто не пришел. И больше всего потрясло Вольфрама, что безмолвным и безучастным оставался и Тантал. Устав махать самодельными палицами и боясь появления дежурного воспитателя, ночные герои ушли восвояси. Тантала не тронули. Избитый Вольфрам лежал, свернувшись калачиком, и молча плакал. Плакал не от боли, не от обиды на товарищей, он плакал от предательства Тантала, которого считал своим лучшим другом. Это был первый чувствительный в прямом и переносном смысле урок, преподнесенный Вольфраму жизнью. У него будет еще много подобных уроков, но этот останется в памяти на всю жизнь. Он накрыл голову подушкой, стараясь отключиться, отгородиться от окружающего мира. На смену слезам скоро пришел сон. Вольфраму приснились слова дяди Кобальта, однажды навестившего племянника в интернате: "Если тебя кто-то ударит, не беги и не плачь. Обязательно дай сдачи. Иначе тебя будут бить постоянно. Никогда никого и ничего не бойся. Сам первым не начинай, но ударившего тебя не оставляй без ответа, даже если он сильнее". Утром Вольфрам проснулся готовым к бою. К бою один против всех: Тантал как друг для него больше не существовал. Проходя по коридору учебного корпуса мимо комнаты пятого класса, Вольфрам услышал издевательский голос одного из членов ночной компании: "Ну что, получил? Сегодня жди повтора". Бросившись к нему, Вольфрам резко ударил его кулаком в нос. Хлынула кровь. Коридор оглушил дикий рев. На вопросы воспитателей, за что ударил, Вольфрам не отвечал. Отсидев положенный срок в изоляторе, Вольфрам вышел на свободу и был мгновенно окружен группой захвата из пятого класса. Вольфрама поколотили так, что он вновь попал в изолятор, но уже в качестве пациента. На следующий же день после излечения Вольфрам увидел на скамейке одного из банды заговорщиков. Вольфрам схватил первый попавшийся булыжник, подошел к своему обидчику и треснул того по голове. Сидевший рухнул на землю. Врачи поставили диагноз - сотрясение мозга. Все понимали, что Вольфрам будет продолжать мстить. Учительский совет во избежание худшего решил исключить Вольфрама из интерната. Вызвали из областного центра родителей, а его самого в наказание оставили без еды. Тот голод Вольфрам запомнил навсегда. Этот случай из детства и вспомнился Вольфраму, когда он увидел голодающих бухгалтеров.
А родители тогда как-то сумели замять скандал, и мститель был оставлен в интернате. Вольфрама больше никто не трогал: перспектива получить булыжником по голове настроила всех на дружелюбный лад.

Весна 1998 года сворачивала свои дела в этом самом грешном из миров. "Аргент" жил своей мелочной, подленькой жизнью. Софирменники все так же не унимались в стремлении сожрать друг друга живьем из-за куска хлеба и места под Блэксоулом. Особенно усердствовал завскладом Ашдваэс, ежечасно ожидавший падения Вольфрама в надежде занять его кабинет. Как-то в разговоре Курара проболталась Вольфраму о том, что Ашдваэс спит и видит во сне его место. Поведение претендента подтверждало его намерение, и Вольфраму приходилось следить за каждым своим шагом, дабы не оступиться и не дать Блэксоулу благоприятный шанс к чему-нибудь придраться.

- Шеф, что будем делать?- спросил Блэксоул.
- С чем или с кем?- Вольфрам насторожился.
- И с зарплатой, и с людьми...
- Зарплату надо выдать, тогда и люди успокоятся.
- Так в этом-то и проблема: денег же нет. Вот где мы возьмем деньги? Люди не могут долго без денег, - наседал Блэксоул.
- Надо сокращать штаты. По моим прикидкам, нам достаточно двадцати пяти, максимум тридцати человек. А у нас сейчас их пятьдесят три, и половина бездельничают.
Блэксоул понял упрек в свой адрес. Как ни противились Вольфрам и Рихард, он раздул штаты до абсурда, выполняя поступающие со всех сторон просьбы трудоустроить праздношатающихся лоботрясов и непригодных к труду обормотов. Родственники, алкаши, бывшие зэки, сутенеры, базарные торговки, уволенные с других предприятий и им подобные стали в "Аргенте" привилегированной кастой, крышуемой жуликоватым директором.
- Сокращать не надо. Пусть работают, - пробурчал Блэксоул.- Шеф, лучше сделайте так. Соберите весь коллектив и объявите, что прежнюю зарплату мы платить не можем, и поэтому всем определяется оклад в двадцать долларов. Кто хочет работать на эту зарплату, пускай остается. Кто не хочет - может искать себе другую работу.
- Блэксоул, такие судьбоносные объявления - прерогатива первого лица. Сделайте это сами.
- Да че, какая там пр... прегро... ну, то, что вы сказали.
- Прерогатива.
- Да. Вы - второй человек в фирме, так что никаких преригтив...
- Прерогатив.
- Вот именно!
- Нет, я не уполномочен делать подобные заявления.- Вольфрам решил проверить истинность намерений директора.- - Более того, я считаю, резать зарплату не следует. Я много раз проводил сокращения штатов, повышения и понижения окладов, поэтому знаю, чем все это оборачивается. Допустим, принято решение об уменьшении зарплаты на тридцать процентов. Это только кажется, что все теряют в равной мере - тридцать процентов. Но те, у кого зарплата, допустим, пятьсот долларов, лишаются ста пятидесяти долларов, а стодолларовые работники - всего тридцати долларов. Разницу видите? Сто двадцать долларов. Тут такое начнется! А ваше предложение о всеобщей двадцатидолларовой зарплате - это вообще катастрофа. Один потеряет восемьдесят долларов, другой - четыреста восемьдесят! И к тому же абсурдно уравнивать в зарплате работников разной квалификации. Поэтому объявляйте сами. Я не самоубийца.
"И ты с такой башкой торчишь здесь?! - невольно завистливо подумал Блэксоул. - Если бы у меня так варил котелок, я бы сидел где-нибудь в верхах".
Никаких собраний и объявлений не было ни в тот день, ни в последующие. Вольфрам недоумевал - к чему тогда были все эти разговоры? Похоже, Блэксоул снова пытался его подставить. "Что я ему сделал плохого? Его не подсиживаю, недоумков его обучаю работе, держу язык за зубами, в его дела не лезу, в долю не прошусь,- что ему еще надо?! Почему свою ненависть к Мышьяку он автоматически переносит на меня? Да и Мышьяк ему ничего плохого не делал. А этот "поливает" всех подряд. Неужели алчность доводит людей до такого состояния, что они не видят очевидного добра, делаемого им другими людьми?"

В кабинет вошла Селена. Она была одета неожиданно скромно, отчего ее красота приобрела целомудренный оттенок. В последнее время только ее улыбка и заставляла Вольфрама приезжать на работу.
- Вольфрам, как ваши дела?
- Хху... Э-э-э... Ххорошо,- спохватившись, ответил он.
- Вы что-то другое хотели сказать,- улыбнулась Селена.
- Нет, тебе показалось. Ты ко мне по делу али как?
- Нельзя просто так зайти?
- Можно.
- Вам опять кто-то настроение испортил?
- Да здесь, по-моему, все только этим и занимаются.
- А вы не обращайте внимания.
- Я уже не могу здесь. Надо уходить...
- А вас Мышьяк не отпустит.
- Почему ты так думаешь?
- Кто-то же должен смотреть за всем этим бардаком.
- Да-а... бардак здесь основательный. Я даже не предполагал, что в такой солидной фирме можно так работать. Я думал: немецкий педантизм, немецкий порядок... А на деле? А, ну их к черту! Давай поговорим о чем-нибудь другом.
- О чем?
- О любви, например.
- А она разве существует?
- Конечно!
- Я в нее не верю.
- Ты никого не любила?
- Нет.
- Ну как же? Мальчики встречаются с девочками...
- Ага, переспят и больше не встречаются.
- А как у тебя с мужем?
- Он-то меня любит, просто умирает...
- А ты?
- Я... да я так...
- Позволяешь ему любить себя? Это жестоко. Но я не могу поверить, что ты никогда не любила, пусть не мужа, но бывает же первая детская любовь. Такая чистая, наивная, глупая...
- А любовь всегда глупая.
- Если взаимная и настоящая - это уже не глупость.
- Каждый судит по-своему. По правде говоря, в школе я любила одного мальчика, с ума сходила, мечтала о чем-то, как дура... А он, оказывается, встречался с моей подружкой, и они вместе смеялись надо мной... С тех пор я поняла, что любовь - это ерунда.
- Первая любовь редко бывает взаимной и, как бы это сказать, безошибочной. Все проходят через это. Но потом влюбляются вновь.
- А я решила больше не влюбляться.
- Теперь я понял. Ты, позволяя мужикам любить тебя, мстишь всему мужскому полу за ту, первую, неудавшуюся любовь. Так?
- Не зря все говорят, что вы в фирме самый умный.
- Кто это говорит?
- Все говорят.
- А ты как думаешь?
- Вы не такой, как все.
- Ну и ты не такая, как все.
- Смеетесь?
- Да Боже упаси!
Зазвонил телефон. Блэксоул приглашал Вольфрама к себе в кабинет. Вольфрам, проходя мимо Селены, тыльной стороной ладони нежно погладил ее по щеке, сказав:
- Ладно, иди к себе. Потом поговорим.
Не успел он перешагнуть порог директорского кабинета, как Блэксоул заявил:
- Не на того дядю работаем.
- Что опять случилось?- Вольфрам приготовился к очередной западне.
- Людям зарплату платить надо, а чем? Краузе в цеху делает, что хочет, Пауль с Харрисом там, за границей хапают, Мышьяк их всячески прикрывает. Короче, все обделывают Ностракоза. На фиг нам работать на них? Меня сюда посадил Ностракоз, и мне эти Мышьяки и Харрисы до одного места. Давайте напишем Ностракозу о том, что здесь вытворяют иностранцы и Мышьяк.
- Я уже говорил раньше,- сдерживая бешенство, сказал Вольфрам,- против Мышьяка я ничего делать не буду. И писать тоже. Он мне всегда делал добро. Так что давайте к этой теме больше не возвращаться.
Ответ Блэксоулу не понравился. Лицо его потемнело, налившись кровью, щеки обвисли. Он никак не мог избавиться от присутствия Вольфрама в фирме и кураторства Мышьяка. Хотя Вольфрам и не мешал директору в его делишках, Блэксоула раздражал сам факт существования рядом образованного и умного Вольфрама, на фоне которого он выглядел дилетантом и глупцом. Вольфрам знал это и старался не усугублять комплексов Блэксоула. Но, видимо, у него это плохо получалось, коль Блэксоул не прекращал свои замаскированные атаки.
У Вольфрама окончательно испортилось настроение. Бесконечные, исподтишка устраиваемые подлянки директора выбивали его из колеи, из равновесия. "Да, в конце концов, на хрен мне все это надо!- эмоции хлынули в мозг.- Надо, наконец, поговорить с Мышьяком откровенно. Буду просить освободить меня от этого гнуса". Вольфрам позвонил Протактинии узнать, у себя ли Мышьяк.
- Нет, он уехал куда-то на средиземноморский курорт,- сказала она.
- Когда?- разочарованно спросил Вольфрам.
- Два дня как уехал.
- Не везет - так не везет!
- Что, срочное дело?
- Да уже просроченное. А когда вернется, не знаете?
- Недельки через две.
- Придется ждать. Ладно, гуд бай.

Проблемы наваливались на Вольфрама, не давая ему успокоить нервы и душу. Душа металась от растущей тревоги за Селену, легко увлекаемую в порочные игры то подружками по бухгалтерии, то подручными Блэксоула и Краузе. Ребята были нацелены на Селену так же, как стрелы персов - на окруженных у Фермопил спартанцев. Ожесточенные бои за проникновение в тайное тайных Селениного подземелья доводили атакующих до сумасбродства и трудовой деморализации. Селена героически отбивалась, но Курара и Гафния постоянно капали ей на мозги, уговаривая быть попроще и не ломаться. Осаждавшие хрупкую крепость не унимались, и тогда на подмогу державшей круговую оборону красавице поспевал рыцарь Ордена Любви, последний романтик "Аргента" Вольфрам. У наблюдавшего за гормональными бурями в стенах фирмы Вольфрама складывалось впечатление, что в городе не осталось ни одной особи женского пола. Иначе невозможно было объяснить не утихающий разгул страстей вокруг Селены, имевшей несчастье родиться девочкой в республике, где животная страсть возбуждается жарким невоздержанным климатом. Магия ее ног, едва прикрытой ловушки и отчетливо видимое постельное предназначение вывели чрезвычайно соблазнительную топ-модель в категорию центра, вокруг которого по мыслимым и немыслимым орбитам кружатся объекты и субъекты, бессильные вырваться из поля его порочного притяжения.

Июнь и июль 1998 года прошли относительно спокойно: казалось, Блэксоул временно отказался от интриг против Вольфрама. Случилось это не потому, что Блэксоул образумился и проникся дружескими чувствами к своему заму, а потому, что Вольфрам использовал прием, часто применяемый в империи Ностракоза. Еще работая в фирме "Аргон", Вольфрам заметил, что абсолютно далекие от Ностракоза люди, дабы придать вес собственной персоне, время от времени рассказывают друг другу и окружающим зевакам байки о своей близости к боссу. Каждый из них, выдавая себя за "правую руку Ностракоза" (на левую почему-то никто не соглашался), с многозначительным видом сообщал, что его вызывал "Братан" для выполнения конфиденциального поручения, или, сильно увлекшись, гнал, что вчера сидел за одним столом с боссом, в подтверждение чего рассказывал какую-нибудь подробность, услышанную в потоке многочисленных сплетен о Ностракозе и его родне. Удивляли Вольфрама не столько "свистуны", а слушавшие и верившие им слабоумные людишки, шептавшиеся после о высоком иерархическом положении той или иной особы, приближенной к императору. А сам император даже не догадывался, сколько у него расплодилось правых рук. Коль уж Блэксоул не понимал человеческого языка, Вольфрам стал разговаривать с ним на языке, более ему понятном. На следующий же день после разговора с Протактинией Вольфрам в беседе с Блэксоулом, улучив момент, вставил информацию об уехавшем на отдых к Средиземному морю Мышьяке. Блэксоул не знал об этом. "Подобную информацию обычно доверяют очень близким людям,- подумал Блэксоул.- Значит, они между собой тесно общаются. Мне Мышьяк ничего не сказал об отъезде, а его посвятил. Черт, надо притормозить и быть с ними поосторожнее". Временно обезопасив себя от директора, Вольфрам углубился в анализ деятельности фирмы. Полугодовые итоги бросили его в пот. "Мы же на грани банкротства!- заволновался он.- И никому нет до этого дела! Надо срочно поднимать вопрос!" Он стал готовить обширный отчет о деятельности фирмы.

Блэксоул, оставив Вольфрама в покое до лучших времен, перенацелился на Краузе. Группа работников цеха, за исключением предателя Лантана, хранила верность своему учителю и наставнику. Директора, возомнившего себя властелином Вселенной, раздражало профессиональное превосходство немца. Блэксоул даже подумывал подговорить одного из своих знакомых в министерстве иностранных дел придумать причину, чтобы не продлевать Краузе визу и таким образом избавиться от него. Но, боясь огласки и принимая во внимание известность Краузе в деловых кругах республики, Блэксоул не решился реализовать подковерный замысел. По совету Блэкинсайда он приступил к переманиванию людей Рихарда на свою сторону. Предоставляя им "левую" работу, потворствуя воровству, впрыскивая в мозги цеховских негативные отзывы об иностранце, директор постепенно вбил клин в казалось бы прочную команду. Держались за Краузе только Цезий и Радон. Братья решили провести на них психологическую атаку. Блэкинсайд зачастил в фирму и, заложив руки за спину, расхаживал по ее территории, подобно петуху, хозяйски осматривающему свои владения в курятнике. Намекая на особое поручение, данное ему Ностракозом, он угрожающе посматривал на работников фирмы, стремясь нагнать на них трепет и дрожь. Частично добившись желаемого, он приступил к реализации домашней заготовки. На глазах у всех цеховских он подозвал к себе Алдаша, помощника мастера и, в припадке самоспровоцированного гнева, злобно матерясь, несколько раз ударил его по голове. По совместительству Алдаш являлся двоюродным племянником братьев, но в фирме об этом не знали. Предварительно участники шоу обговорили подробности "показательного избиения" в "Аргенте". Спектакль удался. Досель колебавшиеся перешли на сторону директора. Отдельное театральное представление было разыграно и для сотрудников офиса. Блэкинсайд неожиданноу начал уделять повышенное внимание Гафнии. На людях он демонстративно приобнимал бывшую толстушку за талию, снисходительно выслушивал ее придурочное хихиканье и позволял ей провожать себя до автомобиля. Это дурацкое шоу подействовало на умственно и духовно нищих обитателей несчастной фирмы так же, как фокусы Копперфилда на толпу жаждущих зрелищ зевак. Кто-то завидовал Гафнии, кто посмеивался над Калием, кто внушал Селене, что у нее-то гораздо больше шансов завоевать расположение Блэкинсайда, стоит лишь ублажить его плотскую страсть.
Пока сотрудники развлекались, Вольфрам тщетно искал выхода своему возмущению. Только он понимал, какие последствия в ближайшем будущем ждут цех и фирму в целом.
XII

Закончив отчет, Вольфрам ужаснулся выводам. Нигде прежде он не видел подобных результатов. Он понимал поведение Блэксоула, поставившего себе цель нахапать как можно больше; понимал и Краузе, не сумевшего перестроиться после "Оргена", где его зарплата не зависела от финансового состояния фирмы, ибо труд его оплачивался заводом-изготовителем; понимал и Мышьяка, не знавшего истинного положения дел: Блэксоул ему врал, а Вольфрам хранил молчание; понимал и Ностракоза, который был так же далек от дел в фирме, как царь - от положения дел в дворцовой кухне. Но Вольфрам не понимал Харриса Венцлера, на пятьдесят процентов владельца фирмы. Венцлера разоряли и обворовывали на его же глазах, а он, как зомбированный, выполнял все требования Блэксоула по выдаче ему наличных долларов. Наемный работник - управленец Блэксоул - должен был обеспечивать стабильную прибыльную работу вверенного предприятия, выполняя указания учредителей. Вместо этого через Блэкинсайда он вешал лапшу одному учредителю - Ностракозу, а из второго высасывал все, что мог, не забывая упрекать его в недостаточности выделяемых средств и подозревая его в воровстве. Одновременно с этим он строил наполеоновские планы по захвату имущества фирмы. Подобного менеджмента - когда хозяин пляшет под дудку своего подчиненного - не встретишь и в самом абсурдном сновидении.
У Вольфрама раскалывалась голова. Цифры, сведенные в несколько вариантов таблиц, упрямо и настойчиво утверждали, что расходы намного превышают доходы, что деньги, потраченные на раскрутку фирмы, никогда не будут возмещены, что, если вести дела и дальше таким же макаром, в пору закрывать хозяйство и идти по миру с протянутой рукой.
Убрав бумаги подальше от чужих глаз, Вольфрам не придумал ничего лучшего, как пойти в кабак и залить мозговые извилины отупляющим алкоголем. Подвальные помещения зданий в Капите были превращены в рестораны. В один из таких подвалов и спустился Вольфрам, надеясь насладиться пьяным одиночеством. Но не успел он осушить первую рюмку, как к нему подсели две девицы, искушенные, как ему показалось, в консумации. Завязалась непредвиденная беседа.
- Я, по правде говоря, хотел провести сегодняшний вечер в безлюдной пустыне,- начал разговор Вольфрам,- но, видимо, высшие силы распорядились скрасить мое одиночество обществом таких прелестных дам.
- Очень приятно слышать приятные слова от приятного человека,- заученно сказала блондинка.
- Давайте забудем про консумацию и поговорим просто как люди. Прежде всего нам следует познакомиться. Меня зовут Вольфрам.
- Сабина,- представилась брюнетка.- А мою подругу зовут Изабелла.
- Очень рад. Теперь надо выпить за знакомство.
Девушки лишь пригубили бокалы, Вольфрам же одним махом опрокинул в себя сто грамм водки.
- Если позволите спросить, хотелось бы узнать род ваших занятий,- не выходя из образа, сказала Изабелла.
- Девушки, я же просил без протокола!
- Извините, это по привычке.
- Вы лучше скажите, как вы пришли к своей профессии? У вас у обеих на лбу блестит высшее образование...
- А вы не из простаков,- восхищенно заметила Сабина.- Вы же видите нашу жизнь. За высшее образование платят по низшему разряду. Мы же родились не для того, чтобы ковыряться в мусорных ящиках.
- И не для того, чтобы умереть голодной смертью,- добавила Изабелла.- Я по диплому искусствовед, Сабина - филолог. Нет ни приличной работы, ни достойной зарплаты. Уже все деревья обвешаны лапшой о прекрасном будущем, а о настоящем ни слова.
- А разве вам разрешается затрагивать тему политики?- удивленно спросил Вольфрам.
- Но вы же сами просили поговорить по-человечески!- недоуменно воскликнула Сабина.
- Ах, да. Раз по-человечески, давайте уже пить, а не нюхать. Хорошо?
Все трое выпили до дна. Разговор оживился. Изабелла продолжила атаку на политику:
- Вот скажите, может ли настать прекрасное будущее, если большинство населения живет впроголодь?
- Это сегодня так, а завтра под мудрым руководством Верховного Работодателя мы попадем туда, куда нас зазывают,- Вольфрам улыбнулся.
- Нас и коммунисты зазывали в светлое будущее, вот мы и пришли,- усмехнулась Сабина.
- Мы не дошли, просто не успели. Перестройка помешала с ускорением и гласностью. А в такие дали надо идти не спеша и молча. Мир услышал, куда мы идем, и от зависти вставлял нам палки в одно место. И вот вам результат: мы идем практически туда же, но не социалистической, а капиталистической дорогой.
- А если к тому времени народ вымрет?- глядя в глаза Вольфраму, спросила Изабелла.
- Полностью не вымрет.- Вольфрам философски закатил глаза.- Останется толстощекая элита. Вы видели наших чиновников? Какие у них животы! Какая осанка! А какие манеры и речи! Как они переживают за укрепление независимости, как трудятся в жире лица за свое благосостояние! Они выживут! Если, конечно, друг друга не перегрызут...
- А куда смотрит Верховный Работодатель?- наивно спросила Сабина.
- Вперед!- Вольфрам рукой по-ленински указал направление.
- Пока он смотрит вперед, мы все катимся назад. Ведь Верховный Работодатель должен смотреть не только вперед, но и вокруг себя.
- А он и смотрит, будучи на страже демократии. Вот, например, увидел, как один из министров построил скромный домик в двести комнат, тут же рассказал на всю страну по телевизору. И теперь министры строят жалкие двухэтажные лачужки, реже трехэтажные, в каких-нибудь десять-пятнадцать комнатенок с невзрачными подвальными саунами и бассейнами да с подземными гаражиками на пять-шесть автомобильчиков иностраненького производства.
- А на какие шиши, сказано не было?- прикуривая сигарету с ментолом, вставила Изабелла.
- Известно, на какие: на зарплату и на премиальные.- Вольфрам еле сдерживая смех, предложил тост "за ожирение отупевших".
Когда очередная порция алкоголя влилась в собеседников, Сабина, хитро прищурясь, спросила:
- А вы случайно не из этих, с погонами?
- Что, похож?
- Да в том-то и дело, что не похожи.
- Тогда зачем вопрос?
- Так, просто спросила.
- Спросите что-нибудь другое.
- Хорошо, спрашиваю. Лично я не понимаю, почему мы так живем? Вроде мы уже свободны, общаемся со всем миром, а прогресса и улучшения не видать.
- Как говорится, вопрос, конечно, интересный. Мне кажется, дело здесь не столько в экономике, сколько в психологии.
- Объясните,- попросила Изабелла.
- Объясняю. Вы имеете представление о наших чинушах, министрах, банкирах, налоговых инспекторах?
- В общих чертах... смутное...
- А о наших гаишниках?
- Более-менее.
- Очень хорошо. Вот вам конкретный случай. Одного моего знакомого остановил гаишник. Проверив документы и машину и не найдя, к чему придраться, гаишник сказал: "Ну, сколько вы мне отстегнете?" На вопрос: "За что?" блюститель дорожного порядка ответил вопросом: "Что, нет уважения к тому, что я здесь стою?" Логику уловили?
- Уловили. Водители должны отстегивать ему просто за сам факт его стояния на перекрестке,- резюмировала Сабина.
- Совершенно верно.- Вольфрам подозвал официанта, попросил принести еще закуски и обновить бутылки, после чего продолжил.- Точно такая же психология у чинуш всех рангов и категорий. Представьте себе самочувствие чинуши, у которого перед носом бизнесмен или предприниматель просто, не спрашивая у него разрешения, конвертирует национальную валюту и уносит доллары. Заметьте, заработанные доллары. Неужели вы думаете, этот чинуша сможет спать спокойно? Ни в жисть. Он думает: я вот сижу здесь и ничего не имею, а эти спекулянты шуруют доллары. Я должен решать, разрешить ему проконвертировать или нет. Я власть или не власть? И чем выше сидит чиновник, тем сильнее в нем развито чувство собственного величия. Если все будут конвертировать, не спрашивая разрешения у представителей власти, как это принято во всем цивилизованном мире, наши чиновники заболеют от тщетных усилий найти ответ на вопрос: а зачем тогда нужны мы? И вот, чтобы не чувствовать свою физическую ненужность, власть и напоминает ежедневно о себе, блокируя жизненно важные артерии. Я одно время работал во властной структуре и видел много чиновников, которые сознательно завязывали на себе все вопросы, хотя и не справлялись с ними, зато страховали себя от возможного появления мнения, что могут обойтись и без них. Таких людей беспокоит не сколько вопросов решается и как, их волнует, чтобы вопросы решались через них. Важен процесс, а не результат. Поэтому-то у нас кругом бардак.
- Я так поняла, Верховный Работодатель не выпустит бразды правления из своих рук?
- А зачем? Это же глупо. Если ты находишься у власти, ты должен держать ее. Кому нужен владыка, который ничем не владеет. Да и потом, разве есть альтернатива?
- Альтернатива всегда найдется.
- Может быть и найдется... позже.
- Но ведь есть сроки пребывания в должности и ограничения по выборам.
- У нас такой менталитет - Верховный Работодатель уже не сможет жить неВерховнымРаботодателем, это во-первых; а во-вторых, сразу найдутся силы и люди, которые начнут оплевывать и преследовать бывшего владыку; народ у нас изменчивый - пока ты у власти, ты самый-самый, когда же власть не в твоих руках, ты никто, и плюнуть или кинуть в тебя камень cочтет за геройство практически каждый. И он это знает. Еще Хайям предупреждал: "Ты и сам не привык быть с людьми деликатным, и с тобой обойдутся не лучше они". У нас общество еще не созрело для цивилизованного сосуществования власти и народа.
- Да в принципе, пусть сидит. Нам какая разница, кто Верховный Работодатель,- сказала Сабина.- Вот на Западе первые лица приходят и уходят, а люди как жили в достатке, так и живут.
- В этом-то все дело.- Вольфрам наполнил рюмки и бокалы.- На Западе жизнь устоялась, там сильны законы. Но законы сильны не сами по себе. За соблюдением законов следят люди, причем все люди. И у них в крови соблюдение законов. Поэтому не столь важно, кто у руля. У нас же законы только на бумаге. И переписываются они в любое время в любую сторону. И даже переписанные законы не работают. Помните школьную программу? Была такая тема - роль личности в истории. Так вот, у нас личность при власти решает все. По-другому здесь никогда не будет. Народ привык, что его всегда кто-то куда-то ведет. Сам он идти не желает и боится. Аморфность мышления и духа отличает нас от цивилизованного мира.
- Вы так интересно говорите,- оживилась Изабелла.- Я так заслушалась, что забыла выпить. Скажите тост.
- Мой коронный тост - "За любовь!"
- Ой, как хорошо! Какой неожиданный и своеобразный тост!
Выпили. Закусили. Закурили. Изабелла не отрываясь смотрела на Вольфрама. Сабина прервала паузу сакраментальной фразой:
- Любовь - это поэзия.
- А хотите, я вам стихи почитаю?
- Хотим.
Вольфрам притушил сигарету и напевно продекламировал:

Ты пришла ко мне из песни,
Из мелодии небесной
Вся в прозрачном одеянье
И с улыбкой на устах.
Ты сказала: "Мальчик милый,
Отчего глядишь уныло?
Позабудь свои страданья,
Побори ненужный страх.
И печалиться не стоит:
Каждый сам веселье строит.
Подойди ко мне поближе,
Дай мне руку, улыбнись!
Жизнь нас радует не часто;
Обрети со мною счастье.
В том, что горе нас услышит,
Пред судьбою не винись!"
И, словам любви покорный,
Я вошел в твой мир просторный,
Где покой душевный правит
Вместе с музыкой небес.
И теперь мне нет возврата
В мир безумий и разврата,
В мир без чести и без правил...
Твой отныне весь я, весь!

- Какая прелесть!- восхищенно произнесла Сабина.- Я что-то не припоминаю, чьи это стихи?
- Одного неизвестного поэта,- нехотя ответил Вольфрам.
- Я читала многих поэтов, знакома с мировой классикой, а русская поэзия - вообще мой конек. Но эти стихи я слышу впервые. Я должна знать, кто их автор.
- Ваш покорный слуга.
- Вы?- удивленно спросила Сабина.- Не может быть!
- Почему?
- Не может быть и все!
- Странная у вас аргументация. Вы думаете, я вру, чужие стихи приписываю себе, чтобы произвести на вас впечатление? Вы так думаете?
- Почти так.
- Вы меня не просто обидели,- мягко произнес Вольфрам,- я оскорблен обвинением в плагиате. Я вынужден покинуть вашу прекрасную компанию,- ультимативно сказал непризнаваемый поэт, однако не тронулся с места.
- Ну подождите обижаться и оскорбляться!- зажестикулировала Сабина.- Понимаете, стихи написаны на чистом русском языке, и это явно не перевод. Вы - представитель местной национальности...
- Ну и что?
- Я пытаюсь объяснить. Так мыслить и писать обладатели местного менталитета просто не могут. И потом, у поэта сама внешность говорит о его избранности. А у вас, простите, внешность скорее мента, но не поэта. Извините за прямоту.
- А если я докажу, что это мои стихи, что тогда?
- Ладно, если вы поэт, значит, у вас должно быть много стихов. Прочтите еще что-нибудь.
- Пожалуйста.
Как назло, Вольфрам не смог вспомнить больше ни одного своего стихотворения. Яростное недоверие филолога Сабины и изрядное количество выпитого алкоголя превратили участок мозга, ответственный за память, в мертвую зону. Вольфрам и вправду почувствовал себя лжецом и плагиатором.
- Ну вот, видите, я была права.- торжествовала Сабина.- Будем считать, что мы просто поиграли в поэзию.
- Сабин, прекрати!- вступилась за Вольфрама Изабелла.- Давайте лучше о любви. Я вот до сих пор не знаю, что это такое. Любовь - это духовное слияние мужчины и женщины, или физическое?
- Любовь - это не слияние. Это потребность. Пока есть потребность одного человека в другом - это любовь.- Вольфрам на минуту задумался.- Прошу правильно понять, потребность не потреблять друг друга, требовать чего-то друг от друга. Нет, потребность в наличии данного человека. Ощущение, что его существование рядом и есть жизнь.
- Я где-то прочитала, любовь - это сумасшествие, вызванное всплеском гормонов.
- Изабелла, прочитанное вами пишется для объяснения массам, почему так много несчастных людей. Те, кто видят в любви только сексуальную близость, естественно, после пресыщения и ослабления влечения становятся жертвами краха любви в их понимании любви. То есть исчезает потребность физическая. Они еще могут какое-то время жить вместе, опираясь на духовную близость, но она тоже тускнеет. А вот когда люди остаются вместе после утраты физической и духовной близости, испытывая потребность друг в друге, и не могут объяснить, на чем же держится их союз, это, по-моему, и есть любовь.
- Но любовь может быть и когда люди не живут вместе,- оппонировала Сабина.- Взять мой личный пример. У меня есть друг, с которым мы виделись очень редко, а последние три года не видимся вообще - он уехал за границу. Ему не дали здесь работать. Хотели даже посадить. Но не в этом дело. Для меня осознание его существования на белом свете важнее того, рядом он со мной или нет. То же самое чувствует и он.
- Это разновидность мною сказанного. Иначе говоря, вы ощущаете потребность в существовании друг друга где бы то ни было, не имея возможности физически соприкоснуться и не придавая значения тому, стыкуются ваши духовные воззрения или нет. Главное, данный человек есть и его существование придает смысл вашей жизни. То есть он рядом в вашем воображении.
- По-вашему получается, любовь - выдумка, химера,- включилась в философствование Изабелла.- В животном мире понятия любви нет. Есть именно то, что Вольфрам назвал потребностью. Выходит, лучше жить, как животные, а не как люди.
- Люди и не живут как люди.- Вольфрам не любил эту тему, но много думал о ней.- В животном мире нет и понятия подлость, как нет понятий красота или уродство. Все, явившееся на свет, имеет право на существование. А люди берут на себя функции Бога, когда начинают определять, что имеет право, а что не имеет, кого считать человеком, а кого нет. Или другая сторона. Животные питаются тем, что пригодно в пищу в ареале их обитания. Например, кенгуру и не помышляет вкусить чего-нибудь в российской тайге, уссурийский тигр не лезет в джунгли Южной Америки. Нет пищи, значит, животное умирает. Поддерживается естественный баланс природы. А что делает человек? Живя в Европе или в Америке, истребляет флору и фауну по всему земному шару, на земле и под водой. Человек никак не может, грубо говоря, нажраться. Или возьмем третью сторону. Из воробышка вырастает воробей, из тигренка - тигр, из шакаленка - шакал. Все понятно и последовательно. А кто может вырасти из младенца? Жулик, вор, бандит, убийца или просто подлец и подонок. Бернард Шоу говорил по этому поводу: "Чем больше я познаю людей, тем больше люблю мою собаку". И, возвращаясь к вопросу любви, хотел бы еще сказать, люди превратили ее во что-то уродливое, даже преступное. Половой акт многие воспринимают как нечто непотребное. В природе все живые существа случаются по взаимному согласию, и никто им не мешает и никто их не осуждает. Люди же свою естественную потребность опустили до категории низкого, постыдного и т. д. Ведь естественную потребность дышать или питаться никому же не пришло в голову считать аморальной! Как только люди перестанут делать проблему из половых отношений, жизнь изменится кардинально. Единственное условие, раз уж мы относим себя к разумным существам, принцип добровольности и взаимности. Не подумайте, я не призываю к разврату или еще к одной сексуальной революции. Просто не следует зацикливаться на генитальных отношениях. Они так же нормальны и естественны, как отношения производственные, иерархические, социальные, экономические... Понятие измена как соитие на стороне должно исчезнуть. Если человек питался в одном ресторане, а потом пошел в другой, нам же не приходит в голову упрекнуть его в измене первому ресторану. Одно и то же на протяжении долгого времени противно человеческой природе. Но мы почему-то потребность в разнопартнерном сексе преследуем и позорим. Я знаю одну семью, где муж уже к тридцати годам стал импотентом. Он держит жену в четырех стенах, не позволяет ей работать, запрещает покидать дом более чем на час. А женщине всего двадцать девять лет. И что, она должна состариться полудевственницей в заточении? У нее уже прогрессирует гормональная недостаточность. Она зачахнет, болезни от нарушения обмена веществ будут преследовать ее. А все дело в наших условностях, в нашем ханжеском идиотизме и эгоизме. Муж опасается, как бы она не наставила ему рога. Если бы он действительно любил ее, позволил бы ей хотя бы раз в неделю содержать организм в естественном балансе, коль уж сам не в состоянии сделать это. Животный мир в этом отношении - абсолютная демократия и свобода. Кстати, а вы знаете главное отличие между законами джунглей и законами цивилизации?
- И в чем же оно?
- В джунглях побеждает наисильнейший, а в человеческом обществе - наиподлейший.
- Вы случайно не мизантроп?- осторожно спросила Сабина.
- Когда вижу людское зло, я мизантроп. А так как зла на земле значительно больше добра, то, я уверен, не только во мне разрастается и слоится мизантропическое отношение к человеческому обществу. Тем более в наши дни, когда во всей этой постперестроечной вакханалии люди потеряли человеческий облик. Я не могу спокойно смотреть на это и чувствовать себя комфортно в социальном бедламе. Единственное утешение для души - классики литературы и искусства.
- Возможно, вы и пишете стихи,- заключила Сабина.
- Уже лучше,- сказал Вольфрам,- мне начинают верить.
- Вы не должны обижаться. Понимаете, наши клиенты приходят сюда отдохнуть, расслабиться, поиграть, повыпендриваться, извините за просторечие, короче, произвести впечатление. Они играют, мы им подыгрываем. Работа такая. А вы, честно говоря, излишне и неосторожно откровенны. Искренность не ценится, за нее можно больно поплатиться.
- Ну, во-первых, мы же договорились, я - не клиент; во-вторых, я пришел сюда не выпендриваться, я не умею этого делать, хотя следует научиться: ведь люди воспринимают в основном внешние эффекты; в-третьих, я таким уродился, и ничего с этим не поделаешь; я знаю, за искренность бьют по голове на любом уровне, но лучше получить за честность, чем за подлость.
- Подлость как раз не наказуется,- стряхивая пепел, сказала Изабелла.- В жизни я сталкивалась с подлецами, но не припомню случая, когда хотя бы один из них пострадал за свою подлость.
- Увы, но должен констатировать: времена ноныча такие. Да черт с ними, с подлецами! Давайте выпьем за...
- За нашу дружбу,- вклинилась Сабина.
- А вы хотите со мной дружить?
- Да. Нам редко попадаются подобные клиенты... ой, извините, граждане... что это со мной?... товарищи...,- Сабина разволновалась.
- Вы оказались не тем, за кого мы вас приняли в начале,- помогла подруге Изабелла.- Если вы примете нашу дружбу, мы будем рады.
- К дружбе я отношусь очень серьезно, и дружить со мной - не легкое занятие. Может быть, поэтому у меня и нет настоящих друзей...
- Не похоже. Вы такой общительный, развитый...- удивилась Сабина.
- То я не был похож на поэта, теперь вы усомнились в моем одиночестве...
- Неужели ни одного друга? Хотя, если вы поэт... Творческие люди всегда одиноки, иначе они не могут творить,- задумчиво сказала Сабина.
- Причина в другом. Я очень болезненно отношусь к предательству. Не могу простить. Другие прощают, а я не могу. Поэтому и не завожу друзей. Если нет друга, значит, нет потенциального предателя. Надеюсь, вы поняли меня.
- Значит, за дружбу мы пить не будем,- резюмировала Изабелла.
- Нет, выпьем обязательно. А как сложется дальше, посмотрим.
Выпили за дружбу, но без энтузиазма. Наступила пауза. Из стереоусилителей текли волшебные звуки саксофона. Плавно, в такт плывущей мелодии клубился дым, осторожно поднимаясь к потолку и растворяясь в его нежной белизне. Половина столиков ресторана пустовала. Хмель и сидящие напротив красавицы окутали душу Вольфрама блажью и подобием нирваны. Веяло покоем и уютом.
- Вам хорошо?- вполголоса спросила Сабина.
- Лучше не бывает,- тихо ответил он.
- А может стать еще лучше,- намекая на что-то, улыбнулась Изабелла.
- Каким образом?
- А вы не догадываетесь?
- Если вы про это, то я - пас.
- У вас какие-то проблемы?
- Нет, просто не хочется портить такой вечер.
- Какой же вы поэт, если не хотите того, что подпитывает поэзию?- удивилась Сабина.
- Вот именно, подпитывает. А я нуждаюсь в том, что ее питает. Кстати, консумация не предусматривает постели.
- Вы опять забыли...
Наступило продолжительное молчание. Каждый задумался о своем. Вольфрам прокручивал в мозгу ситуацию в "Аргенте". Сабина думала, не влетит ли им с Изабеллой от хозяина за чрезмерную болтовню с клиентом. Изабелла поймала себя на мысли, что хотела бы переспать с Вольфрамом просто так, для удовольствия. Саксофон уступил ресторанный эфир фортепьяно. Вольфрам прислушался и узнал мелодию песни "I am a woman in love". Наслаждаясь любимой музыкой, он вспомнил, как Регина напевала эту песню, когда они гуляли по парку вокруг небольшого озера, расположенного недалеко от телебашни. Стояла душная летняя погода. Сидеть дома было невыносимо. Регина предложила пойти на озеро искупаться. Прогуливаясь вдоль берега, она говорила, что счастлива, так как является женщиной в любви, и тихо напевала "I am a woman in love".
- Вы спите?- сквозь легкую дрему Вольфрам услышал голос Сабины.
- Что вы! Ни в коем случае! Это было бы неуважением к столь прекрасным дамам.
- Вольфрам, поговорим еще об экономике?
- А что вас конкретно интересует?.
- Я не понимаю, как экономика такой мощной державы могла разрушиться в одночасье? Что стало причиной? Ведь не было кризиса, каких-то катаклизмов, недра остались на месте, заводы и фабрики никто не взрывал, земельные угодья, поля, луга, пастбища не покрылись песком, леса не перекочевали на другие континенты, инфраструктура не проваливалась сквозь землю, люди работали те же. Я не понимаю, как в единый миг мы все стали нищими. Какие такие неведомые пружины экономики лопнули, приведя все к обвалу? Можете ли вы что-то прояснить?
- Экономика сама по себе не разрушается. Она, как и все в цивилизации, зависит от пресловутого человеческого фактора. Можно долго рассуждать о макроэкономических связях, о плановой экономике, о раздроблении государства, о вредительстве извне, о крушении централизованного руководства, о параличе идеологии, о корыстных интересах отдельных личностей, о падении нравов и т. д. и т. п. Можно, например, вспомнить о введенном Горбачевым пятипроцентном налоге с продаж, приведшем к цепной экономической лихорадке. Только дилетант мог при фиксированных ценах, при лимитированной заработной плате, при и без того обесценивающемся рубле, при отсутствии экономических свобод для хозяйствующих субъектов ввести подобный налог. Или взять всесоюзное и всеотраслевое увеличение заработной платы трудящимся на 25-30%, проведенное в 1987 году. Тогда ставились два условия роста окладов - повышение производительности труда и сокращение численности работников. Только злостному врагу или идиоту могло подобное прийти в голову. Как, например, в водопроводно-канализационном хозяйстве повысить производительность труда? Подавать больше воды или попросить население чаще ходить в сортир? А как сократить количество машинистов в метрополитене? Кто-нибудь задумывался над этим? И как в метро повысить производительность, если составам положено прибывать на станции каждые четыре минуты? И куда девать сокращенных работников, если у нас тунеядство было уголовно преследуемым деянием? К тому же на весь мир было объявлено, что в Советском Союзе нет безработицы. То есть изначально было заложено противоречие. И подобные, не менее абсурдные примеры можно приводить сутками. Кроме того, в разных отраслях и в разных предприятиях доля заработной платы в себестоимости колеблется от десяти до восьмидесяти процентов. Там, где восьмидесятипроцентная доля зарплаты, производительность труда, при прочих равных условиях, должна была вырасти на двадцать четыре процента. Вы где-нибудь видели или слышали что-нибудь подобное? Производительность не может вырасти без технологической революции. На изношенном оборудовании даже прежний уровень выработки не осилишь. А зарплату повышать надо, так как решение ЦК КПСС никто оспаривать не смел. Включили печатный станок. Ничем не подкрепленные рубли, попав в руки трудящихся, вымели прилавки магазинов. Но это было только начало. Хотя Горбачев по образованию и экономист, но в экономике он смыслил постольку поскольку. Макроэкономикой у нас тогда владели единицы, но их никто не слушал. Да что там макроэкономика, с простой производительностью труда не разобрались...
- Честно говоря, мне и, я думаю, Изабелле сказанное вами - как барану математика.
- Нет ничего сложного. Годовой прирост производительности труда в три процента считается хорошим результатом, в пять процентов - отличным, выше пяти процентов - превосходным. Даже не экономист поймет, что ставить условие о двадцатичетырехпроцентном росте производительности - это все равно, что требовать от луны перейти на пятидневные фазы. Теперь понятно?
- Теперь - понятно. Но не понятно, почему это было не понятно тем, кто разрабатывал и утверждал заведомо невыполнимые планы?- наседала Сабина.
- Горбачев увлекся стремлением делать добро и желанием нравиться всем. Он дал команду соответствующим органам запустить реформу. Те взяли под козырек и... переусердствовали. Им тоже хотелось нравиться Генеральному секретарю. В принципе, в основном так и делается: начальство что-то поручает, подчиненные подобострастно лебезят.
- Но вы не ответили на вопрос, почему все рухнуло в один миг,- напомнила Сабина.
- Еще с древних времен известно, что любые реформы нуждаются в жесткой руке. Горбачев был мягкотел. Это раз. Люди привыкли к несамостоятельности. Когда Москва перестала указывать, наступил хаос. Это два. Независимость наших чиновников от московских породила чиновничий беспредел. Это три. Первое лицо государства, на которого все смотрели как на благодетеля, был занят не столько экономикой, сколько политикой, и львиную долю времени тратил на нейтрализацию конкурентов на свой престол и перетасовке своего окружения. Это четыре. Долларизация сознания трансформировала психологию людей, потерявших нравственные ориентиры. Начался повальный грабеж и обвал нравов. Это пять. Вот эта пятая причина, мне кажется, главная.
- Значит, по-вашему, в крушении экономики виновата психология.- Сабина задумалась.- Возможно, вы и правы. Но это же ужас! А если психология не изменится, тогда мы вечно будем на краю пропасти?
- Человечество последние сто лет и не отходило от края пропасти. Что же касается психологии, мое убеждение в следующем. Мы живем в переходный период, как, впрочем, и все СНГ. Соответственно, руководители этих стран на данном отрезке истории являются руководителями переходного периода по своей роли и по своей сути. Они свою задачу перед историей выполнили. Но не все понимают это...
- Или не хотят понимать,- добавила Сабина.
- И чем дольше они будут держаться за власть, тем дольше будет длиться переходный период. Качественных изменений не произойдет, если во власть не придут люди новой генерации. Нынешние руководители должны уступить в цивилизованном порядке свои полномочия людям будущего. Если же в руководство придут люди из того же круга, прогресс вряд ли наберет обороты. Действующие руководители говорят правильные и красивые слова, но по-настоящему вершить великие дела им мешает их коммунистическая начинка. Она и есть тормоз истинной свободы и истинного развития.
- Если бы вас кто-то из них услышал сейчас, я не представляю, что бы с вами было.
- Ничего бы не было. Они бы просто сделали вид, что ничего не слышали и продолжали бы рулить, как им заблагорассудится.
- Но они же сами обрекают себя на последующее оплевывание грядущими поколениями.- Сабина напряглась.- У народа должен быть, если так можно выразиться, образец, который служил бы для каждого человека нравственным эталоном. А если после ухода руководителя его или его память смешивают с грязью, девальвируется, так, кажется, говорят экономисты, не только роль личности в истории, но и народ, воспеваший эту личность, когда она власть предержала. Я не права?
- Вы знаете, в мире существует такое понятие, как конституционная монархия? Раньше я не понимал, в чем ее смысл. Но после краха Перестройки и всего последовавшего за ней, я стал ярым сторонником монархического устройства государственной жизни.
- А чем монарх лучше? По-моему, цари, короли, императоры, шахи, султаны и тому подобные вожди и отцы народов более вредны, потому что находятся у власти пожизненно. А вы сами только что сказали, прогресс набирает обороты при обновлении руководителей.
- Я говорю не о самодержцах. Самодержавие уже изжило себя исторически. Я говорю о монархии, существующей в Великобритании, Японии, Испании. В этих странах монархи - королева, император, король - являются безусловным символом нации, ее честью и достоинством, гордостью и непререкаемым авторитетом, объединяющими народ. И они никогда не подвергаются обструкции. Их прижизненно и посмертно почитают и благоговеют перед их именем и прахом. А знаете, почему? Потому что у верноподданных нет причин и поводов охаивать их и злословить в их адрес. Монархи в этих странах не обладают властными полномочиями, не принимают политических решений. В этом вся изюминка. За них решения принимают премьер-министры, обладающие полномочиями президентов. Если монарх не принимает решений, значит, он не допускает ошибок и не плодит недовольных им. Например, премьер-министр издал распоряжение по какому-то вопросу. Где гарантия, что оно безошибочно? И где гарантия, что оно понравится всем? Даже руководствуясь самыми благими намерениями, невозможно угодить всем: кому-то по данному распоряжению станет хорошо, кому-то плохо, а кого-то оно вообще не коснется. Нередки случаи, когда приходится отменять свои решения, а это неминуемо сказывается на авторитете руководителя и на доверии к нему со стороны народа. А когда исчезает вера - исчезает все. Поэтому и существуют монархи, ни в чем не замазанные и ничем не скомпрометированные. Уходят премьер-министры, но остается институт монархии и монарх как государство, цементирующий нацию и своим номинальным присутствием сдерживающий хаос и сепаратизм.
- А почему бы и не перейти к подобной монархии? Сидишь себе, ничего не делаешь, а пользуешься всеми благами и любовью народа.
- Во-первых, это очень тяжелая работа - быть символом нации. Любой неосторожный шаг может подорвать не только его авторитет, но и авторитет всего государства. Это - позор на весь мир. Во-вторых, до этого еще надо дорасти.
Увлекшись собственными рассуждениями, Вольфрам не заметил, как Изабелла пересела к нему. Переведя на нее взгляд, он увидел ее умышленно чрезмерно обнаженную белоснежную ножку. Изабелла молча взяла руку Вольфрама и положила ее на свое упруго-гладкое бедро. Вольфрам почувствовал волнение и прилив крови по всему телу. Сабина одобрительно улыбалась.
- Вы вводите меня в краску,- неуверенно сказал Вольфрам, не снимая руки с колоритного бедра.
- Вам приятно?- игриво спросила Изабелла.
- Вы еще спрашиваете!
- Так давайте выпьем, а то мы только говорим да говорим.
Поглаживая магнетическое бедро, Вольфрам потянулся к бутылке. Сабина предупредила его движение, весело заметив:
- Вы не отвлекайтесь. Я сама.
Все рассмеялись. Выпили за гармонию мыслей, души и тела. Плавно скользя смелеющей рукой по податливой коже Изабеллиного бедра, Вольфрам невольно приблизился к тому месту, откуда произошел мир. Изабелла, едва заметно вздрогнув, прильнула к уху Вольфрама и, перейдя "на ты", шепнула:
- Я хочу тебя.
- Но у меня денег только расплатиться с официантом,- как бы извиняясь, прошептал он в ответ .
- Ты меня не понял. Я тебя хочу.
- Ясно. Едем ко мне или к тебе?
- Ко мне.
- Мы там никого не побеспокоим?- деликатно спросил он.
- Я живу одна.
- Так не будем терять время? Поехали!
Обменявшись с Сабиной номерами телефонов, Вольфрам обнял Изабеллу за талию, и хмельная парочка двинулась навстречу ночи.
Квартира удивила Вольфрама евроремонтом, уютной мебелью и приятным запахом. Он ожидал попасть в обитель разврата и аморального беспорядка. Изабелла, будто угадав его мысли, пояснила:
- Сюда приходят только очень близкие люди и очень редко.
- А я уже близкий?
- Пока нет. Но...
Изабелла не договорила фразу, решив не торопить события.
- Душ там,- указала она кивком в глубь коридора.
В квартире было стерильно чисто. Ванна блестела. Кафель сверкал белизной. Благотворный душ возвращал Вольфрама к свежести и трезвости. Струи прохладной воды приготовляли тело к погружению в бездну ласк и поцелуев. В ванную без стука вошла хозяйка. Сбросив с себя одежды, она слилась с крепким мужским телом под льстивыми струями угодливого душа. У Вольфрама закружилась голова. Он, потеряв контроль над собой, резко вошел в Изабеллу и мгновенно оросил ее влажное и истомившееся лоно. Она лишь едва вскрикнула. Ему стало стыдно за скоропалительное завершение того, чего она ожидала весь вечер.
- Ты давно не был с женщиной?- тихо спросила она.
- Давно... Извини... Через полчаса я буду снова в форме...
Изабелла молча улыбнулась и шепнула:
- Не сомневаюсь, ирригатор ты мой...
Лежа в широкой постели, они курили и разговаривали о разных пустяках. Из музыкального центра лилась мягкая музыка. Изабелла просунула руку под покрывало и, нащупав искомое, стала нежно ласкать орудие мужской любви и боеприпасы к нему. Реакция была адекватной. Вольфрам перевернул Изабеллу на живот и, покрывая поцелуями ее шею и плечи, медленно и аккуратно проник в нее. Она, застонав от удовольствия, чуть приподняла молочно-мраморные ягодицы и, пружиня ими в такт вошедшему, повернула голову, заглянув Вольфраму в глаза, еще более распаляя и воодушевляя его на могучие телодвижения. В течение пятнадцати минут она трижды побывала на вершине блаженства. И когда Вольфрам достиг той же вершины, Изабелла поспела за ним, снова испытав высшее наслаждение от агонии утробного вулкана. Отдышавшись, она перевернулась на спину, обняла героя, одарила его чувственным поцелуем и восторженно прошептала:
- Я в тебе не ошиблась.


XIII

К лету 1998 года трасса Верховного Работодателя была сдана в эксплуатацию. В Капите появилось первое шоссе без рытвин и колдобин. Горожане стали забрасывать приемную Его Высочества письмами с просьбой ездить по всему городу, надеясь таким образом подремонтировать и выровнять дороги, по которым можно было безбоязненно ездить только на джипах, внедорожниках и вездеходах. Сотрудники приемной Верховного Работодателя скрывали от него потоки писем, которые они незамедлительно уничтожали, а их авторов всевозможными способами перемещали на городские кладбища. Однако в западной прессе стали все чаще и чаще публиковаться статьи об истинном положении дел в Катании, и свита Его Высочества была уже бессильна скрыть от него мнение международной общественности. Разгневанный Верховный Работодатель изгнал из республики всех аккредитованных иностранных журналистов, обозвав их клеветниками на Катанийскую действительность и врагами демократии. Он срочно созвал внеочередное заседание Парламента, куда были также согнаны члены правительства и губернаторы.
Войдя под бурные аплодисменты в зал заседаний и прямиком пройдя к трибуне, Верховный Работодатель обнаружил парламентариев, министров и губернаторов, одетых в бронекостюмы и в шлемах, которыми пользуются пилоты "Формулы-1". Избранники и слуги народа были похожи друг на друга, как цыплята в инкубаторе, так как стеклянные тонированные забрала шлемов у всех были опущены и плотно закреплены. Верховный Работодатель в бешенстве заорал:
- Это что за маскарад! Всем все снять! Снять, я сказал!
Бурные аплодисменты переросли в овацию. Собравшиеся что-то кричали, но из-под задраенных шлемов слышались только звуки, подобные доносящемуся из колодца мычанию.
- Снять, я кому говорю!- еще громче прокричал оратор.
Все замотали головами, указывая руками на стоявшие рядом с трибуной два ящика с бильярдными шарами.
- Ваше Высочество Верховный Работодатель,- к главе государства подошел один из его помощников,- их кто-то предупредил о вашем намерении пометать сегодня бильярдные шары. Произошла утечка информации. Они не снимут шлемы и бронекостюмы, пока видят эти два ящика.
- Как могла произойти утечка?!- ярости Его Высочества не было предела.- В моем окружении шпионы?! Всех допросить! Применить самые жестокие пытки! Найти и уничтожить предателя!
- Будет сделано, Ваше Высочество! Признаются все! Министр безопасности придумал гениальную пытку!
- Гениальную? Ты думай, что говоришь. Гениальное могу придумать только я!
- Простите, Ваше Высочество, оговорился. Я хотел сказать интересную пытку.
- И какую же?
Помощник перешел на шепот:
- В бутылку от шампанского засыпают карбид, наливают воду и все это хозяйство засовывают пытаемому в седалище. Еще не было ни одного случая, чтобы кто-то устоял перед бутылкой. Все раскалывались моментально. И самое главное, такая пытка не оставляет никаких внешних следов: все следы внутри, в прямой кишке.
- Молодец! Напомни мне про эту пытку, когда мои подозрения к министру безопасности усилятся. А что делать с этими говнюками? Они мне весь праздник хотят испортить? Я не могу смотреть на свое отражение во всех этих шлемах, где я такой маленький.
- Я предусмотрел запасной вариант. Мы сейчас уберем эти ящики. Аудитория успокоится. А когда вам понадобится размять мышцы руки, можете взять шары в трибуне вот из этого ящичка в трибуне.
- Где?- Верховный Работодатель устремил взгляд в глубь трибуны и увидел заветные шары.- Сколько их здесь?
- Полсотни. Если не хватит, я еще поднесу.
- Это настоящие шары или поддельные?
- Ваше Высочество, эти шары доставлены сегодня утром прямым рейсом из Индокитая и сделаны из чистой слоновой кости. Слоны были специально убиты неделю тому назад в Африке и в Индии специально для изготовления этих шаров эксклюзивно для вас. Так что они свежи и нетронуты.
- Хорошо. Уносите ящики.
Зал взволнованно наблюдал за Верховным Работодателем и его помощником и облегченно вздохнул, когда устрашающие ящики вынесли из помещения. Все скинули доспехи и передали их гвардейцам Его Высочества. Совместное заседание депутатов Парламента, членов правительства и губернаторов было объявлено открытым. Вновь загремели бурные аплодисменты, через пять секунд переросшие в овацию, все в едином порыве хором кричали здравицы в честь Его Высочества Верховного Работодателя. Ровно через двадцать минут, отведенных регламентом для вступительного умопомрачения, доведенные до экстаза и экзальтации государственники умолкли и, усаженные на свои места легким мановением руки Вождя, приготовились записывать божественные откровения Его Высочества.
- Я принял ваше приглашение посетить это торжественное заседание, несмотря на мою напряженную занятость и круглосуточную заботу о благе моего народа. (Все встают и скандируют "Спасибо! Спасибо!") Прошу всех сесть.- Верховный Работодатель злобно оглядел собравшихся, вновь уткнувшихся в свои блокноты: глядеть Его Высочеству прямо в глаза было равносильно нахождению в клетке с голодным тигром.- В связи с распространившимися в западных средствах массовой информации клеветническими измышлениями по поводу нашей демократии и меня лично, считаю своим долгом заявить. Первое. Я вам не Горбачев и терпеть критику в мой адрес не буду. (Бурные аплодисменты) Второе. Если прогнившая западная цивилизация не понимает, что такое истинная демократия, то пусть заткнется или приезжает к нам на обучение. (Бурные аплодисменты) Третье. Меня упрекают в том, что я, якобы, диктатор, что я будто бы расстрелял оппозицию, что я, мол, задушил свободу слова, что я, оказывается, подмял под себя всю экономику, все финансы, короче, всю республику Катания. Я спрашиваю вас, преданные делу служения народу дорогие депутаты и уважаемые министры и губернаторы, разве это так?
Зал загудел возгласами "Нет, не так!", "Это клевета!", "Это ложь!", "Это неправда!", "Мы - за Верховного Работодателя!", "Мы полностью поддерживаем вашу внешнюю и внутреннюю политику!", "Пусть они все заткнутся! Или мы сами заткнем их вонючие рты!", "Слава Его Высочеству!", "Слава! Слава! Слава!..." Вопиющих словно заело и они стали скандировать одно и то же "Слава! Слава! Слава!..." Через пятнадцать минут Верховному Работодателю это надоело и он дал отмашку прекратить овацию. Но скандировавшие, впавшие в нерегламентированное сумасшествие, уже не обращали никакого внимания на заскучавшего Вождя и продолжали орать "Слава! Слава!Слава!..." Забытому в своем одиночестве на трибуне Верховному Работодателю пришлось со словами "На кого Бог пошлет" запустить в зал бильярдные шары. Несколько человек рухнуло на пол. Толпа беснующихся мгновенно успокоилась.
- Не трогайте их, пусть лежат,- сказал властелин Катании сотрудникам института административных катастроф, подбежавшим к трупам,- пусть будут наглядным примером тем, кто помышляет что-либо антигосударственное, антименя. Итак, если присутствующие в зале позволят мне продолжить мою речь, я скажу, что мне не нужна оппозиция, которая будет рваться к власти, которая будет подрывать мое справедливое и гуманное правление. Наличие оппозиции еще не есть демократия. Демократия с человеческим лицом - это я. Западные продажные журналюги нагло врут, когда говорят об отсутствии в независимой Катании оппозиции. Я на сегодняшний день создал уже четыре оппозиционные партии, которые сами, без давления с моей стороны опубликовали в центральных газетах свои программы, где четко указано, что они всесторонне поддерживают проводимую мною политику и готовы сотрудничать с моей законной властью по всему спектру вопросов. Если Западу мало четырех партий, я могу создать еще двадцать четыре, которые ничем не будут отличаться от уже действующих оппозиционных партий. Что же касается свободы слова, то никто не затыкал ртов нашим свободолюбивым гражданам. Они имеют право в соответствии с нашей самой демократической Конституцией в мире говорить все, что они думают, и могут без препон обнародовать свои мысли через средства массовой информации. И они это делают, выражая поддержку всем моим начинаниям. Меня упрекают, что я не допускаю критики в мой адрес. Но за что меня критиковать, если я не делаю ничего, что могло бы быть подвергнуто хоть малейшей критике? Народ меня боготворит и жаждет, чтобы я правил им и Катанией вечно. Я тоже этого хочу и буду править как хочу. И это будет вечно! (Бурные, продолжительные аплодисменты). И люди, много наслышанные о моих спецслужбах, меня поддержат. И я не дам Западу навязать мне и моему народу аморальные и антигуманные ценности, если, конечно, они не будут идти вразрез с моими воззрениями. И я категорически отметаю злопыхательские выпады по поводу недоразвитости нашей экономики. Экономика наша по темпам роста опережает экономики всех стран СНГ. Доходы наших трудящихся на порядок выше, чем у жителей таких известных стран, как Эфиопия и Сомали, обретших независимость на целых тридцать лет раньше, чем я. И поэтому домыслы о якобы нищенском существовании моего населения не имеет под собой никаких оснований. Да, я лично контролирую финансы, и не вижу в этом ничего предосудительного. Если я не буду контролировать финансы, они споют печальные романсы и будут разворованы вами. А как и сколько вы воруете, мне хорошо известно.
- Но мы воруем только тот мизер, который остается после вас и ваших детей,- возмутился было оскорбленный незаслуженным обвинением министр финансов, но ему в лоб угодил бильярдный шар и опрокинул его на труп ранее погибшего губернатора Юго-Восточной области Катании.
- Поймите меня правильно. Я не запрещаю вам воровать и брать любимые вами взятки, но, воруя львиную долю бюджета, оставляйте немного и людям. Надо делиться, иначе это может кончиться подрывом моих основ. Люди могут вытерпеть все, но не вытерпят несправедливости. Кстати, о взятках. Где мой личный казначей?
- Я здесь, Ваше Высочество,- отрапортовал казначей, мгновенно появившийся из боковой двери зала.
- Все ли из присутствующих на заседании произвели установленные мною ежемесячные взносы в мою личную тайную казну?
- Все, за исключением министра финансов.
- Министра финансов?- раздосадованно переспросил Верховный Работодатель.- Ах, какая жалость! Почему ты не доложил мне об этом пять минут тому назад?
- Виноват, Ваше Высочество!
- Конечно, виноват. Какая квота была установлена министру финансов?
- Пятьсот тысяч долларов.
- А почему он не внес деньги, когда был еще жив?
- Он попросил отсрочку по причине того, что его жена прикупила немножко косметики и одежды в бутиках Парижа.
- Она эту косметику ведрами покупала?
- Не могу знать, Ваше Высочество!
- Ай, яй, яй! И кто теперь внесет долю ушедшего от нас по состоянию здоровья министра финансов? А?
Аудитория перестала дышать. Каждый боялся хоть чем-то привлечь к себе внимание грозного Вождя, дабы избежать участи быть назначенным правопреемником испустившего дух министра финансов. Казначей приподнял ближе к лицу папку с бумагами, пластиковую обшивку которой он тайком укрепил изнутри железной пластиной. Бильярдные шары были ему не страшны; главная задача заключалась в том, чтобы успеть спрятать лицо за папку до того, как снаряд оторвется от кисти августейшей особы.
- Чтобы никого не обижать и чтобы все было по справедливости, бросим жребий,- сказал Верховный Работодатель, доставая из ящичка белый бильярдный шар.- На кого этот шар упадет, тот и внесет в мою казну недостающие пятьсот тысяч долларов США. Возражений нет?
- Нет, согласны,- ответили собравшиеся, вынимая из под сидений припрятанные щиты, предназначенные для использования милицией при разгоне демонстраций.
- А это еще что такое?!- взбесился Верховный Работодатель, когда аудитория превратилась в подобие милицейского кордона, перекрывшего путь следования нежелательным демонстрантам.- Откуда у вас эти щиты?
- Это министр внутренних дел продал им щиты по тысяче долларов за штуку,- шепнул своему хозяину казначей.
- Ага!- обрадовался Верховный Работодатель.- Очень хорошо. Сколько человек сегодня в зале?
- Пятьсот,- отчеканил секретарь, ведший протокол.
- Вот кто внесет полмиллиона долларов - министр внутренних дел!
- А почему я? И почему я один?- министр внутренних дел высунул голову из-за щита.- Я свою долю всегда вношу исправно и даже сверх квоты.
В воздухе просвистел бильярдный шар, раздался звук "Бах!", вслед за которым послышался умоляющий голос министра внутренних дел: "Все, не кидайте больше, Ваше Высочество! Я внесу и прямо сейчас". Министр внутренних дел передал казначею свой кейс, в котором находилась плата за щиты.
- Так, эту проблему мы решили,- Верховный Работодатель вычеркнул в своем блокноте слово "Взятки".- Итак, резюмируя мною сказанное, хочу предложить вам принять постановление о проведении всенародного референдума по вопросу об увековечивании моего правления.
Все вскочили с мест и, исступленно прыгая, стали наперебой вопить "Ура-а! Ура-а!", "Вечная власть!", "Да здравствует вечный император!", "Референдум! Даешь референдум!". Через полчаса, когда все успокоились, губернатор Северо-Восточной области взял слово:
- Ваше Высочество, а зачем проводить референдум? Его итоги и так всем ясны. Стопроцентная поддержка населения не подвергается сомнению. Не лучше ли нам на деньги, которые уйдут на проведение референдума, закатить пир на наш мир?!
- Я и сам знаю результат референдума. Но этот результат должен быть признан международным, гори он синим огнем, сообществом. Мы, конечно, можем нарисовать стопроцентную явку и стопроцентное голосование "за". Однако эта явная приписка будет расценена западными наблюдателями как явная приписка.
- А зачем нам пускать сюда наблюдателей? Пусть наблюдают где-нибудь в другом месте! Мы через средства нашей информации сообщим всему миру результат референдума, и мир вынужденно примет этот результат.
- Конечно, это был бы самый желанный вариант, но Запад так погряз в своей мнимой демократии, что вряд ли согласится с выраженным мною мнением моего народа. Поэтому придется нарисовать не более восьмидесяти процентов "за".
- Ваше Высочество, но двадцать процентов "против" - это слишком много,- включился в прения министр иностранных дел.
- Вот как мне с вами работать?! Вы уже настолько ожирели и отупели, что не понимаете того, что говорите. Пусть только кто-то попробует нарисовать двадцать процентов "против"!
- А куда же отнести эти двадцать процентов?
- Я сказал бы вам, куда их отнести, но в зале присутствуют две женщины. Пожалеем их уши. Кстати, я хочу проявить свое мужское благородство и великодушие. Гвардейцы, верните женщинам бронекостюмы и шлемы!
Раздался гром аплодисментов.
- Вернемся к двадцати процентам.- Верховный Работодатель бросил желчный взгляд в сторону облачившихся в доспехи женщин.- "Против" мы можем допустить не более одного процента избирателей, которых мы отнесем к разряду психически больных, потому что только больные люди могут проголосовать против моего созидательного и справедливого правления. Остальные девятнадцать процентов бюллетеней мы оформим как недействительные, то есть как помятые, грязные, порванные и так далее и тому подобное.
"Гениально! Гениально!", "Вы - гений!" скандировал зал в течение пятнадцати минут. Верховный Работодатель швырнул в верхние ряды бильярдный шар, который, ударившись о щит депутата от Северо-Западной области, рикошетом попал в шлем одной из женщин-депутаток. Она не пострадала, и зал одобрительным гулом "Ух, ты!" воздал должное предусмотрительному и заботливому благородству Его Высочества.
- Теперь я хочу обратить ваше внимание, дорогие соотечественники, на вопрос о моей трассе, а точнее сказать, на ее незащищенность в свете умножения числа недовольных моей политикой в странах так называемого третьего мира. Террористы, как мне ежечасно докладывают мои спецслужбы, готовят серию покушений на мою незаменимую жизнь, а я гол перед ними, как сокол. Что по этому поводу может сказать министр безопасности?
- Ваше Высочество, трасса охраняется так, как ни один объект в мире. Это самая безопасная дорога на всей планете. Мы изучали маршруты следования глав всех государств, и можем с уверенностью утверждать, что покуситься на вашу бесценную жизнь не смогут все террористы, вместе взятые. Ваша трасса ограждена десятиметровым забором на всем ее протяжении. Вся трасса просвечивается и сканируется наисовременнейшей аппаратурой слежения, и не только ни одна муха не пролетит не замеченной, но это не удастся сделать ни блохе, ни вше, то есть воши. Вдоль всей трассы на расстоянии пятидесяти метров друг от друга стоят сотрудники спецдивизиона.
- И вы хотите сказать, что этого достаточно для обеспечения моей безопасности? Вы либо враг народа, либо идиот! В этот промежуток в пятьдесят метров между бойцами спецдивизиона могут проникнуть как минимум сто террористов в один ряд. И если эти промежутки умножить на их количество и еще умножить на сто террористов да еще умножить на два, так как трасса имеет два края, то против меня может быть задействована полноценная армия убийц и бандитов. И вы после этого говорите, что я в безопасности! Я считаю, бойцы должны стоять плечом к плечу в два ряда на каждой стороне на протяжении всей трассы.
- Но, Ваше Высочество, где мы найдем средства на содержание такого количества бойцов? Мы и так большую половину бюджета города расходуем на охрану вашей трассы?- попытался возразить министр безопасности.
Раздался барабанный бой ударяющихся о щит министра безопасности бильярдных шаров.
- Если кому-то не дорога моя жизнь, пусть прощается со своей!- закричал Верховный Работодатель.
- Помилуйте, Ваше Высочество! Я больше не буду! Ради вашей безопасности мы будем расходовать весь бюджет Капиты, а если не хватит, и бюджеты других городов нашей независимой родины,- вопил, спрятавшись за щит, министр безопасности.
- Хорошо, можете вылезать из-за щита... пока. Кроме мною сказанного, я хочу, чтобы над всей нашей столицей и от столицы до моей загородной резиденции включительно возвели стальной купол, оставив в нем лишь два маленьких отверстия - в районе моего дворца и моей резиденции. В эти отверстия я буду подниматься и опускаться на лифте, чтобы улетать и прилетать на вертолете, который будет дислоцироваться на куполе, так как ездить по городу изо дня в день становится все опасней и опасней.
- А для чего купол, если вы будете летать на вертолете?
- Купол будет защищать мой вертолет от возможных выстрелов на поражение с земли. Купол будет служить броней и гарантом безопасности гаранта Конституции, то есть меня.
- Но, простите за откровенность, я лишь хочу вам напомнить, что вертолеты иногда падают...
- Этого, конечно, исключать нельзя. Поэтому верхняя, обращенная к небу сторона купола будет покрыта двадцатиметровым слоем амортизирующего материала, который позволит мне летать туда-сюда без лишних волнений и опасений.
- Но тогда Капита погрузится во тьму! Солнце не сможет проникать сквозь такой купол,- удивился министр природы.
- А зачем солнцу проникать сквозь купол? Народ наш и так темный, так что существовать во мраке ему не в диковинку. Все, на этом закончим обсуждение. Все согласны со мной?- спросил Верховный Работодатель, сжимая в руке бильярдный шар.
"Все, все согласны!", "Да будет купол!" кричали депутаты, министры и губернаторы в надежде поскорей покинуть это опасное для жизни место.
- Хорошо, можете все идти вон!- тихо сказал утомленный Вождь и, кивнув своему советнику по внутриполитичесиким интригам, удалился с ним в потайную комнату.
Просмотрев в видеозаписи только что закончившееся заседание, Верховный Работодатель обратился к своему советнику:
- Ты видел, как они все боятся меня?
- Да, Ваше Высочество! Еще бы им не бояться!
- И так должно быть всегда! Если эти мерзавцы перестанут бояться, в тот же час совершат государственный переворот, удалят меня от моей власти... Катания погрузится в хаос и анархию, народ подвергнется жесточайшему гнету и унижениям... Я не имею права перед историей допустить этой катастрофы...
- Почему же вы, Ваше Высочество, допускаете чиновничий беспредел, эту вакханалию воровства, коррупции и обнищания народа?- советник по внутриполитическим интригам обладал большим доверием Верховного Работодателя по сравнению с другими приближенными, и поэтому ему позволялось быть честным и откровенным.
- Чем больше они совершают протизаконных поступков, чем дальше они уходят от совести, тем более уязвимыми они становятся. А уязвимыми людьми управлять легче. Их преследует страх, и я этот страх использую. Другого пути сохранить власть и удержать государство от раздробления на удельные княжества у меня просто нет. Ты же видишь их лица, с которых капает не пот, а жир, ты же видишь их жадные и алчные глаза, в которых отражаются не мысли, а доллары, ты же видишь, что у них не руки, а мохнатые лапы, отвыкшие от труда, но привыкшие к тисканию чужих женщин и хватанию чужого добра, ты же видишь какие брюха они себе отъели, так что уже не могут пройти и двух шагов без одышки, а если бы не было служебных машин, их рабочие места пустовали бы, а их кресла сгнили бы от тоски по их расплывшимся задницам. Но все эти ослы нужны мне, потому что выполняют все мои распоряжения безоговорочно и беспощадно. Но я не для этого пригласил тебя сюда. Что ты заметил угрожающего моей власти во время заседания?
- Все как обычно, Ваше Высочество. Полная поддержка и справедливая кара тем, кто позволил себе вольности.
- И я держу тебя в моих советниках?
- Ваше Высочество, я вижу свое предназначение только в том, чтобы вы в моем лице советовались с самим собой.
- Так-то оно так, но я не всегда могу все заметить и за всем уследить. Поэтому, если ты что-то заметил, говори, не бойся.
- То, что я заметил, имело место и раньше.
- И что же это?
- Это ваш премьер-министр.
- Молодец! Ну-ка, развивай мысль.
- Ваше Высочество, ваш премьер-министр всегда сидит тихо, опустив голову ниже всех, и безостановочно записывает каждое ваше слово даже тогда, когда вы делаете продолжительные паузы. Я как-то подглядел, что же он записыает, когда вы молчите. Оказалось, он в эти паузы переписывает и дважды, и трижды, в зависимости от продолжительности паузы, ваши же слова из одной страницы блокнота в другую. Я понял, он настолько боится вас, что у него не хватает духа сделать передышку и приподнять голову.
- Это все?
- Все, Ваше Высочество.
- Все да не все. Этот премьер-министр хочет быть самым честным и не замаранным.
- Как не замаранным? Он же берет взятки, как и все!
- Брать-то берет, но он ни одного цента не потратил на себя.
- О, Господи! Как такое может быть?!
- Он, оказывается, втихаря перечисляет все взяточные деньги в благотворительные фонды, в детские дома, в интернаты и тому подобные учреждения, а сам живет на зарплату.
- Его надо срочно отправить на обследование к психиатрам!
- Ты с ума сошел? Ты хочешь, чтобы весь мир гудел, что я держу психов у себя в правительстве?!
- Извините, не подумал.
- Опасно не то, что он не тратит на себя нечистые деньги, а то, что он может потом предъявить народу свою чистоплотность и занять мой трон!
- Не приведи Господь! Ах, какая змея приютилась у вас на груди! Его надо ликвидировать любыми способами!
- Нет, как раз вот этого не надо. Его честность не могла остаться без внимания западных разведок. Его исчезновение плохо отразится на моей репутации.
- Что же делать, Ваше Высочество? Нельзя позволять такому опасному для вас индивидууму находиться на посту второго по значению человека в государстве.
- Мы его аккуратно сместим на должность заместителя премьер-министра и мотивируем это необходимостью, чтобы он, обладая огромным опытом в вопросах промышленности, занялся бы ее модернизацией и не отвлекался на другие текущие вопросы в правительстве.
- Гениально, Ваше Высочество! Гениально!
- А на его место мы должны найти такого человека, чтобы он был замаран во всех смертных грехах, что не позволило бы ему даже мечтать о моем троне.
- Таких людей у нас пруд пруди,- советник по внутриполитическим интригам раскрыл свой ноутбук, с которым никогда не расставался, даже в сортире и в постели.
- Я знаю это и без тебя. Мне нужен не только самый грешный из грешников, но и еще чтобы он разбирался в вопросах сельского хозяйства: что-то у нас аграрный сектор сильно хромает.
- Таких в моем компьютере пять тысяч шестьсот тридцать девять человек.
- Ну-ка, давай посмотрим.- Верховный Работодатель стал внимательно изучать электронное досье кандидатов на должность премьер-министра.- Этот не годится, этот тоже, этот еще недостаточно замаран, этот еще не дорос, этот у меня на примете на другую должность... так, так, так... Ага, вот, кажется, то, что требовалось. Ты смотри, какой послужной список! И незаконная приватизация, и взятки деньгами и натурой, и изнасилование малолеток, и тридцать четыре любовницы, и сорок шесть любовников у его жены, и избиение подчиненных, и три убийства при превышении служебных полномочий, и замешан в наркобизнесе, и в угоне автомобилей, и замечен в гомосексуальных связях... Вот это самая достойная кандидатура! Его и назначим премьер-министром! Кстати, это что за три убийства?
- Первое убийство произошло, когда он работал главой районной администрации Капиты: он тогда у себя в кабинете изнасиловал дочь своего друга, та заявила, что все расскажет отцу, но получила удар по голове и скончалась прямо в кабинете. Жертвой его второго убийства стал фермер, пожаловавшийся на чрезмерные поборы чиновников: наш герой избил и запинал его до смерти. Третьей покойной стала пятилетняя девочка, на которую он наехал на своем джипе, будучи в состоянии сильного алкогольного и наркотического опьянения. Второе и третье убийства он совершил, когда был губернатором Юго-Западной области.
- Это же находка! Подготовь соответствующий Указ, вступающий в действие с сегодняшнего дня.
- На который час мне вызвать к вам бывшего премьер-министра и нового?
- Зачем их вызывать?
- Для сообщения бывшему и собеседования с новым премьер-министром.
- Собеседования не будет, а уже бывший премьер-министр узнает о том, что он бывший из сообщений СМИ.
- Гениальный ход, Ваше Высочество! Я в восторге!
- Тебе еще множество раз придется восторгаться моей гениальностью.
На следующее утро граждане Катании прочитали во всех республиканских газетах следующее:
"Вчера в столице Республики Катания городе Капита прошло внеочередное заседание Парламента Республики Катания, на котором были рассмотрены многочисленные обращения трудовых коллективов предприятий, организаций и учреждений, а также общественных организаций, духовенства, отдельных граждан и оппозиционных партий, в которых отражено желание всего населения нашей независимой родины увековечить власть Его Высочества Верховного Работодателя. Парламент принял постановление о проведении Всенародного Референдума, на котором граждане республики должны будут ответить положительно на вопрос "Согласны ли вы сохранить за Его Высочеством Верховным Работодателем вечную власть над Республикой Катания?" Утвержден образец бюллетеня с одним ответом "Да, согласен". На внеочередном заседании Парламента был также рассмотрен вопрос об усилении безопасности столицы нашей Родины и ее жителей, в связи с чем было принято решение о возведении над городом Капитой стального купола".
Наряду с этим сообщением были опубликованы и Указы Верховного Работодателя об освобождении от занимаемых должностей по состоянию здоровья министров финансов, легкой промышленности, председателя налогового Комитета, губернатора Юго-Восточной области, а также о переводе в целях улучшения функционирования правительства премьер-министра на должность заместителя премьер-министра и назначении премьер-министром губернатора Юго-Западной области, показавшего себя ответственным и порядочным руководителем.


XIV

На Мальте Мышьяк отдыхал с женой главы одной из районных администраций Капиты. С Актинией он познакомился еще в годы работы в райкоме партии. У них не было бурного романа, но связывало их нечто большее - дружба и взаимовыгодное сотрудничество. Он звал ее ласково "Джан", что в переводе на русский означает "Душа". Их теплые отношения не были секретом для мужа и сына Актинии. Выбирая офис для своей фирмы "Сириус", Мышьяк отказался от многих красивых и готовых к эксплуатации зданий в центре города, арендовав второй этаж ветхого строения в районе, где хозяйничал супруг "Джан". Это позволяло фирме "Сириус" не подвергаться государственному рэкету, наездам налоговиков и инспекторов всевозможных инстанций и легко отбиваться от претендентов на отремонтированные помещения. В свою фирму Мышьяк устроил сына Актинии, долговязого и болезненного Кремния, пользовавшегося всеми благами баловня. Кремний на подковыристые вопросы коллег спокойно отвечал, что шеф является большим другом их семьи, часто бывает у них дома и даже однажды встречал Новый год с ними. В противовес этому Мышьяк, наоборот, умело обыгрывал любовную связь с Актинией, изображая себя жертвой ее ревности и интимных скандалов. Он не уставал жаловаться своим приближенным, что не может даже самостоятельно принять на работу, кого хочет, пока не получит ее согласия. По вброшенной в коллектив версии, она требовала уволить сексапильную секретаршу Рению, чтобы Мышьяк не увлекся ею и не изменил своей "Джан". Но он якобы спас Рению, сказав Актинии, что уже уволил ее потенциальную соперницу. И когда "Джан" навещала своего любовника в офисе, секретарша, предупрежденная охранниками, в панике пряталась в дальней комнате, отводя тем самым от хозяина неминуемый, как всем казалось, разнос и разгром. В действительности же это был хорошо срежиссированный спектакль для наивных и доверчивых простаков. Актиния помогала Мышьяку создавать образ крутого полового гиганта, Ловеласа и Казановы. Она даже сопровождала его на всевозможных многолюдных мероприятиях и тусовках, играя роль бесстрашной любовницы. И никому не приходило в голову, почему Мышьяк, боявшийся собственной тени, делавший тайну из всего, в том числе и из общеизвестного, демонстративно и добровольно отдавал себя на милость сплетников. То, что во все века люди старались скрыть от посторонних глаз и языков, Мышьяк сделал предметом всеобщего обозрения и обсуждения. А ларчик, как говорится, просто открывался. Уже пятый год женщины не интересовали псевдодонжуана. В среде новоявленных бизнесменов и коммерсантов после переговоров и заключения контрактов, помимо пьяного застолья, признаком хорошего тона считается обильное семяизвержение в особ развлекательно-антистрессового назначения. Мышьяк не мог поддержать разгул и разврат партнеров по бизнесу, и это обстоятельство угнетало его сильнее, чем сорвавшийся или аннулированный контракт. И, чтобы не чувствовать себя ущербным на фоне самодовольных и самовлюбленных гурманов женского тела, он и придумал сценарий своей верности одной единственной любовнице, с которой испытывает истинное наслаждение, и которая из ревности перекрыла ему кислород. Обговорив условия сделки с Актинией и ее мужем, у которого не было причин опасаться реальных рогов, Мышьяк ввел в обиход сердечное "Джан". Любовница якобы приставила к нему соглядатая в виде сына Кремния. И не было ни одного человека, кто бы не принял ежедневный фарс за правду. Следуя букве своего сценария и играемой роли, Мышьяк, естественно, технично проанонсировал свой "тайный" вылет на средиземноморье с любовницей по имени "Джан".

Вольфрам в нетерпеливом ожидании приезда шефа справился у Протактинии о дате его прилета. У Вольфрама мелькнула мысль использовать и эту информацию для укрепления собственной безопасности, и он стал выжидать удобный момент. Не зря говорится, на ловца и зверь бежит. Не прошло и двух дней, как к Вольфраму в кабинет заглянул Блэксоул и с озабоченным выражением лица спросил:
- Шеф, вы случайно не знаете, Мышьяк вернулся или нет?
- Прилетает в субботу ночным рейсом.
Блэксоул был убит. Бросив на Вольфрама нехороший взгляд, он вышел, не закрыв за собой дверь. "Как примитивно устроены эти люди,- подумал Вольфрам, направляясь к двери.- Какая ничтожная информация, а так подействовала!"
В открытую дверь влетела раскрасневшаяся от возбуждения Селена.
- Вольфрам, я не буду здесь работать!- сходу заявила она.
- Так, спокойно. Садись. Глубоко вдохни воздух, выдохни, еще раз... Молодец. А теперь спокойно и непринужденно рассказывай.
- Цианида поручила мне составить оборотную ведомость. Я составила и понесла ей. Она сказала, что я все сделала неправильно. Я ей говорю, вы же сами так объясняли. Она кричать, что я дура и все перепутала. Я не обратила внимания на оскорбления и тихо попросила показать, как надо было делать. Она, психуя, показала. Я сделала по-новому. Ни один итог не сошелся. Я опять к ней. Она стала орать еще громче и при этом брызгала слюной. Несколько капель попали мне на лицо, меня чуть не стошнило. Я ушла к себе, позвонила маме, она меня проконсультировала, я сделала, как она сказала, все сошлось. Я снова к Цианиде. Она шары вылупила. Спрашивает, как я до этого додумалась. Я сказала про маму. Цианида как завопит: "Кто здесь главный бухгалтер - я или твоя мама?! Почему ты звонишь маме?! Если ты не признаешь меня, можешь уходить к своей матери!" Вот я и пришла к вам, чтобы уйти. С этой психопаткой невозможно работать. Она, по-моему, вообще ничего не кумекает. Все удивляются, как такая все еще сидит главбухом.
- Да-а уж!
- Неужели нельзя взять другого главбуха?
- А где взять? Просил Блэксоула, он не чешется. Брать с улицы - не вышло бы хуже. И Цианиду жаль: то у нее мать болеет, чуть ли не при смерти, то у нее сын с закидонами, то муж напьется и палит из ружья на улице, то она сама вот-вот коньки отбросит. Что делать?
- А мне что делать?
- Тебе? Работать! Ты все равно консультируйся у мамы: в конце концов важен результат. А с Цианидой я поговорю. Лады?
- Нет, я все равно здесь работать не буду. Буду искать другую работу.

Вольфрам зашел в бухгалтерию. Девочки и присоединившиеся к ним Ниобий и его напарник Амний, скучившись вокруг стола Цианиды, дружно и весело отгадывали кроссворд.
- Это что за безобразие! Вы чем занимаетесь в рабочее время?
- Кроссворд решаем,- как ни в чем не бывало ответила за всех Курара.
От ее наглости Вольфрам опешил. Компания, вновь склонившись над кроссвордом, продолжила развивать интеллект. Фирма "Аргент" была заражена блэксоуловщиной, как называл Вольфрам все, выходящее за рамки приличия и порядочности. Он взял себя в руки и твердо сказал:
- Вам не кажется, что вы забываетесь? Вы все можете похвастаться героическими достижениями на вверенных вам участках?
Цианида спохватилась:
- Ой, и вправду, что это мы? Извините, Вольфрам, больше не повторится.
Она убрала газету. Ниобий и Амний лениво вышли из бухгалтерии. Девочки расселись по своим рабочим местам.
- Вольфрам,- Цианида вошла в роль делового человека,- подпишите отчеты, их надо срочно отвезти в горстат и в налоговую инспекцию.
- Я уже видел вашу срочность.- Вольфрам нервничал.- Почему вы в рабочее время решаете кроссворды, втянув в это и остальных, если отчеты горят?
- Мы только, буквально за пять секунд до вашего прихода взглянули в кроссворд...
- Вы мне зубы не заговаривайте! Что это у вас за привычка пудрить мозги? Какой пример вы подаете девочкам? У вас в бухгалтерии полный бардак, с вашим приходом девки стали врать, хотя до вас ни разу не сказали мне неправды, а вы веселитесь, угадав реку в Индии из трех букв.
По лицу Цианиды растеклась злоба, предвестник приступа шизофрении. Готовясь к взрыву, она прошипела:
- У меня в бухгалтерии нет бардака...
- Нет? А это что?- Вольфрам указал на цифру в отчете.- Вы ручаетесь за эту сумму?
Цианида вгляделась в свой отчет и по тому, как ее лицо краснело и глаза наливались кровью, было видно, что она поняла, какую чушь внесла в пассив. Взрыв не заставил себя долго ждать.
- Что вы со мной как с девчонкой разговариваете?!- У нее замоталась голова, явный признак предстоящей истерики.- Что вы у меня все ошибки выискиваете?! У меня тридцать лет стажа работы главным бухгалтером! Что вы меня позорите перед моими подчиненными?!- Скорость головомотания резко увеличилась.- Да меня везде на руках носили! Это вы здесь нашлись один такой умный!
Вольфрам понял: конструктивной беседы не получится, и, ударив ладонью по столу, что заставило Цианиду на пару секунд приостановить истерику, молча вышел из ада.
Минут через двадцать, выпустив пар, Цианида вошла в кабинет Вольфрама.
- Подпишите, пожалуйста, отчеты. Я исправила ошибку.
- Это была не ошибка.- Вольфрам старался говорить как можно спокойнее.- Это было незнание предмета. Вы превратили бухгалтерию в говорильню. При таком отношении к делу вы создадите нам массу проблем. Мне и Блэксоул говорил, что он не уверен за вашу работу.
- Когда?- Цианида засопела, как паровоз.
- Месяца три-четыре тому назад. Он задал вам несколько вопросов, и вы ни на один из них не дали вразумительного ответа.
- Он вам рассказал, да? Вы знаете, я тогда растерялась, разволновалась, у меня дома такая нервозная обстановка, мама болеет, сын хворает, муж устраивает скандалы, у меня самой давление все время скачет... Что за жизнь такая?- Полились дежурные слезы.- Ну замоталась я... Ну у кого не бывает ошибок? И положиться не на кого... Что длинноногая Селенка, что длинноязыкая Курарка, что эта кобра Гафния... Какой толк от них?
- Отчет кто составлял?
- Я.
- Тогда при чем здесь девочки? Вы, я смотрю, крутите во все стороны. Имейте в виду, если вам и удается заморочить голову окружающим, в том числе и Блэксоулу, то со мной этот номер не пройдет.
Слезы внезапно высохли. Проявилось настоящее лицо Цианиды. Она, вывалив на стол массивную и бесформенную грудь, по-свойски придвинула свою тушу к Вольфраму и, глядя ему в глаза, спросила:
- А и вправду, почему мне не удается заморочить вам голову? Все так или иначе пляшут под мою дудку, а вы нет.
Вольфрам на мгновение растерялся.
"Ничего, ты у меня еще попляшешь!"- подумала она и умиротворяюще попросила:
- Вольфрам, подпишите отчеты. Я уже опаздываю в горстат.
- Вы исправили только одну цифру. А я еще не просмотрел весь отчет. И вообще, почему вы подсовываете мне на подпись документы такой важности в самый последний момент?
- Я же говорила, замоталась. Больше не буду.
- Мне надо изучить и остальные ваши творения. Я сомневаюсь в ваших цифрах.
- За все остальные цифры я даю голову на отсечение. И, пожалуйста, не ищите у меня ошибки и не размазывайте мое лицо по столу.
- Я не могу подписать то, в чем не уверен. Я видел оборотные ведомости, составленные по вашим указаниям. Кошмар какой-то! Я вынужден просмотреть весь отчет.
Лицо Цианиды приняло отвратительно мстительное выражение.
- Была бы я на двадцать лет моложе, вы бы у меня в другое место смотрели!
- Да никуда бы я не смотрел.
- Ну что, вы так и будете играть мне на нервах и плевать мне в лицо из-за одной ничтожной цифирьки?
- Эта одна цифирька обесценивает весь отчет. Неужели не понятно?
- Вольфрам, давайте договоримся так. С сегодняшнего дня я сама отвечаю за все отчеты. Гарантирую вам полный ажур. Вы поверьте мне, а я не подведу.
- Хорошо. Но договоримся о следующем. Я подпишу ваши отчеты не глядя. Но если обнаружатся три существенных прокола по бухгалтерии, вы сами добровольно напишете заявление по собственному желанию.
- Все, заметано, договорились.
- А почему на вторых экземплярах отчетов нет вашей подписи? Ведь один экземпляр - в горстат, другой - в налоговую инспекцию. То есть ваша подпись должна быть на обоих экземплярах.
- Замоталась,- сказала она, привычно входя в образ измотанного и обессиленного жизнью человека.- Вы подпишите, а я потом. На первом же экземпляре стоит моя подпись.
Оба экземпляра были идентичны, и Вольфрам, не подозревая ничего плохого, подписал отчеты. Цианида шумно вынеслась из кабинета. Как выяснится впоследствии, она не подписывала вторые экземпляры отчетов и сдавала их в налоговую инспекцию за подписью Вольфрама, чтобы при обнаружении каких-либо нарушений вся ответственность легла на него.

"Что за день сегодня?- подумал Вольфрам.- Если так будет продолжаться, у меня никаких нервов не хватит".
Листая первый томик своих стихотворений, Вольфрам задержал внимание на давным-давно неизвестно кому и неведомо по какому поводу написанных строфах:

В этот мир, безнаказанно грубый,
Мы явились с тобой как упрек,
Чтобы слить наши нежные губы
В поцелуе, отвергшем порок.

Ты в мои углубляешься думы,
Я в твои погружаюсь мечты.
А вокруг все так зло и угрюмо
От ненужной пустой суеты.

Но не важно нам, что там творится
С этим миром безумных людей,
Коль случилось друг в друга влюбиться
Нам на фоне мучительных дней.

Безнаказанно грубый мир, злой и угрюмый, погрязший в ненужной пустой суете, наполненный безумными людьми, ежедневно мучающими и терзающими друг друга. Ничто не изменилось ни за пятнадцать лет, ни за сто пятьдесят, ни за полтора тысячелетия: люди как портили друг другу жизнь, как мешали друг другу жить, так и продолжают упиваться крысиной возней да тараканьими бегами. Вольфрам отложил томик. Дальше читать не хотелось. Стихотворение омрачило душу. Но минуту спустя оно же дало подсказку, как уйти из мира зла и грубости, как избежать пустосуетной толпы. Любовь и только любовь! Но где она, его любовь? Кто она? Изабелла? Нет, она замечательная девушка, превосходна в постели, образованна, но она не пробудила в Вольфраме глубоких чувств, высоких устремлений. В ней не было эмоционально-возвышенного мироощущения, мечтательной созерцательности. Нагрянувшая эпоха воинственного прагматизма опрокинула души и судьбы, не оставив практически никакого пространства воспетому Петраркой и Сафо, Лоркой и Тагором. "Кто она? Должна же она где-то быть!- думал Вольфрам.- А может, она рядом, только я ее не замечаю? Неужели Селена? Селена... Селена... А почему бы и нет? Но она замужем! И очень хорошо! Тебе же нужна Любовь, а не постель. Что-то меня занесло! Давай спать. Утро, как говорится, поумнее нас вечерних".

А утро следующего дня принесло сообщение в виде постановления правительства о приостановке выдачи лицензий на конвертацию. Цианида злорадно торжествовала:
- Ну вот, так вам и надо! Если бы тогда, четыре месяца назад, в апреле Блэксоул съездил в банк на пять минут, у нас уже в мае была бы конвертация. Где это видано, чтобы банк сам предлагал свою валюту, а директор предприятия не соизволил переговорить с председателем банка?! Да ни один нормальный человек этого не поймет. Там, в банке, над нами все смеются. Мы уже почти год пишем письма то в правительство, то в центробанк, то в комиссию по конвертации, то еще Бог весть куда с просьбой выделить нам квоту и дать лицензию, а тут наш родной банк говорит нам: не мучайтесь, вот, возьмите доллары, а Блэксоул волынку вдруг начал тянуть. Я вообще его не понимаю!
Понимал поведение Блэксоула один Вольфрам. В начале апреля уполномоченный банк сообщил об имеющейся возможности конвертировать валюту из собственных резервов. Фирма могла получить лицензию по ходатайству банка. Необходимо было, как положено в цивилизованном бизнес мире, переговорить первым лицам - председателю банка и директору фирмы. Приглашение из банка испугало Блэксоула, не поверившего, что такое может быть. Он никак не мог понять, где же тут подвох, в чем суть ловушки. Сам постоянно гадящий другим, ставящий исподтишка капканы и во всем руководствовавшийся личной выгодой, Блэксоул был не в состоянии переварить мысль о том, что в мире, в том числе и в бизнесе может быть и иначе. Комплексовал он и от вероятности показаться дураком во время беседы с председателем банка, и это обстоятельство заставляло его всячески оттягивать визит. Окружив себя скудоумными людьми, пресмыкавшимися перед ним, как перед наместником Бога на земле, он чувствовал себя мудрейшим из мудрейших. Но так воспринимали его только подчиненные прихлебатели. На фоне же Мышьяка, Вольфрама, Краузе и других мало-мальски образованных людей Блэксоул всеми фибрами осязал свою дилетантскую сущность, и это обстоятельство подавляло его и лишало уверенности.
- Шеф, переговорите с банком сами,- попросил он после месяца увертываний удивленного Вольфрама.
- Я уже справлялся насчет этого. Ответили, председатель будет разговаривать только с первым лицом, то есть с вами.
- Какая им разница, с кем разговаривать?! От имени фирмы вы уполномочиваетесь вести переговоры. Че они там условия ставят?
- Они не ставят условия, они хотят помочь нам. Вам надо встретиться с председателем.
- Они там начнут деньги просить, а я человек добрый, могу отдать. Че я, должен за всех расплачиваться? А вы в этом отношении покрепче, поэтому поезжайте вы.
- Если даже и попросят деньги, скажем Мышьяку и Харрису. Дадут - дадут, не дадут - с нас и спроса нет.
- Нет, вы поезжайте, а там видно будет.
- Блэксоул, со мной председатель не будет разговаривать, он ждет вас. Если хотите, я поеду с вами. Вместе переговорим.
- Ладно, я поспрашиваю своих знакомых, кое-че уточню, потом решим.
Уточнял Блэксоул два месяца, но так и не удосужился откликнуться на приглашение банка, где клерки и сам председатель недоумевали по этому поводу. Вольфрам решил действовать на свой страх и риск. В начале июля он поехал в банк, и из разговора с одним из клерков понял, что председатель банка взяток не берет, так как получает очень хорошую даже по европейским меркам зарплату, что целью приглашения было всего лишь познакомиться с директором лично и получить заверения в своевременном поступлении на текущий счет средств в национальной валюте, что теперь председатель вряд ли согласится встретиться с директором, ибо тот отнесся неуважительно к его приглашению. Вольфраму удалось убедить собеседника, что Блэксоул хотел приехать, но из-за разнообразных болезней не смог, и сейчас лежит в больнице в тяжелом состоянии. Назавтра пришло сообщение о согласии банка провести переговоры на уровне заместителей руководителей. Через два дня переговоры состоялись. К удивлению Вольфрама, ему была указана небольшая сумма в долларах, которую следовало передать через названного клерка. Доложив о переговорах Мышьяку, но ни словом не заикнувшись о трехмесячной канители вокруг поездки в банк директора, и получив деньги, Вольфрам отвез их по назначению. Банк на следующий же день отправил необходимые документы в центробанк. Через месяц должна была совершиться первая конвертация. Однако спустя буквально две недели правительство своим форс-мажорным постановлением свело на нет все старания Вольфрама.
"С таким директором каши не сваришь,- еще раз убедился Вольфрам.- Только один его отказ от поездки в банк на пять минут обойдется фирме в сотни тысяч долларов упущенной прибыли в год. Нет, сдам полугодовой отчет и попрошу Мышьяка об отставке".

В понедельник Вольфрам сообщил Мышьяку, что отчет готов. Шеф попросил прислать его для ознакомления. По экземпляру отчета получили Блэксоул, Краузе, Пауль и Венцлер. Вольфрам предполагал, что процесс "ознакомления" затянется минимум на неделю. Но во вторник утром неожиданно приехал Мышьяк и собрал совещание. Отчет напугал всех не столько своими выводами, сколько последствиями, если о нем узнает Ностракоз. Начались разговоры вокруг да около. Никто не решался говорить по существу. Поняв, что совещание может закончиться ничем, Вольфрам взял слово:
- Я не буду пересказывать весь отчет. Вы все с ним ознакомились. Хочу лишь обратить ваше внимание на сумму истраченных нами денег...
- Это неправильная сумма!- вдруг рявкнул Блэксоул.
- Все данные взяты из таможенных деклараций и банковских выписок по текущему и валютному счетам.
- Все равно неправильно! Мы не могли истратить столько денег, потому что их просто не было.
- Как это не было?!
- Не было и все.
- Так вы хотите сказать, я выдумал эти цифры?- оскорбился Вольфрам.
- Нет, я этого не говорил. Но,- переходя на шепот, Блэксоул втянул голову в плечи,- если кто-то,- Блэксоул указал глазами наверх,- увидит их, то...,- он сделал паузу,- они покажутся ему странными, и нам влетит...
Блэксоул посмотрел на Мышьяка, натянуто улыбнувшемуся сказанному.
- Здесь,- продолжил Блэксоул,- надо курс взять базарный, чтобы сумма в долларах уменьшилась...
Смысл Блэксоуловского предложения сводился к сокрытию наворованного. Курсовой эквилибристикой занимались практически все фирмы в республике, но не для камуфлирования краж у хозяина, а для ухода от налогов и других платежей. Сидевшие молча поддержали Блэксоула. Вольфрам уже понял, что не добьется от нацеленных на чужие деньги товарищей пересмотра взглядов, но по инерции продолжил:
- Я сопоставил ряд цифр по цеху, вырисовалась картина - там исчезает от трех до пяти тысяч долларов в месяц.
- С чего ты взял? Какие пять тысяч?- театрально возмутился Краузе и обратился к Мышьяку: Что он говорит? Он хочет сказать, у меня в цеху воруют? Сам переманивает моих работников...
- Кого это я переманиваю?- удивился Вольфрам.
- Рихард мне сказал, что ты переманил его помощницу... как ее?- Мышьяк, щелкнув пальцем, обернулся к Краузе.
- Гафния,- с готовностью ответил тот.
- Да не переманивал я ее! И вообще, причем тут Гафния?- вскипел Вольфрам.
- Переманил, переманил,- с вящей уверенностью бросил Мышьяк, после чего вкрадчиво спросил,- Вольфрам, а ты уверен в своих цифрах?
- Взгляните сами! Все цифры - из счетов и ремзаказов, выписываемых отделом приемки и бухгалтерией.
Мышьяк минуты две молча сопоставлял в уме отчетные данные, затем, обращаясь к Краузе, тихо констатировал:
- Похоже, что так.
- Если ребятам не дать подзаработать,- вмешался Блэксоул,- они все разбегутся. Кто будет потом ремонтировать оборудование?
- Никто не предлагает перекрыть кислород,- пояснил Вольфрам,- но то, что творится - беспредел. Ребята работают не у себя дома, а в фирме, предоставившей им все условия для работы: помещение, станки, транспорт, подъемники, электричество, высокую зарплату. Так они еще львиную долю выручки прикарманивают. Я считаю, раз уж они к этому привыкли и у нас нет замены, они должны хотя бы половину денег отдавать фирме.
- Какие деньги?!- вновь возмутился Краузе.- Ты хочешь узаконить противозаконное?!- Краузе умышленно выворачивал ситуацию из-за боязни перед Венцлером и заводом-изготовителем.
- Я хочу, чтобы в фирме был хотя бы относительный порядок,- устало сказал Вольфрам.
Мышьяк, уловив расстановку сил и направленность интересов, решил разрядить обстановку:
- Вольфрам, ты не лезь в цех. Занимайся офисом.
- А если нагрянет проверка, кто за эти дела будет отвечать? Ведь придут ко мне...
- Отвечать будет тот, кто попадется.
- Я не буду отвечать?- уточнил Вольфрам, понимая безвыходность ситуации.
- Нет,- буркнул шеф.
Мышьяк обладал редкой способностью умиротворить конфликтующих так, что все оставались довольны и не чувствовали себя ущемленными. Но когда ему нужно было стравить людей, он делал это с той же виртуозностью: враждующие стороны бились между собой, не осознавая, что являются лишь марионетками в руках искусного кукловода.
Вольфрам передумал просить об отставке по двум причинам: воровство узаконено совещанием и он, Вольфрам, за последствия не отвечает. Кроме того, обвинение в переманивании Гафнии задело его за живое. Он решил разобраться, умышленно Краузе искажал вопрос или это дело хитрости "кобры".
Два месяца тому назад Гафния, подойдя на территории фирмы к Вольфраму, слезно жаловалась на Краузе, будто он, его переводчица и его жена выживают ее с работы. На вопрос "За что?" Гафния, увеличив поток слез, ответила:
- Переводчица, эта ведьма, хочет быть еще и помощницей, чтобы больше получать зарплаты, а жена из-за ревности, мол, я соблазняю Рихарда. Сговорились и настроили против меня шефа. Я теперь не знаю, что делать. В "Оргене" я и в бухгалтерии работала. У вас не найдется места для меня?
- Пока никто о твоем увольнении не говорил. Ты, по-моему, преувеличиваешь чисто женские дела. Работай и не обращай на них внимание.
В конце дня к Вольфраму ввалилась Цианида со словами:
- Вольфрам, у нас Гафния сидит, рыдает...
- Во имя чего?
- Говорит, Краузе и переводчица затравили ее. Выживают девчонку...
- Я уже слышал...
- Давайте пожалеем ее, возьмем в бухгалтерию. Она, оказывается, работала раньше бухгалтером. Я думаю, мы могли бы поручить ей выписывать счета.
- Вы хотите взять ее к себе?
- Жалко девку... Вон сидит, плачет... Сердце разрывается, глядя на нее...
- Хорошо, зовите.
Цианида, продемонстрировав не только странное для нее человеколюбие, но и неожиданную прыть, помчалась в бухгалтерию. В кабинет Вольфрама, Гафния вошла с затравленным видом: нос красный, губы подрагивают, пухлые щеки умело втянуты, тушь для ресниц размазана по лицу, глаза в обезоруживающих слезах, голос утробно-вибрирующий, руки не находят места, ноги неустойчиво вялы.
- Проходи, садись,- Вольфрам указал на стул.
- Ой, я и здесь постою... Извините, что я так... Цианида сказала, чтобы я побыстрее шла к вам... Я не успела привести себя в порядок...
- Пустяки... Главбух сказала, ты хочешь в бухгалтерию.
- Если можно. В цеху мне житья не дают. Если меня уволят, куда я пойду? Сейчас трудно найти работу...
- Будешь счета выписывать?
- Буду, конечно!
- Но сидеть придется в цеху.
- Ну и что? Я же буду уже под вашей защитой!
- Ну да...
- Вы меня берете?
- Главбух за тебя попросила. Но надо поставить в известность Краузе. Мне ему позвонить?
Внезапно слезы исчезли, голос окреп, осанка выпрямилась.
- Не надо. С Краузе я сама разберусь.
Позже Вольфрам будет казнить себя за две непростительные ошибки: одна - согласиие на переход Гафнии в бухгалтерию; другая - то, что он не удосужился позвонить Краузе и прояснить ситуацию с его сотрудницей.
Гафния гордо сообщила Рихарду, что ее приглашают в бухгалтерию и она уже дала согласие на переход. О своих слезах и жалобах она не проронила ни слова. У Краузе сложилось впечатление, что Вольфрам переманил Гафнию.

Лето душило жарой. В столице плавился асфальт. Общее потепление на планете не обошло стороной и Катанию, на западе которой началась засуха. Единственное спасение для городских жителей - кондиционер. В фирме "Аргент" кондиционеров не было. Блэксоула это мало волновало: он, если и приезжал на работу, не задерживался больше часа, который проводил сидя в служебном автомобиле с включенным кондиционером. Блэксоул упивался своим положением, когда работники поочередно являлись на прием к его машине, припаркованной в тенечке под кроной акации во дворе фирмы. Директор развалясь сидел в прохладе кондиционера, а подчиненные, обливаясь потом, согбенно стояли у машины, кто что-то докладывая, кто получая втык, кто в ожидание подписи, кто выслушивая прописные истины. Блэксоул через секретаршу вызывал к машине и тех, кто в принципе в данный момент был не нужен, но он ловил кайф от самого процесса, когда вызванные на полусогнутых семенили к нему с подспудной опаской и непроизвольным волнением. И в эти краткие минуты директор чувствовал себя Католикосом всех армян, Далай-Ламой всех буддистов, Махараджей всех индийцев, Халифом всех арабов, Крестным отцом всея Сицилии... Подобное наблюдалось и в зимний период, когда директор грелся у печки в автомобиле, а подчиненные дрожали от холода: отопление в фирме тоже отсутствовало. Купленные на выделенные Венцлером деньги электрические калориферы согревали только в том случае, когда продрогшие члены коллектива поочередно водружали на них свои пятые точки. Польза от них была идентична пользе от свечки в тоннеле. На жалобы задыхающихся от жары или скорчившихся от холода сотрудников Блэксоул застенчиво отвечал, что Венцлер не выделяет денег. На директоре горела шапка, поэтому он все время переводил стрелки то на Венцлера, то на Краузе, то на Вольфрама, то на Мышьяка, и лез из кожи вон ради фальшивого имиджа приличного человека, подобно тому, как шлюхи в свободное от "горизонтали" время суток разыгрывают добропорядочных дам. Лишь весной и осенью погода благоприятствовала трудовому процессу в "Аргенте". В демисезонные дни Блэксоул ставил свою машину в центре двора фирмы и, прижав к уху мобильник, широкими шагами описывал концентрические круги вокруг служебного "Мерседеса". Выражение его лица было настолько сосредоточенным, будто собеседником являлся кто-то из высших слоев общества или "большого двора", как называли резиденцию Ностракоза. Директор любил, когда за ним наблюдали и строили догадки о его статусе при Ностракозе. И никому не приходило в голову, что в это время он обсуждал с одной из своих любовниц вчерашние кувырки в постели и договаривался о дате и месте проведения следующего сеанса сексотерапии. Временами он громко орал в трубку "Да я вас всех там в рот переделаю! Да я вас в асфальт закатаю! Да кто вы все там такие! Чтобы завтра мои двадцать штук баксов принесли! Не то зарою!" и так далее. У внимательно прислушивавшихся к директорскому ору аргентовцев не оставалось никаких сомнений в мафиозной крутизне Блэксоула. Именно этого он и добивался. В действительности же он орал в пустоту, талантливо разыгрывая "разборку" с несуществующим собеседником.

Вентилятор гнал горячий воздух. Цианида не придумала ничего лучшего, как предложить девочкам раздеться до нижнего белья и залечь на полу в комнате кассира. Селена, склонная к эксгибиционизму со времен работы манекенщицей, согласилась с видимым удовольствием: ей нравилось, когда по ее телу шарили глазами. Курара, слегка поколебавшись, разделась за компанию. Гафнию также не пришлось долго уговаривать. Запершись изнутри, полуголая бухгалтерия завалилась спать. Через час после завершения обеденного перерыва Вольфрам набрал номер телефона Цианиды. Трубку никто не брал. Он спустился вниз и толкнул дверь в бухгалтерию. Заперто. Он постучал. Внутри что-то зашевелилось, послышались шебуршение и шепот. Через две минуты дверь открылась. Девочки с серьезными лицами сидели на своих местах, уткнувшись глазами в бумаги.
- Что здесь происходит?- спросил Вольфрам, заметив волнение артисток.
- Ничего, работаем,- ответила Цианида.
- Быстро отвечайте, что здесь творится?!- Вольфрам ужесточил тон.
Главбух сдалась без сопротивления:
- Мы тут немного задремали. Жара разморила...
- Вы что, спали на столах?
- Нет, в кассе, там прохладнее...
- Как в кассе? Там же всего один стол?
- А мы на полу?
- У вас там что, матрасы есть?
- Откуда? На паласе лежали...
- Обеденный перерыв закончился час назад! Вы что, с ума посходили?!
- Больше не будем...
В следующий обеденный перерыв история повторилась. Вольфрам был вне себя от ярости.
- Ну-ка, открывайте дверь!- грозно крикнул он, подойдя к бухгалтерии.
- Сейчас, сейчас,- послышался голос Цианиды.
Охи, ахи, возня, суета, писки, шорохи и тому подобные звуки наполнили комнату за дверью, отворившейся через минуту. Упреждая начальничий гнев, Цианида смиренно и торопливо заговорила:
- В последний раз, Вольфрам, в последний раз, простите, извините, больше никогда не повторится...
- Вы что себе позволяете?! Вы что здесь устроили пляж и притон! Не бухгалтерия, а бордель какой-то!
- Вольфрам, мы больше не будем,- заскулили Селена с Курарой.
- Еще раз повторится - выгоню всех!- Вольфрам, почувствовав боль в сердце, вышел на свежий воздух.

Блэксоул не на шутку испугался, когда на совещании Вольфрам задел чуткие воровские струны его души. Блэкинсайд порекомендовал брату снова перейти в наступление на Вольфрама, покусившегося на их левые доходы.
- Ударь по Селенке,- решительно посоветовал он Блэксоулу.- У них, кажется, роман. Может, он запсихует, скажет что-нибудь резкое, слово за слово - скандал. А дальше - дело техники. Уберем!
Блэксоул через своих агентов влияния выманил Селену из под контроля Вольфрама и попользовал ее во все, чем Бог наградил. После чего в задушевном разговоре с Вольфрамом он как бы невзначай одним штрихом обрисовал характерные особенности ее лобка.
"Ну и подлец же ты!"- подумал Вольфрам и перевел разговор на тему денег, которая для Блэксоула была важней темы любви и секса.
"Не прошло,- с сожалением отметил Блэксоул.- Попробуем с другого конца". Спустя несколько дней, окружив себя ребятами из цеха и со склада, директор увлеченно рассказывал байки из жизни преступного мира, к коему себя героически причислял, хотя вздрагивал при каждом пуке. Мимо них прошла Селена, направлявшаяся в кабинет Краузе, где была единственная в фирме копировальная машина Canon. Моментально распустив слюни, все переключились на ее походку и на все, чем она обеспечивалась. Блэксоул не растерялся:
- Ну че смотрите, как салаги-сосунки? Такой товар не смотреть надо, а пользовать! Че, не можете воткнуть?
- Блэксоул, давно бы навтыкали, да... сами знаете... Вольфрам ее танцует,- ответил за всех Лантан.
- Э-э, кто он такой! Трахайте! Я подстрахую.
- Но как ее вытащить? Она же в офисе сидит. Вот если бы вы ее сюда, к нам в цех перевели, мы бы за вас всю жизнь молились.
- Не можете без меня. Хорошо, считайте, она уже в ваших руках и...,- Блэксоул расплылся в лучезарной улыбке,- в ваших петушках.
Жеребцы дружно и громко заржали.
Директор быстро поднялся в офис, пригласил к себе Вольфрама и внес конструктивное производственное предложение:
- Шеф, давайте, уволим Гафнию, а на ее место переведем Селену. Пусть сидит в цеху, начисляет зарплату и выписывает там счета.
Вольфрам давно был готов к подобному предложению, еще со времен Бергмана, также пытавшегося услужить Краузе и его команде, подложив им Селену. При одной мысли о переводе в цех Селена визжала и дрожала в самовнушенном ужасе. Вольфраму удалось тогда отбить длинные ноги от длинных рук и погасить в ней панику.
- Если вы так ставите вопрос,- сказал он,- я поговорю с Мышьяком о переводе Селены в "Сириус". К маме поближе.
Блэксоул застыл в безмолвии. Его лицо, превратившись в маску недовольства, утеряло дежурную улыбку. Вольфрам, не произнеся больше ни слова, вышел из кабинета.
"Он пошел в открытую,- размышлял Вольфрам, потирая веки и виски,- теперь у него нет пути назад. Он, скорее всего, обещал самцам доставить самку. Но ничего не вышло. Он перед ними опозорился. Значит, чтобы восстановить свое реноме, он будет еще усерднее рыть под меня. Да и Селенку не оставят в покое. Ну что ж, алягер ком алягер, так, кажется, у французов. Но сначала надо вывести отсюда Селену. Потом, если кабан не утихомирится, покажу ему несколько приемчиков. Но пока Селена здесь, я связан по рукам. Эти трусливые сволочи будут бить по ней. Надо действовать и незамедлительно".

- Что им всем от меня надо?- с паникой в голосе вопрошала Селена.- Почему не отстанут от меня? Им Гафнии мало? Я не пойду в цех! Лучше увольте! Я-то думала, что это они сегодня ведут себя так...
- Как?
- Руки распустили со всех сторон. Я еле отбилась. Оказывается, вон в чем дело! Вольфрам, я боюсь.
- Доигралась! Ты создаешь мне одну головную боль. С первых же дней я просил тебя вести себя прилично... А ты? Ты думала, будешь играть ими, как захочешь, поводишь на поводке, на полунамеках все... Да? Здесь не тот контингент, чтобы довольствоваться платоническими флиртами. Здесь одни животные, не видишь, что ли? Короче, тебе надо уходить.
- Вы опять хотите меня уволить?
- Я хочу перевести тебя к маме.
- Ура-а! А получится?
- Не знаю, но я попробую.
- Ой, попробуйте, прошу вас. Мама говорила, у них там коллектив хороший.
Вольфрам поехал к Протактинии, которая тут же запаниковала. Но ее просьба о приеме на работу дочери не была удовлетворена Мышьяком, сказавшим: "Родственникам в одной бухгалтерии работать не положено".
- Просто не захотел,- сказал Протактинии Вольфрам.- По закону для частных предприятий ограничений на этот счет не существует.
Исполнительным директором в "Сириусе" был давний знакомый Вольфрама Факилий, за свои куртуазные похождения прозванный друзьями Президентом Федерации борьбы под одеялом. Но и он не проявил энтузиазма, пояснив по-свойски:
- Вольфрам, я вас дико уважаю. Любую другую просьбу - пожалуйста, выполню. Но, вы понимаете, Селена несколько раз приходила к нам в офис. Она как сядет, закинет ногу на ногу, у нее там все наружу. Она же провоцирует, делает это умышленно, по глазам видно. Хочешь не хочешь, начинаешь отвлекаться, наклоняться, чтобы получше рассмотреть, что там у нее имеется. Работать будет невозможно. Тем более, вы меня знаете, я очень пристально отношусь к женскому полу, особенно к длинноногим. И потом, к нам приходит много народу, начнутся телодвижения, расспросы, чей ствол за ней стоит... Мне в фирме это не нужно. Понимаете? Только не обижайтесь...
- Я понимаю. Я сам с ней намучился.
- Я, честно говоря, подписал бы ее разок-другой, да неудобно перед Протактинией: все-таки вместе работаем...
- Настаивать и навязывать не буду. Спасибо за честный и прямой ответ.
- Вольфрам, в любое время звоните, чем смогу - помогу, только не это...
- Ладно, бывай.
Вернувшись в "Аргент", Вольфрам огорошил Селену новостями.
- И что теперь?- она робко глядела на Вольфрама.
- Переводить тебя куда-то, кроме "Сириуса", не имеет смысла.
- Почему?
- Тебе не дадут работать приставаниями. А в "Сириусе" хоть мама присмотрела бы за тобой.
- Других же не трогают.
- Другие не ведут себя, как ты.
- А что я делаю?
- Кончай, а! Рассказать тебе все, что ты делала до сих пор?
- Не надо!
- Тогда сиди и молчи. Значит так. Я не вижу иного выхода, как объявить тебя своей пассией. Тем более, здесь и так все думают, что мы с тобой любовники.
- Завидуют, наверное, любовнице поэта?
- Какого поэта?
- Ой, не прикидывайтесь! Вы же сами подарили моей маме сборник своих стихов. Я их читала. Мне понравились.
- Ах, черт, я и забыл...
- Может, вы стихи прочтете?
- Я ей о чем, а она мне о чем!
- А вы сейчас пишете? Прочтите что-нибудь из новенького...
- Ты не отвлекай меня. Нам надо думать, как продержаться в этом болоте, а не стихи читать. Короче, я объявляю тебя своей девушкой, тогда по неписаным правилам от тебя должны отстать.
- А что, существуют такие правила?
- По крайней мере везде, где я работал раньше, этих правил придерживались. Тебе тоже придется играть свою роль, иначе нет смысла затевать комедию. Если мы не будем держаться вместе, поодиночке здесь не выжить: сожрут. Мы с тобой здесь как белые вороны, как бельмо в глазу, как прыщ на лбу. Ты раздражаешь всех своей внешностью, я - мозгами, хоть это и звучит нескромно. А люди, тем более посредственные, не терпят чьего-либо превосходства над собой.
- А если кто-то сообщит моему мужу об этом - ну, что я ваша девушка - что тогда?
- Этого нельзя исключать: люди здесь собрались... ого! сливки общества!
- Да здесь же гадюшник!
- А это одно и то же. А мужа предупреди, мол, так и так, жизнь заставляет...
- Он не поймет.
- Может, ты и права. И я бы не понял. Но я не знаю, что еще придумать.
- Хорошо, объявляйте. Может, станет спокойнее жить.
- Вот теперь, если хочешь, можно и к рифмам обратиться.
- О, давайте!
- Слушай. Называется "Майское":

Колобродит Весна.
Вся Природа бушует и стонет.
В круговерти страстей
сымитировать проще любовь.
В нежно-ложных речах
чьи-то судьбы невинные тонут,
Чьи-то чистые души
уже фонтанируют кровь.
О, как трудно найти в лабиринте пьянящего Мая
Тот единственный путь,
где в конце не наткнешься на Крест!
И на ощупь идешь, спотыкаясь о призраки Рая
И внимая фанфарам как будто бы слышных Фиест.
Все идешь и идешь...
нищ, как дервиш,
нет хлеба в котомке,
И не ведаешь вовсе, сойдет ли когда благодать...
Что завещано нам,
то оставим мы нашим потомкам:
Ничего не прибавить к наследству
и нечего взять.
И до смерти бродить,
ничему, кроме страсти, не веря,
И до смерти искать,
сам не зная чего и кого,
Превращая себя не то в слизь,
не то в пыль, не то в зверя,
И, плюя, отрекаясь от клятв, от надежд, от всего.
А Весна все бурлит, колобродит,
кипит, шарлатанит;
Увлеченно любовь имитируют все, кто не мертв;
И какбудтовлюбленные дружно друг друга таранят,
Соревнуясь в кустах, кто кого переспит, перемнет.
И запуталось все
в этих майских изменчивых кущах.
Так запуталось, что сам себя, потеряв, не найдешь.
И в толпе бестолковой,
куда-то безвольно текущей,
Запрокинув за плечи рога,
все идешь и идешь...

- Это вы недавно написали?
- Да, лет пятнадцать назад. И как тебе?
- Я так и знала, просто чувствовала, пока вы читали, что в конце будут рога.
- Слепок с жизни.
- Ужас! Неужели повсюду так?
- Идиллии я нигде не встречал. Так что нам остается создавать идиллию друг для друга, такой маленький оазис в бездушной пустыне "Аргента".
- Я вам создам такую идиллию, мало не покажется!
- Благодарю за внимание и за добрые намерения. Иди, работай.
- Иду, папочка.
- Иди, доченька!


XV

- Этот Вольфрам - опасный человек.
- Что случилось?- заволновался Блэкинсайд.
- Мне кажется, он читает мысли. Я только заикнулся насчет перевода Селены в цех, а он как будто стоял рядом, когда я с ребятами о ней разговаривал. Он двумя словами разрушил весь замысел.
- Может, кто-то сообщил ему?
- Да я уже через минуту после этого разговаривал с ним. Даже если бы кто и захотел "настучать", не успел бы. Да и какой смысл кому-то "стучать", если они все хотят ее помусолить?
- А зачем тебе потребовалось Селенку переводить в цех?
- Пацаны попросили. Они хотят пустить ее по рукам, но этот Вольфрам вцепился в нее и от себя не отпускает. Если его не будет, мы на этой сучке сможем деньги делать. Она, оказывается, раньше работала проституткой. Будем подкладывать ее нужным людям...
- А она согласится?
- Наедем - согласится. Куда она денется? Но сначала нужно убрать Вольфрама. Нет, он явно телепат.
- Может, и так...
- Он же ни в одну ловушку не попался. Мы же все придумывали с тобой вдвоем. Здесь никого не было. Мы же с тобой не "стучали". А он обошел все капканы. Как избавиться от него, ума не приложу. Зацепиться не за что. И Мышьяк его поддерживает. Если б не Мышьяк, я бы его просто уволил без объяснений и все. И Пауль, и Рихард были бы на моей стороне: они давно на него злы...
- Ты сделай так. Завтра пригласи Пауля в ресторан и поговори с ним по душам. Ему-то в принципе нет причин бояться Мышьяка. Вот пусть он и Рихард спровоцируют скандал, выведут Вольфрама из себя, а после потребуют его ухода. Когда они сделают это, подключись и ты. Мышьяк против троих не пойдет. А если заартачится, я вылезу из засады. Уберем Вольфрама, потом Мышьяка, потом Рихарда. Если их не станет, Венцлер сам отдаст нам свою долю. А у Ностракоза бывают приступы щедрости. Он может раз - и отдать нам фирму с барского плеча. Глядишь, мы и хозяева, контора - наша.
- А Пауль?
- А что Пауль без Венцлера? Пешка. Вот эту пешку нам и надо сейчас использовать. И вообще надо уже создавать свою мафию. Ностракоз здесь бывает редко, все по заграницам летает, хозяйство без присмотра, а те, кто смотрят, сам знаешь, без навара не сидят. Надо потихоньку прибирать его хозяйство. Стану крестным отцом, ты будешь моей правой рукой.- Блэкинсайд на миг представил себя местным Аль-Капоне.- Всех заставим лечь под нас.
- Но мафию надо содержать. Люди бесплатно не будут воевать на нашей стороне. Где мы столько денег возьмем?
- Вот когда я называю тебя бараном, ты обижаешься. А рассуждаешь ты хуже барана.
- Че опять баран?
- Я тебе о чем все время талдычу? О захвате Ностракозовых структур. А эти структуры уже с деньгами. То есть мы деньгами Ностракоза будем содержать нашу мафию, которая затем уничтожит мафию босса. Ведь все просто...
- А-а!
- Ладно, это потом. Сейчас займись Паулем.
Вечером следующего дня Блэксоул и Пауль кутили в ресторане "Элит".
- Слушай, Блэксоул, ты мне друг?- лепетал сильно захмелевший Пауль.
- Конечно, друг,- отвечал почти трезвый Блэксоул, хотя пил наравне с Паулем.- А ты мне друг?
- Еще бы! Все для друга сделаю. Вот что для тебя сделать?
- Точно сделаешь?
- Какие могут быть разговоры!
- Тогда убери Вольфрама.
- Вольфрама? А я думал, вы с ним заодно, друзья.
- Какой он мне друг? Кто он такой? Кто я, а кто он?!
- Ты меня удивил. А воюете против нас вы разве не вместе?
- Кто воюет? Это он воюет! Я - за вас!
- Что-то я ничего не пойму. Ты что, против Вольфрама?
- Он нам мешает. Да и на хрен он нужен? Мы что, сами не можем?
- Можем!
- Если ты, Рихард и я вместе выступим против Вольфрама, Мышьяк не станет его прикрывать. Риска никакого. Только надо, чтобы вы начали. Мы с Вольфрамом как бы земляки, поэтому мне первым нельзя.
- Понял.- Пауль на минуту не то задумался, не то задремал. Очнувшись, сказал:- Надо посоветоваться с Венцлером.
- Зачем советоваться? Ему какое дело до Вольфрама?
- Венцлер - мой шеф.
- Шефу потом доложишь, когда дело провернем.
- Давай подождем до сентября.
- Что это даст?
- Второго сентября сюда приедет представительная комиссия от завода-изготовителя. А они очень уважают Рихарда и прислушиваются к его словам. Когда они приедут, потихоньку начнем разговор о той обиде Рихарда, чтобы сложилось плохое мнение о Вольфраме. А мнение комиссии и Мышьяк, и Венцлер оспаривать не будут. А, что скажешь?
- Здорово! Только надо с Рихардом переговорить.
- Это я беру на себя.
Блэксоул потирал руки. Пауль же просчитывал варианты по-своему. Уход Вольфрама, поддерживавшего Блэксоула во всех стычках с иностранцами, ослабит позиции аборигена. А одиноким Блэксоулом, которого Пауль считал недоучкой и дилетантом, управлять будет легче, так как усилятся позиции Рихарда и его, Пауля. Своими соображениями Пауль немедленно поделился с Краузе и Венцлером. Последний сказал, что, не посоветовавшись с Мышьяком, не может одобрить подобных движений. Мышьяк, ничего не поняв, отделался отработанной за многие годы формулировкой:
- Приезжайте сюда вместе с комиссией, здесь на месте все и обсудим.
Блэксоул поспешил обрадовать скорым повышением по службе Ашдваэса, который, мгновенно потеряв чувство реальности, начал отрабатывать в фирме командный голос. Внезапное преображение горлопана вывело из себя Курару, не уступавшую ему мощью голосовых связок.
- Ты че здесь разорался?! Иди к себе на склад, там и ори!
- Ты зря мне так говоришь,- прошипел Ашдваэс с видом человека, знавшего что-то такое, чего не знали остальные.- Тебе надо быть со мной повежливей.
- С какой стати? Ты будешь орать, а я должна быть вежливой? Не много ли на себя берешь?
- Скоро здесь произойдут большие перемены,- интригующе намекнул Ашдваэс.- И у меня будет право подписи.
Курара, недолюбливавшая Ашдваэса за то, что он не делился с ней прибылью от наворованных запчастей, незамедлительно сообщила Вольфраму о вызывающем поведении заведующего складом. "Что ж, может, так и лучше,- думал Вольфрам, мгновенно уразумевший причину преображения Ашдваэса.- Пусть возьмут грех на душу, коль уж им не терпится. Даже интересно, как они все это провернут, под каким соусом".
- Вообще я за склад не спокойна,- вдруг заявила Курара.- Надо провести инвентаризацию.
- Потерпи, сейчас не время. Даст Бог, проведем.
"Каков Блэксоул!- вернулся к свои мыслям Вольфрам.- Как улыбается! Чуть ли не заискивает передо мной! А подкоп-то ро-оет. Вот что деньги делают с человеком. Не зря я их ненавижу". Давным-давно, еще в интернате, Вольфрам впервые познал губительно разрушительную власть денег. Был у него друг Стронций. Дружили недолго, два месяца, защищали друг друга, ходили вместе, даже койки в палате поставили рядом. Как и все дети, свободные от родительского присмотра, воспитанники интерната, или детдомовцы, как их и себя называл Вольфрам, быстро пристрастились к курению. Курили группами по пять-шесть человек, образованными по принципу пионерских звеньев. Каждое звено имело свою пачку сигарет и свой коробок спичек, которые члены звена покупали поочередно. За куревом бегали "на волю" через дыру в заборе, долгое время остававшуюся незамеченной администрацией. Покупка обходилась в пятнадцать копеек: четырнадцать копеек стоила пачка "Примы", а коробок спичек в те незабываемые годы стоил копейку. Курили аристократично - через мундштук, роль которого выполнял железный наконечник школьной перьевой ручки,- и не затягиваясь, потому что не знали, что курить следует взатяжку. Удовольствие получали не столько от дыма, сколько от самого процесса совместного хулиганского действа. Деньги либо воровали, либо брали у навещавших родственников якобы на мороженое или булочку, либо занимали в долг друг у друга. В один из дней настала очередь Вольфрама. Подводить коллектив курильщиков было не принято: это грозило исключением из табачного братства. У Вольфрама денег не оказалось. Уже третью неделю никто из родственников не навещал его. Воровать он не умел в виду отсутствия природного таланта к этому. Просить было не у кого. Оставалась одна надежда - Стронций. Друг не отказал. Вольфрам сгонял за забор, и компания задымила. Стоя в кругу невольных наследников американских индейцев, Вольфрам сразу заметил, как резко изменилось поведение Стронция, всем видом демонстрировавшего: если бы не я, сидели бы вы сейчас без курева. Откуда десятилетнему Вольфраму, никогда до этого не бравшему денег в долг, было знать, что подобная мелочность характера свойственна подавляющему большинству людей, что это норма, установленная жизнью, и один из ее движущих рычагов, что мелочность всегда рядится в туман широкой души и благородного бескорыстного жеста. Со следующего утра Стронций стал регулярно напоминать Вольфраму о долге в пятнадцать копеек. Вольфрам чувствовал себя подавленным и даже в чем-то виноватым перед Стронцием, который уподобился рабовладельцу, осчастливившему своего раба. "Когда отдашь мои пятнадцать копеек?"- неустанно спрашивал заимодавец. "Он же знает, у меня сейчас нет денег,- чуть не плача, твердил про себя Вольфрам.- Почему он так себя ведет? Мы же друзья. Он же знает, как только я найду пятнашку, сразу отдам. Разве таким бывает друг?" А Стронций, будто нарочно, прилюдно унижал должника, вспоминая о своих пятнадцати копейках по поводу и без. В Вольфраме словно что-то щелкнуло, и он решил любой ценой достать проклятые пятнадцать копеек и швырнуть их Стронцию в лицо. Родственники, как назло, не приезжали. Те, у кого могли быть деньги, не признавались в этом. Попреки Стронция не прекращались. Хотелось плакать от унижения, от бессилия, от невозможности избавиться от долга и ядовитых упреков бывшего друга. Теперь уже бывшего, так решил Вольфрам, одиноко сидя в траве у беседки за спальным корпусом. Вечерело. Солнце медленно уходило за горизонт, прощально скользя по футбольному полю. Вдруг что-то сверкнуло в пыли у стойки ворот. "Наверное, стеклышко,- подумал Вольфрам, сидевший метрах в двадцати от края поля.- Надо убрать. Ребята, бывает, бегают там босиком, порежутся еще". Он встал и медленно пошел к источнику сверкания, будто перст судьбы указал ему маршрут, по которому следовало идти. Не дойдя трех шагов до цели, он увидел в траве до боли знакомую и до крика желанную монету. Он схватил ее и побежал в палату. Стронция там не было. Вольфрам выбежал во двор. Бывший друг что-то хвастливо рассказывал девочкам, хихикавшим на скамейке. Вольфрам позвал его. Тот, не сходя с места, насмешливо спросил: "Что, хочешь вернуть мне должок?" Если до сих пор Вольфрам намеревался всего лишь швырнуть пятнадцать копеек ему в лицо, то теперь он вскипел желанием набить ему морду. Стронций был немного выше и крупнее Вольфрама, но в драке оказался трусливым тюфяком. Вольфрама с трудом оторвали от скорчившегося на земле Стронция, из носа которого струилась бордовая кровь. "Из-за каких-то грошей избить друга! Как тебе не стыдно?!- кричала на Вольфрама воспитательница.- Он дал тебе пятнадцать копеек, чтобы ты поел булочку, а ты ему за это нос разбил?! Позор!" Вольфрам, склонив голову, молчал. Он уже ничего не понимал, кроме одного: Стронций ему больше не друг. В эти дни, когда пятнадцать копеек сокрушили, казалось бы, прочную и искреннюю дружбу, в Вольфраме проросла и утвердилась неистребимая ненависть к деньгам.
И в последующие годы деньги так или иначе становились причиной его разочарования в своих былых друзьях, приятелях и просто знакомых.

Ашдваэс пыхтел в ожидание развязки. Блэксоул избегал общения с Вольфрамом. Ниобий, посвященный в заговор, по тайному поручению директора наблюдал за жертвой, которая, как мнилось заговорщикам, была обречена. Вольфрам не предпринимал никаких превентивных действий: фирма опостылела ему вместе со своими сплетнями, интригами, кражами, подставами... Селена, выкинув из головы договоренность с Вольфрамом, продолжала свои игры с демонстрацией оголенных бедер. Ребята, улучив момент, хватали ее то за грудь, то за задницу, блаженствуя от визгов и писков провокаторши. Курара, постепенно прикипавшая к Вольфраму сердцем, горела от нетерпения провести инвентаризацию и укоротить язык Ашдваэсу. Гафния вела охоту в нескольких направлениях одновременно: в радиусе ее активности находились и Блэкинсайд, и Блэксоул, и чиновник столичной мэрии, и клиенты фирмы, и Вольфрам, и, конечно же, Калий, старательно скрывавший от любимой размеры своих доходов. Цианида, приезжая на работу к одиннадцати часам и уезжая с нее сразу после трех, без устали словоблудила, не работая сама и не давая работать другим. Фирма стремительно увеличивала свои убытки.

До приезда комиссии оставались считанные дни. Вольфрам, внутренне приготовившийся к отставке, решил перед уходом подарить Селене что-нибудь на память. Остановился на кофточке. Селена на радостях растрезвонила о подарке Вольфрама женской общественности. Сплетни об интимных отношениях начальника и подчиненной усилились. Стражей морали почему-то не волновали отношения Селены с остальными представителями мужского пола, но кофточка довела их до белого каления. Что руководило ими - зависть, ревность, злоба? Понять женщин - равносильно постижению основ мироздания, к чему человечество еще и не приближалось.
Приезд комиссии с первых же минут расстроил Блэксоула. Среди гостей не оказалось Пауля. Венцлер поставил всех в известность, что Пауля он уволил за непомерный аппетит к деньгам. Заговор сам собой провалился. Смотреть на Блэксоула без жалости было невозможно. Два дня, в течение которых комиссия знакомилась с деятельностью фирмы, директор был сама вялость и разочарованность. Расшевелился он только после отбытия солидных иностранцев, когда наутро Мышьяк приехал в фирму с красоткой в таком символически-прозрачном одеянии, глядя на которое, все единодушно решили, что ее привезли прямо с пляжа.
- Вот, принимайте новую работницу,- улыбаясь, сказал Мышьяк.- Знакомьтесь - Сюзанна.
- А зачем она нам нужна?- недовольно спросил Блэксоул, отведя шефа в сторонку.
- Потрахаете хотя бы,- засмеялся шеф.
- Развлекаться с ней мы можем и не принимая на работу,- рассудительно заметил Блэксоул.
- Так надо,- уже серьезно сказал Мышьяк.- Понимаешь, вчера перед отлетом шишка из комиссии по фамилии Крюгер заказал телку. Ему сделали вот эту так называемую Сюзанну. Она, видимо, исполнила ему что-то экзотическое, и он попросил Венцлера устроить ее на работу в "Аргент". Надо уважить старика. Он будет приезжать еще. Он хочет в каждый свой приезд кувыркаться именно с этой Сюзанной.
- Ну вызовем ее, и пусть кувыркается.- Блэксоул не хотел брать девицу на работу, почуяв в ней потенциальную шпионку Крюгера. Директор, памятуя о том, какой шлейф за ним тянется, естественно, не желал, чтобы в Европе получили на него компромат.
- Блэксоул, нам же с ним работать. Мы услужим ему, он услужит нам. Это же бизнес! Она что, будет мешать тебе?
- Она будет мешать работать. Вы же видите, как на нее таращатся. Она бы еще голой пришла!
- Одежду мы ей подберем...
- Да хоть в одежде, хоть без одежды... Нет, я против...
- Крюгер обидится,- Мышьяк по своей партийной закалке знал - вышестоящим товарищам надо угождать.
- Я скажу Венцлеру, что мы возьмем ее немного позже. Сейчас для нее нет объема работ...
Блэксоул заморочил мозги всем, в том числе и Сюзанне, которую, тем не менее, в тот же вечер не преминул познакомить со своей гордостью.

Между тем Курара вновь подняла вопрос об инвентаризации. Ее поддержала Цианида:
- Вольфрам, на складе творится что-то ужасное. Этот Ашдваэс совсем обнаглел. Увозит запчасти среди бела дня: у всех на глазах подгоняет свою машину к воротам склада, выносит запчасти, набивает ими багажник и уезжает. Охранники попытались не выпустить его машину с территории, так он наорал на них, сказав, что Блэксоул влепит им по первое число. Говорят, он приезжал и в выходные дни и через офис выносил запчасти со склада. Охранник спросил его, что это означает, а Ашдваэс сказал: это поручение Блэксоула. Надо срочно проводить инвентаризацию.
- В какие сроки положено ее проводить?
- По итогам года. Но за это время, боюсь, на складе ничего не останется.
- В советское время инвентаризацию проводили по итогам девяти месяцев. Вы разве забыли? Никто не запрещает проверить склад и в конце года, но предварительная опись поможет свести годовой баланс. А что касается склада,- я, Пауль и Рихард, каждый в свое время, уже затрагивали вопрос об Ашдваэсе. Но Блэксоул сказал: пока Ашдваэс завскладом, я спокоен за каждый болт.
- Вы что, смеетесь? Как можно быть спокойным, когда склад превратили в проходной двор?
- Хорошо, инвентаризацию назначим на начало октября. Согласны?
- Куда ж деваться? Согласна.
Наступило затишье перед бурей. Вольфрам после истории с кофточкой отдалил от себя Селену. Она переживала, пыталась задобрить его, но отношения не продвигались дальше: "Здравствуй", "До свидания" и непосредственно производственных вопросов. Охлаждение между ними обрадовало Курару и Гафнию, стремившихся занять освободившееся место в жизненном пространстве Вольфрама и перенацелить Селену на сластолюбцев из цеха.

Поужинав и посмотрев программу "Время", Вольфрам уже собирался лечь спать, когда зазвонил мобильник и любимый "Полонез" возвестил о начале новой интриги.
- Шеф, мы с моими ребятами у меня дома сидим, кайфуем. Приезжайте, выпьем, покушаем, поговорим, отдохнем,- завораживающе заманивал Блэксоул.
- Я уже покушал, а после еды я не пью. Спасибо за приглашение, но веселитесь без меня, я не смогу поддержать компашку. К тому же я уже в постели.
- Э, че за разговоры? Приезжайте, я уже машину за вами послал.
- Как уже послал?
- Она уже, наверное, подъехала к вашему дому.
Деваться было некуда; Вольфрам оделся и в присланном "Мерседесе" поехал на ночное рандеву с директором. В шайку Блэксоула входили его бывшие однокашники, с которыми он выпил не одну тонну спиртного и задрал юбки не одной сотне девок. По лицам собравшихся Вольфрам сразу определил - что-то затевается. Сидели во дворе, выпивали, закусывали. Разговор не клеился. Блэксоул набрал номер одной из своих любовниц и нежно заворковал в трубку. В это время к столу подошла жена Блэксоула с угощением для нового гостя. Живот ее красноречиво возвещал о наличии в нем наследника Блэксоула. Компания насторожилась, боясь, что хозяйка дома поймет, с кем разговаривает ее муж. Когда же супруга повернулась и пошла в дом, они перемигнулись, гадко ухмыляясь вслед беременной женщине. Вольфраму стало противно. Но уйти через пять минут после прихода означало обидеть гостеприимного хозяина... Выпили по очередной рюмке водки "Абсолют". Блэксоул предложил перекинуться в картишки. Вольфрам предпочитал шахматы. "Я не взял с собой денег",- сказал он, настроившись уйти. Блэксоул разлил по рюмкам и деловито спросил:
- Как ваша-то?
- Что?
- Ну, будто не поняли! Длинноногая?!
- Работает.
- Я имею в виду в смысле... Она ваще ниче...
- Не понимаю...
Блэксоул, обернувшись к ребятам, многозначительно произнес:
- Ему надо организовать Венеру: дает - зашибись!
Сообразив, куда клонит Блэксоул, Вольфрам вспылил:
- Мне чужого не надо, но и мое не трогайте.
Задуманная шайкой подлянка не прошла. Все загрустили. Вольфрам, выждав с минуту и поняв, что больше ничего интересного не произойдет, вежливо откланялся и оставил компанию обдумывать новые провокации. По пути домой он вспомнил эпизод новогодней вечеринки, когда Блэксоул со словами: "Крис, ты мой лучший друг!" заключил в свои объятия Бергмана и одновременно с этим, подмигнув через его плечо своим дружкам, прошипел на национальном языке "Хрен тебе в рот!" Дружки одобрительно ухмыльнулись. Бергман, поверив в искренность дружеских объятий, также стал уверять директора в своих горячих чувствах и душевном расположении. Блэксоул, как всегда, обаятельно улыбался. Вскоре после этого директор намекнул Вольфраму, что Бергмана надо прижать, потому как якобы он "прет" на его, Блэксоулово место, хотя Крис и не помышлял об этом. "Хрен тебе в рот!" было при Блэксоуле всегда, как сотовый телефон, как ключи от машины, как оскал при шакале.
"У этих людей нет ничего святого,- говорил себе Вольфрам.- За деньги и жену продадут, и мать заложат, и отца по бартеру обменяют, и, не исключено, детей растлят. В женщинах они видят только отверстия. Попользует один и передает другому. Поймают совместно гонорею и радуются: как же - венерическое братство! До чего же у них ущербные мозги!"

"Будет ли в этой жизни что-то светлое?- впал в пессимизм Вольфрам.- Делаешь людям добро, а они неизменно отвечают злом. Этого похотливого кабана вывел в единоначальники, а он подлянку за подлянкой выкидывает. Селену с нулевыми мозгами устроил на работу - одна головная боль. Цианида, нет чтобы радоваться высокой зарплате за ничегонеделание, только дурью мается. Курару спас от Пауля и Бергмана, решивших уволить ее за ненадобностью, она же злословит по любому поводу и "химичит" за моей спиной с Блэксоулом. А Гафния в благодарность за выручку выставила меня переманивателем. Что за люди?! Одни сплетни, клевета, злословие..." Мрачные думы всегда были предвестником рождения стихов. Однако с тех пор, как поэт попал в "Аргент", мрачные мысли стали его ежечасным спутником, к которому привыкаешь и на которого не обращаешь внимания. Что-то должно перестроиться внутри, преобразоваться, чтобы и из привычно-нудного рождались рифмы. Вернувшись домой, Вольфрам мысленно твердил: "Надо уходить, все равно мне придется уйти, мне придется уйти". Он взял бумагу и начал писать:

Мне придется уйти из твоих лабиринтовых буден,
Мне придется влачить одиночество в дальних краях:
Все вокруг говорит, что мы вместе отныне не будем,
Даже отблеск в твоих потускневших от сплетен глазах.
Ты боишься людей... и, наверно, их надо бояться...
Не дано угадать, кто из ближних тебе навредит.
Я совсем не хочу, дорогая, с тобой расставаться,
Но не дремлют друзья, да и враг, как известно, не спит.
Мне придется уйти, как уходят года, безвозвратно.
Я с собой унесу наши светлые дни и беду;
На прощанье скажу что-нибудь торопливо-невнятно,
И тебя обниму, как в минувшем осеннем ладу.
Мне придется уйти: я не вижу другого исхода.
Мне придется уйти против воли своей и твоей.
И людская молва провоцирует глупость ухода:
Ей вовек не понять, что не входит в порядок вещей.
Мне придется уйти. Но одна меня гложет тревога,-
Что с тобой без меня может что-то произойти;
Оттого не спешу и в раздумье стою у порога,
И жалею о том, что придется мне все же уйти.

Ему полегчало. Он успокоил себя мыслью о неизбежности ухода и крепко заснул. Во сне перед его глазами промелькнула телетайпная лента с набором букв, выстроившихся в предупреждение: "Они хотят тебя... Они хотят большего... Не дашь им большего, они тебя погубят... Они хотят большего... Они хотят большего... Осиное гнездо... Осиное гнездо..."
Поутру Вольфрам не мог вспомнить увиденного во сне. Подспудная тревога не позволяла сосредоточиться. Ехать на работу не хотелось. Осень, его любимая осень вдохнула в него воздух поэзии. Он перечитал сочиненное вчера стихотворение, и ему снова стало грустно. "Придется уйти,- сказал он себе.- Но перед уходом зачищу склад. Оставлять его в разворованном виде нельзя".
Второго октября Вольфрам подготовил приказ о проведении инвентаризации склада и занес его директору на подпись. От улыбки Блэксоула не осталось и следа.
- Их надо предупредить, а то завтра суббота, и они могут не выйти на работу,- озабоченно сказал он, схватив приказ и направляясь к двери.
- Еще есть время. Подпишите, мы ознакомим их с приказом и опечатаем склад.
- Нет, я сам должен это сделать,- и Блэксоул устремился в сторону склада.
Заведя Ашдваэса в складской угол, Блэксоул взволнованно сказал:
- Быстро привези запчасти из дома! Этот Вольфрам решил завтра устроить инвентаризацию. Вот, видишь приказ? Я его придержу, пока не привезешь запчасти. Езжай! Быстро! Быстро!
Ашдваэс уложился в двадцать минут, благо жил всего в трех километрах от фирмы. Привезенные запчасти он разложил по полкам, и только после этого Блэксоул подписал приказ. Несмотря на уловку директора, инвентаризация выявила недостачу на сумму более десяти тысяч долларов. Блэксоул был в шоке.
- Как это могло случиться?!- орал он на Ашдваэса, уединившись с ним в том же углу склада.- Ты все запчасти привез?!
- Братан (Ашдваэс именно так обращался к Блэксоулу, ибо оба мнили себя членами местной "коза-ностры"), я привез все, что вы говорили увезти.
- Где все? А где остальное на десять штук?
- Клянусь, я привез все! Можете ребят послать ко мне домой, пусть проверят.
- Ты, гнида, с кем ты так разговариваешь?!- Блэксоул распальцевал кисть правой руки и замахнулся.- Да я тебя раздавлю, как вошь навозную!
- Не бейте, братан!- Ашдваэс, дрожа, прикрыл голову руками.- Клянусь мамой, я все привез!
- Ты же меня опозорил перед иностранцами! А если до Ностракоза дойдет информация?! Всем же кирдык! Ты это понимаешь?- Чуть успокоившись, Блэксоул начал рассуждать.- Если ты привез все, куда подевались остальные запчасти? Значит, вы все тут воровали, так получается?
- Братан, мы не воровали,- попытался робко оправдаться Ашдваэс и тут же получил по лбу.
- Ты кому фуфло гонишь? Ты знаешь, кто я?! Я - Блэксоул! Да я тебя зарою! Да я тебя в рот в...у! Чтобы восстановили все запчасти! Иначе...- Блэксоул задохнулся от ярости.
Классический прием вора: украсть самому, обвинить в этом кого угодно и предстать перед всеми наичестнейшим человеком. Сказалась и наивность Блэксоула: он не сообразил, что, видя его воровство и участвуя в нем, кладовщики станут красть и самостоятельно.

На складе, кроме Ашдваэса и Неона, кладовщиками числились еще трое: Фрек, ничем не приметный полунемец-полуеврей, алкаш Ахтий, родственник Блэксоула, и Цинкум, студент-практикант, порядочный и честный малый. Кладовщики на междусобойном совете решили, раз в складском помещении обитали все пятеро, значит, все пятеро в равной мере ответственны за недостачу и в равной доле должны внести деньги на покупку и восстановление запчастей. Все, кто знал Цинкума, были абсолютно уверены в его непричастности к кражам, но он сказал: "На складе был и я, значит, и я повинен в недостаче. Я уже не мальчик и сам отвечаю за свои поступки". Цинкум появился в "Аргенте" в середине весны и сразу обратил на себя внимание Вольфрама своей неиспорченностью, чистым взглядом и редкой скромностью. "Здесь его могут сломать и подставить,- подумал Вольфрам,- надо с ним поговорить. Он еще молод и оглянуться не успеет, как его втянут во что-нибудь грязное". Дня через три подвернулся удобный случай: Цинкум принес документы от Краузе.
- Ну как, осваиваешься?- начал разговор Вольфрам.
- Да,- несколько робея, ответил Цинкум.
- Нравится у нас?
- Нравится.
- Ты уже сколько дней здесь?
- Сегодня шестой день.
- Это твоя первая работа, так?
- Да.
- Так вот. Тебе может показаться странным то, что я тебе сейчас скажу, но ты не удивляйся, а просто запомни. Через год или через пять лет ты скажешь мне спасибо за эти слова. Я буду говорить открытым текстом.- Вольфрам сделал паузу, закурил, затем продолжил.- Постарайся во всех своих поступках руководствоваться совестью. Тебя будут пытаться втянуть в нехорошие дела, допустим, по складу, втираясь к тебе в доверие под видом друзей. Будь осторожен. Имей в виду, при любом раскладе виноватым будешь ты. У тебя нет опыта не только работы, но и жизни. Невозможно предвидеть, с какой стороны может нагрянуть опасность. Поэтому, повторяю, во всем мерило совесть. Ты меня понял?
- Понял.
- Я говорю тебе это, желая добра. Прислушаешься, тебе же лучше. На тебя будут давить. Не сможешь отбиться сам, обращайся ко мне. В любое время. Договорились?
- Хорошо. Спасибо.
Это предупреждение Цинкум вспомнил сразу же после обнародования результатов инвентаризации. Зная свою невиновность, он все же старался не попадаться Вольфраму на глаза, думая "Вольфрам, наверное, подозревает и меня в краже". Вольфрам настаивал на увольнении всех кладовщиков, за исключением Цинкума.
- Молодой, я уверен, не воровал,- говорил он Блэксоулу.- А этих надо гнать взашей. Пусть внесут деньги в кассу и ищут другую работу.
- Не-е, где они возьмут столько денег?
- Запчасти у них?
- Они их давно продали, а деньги пропили и прожрали. Я сказал, чтобы они купили на базаре такие же запчасти и положили на место. Так им дешевле обойдется.
- Их все равно следует уволить,- настаивал Вольфрам.
- Пусть работают. Восстановят украденное и пусть работают.
- Как, пусть работают? Все знают, что они проворовались, а мы не примем к ним никаких мер? Нас не поймут.
- Выговор объявим, премии лишим...
- Какая премия? Нам бы зарплату выдать...
- Ладно, потом подумаем...
- Но Ашдваэса точно нельзя оставлять. Я изучал его отчеты, там половина сумм приписана.
- Не может быть! Я же смотрю!

Наблюдать за ворами - Блэксоулом и его шайкой, когда они попались с поличным, Вольфраму было даже интересно с точки зрения изучения их психологии и повадок.
Складские воришки восполняли украденное суррогатными контрафактными запчастями, которые официальный дилер завода-изготовителя фирма "Аргент" не имела права ни продавать, ни ставить на оборудование: завод поставлял высококачественные оригинальные запчасти и гарантировал их прочность и долговечность. В результате восстановительного фарса на складе образовалась пересортица, как если бы арсенал заполнили холостыми патронами вместо боевых.
Краузе также настаивал на увольнении Ашдваэса и назначении на его должность Цинкума, свободно владевшего немецким языком. Блэксоул всячески отбивался, боясь, что без Ашдваэса склад уплывет из-под его влияния, пока не узнал о признании Ашдваэса кому-то из членов коллектива, что он воровал по приказу директора.
Ашдваэс принес очередной отчет. Вольфрам с первого взгляда определил приписанную сумму.
- Блэксоул видел этот отчет?- спросил он.
- Конечно! Я, прежде чем нести сюда, показываю отчет братану и только потом сдаю вам.
В это время вдруг открылась дверь и вошел Блэксоул.
- Вот, посмотрите, что принес Ашдваэс,- Вольфрам протянул директору бумагу.
Блэксоул с серьезным выражением лица пробежался глазами по якобы впервые увиденным колонкам и, издав неодобрительный возглас "Не-е", перечеркал отчет, переправив все цифры, в результате чего итоговая сумма уменьшилась почти в два раза. Ашдваэс, покраснев и разинув рот, оцепенел, наблюдая, как "братан" подставляет его. "Братан" с чувством исполненного долга молча встал и гордо вышел из кабинета. Рот Ашдваэса оставался в распахнутом виде. Вольфрам, указывая на отчет, сказал подневольному приписчику:
- Вот видишь, половина исчезла.
Ашдваэс не мог издать ни звука: его только что разоблачили и припечатали.
- И все твои предыдущие отчеты такие же. Половина сумм приписана.
Пауза затянулась. Вольфрам не мог без жалости глядеть на человека, еще вчера дравшего глотку и метившего переселиться в его кабинет. Вдруг Ашдваэс зашевелился, привстал, наклонился к Вольфраму через стол и, приложив ладонь правой руки к сердцу, пролепетал еле двигавшимся языком:
- Вольфрам, вот как на духу говорю: я писал себе на бензин и на обед, а все остальное отражал в отчете так, как было на самом деле; а Блэксоул сам потом нули дорисовывал.
Вольфрам не стал посвящать Блэксоула, что Ашдваэс проболтался и раскрыл тайный механизм его приписок, не желая быть виновником сотрясения мозга у завскладом.

- Надо Мышьяка поставить в известность о результатах инвентаризации,- сказал директору Вольфрам.
- Нет, сейчас не надо. Пусть сначала восстановят запчасти. Потом, через пару недель или позже скажем.
Спустя день Блэксоул как бы мимоходом сообщил Вольфраму:
- Вчера видел Мышьяка, сказал ему, что у нас небольшое ЧП - маленькая недостачка в полторы-две штучки, что мы ее уже возместили.
"Браво! И еще раз браво!- Вольфрам уже не удивлялся финтам директора.- И себя очистил и сумму хищения занизил в пять раз. Брависсимо!"
Совместными усилиями Вольфрама и Краузе воров удалось уволить, а Цинкум приступил к исполнению обязанностей заведующего складом. В последний день работы Ашдваэса Блэксоул прилюдно дал ему хорошего пинка, отбросив его, как паршивую падаль. Бывшая правая рука "братана" так и не оправился от потрясения, вызванного взаимным предательством и позорным увольнением, и бывшие коллеги встречали его иногда в городе, пьяного и небритого, сломленного и потухшего. Он верил Блэксоулу, выполнял все его поручения, не брезговал и откровенной грязью и подлостью, угождая "братану", и все-таки оказался в итоге выброшенным на свалку жизни.
Увольнение спасло Неона от гораздо более серьезных неприятностей. Через две недели после его ухода в фирму ворвалась гневно возбужденная женщина, разыскивающая Неона с целью выколоть ему глаза и разорвать его на части. В результате расспросов выяснилось: в свободное от работы время Неон подрабатывал сутенером, обслуживая гомосексуалистов. Он и совратил ее двенадцатилетнего сына, за большие деньги сведя его с престарелым педофилом. Мальчик признался в содеянном матери. Посочувствовав несчастной женщине, аргентовцы расторопно предупредили сутенера о грозящей опасности, по-братски порекомендовав ему залечь на дно до лучших времен.

"Аргент" немного успокоился, хотя ничуть не изменился в своей сути. Селена постепенно преображалась. Она понимала, что доставляла Вольфраму много беспокойства своим поведением и враньем. Сочные годы своей жизни она провела в перекрестном огне похотливых взглядов. И теперь ей было трудно выскрести из себя начинку прошлого, но она старалась, и старалась усердно. Ей удалось отучить коллег распускать плотоядные руки, и теперь они удовлетворялись визуальным осмотром ее непреходящих прелестей.
После истории со складом ненадолго утихомирился и Блэксоул, убедившийся, что голыми руками Вольфрама не взять. С Блэкинсайдом они пришли к выводу, что необходимо тихо переждать и дать объекту расслабиться и потерять бдительность.
Растущие убытки заставили провести еще одно сокращение штатов: дилетантские ряды фирмы недосчитались еще восьмерых бездельников. Блэксоул переживал. Но не за судьбу высвобожденных работников, а за урон в престиже: для него было важным осознавать себя директором, под началом которого работают полсотни человек; это, по его мнению, возводило его в ранг значительных личностей; наличие всего тридцати подчиненных подрезало крылья его имиджу. Блэксоул, как многие на этой земле, был жертвой внешних эффектов и рабом пыльных ценностей.

Уравновесившуюся было жизнь фирмы взбудоражили три события. Переводчица Рихарда уволилась, обидевшись на пятнадцатипроцентное снижение ее зарплаты. Инициатором был Блэксоул, которого раздражала ее преданность Краузе. Но Блэксоул сделал все, чтобы у переводчицы сложилось мнение, что зарплату ей срезал Вольфрам, о котором в фирме говорили как о несговорчивом человеке. На освободившееся место Цинкум привел свою любимую девушку Фосфорину, вызвавшую в цеху традиционный взрыв вожделения и споры, кто будет первым. Фосфорина, как и Селена, любила носить мини-юбки и выставлять напоказ свои аппетитные бедра. Поначалу она завертелась в вихре повышенного мужского внимания, позволяя самцам потрогать свои выпуклости и принимая приглашения на обед или ужин. Цинкум нервничал, но ничего не мог поделать: ребята его просто игнорировали. Он любил ее, как любят чистые и невинные души. Со временем, осмотревшись, Фосфорина не обнаружила вокруг себя ни одного мало-мальски достойного человека и согласилась на предложение Цинкума пожениться.
Второе событие было прямо противоположно первому. Подстрекаемая Цианидой и Курарой, Гафния решила форсировать события и заставить Калия сочетаться с ней браком. Она выдвинула ультиматум: либо оформляешь развод, женишься на мне и я рожаю тебе ребенка, либо я отказываю тебе в доступе к моему телу. Освоившийся с нерожавшим телом Гафнии с его необвислыми грудями и мясистыми бедрами, Калий пытался уговорить любимую не совершать необдуманных поступков. Получив поддержку в бухгалтерии ("Давай, дави! Никуда он не денется!"), Гафния стояла на своем: или погружаешься в мое тело, или выходишь из еженощного затруднительного положения самостоятельно. Он хорошенько подумал и вернулся к законной жене и дочке. Через месяц, на Рождество воссоединившаяся семья отправилась в Таиланд. Гафния не находила себе места от злости, от зависти, от ревности, от собственной глупости, от внезапного одиночества. Драматизм заключался еще и в том, что незадолго до разрыва Калий эту поездку в юго-восточную Азию обещал ей. Свою злость и обиду Гафния вымещала, без умолку злословя в адрес неверного и коварного любовника, которому она "отдала свои лучшие ночи". При этом она не скрывала, что сожалеет не столько о возлюбленном, сколько о его кошельке.
Третье событие - скандальное увольнение начальника отдела кадров Хурины по требованию Венцлера, которому она своевременно не оформила визу. Блэксоул не только не стал защищать ее, но и свалил всю вину на несчастную женщину, добросовестно выполнявшую тайное поручение директора по затяжке оформления визы иностранному учредителю. Это был один из вариантов в плане Блэксоула по избавлению от иностранцев и захвату фирмы. Перед уходом Хурина облила грязью всех, но большая часть ее массированного злословия была адресована не предавшему и подставившему ее Блэксоулу, а ни в чем не повинному Вольфраму. Полгода тому назад в одном из подготовленных Хуриной и подписанных Блэксоулом приказов, состоявшем из четырех пунктов, Вольфрам обнаружил шесть противозаконных положений и заставил директора аннулировать приказ. Начальник отдела кадров была посрамлена на всю фирму. Неожиданное увольнение позволило ей развязать язык и совершить "акт возмездия".

Иногда Вольфраму казалось, что царящая в Катании атмосфера всеобщего недоверия не обошла стороной даже семейные пары. Муж не верил жене, жена - мужу, но продолжали жить вместе, вели хозяйство, поддерживали огонь в очаге, растили детей, старели вместе, умирали, так и не познав счастья, так и не поверив друг другу, так и не поняв, в чем был смысл их совместного пребывания на земле. "Аргент" не был исключением из правил. Ложь и клевета были неотъемлемой составляющей производственного процесса, если не его внутренним двигателем. Директор так и говорил: "Я здесь никому не верю!" Но и ему никто не верил. Блэксоул никогда ни на одну просьбу не отвечал: "Нет", он всегда говорил: "Да", даже если просьба наносила урон предприятию. Он тщательно оберегал свой имидж безотказного добряка, пользующегося всеобщей любовью. Там, где нужно было сказать: "Нет", он прикрывался Вольфрамом, подставляя его под удар недовольства сотрудников. Во время сокращения штатов директор вообще не появлялся на работе, скинув неприятную миссию на Вольфрама, вынужденного объявлять душераздирающую новость сокращаемым работникам. В их числе была и Матильда, жена Краузе. Превратившийся с годами в типичного носителя психологии подкаблучника, Краузе побоялся известить супругу о сокращении ее должности.

Вольфрам пытался внутренне отгородиться от пошлости "Аргента". К нему вернулось вдохновение, вернулись ритмы, музыка, слова, рифмы. Он наслаждался мелодиями зазвучавших в нем песен. Как и по какому поводу сочинялись стихи, он не знал, но записывал их словно под чью-то диктовку свыше, и жизнь его в эти мгновения наполнялась таинственным смыслом, постичь который ему было не суждено.

Настанет день, настанет час -
И ты предашь меня.
За сорок лет горел не раз
Я в пламени огня
Коварства, лжи и клеветы -
И весь сгорел дотла.
Зачем же послана мне ты
В изящной форме зла?!
Не для того ль, чтоб возродить
И, насладившись всласть,
Опять меня испепелить,
Отдав другому страсть?
Или в один прекрасный миг,
Насытившись игрой,
Ты бросишь мне: "Прощай, старик!
Мне скучно быть с тобой".
Предвижу это, но терплю,
Как прежде... и не раз...
Лишь потому, что я люблю
В тебе мой смертный час.

Кто она, в ком таится его "смертный час"? Селена, Изабелла, Сабина или неизвестная, еще не встреченная им женщина? Он много раз перечитывал это стихотворение, пока, как ему показалось, не нашел ответ в характеристике "изящная форма зла". "Это - Селена",- решил Вольфрам. Он отдавал себе отчет в ее сущности, в том, что зарождающееся чувство к ней вряд ли принесет ему покой и радость. Но вместо того, чтобы избегать Селену, он даже не попытался противостоять силе, затягивающей его в омут "коварства, лжи и клеветы".


XVI

До нового 1999 года оставались считанные дни. С возрастом Вольфрам перестал ощущать в себе подъем, сопутствовавший в былые лета ожиданию чего-то светлого, неизвестного, красивого и непредсказуемого. В молодости с 31 декабря на 1 января он всегда ожидал чуда. Он ожидал, что люди вдруг станут лучше, добрее, умнее, красивее душой, внимательней и заботливей друг к другу. Но чудо не свершалось: за 1 января следовало 2 января, затем 3 января, наступал февраль, апрель, июль, а вокруг все как было, так и оставалось, и исчезало само воспоминание об ожидавшемся чуде. Текли обычные будничные дни, иногда веселые, иногда грустные, а чаще незаметные и бессмысленные. Приближался декабрь, и душа вновь напрасно желала чуда. И настал момент, когда Вольфрам просто заснул, не дождавшись новогоднего боя курантов. С тех пор его не трогал повальный людской ажиотаж предновогодней лихорадки, не тревожила беготня за подарками и елками, он стал глух к выстрелам шампанского. Он проживал 31 декабря так же, как и 5 сентября или 18 июня. Он разуверился в волшебных иллюзиях последнего дня уходящего года. Вот и в этот раз он не строил планов, где, с кем и как встретить Новый год: ему было все равно, наступит он или нет. 28 декабря позвонила Изабелла.
- Вольфрам, ты пропал совсем, забыл меня,- с обидой сказала она.
- Тебя забудешь!
- А почему не звонил?
- Просто замотался, да и настроения не было.
- Долго же его у тебя не было.
- У меня всю жизнь нет настроения.
- Ты приезжай ко мне, я тебе его подниму.
- Ты намекаешь на что-то или как?
- Или как! Мы с Сабиной решили этот Новый год встретить вдвоем, без пьяных плоских рож и компаний. Потом подумали, что нам будет скучновато. Сабина предложила пригласить еще кого-нибудь. Остановились на тебе. Ей твое философствование понравилось. Хочет провести новогоднюю ночь, совместив полезное с приятным. Ты как на это смотришь?
- В принципе, положительно.
- Тогда приезжай тридцать первого.
- К скольки?
- Чем раньше, тем лучше. Мы будем дома. Готовить же надо.
- Каково мое участие в продуктовом диапазоне?
- У нас все есть, давно куплено.
- Нет, я так не могу!
- Ну, тогда на твое усмотрение. Только не бери шампанского: во-первых, есть три бутылки, а во-вторых, мы его не очень-то уважаем - от него голова болит.
- Я сам его не люблю. Хорошо, договорились.
К трем часам тридцать первого декабря Вольфрам, затарившись продуктами и напитками, прибыл на новогоднее тройственное рандеву. Изабелла и Сабина были в домашних халатиках, настолько коротких, что самое сокровенное прикрывалось чисто символически. Ноги у обеих сверкали белизной и соперничали стройностью.
- Вы решили проверить меня на прочность?- сходу спросил Вольфрам, раздеваясь в прихожей.
- Твоя прочность нам известна,- не без иронии заметила Изабелла.
Вольфрам вручил им по набору косметики в качестве новогоднего подарка.
- А мы тебе тоже приготовили подарок,- сказала Сабина, обращаясь к Вольфраму на "ты", как к старому знакомому.
- Это же Бродский!- воскликнул он, получив томики стихотворений нобелевского лауреата.- Вот это подарок!
- Я же говорила, он будет в восторге,- радовалась Сабина.
- Где вы их достали? У нас же в продаже преимущественно детективы да словари, книжные магазины почти все исчезли, их помещения превращены в бутики и в лавки, где торгуют колбасой и презервативами одновременно.
- Сабина недавно из Москвы привезла. Между прочим, специально для тебя.
- Фантастика! В командировку летала?
- Что мы стоим здесь? Давайте пройдем в гостиную,- спохватилась Изабелла.
Расположились у журнального столика: девочки сели на диван, а Вольфраму досталось единственное кресло напротив. Бедра сводили с ума. Трусики на девочках оказались прозрачными, включая и тот, самый главный продолговатый лоскуток, соразмерный с площадью их остриженных ловушек, лишь сверху слегка декоративно украшенных клочком растительности, по форме напоминающим усики трагически известного вдохновителя плана "Барбаросса".
- Вы это специально?- спросил Вольфрам, указывая глазами на их прелести.
- Догадайся сам,- сказала Изабелла, высоко закидывая ногу на ногу.- Мы решили сделать подарок - тебе и себе.
- Но мы, кажется, обменялись подарками,- Вольфрам попытался сыграть в наивность.
- Разве это подарки? Так, сувениры, на память.
- Ты тоже можешь раздеться,- развязывая пояс на халатике, сказала Сабина.- Прими душ с дороги.
"Сопротивляться бесполезно",- смирился с неизбежным Вольфрам. Когда он вышел из ванной, девочки курили, сбросив халатики.
- Ну, вы даете!- Вольфрам почувствовал напряжение в трусах.
- Мы еще не даем,- спокойно сказала Сабина и притянула к себе проходившего к креслу гостя, зацепив его за резинку трусов. Она нежно прикоснулась к его напрягшемуся органу, затем медленно, будто боясь, что птичка улетит, сняла с него последнюю одежду и начала целовать его беззвучную флейту.
Изабелла обняла Вольфрама сзади, прильнув к нему всем телом. Что было дальше, он не помнил, но ему мерещились райские кущи. Очнулся он под струями душа. Девочки, намылив, гладили его всего до тех пор, пока он не мог больше оставаться безучастным и безответным к своеобразной мануальной терапии. И снова был провал памяти, и снова Вольфраму виделись эдемские просторы. Но часто посещать рай не рекомендуется, ибо можно привыкнуть к нему, и тогда он потеряет всю свою райскую прелесть и притягательность.
Они вернулись из рая уставшими и опустошенными. Широкая постель приняла их в свои объятия и не отпускала до самого пробуждения, когда часы пробили шесть.
- Подъем!- объявила Изабелла и отправилась на кухню.
Вольфрам поцеловал Сабину в грудь и последовал за Изабеллой. Сабине ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Сели за стол, чтобы восстановить калории и получить еще одно удовольствие, но уже от беседы.
В о л ь ф р а м. Теперь объясните, что это было.
И з а б е л л а. А что было?
В о л ь ф р а м. Мне показалось, кое-что произошло.
С а б и н а. Подай в суд! Пусть нас привлекут как насильниц и извращенок!
В о л ь ф р а м. Если вы не будете насиловать меня с той же нежностью и любовью, я подам на вас иск в Гаагский суд по правам сексуально ущемленного человека!
И з а б е л л а. Вот за это и "поднимем бокалы и содвинем их разом"...
В о л ь ф р а м. Да здравствует нежность в любовном экстазе!
С а б и н а. Поэт! А если серьезно, ты нам понравился. Знаешь, когда повсюду сплошная пошлость и обман, когда все обмельчали до невозможности и отупели до остервенения, встретить в этом людском хламе человека, не похожего на других и обладающего кое-каким интеллектом, согласись, равносильно обнаружению жизни на Марсе.
В о л ь ф р а м. И вы хотите сказать, что этот марсианин - я?
И з а б е л л а. А вот и второй тост. За тебя!
С а б и н а. Знаешь, мы хотим, чтобы ты нас правильно понял Ты, возможно, подумал, мы изголодались по сексу. Поверь, недостатка в мужиках нет. Но, понимаешь, секс сексу рознь. То, что нам приходится делать иногда, это просто бизнес: так мы зарабатываем деньги. А то, что ты увидел и почувствовал сегодня - для души. Я не хочу, чтобы у тебя сложилось мнение о нас, как о распущенных и всеядных девках. Нам просто захотелось праздника, праздника души...
И з а б е л л а. И тела.
С а б и н а. Вспомни, что ты говорил во время нашей первой встречи о разумном подходе к сексу: интимные отношения вполне естественны, и не надо относиться к ним, как к чему-то непотребному А праздники бывают редко. И если мы сами не будем устраивать их себе, мимо нас пролетят и праздники календарные. Да, мы с Изабеллой решили быть честными и начать сразу, без двух-трехчасовой предварительной словесной канители. Ты не подумай, мы не поем тебе дифирамбы, просто ты оказался тем человеком, общение с которым не напрягает нервную систему. Мы с тобой виделись всего один раз, но я сразу поняла, вернее, почувствовала тебя. И случившееся сегодня - только для того, чтобы избежать фальши в нашем общении. Мы не хотели всю новогоднюю ночь сидеть и смущаться, робеть, изображать из себя Бог знает кого...
В о л ь ф р а м. Вы правильно сделали. Я по натуре человек стеснительный, и мы, наверное, действительно провели бы ночь, окутав себя паутиной условностей. Теперь между нами все открыто, и я, честно говоря, благодарен вам за подаренную свободу и облегчение. В прошлый раз, в ресторане, если бы не инициатива Изабеллы, я, пофилософствовав, просто ушел бы. Но женское бедро обладает несокрушимой силой, о чем вы хорошо знаете и без меня.
И з а б е л л а. Я не поняла, за что мы поднимем третий тост: за свободу или за бедра?
В о л ь ф р а м. За бедра - источник свободы!
С а б и н а. Пафосно, но по сути верно.
В о л ь ф р а м. А между прочим, ты так и не ответила, что делала в Москве.
И з а б е л л а. Она там углубляла свои познания в филологии.
С а б и н а. Можно и так сказать. Видишь ли, Вольфрам, я здесь задыхаюсь...
В о л ь ф р а м. А кто здесь не задыхается? Кроме небольшой кучки людей, захватившей практически все сферы жизнедеятельности, все остальные пытаются дышать в условиях перекрытого кислорода.
С а б и н а. Я решила уехать.
В о л ь ф р а м. Вот обрадовала! Мы только что сблизились навеки, и на тебе, сюрприз!
С а б и н а. А разве мы не можем дружить и общаться на расстоянии?
В о л ь ф р а м. Можем... Как тебе объяснить? Найти родственную душу вообще - дело архисложное. Но найти ее романтику во мраке всеобщего прагматизма - это приблизительно то же самое, что обнаружить в Антарктиде посевы хлопчатника. Понимаешь, меня окружает масса людей, но я как в пустыне. Я знаю, в этом повинен я сам, но не потому, что не хочу общения с людьми, а потому, что не знаю, как с ними общаться.
И з а б е л л а. Но с нами же ты общаешься, и довольно успешно.
В о л ь ф р а м. Это потому, что вы сами общаетесь со мной без камня за пазухой и без лицемерия. С вами мне легко и, если можно так выразиться, притягательно. Вот у меня на работе было пятьдесят с лишним человек, сейчас поменьше, но поговорить не с кем. Общение с любым из них в итоге оборачивается мне вредом. Удивительный сброд собрался.
С а б и н а. Так уйди оттуда.
В о л ь ф р а м. Куда? Куда ни плюнь, та же ситуация. Не потому ли ты решила уехать?
С а б и н а. Я не местной национальности.
И з а б е л л а. Уезжают и националы.
В о л ь ф р а м. Увы, но если не являешься членом какого-нибудь клана, рассчитывать здесь на что-то не приходится.
С а б и н а. Даже не в этом дело. Просто, я не хочу никого обижать, но у местных людей нутро стало каким-то вонючим и гнилым...
В о л ь ф р а м. А Изабеллу ты бросаешь на произвол судьбы?
С а б и н а. Есть же ты! Неужели ты ее не пригреешь?
И з а б е л л а. Если честно, и я уеду, только позже. Пусть Сабина устроится, разведает обстановку, узнает что к чему. А потом я переберусь к ней.
В о л ь ф р а м. Ага, начинаю понимать. Вы пригласили меня, чтобы попрощаться. Говорят, на Новый год должно произойти что-то необыкновенное. Вот оно и произошло. Я только почувствовал душевный уют, и что же?
И з а б е л л а. Давайте не будем о грустном. Новый год все же! Вольфрам, прочти что-нибудь из своего.
В о л ь ф р а м. И действительно, давайте веселиться. Я вас понимаю. Была бы у меня возможность, наверное, уехал бы. Вот, говорят, без родины человек не проживет полноценной жизни. А что вкладывают в слово "родина"? Место рождения человека - страну, город, деревню? Или улицу, на которой вырос? Или дом, в котором прожил первые дни или годы своей жизни? Мне кажется, подобные взгляды в современном мире устарели. Знаете поговорку "Где родился, там и пригодился"? В наши дни это - полная чушь в том узком понимании, к которому мы все привыкли. Почему людская миграция достигла таких масштабов? Потому что часть людей не пригодилась на так называемой "родине". Мое мнение, родина там, где тебе хорошо жить и где ты востребован. Наша родина - планета Земля. И уже давно пора прекратить делить людей на эмигрантов, иммигрантов, чужестранцев, наших и не наших, граждан страны и не граждан страны, легалов-нелегалов... Европейцы пытаются следовать лозунгу: "Европа - наш общий дом", но делают это по старой схеме: этих пустим в дом, тех не пустим, эти достойны быть в Европе, те не достойны, пусть разовьются, накопят капитал, примут наши принципы и т. д. Клуб какой-то, а не общий дом!
И з а б е л л а. Вольфрам, я просила почитать стихи, а тебя занесло в европейский дом...
В о л ь ф р а м. Извините, увлекся. Что бы вам прочесть?
С а б и н а. Что-нибудь новогоднее - без политики и пессимизма.
В о л ь ф р а м. Есть одно такое. Лет пять тому назад, стоя на остановке и дожидаясь автобуса, я стал - а был декабрь - от холода ходить взад-вперед, подогревая себя набором всяких слов, бурча их в такт своим шагам. Время было позднее. Автобусы ходили, как им взбрендит, игнорируя расписание. Я думал, так и останусь на остановке до утра и прямо с нее и поеду на работу в министерство. Недалеко от остановки высился восемнадцатиэтажный дом. Устав глядеть на дорогу, я бросил взгляд наверх, и в это мгновение на самом верхнем этаже дома зажегся свет в окне. Я, чувствовавший себя бездомным и брошенным на злосчастной остановке, позавидовал тем, кто уже достиг домашнего тепла, уюта и еды, и непроизвольно произнес, выпуская пар изо рта, "Кто-то свет зажег уже". А дальше пошло и поехало, но получилось совершенно не по теме. Я сам часто поражаюсь тому, как и куда заводит одна строчка. В результате получается стихотворение, по смыслу совершенно далекое от первоначального импульса.
И з а б е л л а. Ты будешь читать или нет?!
С а б и н а. Не томи душу, Вольфрам, начинай!
В о л ь ф р а м. Это была словесная гимнастика. А теперь переходим к водным процедурам.

Кто-то свет зажег уже
На небесном этаже;
Силуэт луны бледнеет,
Растворяясь в неглиже.
Ветер, вечный виртуоз,
Плавным танцем зимних роз
Закружил трамвая первый
Полусонный стук колес.
В мерно ткущийся пейзаж
Вдруг врывается мираж:
Огнегривый конь крылатый,
Совершающий пассаж.
Свита из воздушных нимф
С песней следует за ним,
Поднимаясь по снежинкам
К этажу минувших зим.
Память, грезы, неба свод
Водят чудный хоровод,
Утверждающий, что скоро
Наступает Новый год.
Светом розовым горя,
В небе полнится заря,-
Много дивного готовит
День последний декабря.

С а б и н а. Браво! Как просто и как здорово! Теперь у меня нет ни малейших сомнений, ты - поэт. Дай я тебя поцелую.
В о л ь ф р а м. Сабина, остановись!
С а б и н а. А что я делаю?
В о л ь ф р а м. Я же не железный! Ой!
И з а б е л л а. Ну вы даете! А мне что, только смотреть?!
В о л ь ф р а м. Уф-ф... Больше я тебе стихи читать не буду!
И з а б е л л а. Поэзия! Ты уж пойми Сабину, она в этом массовом косноязычии наконец-то услышала что-то мелодичное...
В о л ь ф р а м. Я все понимаю, но поймите и меня: энергия требует восстановления...
С а б и н а. "Много дивного готовит день последний декабря!"
В о л ь ф р а м. Давайте-ка перключимся на беседу.
С а б и н а. Давайте!
В о л ь ф р а м. Я вот часто думал, отчего к одним и тем же событиям, явлениям, фактам, вещам люди относятся по разному. И нашел одно из возможных объяснений этому. Если взять, к примеру, узоры на подушечках пальцев - двух одинаковых, как известно, в мире нет. Коль природа не может создать два идентичных дактилоузора, под силу ли ей сотворить два тождественных мозга? Безусловно, нет. Мозг устроен в миллиарды раз сложнее пальчиков. Поэтому люди не понимают друг друга и не поймут никогда.
И з а б е л л а. А я думаю, надо жить не по разуму, а по инстинкту. Будет намного меньше проблем. Мы, люди, слишком увлеклись тем, что мы единственные, кто обладает разумом. А разум оказался нашей бедой, нас же уничтожающей силой. Ведь низведи наш мозг до уровня хотя бы обезьяньего, и все наши разногласия исчезли бы вмиг, наши интеллектуальные мучения и страдания покинули бы нас со скоростью молнии. Все в природе живет инстинктами. Одни мы живем разумом. По-моему, это - не разумно!
В о л ь ф р а м. У тебя получилось почти как у Оруэлла, но ты, как мне кажется, не далека от истины. Только я бы еще добавил, что разум не просто мешает инстинктам, он противоречит им, уродует и доводит их до карикатурно-абсурдного состояния. В природе главенствуют инстинкты, поэтому вся фауна, кроме людей, находится в гармонии с ней. А мы, люди разумные, подавляем естественные инстинкты, создавая взамен искусственные инстинкты разума. Но мозг, а следовательно и разум у всех различны. Значит, и инстинкты разума у всех не одинаковы, да к тому же они еще и искусственны. А у животных инстинкты одни и те же и они естественны. Вот почему животные страдают только от стихийных бедствий, а мы страдаем и от них, и от еще более страшных катастроф, которые сами себе и создаем.
С а б и н а. А наше безумное стремление подчинить себе природу? Природа все равно не подчинится. Любые ухищрения разума здесь бессильны. Животные не лезут в дела природы. Они ей подчиняются и пользуются тем, что она дает им. И природа сама определяет, каким видам жить, а какие должны покинуть ее лоно навсегда. Почему исчезли динозавры и другие гиганты животного мира? Потому что, грубо говоря, зажрались, то есть в буквальном смысле слишком много ели. Природа не могла долго терпеть этого обжорства и уничтожила их посредством перестройки климатических условий. Нам бы задуматься над этим, ан нет, едим больше, чем все "завры" вместе взятые, и сами помогаем природе скорее покончить с нами. С одной стороны, жаждем жить вечно, а с другой - делаем все, чтобы этого не случилось. И что в этом случае наш разум?
В о л ь ф р а м. Орудие самоуничтожения. И чем изощреннее становится наш разум, тем ужаснее будет всечеловеческая гибель.
И з а б е л л а. Вам не кажется, что нас занесло? Давайте переключимся на что-нибудь другое, а то так с ума можно сойти, думая о конце света.
В о л ь ф р а м. А конец света уже давно начался. Просто никто этого пока не понимает.
С а б и н а. Ты о чем?
В о л ь ф р а м. О прогрессе. Как аксиома воспринимается лозунг: прогресс - благо человечества. С этим никто не спорит. Но именно прогресс, набравший бешеный темп в двадцатом веке, и есть начало агонии.
И з а б е л л а. Вольфрам, приглашаю тебя на танец.
В о л ь ф р а м. Какой логичный переход!
С а б и н а. И главное - вовремя! Вы потанцуйте, а я вымою посуду.
В о л ь ф р а м. А где же музыка? "Без музыки тоска"... Вот это другое дело...
И з а б е л л а. Пойдем в спальню...
В о л ь ф р а м. Ты меня на танец пригласила или?... Зачем ты сняла халат?...
И з а б е л л а. Мешает... Ну обними покрепче... Какой он у тебя отзывчивый!... Потанцуем лежа...
В о л ь ф р а м. И как же называется этот танец?
И з а б е л л а. Лейданс.
В о л ь ф р а м. Ага... Ты как хочешь? По рабоче-крестьянски?
И з а б е л л а. Ай! Если бы... весь... пролетариат... был похож... на тебя..., не было бы... на свете... ни одной... неу-довлет-ворен-но-й или фри-гид-ной жен-щи-ны... и все... были.. бы... счаст-ли-вы...Ой-й!
В о л ь ф р а м. Все... Аврора... свою... задачу.... выполнила...
И з а б е л л а. Значит, скоро начнется штурм Зимнего...
В о л ь ф р а м. На Зимний у меня не хватит снарядов...
С а б и н а. К вам можно? Как, вы уже? А я хотела присоединиться. Жаль...
В о л ь ф р а м. Теперь уже после Нового года...
С а б и н а. Я не могу столько ждать! Три часа - это же вечность!
В о л ь ф р а м. Простите, дамы, я все же не робот.
И з а б е л л а. Сабина, требуется перезагрузка... Говорят, как встретишь Новый год, так и проживешь его.
В о л ь ф р а м. Самообман это! Как ты себе представляешь наше совместное житие в течение трехсот шестидесяти пяти дней? Если в таком темпе и ритме, я сдохну на второй же день...
И з а б е л л а. Но зато первый день будет длиною в год.
В о л ь ф р а м. Лучше убейте меня сейчас...
И з а б е л л а. Так, если мы сейчас не приступим к жарке-варке, Новый год встретим с пустыми желудками.
К двенадцати часам стол был накрыт обильно и красиво. Сервировкой руководила Изабелла. Салаты трех видов, холодная закуска в виде ассорти, свежая зелень, цыплята-табака, мясо по-мексикански с гарниром картошка-фри, рис и картофельное пюре, жареная индейка на американский манер, кондитерские изделия, сладости, а также заказная пицца и торт на фоне бутылок шампанского, коньяка, водки, виски, ликера и баночек пива. Весело болтая, часто выпивая, вкусно заедая, сочно целуясь и радуясь друг другу, полуобнаженная троица изредка поглядывала на телевизор, ожидая боя курантов. И когда куранты пробили двенадцать, у всех троих мелькнула одна и та же мысль: что подобной встречи Нового года у них уже не будет никогда.


XVII

Январь 1999 года ознаменовался постепенным перевоплощением Селены из разгульно-крикливой глупышки в уравновешенно-целомудренную умницу. Вольфрам еще до Нового года пересадил ее на второй этаж, подальше от распоясавшихся складских и словоохотливого главбуха. Курара переезжать наотрез отказалась, полагая, что от Цианиды не спасешься ни на каком этаже. У Селены появилось время, чтобы спокойно подумать в одиночестве. Ее внутренний мир наполнялся новым содержанием, явственно проступившим в ее походке, жестах, словах и взоре. Вольфрам не мог не влюбиться в новую Селену. Начался тихий и одновременно бурный платонический роман.
Изменение отношений между Вольфрамом и Селеной сразу стало притчей во языцех "Аргента". Зависть к Селене и ревность к Вольфраму подвигла бухгалтерию к энергичным действиям по разрушению союза "коварной змеи" и "правильного Ромео".
- Какова сучка, а! Как окрутила Вольфрама! И так, и этак жопой перед ним, и глазки закатит, и ручки на плечи положит, и ножку выставит... Вот стерва!- Цианида была в своей стихии.
- Она же обманывает его!- бурлила Курара.- Ее же здесь все щупают, как хотят, увозят-привозят... Он что, этого не видит, не знает?
- Вон, обул, одел ее. Сколько шмоток ей накупил! А она изображает из себя девственницу. Да если я расскажу Вольфраму все, что знаю о ней!...- Гафния даже покраснела от собственных мыслей.
- А ты расскажи, расскажи!- подстрекала главбух.
- Да я уже намекала ему,- сказала Курара,- но он же верит ей, а в нас видит врагов. Она ему на колени сядет, лапшу на уши навешает - он и верит.
- Жалко его. Они же совсем не пара,- искренне произнесла Цианида.- Он такой образованный, умный, начитанный, добрый, а эта сволочь своими ногами кого хочешь с толку собьет. Вот и Вольфрам попался.
- Его надо спасать,- скрывая ревность, неуверенно сказала Курара.
- Нет, они не пара,- как бы убеждая саму себя, повторила Цианида.- Вот Вольфрам и Гафния - пара.
- Ой, вы и вправду так думаете?- сыграла в смущение Гафния.
- Он же ослеп. Он видит одну Селену. Возвел ее на пьедестал и хочет, чтобы и мы ей поклонялись.
- Как это - "ослеп" и "видит"?- спросила Курара.
- Ослеп - означает не видит других женщин. А вот Гафния - чем хуже Селены? И блондиниста, и грудь торчком, и попка мячиком, и бедра полные, и губки алые, короче, все при ней. И, главное, одинока. Ты с Калием уже не встречаешься?
- Да пошел он к черту! Буквально вчера явился ко мне на квартиру, просился на ночлег...
- И что, ты дала?- поспешила спросить Цианида.
- Щаз-з, разбежалась! Я его вообще на порог не пустила. Умолял, чуть не плакал... Я ему сказала, иди, разведись, потом и приходи.
- И что?
- Постоял, постоял и ушел, не солоно хлебавши.
- Пожалела бы парня, дала бы разок хлебнуть,- иронично сказала Цианида.- Ну, так займись Вольфрамом...
- Да как? Они же с Селенкой ни на шаг не отходят друг от друга. Вы же у него чаще бываете, могли бы и подсобить.- Гафния мысленно прикинула приблизительный объем кошелька Вольфрама.

Тем временем Вольфрам обнаружил грубейшие нарушения ведения бухгалтерского учета консигнационного товара. Он собрал бухгалтеров и провел краткое совещание.
- Так работать нельзя,- начал он,- у вас сплошной бардак. Ни одна из вас не просто не читает инструкции, но вы даже не знаете о существовании той или иной инструкции. Как можно работать в бухгалтерии и не знать основ учета? Вы превратились в осиное гнездо и в очаг распространения сплетен по фирме. Если вы не возьметесь за ум, не начнете работать, не прекратите словоблудие, я вынужден буду провести глобальную "чистку". Заменю всех без исключения. Прошу не считать это пустой угрозой или шуткой. Я не шучу. Даю вам месяц на ликвидацию бардака. Если ничего не изменится, на меня не обижайтесь.
- Ой, да бросьте, Вольфрам! Вы же нас любите. Разве вы сможете без нас? Мы же уже все родные тут. Ладно, мы исправимся. Только не нервничайте: нервные клетки не восстанавливаются,- улыбалась Цианида.
- Нет, вы меня не поняли. Еще раз повторяю, я не шучу. Глядя на ваш бардак, рыдать хочется, а не шутить. Все, принимайтесь за дело. Шутки кончились!
Бухгалтерия не поверила, что Вольфрам и вправду намерен кого-то уволить, поэтому никаких разительных перемен в ее работе не произошло. Если не считать очередного сальто-мортале Блэксоула.
Ресторану "Калипсо", переданному Ностракозом в управление братьям Блэкинсайду и Блэксоулу, срочно потребовался кассир взамен уехавшей в Россию женщины. Братья долго искали, но достойной кандидатуры не нашли. Специфика работы кассира - непосредственное соприкосновение с наличными деньгами, которые будто сами прилипали к рукам. Братьям хотелось, чтобы у них не воровали. И Блэксоул в свойственной ему манере совершил "бросок через пупок". Кассиром "Аргента" работала Платина, предпенсионного возраста кореянка, флегматичная, медлительная, но честная и порядочная. За доброту души Вольфрам звал ее Платинией. Ей это нравилось. Даже в молодости никто никогда не именовал ее столь поэтично и воздушно - Платиния. Так вот, когда Платиния в присущем ей полусонном состоянии сидела в кассе, к ней неожиданно зашел Блэксоул.
- Платина, я к вам по делу. Хочу спасти вас. Скажу вам по секрету, иностранцы намечают сокращение штатов. Вы, как человек в преклонном возрасте, подпадаете под сокращение. Я ничего поделать не могу. Венцлер - хозяин, как он решит, так и будет. Я просто к вам хорошо отношусь, сочувствую вам, поэтому хочу помочь. Не дожидаясь сокращения, уйдите сейчас. Я вас устрою к себе в ресторан на такую же зарплату. Материально вы ничего не потеряете. У меня там есть одно вакантное место. Но долго держать его для вас я не могу: желающих на него навалом. Сокращение штатов будет вот-вот. И к тому времени я уже не смогу вам помочь, место будет занято. Переходите сейчас. Только из доброго к вам расположения я предлагаю помощь.
- А Вольфрам ничего не говорил про сокращение.
- Может, он еще не знает, а может, и знает, но не говорит.
- Как не говорит? Он нам все говорит. Можно, я у него спрошу, посоветуюсь с ним?
Блэксоул нахмурился и недовольным тоном отрезал:
- Хотите - спрашивайте. Я ждать не буду. Ответ дайте в течение двух дней.
Напуганная Платиния поспешила к Вольфраму. Слушая ее, он не мог не возмутиться. Какое сокращение? Это же уловка! Разве сокращают кассира в предприятии с ежедневной наличной выручкой, куда ежедневно приезжает инкассатор. Так издеваться над пожилой женщиной! У нее же давление, ее же инсульт может хватить! Кабану только бы свои проблемы решить, на остальное ему наплевать. Его совершенно не волнует, что будет с кассой "Аргента"! Дослушав Платинию, Вольфрам сказал:
- Возможно, и идут какие-то разговоры о сокращении, но меня пока никто не ставил в известность.
- И что мне делать? Меня уволят?- с паникой в голосе вопрошала Платиния.
"Что ей посоветовать?- думал Вольфрам.- Не говорить же, что директор врет. Скажешь сокращения не будет, Блэксоул специально что-нибудь придумает, чтобы подвести ее под монастырь. И тогда она станет упрекать меня в обмане!"
- Что-то определенное я сейчас сказать не могу. Выбирайте сами.
- Что выбирать? Посоветуйте!
"Эх, женщина! Посоветовал бы я тебе не связываться с Блэксоулом, но ты не поймешь. По крайней мере сейчас не поймешь".
- Он обещает вам такую же зарплату, причем вы будете получать ее ежедневно по частям. То есть у вас постоянно будут деньги на руках. А здесь, вы сами знаете, бывают задержки....
- Ну так мне переходить, что ли?
- Думайте сами. Я не могу решать за вас. Это ваш личный выбор.
Платиния колебалась, но опасение остаться без работы и без заработка подтолкнуло ее выбрать "Калипсо".
В кассу Вольфрам перевел Гафнию. Она ликовала, ее самооценка повысилась. Но длилось это всего две недели. Цианида и Курара не смогли вытерпеть ее ежедневного "навара".
- Вольфрам, я очень волнуюсь за кассу,- нагнетала главбух.- Эта Гафния не додает клиентам сдачу, они устраивают скандалы. Кроме того, после инкассации выявляются недостачи. При Платине такого не было. Уберите из кассы Гафнию! Я как главбух не хочу нести ответственность за ее проделки.
Вольфрам перевел в кассу Селену, вокруг которой сразу возобновилось кружение самцов. Особенно усердствовал Радон, по несколько раз в день зазывавший Селену прокатиться на его новой машине. Гафния, решившая отомстить всем за "отдаление от нала", и Курара дружески советовали ей согласиться. Легко поддающаяся чужому влиянию, Селена колебалась. Вольфраму пришлось срочно вмешаться в процесс разложения и посадить в кассу Курару. Лишившись гусарских процедур и страстных уговоров, Селена расстроилась.
- Ну что вы держите меня, как в клетке?- жаловалась она Вольфраму.- Я свободный человек. Что хочу, то и делаю.
- Делай на здоровье, только за пределами фирмы. Ты только-только начала отличать белое от черного... Зря я тебя посадил в кассу... Это моя ошибка... Но я тебе не дам вернуться к прежней жизни...
- Я что, ваша собственность?!
- Хорошо, делай, что хочешь, но потом не заходи ко мне со слезами и с просьбой о защите.
Селена задумалась. Она что-то просчитывала в уме.
- Ну, Вольфрам, я же вас люблю...
Отношения были вновь налажены. Каждую неделю по понедельникам Вольфрам дарил Селене букет гвоздик, которые не умирали до самой пятницы. Женское население фирмы завидовало по-черному и не упускало случая упрекнуть Вольфрама в слепоте.
- Она же вас обманывает!- кипела Курара от зависти и ревности.- Ей же от вас только деньги нужны. Вольфрам, она доведет вас до катастрофы. Лучше обратите внимание на меня. Чем я хуже ее?
- Курара, что тебе нужно от меня? Почему ты все время лезешь туда, куда не просят?
- Я не могу спокойно смотреть, как она высасывает из вас деньги. Вы столько зарабатываете, а себе вы когда в последний раз что-нибудь покупали?
- А мне и не надо, я равнодушен к материальным безделушкам.
- Одежда разве безделушка? Вы уже второй год ходите в одном и том же. При вашей должности так нельзя. Вы все ей да ей. Она же вас бросит.
- Бросит так бросит...
Курара говорила правду и одновременно лукавила. Селене она внушала прямо противоположное:
- Ты зря увлеклась Вольфрамом. Он поматросит и бросит. Ты лучше найди кого-нибудь другого. Вон к нам какие крутые клиенты приезжают. Подцепи из них. Хочешь, помогу? А ему не верь. Он и к Гафнии неравнодушен. Им же, мужикам, только одно надо - сунул-вынул и смылся. А ты сиди потом вся в грязи. Лучше, вон, под Блэксоула ложись: у него и денег больше, и связи везде есть, и он при Ностракозе. И вообще, у мафии принято - все женщины, работающие у них, должны им давать. А если не дашь, все равно силой возьмут или изуродуют. Поэтому ты не отказывай, когда они захотят.
- А ты даешь Блэксоулу?
- Куда же денешься!
- Курарка, ты че? Неужели?
- Правда, сейчас он не требует... У него и без меня навалом... Но, если прикажет, придется лечь... Работу же нельзя терять... Где я найду такую зарплату? Поэтому ты отпихни Вольфрама и держись Блэксоула.
Проникновенно дружеские слова Курары оседали в Селене, и она невольно начинала играть с Вольфрамом, эксплуатируя его доверчивость. Курара наблюдала за происходящим и не упускала малейшей возможности вбить между ними клин.
- Вольфрам, будьте осторожны с ней: она вас облапошит. Она вам говорит, что к ней пристают. Не верьте. Она сама провоцирует ребят.
- У меня уже от вас голова идет кругом. Говори открыто, чего ты хочешь?
- Я хочу, чтобы вы со мной ездили туда, куда вы ездите с Селеной.
- А куда мы ездим?
- Вот куда ездите, туда и я хочу.
- У тебя с головой все в порядке? Мы ездим по делам или пообедать.
- А что это вы только с ней обедаете? А мы что, не люди?
- Что с тобой? Ты шутишь или всерьез?
- Почему о ней кто-то заботится, а обо мне никто?
- Потерпи, найдется какой-нибудь мужик. Только у нас в фирме их вон сколько!
- А где вы у нас мужиков видели? Это же кобели, а не мужики. С ними даже поговорить не о чем. У них только одна тема - постель. Вы один здесь настоящий мужчина.
- Здрасьте! А Блэксоул не мужик?
- Блэксоул - это зона риска. Он не разборчив в связях... Я хочу быть с вами. Ну и что, что у Селены ноги длинные, зато по сравнению с моими грудями у нее - бородавки. Вот, посмотрите...
- Ты уже с ума сходишь.
- Селенка не достойна вас.
- Курара, если я тебе, грубо говоря, уделю внимание, ты успокоишься?
- Нет... да...
- Хорошо, поехали!
- Куда-а?!
- Туда, куда ты хотела.
- Ой! Я... я пошутила.- Курара не ожидала такого поворота.
- А, значит, пошутила?
- Ой, лучше я пойду к себе...
"Все, отстала",- подумал он, облегченно вздыхая.

Вольфрам вошел к Блэксоулу, который в это время по селекторному громкоговорителю увлеченно подслушивал телефонный разговор кого-то из подчиненных. Увидев вошедшего, он дернулся и резко отключил динамик. Вольфрам сделал вид, будто ничего не заметил и, присев на стул, сказал:
- Я провел в бухгалтерии собрание.
- Че там?
- Бардак невозможный. Надо проводить "чистку". Цианида, как вы и говорили, слаба и напорола ужасно. Ее надо менять в первую очередь.
- Че, действительно дела плохи?
- Не то слово. Вы не могли бы поговорить еще раз со своей Плюмбиной, не согласится ли она на главбуха у нас?
- Не знаю, наверное, нет.
- Поговорите, может, согласится.
- А у вас никого больше нет на примете?
- Я же говорил, все мои знакомые по разным причинам не смогли перейти сюда. Не с улицы же главбуха принимать. Хотя, если ничто не изменится, придется и с улицы брать.
- Я спрошу, но не уверен, что она согласится.
Однако и по прошествии двух недель Блэксоул ни словом не обмолвился об этом деле, будто Вольфрам и не обращался к нему с просьбой.

У Блэксоула была отработана схема ухода от решения проблем. Их должны были решать другие, или они сами собой решались, либо отпадали со временем. Уволить главбуха без директора было невозможно. Вольфрам ждал, когда директор созреет. Но вместо этого Блэксоул и Цианида провернули совместную махинацию, повязавшую их прочной и порочной нитью, о чем Вольфрам был в неведении.

Между тем Цинкум и Фосфорина объявили о своей помолвке, породившей новую волну исподтишка поощряемых Блэксоулом сплетен и хамства. Цинкуму все время намекали на неудачный выбор. Дальше всех пошел Радон, обладавший в фирме репутацией регулярного, подобно Блэксоулу, ловца венерических заболеваний.
- Цинкум, одумайся,- говорил он,- она же не стоит тебя.
- Какое твое дело?- несмотря на молодость, Цинкум обладал твердым стержнем внутри.
- Мне жаль тебя. Она же гулящая,- не унимался Радон.
- Пошел ты!
- Знаешь, не хотел тебе говорить... Но у нас с ней все было. Короче, я ее трахнул!
- Я тебе не верю! Можешь говорить все, что хочешь, мне наплевать!
Цеховские решили любыми способами расстроить свадьбу, поссорив жениха и невесту. Приставания к Фосфорине усилились. Ее хотели скомпрометировать в глазах жениха. Он сильно нервничал и старался ни на минуту не оставлять ее одну. Невеста, еще не полностью осознав свое новое положение, по старой привычке вела себя вольно, отчего Цинкум страдал еще больше. "Парень так пропадет",- заключил Вольфрам. Однажды, зайдя в бухгалтерию, он застал там Цинкума, сверявшего с Курарой накладные по запасным частям.
- Цинкум,- обратился к нему Вольфрам,- ты не обидишься, если я позволю себе вторгнуться в твою личную жизнь?
- Нет, не обижусь.
- Я тебе когда-нибудь плохие или неправильные советы давал?
- Нет.
- Я тебе дам еще один совет, а прислушаться к нему или нет, решишь сам.
- Хорошо, я вас слушаю.
- Слушай. Если твои намерения жениться на Фосфорине серьезны и ты любишь ее, мой совет - забери ее отсюда. Наши все равно не дадут ей покоя. Я вижу, как ты дергаешься. Твои мысли сейчас направлены только на ее охрану. А ты занимаешь должность заведующего складом. В таком состоянии ты сам можешь быть уверен, что у тебя на складе все будет в порядке? Я, например, не могу. Придя на работу, с девяти до шести ты должен думать только о складе. С рассеянной головой можно легко напороть, и у тебя запросто может образоваться недостача. Разве ты хочешь этого?
- Нет.
- Вот и я этого не хочу. Хотеть это могут только твои враги. Я не настаиваю, но прошу тебя подумать над моими словами. Ты же не намерен все рабочее время сидеть и охранять юбку Фосфорины. Надеяться на совесть цеховских не приходится. Остается один вариант: ради сохранения любви и вашей дальнейшей счастливой семейной жизни забери Фосфорину отсюда. Ты потом поймешь, что я сейчас прав.
- Хорошо, я подумаю.
- Подумай. Я ничего не имею ни против Фосфорины, ни против тебя, но ради вашего же блага я счел своим долгом сказать тебе это. Спасай свою любовь!
На следующее же утро Цинкум зашел к Вольфраму и сказал:
- Мы вчера дома долго обсуждали ваши слова и пришли к выводу, что вы правы. Фосфорина тоже согласилась с вами. Мы решили, она посидит дома, пока не найдем ей другую работу.
- Ты себе не представляешь, как я рад за вас и за то, что вы правильно поняли меня. Когда свадьбу думаете сыграть?
- Весной. Может, в апреле или в мае. Вольфрам, мы хотели бы свадебное путешествие совершить по Поволжью.
- Очень хорошо.
- Отпуск дадите?
- О чем речь?! Конечно!
- А Блэксоул не будет против? Вы не могли бы переговорить с ним?
- Да не будет он против! Такое святое дело! Я переговорю с ним, но можешь быть спокоен, он не откажет.
Вольфрам воздал должное мужеству и достоинству Цинкума, вместив мысленную похвалу в одно-единственное слово "Крепыш!".

Возможно, "Аргент" и не стал бы подобием ада для здравого смысла и чистой души, если бы перед глазами работников не было порочного, заразительного и заразного примера руководителя, пагубно воздействовавшего на всех и каждого. От угрожавшей и ему деградации Вольфрам спасался существованием Селены, ставшей для него живительным глотком воздуха в удушливом смраде фирмы. Вечная спутница любви - поэзия дарила Селене посредством Вольфрама стихи за стихами.

Мне хочется, чтоб ты была со мной
Во всех моих победах и паденьях,
В моей тоске, в моей тиши ночной,
Во снах моих и светлых пробужденьях.
Мне хочется смотреть в твои глаза
И утопать в их глуби просветленной;
Поведать то, что не успел сказать
Об одиночестве и жизни утомленной.
Мне хочется уверенным быть в том,
В чем быть уверенным никто не может...
Я знаю, это - бред! И знаю, что потом
Мои мечты меня же уничтожат.

Дар поэта - предвидеть события в близкой или в далекой перспективе. Вольфрам был наделен этим даром, иначе бы он не написал пророческую строчку: "Мои мечты меня же уничтожат". Но мечты уничтожат не его физиологию, а мизерные остатки его веры в людей, его веры в добро, его веры в самого себя. Повенчать "розу белую с черной жабой" не удалось еще ни одному поэту на земле.

Февраль запомнился аргентовцам массовой подставой Блэксоула. Калия вызвали в прокуратуру по незакрытому делу фирмы "Орген". Вернувшись после допроса, он доложил директору, что гоняли по гарантийному ремонту, за который в самом начале и зацепили "Орген", а остальное раскрутили потом, в результате чего фирму ликвидировали. Директора охватил мандраж: положение с гарантийным ремонтом в "Аргенте" было ничем не лучше. Еще год тому назад Вольфрам объяснил ему схему мошенничества Краузе и его подручных по гарантиям. Блэксоул издал тогда нечленораздельный звук и с напряженным выражением лица, будто искал в голове затерявшуюся мысль, направился в цех. Прошел месяц. До Блэксоула за это время дошло, что гарантийный ремонт - источник неплохой наживы. Он решил замкнуть этот процесс на себе и наложить на гарантийные деньги свою мохнатую лапу. Ворвавшись в кабинет Вольфрама, он изобразил праведный гнев:
- Шеф, там по гарантиям сплошное безобразие! Я не могу отвечать за то, что творят Краузе и его ребята. Я считаю, надо этот процесс взять под контроль. Вы согласны?
Вольфрам и в самом деле поверил, что директор беспокоится за фирму.
- Конечно, нужно брать под контроль.
- Тогда подготовьте приказ, чтобы все вопросы по гарантиям проходили через меня, чтобы без моего разрешения не было никаких движений.
С апреля 1998 года весь гарантийный ремонт перешел в ведение Блэксоула. Вероятнее всего, это и взбесило лишившегося дополнительного дохода Краузе, когда он потребовал увольнения Лантана, подтвердившего директору технологию махинаций с гарантиями. Вскоре выяснилось, что без визы Краузе завод-изготовитель не принимает заявок на бесплатные запчасти. Блэксоул и Рихард сошлись на долевом набивании карманов. Все шло гладко, пока Калий не взбаламутил покой аферистов. Директор понял - если нагрянет проверка, ему придется отвечать и перед законом, и перед Ностракозом. Последнее было намного страшнее, и Блэксоул решил перекинуть ответственность на подчиненных. Он поручил Бубнию, также замешанному в жульничестве, составить задним числом служебные записки по гарантийному ремонту, произведенному за весь прошлый год, и начертал на них резолюции с поручениями всем, кто имел хоть какое-то отношение к щекотливому вопросу. В общей сложности директор подставил под вышку девять работников, не имевших даже отдаленного представления, за что им в будущем придется отвечать. В числе фамилий на внезапно объявившихся служебных записках Курара обнаружила и свою. Она, не мешкая, зашла к Вольфраму и, положив ему на стол чудом возникшие бумаги, взволнованно спросила:
- Вы это видели?
- Что это?
- Прочтите, пожалуйста.
Ознакомившись с ними, Вольфрам удивленно спросил:
- Откуда они появились? Их же не было. Здесь даты прошлогодние. Я что-то ничего не понимаю.
- Пять минут назад их принес Бубний и сказал, чтобы мы подшили эти филькины грамоты в наши папки.
- А он откуда взял?
- Сказал, что это поручение Блэксоула.
- Понятно. Ну, раз директор сказал, подшей.
- Ничего себе! Кто-то там деньги делал, а я должна за это отвечать?!
- Иди к Блэксоулу. Чего ты от меня-то хочешь?
- Нет, ничего-о себе!- еще раз громко произнесла Курара и, нехотя взяв легендарную липу, вышла из кабинета.
"Даже своих людей не пожалел, подставил их вчистую!- подумал Вольфрам.- Нет, надо что-то делать. Если он так запросто подставляет своих, меня продаст не задумываясь. Он и втягивает людей в аферы, и втаптывает их в грязь, и продает их с потрохами, и, что интересно, никто не сопротивляется. Ладно Ашдваэс, тот воровал. А здесь каракурт накидал и на тех, кто вообще ни с какого боку не причастен..."


XVIII

- Вольфрам, послушайте доброго совета,- обернулась Цианида, выходя из его кабинета.- Я прожила долгую жизнь, видела много всего, и разбираюсь в людях. Селена вам не пара. Вы же не знаете, как она ведет себя, когда вас нет. Вы же не знаете, что и как она говорит про вас.
- И что же?
- Это не важно. Важно, что вы заблуждаетесь насчет нее. Зачем вы так серьезно к ней относитесь? Смотрите на нее, как на богиню...
- Я вас всех прошу только об одном: чтобы вы все отстали от Селены, оставили ее в покое.
- Ну, Вольфрам, может, я не так выразилась, но она обманывает вас, играет вами. Это же всем понятно и видно. Мы все видим, как вы переживаете, нервничаете из-за нее. Она высосет из вас все, что ей нужно, и уйдет к другому. Она переступит не только через вас, через кого угодно переступит. Разве вы не можете понять этого? С вашим-то умом и быть таким слепцом!
- У вас все?
- Обратите внимание на Гафнию. Вы же с ней пара. Она и начитанна, и аккуратна, и хорошо к вам относится... И к тому же одинока теперь... Девчонка страдает... С вами бы ей было хорошо...
- У вас что, вторая профессия - сводня?
- Я же из лучших побуждений!
- Теперь все?
- Все,- выдохнула Цианида.
- Свободны,- выдохнул Вольфрам.
"Какое им всем дело до меня? Я же не лезу ни к кому. Лучше бы о своей работе так беспокоилась". Вольфрам повернулся к окну и долго наблюдал медленный полет белых облаков по иссиня-синему небу. Мысли унесли его в детство, когда он, лежа на траве, любил следить за облаками, плывущими куда-то в мечту, в светлое воображение, в чудную фантазию. Облака принимали форму то лошади, то кроны незнакомого дерева, то корабля, то просто висели в виде пушистых одеял или порций мороженого. "Как хорошо было в детстве!- думал он.- Как все было чисто и наивно! Зачем мы взрослеем? Зачем узнаем, как гадок и пошл этот мир? За что нам дается понимание людской сути? Была бы моя воля, остался бы я в детстве навсегда. Разве можно даже приблизительно сравнить тот прекрасный мир с кошмаром, который поджидают нас за его порогом?! Лучше вообще не рождаться на этот свет, если умирать предначертано от боли, от несправедливости, от унижений, от предательства, от нескончаемого зла... Как там у Айтматова? Эсхато-эмбрионы посредством посланного ими сигнала, проявляющегося мерцающим пигментным пятном на лбу беременных женщин, сами просят не рождать их на свет Божий. Если бы я сейчас был зародышем, у моей матери весь лоб покрылся бы ярко сияющим тавром!" Вольфрам накарябал на клочке попавшейся под руку бумаги:

По ухабам ночных звездопадов,
По дороге несбывшихся грез
Ты идешь в направлении гроз,
Где гремят в твой помин канонады.
Ты проходишь последний свой круг...
А за тучами, в космосе где-то
Твоя песенка молнией спета,
И душа не находит подруг.
Ты отвергнут, отторгнут, отброшен;
Твое сердце, как плазма, в жару.
Даже здесь, на последнем пиру
Ты - чужак, ты - изгой, ты - не прошен.
И тебе остается принять
И пройти скорбный путь без остатка.
Эта жизнь - изначально загадка,
И отгадки не стоит искать.
Потому и гремят канонады,
И дорога ведет в никуда,
И твоя упадает звезда,
Попадая в поток звездопада...

Гафния мучилась от безденежья. Калий прекратил спонсирование: он не привык платить и не иметь ничего взамен. Она еще пару раз попыталась вернуть его, но он соглашался исключительно на постель, минуя "Дворец бракосочетаний". Ради денег она пошла бы и на возврат прежних отношений на прежних условиях, но ее честолюбие не позволяло ей оказаться в глазах коллег побежденной в изнурительном торге "Почем нынче телеса?" Памятуя рекомендации Цианиды, Гафния принялась за реализацию коварного плана по перетягиванию на свою сторону кошелька Вольфрама. Войдя в образ скромной, стоящей на краю пропасти брошенной женщины, Гафния стала по поводу и без часто мелькать перед глазами владельца вожделенного портмоне. На Вольфрама это не подействовало. Тогда она перешла в лобовую атаку.
- Заглянули бы как-нибудь ко мне на огонек,- как-то между делом вставила она.
- Чего это вдруг?- Вольфрам чуть не захлебнулся дымом сигареты.
- Чаем бы вас угостила. Посидели бы, поболтали. С вами так интересно пообщаться, побеседовать: всегда узнаешь много нового. Да и ход ваших мыслей часто бывает неожиданным. Я люблю умных, необычных мужчин, а у нас в фирме вы один такой.
- Ты меня завлекаешь в постель?- без обиняков спросил Вольфрам.
- Что вы! Ну-у, если вы захотите... но я ничего не обещаю,- игриво-лукаво сказала Гафния.
- Если ты о сексе, лучше давай ко мне,- подхватил игру Вольфрам.
- Нет, лучше вы приезжайте ко мне. Я не могу спать в незнакомой постели: я не смогу заснуть.
- Так ты собираешься спать? Тогда зачем зовешь?
- Ну, не всю же ночь это... беседовать. Надо же и поспать. А у меня дома постель широкая, мягкая... Свежее белье постелю...
"Они что, все конского возбудителя наглотались?!- загрустил Вольфрам.- То одна набрасывается, то другая напрашивается, а теперь и третья зазывает".
- К тебе не поеду.
- Почему? Боитесь Селенки? Она ничего не узнает.
- При чем здесь Селена? К тебе в любое время может заявиться кто-нибудь из твоих ухажеров. Зачем мне светиться?
- Если вы заранее предупредите о своем приезде, то в этот день, я гарантирую, никого не будет.
- Слушай, оставим это. Ты лучше скажи, что это Краузе с самого начала так "неравнодушен" ко мне?
- Он, да и мы все, кто из "Оргена", когда узнали, что вы работали в "Аргоне", подумали, что вы пришли сюда делать деньги. А вы тут такой контроль установили! Это было неожиданностью для всех. Сначала Краузе не воспринимал вас, а теперь бесится, что не может поступать по своему усмотрению. Там, в "Оргене", он складскую дверь ногой открывал, брал все что хотел. А здесь вы ему доступ перекрыли, вот он и нервничает.
- Никто не отказывает ему в доступе. Просто необходим порядок и учет движения запчастей. Вот и все. И зачем ему заходить в склад, когда есть Цинкум?
- Краузе привык, что он хозяин. В "Оргене" его никто не контролировал.
- И здесь его никто не контролирует. Да это он должен за дисциплиной смотреть! Ладно, иди, что-то мы заболтались.
- Подумайте о моем предложении...
- А почему бы тебе не захомутать кого-нибудь из наших клиентов? К нам же такие крутые мужики приезжают, все на иномарках...
- Да они только с виду крутые! Выпендриваются своими "Мерседесами", "Фордами", а сами такие жмоты, скупердяи. Они привыкли, что им все дается даром. Нет, такие мне не нужны. Кавалер должен ухаживать за дамой, дарить ей дорогие подарки, цветы, любить, наконец. Вот как вы. В вас чувствуется что-то такое необычное, высокое, содержательное...
- Ты мне льстишь?
- Я говорю только то, что думаю. С вами интересно...
Гафния осталась довольной запущенным пробным камнем. "Еще немного и он - мой",- решила она. Несколько дней спустя, когда Вольфрам вошел в бухгалтерию поздороваться, Гафния подскочила к нему и крепко обняла, прижавшись щекой к его щеке и не отпуская его секунд десять.
- Ты меня задушишь,- с трудом выговорил он, смущаясь расхохотавшихся Цианиды и Курары.
- Я вас так люблю, прямо не могу!- возбужденно отчеканила Гафния, высвобождая Вольфрама из объятий.
- Эксперимент решили на мне ставить?
- Ну, вы бы видели себя со стороны!- наигранно восторженно произнесла Цианида.- Вы же с Гафнией так подходите друг другу, ну просто сладкая парочка!
Все уставились на Вольфрама в ожидании его реакции.
- Вас не поймешь. То языками чешете, хоть уши отрезай, то кидаетесь так, что я не успеваю среагировать и увернуться.
- Не надо уворачиваться,- не утихала главбух.- Такая женщина вас хочет, а вы даже не ответили на ее объятия.
- Обниму как-нибудь, только в другом месте,- обнадежил заговорщиц Вольфрам и пошел к себе.
Ему было не до них. Его влекла Селена. Он прощал ей все. Абсолютно все: и поведение, и ложь, и капризы, и крики, и опоздания на работу, и сплетни, и дурь, и многое-многое, чего не простил бы ни один человек на земле.
- Селен, ведь ты же хорошая девочка, у тебя добрая душа, но почему ты ведешь себя, как уличная девка? Чего тебе не хватает?
- С чего вы взяли, что я себя плохо веду? Сижу тихо, ни к кому не лезу, никуда не хожу, работаю...
- Сказки рассказываю...
- Вы мне опять нотацию хотите прочесть?
- Я устал уже...
- Ну что, я виновата, если ко мне все пристают? Бабы, блин, запарили: лезут и лезут в душу - все им расскажи да покажи.
- Это закон: женщина пакостит женщине, если видит ее превосходство над собой. Твои ноги - это счастье твое и твоя беда.
- Мне их отрезать?
- Отрезать не надо, но и выставлять напоказ тоже не следует. Не выпендривайся хотя бы здесь.
- Ну я же стараюсь! Меня уже подружки не узнают, говорят, что я стала сильно положительная.
- Они тебе льстят. Не отрицаю, сдвиги в лучшую сторону есть, но до сильно положительной тебе еще сильно далеко... Блэксоул не пристает, не зазывает втихаря?
- Я его боюсь.
- А что его бояться? Он сам трясется.
- Он трясется по другому поводу. А на меня как взглянет, у меня аж мурашки по коже. Вольфрам, давайте уйдем отсюда.
- Куда?
- Куда-нибудь. Я по утрам заставляю себя идти на работу. Так не хочется видеть эти рожи.
- Да и я приезжаю сюда только ради тебя. Надо терпеть. Я же не могу пойти к Мышьяку со словами "Мне осточертели эти свиноподобные рожи. Прошу перевести меня на другую работу".

В марте у Селены начались боли в животе. Врачи определили язву желудка. Причиной образования язвы назвали нервы. Атмосфера "Аргента" сыграла свою роль. Селене в желудок ввели зонд и прижгли язву. Необходимо было диетическое питание.
- Это я виноват,- корил себя Вольфрам.- Это я привел тебя в этот гадюшник. Я виноват, значит, я и должен тебя лечить.
Вольфрам принялся за лечение. Каждый день покупал Селене натуральные соки, возил ее в супермаркет "Празеодим", где в кафетерии всегда имелись в продаже парные котлеты и тефтели, доставал нужные лекарства. Селена быстро пошла на поправку, хотя прежний вес ей набрать не удавалось. Зависть бухгалтерш росла пропорционально заботе Вольфрама о Селене. Первой не выдержала Гафния.
- Вольфрам, снимите розовые очки, откройте глаза: Селена не тот человек, за которого себя выдает.
- Слушай, кончай туман наводить! Мне эти твои намеки надоели!
- Я больше ничего не скажу.- И Гафния лисьей походкой исчезла с глаз введенного в транс Вольфрама.
"Уже и больную девочку не могут оставить в покое,- психовал он.- Что за люди?!"

Ситуация в бухгалтерии не изменилась ни на йоту. Беспорядок не желал уступать место порядку. Вольфрам снова напомнил бухгалтерам, что настал этап проведения "чистки". Ему опять не поверили и продолжали маяться дурью, распространять сплетни и бездельничать. Вольфрам твердо решил почистить бухгалтерию, но не знал, с кого начать. Увольнять главбуха, не имея замены, было глупо. Курару прикрывал Блэксоул для афер с запчастями. Расстраивать исхудавшую Селену у Вольфрама не поворачивался язык. Гафнию, лишившуюся субсидий Калия, было жалко оставлять без заработка. Вольфрам стоял на распутье, никак не решаясь начать кардинальные изменения. Помогла Гафния, участившая свои попытки настроить бухгалтерию против Вольфрама в отместку за изгнание из кассы и за невнимание к ее женским чарам. Вольфрам убедил Блэксоула уволить ее. На следующее же утро она в слезах помчалась к Блэкинсайду, взявшему ее кассиром на место Платины. Ни Блэкинсайд, ни Блэксоул, ни главбух Плюмбина не сочли нужным сообщить честно работавшей Платине о ее увольнении из "Калипсо". Вечером ей позвонила Гафния и сказала:
- Вы завтра выходите на работу в "Аргент".
- Как так? А кто это решил?
- Блэксоул.
Платина была в растерянности. "То запугивает сокращением,- возмущалась она,- то молча увольняет из ресторана и гонит на прежнюю работу. Как это понимать?!"

Между тем Вольфрам вспомнил о Технеции, которую хотел попросить об аудиторской консультации.
Ей хватило одного часа, чтобы разнести документацию Цианиды в пух и в прах. Сникли все. Даже Технеция, искренне расстроившаяся от увиденного бардака и пожалевшая Вольфрама, вынужденного работать с таким бездарным главбухом. Упали духом и девочки, особенно Курара, не понявшая практически ничего, но уловившая, что вся их полуторагодичная работа не стоит и гроша. Проводив Технецию, Вольфрам вызвал к себе Цианиду.
- Что теперь скажете?- спросил он посрамленную.
- Вольфрам, ну это ошибки, у кого их не бывает. Не ошибается тот, кто ничего не делает.
- А у вас получилось хуже: вы ничего не делали, а навели такой бардак, что мне стало стыдно перед Технецией.
- Ой, а что ваша Технеция?! Сама ничего не знает, а указывает.
- Вы наш договор помните?
- Ну помню... И что? Я не согласна с тем, что здесь наговорила ваша Технеция. Я докажу, что я права. Поеду в налоговую инспекцию и выясню все.
Цианида, заморочив голову районным налоговым инспекторам, внушив им свое видение бухучета и получив от них устное подтверждение своей правоты, гордо сообщила Вольфраму, что она оказалась права.
- Да в налоговых инспекциях сейчас настоящих специалистов раз-два и обчелся! Все, кто соображали, давно уехали или уволены. Там сейчас нет профессионалов. Там засели одни бездари да взяточники,- кипел Вольфрам.- Пусть письменно подтвердят, что вы правы.
- Хорошо! Я вам завтра же принесу письмо из районной налоговой инспекции.
Но ни завтра, ни через неделю, ни через три никто Цианиде письма не написал, сколько она ни просила, сколько ни умоляла, сколько ни предлагала денег. Более того, городская налоговая инспекция оглушила разъяснением, подтвердившим заключение Технеции.
- А теперь что скажете?- спросил раздосадованный Вольфрам.
- Ну что вы меня все время мордой об стол?
- Это вы сами себя об стол! Вы, оказывается, не просто не знаете свою работу, но не знаете элементарных вещей, азов бухучета. Я столько терпел все ваше безделье, сплетни, запугивание девчонок, принуждение их ко лжи, к разврату... Все! Вступает в силу наш договор. Мы договаривались о трех серьезных нарушениях, после чего вы должны были написать заявление по собственному желанию, а у вас их не три, а триста три. Так что...
- Ну, Вольфрам, ну дайте два месяца, я все исправлю, все вычищу, а потом уйду. Я не могу уйти, оставив бухгалтерию в таком состоянии. Мне стыдно перед девочками. Дайте последний шанс, прошу вас. Даю вам слово, за два месяца все приведу в порядок, будет ажур...
- Я уже слышал про ваш ажур.
- Вольфрам, не позорьте старую женщину. Вы же знаете, у меня мама болеет, я так за нее переживаю. Сынуля мой аллергией страдает. У меня же голова кругом идет. Я не знаю, за что хвататься. Да и эти ваши девки, ну какие из них работницы?!
- Они делали то, что говорили им вы. Поэтому не надо сваливать на них.
- Ну, да, да... я во всем виновата... Я главбух, и значит я отвечаю за бухгалтерию... А вы обратили внимание, с уходом Гафнии в фирме стало спокойнее? Она же все время вот ковыряла, ажиотаж наводила, нервы напрягала. А когда ее нет, тишь да гладь.
- Вы ушли от темы.
- Все, вы мне даете два месяца, я все подчищаю и ухожу,- бодро констатировала Цианида и так же бодро вышла из кабинета.
Вольфраму было жаль ее, но он понимал, она ничего не исправит.
- Была аудитор, ужаснулась состоянию бухучета,- докладывал Вольфрам Блэксоулу.- Подтвердила бардак, о котором я вам уже несколько раз говорил.
- Че, сильный бардак?- тихо спросил Блэксоул.
- Сильный. Сильнее не бывает. Надо менять главбуха.
- Ладно, че вы, пусть работает.
- Как работает? Она же вообще не работает и другим не дает!
- Пусть работает, сама исправляет.
"Она уже была у него",- заключил Вольфрам.
- Она же не знает, как исправлять. Она и не желает этого знать.
- Дадим ей возможность. Если ничего не изменится, там посмотрим.
"Видно, сильно повязаны уже,- подумал Вольфрам, так и не сумев добиться увольнения главбуха.- Делать нечего, придется подождать до июля. Как бы она еще больше не напорола. Нужна квалифицированная консультация. Есть ассоциация аудиторов, оказывающих платные услуги. Надо перевести им деньги и пусть Цианида консультируется у них. Хоть вреда от нее будет меньше".
После первого же посещения аудиторов Цианида почувствовала себя полной идиоткой. Ее знаний не хватало, чтобы на равных беседовать с профессионалами. И чтобы не выглядеть на их фоне круглой дурой, она больше ни разу не ездила на консультацию. На вопрос Вольфрама: "Почему вы не консультируетесь?" она в присущей ей экспрессивно-психопатической манере отстреляла:
- Они там сами ничего не знают! Что мне у них спрашивать?! Я туда больше не поеду!
- Мы же заплатили за квартал вперед! А из-за ваших капризов деньги могут пропасть!
- Да пусть лучше пропадут, чем слушать их тупые консультации!
- Хорошо, не хотите свою квалификацию повышать, отдайте членскую книжку девочкам, пусть они консультируются.
- А что они там поймут? Они же ничего не знают!
- Будут консультироваться - узнают.
- Что вы ко мне пристали? Со мной можно так, да? Курарка прикрыта Блэксоулом, Селенка за вами, как за каменной стеной, а у меня нет крыши, поэтому меня можно увольнять, ковыряться в моих отчетах, издеваться надо мной, тыкать лицом в грязь...
- Вы что-то опять не из той оперы...
- Да! Вот все, что я ни говорю, все не из той оперы! А Селенка - из той оперы!- Цианида побагровела.- Вот, у меня давление из-за вас подскочило... Вот свалюсь здесь или в коридоре, вы будете виноваты... Радоваться, небось, будете...
Вольфрам понял, через минуту начнется истерика. Он вспомнил, как в такие опасные для здоровья моменты спасалась Курара: она запиралась в туалете и выжидала там двадцать-тридцать минут, пока психический припадок Цианиды не рассасывался. Вольфрам, взявшись за живот, будто его внезапно скрутило, спешно вышел из кабинета и закрылся в сортире. Ни одно другое помещение не избавило бы его от преследования главбуха, которой при психическом приступе требовалось произвести выброс негативной энергетики. Не вытерпев в туалете и двух минут, Вольфрам вернулся в свой кабинет, где, к счастью, было пусто. Не успел он сесть в свое кресло, как вошла раскрасневшаяся Курара.
- Можно я у вас посижу?- спросила она.
- У тебя же есть где сидеть!
- Там невозможно. Цианида разбушевалась. Аж слюни изо рта, как из крана. Что вы ей сказали? Она поносит вас, на чем свет стоит.
- Пускай бесится. Совести у нее нет ни грамма. Запорола все, что только можно, и еще изображает из себя несчастную жертву...
- Это все из-за Селенки!
- У вас что, Селена - как чирей на одном месте? Какое она имеет отношение к квалификации главбуха, к ее неумению работать, к ее шизофрении, наконец? Что вам всем далась Селена? Она что, мешает вам жить?- взорвался Вольфрам.
- Честно? Я не хочу, чтобы Селена здесь работала.
- А что она тебе сделала плохого?
- Она предала меня.
- Каким образом?
- Она меня бросила, когда перебралась на второй этаж.
- Я что-то тебя не понимаю.
- Мы договорились, что будем сидеть вместе. Я не хотела переезжать на второй этаж, и она как подруга не должна была этого делать.
- У тебя с головой все в порядке? Ты же знаешь, Селене нельзя сидеть внизу. Кобели уже в окна лезли, ты же сама видела. Да еще Цианида там обосновалась. Я ей сто раз говорил, главбух должен сидеть отдельно. Свободных помещений достаточно, выбирай любое. Нет, она именно в гущу, к слушателям, она не может остановить свой словесный поток, свое словоизвержение... Это же дурдом! Я и вам предлагал, чтобы вы переехали вместе. Ты сама уперлась. А теперь обвиняешь Селену? Ты так захотела, и Селена должна была тебе подчиниться, так, что ли? Ну, ты даешь!
- Все равно я не хочу, чтобы она здесь работала.
- Это не тебе решать, кому здесь работать, а кому нет. Перестань дурью маяться. Причина, по-моему, в другом.
- В чем?
- Во-первых, ты обещала пацанам подкладывать под них Селену, а после того, как я вытащил ее из под твоего влияния, ты взбесилась. Так?
- Что вы говорите?!
- Ты же ее портишь...
- Кто ее портит?! Она сама кого хочешь испортит!
- А во-вторых, ты ее ревнуешь ко мне!
- Она вас не любит.
- А ты любишь?
- Люблю... Вы совершенно не похожи на других. Она вас эксплуатирует, играет...
- Ты уже говорила это. Что ты все время лезешь в чужую жизнь? У тебя своей нет? У тебя муж есть? Есть. Дети есть? Есть. Семья. Дом. Зарплата. Что тебе еще нужно? Может, тебе нужен любовник? Найди! Это же не проблема! Только отстань от меня и от Селены!
- Я хочу такого, как вы.
- Отстань.
- Не отстану. Если б не было Селены, вы бы меня любили.
- Я тебя и так люблю.
- Но не так, как Селену.
- Уй, е-мое! Ты сейчас опять начнешь намекать...
- Не буду я намекать! Я открыто говорю... Не делайте вид, что не поняли.
- Так ты меня соблазняешь на любовь?
- Но не в шашки же играть!
- Все, иди отсюда! Совсем уже заговорилась.
- Ничего я не заговорилась!
- Угомонись, Курара! Что ты, как банный лист...
- Вы мою грудь увидите, сразу про Селенку забудете. Я вам такое покажу!
- Что ты можешь показать мне такого, чего я не видел.
- Поехали - увидите!
- Ты серьезно или шутишь?
- Серьезно.
- Если серьезно - не сходи с ума.
- А что, Селенке можно, а мне нет?
- Нет, у тебя точно с головой что-то.
- Скажите лучше, что боитесь!
- Я?! Боюсь?! Ничего я не боюсь.
- Докажите!
- Потом не пожалеешь?
- Нет!
- А зачем тебе это нужно?
- Может, вы думаете, мне нужны ваши деньги? Нет, я не ради денег. Это Гафния хочет с вами ради денег. А я нет.
- Ради чего тогда? Сейчас скажет "по любви".
- Именно это я и хотела сказать.
- Ну все, поболтали, повеселили друг друга, а теперь иди, исправляй свои таблицы.
- Я их исправлю. Но вы опять увиливаете.
- Ты решила меня добить?
- Так вы же трусите!
- Ну все! Скидай штаны! Я тебе сейчас покажу, кто трусит!
- Нет! Ну не здесь же!
- Что, струсила?
- Хорошо, один-один. Ну что, мы едем?
- Ты хорошо подумала?
- Уже давно все передумала. Я же с вами каждый день разговариваю.
- Это для меня не новость.
- Вы не поняли.- Голос Курары утратил иронию.- Я с вами каждый день разговариваю... мысленно. И здесь, на работе, и дома, и когда бываю в гостях...
- Ты что, действительно?...
- ...
- Курара, опомнись! У тебя семья, муж, дети...
- Я знаю...
Наступила пауза. Оба курили и думали о том, что любовь не только треугольник, но и квадрат, и пятиугольник, и много-многоугольник,- и ничего с этим не поделаешь. Жизнь только преподносит и преподносит сюрпризы. Вольфрам знал, как мучается человек, как он страдает и пропадает, когда не встречает взаимности. Сначала он принял поведение Курары за игру, за ревность к Селене, за обычную женскую интригу, но сейчас, глядя на съежившуюся от собственной откровенности замужнюю женщину, он ощущал к ней болезненную жалость и понимал, что ее жажду близости утолит только глоток его любви. Мизансцена подействовала на впечатлительную душу Вольфрама. Он, стараясь не впасть в сентиментальность, улыбнулся и прервал паузу:
- Честно говоря, ты меня ошарашила. Я думал ты просто шутишь...
- А что, за шутками не могут быть чувства?
- Я сам такой. Шуткую, и все думают, что я шуткун.
Курара вновь воспряла.
- Вы не уворачивайтесь! Так, как насчет...?
- А если твой муж узнает?
- Боитесь, убьет?
- Да нет, убить не убьет, но ты останешься без мужа.
- Нет, я не думаю, что он узнает.
- А если нас кто-то увидит и "капнет" ему?
- Он не поверит!
"Вот это да!- подумал Вольфрам.- Какая четкость мысли! Если она будет так держаться, он действительно не поверит. Я уже поверил, что он не поверит. Молодец!"
- Хорошо. Давай в субботу.
- В субботу я не могу. Как я выйду из дома?
- На базар, по магазинам ты ходишь?
- Базар у нас рядом с домом - не получится. Только в будние дни.
- Тогда в понедельник.
- Точно?
- Ты же сама меня за горло взяла.
- Все, заметано.
- Надеюсь, ты к тому времени сама передумаешь.
- Главное, чтобы вы не передумали.
- Все, кончай...
- Прямо здесь, сейчас?
- Кура-ра-а...
- Я пошла.
"Передумает,- подумал ей вслед Вольфрам.- Была минутная слабость. Пройдет. Успокоится сама собой".

В понедельник Курара пришла на работу разряженная, будто собралась в театр. Из-за нервотрепки с бухгалтерией Вольфрам запамятовал о запланированном на первый день недели прелюбодеянии. Когда сияющая Курара вошла к нему в кабинет, он удивленно спросил:
- По какому поводу ты так вырядилась? У тебя день рождения? Но денег вроде никто не собирал..
- Вы что, не помните?
И тут Вольфрам вспомнил. "Черт побери!- подумал он.- Она и в самом деле навострилась свалиться со мной в кровать. Что за напасть! Она ведь точно сдвинулась. Не переспишь - обидится. Переспишь - потом не отстанет. А если мне самому понравится, уже я не отстану. А там пошло-поехало! Надо срочно придумать отмазку".
- Я всегда знал, ты хорошая актриса, но чтобы так правдоподобно сыграть! И платье это! Если бы тебя сейчас увидел Станиславский, он бы воскликнул: "Верю!"
- Так вы мне не верите?
- Мы же взрослые серьезные люди. Ну кто поверит, что замужняя женщина, примерная семьянинка, мать двоих детей, спортсменка, комсомолка, просто красавица может возжелать чего-то экстраординарного, выходящего из ряда вон...
- Вы мне не верите,- в глазах Курары сверкнули искорки слез.
Она быстро вышла из кабинета. Вольфрам остался с таким чувством, будто совершил что-то нехорошее, мерзкое, гадкое, отвратительное. Он знал, "если женщина просит", нельзя ей отказывать. Но он знал и другое: сумасшедше влюбленная женщина способна на сумасшедшие поступки, последствия которых не взялся бы предсказать и сам Всевидящий и Всеслышащий. Вскоре Вольфрам узнает и испытает на собственной шкуре, что лучше прожить триста лет под монголо-татарским игом, чем быть объектом мести отвергнутой женщины. А у него их стало уже три.

Угомонись! я больше не могу,
Я больше не хочу пылать пожаром:
Пусть ты дана божественным мне даром,
Я все равно тебя не сберегу.
Угомонись, любовь,- я стар и слаб;
Я за тобой уже не поспеваю;
Все, что прошло, смущенно забываю:
Я уж не зодчий, как уже не раб.
Не прорастет опавшая листва.
О, перестань! Агония - излишня:
Не разгорятся пламенно и пышно
Вчерашний день, вчерашние слова.
Угомонись, любовь! Не стоит слез,
К чему возврата нет и восхищенья;
Но благодарность будет утешеньем
Всему тому, что было в блеске грез.
Угомонись, прошу, угомонись!-
Высокое не путают с ничтожным.
Я не хочу молиться ликам ложным.
На этом все! Уйди и удались!

"Аргент", как и великое множество фирм и людей, жил своей двойной жизнью. Внешняя, фасадная сторона являла покой и благополучие, достаток и умиротворение, скрывая от постороннего глаза внутреннюю, тыльную сторону, полную интриг и вражды, зависти и убожества. Воплощением, мотором и эталоном закулисной подлости и подковерных боев без правил в фирме был Блэксоул, достигший степени магистра двойных стандартов. Вольфраму, хорошо изучившему повадки коварного директора, посчастливилось еще раз убедиться в этом. Телефонный звонок, пробудивший Огинского, как всегда был неожиданным.
- Шеф, вызовите к себе Купрума и выгоните его с работы!- сразу взял быка за рога Блэксоул.
- Что он на этот раз натворил?
- Че-то он не те слова сказал,- и в трубке послышались отрывистые гудки.
Купрум работал в фирме начальником охраны. Он также был варягом из "Оргена". Но ни старые коллеги, ни шайка Блэксоула не питали к нему симпатий. Большинство сотрудников отталкивали его резкий язык и неприятное лицо со сверлящим взглядом. В неоднократном исчезновении личных вещей сотрудников фирмы подозревали именно его, но вескими уликами никто не обладал. Купрум, как и большинство аргентовцев, злословил по любому поводу и в отношение всех и каждого. Поэтому Вольфрама и удивило требование директора уволить начальника охраны за "не те слова". Произносить "не те слова" для Купрума было обыденным делом, подобно открыванию и закрыванию ворот.
В результате расспросов вырисовалась тривиальная картина. Через бдительный пост охраны в цех пронесли коробку денег, предназначенных для оплаты сервисных услуг по ремонту оборудования. Купрум зорко следил за передвижениями соблазнительной коробки и за вертящимися вокруг нее товарищами. Начальник охраны сохранял хладнокровие и когда Лантан понес ее к кассе, и когда вынимал из нее пачки денег, и когда передавал их Платинии, но когда коробка, вместо того, чтобы переместиться в мусорный бак, была прямиком отправлена к машине Блэксоула и исчезла в ней, нервы Купрума сдали. Он подошел к Лантану и потребовал справедливого дележа.
- А тебе-то за что?- невинно спросил Лантан.
- Как? Я же все-таки стою у ворот, так сказать, не последний человек, начальник охраны все же. Имею право на долю.
- Какую долю? Я все деньги внес в кассу,- отмахнулся Лантан и, взглянув своими честными глазами в алчные глаза Купрума, растворился в цеху.
Купрум не удовлетворился и направился к кассе, где, проведя собственное расследование, установил, что внесенная для инкассации сумма соответствовала менее чем одной трети вместимости коробки. И здесь его прорвало: "Работаешь как вол, отвечаешь за все это огромное имущество, а получаешь гроши! Эти ни хрена не делают, а гребут коробками! А директор вместо того, чтобы следить за порядком, сам первый вор! Все здесь воры, а Блэксоул - главный!" Вопли Купрума, своевременно переданные директору кем-то из его прихлебателей, и стали побудительным мотивом требования уволить автора "не тех слов". Блэксоул, привыкший все черные делишки вершить чужими руками, сам Купрума не вызывал и никуда не выгонял. Вольфрам решил переждать, вспомнив, как за три месяца до этого он требовал от директора увольнения того же Купрума за превращение территории фирмы в платную стоянку автомобилей.
- Да ладно, пусть работает,- стандартно ушел от принятия решения директор.
- Как работает? Он же устроил здесь свой частный бизнес, превратил фирму в проходной двор,- возмущался Вольфрам.- Мы решили, чтобы на территории не было посторонних, а этот всю улицу сюда согнал. Если начальник охраны беспредельничает и самовольничает, чего ожидать от остальных?
- Да ладно, он же деньги делал.
- Вот именно за это и надо уволить!
- Ну, чуть-чуть себе в карман сделал, че, из-за этого увольнять? Ну, выговор ему объявите. Я ему скажу, он больше не будет.
"Как с ним работать?- снова и снова спрашивал себя Вольфрам.- За нанесение урона престижу фирмы - выговор. За правдивые слова в адрес нечистого на руку директора - увольнение".


XIX

- Селен, хорошо, что ты есть на этом черном свете. На тебя просто поглядишь - и хочется жить. Кстати, ты передала своей маме мою благодарность?
- Какую?
- Благодарность за то, что она родила и вырастила тебя такой.
- Нет, забыла.
- Передай обязательно.
- Передам, передам.
- И за что я люблю тебя такую... дуру...
- А интересно, за что?
- Наверное, за то, что ты одна казнила столько моих нервов, сколько не смогли все аргентовцы вместе взятые.
- Вы опять?
- Шутка. Знаешь, сначала я думал, если я смогу определить и назвать, то есть воплотить в слова, что в тебе ообенного...
- Все же кидаются на меня из-за моих ног. И вы мне постоянно напоминаете о них. Вы сами видите себя со стороны?
- Не всегда.
- Когда вы смотрите на меня, ваш взгляд не поднимается выше моего пояса.
- Неужели?
- А я хочу, чтобы вы смотрели мне в глаза. Вот она я! Я же состою не только из ног.
- А ты спроси у всех, кто тебя знает, какова главная характеристика твоей внешности.
- Ноги, конечно. Но обидно же!
- Так уж устроены люди. Но я не закончил свою мысль. Мы уже почти два года здесь, но я никак не мог сформулировать, чем же ты отличаешься от остальных аргентовцев, помимо ног, само собой разумеется. И недавно я сделал маленькое открытие. Оказывается, разница между тобой и остальными заключается в степени живости.
- Ничего не поняла. Вы иногда так закручиваете, что, по-моему, сами не понимаете свои завороты.
- Объясняю на пальцах. Возьмем, к примеру, Цианиду. По-твоему, она живой человек?
- Но не мертвец же! Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду не физическую субстанциональность...
- Что, что?
- Нет, с тобой невозможно вести интеллектуальную беседу.
- Ну и не беседуйте тогда, если я такая дура!
- Пулькин, не хулигань!
- Какая я вам "пулькин"?!
- От слова "пуля", "пулька". Ты же стреляешь постоянно, я весь изрешечен твоими пулями. Отсюда и "Пулькин".
- Как только вы меня не называли, какие только клички не давали...
- Это не клички, это ласковые псевдонимы.
- У меня есть мое прекрасное имя - Селена, и прошу звать меня "Селена".
- Хорошо, Пулькин. Так вот, Селена, я понял, ты в фирме, как Ленин, "живее всех живых". Если за основу взять дух, внутренний мир, независимость от надуманных и сковывающих условностей, жажду жить и умение жить, наслаждаясь каждой минутой жизни, то тебе просто нет равных в "Аргенте". Цианида в этом отношении - мертвец, Хурина - мертвец, Платиния - ничуть не лучше, остальные в разной степени полумертвые, четвертьмертвые, дветретихмертвые и т. д. Наиболее живые - это ты и Курара. Но между вами есть принципиальная разница: в тебе нет подлости, то есть ты умышленно никому не вредишь, а Курару, к сожалению, такой вид деятельности очень даже развлекает.
- А вы?
- Что я?
- А вы себя к какой категории относите?
- Я мертвее всех мертвых.
- Хотите, чтобы я вас пожалела? Щас расплачусь!
- Поплачь. У Лермонтова есть строчки: "Пусть она поплачет - ей ничто не значит".
- Вы хотите сказать, что я жестокая и с каменным сердцем?
- Нет, ты очень добрая и с ватным сердцем.
- Мы так и будем тратить время?
- Ты меня куда-то зовешь, манишь, завлекаешь?
- Да пора бы уже!
- Что ж, приступим!
- Приступайте.
- Я один?
- Я к вам потом присоединюсь.
- Мудро! Но и хитро!
И они приступили к введению в компьютер данных об отработанных рабочих днях и начислению заработной платы персоналу фирмы. Во имя облегчения труда Селены Вольфрам создал в программе Excel электронные таблицы, выполняющие всю рутинную математическую работу по расчету подоходного налога, отчислений в фонды социального страхования, пенсионный, профсоюзный, начислений по больничным листам, авансовых выплат и размеров зарплаты к выдаче. Селене никак не давались формулы, в которые ежемесячно требовалось вносить изменения в связи с увеличением совокупного дохода и размера совокупной минимальной заработной платы. И Вольфраму приходилось участвовать в этой работе, ежемесячно втолковывая Селене алгоритм внесения поправок, который она забывала по завершении вычислений сразу и навсегда. Но он не сердился и не ругал ее за ветер в голове, потому что ему было приятно, когда она сидела рядом, и они оба увлеченно всматривались в перемещения курсора на мониторе. Это случалось один раз в месяц и длилось один или два дня, о чем Вольфрам тайно сожалел, ибо близкое дыхание Селены, ее свежесть возле рождали в нем желание начислять и начислять зарплату ежедневно и ежечасно. А когда под столом ее коленка изредка случайно касалась его колена или ее локоток на охмеляющие мгновения застывал вплотную к его локтю, он жаждал заниматься проблематикой заработной платы и в выходные и в праздничные дни. Когда же, споря о правильности той или иной цифры, они оказывались лицом к лицу, и Вольфрам обалдевал от ее запаха и взрывоопасной возможности поцеловать ее сочные губы, он проклинал тех, кто внес в Трудовой кодекс статьи о трудовом отпуске, вместо того, чтобы специальной статьей запретить невыходы на работу по болезни и другим, пусть и уважительным причинам. "Какая у нее кожа!- думал он, переводя курсор на графу "Алименты".- Какие белые ровные зубы! Какие тонкие гладкие руки! А кисти! Такие нежные и напоминают детские. А пальчики! Как там Пушкин пел? "Продолговаты и прозрачны ... персты девы молодой"! А как поступил бы Александр Сергеевич, если бы сейчас оказался на моем месте? Набросал бы мадригал или набросился бы на нее? Даже страшно представить. Его современники вспоминали, что свой темперамент он не мог контролировать даже во время танцев на балах. "Ай-да, Пушкин! Ай-да, сукин сын!" Ай-да, африканец! Твое счастье, Селена, что я родом не из Абиссинии!"

Настал долгожданный Вольфрамом июль. В бухгалтерии царил тот же, если не больший, беспорядок.
- Прошли два месяца, которые вы просили. За это время вы ничего не сделали, ничего не исправили,- сказал Вольфрам Цианиде.
- Но я же стараюсь! Я же не могу за два месяца исправить то, что натворили за полтора года.
- Кто натворил?
- Ну я, я!
- Вот так и говорите. Где ваше заявление?
- Дайте еще месяц, и я кровь из носу, но все приведу в соответствие.
- Цианида, у вас совесть или гордость есть?
- При чем здесь это?
- При том! Вы эти два месяца и предыдущие полтора года были заняты решением кроссвордов, ребусов, сканвордов, рассказывали о болезнях своих и чужих, раздували сплетни, трепали мне нервы... Короче, я жду вашего заявления!
Но заявления он так и не дождался: Цианида заручилась поддержкой Блэксоула, получив его заверение в собственной неприкасаемости. Вольфрам обратился к директору.
- В бухгалтерии дела еще хуже, чем два месяца назад. Имитируя работу, они запороли еще больше и еще больше увлеклись кроссвордами. Главбух действует на всех расхолаживающе. Ее надо гнать.
- Пусть работает, сама исправляет.
- Я вам уже говорил, она не владеет вопросом. Она не сможет и не будет исправлять, потому что не знает как. Консультироваться ни с кем не хочет, ибо считает себя самой умной и все знающей. Нам нужна другая, помоложе и со свежими мозгами.
- Я не могу ее сейчас уволить.
- Почему?
- На днях могут дать конвертацию, ее подпись нужна будет.
- Совершенно не нужна. Оформим подпись на кого-нибудь другого и все.
- В банке знают ее подпись, поэтому ее подпись нужна.
- Банку все равно, на кого мы оформим подпись: банк примет ту подпись, какую представим мы.
- Пусть работает,- за неимением других доводов сказал Блэксоул и быстро удалился.
"Черт побери! Что за идиотизм!- Вольфраму хотелось рвать и метать.- Бред и только! А может, она его шантажирует? Не воровал бы - не боялся бы. Теперь из-за этого невозможно покинуть фирму. Уйду сейчас, весь бардак спишут на меня. Блэксоул в этом поднаторел. Опять придется ждать".

Вольфрам спустился на первый этаж и в противоположном конце коридора его глазам предстала жуткая картина. В распахнутую настежь дверь бухгалтерии он увидел лежавшую на стульях Цианиду, задравшую платье по самую стыдобу.
- Вы что делаете?!- вышел из себя Вольфрам.- Это что за стриптиз?!
- Ой! Вольфрам!- Цианида прикрыла срамоту и приняла сидячее положение.- Жарко, дышать невозможно...
- У вас что, легкие там?
- Нет, как у всех, здесь,- она похлопала себя по массивным грудям.
- Я, конечно, извиняюсь, но у меня даже мата не хватает, глядя на ваши причиндалы. Что вы вообще делаете? Здесь что, дом отдыха, пансионат, нудистский пляж? По коридору же люди ходят. Вы хотите, чтобы их кондрашка хватила? Клиенты приходят, иностранные гости, Мышьяк может в любую секунду появиться. Что я, по-вашему, должен предъявить ему на вопрос "Как дела в бухгалтерии?", вашу голую задницу? Вы же меня опозорите перед ним! У вас кругом бардак, а вы оголяетесь!
- Ну жарко, сил нет...
- Езжайте домой, если сил нет, но чтобы я этого больше видел. Вы смерти моей добиваетесь?
- Ой, уж! Что я такого смертельного показала?!
- Да..,- Вольфрам махнул рукой и, дабы не взвинтиться до умопомрачения, вышел на улицу.
"Хоть вешайся от этих баб!- он встал в тень у стены и простоял там около часа в саморазрушающих размышлениях.- Малевичу следовало бы нарисовать не "Черный квадрат", а "Черный треугольник" как символ судьбы всего человечества... Сколько войн было из-за него! Сколько жизней положено на алтарь женского треугольника! Сколько судеб сломлено!... Если зрить в корень, все, что ни делают люди, так или иначе вдохновлено им и заканчивается именно в нем, в этом бездонном всепожирающем треугольнике... Побудительный мотив и движущая сила - он.... Причина взлетов и падений - он... Фрейда осуждают за однобокий психоанализ, но не могут понять, что он лишь зафиксировал изначальную главенствующую однобокость человеческой натуры, подобно тому как Эйнштейн лишь констатировал факт относительности во времени и пространстве, как Ньютон просто додумался до существующего земного притяжения, а не придумал его, как Коперник не создавал гелиоцентрическую систему мира, а лишь подтвердил физику и геометрию принципиального устройства Галактики Млечный путь. И Фрейд ничего не придумывал, он всего лишь оказался умнее других в определенной науке, описав импульсы и мотивы, подвигающие людей на те или иные поступки... Беда наша в том, что мы считаем себя избранными среди населяющих планету живых существ. Но мы - животные, и ничем не лучше других животных. Мы даже хуже и глупее их, потому что они живут свободно и привольно, не окружая себя частоколом условностей, возмещают и отправляют естественные нужды, не боясь осуждения соплеменников, открыто и радостно... Не портят друг другу здоровье, не подвергают остракизму, насмешкам, сплетням и тому подобной ерунде. Они просто живут и просто умирают... А мы и из смерти раздуваем такую трагедию, будто не знаем, что она все равно наступит, что она все равно достанет, куда ни прячься, чего ни делай. И неужели нельзя прожить отведенный срок, не плюя друг другу в душу?! Люди, живите, как животные, и все у вас будет прекрасно и по-людски! Не делайте проблемы из любви! Любите тех, кто любит вас, и в итоге все полюбят всех! Но вряд ли этот процесс начнется с "Аргента". Наличия одной Цианиды и одного Блэксоула достаточно для того, чтобы здесь все завидовали друг другу и ненавидели друг друга. Если бы не Цианида, девчонок можно было бы наставить на путь истинный. Пока она здесь, порядка не будет ни в бумагах, ни в мозгах, ни в нервах, ни в отношениях между работниками. Вот Гафния пострадала, следуя заведомо идиотским советам. Что бы там ни было, надо поддержать ее морально. Позвоню ей, поболтаю, пусть не чувствует себя изгоем. С бухгалтерией она не общается, они теперь враги. Надо бы их помирить. А то живут с булыжниками за пазухой. Помирю - и несколькими камнями станет меньше".
И вечером Вольфрам позвонил Гафнии, совершив, как впоследствии покажут события, одну из своих самых глупых и роковых ошибок. Он все еще жил в золотом веке русской литературы, вознесшим дух любви до невероятных вершин. Он все еще был носителем архаичного лозунга "Человек человеку - друг, товарищ и брат". Он все еще не воспринимал последствий Перестройки ни душой, ни сердцем, ни мыслями. Он все еще не понимал, что разорвав с кем-нибудь отношения, самоубийственно пытаться восстановить их. "Уходя уходи" забылось ему. "Разорвав разорви" ему не вспомнилось. "Ненавидя ненавидь" утомляло его. "Любя люби" было у него в крови.

- Гафния, привет! Как дела?
- Вольфрам, вы? Не ожидала!
- Подумал, может, позвонить - вот и позвонил.
- Ну вы даете! Я думала, мы уже все, навсегда прекратили общение.
- Если не работаем вместе, это еще не означает, что мы не можем общаться.
- Вообще-то да. Почему бы нам не пообщаться? Как вы там? Как Цианида, все так же болтает? Как Селена?
- Ничего нового. Как маялись дурью, так и продолжаем.
- Значит, не скучаете.
- Бухгалтерия, как ты сама знаешь, скучать не даст никогда.
- Это я знаю.
- Чем занята?
- Книжку читаю. Интересная.
- Калий приезжает?
- А зачем он мне нужен? Как ему приспичит, так он ко мне, а как в Таиланд, так с семьей. Вот пусть там и спит.
- А замену нашла?
- Я хочу уехать в Россию. Там, может быть, найду кого-нибудь приличного.
- Перед отъездом, надеюсь, заедешь в "Аргент" попрощаться?
- Я не сейчас собираюсь уезжать. Где-то через год. А в "Аргент" я не заеду. С кем мне там прощаться? С Кураркой этой, предательницей?
- Что так?
- Она же меня заложила! Я с ней не разговариваю!
- Ну, приходи с другими общаться. У тебя же там старые коллеги...
- Я с ними и так общаюсь. Ребята иногда заезжают, или по телефону созваниваемся.
- У нас на днях банкет намечается по случаю дня рождения Курары. Приезжай, посидим...
- Она же меня не приглашала. А незваный гость...
- Я приглашаю.
- Но это же не ваш день рождения.
- Какая разница. Так придешь или мне самому за тобой заехать?
- А как Курара на это посмотрит?
- Нормально посмотрит.
- Хорошо, уговорили.
- Как, оказывается, ты легко уговариваешься!
- Я, если честно, гостя жду.
- Кого, если не секрет?
- Секрет. Один очень солидный человек.
- При деньгах, должно быть?
- Стала бы я с нищим валандаться!
- Что ж, похвально. Ну, не буду мешать. Не пропадай, звони.
- А я звонить не буду.
- Почему?
- Мне мама говорила, чтобы я первой мальчикам не звонила.
- И как же мы будем общаться тогда?
- Вы звоните.
- Но и мне папа говорил, чтобы я первым девочкам не звонил.
- Но вы же позвонили.
- Позвонил в виде исключения. Правила же для того и устанавливаются, чтобы мы их нарушали в виде исключения. Теперь твоя очередь исключиться.
- Хорошо. Давайте, чтобы не было никому обидно, договоримся: один раз вы звоните, второй раз я. Вы, допустим, во вторник, а я - в пятницу. Ага?
- Ага.
- Ой, Вольфрам, мне в дверь звонят. Он пришел...
- Ладно, беги.
- До свидания.
Солидным человеком, позвонившим в тот вечер в дверь Гафнии, был Блэкинсайд.
- Добрый вечер, Блэкинсайд. Проходите.
- Че так долго не открывала?
- Да я по телефону разговаривала.
- С кем?- Блэкинсайд напрягся.
- Не поверите... с Вольфрамом.
- С ке-ем?! Он че, сам позвонил?
- Да, представляете?
- Че ему надо?
- А вы не догадываетесь? Опять напрашивался сюда, ко мне.
- Коз-зел! Ему че, этой своей мало? Как ее, эту длинноногую?
- Селену.
- Эту шалаву мало ему? И че ты сказала?
- Послала его, конечно, но аккуратно. Он понял, но сказал, что опять будет звонить.
- Ну хорошо, поиграй с ним. Или мне дать ему по одному месту?
- Нет, если вы дадите ему по одному месту, он больше не будет звонить. А так интересно...
- Смотри, а то я дам!
- Как-нибудь потом. У меня все готово. Мы сразу за стол, или вы сначала душ примете?
- Сначала пожрем!
Сытно поужинав, он призвал ее к своим чреслам. Она исполнила все по высшему разряду. Блэкинсайд побывал на седьмом небе, и, спустившись оттуда в благом расположении духа, обратился к вернувшейся из ванной и прилегшей рядом Гафнии:
- Ну как, тебе в "Калипсо" нравится?
- Нравится-то нравится, но я бы хотела, если можно, сама вести бухгалтерию. А то я сижу в кассе, и что, всю жизнь так просижу? Плюмбина ничему не учит. Ей бы только деньги у меня забрать и все. А я же рискую, но ничего с этого не имею.
- Но зарплата-то у тебя хорошая.
- Я столько же получала и в "Аргенте". Но там у меня почти не было работы и не было такой ответственности, как в ресторане. Ну, Блэкинсайд, разве это справедливо?
- Че ты хочешь?
- Давайте, я возьму бухгалтерию "Спейса", а Плюмбина пусть ведет "Калипсо".
- А ты сможешь?
- Ой, вы только дайте, и увидите, смогу или нет. Что там сложного? Если Плюмбина может, почему я не смогу?
- Ну хорошо, я поговорю с ней.
- Ой, спасибочки, Блэкинсайд!- и Гафния бросилась целовать благодетеля.
Утром следующего дня Блэкинсайд преподнес Плюмбине давно ожидаемый ею сюрприз. Поползновения Гафнии не были для нее небесным откровением, и главбух моментально отреагировала ультиматумом:
- Выбирайте, Блэкинсайд, я или она. Или я веду оба ресторана, или не веду ни одного. Я столько лет ишачила на вас, а в благодарность вы хотите этому мусору из "Аргента" отдать плоды моего труда? Вы хотите меня поменять на нее? Пожалуйста!
- Ну, я подумал, может, тебе тяжело вести два объекта, поэтому и хотел облегчить тебе нагрузку. Зарплата твоя останется прежней.
- Я свое слово сказала: я или она!
Терять Плюмбину не входило в планы Блэкинсайда. Телеса телесами, решил он, а голова головой и опыт опытом. Гафния, не сомневавшаяся в победе своих прелестей над здравым смыслом, уверенно вошла в кабинет вызвавшей ее Плюмбины в предвкушении начала процедуры разделения полномочий по ресторанам, но вместо этого, к своему разочарованию, услышала:
- Ты, девочка, я смотрю, размахнулась. Решила меня подсидеть. Или подлежать?
Гафния готова была провалиться сквозь пол кабинета. Атака главбуха ввергла ее в уныние.
- Что ты понимаешь в бухгалтерии? - продолжала напирать Плюмбина.- Ты думаешь, постель и бухучет - одно и то же?
- Почему вы со мной так разговариваете?- попыталась сопротивляться Гафния.
- А как с тобой еще разговаривать?! Братья упросили меня взять тебя кассиром, я была против, а ты теперь замахнулась на мое место?!
- Да не замахивалась я. Просто у нас случайно зашел разговор с Блэкинсайдом. Он спросил, довольна ли я своей работой, я ответила, что работать всю жизнь кассиром я не намерена. Ну вот он, наверное, и решил загрузить меня интересной работой.
- Так вот, девочка, слушай и запоминай. Со мной у тебя эти фокусы не пройдут. Можешь сколько угодно валяться с ними в постели, но мой хлеб встанет у тебя поперек горла. Вот сиди в кассе и не высовывайся. А если найдешь другую работу, я дам тебе хорошую рекомендацию.
Гафния поняла, что ее горизонтальная интрига не прошла и с Плюмбиной тягаться бесполезно. Она вспомнила о Вольфраме, и ее посетила смутная надежда на возвращение в "Аргент". В пятницу она, как и было обговорено, позвонила ему.
- Это я,- по-лисьи начала Гафния.- Вы, наверное, не ждали моего звонка.
- Почему не ждал? Ждал. Мы же условились.
Получив нужный ей ответ, она приступила к прощупыванию почвы:
- Вы о своем приглашении не забыли?
- Нет, конечно. А что?
- Хотела узнать, может, вы передумали уже, или Курара запротивилась.
- Я ей ничего не говорил. Просто приходи и все. А там помиритесь. В день рождения никто же не будет скандалить и распрыскивать яд.
- Ну да, вы, как всегда, умно рассуждаете.
- Рассказывай, что у тебя нового, как работа?
- Работаю... Скучно, правда, каждый день одно и то же...
- Вообще-то на такой работе человек тупеет, деградирует...
- Вот! Я никак не могла найти подходящего слова. Именно деградирую, я это нутром ощущаю.
- Найди другую, более творческую работу.
- А где ее найдешь? Вы же меня обратно не возьмете. Кстати, вот сейчас вы можете мне сказать, за что уволили меня?
- Думай сама.
- Я думала, но ничего не придумала. Теперь-то вы можете сказать?- хитрила Гафния.
- Не прикидывайся ягненком...
- Я не прикидываюсь, мне просто интересно...
- Ты знаешь, кто первый враг любого человека?
- Бывший друг.
- Это второй враг. А первый враг человека - это он сам. Вот мой ответ.
- Вы так обтекаемо ответили...
- По-моему, я ответил четко и ясно.
- Вам виднее.
Во вторник Гафния сообщила Вольфраму, что она подала заявление об уходе из "Калипсо" по собственному желанию.
- Ты нашла другую работу?- удивился он.
- Нет еще.
- А зачем заявление подала?
- Да вот, после разговора с вами решила.
- А я при чем? Я же тебе советовал найти другую работу, а не увольняться.
- А разве это не одно и то же?
- Ты понятие "алгоритм действий" знаешь?
- Что-то слышала...
- Это когда расписан порядок действий, какое после какого. Твой алгоритм предполагал сначала найти работу, а потом увольняться. А ты поставила телегу впереди лошади.
- Я хочу сначала уволиться, а потом спокойно искать работу,- сказала Гафния, надеясь выудить у Вольфрама предложение вернуться в "Аргент".
Но Вольфрам уже хорошо изучил повадки Гафнии, а посему продолжал беседу в режиме "непонятки".
- Глупо. Если не поздно, забери заявление и салгоритмируй свои действия.
- Нет, не возьму. Я там не хочу работать.
- Тебя там обидели?
- Нет, все хорошо. Просто ваша мысль насчет деградации на меня подействовала. Я и в самом деле деградирую там.
- Времена такие настали, все деградируют, не ты одна.
- И вы тоже?
- Я, мне кажется, больше всех. Я себя таким тупым еще никогда не чувствовал. Ты же знаешь, какая у нас в фирме атмосфера.
- Мне ли не знать! Ой, опять кто-то пришел.
- Ты, я смотрю, времени зря не теряешь...
- Я пойду, Вольфрам, в следующий раз договорим...
- Да, да, конечно. Бывай.
- До свидания.

В середине июля Блэксоул в сопровождении переводчика Ниобия улетел в Германию погулять, отдохнуть, подлечиться. Через неделю после этого Мышьяк вызвал к себе в офис Вольфрама.
- Блэксоул когда вернется?- спросил шеф.
- Не знаю,- соврал Вольфрам, держа слово перед Блэксоулом, просившим держать в тайне дату своего возвращения.
- А он тебе ничего не говорил?
- Насчет чего?
- Тут такое дело, я дочь выдаю замуж, и Блэксоул обещал организовать лимузин для молодоженов... У него какой-то знакомый есть...
- Он мне про это ничего не говорил.
- Странно... Он железно обещал...
- Ну, раз обещал, значит, сделаем.
- А у тебя есть каналы?
- Сейчас нет, но если поручите, найдем...
- Хорошо, тогда на тебе лимузин.
- Будет сделано, Мышьяк. Еще поручения будут?
- Нет, все остальное уже расписано, ребята задействованы...
- Может, охрана нужна будет? У нас есть здоровые ребята...
- Нет, там уже все схвачено.
- Раз все схвачено, пойду искать лимузин.
- Не подведешь?
- Обижаете...
- Хорошо, иди.
"Что за человек этот Блэксоул?!- бурлил, выйдя от шефа, Вольфрам.- Так наплевательски отнестись к просьбе уважаемого человека! И мне ничего не сказал. Я бы уже давно забронировал тачку. Хорошо еще, что есть время в запасе".
В день свадьбы, третьего августа 1999 года Вольфрам, подстраховавшись на всякий случай, пригнал к дому невесты два лимузина. Свадьбу сыграли в новом ресторане на берегу одной из протекающих через город рек. На свадьбу приехал и Ностракоз в качестве самого главного и самого почетного гостя. Известно, что он очень выборочно посещал многолюдные мероприятия, особенно проводимые его подчиненными, и присутствовал на них не более часа. На этой же свадьбе Ностракоз поразил всех четырехчасовым проявлением своего уважения к Мышьяку. Вольфрам, излишне переживая за порученное ему дело, всю свадьбу глаз не сводил с лимузинов. Был полумрак, когда Ностракоз, сев в шестисотый бронированный, покидал свадьбу. Кортеж тронулся, и в этот миг Вольфрам сквозь тонированное стекло заднего сидения "Мерседеса" почувствовал на себе тяжелый испытующий взгляд Ностракоза. Вольфрам невольно задержал дыхание. "Мерседес" медленно проплыл к воротам и исчез из вида. "Что это он на меня уже второй раз так глядит? К чему бы это?" Вольфрам погасил в себе минутное волнение и вновь переключился на лимузины.

Шестого августа Курара справляла свой день рождения. Появление Гафнии было неожиданностью для всех. Гафния первым делом подошла к сидевшему спиной к входной двери Вольфраму, нежно обняла его и смачно поцеловала, так громко и демонстративно, чтобы было слышно и видно всем, особенно Кураре и Цианиде. Банкет прошел весело и буйно. Напившиеся Курара и Гафния быстро помирились и болтали в прежнем режиме. Только в октябре Вольфрам запоздало поймет, что помирил девочек напрасно, и дружат они теперь против него.
А седьмого августа ночным рейсом прилетел Блэксоул. Уже в аэропорту он несколько раз бросил на Вольфрама странный и недружелюбный взгляд. Вольфрам списал это на усталость от перелета и смену часовых поясов. В действительности же директор расстроился оттого, что фирма работала в прежнем режиме, будто не заметив отсутствия своего руководителя, и ничего не произошло, ничто не рухнуло. Директор мнил, что "Аргент" только потому является "Аргентом", что его главой является он - Блэксоул. Через три дня он адаптировался к климату родины и пришел в расположение духа. Вольфрам решил попросить об отпуске. Последнее время он испытывал легкую рассеянность и провалы в памяти. Ежедневная война с бухгалтерией подорвала его нервную систему.
- Как вы отнесетесь к тому, если теперь я немного отдохну? С этой бухгалтерией у меня не осталось никакого здоровья.
- Э, да перестаньте!- вдруг взволновался Блэксоул.- Если вы уйдете, кто будет бумаги смотреть?
- Вы посмотрите пока.
- Я же в них ничего не понимаю. Если надо отдохнуть, сделайте так: с утра приезжайте на работу, туда-сюда с бумагами, а после обеда забуривайтесь на хате с телкой и отдыхайте.
- Я бы хотел полноценный отпуск.
- Не-е, об этом и речи быть не может! Вы хотите, чтобы эти ваши бабы мне голову заморочили? Это ваш участок, сами и возитесь с ними,- сказал директор и, набрав чей-то номер, приложил трубку к уху, давая тем самым понять, что разговор закончен.
Вольфрам не настаивал, понимая, что Блэксоул и в самом деле замучается не столько с бумагами, сколько с нервно-паралитическим кадровым составом бухгалтерии. Несмотря на новый симптом нервной недостаточности - спорадическую картавость и периодическое прилипание языка к небу - Вольфрам заставил себя приезжать на работу, изредка пользуясь разрешительной рекомендацией директора.

Чем дальше, тем больше и больнее Вольфрам переживал за содом и гоморру "Аргента". Связанный по рукам и ногам Мышьяком и Блэксоулом, он был не властен изменить что-либо в фирме. Он не мог и не умел работать так, как работали аргентовцы, ему был чужд их склад ума и образ мыслей, он задыхался и умирал духом в этой мутной среде. "Зачем я здесь?- спрашивал он себя и не находил ответа.- Зачем живу в добровольной блокаде серости? Зачем? Какая сила держит меня здесь? Любовь? Если это любовь, она должна меня отпустить. Зачем любви понадобилось вдавливать меня в бетон? И зачем ей видеть, как я превращаюсь в ничтожество, в ничто? Как мне все осточертело! Если я не пойму, зачем я здесь и вообще зачем живу, я сдохну от безысходности или самовозгорания". Процесс самокопания ослаб, когда повеяло ветерком от взмахов Пегасовых крыльев.

Спроси себя: зачем живу?
Затем ли, чтоб плодить молву,
Давая пищу болтунам
Твою судьбу низвергнуть в хлам?
Спроси себя: живу зачем?
Вполне возможно, чтоб, ничем
Не выделяясь меж людей,
Растратить жизнь, как прохиндей.
Зачем живу? - спроси себя;
Не для того ли, чтоб тебя
Не по заслугам вознесли,
А после за нос провели?
Зачем живу? - себя спроси;
Найдешь ответ, не выноси
Его из дум своих на суд
Злоизвергающих иуд.
Спросив себя "зачем живу?",
Уткнись в росистую траву
Неопечаленным лицом:
Все предначертано Творцом!

"Что же мне предначертал Творец?- снова задумался Вольфрам.- Почему Он не предупреждает о своих наметках? Предначертал - и прекрасно! Но сообщи, поставь в известность, облегчи путь! Нет, надо на все накинуть полог тайны, держать все во тьме и под замками! Мы по жизни ходим, как в лабиринте: вход в него - наше рождение, а выход из него - смерть. Кто лучше ориентируется, кто попроворней и умней, кто одаренней и смелей, находят выход через двадцать, тридцать или сорок лет. А кто-то блуждает по одним и тем же коридорам, и выходит из лабиринта глубокими старцами. Но, так или иначе, мы все - жертвы и рабы лабиринта, то бишь, жертвы и рабы жизни".

Лето подходило к концу. Вольфрам не любил лето с его "комарами да мухами", с его жарой и духотой. Подобно Пушкину, Вольфрам полюбил осень за приносимые ею вдохновения, за шелест и шуршание многоцветной листвы, за ее шепот и долгие ливни. Под речитатив дождя душа Вольфрама обретала сладостный покой и наполнялась звуками одному ему слышных мелодий. И влюблялся он, в отличие от большинства людей, не весной, а именно осенью, под одобрительный романтический возвышающий марш листопада. Он ждал прихода осени, как влюбленный юноша ждет опаздывающую на свидание игривую возлюбленную. Последние два дня лета он провел в уединении, посвятив себя анализу прошедшей жизни, разбору совершенных ошибок и планированию своих дальнейших действий. Однако ничего путного из этого не вышло. Вольфрам не мог тогда предвидеть, что его единственная опора - Мышьяк - окажется не тем человеком, на которого следовало рассчитывать и на чью защиту и справедливость стоило надеяться.


XX

Приход осени Вольфрам решил отметить в компании Изабеллы.
- Хорошо, что ты позвонил,- обрадовалась она,- я сама собиралась тебе звонить.
- Соскучилась?
- Конечно! Но не только поэтому. Приезжай, есть новости.
- Хорошие?
- Для кого как.
- Жди меня - и я приеду.
- Буду очень ждать!
- Получилось как у Симонова с Серовой.
- Приедешь, еще не то получится.
- Стартую!
В прихожей, не дав Вольфраму опомниться, Изабелла набросилась на него с объятиями и поцелуями. Она прижала его к стене и впилась в его губы, будто вампир в жертву. Вольфрам подхватил ее на руки и что есть сил притянул к себе, задыхаясь от молниеносного восторга. Руки Изабеллы добрались до молнии брюк и одним движением разомкнули ее. Вольфрам, на мгновение освободив губы, спросил:
- Прямо здесь?
В ответ Изабелла вновь захватила его губы своими жадными губами. Встав одной ногой на телефонный столик, она приютила в себе одинокого, вырвавшегося на свет вдохновителя и узника любви и начала тихо, но всласть стонать. Обживание прихожей длилось недолго и закончилось к взаимному удовлетворению. Отдышавшись, Вольфрам заметил Изабелле:
- Ну, теперь-то ты пригласишь меня войти?
- Сначала в ванную.
- Только, чур, в ванной не приставать!
- Это как получится.
Освежившись благодатным душем, они прошли в зал, где накрытый стол сулил возмещение утраченной энергии.
- Какими новостями ты грозила мне?
- Уезжаю я.
- Я так и знал. В Москву, к Сабине?
- Да. Она мне и жилье, и работу нашла.
- Как она сама? Чем занимается?
- В издательство устроилась редактором. Зарплата, говорит, хорошая, детективы, словари всякие издают, короче, у нее все хорошо.
- А здесь она не пригодилась. Жаль. Специалисты уезжают, образованные люди, профессионалы...
- Жизнь вынуждает. Сабина никогда бы не уехала, если бы здесь по-человечески относились к русскоязычным.
- Да сейчас ко всем национальностям относятся не лучшим образом. Ну вот представь, уедут все русскоязычные, останутся одни наши. И что, ты думаешь, начнется рай? Ничего подобного! Будут грызть друг друга. Закон выживания. Просто у русскоязычных сейчас позиции ослабли: они как-то вдруг стали чужаками, неместными, неуместными, хотя уже в третьем-четвертом поколении являются аборигенами. Поэтому их и бьют по самому уязвимому месту, по ахиллесовой пяте национальности.
- Вот я и уезжаю, пока меня не замордовали или не запятковали.
- И когда?
- Через неделю.
- Так у нас есть целая неделя любви и нежности трескучей!
- Вот именно, трескучей. Ты подаришь мне эту неделю?
- Мы подарим ее друг другу.
- Мы проведем ее в страсти и в похоти,- с наигранной патетичностью сказала Изабелла.
- А почему бы и нет? Ведь все в этом мире базируется на похоти, как бы люди не камуфлировали свои животные природные порывы высоконравственными словами, массовым маскарадным лицемерием. И наиболее мудрым среди всех людей за всю историю человечества я считаю Магомета.
- А он что, призывал к разврату?
- Он использовал неистребимую человеческую жажду удовлетворения похоти для распространения своей религии. Если отбросить словесную мишуру, призванную наводить тень на плетень, Магомет первым понял огромную созидательную и колоссальную разрушительную силу похоти. Не будь в его воззваниях и пророчествах тайных и явных стимулов к удовлетворению мужским населением своей половой потребности, исламская религия не распространилась бы так широко за столь сравнительно небольшой исторический промежуток времени. Кстати, ты знакома с Кораном?
- С Библией знакома. А с Кораном - отрывочно, понаслышке. Но что-то твои слова вызывают у меня сомнение. Как может религия использовать похоть или призывать к всемирной сексуальной невоздержанности? Вот в Библии сказано: "Не прелюбодействуй", "Не возжелай жены ближнего", то есть контрсексуальные заповеди.
- Было бы лучше и спокойней, если бы эти заповеди отсутствовали в Библии. В природе человека - делать все наоборот. Ты ему внушаешь: "Не укради", а он ворует, ты кричишь: "Не убий!", а убийства происходят каждую минуту, ты просишь: "Возлюби ближнего своего, как самого себя", а люди гадят друг другу ежесекундно, ты умоляешь: "Не лжесвидетельствуй", а все вокруг переплетено ложью и обманом, клеветой и наветами. И все это происходит в масштабах государств. Ну и зачем нужны заповеди?
- Для того и нужны, чтобы люди, уверовав в Бога, Всемилостивейшего и Всемилосердного, стремясь к очищению души своей, воспоследовали по пути Бога и сына его Иисуса Христа, Спасителя рода человеческого.
- Ты верующая? В церковь ходишь?
- А как же! И свечки ставлю.
- И мораль блюдешь...
- Блюду!
- Вот и все так блюдут! Поглядишь на современных оборотней-прихожан - обхохочешься. Пристрелит кого-нибудь по заказу и сразу в церковь - грешок замаливать. Замолил, пожертвовал храму - и ушел на новый круг. Или украл - побежал в мечеть. Совершил молитву, внес закот - и греха как не бывало. Изнасиловал малолетку - и первым же рейсом в Мекку. Погулял вокруг Каабы, покидал камушки, завершил хадж и все - чудесным образом стал чист и безгрешен, как невинное дитя. Ну что это, разве не издевательство над здравым смыслом?
- Ты же должен понимать, не будь этих мнимых метаморфоз и иллюзорных преображений, мало кто исповедовал бы ту или иную религию. И индульгенцию придумали именно для расширения паствы и увеличения "навара". Но мы отклонились от похоти.
- Да, путь к сердцу и к разуму истинного верующего лежит через его пах. Между прочим, и по Библии все началось с первородного греха. Если бы Бог не наделил Адама и Еву гениталиями, у них бы и в мыслях не было пошалить в эдемском саду.
- Но Он же это для размножения!
- А как можно размножиться, не совершив соития? Животные случаются, и никто их не осуждает, не преследует, не срамит. А человеку стоит разок сделать то же самое, и сразу становится предметом сплетен. Причем все, кто сплетничает, сами ничуть не лучше.
- В наше время уже можно иметь потомство без половых актов. Семя в пробирку - и получай дитя.
- Человечество прогрессирует в безумии. Теперь еще клоны добавились. И семена станут не нужны. У гениталий останется одна функция - отправление нужды.
- Ой, а что это у тебя?
- Изабелл, перестань!
- Ой, какой пте-енчик тут в гнездышке!
- Это не птенчик, это орел.
- Что-то он пока не похож на орла.
- Он сейчас в легкой дреме.
- Ну и когда же он воспрянет ото сна?
- А когда захочет, тогда и воспрянет. Но сначала я должен воспрянуть душой.
- А вы разве не вместе?
- Вместе, но в то же время каждый сам по себе.
- Как интере-есно! А у Пушкина по-другому сказано: "Душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел!" Видишь, сначала орел пробуждается, а за ним уже душа встрепене-вается или встрепливается... Как правильно-то?
- Встает!
- Душа?
- И она тоже.
- Ну что, мы так и будем прозябать в окололитературных умствованиях или перейдем к натурфилософии?
- Это от тебя зависит. Мы не сможем возлететь к вершинам мысли, если орел не расправит крылья. Ему надо помочь, по головке погладить...
- А я что делаю? О! Зашевелился!
Орел могуче расправил крылья, и Вольфрам с Изабеллой долго парили над облаками предстоящей разлуки, слившись в едином ритмичном полете и отрывочно подпевая своеобразной мелодии бездонных и бесконечных небес, пока яркая вспышка из глуби голубой бездны не ослепила их сладостно и салютообразно. Силы покинули их, и утомленные воздухоплаватели раскинулись на услужливой постели. Немного придя в себя, Изабелла прошептала:
- "Люблю ли тебя, я не знаю, но, кажется мне, что люблю".
Вольфрам тоже начал испытывать к Изабелле более глубокие, более серьезные чувства, нежели обычная симпатия и телесная тяга. Но он не хотел осложнять отношения, тем паче теперь, когда отъезд Изабеллы неудержимо и бесповоротно приближался с каждой прошедшей минутой, с каждой пролетевшей секундой. Вольфрам лег на бок, положил руку Изабелле на живот и, нежно поглаживая его, полушепотом напел свое стихотворение, написанное когда-то в начале восьмидесятых годов.

Ах, российские девочки, девочки,
Как я ваши люблю посиделочки!
Ваши речи люблю безыскусные,
Беззаботные, чуточку грустные.
Ваши пляски люблю я задорные
Под частушки лихие и вздорные.
Но особо мне любы страдания -
Ваши томные песни-мечтания.
Я бы слушал и слушал вас, девочки,
Грыз бы с вами печальные семечки,
Вместе с вами страдал бы и маялся,
И со вздохами в чем-то бы каялся,
И освоился б с певчей тальянкою,
Чтоб обласканным быть северянкою;
И остался б я с вашей природою,
Да не в силах покинуть я родину.

- Ты же душой русский,- тихо сказала Изабелла.- Поехали со мной. Не пропадем.
- Не могу. Да и кому я там нужен?
- Мне будешь нужен.
- Давай не будем бередить рану. Пошли в ванную.
Изабелла не стала спрашивать о ране, зная, что Вольфрам все равно ничего бы не ответил. Она встала и потянула его за руку. Он поддался, и они вместе нагишом пошли купаться. Обнявшись и прислонившись к кафелю, они долго молча простояли под теплыми струями душа, каждый думая о своем.
"Ведь он абсолютно одинок душой,- думала Изабелла.- Он и сейчас, прижав меня к себе, одинок. Он всегда будет таким. Да и я, наверное, буду всегда такой. "Просто встретились два одиночества - вот и весь разговор". А через неделю эти одиночества расстанутся, и, может быть, навсегда. Как глупо устроен этот мир! Если бы я встретила его раньше... А что было бы? Если бы я встретила его раньше, он бы сейчас не был таким. А он мне нравится именно таким. Я его другим не представляю. Да и я была бы другой, и он бы меня не полюбил. А с чего это я взяла, что он меня любит? Любит, конечно, но не признается в этом, прежде всего себе. Женщины, очевидно, ему сильно насолили. Эх, Вольфрам, Вольфрам... Уеду я, и ты опять начнешь искать... Найди хотя бы такую, как я... Нет, найди лучше, чем я. Ты достоин чистой души. Ты счастлив не будешь никогда, потому что слишком много думаешь. И думаешь в основном правильно. Вот эта правильность и есть твое несчастье. Среди людей нельзя быть правильным. Это утомляет и раздражает, это съедает энергию, это постоянный червь внутри... Это ужас... Я так к тебе привыкла... С тобой так легко... Я бы осталась, но не могу... Ты бы уехал, но не можешь... Напрасно я тебя встретила... Мне будет больно вспоминать тебя... Нет, нет, что это я... Это прекрасно, что мы встретились! Ты обогатил меня собой, ты доставил мне столько радости... Почему я должна жалеть? Только от одной мысли, что есть еще такие люди, на душе становится уютней... Спасибо, Вольфрам, тебе за все... А что это я, будто уже прощаюсь? У нас же еще целых семь суток впереди!.. Каков он в постели! Как чувствует меня! Фантастика! Мне даже кажется, он изучил меня лучше, чем я сама. Закрыл глаза и думает... Ископает он себя так. Через пару лет у него внутри будет одна большая яма... Ему нужна женщина, которая отвлечет его от самого себя... Я бы взялась за это, но, увы, уезжаю... Уезжаю я, Вольфрам... Уезжаю..."
"Вот и ты покидаешь меня,- думал Вольфрам.- Ну за что мне даются разлуки? Эти губы и плечи, и руки ты увозишь в другие края... Понимаю тебя, дорогая... Здесь не ценятся люди с умом... Здесь востребован блесткий содом и гоморра от края до края... Уезжай, поскорей, уезжай... красоту здесь твою испохабят... твои мысли и душу ограбят... и швырнут тебя бездны на край... Напоследок прижмись к моей боли, к моей грусти, печали, тоске... Мы не строили миф на песке, не играли фальшивые роли... Вот за это спасибо тебе! Оголяя и душу, и тело, ты живешь и свободно, и смело, и не лжешь окаянной судьбе... За открытость твою благодарен, за распахнутость настежь любви, за безумные ласки твои и за щедрость в телесном угаре... И не думай, что я пропаду... Я привык к одиночеству с детства... Мне его завещали в наследство те, кто вечно пылают в аду... Мы не встретимся больше, я знаю... рок давно все придумал за нас... Потому я так крепко сейчас твою хрупкую суть обнимаю... Ты похожа была на стрижа, а теперь ты воробышком жмешься... Уезжай... здесь уже не спасешься... Во спасение нас уезжай!"
- О чем ты думаешь?- нарушила молчание Изабелла.
- Да так, ни о чем. А ты?
- Я думаю, как я проголодалась. У меня желудок скворчит. Слышишь?
- Вылезаем?
- Да.
Она повернулась, чтобы выйти из ванны, но, потеряв на мгновение равновесие, невольно прижалась спиной к Вольфраму. Этого было достаточно. Он обхватил ее упругие груди и стал пить влагу с ее плеч. Она зажглась и, накрыв ягодицами его пах, начала водить ими вверх-вниз, из стороны в сторону, то усиливая надавливание, то ослабляя его. А когда она перешла к круговым движениям влажного, и от этого еще более возбуждающего таза, Вольфрам резко вошел, нет, влетел в нее. Она застонала и еще сильнее распалила его. Он держал ее за талию и помогал ей двигаться взад-вперед, к нему и от него, впуская и выпуская орла из тесной и влажной пещеры, откуда он не хотел вылетать, не увидев всех ее закоулков в ожидание ослепительной вспышки невидимых и неведомых петард. И настал момент содрогнуться Изабелле, и вслед за ней содрогнулся Вольфрам. Невыключенный душ пришелся кстати хозяйке бездонной пещеры и владельцу могучего орла.
- Мне показалось, будто ты делал это как в последний раз.
- Все в этой жизни надо делать как в последний раз.
- Идем, поедим, не то я свалюсь от истощения.
Он закутал ее в полотенце, поднял на руки и понес в зал. И только сев за стол, они почувствовали как болели их ноги от перенапряжения.
- Вольфрамчик, налей мне вина,- попросила Изабелла, включая телевизор.
- Выпьем за тебя и за твою...
- Можешь не продолжать, я поняла за что.
Выпили, поели, закурили.
- Расскажи что-нибудь,- попросила Изабелла.
- О том, как человечество прогрессирует в безумии?
- О безумии - так о безумии...
- Ты знаешь, я вообще не понимаю этот мир. Вот, к примеру, проблема наркотиков. Наркоторговля преследуется по всему миру, так как считается одним из самых тягчайших преступлений против человечества. В некоторых странах за полграмма наркоты людей расстреливают. Но никаким уголовным преследованиям не подвергаются производители и продавцы табачных изделий, хотя, как установили ученые, табак - самый опасный наркотик. А Колумбу поются дифирамбы и в честь него слагаются оды, в то время как он должен был быть предан анафеме за ввоз в Старый свет табака. Ведь он, по сути, был первым в истории официальным наркодилером. Точно так же обстоят дела с алкогольными напитками. Люди во всем мире спиваются, подрывают здоровье и умирают от алкоголя, но к производителям и распространителям этой вредоносной продукции не принимается никаких мер. Наоборот, сплошные презентации, реклама, медалями награждают наиболее хмельные сорта алкоотравы... Я не понимаю, чем руководствуются люди, относя один яд к разряду криминала, а другой, более опасный и более распространенный, к категории просто товара повседневного спроса. Я не понимаю этого!
- Ты интересно мыслишь. А и вправду получается абсурд...
- Человеческий мозг - это абсолютно не отрегулированный механизм. Как ты думаешь, от чего погибло больше людей - от наркотиков или от пуль, гранат, мин, бомб?
- Естественно, от пуль и бомб.
- Тогда почему ни в одной стране мира нет закона об их запрещении, почему ни один производитель или поставщик средств огнестрельного убийства не был хотя бы посажен в тюрьму? Почему одни орудия смерти разрешены и всемирно применяемы, а другие занесены в черный список? Почему человек с пистолетом в кобуре вольно разгуливает по жизни, а человек с дозой героина в кармане - враг человечества? Причем пули созданы людьми, то есть, искусственны, а мак и конопля дарованы природой, то есть, естественны. Почему все орудия, средства и продукции человекоубийства не приравнены к наркотикам и не преследуются так же, как наркотики? Вот в чем вопрос.
- Ну ты даешь! У тебя голова скоро лопнет от таких мыслей! Размышляя твоими категориями, можно точно также задаться вопросом, почему самоубийство Александра Матросова на амбразуре считается героическим и не осуждается церковью, а суицид Гитлера - трусливым и позорным, хотя добровольная смерть каждого из них спасла многие жизни? И почему является страшным грехом перед Богом эвтаназия ставшей тяжелой обузой и помехой по жизни своим близким какой-нибудь парализованной бабули, ставшей тяжелой обузой и помехой по жизни своим близким? Ведь, уйдя в мир иной, она облегчит существование другим людям, никому не будет мешать жить. Дети этой бабули смогут уделять больше времени ее внукам, и они все вместе будут вспоминать о ней по-доброму, а не с раздражением.
- Не ерничай. Ведь я серьезно. Ну, подумай сама. Есть три вида смерти: человек умирает сам, его убивают или он убивает себя. Естественная кончина может наступить от болезни, от стихийного бедствия, от несчастного случая и от старости. Если человек умирает сам, никто не винит ни его, ни еще кого-то. Такая смерть считается правомочной, ее никто не предлагает запретить. Даже смерть от руки другого человека, то есть убийство считается нормальной по привычке, большого шума из этого никто не делает: погиб, ну что ж, жаль, конечно, но такова жизнь. А вокруг третьего вида - самоубийства - столько крика и словес, хотя от суицида умерло в миллионы раз меньше людей, чем другими видами смерти. Ведь самоубийство является следствием тех же причин, что и другие виды смерти. В пожаре сгорают жена и дети - и человек с горя вешается. Любимая девушка погибает в автокатастрофе - и влюбленный прыгает с десятого этажа. Единственного сына хулиганы забивают до смерти - и мать бросается под поезд. Когда кто-то лишает жизни кого-то - это всего лишь статистика. Когда кто-то лишает жизни себя - это позор, это слабость, это сумасшествие, это безволие, это против Бога и естества. Если человека может убить кто угодно, когда угодно и как угодно, то есть поступить с его жизнью по своему усмотрению, почему сам человек не может поступить со своей же собственной жизнью так, как ему хочется?
- Я так поняла, ты - за эвтаназию. Но при эвтаназии человек, в твоем случае бабуля, не сама убивает себя, а просит врачей, иначе говоря, других людей убить ее. То есть, если взять за основу твою градацию, это уже четвертый вид смерти. И здесь немалый грех падает на врачей, которые не желают ей смерти. Если при классическом суициде самоубийца сам ответственен перед небом, землей и обществом, то при эвтаназии невольными палачами становятся врачи.
- Если врач неправильным лечением или неудачной хирургической операцией убивает больного, желавшего жить, он не палач, а помогая безнадежно больному и немощному человеку добровольно уйти в мир иной, врач, по-твоему, становится палачом. Сотни тысяч людей умерли из-за врачебных ошибок и недостаточной квалификации врачей, и никого это не волнует. А стоило одной бабуле захотеть погрузиться в вечный сон при помощи врачей - шум на весь мир...
- Но эвтаназия все равно хуже суицида. Это мое мнение. Вот, если меня кто-то попросит помочь ему добровольно отправиться в мир иной, я никогда и ни за какие деньги не соглашусь.
- А если эвтаназию узаконят?
- Если узаконят, врачи же станут законными палачами самоубийц. До чего мы дожили!
- Все на этой на земле - сплошной абсурд и сплошное противоречие, замешанные на псевдогуманизме.
- Поэтому и не стоит ничему удивляться... Что-то у меня голова разболелась...
По первому каналу шел мультфильм "Золотая антилопа". Когда раджа стал бегать за антилопой, требуя еще и еще золота, Вольфрам рассмеялся:
- Этот раджа ну точь-в-точь копия нашего директора. Он такой же толстенький, такой же кругленький, такой же черненький и кожей и нутром, и, главное сходство, такой же алчненький и жадненький до халявы. Надо же, и такой же маниакальненький!
Вольфрам нежно поцеловал розовый сосок Изабеллы, затем прижался лицом к ее груди, обхватив одной рукой ее талию, а другой - упруго-мягкую прохладно-гладкую попку. Ему захотелось провалиться в Изабеллу, утонуть в ней, исчезнуть в ее объятиях, задохнуться от ее поцелуев, растаять под ее ласками. Она сидела, окутав его голову руками, будто держала что-то драгоценное, что-то хрупкое, требующее осторожного обращения, могущее разбиться, если выпадет из объятий. Ему нравился запах ее кожи с оттенком маковой булочки и вишни в шоколаде. Он не выносил, когда от женщины пахло обильной парфюмерией, считая, что женщина должна пахнуть женщиной, а не гиблой шанельщиной.
Они долго молча сидели в этой почти роденовской позе, очевидно и явственно близкие, но уже невероятно далекие друг от друга.
- Ты даже вообразить себе не сможешь, как сильно я страдаю, осознавая твой скорый отъезд,- проговорил Вольфрам, не вынимая лица из ее грудной долины.
- Разлука всегда приносит страдания,- отгоняя наворачивающиеся слезы, сказала она.- Прочти что-нибудь для души.
- У меня все для души и из души. Ты не против, если я прочту тебе в грудь, непосредственно в душу?
- Читай, куда хочешь.
Вольфрам еще тесней, еще крепче прижал к себе Изабеллу и начал тихо и размеренно декламировать:

Я иду к тебе по зову сердца.
Ты одна осталась на Земле,
Для кого я вспоминаю детство,
Где я плыл на белом корабле.
Ты одна из множества живущих,
Кто со мной поплыл на корабле
В светлые просторы дней минувших,
В дали, не подвластные хуле.
Ты одна, кто, позабыв обиды,
Отметя все мелкое во мне,
Воплотила миф кариатиды
В жизнь мою, тонувшую в вине.
Ты одна - кого я так измучил -
В чьих глазах я лучше, чем я есть,
И кому я никогда не скучен
Ни в былом, ни в настоящем, здесь.
И когда я вспоминаю детство,
Жизнь свою и все вокруг кляня,
Я иду к тебе по зову сердца:
Ты одна осталась у меня.

Изабелла обхватила ладонями лицо Вольфрама, подняла его к своему лицу, пристально посмотрела в глаза и запечатлела на его губах пронзительно-сердечный поцелуй.
- Идем в спальню,- сказала она и повела его за собой, как поводырь слепца.
Вольфрам обнял ее сзади, прижался к ней, и они, слившись в единое целое, рухнули в заждавшуюся их постель, которая семь заветных суток служила печально-торжественным пристанищем их прощальной любви.


XXI

Ситуация в бухгалтерии не улучшалась, и Цианида каждую секунду ощущала над собой нависший дамоклов меч увольнения, подобный острому лезвию маятника инквизиторов, которым они медленно и мучительно казнили еретиков. Она не выдержала внутреннего напряжения и предприняла провокационную попытку отвлечь внимание Вольфрама на безобразия в цеху. Тринадцатого сентября она ворвалась к нему в кабинет и истерически затараторила:
- Там в цеху скандал! Что же это творится?! Как можно требовать порядка в бухгалтерии, когда кругом бардак?!
- Вы спокойнее можете?- Вольфрам с трудом сохранял хладнокровие.
- Как можно быть спокойной, когда там такое творится?!
- Что там творится?
- Одного клиента мурыжат уже второй месяц. То того нет, то этого. Заставляют его самого искать запчасти, смазочные материалы, какую-то резиновую ленту. Он уже там орет, грозится жалобу подать... Скандал! Надо принимать меры к распоясавшимся цеховским. Куда Краузе смотрит? Я уже не говорю о Блэксоуле...
Вольфрам был в курсе событий и знал, что никакого скандала не было, что Цинкум и Лантан полюбовно обо всем договорились с клиентом. По внутренней телефонной сети он соединился с Цинкумом и, не выключая громкоговоритель, так, чтобы слышала и Цианида, спросил:
- Цинкум, как там обстоят дела с тем клиентом?
- Нормально. Договорились, мы достаем масла и запчасти, а он ленту. Он сказал, у него есть возможность достать ее через каких-то своих знакомых. Так что на днях оборудование будет отремонтировано.
- А мне сообщили, он скандал устроил.
- Кто устроил?
- Клиент.
- Не было никакого скандала. Разговаривали мирно, и клиент даже анекдоты рассказывал.
- Хорошо. Когда завершите ремонт, проинформируй меня.
- Обязательно.
Дальнейшая реакция Цианиды была для Вольфрама полной неожиданностью. К этому моменту синусоида ее скачкообразной шизофрении достигла своего верхнего предела, и главбух, объединив в гремучую смесь панику, истерику, невроз, психоз, психопатию и паранойю, вдруг завопила:
- Нет, хватит! Я больше этого терпеть не буду! Я вам не девочка! Что вы надо мной издеваетесь?! Сколько можно?! Все, я сейчас же напишу заявление!- она резко встала со стула и, шумя платьем и продолжая нести околесицу, выбежала из кабинета.
Вольфрам с детства не выносил крика, не любил кричать сам и не терпел, когда повышали голос другие. Поэтому громоподобная атака Цианиды на несколько минут выбила его из рядов гомо сапиенсов. Нервы его не успели успокоиться, как вновь внеслась главбух с листом бумаги в руках.
- Вот, подпишите! Я ухожу! Я больше не могу работать в такой обстановке!
Она швырнула ему на стол заявление и, демонстрируя неувядающую решимость, вышла из кабинета. Когда нервы улеглись, Вольфрам взвесил произошедшее и пришел к выводу - спектакль был спланирован заранее в надежде на то, что ее начнут упрашивать остаться и разорвут заявление, чем она сможет бравировать после на каждом углу. В памяти всплыла история, почерпнутая из какой-то статьи, о семикратной письменной просьбе товарища Сталина освободить его от обязанностей руководителя партии с целью проверки реакции верных соратников, которые также семикратно из страха за собственную шкуру упросили его не бросать страну в хаос и на верную погибель. "Хитрит,- подумал Вольфрам.- Но не на того напала со своими штучками. Надо срочно увольнять и брать нового главбуха. Времени до конца года остается мало".
На следующий день он улучил минутку, когда Блэксоул незадолго до обеденного перерыва появился на работе, и зашел к нему.
- Вчера Цианида подала заявление,- начал Вольфрам.
- Какое заявление?
- Об увольнении по собственному желанию. Вот, пожалуйста, посмотрите.
- А че случилось?
- Случилось то, что должно было случиться. Ее давно надо было уволить.
- Че, будем увольнять?
- Будем. Но потребуется время, чтобы найти другого главбуха. Неделя, может, две.
- Ну ищите.
- Плюмбину не дадите?
- Не, она мне там нужна.
- Может, у вас кто другой есть на примете?
- Не-е, ищите сами.
- Хорошо. Значит добро?
- Добро.
Вольфрам в тот же день полистал газеты и нашел нужное объявление. Через час он уже беседовал с Молибденой, и в итоге договорились, что она выйдет на работу в середине октября. Наутро Вольфрам вновь посетил директора и просил принять для собеседования найденную кандидатуру.
- Э-э, зачем мне это надо?
- Как директор вы должны посмотреть, поговорить с кандидаткой на должность главбуха. Это - правило. Вдруг она вам не понравится...
- Вам нравится?
- Да, она мне понравилась. Такая спокойная, интеллигентная, рассудительная.
- Ну, если нравится, берите. Вам с ней работать.
- Но и вам тоже. По действующему Положению главбуха принимает и увольняет первый руководитель.
- Не-е, вы сами смотрите, берите. Я вам доверяю.
- Спасибо за доверие. Значит, все, вопрос решен: эту увольняем, ту берем?
- Увольняйте, берите.
Вольфрам вздохнул с облегчением в ожидании появления нового человека со свежей головой. Через три дня как ни в чем не бывало Цианида с улыбкой на лице зашла к Вольфраму и очень осторожно поинтересовалась:
- Что вы решили делать с моим заявлением?
- Решили удовлетворить вашу просьбу.
Улыбка мгновенно исчезла, лицо обвисло и покраснело. Ответ был неожиданным, и Цианида минуты две не могла открыть рта.
- Вы сами так решили или с Блэксоулом?
- С Блэксоулом. Я не уполномочен один принимать решения подобного рода.
Началось извержение словесного вулкана. Главбух зашлась в истерике. Вольфрам не проронил больше ни слова во имя сохранения собственных нервов. Цианида относилась к тому сорту людей, которые получают неописуемое удовольствие, когда им удается довести кого-нибудь до нервного срыва, словесной перепалки, крика, ора и скандала. В конце концов, не выдержав словесного поноса, Вольфрам вышел из кабинета, оставив главбуха наедине со своей никчемностью.
В тот же день Мышьяк сообщил Вольфраму:
- Тебе необходимо вылететь в Европу.
- А что случилось?
- У Венцлера какие-то проблемы с тамошней налоговой инспекцией. Нужна твоя помощь. Вылетай как можно скорей.
- Я хоть сегодня вылетел бы, но виза займет пару дней.
- Делай визу и вперед.
- Вы не будете против, если я возьму с собой Ниобия? Он знает немецкий.
- Хорошо, летите вдвоем.

Тем временем, пока Вольфрам был занят подготовкой к вылету во Франкфурт-на-Майне, Цианида провернула операцию по обработке Блэксоула. Она внушила директору, что Вольфрам хочет избавиться от всех, в том числе и от него, Блэксоула, что он домогается всех, а кто отвергает его домогательства - вытуривает. Дабы не попасться на лжи, она в тот же вечер позвонила Гафнии и попросила ее подтвердить Блэксоулу версию о домогательстве, тем более это в ее интересах.
Блэксоул, переговорив с Гафнией и получив ее лживое подтверждение, затеял, как ему казалось, выигрышный шантаж. Восемнадцатого сентября он сладким голосом спросил Вольфрама:
- Шеф, как вы смотрите на возвращение к нам Гафнии?
К тому времени она уже уволилась из "Калипсо" и две с лишним недели не могла найти работу. Она просила братьев помочь ей вернуться в "Аргент", но они не решались играть в открытую против Вольфрама. Осмелел Блэксоул только после клеветы Цианиды, рассчитывая шантажом заставить Вольфрама плясать под свою дудку и одновременно с этим публично унизить его, насильственно навязав Гафнию.
- Отрицательно,- ответил Вольфрам, сразу расшифровав затею.
- Но за нее просит Левша. Уважаемый человек... Он ее слегка пользует, вот она через постель и лезет.
- Ну и что, что Левша просит. Ему нужна Гафния? Пусть и берет ее к себе на работу.
- Но Левша знаком с Ностракозом.
- Тем более, значит у него большие возможности. Пусть устроит ее куда-нибудь. Мне она не нужна.- Вольфрам с трудом сдерживал мат в адрес Гафнии, ни разу в телефонных разговорах не заикнувшейся о своих закулисных поползновениях.- А вам она нужна?
- Нет, конечно, зачем она нужна..., - Блэксоул сделал паузу перед решающим, как ему казалось, ударом, после чего, по-шакальи ухмыльнувшись, спросил.- А что, если Левша пойдет к Мышьяку и кое-что расскажет из услышанного от Гафнии?
- Пусть идет!
- Как, пусть идет?- не поверил своим ушам директор.
- Вот так пусть и идет!- Вольфрам почувствовал замешательство интригана.- А что это она вдруг к вам обратилась?
- Не она, Левша.
- Так вы тоже хотите, чтобы она вернулась к нам?- перешел в контратаку Вольфрам.
- Нет, я не хочу.
- Раз так, тогда сами или через Калия скажите ей, чтобы она не лезла сюда такими замысловатыми путями.
- Хорошо, скажу. Так значит, пусть Левша идет к Мышьяку?- не мог смириться с провалом Блэксоул.
- Пожалуйста, пусть идет!
Закончив разговор с Вольфрамом, Блэксоул незамедлительно набрал номер домашнего телефона Гафнии.
- Звони Левше и попроси его, чтобы он обратился к Мышьяку с ходатайством за тебя. Вольфрам упирается. А если Мышьяк ему скажет, он никуда не денется.
- Не хочу я звонить Левше и просить его о чем-то.
- Почему? Я же ради тебя стараюсь.
- Не хочу быть ему обязанной. Он потом потребует этого... самого...
- Э-э, дашь разок, ниче с тобой не случится. Вы же раньше встречались, туды-сюды...
- Это было давно.
- Тебе нужна работа или нет?
- Хорошо, позвоню.
- Скажи, что Вольфрам к тебе приставал, а ты не дала, поэтому он и уволил тебя... Скажи так, чтобы Левша поверил.
- А Левша мне всегда верил. Кстати, Вольфрам мне позванивает, намекает на что-то...
- Вот и про это расскажи.
Вольфрам же, в свою очередь, задумался над тем, как ответить Блэксоулу за попытку подлого шантажа. "Этого нельзя оставлять без ответа. Он хочет прилюдно плюнуть мне в лицо. Нужен упреждающий удар. Кто с плевком к нам придет, тот плевком и захлебнется".
Вечером в пятницу, двадцать четвертого сентября, за два дня до отбытия в командировку Вольфрам взял с собой домой из бухгалтерии папку с документами по гарантийному ремонту для внесения необходимых для поездки данных в ноутбук. Изучая документы, Вольфрам с изумлением обнаружил: на якобы выданные клиентам бесплатные запчасти нет ни одной доверенности. Для проверяющих органов это означало бы фактическую их продажу без инкассации выручки. "А вот и ответный удар"- сказал себе Вольфрам и подготовил служебную записку, в которой разнес в пух и в прах деятельность директора и его приспешников по данному вопросу, и передал ее шантажисту. Когда до вылета во Франкфурт оставались считанные часы, позвонил Блэксоул.
- Че это вы мне прислали? Че понаписали?- сердито спросил он.
- Вчера совершенно случайно обнаружил безобразия с гарантиями. Вы накажите, кого следует, за халатность. Я бы сам занялся этим вопросом, да улетаю ночью.
- Ладно,- брякнул Блэксоул и исчез из эфира.

Франкфуртский аэропорт поразил Вольфрама своими масштабами и многолюдностью. Из аэропорта отправились в Саарбрюкен, где Венцлером были забронированы номера в гостинице.
Утром следующего дня на обычном рейсовом трамвайчике гости из Катании пересекли государственную границу между Германией и Францией и из немецкого Саарбрюкена перебрались во французский Сааргемин, где находился офис Венцлера. Прибыв в пункт назначения, Вольфрам был приятно удивлен сообщением, что ехать придется в голландский городок Бреда, где и будут происходить консультации с аудиторской компанией. Финансовыми вопросами у Венцлера заведовал Лярош, немного долговязый, симпатичный, лысоватый, умный и уравновешенный француз. Поездка в Нидерланды планировалась на завтра, а посему Венцлер поручил Лярошу занять досуг гостей. Лярош повез их в свой родной Страсбург, где провел их по достопримечательным местам, не забыв и архитектурный комплекс здания Европейского Совета. В уютном ресторанчике, куда Лярош пригласил гостей, хозяин заведения угостил их вином собственного производства. Поинтересовавшись, откуда приехали гости, ресторатор несказанно удивился, так как в первый раз в своей жизни слышал о республике Катания, и никак не мог представить себе место ее расположения на географической карте. Только слово "Россия" вызвало у него одобрительный кивок и порыв принести еще одну бутылку красного вина. Накормленным и напоенным гостям Лярош предложил совершить пешую прогулку по брусчатке старой части города. Поэтическая душа Вольфрама взахлеб глотала романтику пустынных слабоосвещенных улочек с низкими домами и постройками, гулким эхом откликавшихся на каждый шаг. Стоя на мостике через канал, где плавали горделивые и доверчивые лебеди, подплывавшие вплотную к берегу, чуть завидев идущих по нему людей, Вольфрам задался вопросом: "Возможно ли подобное представить у нас?" И сам себе ответил: "Увы. У нас их либо закидали камнями, либо выловили и сожрали на ужин". Добровольный гид завел в небольшую пивнушку, где не только яблоку, косточке от вишенки упасть было негде. Пробившись к стойке и взяв три пол-литровых бокала пива, Лярош наметанным глазом определил грядущие свободные места за длинным столом и подозвал к нему задыхающихся от плотного сигаретного смога Вольфрама и Ниобия. Места через минуту освободились, и все трое сели, обхватив бокалы обеими руками. Толпящиеся в малогабаритном помещении любители пива, коих было человек пятьдесят-шестьдесят, не обращали ни малейшего внимания на новых посетителей, умудряясь смотреть куда угодно, только не на них. Вольфрам с первых же минут своего пребывания в Европе поразился умению тамошних людей "не видеть" идущего навстречу или сидящего напротив человека. Здесь как бы не замечали друг друга, но видели все, что делает каждый. "А у нас так со всех сторон обстреляют глазами, что хоть зарывайся в землю или надевай антивизуальный затонированный бронескафандр",- заметил себе Вольфрам. Дышать в пивнушке было так же трудно, как под подушкой. Вольфраму даже пить не хотелось, и он отдал свой бокал Ниобию, который обильно ел и пил все подряд, в том числе и фирменное блюдо французской кухни - вареных и жареных лягушек. Вырвавшись на свежий воздух, Вольфрам глубоко и упоенно вдохнул воздух Франции прекрасной и вновь погрузился в мечтательную поэзию старинного Страсбурга.
Утром вернулись в Сааргемин и на "Мерседесе" Венцлера поехали в Голландию через Германию, Люксембург и Бельгию. Если бы не комментарии Венцлера, Вольфрам и не уловил бы разницы между Люксембургом и Бельгией, между Бельгией и Голландией. У Вольфрама складывалось впечатление, будто он едет по одной длинной гладкой дороге одной страны, где царят красота, чистота, порядок, где живут аккуратные, трудолюбивые люди, соблюдающие единый порядок во всем - и в посадке деревьев, и в их пострижке, и в насаждении трав и цветов, и в окучивании кустов, и в кормлении коров, и в уходе за свиньями, и в постройке домов, и в вождении авто, и в образе мышления, и во многом, многом другом. "Можно же, оказывается!- вздохнул Вольфрам.- И ни одного гаишника на дороге! Наших бы сюда! Они бы показали европейцам, как надо наводить беспорядок на дорогах и как вымогать у автовладельцев постовую мзду!"
В Бреде в офисе аудитора их поджидал Йорген Хидж, голливудской внешности голландец, напарник Мышьяка по бизнесу. Его поистине можно было назвать летучим голландцем за его бесконечные перелеты из Голландии в Катанию и обратно и за его порхания вокруг слабого пола в ресторанах и ночных клубах, приведшие в конечном итоге к крушению его семейной жизни. Йорген бросил жену и двух очень красивых детей ради продажной попки, подцепленной в одной из Капитских дискотек. Его деятельность в системе Ностракоза была окутана завесой тайны. Ходили слухи, что он, работая в одном из известных европейских банков, нанес ему чувствительный урон, спевшись с дельцами из сферы международной торговли Катании, в том числе и с Мышьяком. Банк попросил отличившегося клерка заняться своей бурной деятельностью где-нибудь в другом месте, и Йорген по рекомендации Мышьяка "за заслуги перед отечеством" был трудоустроен сначала в "Аргон", а затем на него была возложена обязанность курировать "Сириус" и "Аргент" в паре с Мышьяком.
Когда все собрались и аудитор раздал присутствовавшим аналитические данные финансовой деятельности головной компании, Йорген задергался и кивком попросил Венцлера выйти с ним в коридор. Через двадцать секунд они вернулись, и Венцлер по просьбе Йоргена сообщил рассевшимся вокруг круглого стола, что первый вопрос повестки дня не касается "Аргента", поэтому Вольфраму и Ниобию предлагается часок-другой посвятить ознакомлению с достопримечательностями города Бреда, а не с финансовыми данными, которые у них прямо из-под носа мгновенно изъяли. Прогуливаясь по узким улицам Бреды, сплошь усеянным магазинами и лавками, хозяевами которых были в основном турки, Вольфрам размышлял: "Стоило ли ехать в Бреду, чтобы услышать бред? Я этот бред каждый день в "Аргенте" слышу. Йорген чего-то испугался. Значит, не все здесь чисто, значит, есть чего бояться. Стало быть, подозрения Блэксоула небеспочвенны. А какое мне дело до этого? Попросят помочь разобраться с налоговой инспекцией - помогу, не попросят - не помогу. Ведь вызывали именно для этого, а в итоге мандраж Йоргена обратил мою командировку в бессмыслицу".
Вчерашний восторг от страсбургской ночной романтики улетучился, и Вольфрам оставшиеся три дня командировки думал только о том, как бы поскорей вернуться домой, увидеть Селену и ее животворящую улыбку. Лишь последний день перед отлетом немного расшевелил Вольфрама, случайно наткнувшегося во время прогулки по Франкфурту на памятник великому Гете. Он как-то сиротливо стоял в каком-то невзрачном месте, закрытый хвойными деревьями, такой маленький, совершенно не похожий на памятник, весь позеленевший, покрытый не то плесенью, не то свернувшейся в комочки влажной пылью. Если бы не Ниобий, указавший на Гете, Вольфрам так и прошел бы мимо, не заметив его. "Как немцы, нация аккуратистов, могут так небрежно относиться к памятнику одному из величайших поэтов за всю историю человечества?!- Вольфрам был возмущен до глубины души.- Не ожидал! Да у нас к памятнику Пушкину отношение в тысячи раз лучше: и поставлен в достойном месте, и ухожен, и весь в цветах, и с мини-парком за спиной, будто поэт находится в Михайловском или в Болдино. Нет, меня оскорбило подобное отношение к творцу "Фауста", к другу Шиллера и предводителю "Бури и натиска". И здесь бред..." Вольфрам попросил Ниобия сфотографировать его на фоне памятника, однако через час обнаружилась пропажа фотоаппарата, забытого Ниобием в одном из магазинов. И потомки уже никогда не увидят их вместе - Гете и Вольфрама.

Возвращение на родину не обрадовало ни Вольфрама, ни затаившихся в ожидании массовых увольнений аргентовцев. Блэксоул на следующий же день после получения злополучной служебной записки по гарантийному ремонту устроил в фирме настоящий скандал, наорав на всех и особенно на Цианиду, которая тут же все перевалила на отсутствовавшего Вольфрама. Все понимали, Вольфрам - единственный человек, не замешанный в аферах, но свои шкуры Блэксоул и его прихлебатели решили спасать любыми способами и средствами. Прошла неделя. Увольнений или разборок не последовало. Жулики успокоились. Вольфрам не желал разговаривать с директором на тему гарантийного ремонта, удовлетворившись наведенным на него ужасом. Блэксоул, не желая дразнить гусей, также не поднимал этого вопроса, как и вопроса о Гафнии.
Звонок от Мышьяка нарушил умиротворение.
- Вольфрам, ты уже вернулся из командировки?
- Да,- виновато ответил Вольфрам, не доложивший шефу о результатах поездки к Венцлеру, так как не знал, что докладывать.
- Потом как-нибудь заедешь ко мне в офис, расскажешь, как там дела. Я сейчас звоню вот по какому вопросу. У тебя работала некая Гафния?
- Работала,- коротко ответил Вольфрам, поняв, что интрига с Гафнией набирает обороты.
- А что случилось, за что ты ее уволил?
- За несоответствие.
- Понятно. Ну, ты обратно ее не возьмешь, я так понял.
- Нет, конечно.
- Тут за нее Левша ходатайствует.
- Пусть трудоустроит ее у себя.
- Хорошо, попытаюсь отбиться.
Но почему-то слова Мышьяка не успокоили Вольфрама, а, наоборот, усилили нараставшую тревогу.

Пятнадцатого октября Молибдена сообщила, что выйдет на работу с понедельника восемнадцатого октября. Вольфрам подготовил проект приказа и, приложив к нему заявление Цианиды, зашел к Блэксоулу.
- Вот приказ об увольнении Цианиды и назначении на должность главбуха Молибдены.
- Че, все-таки увольняем?
- Вы же дали добро!- удивился Вольфрам.
- Ладно...
- Вы подпишете приказ?
- Подпишу, но в понедельник.
- Хорошо. Вы сами сообщите Цианиде или это сделать мне?
- Можете сами...
- Но она все равно к вам зайдет, мозги будет пудрить. Прошу вас быть собранным: она может заморочить вам голову, у нее очень сильное отрицательное энергетическое поле. Вы можете попасть под ее влияние.
- Э-э, какой влияние? Скажу ей: все, вот приказ, в течение трех дней сдайте дела и свободны...
- И обязательно, чтобы она подписала приемо-передаточный акт.
- Ага, скажу, подписывай акт и увольняйся.
- Я ей не выдам зарплату, пока она не подпишет акт и не сдаст все документы новому главбуху.
- Хорошо, придержите зарплату.
- Вы в понедельник во сколько приедете?
- Ну, в двенадцать, может, чуть позже. А что?
- Новый главбух приедет к девяти. Ей начинать приемку, или ждать вашего приезда?
- Пусть начинает. Я приеду, вызову Цианиду, скажу ей, чтоб увольнялась и все.
- Вопросов больше нет.
- Ладно, приступайте.
Несмотря на то, что диалог проходил в духе внешнего взаимопонимания, Вольфрам никак не мог избавиться от необъяснимой внутренней тревоги, от которой в груди образовалась какая-то фантомная пустота. В ночь с воскресенья на понедельник ему приснилось, будто он спит лежа на спине, и по всему его телу ходят, бегают, ползают крысы, а он не может их отогнать, потому что руки, ноги, голова, язык, мышцы живота не подчиняются ему, и тело дрожит от бессилия и немощи; он лежит, вытянув руки по швам, и не может ни повернуться, ни перевернуться, ни встать, ни заорать, ни пошевелиться, прикованный, прижатый к постели свинцовым трепетом и тяжелым грузом бесчисленных серых, черных, коричневых крыс, которые снуют по нему, не обращая внимания на его дрожь; он не может ничего, совершенно ничего, абсолютно ничего, даже не может заплакать от своей слабости и беспомощности, ибо слезные железы не подчинялись его эмоциям и страху. Вольфрам вздрогнул и проснулся. Ощупав себя, пошевелив ногами и руками, не найдя нигде - ни на себе, ни рядом, ни вокруг на полу - отвратительных и мерзких существ, он лег, облегченно вздохнул, но уже не смог заснуть до самого утра. Тревога внутри перерастала в щемящую боль и в подобие паники. Он сел и закурил. Затягивался часто и глубоко. Так глубоко, что закашлялся и не мог остановиться минут пять. Он докуривал четвертую сигарету подряд, когда внутренний голос подсказал ему: в "Аргенте" против него зреет заговор. Вольфрам вспомнил, как в первые же минуты после возвращения из командировки он заметил во взорах аргентовцев недобрый оттенок, свидетельствовавший о сговоре или о чем-то похожем на сговор, во главе которого, безусловно, стоял Блэксоул. "Заговор так заговор,- подумал Вольфрам.- Я уже два года как живу под прессом чернодушного заговора. И крысы снятся неспроста..." Сон, как показали дальнейшие события, был вещим, был сном-предупреждением, сном-предостережением. Чтобы немного отвлечь себя от увиденного во сне кошмара, Вольфрам взял сборник своих стихов, листая который, остановился на странице со стихотворением "Здесь".

Здесь не встретишь правителя чести,
Не найдешь предводителя зорь,
А с рабами корысти и мести
Ты о совести лучше не спорь.
Здесь не станет ни другом, ни братом
Ни бедняк, ни - тем боле - богач.
Окруженный бескрайним развратом,
Ты невинной душою не плачь.
Здесь в безумии зависти алчной
Попирается воля небес:
Каждый продался подлости мрачной,
Как носитель коварного бес.
Здесь тебя не поймут, но заставят
Пить болотную гадость карьер,
И тебя же мерзавцем ославят
И повесят потомкам в пример.
Здесь свободе твоей - не ужиться;
"За" и "против" обдумай и взвесь.
Будет солнечное дорожиться,
Когда души очистятся здесь.

"Пока на руководящих постах такие, как Блэксоул, души здесь не очистятся никогда",- резюмировал Вольфрам и отложил книжку.

По пути в "Аргент" он заехал за Молибденой и Селеной, и они вместе вошли в бухгалтерию. Цианиды, как всегда, не было на месте. Когда час спустя она появилась, Вольфрам пригласил ее к себе в кабинет.
- В пятницу я разговаривал с Блэксоулом,- начал он,- и мы решили взять нового главбуха. Она уже здесь. Передайте ей все дела, документацию, составьте и подпишите акт приемо-передачи. На все вам отводится три дня.
Цианида сидела, опустив голову. Она все еще надеялась, что ее не уволят хотя бы из жалости.
- И хочу вас сразу предупредить,- прибавил Вольфрам,- вашу двухмесячную зарплату вы получите только после оформления акта.
- Ах, значит так? Ну, я вам еще покажу!- пригрозила главбух и заряженная ненавистью выскочила из кабинета.
Через час к Вольфраму ворвался Блэксоул, позвал его в свой кабинет и возбужденно потребовал объяснений по поводу увольнения главбуха.
- А че это вы какую-то приемку-передачу устроили в бухгалтерии?- гневно поинтересовался директор.
- Мы же с вами в пятницу договорились,- поразился Вольфрам.- Вы же сами сказали, все, вопрос решен.
- Ничего не решен! Я приказа не подписывал!
- Вы же сказали, в понедельник подпишете приказ и уволите Цианиду.
- Так я ж тогда не знал! Вы, оказывается, увольняете Цианиду из-за Селенки, из-за этой суки!
- Я попросил бы вас выбирать выражения и не оскорблять Селену,- твердо потребовал Вольфрам.
- Да я их всех суками называю! Мне что та сука, что эта - разницы нет! Но увольнять ни в чем не повинного человека из-за какой-то суки - это неправильно!
- С чего вы взяли, что увольнение главбуха как-то связано с Селеной? Вы поверили этому бреду?
- Да я им никому не верю! Они все - суки. Но вы увольняете Цианиду потому, что спите с Селенкой! Давайте лучше уволим эту ногастую суку, а Цианида пусть работает.
- Вы понимаете, что вы говорите?!- Вольфрам тоже перешел на крик.
- А че, вы разве не ездите с ней на хату совокупляться?! Вся фирма только о вас с Селенкой и говорит! Че, нечего ответить?
- Я понимаю, Цианида вас чем-то достала, сыграла на вашем болезненном самолюбии. Но вы же сами знаете, у нее полный бардак в бухгалтерии.
- Нет там никакого бардака! Там только ошибки! А вы из-за своего сексуального влечения кидаетесь на невинную уважаемую Цианиду!- Блэксоул вознес к потолку вытянутый указательный палец.
"Какая трезвость мысли и какая логика!"- подумал Вольфрам, но не нашелся, как на это ответить. Блэксоул, увидев замешательство атакуемого, усилил прессинг:
- Вот давайте сейчас всех соберем и спросим, хотят они работать с этой вашей Селенкой или нет.
- Делайте, что хотите, но я вам говорю, вы поступаете не правильно.
- Сейчас увидим, правильно или не правильно,- сказал директор и поручил Кубире созвать бухгалтерию в его кабинет.
"Что он делает?!- кипел Вольфрам.- На него нашло затмение? Он сошел с ума?"
Когда все собрались, Блэксоул обратился к Цианиде и Кураре:
- Вот, давайте, говорите, кто такая Селена, что она делает, как себя ведет! Давайте, Цианида, начинайте!
"Они и этот "товарищеский суд" успели обговорить,- понял Вольфрам.- Вот в чем дело! И это не сегодняшняя домашняя заготовка. Значит, я не ошибся две недели назад, когда на их лицах прочел сговор. И утренний внутренний голос оказался прав. Ай-да, Блэксоул!"
Как только Цианида начала свою заранее заготовленную обличительную речь в адрес Селены, Вольфрам прервал ее, обратившись к директору:
- Блэксоул, вы успокойтесь. Завтра вам будет стыдно за это сборище.
Что-то подействовало на Блэксоула - эти ли слова, или атмосфера постыдного судилища, - но он вдруг сник и молча уставился на Вольфрама.
- Можете и дальше сидеть и слушать эту похабщину, но ваш поступок не лезет ни в какие ворота. Сейчас у вас давление может подняться, подумайте о своем здоровье. Давайте я выведу их к себе в кабинет и сам с ними разберусь.
- Хорошо, разберитесь сами. Но пусть Цианида работает- упавшим голосом пробормотал Блэксоул и застыл взглядом на какой-то точке на своем столе.
В кабинете Вольфрама Цианида набросилась на Селену с оскорблениями. Вольфрам сильным ударом ладони по столу прервал безумие. Все вздрогнули и испуганно замолчали.
- Цианида,- как можно спокойнее начал он,- после всего, произошедшего сегодня, вы еще надеетесь, что у меня будет желание работать с вами? Уходите, и чем скорее, тем лучше.
- Ага, чем скорее, тем лучше, да? Нет, вы у меня еще попляшете! Я сделаю так, что вас здесь не будет!- Цианида шумно вынеслась из кабинета.
Вольфрам с полчаса не мог укротить свои нервы. Вошла взволнованная Селена. За последний час в ней произошли разительные перемены, каких Вольфрам не мог добиться за два года: взгляд ее выражал одновременно страх и благодарность, казалось, от прежней ветреной девочки не осталось и тени.
- Молибдена спрашивает, ей начинать работу?
- Черт, о ней я совсем забыл! Она у тебя в кабинете?
- Да. Сидит, скукожилась вся...
- Позови ее сюда.
Вошла перепуганная Молибдена.
- Что это у вас здесь творится? Крики какие-то, ругань... Это не из-за меня случайно?
- Нет, нет, конечно. Вы тут ни при чем. Но нам придется отложить на время прием-передачу, пока директор не подпишет приказ.
- Как это понимать? Я уже уволилась с работы, распрощалась там со всеми, а вы не держите слово.
- Я-то держу слово. Просто возник легкий форс-мажор.
- И сколько он будет длиться?
- Дня два-три. Я вам сам позвоню. Хорошо?
- Если два-три дня, я подожду.
- Мой водитель отвезет вас домой.
В бухгалтерии же на первом этаже Цианида продолжала буйствовать без перерыва на обед, поливая грязью всех без исключения. Главная причина бешенства - зарплата. Главбух понимала, что, подписав акт приемо-передачи, она несла бы всю ответственность за хаос в бухгалтерской документации. В ее планах было получить зарплату и скрыться, уклонившись от ответственности. Но Вольфрам разбил ее замысел, и она пустилась во все тяжкие.
- Курара, послушай меня,- причитала она.- Следующей будешь ты. Вольфрам всех уволит, никого не пожалеет. Он же изверг! Ему только одна эта стерва длинноногая нужна. Иди к Блэксоулу. Скажи ему, что Вольфрам терроризирует нас из-за этой сучки. Спасай себя, Курара! Скажи Блэксоулу, что Вольфрам нас все время оскорбляет, изгаляется над нами, что мы работаем, не покладая рук, а эта шлюха настраивает его против нас. Иди, не то останешься без работы. Скажи директору, чтобы защитил нас от произвола. Скажи, что мы будем на его стороне и будем выполнять все его поручения. Скажи, что Вольфрам всех домогается, а кто ему не дает, вышвыривает, как Гафнию. Скажи, что и до тебя домогался. Пусть эту шалаву уволит, тогда нам всем спокойнее станет.
- Я уже сто раз говорила Вольфраму, что Селенка его обманывает, использует,- затараторила Курара,- а он все на нас кидается, думает, мы ему зла желаем. Ух, моя бы воля, я бы давно эту Селенку выкинула отсюда. Ходит тут, жопой виляет... Ну кто из нормальных мужиков удержится? Да никто! Вот и Вольфрам попался на этот кусок п...! А эта пользуется, против нас его настраивает. Что бы мы ни говорили, он все равно ей верит, а нам не верит.
- Вот и иди к директору!
- Да не хочу я против Вольфрама говорить,- Курара опустила глаза.- А вот против Селенки готова хоть до утра говорить!
- Ты зря мне не веришь. Вольфрам говорил, что ты тупая, ничего не знаешь, только сплетни распространяешь. Он тебя уволит, вот увидишь!
- Он так говорил про меня?
- Он еще говорил, что ты сучка, нет, сучара.
- Ну так я ему покажу, кто сучара!
Цианида умела распалить человека, задев его самолюбие: Курара настроилась облить Вольфрама и Селену с ног до головы помоями самого высокого качества.
Между тем Селена расспрашивала Вольфрама:
- Вольфрам, объясните, что вообще происходит? Я ничего не поняла. Вдруг все на меня накинулись. Я что, кому-то на хвост наступила?
- Цианида насвистела Блэксоулу, что это мы виноваты во всем, потому что спим друг с другом.
- А они что, свечку держали?
- И Блэксоул все пытался шантажировать, дознавался, спим мы с тобой или нет.
- Даже если и спали бы, ему какое дело?
- Не знаю, взволновал его что-то этот вопрос. Настаивал, чтобы я тебя уволил.
- Чего он хочет? Мне написать заявление?
- Пока я здесь, я тебя в обиду не дам.
- Вольфрам, может, надо поехать к Мышьяку, рассказать ему, что здесь творится?
- Нет, получится, что я "стучу".
- Вы не "настучите", Блэксоул "настучит". Вы что, не знаете его?
- Пусть "стучит"...
Селена еще минут десять тщетно пыталась уговорить Вольфрама поехать к Мышьяку.
- Я лучше еще раз поговорю с Блэксоулом, попытаюсь ему кое-что объяснить,- сказал Вольфрам, успокаивая Селену.
Вечером после работы он заехал к директору домой.
- Что-то мы сегодня на повышенных тонах разговаривали,- начал Вольфрам.- Нехорошо получилось.
- Ну вы че решили, Цианида остается?- спросил Блэксоул.
- Нет, об этом и речи быть не может. А на Селену вы зря наехали.
- Вы тоже не совсем правы, когда спите с подчиненной.
- Хочу вам прояснить этот вопрос. Поймите, для меня Селена - это воздух...
- Э-э, у меня таких "воздухов" разбросано по городу... То с одной подышу, то с другой...
- Вы меня не поняли. Воздух - это не то, что вы думаете, это нечто большее для меня,- сказал Вольфрам и по глазам Блэксоула понял, что он все равно под словом "воздух" подразумевает телесное наслаждение.
Никто, кроме Селены, в "Аргенте" не знал о поэтических опытах Вольфрама. И даже она не осознавала в полной мере, что стала для него музой, которой дышат, которая и есть воздух.
- Я понял,- возразил Блэксоул.- Чисто дружеский совет: вы свой "воздух" увозите не от дверей офиса, а пусть она отойдет метров на сто в сторонку, а вы потом потихоньку подъезжайте, сажайте в машину и везите ее, куда хотите. А то все видят, нехорошо получается как-то.
"Объяснять ему что-либо бесполезно и бессмысленно",- подумал Вольфрам и перевел разговор на тему бухгалтерии.
- Цианиду надо увольнять. До конца года осталось всего ничего, боюсь, к дате сдачи отчетов не уложимся с исправлением ее бардака.
- Но там у нее ошибки, а не бардак. У кого не бывает ошибок. Может, пусть сама и исправляет?
- С тех пор как она обещала все исправить прошло полгода, но ничего не исправлено. Я настаиваю, чтобы вы подписали приказ. А если у вас есть какие-то сомнения, поговорите с Курарой, она в курсе всех событий.
- Хорошо, поговорю. А эту че, увольняем?
- Давно пора. Вызовите ее завтра и вручите подписанный приказ.
- Так и сделаю, подпишу приказ и скажу ей, чтобы через три дня уходила...
- Подписав акт приема-передачи,- добавил Вольфрам.
- А вы зря не отдали ей зарплату. Она из-за нее устроила сегодня скандал. Может, отдадите?
- Сдаст дела, подпишет акт - отдам.
- Ну смотрите, как знаете.
- Значит все, ко мне у вас больше претензий нет?
- Нет.
Они пожали друг другу руки и, улыбаясь, расстались как друзья.
На следующий день Курара поехала к Блэксоулу в ресторан "Спейс" и вылила на Вольфрама и Селену две бочки помоев: одну от себя, другую от Цианиды.
Спустя день Вольфрам зашел к директору спросить насчет приказа. Блэксоул принял вид праведника и произнес:
- Да, послушал я Курару. Вы, оказывается, ругаетесь на женщин.
- А где вы видели здесь женщин?- спросил Вольфрам, поняв, что совершил грубую ошибку, посетив директора у него дома: Блэксоул воспринял это как проявление слабости.- Вы же сами давеча говорили, что все они - суки.
- Не-е, ругаться на женщин - это что-то не то... Я не думал никогда, что вы такой. Я вас так уважал.
- Да, ругался. Когда доводили, я им выдавал. Просто есть люди, которые понимают только ругань. А другие начинают шевелиться, только когда получат по шее...
- Ругаться на женщин,- Блэксоул с выражением лица святоши покачал головой, дескать "ай-яй-яй, как не стыдно",- нельзя, некрасиво. И вы, оказывается, сказали, что я взял на работу Неона, потому что лечусь у его матери.
- Это кто вам такую чушь сказал, Курара? Позовите ее сюда! Пусть при мне это повторит,- попытался по-человечески Вольфрам.
- Нет, я звать ее не буду. Я с вами разговариваю.
- Вы разговариваете со мной, базируясь на их сплетнях и клевете. Поэтому вызовите их сюда.
- Нет. Вы и этой длинноногой, оказывается, отдельный кабинет сделали,- решив подавить Вольфрама, с нескрываемым ехидством продолжил Блэксоул,- мебель купили, компьютер поставили...
"Я же все эти вопросы согласовывал с тобой, а ты теперь вон как поворачиваешь",- бурлило внутри у Вольфрама.
- Я все понял,- устало сказал он,- значит, вы решили облить меня грязью. Хорошо, поливайте. Но я этого терпеть не буду. Мне ничего другого не остается, как обратиться к старейшине Мышьяку с просьбой разобраться во всем и вынести вердикт.
Блэксоул не ожидал этих слов и, втянув голову в шею, прошипел, с недвусмысленной угрозой:
- Ну-ну, смотрите сами...
Вольфрам, переполненный яростью и злостью, вернулся к себе в кабинет. "Если бы не Селена, я бы давно, плюнув борову в физиономию, ушел отсюда и не выслушивал бы этот бред". Спустя две минуты у открытой двери его кабинета появился Блэксоул; но он не вошел внутрь, а, устремив взгляд вдоль коридора и позвякивая ключами, остался стоять у порога. Мизансцена длилась секунд десять-пятнадцать. "Испугался",- подумал Вольфрам, и, ощутив к директору нечто вроде жалости, сказал:
- Ладно, забудем про Мышьяка.
Дальнейшие действия Блэксоула подтвердили догадку Вольфрама. Директор, будто ждал команды, резко перескочил через порог, быстро закрыл дверь и выпалил скороговоркой:
- Канешно не надо Мышьяка! Зачем выносить мусор из избы? Мы че, сами разобраться не сможем? Че, не сможем договориться?
- Я тоже не сторонник выноса сора из избы. Но давайте все-таки договоримся наконец.
- Давайте.
- Цианида уходит, Курара остается, Селена остается, берем нового главбуха и тихо-спокойно продолжаем работать. Мышьяка не беспокоим. Возникают проблемы, решаем сами. Так пойдет?- Вольфрам протянул руку для рукопожатия.
- Э, канешно, пойдет!- ответил Блэксоул, улыбаясь и пожимая ему руку.
- Да, и скажите Кураре, чтобы заткнула свой рот.
- Все, я скажу, она заткнется.
Они еще раз пожали друг другу руки, и Блэксоул удалился. Но что-то нехорошее сверкнуло в его глазах и оставило в душе Вольфрама неприятный тревожный осадок. "Он все равно пойдет стучать",- сказал себе Вольфрам, и эти же слова произнесла потом Селена, посвященная в итоги диалога и достигнутую договоренность.
- Идите вы первым, Вольфрам,- просила она.- Выигрывает не тот, кто прав, а тот, кто "настучит" первым.
- Нет, не пойду. Тем более первым.
- Зря вы меня не слушаете. Он все равно "настучит".
- "Ну и пусть! Помру себе бродягой - на земле и это нам знакомо",- процитировал Есенина Вольфрам.

Поняв, что дни ее в фирме все-таки сочтены, Цианида решила выкрасть с валютного счета "Аргента" сумму своей зарплаты и подсунула Блэксоулу на подпись платежный документ, отвлекая его внимание злопыхательством в адрес Вольфрама:
- Вот вы увидите, Блэксоул, он теперь за вас примется. Он вас подсиживает. Ему ваше директорское кресло нужно. Потом он всех ваших людей уволит. Будьте осторожны. Он с Гафнии начал, теперь за меня взялся. А до этого он ваших кладовщиков выжил. Хорошие были ребята. Ну, немножко запчастями побаловали. Не увольнять же за это, правда ведь? Берегите Курару: теперь ее очередь. Покажите этому Вольфраму, кто здесь хозяин. Стукните кулаком по столу, в конце концов!
Заслушавшись песнопением главбуха, Блэксоул подмахнул "липу". Двадцать первого октября Цианида сняла с банковского счета фирмы семь с лишним сотен долларов и больше в "Аргенте" не появлялась.
Блэксоул забеспокоился за свое кресло и поспешил преподнести Мышьяку ситуацию в выгодном для себя свете, впрыснув в мозг шефа негативную информацию о Вольфраме, якобы нацеленном на директорское кресло. Шеф, не удосужившись справиться у Вольфрама о положении дел в фирме, порекомендовал Блэксоулу потянуть с увольнением главбуха. "Стукач" отверг Молибдену, сославшись на ее тихий голос, дескать фирме нужен главбух с глоткой, как у Цианиды. "Главбух должен прежде всего иметь мозги, а не встроенный мегафон в горле",- мысленно возразил Вольфрам, уставший и обессилевший от директорского маразма. И вторая кандидатура на должность главбуха была отвергнута: не понравилась ее внешность. "Мы главбуха ищем или фотомодель для обложки "Плейбоя"?"- диву давался Вольфрам. Приближался ноябрь, а нового главбуха найти не удавалось. Время поджимало. Наконец, третья претендентка по фамилии Сероводородова, найденная по объявлению в газете, пришлась Блэксоулу по вкусу. Вольфраму она не понравилась, ее человеческие качества и мозги явно оставляли желать лучшего. Но он вынужденно пошел на компромисс и согласился с ее кандидатурой, иначе конца этой истории было не видать. При этом, наученный горьким опытом, он решил перестраховаться и ввел должность заместителя главного бухгалтера, чтобы иметь двух профессионалов. Сероводородова согласилась и приступила к работе. На должность замглавбуха была принята Козявкина, рекомендованная сотрудницей Протактинии Озонией.

Тем временем Селена, потрясенная недавними скандалами, до неузнаваемости преобразилась душой. Она ощущала в себе зарождение нового чувства к Вольфраму, более сильного, чем любовь. Последние после разборок дни она часто работала в кабинете Вольфрама. Она не хотела и боялась оставаться одна. Он не мог и не желал оставлять ее одну во враждебной среде. Заметив это, Блэксоул немедленно воспользовался ситуацией. В разговоре по внутреннему телефону он бросил реплику, взбесившую Вольфрама:
- Интересно, а это ниче, если Селене домой какие-то звонки пойдут?
- Что вы имеете в виду? Что за звонки? От кого?
- Да так, ниче,- змеино хмыкнул директор и положил трубку.
Через пять минут Вольфрам зашел к Блэксоулу и, глядя ему в глаза, резко спросил:
- Так что вы говорили о звонках?
- Нет, ниче, так просто,- уклонился тот, бегая глазами по столу и боясь встретиться с Вольфрамом взглядом.

- Они ведь такие подлые,- волновалась Селена,- и могут позвонить и наговорить всякой гадости моему мужу.
- Мне кажется, он не будет их слушать,- пытался успокоить ее Вольфрам.
- Эта тварь Курара на все способна!
- Раньше надо было думать! Я тебе сто раз говорил не откровенничать здесь ни с кем, не рассказывать про себя ничего. Все это потом используют против тебя же самой.
- Да я уже не знаю, как жить, что говорить, чего не говорить. А этот ваш Блэксоул, по-моему, уже "настучал" на вас: ходит, как нашкодивший кот.
- Я вижу. Он когда голову в плечи втягивает, сутулится и глазами бегает, это верный признак совершенной им какой-то подлости. Он понимает, что сподличал, но не подличать не может. Слушай, у меня руки чешутся надавать ему по морде.
- Только не это, Вольфрам, только не это! Будет большой скандал, разборки... О, нет! не надо. Они же потом на мне станут отыгрываться.
- Не бойся! Они же такие трусы!
- Все равно, прошу вас, не обостряйте обстановку: она и так накалена до предела. Мне бабушка говорила, что и самую злую собаку можно умилостивить лаской.
- Так ты его еще и ласкать собираешься?
- Это я так, к слову. Давайте просто потерпим, посидим без шума...
- Только ради тебя. А с Кураркой неприятностей можно избежать, если наладить с ней отношения.
- Не хочу я ни налаживать с ней отношения, ни разлаживать, вообще не хочу иметь с ней никаких отношений!
- В душе ты можешь ненавидеть ее, как и она тебя, но поддерживать видимость дружеских отношений необходимо для твоей же безопасности. Давай я вас помирю. Не упирайся. Все равно же вам придется общаться по работе.
- Вы считаете, так надо?
- Да.
- Хорошо, мирите.
Вольфраму пришлось ради этого купить Кураре новый принтер, и она на радостях вновь подружилась с Селеной. Селена была счастлива избавлению от психологического пресса Цианиды и приобрести новую подругу в лице Козявкиной. Казалось, жизнь постепенно налаживается и начинается белая полоса в судьбе и бухгалтерии, и фирмы в целом. Но неожиданное событие разрушило не одну судьбу, исковеркало не одну душу и рассорило в итоге многих со многими.


XXII

Осень, которую так ждал Вольфрам и на которую он так надеялся, принесла одни разочарования и непреходящую тревогу. Грязные игры, затеянные Блэксоулом, не прекращались. Он нащупал слабую точку Вольфрама - Селену - и лупил по ней, как боксер, под разными углами: то свингом, то хуком слева, то крюком справа, то джебом, то аперкотом ниже пояса. Вольфрам предвидел многие удары и успевал прикрыться или уйти в глухую защиту. Ему не хотелось отвечать ударом на удар в надежде на то, что атакующий выдохнется и уйдет в свой угол. Так бы оно и случилось, если бы Мышьяк вдруг не отказал Вольфраму в поддержке: стукачество Блэксоула сделало свое дело. И настал роковой день - третье ноября, с которого начался отсчет жизненной катастрофы Вольфрама. В этот день Ниобий сообщил Вольфраму о Гафнии, возвращенной в бухгалтерию "Аргента" решением Мышьяка. Событие, означавшее переход от бокса к боям без правил.
Блэксоул ни словом не обмолвился Вольфраму о подготовленном исподтишка сюрпризе. Вольфрам поинтересовался у Краузе:
- Рихард, ты слышал новость о Гафнии?
- Да, мне сейчас сообщили. Это Блэксоул. Его работа.
- Да я и сам знаю, что Блэксоул. Ты как на это смотришь?
- Отрицательно. Мое правило: если человек уволен, обратно его не принимать.
- Может, возьмешь ее к себе?- пошутил Вольфрам.
- Нет, нет! Она мне не нужна.
- Мне она тоже не нужна. Что делать?
- Звони Мышьяку или поезжай к нему.
- Может, съездим на пару.
- Нет, ты сам. Я не хочу вмешиваться.
"Не хочет ссориться с Блэксоулом",- понял Вольфрам и зашел к Селене.
- Хочу тебя обрадовать,- весело начал он,- вторым пришествием Гафнии.
- О, ужас! Вы серьезно?
- Только что узнал.
- Вы же говорили, Мышьяк обещал отбиться от нее.
- Значит, не смог или не захотел.
- Поезжайте к нему. Поставьте вопрос ребром: я или Гафния?
- Это же детский сад. Я в такие игры не играю. Ты же меня знаешь.
- Вы не играете, зато другие играют. Все, отпад полный! Если Гафнию суют, значит здесь уже делать нечего. Попросите Мышьяка о другой работе, я с вами уйду.
- Придется ехать.
После обеда Вольфрам и Селена поехали в "Сириус": Вольфрам - переговорить с шефом, Селена - навестить маму.
- У меня есть вопросы,- сходу начал Вольфрам,- можно?
- Ну давай, что там у тебя?
- Гафнию можно остановить?
- За нее просил Левша. У них, видимо, какие-то отношения.
- Но вы же обещали!
- Я сначала отбился. Но Левша обратился к Ностракозу, и босс поручил мне трудоустроить эту - как ее? - Гафнию. Не могу же я отказать Ностракозу!
"Врет,- подумал Вольфрам.- Ностракоз и слыхом не слыхивал о Гафнии!" Мышьяк и сам понял, что соврал неубедительно, и добавил:
- И Блэкинсайд за нее ходатайствовал.
"Это ближе к правде,- отметил про себя Вольфрам.- Ладно, все понятно".
- И как она собирается работать, вернувшись такими окольными путями? Что, Левша не знает, что собой представляет Гафния?
- Ну, что поделаешь! Ну, снимите ее на видео, когда она с кем-то трахается, и передайте пленку Левше. Пусть посмотрит, за кого просил.
"Вот это да!- Вольфрам был ошеломлен.- И это говорит человек, интеллигентность которого казалась мне абсолютной!"
- Хорошо, пусть Гафния работает. Мышьяк, переведите меня на другую работу, в другую фирму.
- А что случилось?- наигранно удивился шеф.
- Ничего. Просто у нас с Блэксоулом что-то не клеится, не получается.
- А я думал, у вас там дружба, слаженная работа.
- Мы перестали понимать друг друга.
- Пока ничего нет, поэтому работай там. Если что-то появится, я буду иметь тебя в виду.
Зазвонил мобильный Мышьяка. На связи был Блэксоул, спросивший:
- К вам сейчас можно подъехать?
- Нет, давай попозже, я сам тебе перезвоню.
Вольфрам, уловив краем уха их разговор, обратился к шефу:
- Пусть приезжает. Давайте с вашим участием обсудим возникшие проблемы.
- Нет, не надо. Я сам поговорю с ним,- многозначительно сказал Мышьяк, давая понять, что аудиенция закончена.
Вольфрам, выйдя из кабинета шефа, поймал себя на чувстве, что рухнуло что-то важное, до этого разговора прикрытое туманом недомолвок и закулисной возни.
Только в машине Селена решилась спросить помрачневшего Вольфрама о результатах визита.
- Результат один: Мышьяк сдал меня.
- Как сдал? Предал, что ли?
- Да. Мне придется уйти. Я давно хотел этого, но не уходил, думал, я нужен шефу. А он меня продал...
- А насчет другой работы вы не спрашивали?
- Спрашивал. Он сказал, что пока ничего нет. Я решил уйти...
- А я?!- чуть ли не вскрикнула Селена.
- Ты поработай пока в "Аргенте". Как только я устроюсь куда-нибудь, заберу тебя...
- Я не хочу работать там одна. Меня же съедят! Вольфрам, умоляю, не оставляйте меня одну!
- Может, посидишь дома? Без денег не останешься. Я гарантирую.
- Не хочу я дома сидеть! Дома я сойду с ума. И потом, как я объясню мужу, откуда у меня деньги, если сижу дома?
- Тоже верно. Что же делать?
- Не уходите. Может, все наладится?
- Уже не наладится. Я не вижу никакой перспективы дальнейшей работы с Блэксоулом.
- Вы хотите бросить меня на съедение этим собакам?!
Селена паниковала. Ее паника передалась Вольфраму. Бросать ее он не хотел, но и оставаться в "Аргенте" было выше его сил. Фирма стала для него мертвой зоной, где оставался один-единственный живой человек - Селена. Ради нее, ради этого съежившегося от страха, хрупкого человечка с изуродованной аргентовцами душой Вольфрам решил вынести унижения и оскорбления, уготованные ему Блэксоуловской сворой и многоликим Мышьяком.
- Тогда сделаем так,- сказал он растерянной Селене.- Я постараюсь продержаться в фирме столько, сколько смогу. Уход мой в любом случае предрешен. А ты за это время должна показать себя так, чтобы все поняли, что без тебя не смогут обойтись. Особенно дави на программу "1С": ею, кроме тебя, в фирме никто не владеет. Это - твой козырь. Пока я буду в фирме, Блэксоул не посмеет тебя уволить.
- Неужели все так серьезно? Когда все это кончится?
- Все только начинается. Подлость и алчность - субстанции вечные, бесконечные и ненасытные. Поступим так. Сидишь тихо, выполняешь все поручения, вовремя приходишь на работу, вовремя уходишь и, главное, поражаешь всех примерным поведением.
- Чего им всем от меня надо? Что, они все такие чистые, одна я грязная?
- Они намного грязнее тебя, но их большинство. Да и Мышьяк к ним примкнул. Так что у нас шансов никаких.
- Как так случилось? За пять минут вдруг все стало по-другому. Все ведь думали, что Мышьяк за вас - горой, а на деле - пшик оказался. А вы его так расхваливали...
- Кто же мог предположить, что Мышьяк окажется не тем человеком, как я о нем думал.
- Вольфрам, может, все еще обойдется? Вы держитесь, а я буду вас поддерживать. Прорвемся, может быть?
- Надежда, как говорится, умирает последней. Надейся, Пулькин! Пока живет надежда, живешь и ты.

У Мышьяка вызвало подозрение, отчего вдруг Вольфрам добровольно попросил о переводе на другую работу: ведь с такой должности и из такой фирмы просто так не уходят. "Возможно, что-то натворил и хочет улизнуть",- подумал шеф и в тот же вечер вызвал к себе Блэксоула. В ходе разговора он, в сущности, дал директору карт-бланш против Вольфрама, который, так и не поняв, что времена чести и совести остались далеко позади, не обмолвился шефу ни словом о сотрясавших фирму скандалах. Блэксоул, заручившись иезуитскими рекомендациями и подсказками шефа, заблистал во всей своей каинно-иудной красе.

Весь ноябрь и половину декабря Вольфрам молча сносил уколы и тычки директора. И чем больше терпел Вольфрам, тем сильнее давил Блэксоул.
- Вы должны понять,- говорил он Сероводородовой,- здесь я директор, и вы подчиняетесь только мне. Вольфрам отныне вам не начальник. Будете себя правильно вести и выполнять все мои поручения, я вам с нового года зарплату повышу.
- Блэксоул, а разве есть источники? Вольфрам говорил, у вас все лимитировано.
- Мало ли что он говорит! Кто он такой?! Я здесь директор. Я - Блэксоул! Я сказал повышу, значит, повышу. Вон, хотя бы уволю эту Селенку, а ее зарплату добавлю к вашей.
- Спасибо, Блэксоул. Я оправдаю ваше доверие.
- Вы будете выполнять только мои поручения. Если Вольфрам что-то поручит, сразу сообщайте мне. Весь бардак в бухгалтерии устроил именно он. Он, оказывается, ничего не знает, хотя мне рекомендовали его как гениального финансиста. И всем в бухгалтерии скажите, чтобы без меня по его поручениям ничего не делали.
- Обязательно, Блэксоул. Можно, я запишу ваши слова, чтобы не забыть?
- Записывайте. А этой Козявкиной не доверяйте: она человек Вольфрама. Присматривайте за ней, чтобы чего не натворила.
- Я записываю: "Ко-зяв-кину взять под кон-тро-оль".
- Вот именно.- Блэксоул любил, когда ему угождали. Сероводородова пришлась очень кстати со своей готовностью без мыла от шиньона до каблуков проскользнуть в его гузное отверстие...

Вольфрама предали все. Держалась только Селена, несмотря на сильнейшее давление на нее. Со временем примкнула к врагам и Козявкина, на которую Вольфрам по своей наивности возлагал большие надежды. Он не знал жизненного девиза Козявкиной, звучавшего банально, но предельно актуально: своя рубашка ближе к телу.
Вольфрам испытывал сильнейший стресс. Депрессия и апатия ко всему происходящему вокруг него истощили его внутреннюю энергию, и силы стали покидать его. У него пропал аппетит, за один месяц он похудел на восемь килограммов. Осень 1999 года низвергла его в пропасть.

И эта осень мне не удалась...
Пора моих высоких вдохновений,
Ты изменять мне стала, ты сдалась
На милость зла и пагубных сомнений.
А были годы! Помнишь, из дождей
Слагали мы живительные песни,
Бродили по бульварам ворожей,
И жизнь казалась сказкой интересной?
А помнишь год, тот самый лучший год,
Когда под сенью северного сада
Мы отреклись от горя и невзгод
И наслаждались фугой листопада?
Или тот год, когда наперекор
Всему тому, что как-то нам мешало,
Мы тучи и ветра соединили в хор -
И оратория во весь сезон звучала?
А что ж теперь? Пейзаж твой вроде тот,
И вроде ливни те же, и бульвары,
И листопад... Но где былые чары,
Чему никто названья не найдет?!
Уж третий год твои сады и ветры
Мне реквием слагают и поют,-
И я, как дервиш, отмеряю метры
По слякоти в разрушенный приют.
Пора моих печальных вдохновений,
Сними с меня свой сумеречный сглаз,
Чтоб через год не произнес я пени:
И эта осень мне не удалась...

Вольфрам не обращался к Мышьяку, поскольку Мышьяк не интересовался им, ограничиваясь общением с оборзевшим Блэксоулом.
Сероводородова обладала такой же квалификацией, как Цианида, но превосходила ее по маразму и деспотизму. Не сумев разобраться ни с одним документом, она сумела уговорить Блэксоула оплатить работу приведенного ею аудитора. Но и аудитор не смог помочь справиться с общей неразберихой. Вольфрама всегда выводила из себя людская глупость, и разросшийся коллективный идиотизм временно вывел его из депрессии. Тринадцатого декабря он зашел к директору.
- Я не понимаю, что творится,- начал Вольфрам.
- А че творится?- нагло спросил Блэксоул.
- Давайте в открытую. Вы меня выживаете?
- С чего вы взяли? Никто вас не выживает.
- Но Сероводородова явно с вашей подачи меня начисто игнорирует.
- Ты кому это говоришь?!- вдруг, перейдя на "ты" и распальцевав ладонь правой руки, заорал Блэксоул.- Ты кто такой?! Я - Блэксоул! Пиши заявление! Если бы не Мышьяк, я бы тебя давно уволил!
Вольфрам впервые за все время работы увидел истинное лицо окончательно распоясавшегося, потерявшего человеческий облик директора. Великим напряжением воли он удержался, чтобы не звездануть Блэксоула промеж глаз лежавшей под рукой пепельницей.
- Давайте спокойно,- сказал он.- Я зашел по поводу Сероводородовой. Неужели вы не видите, что она не соответствует занимаемой должности? Я могу привести с десяток конкретных примеров в доказательство некомпетентности вашей новой любимицы.
- Это ниче не значит!- встал на защиту главбуха Блэксоул.- Если она не знает, вы подскажите, покажите, как правильно делать.
- Как я ей подскажу, если она ко мне не обращается, не заходит, и другим запрещает заходить ко мне. Это как понимать?
- Хорошо, я ей скажу, чтобы советовалась с вами.
- Ее надо увольнять. Подсовывая вам на подпись безграмотные документы, она же вас подставляет в первую очередь. Вы сейчас умышленно делаете все наперекор мне, но поймите, по большому счету вы вредите себе. Задумайтесь над этим.
- Я не могу каждый раз увольнять главбуха, когда вам это захочется. Вы навели бардак в бухгалтерии...
- Я навел?!
- Вы, а кто же еще! Если бы я не решил заменить главбуха, неизвестно до какого бардака вы довели бы фирму.
"Вон ты как повернул! Полтора года не давал мне уволить Цианиду и привести бухгалтерию в порядок, а теперь все валишь на меня?! Да как тебя земля носит?"- Вольфрам вдруг поймал себя на жгучем желании убить Блэксоула, раскроить ему череп, зарезать его, задушить его же собственными кишками... От этих жутких мыслей Вольфраму стало еще хуже. "Я сам превращаюсь здесь в монстра!- в отчаянии думал он.- Но Селена еще не упрочила свои позиции. Уходить сейчас, даже после таких оскорбительных слов, каких мне никто никогда не говорил за всю мою жизнь, я не имею морального права. Надо тянуть время. Но сил нет никаких. И обратиться не к кому. Мышьяк только играет, делает вид, что желает мне добра, а сам руководит травлей. Если бы братья знали, что он так легко сдает своих, акцию по моей компрометации они провели бы еще в начале 1998 года... А может, есть еще шанс вывести Мышьяка из заблуждения? Надо поговорить с ним. Может быть, шеф прозреет? Все посходили с ума. Скоро и меня доведут до дурдома". Вольфрам решил защищаться. Не ради себя, но ради Селены.
В "Сириусе" были в курсе разгоревшегося конфликта, и знающие Мышьяка люди в один голос заявили: будь Вольфрам сто раз прав, Мышьяк все равно встанет на сторону Блэксоула, ибо за ним стоит Ностракоз. Вольфрам и сам понимал это, но осознание собственной правоты позволяло ему надеяться на лучший исход, и он поехал к шефу.
- У тебя какие отношения с этой, дочерью Протактинии?- спросил Мышьяк с таким выражением лица, будто речь шла о чем-то отвратительном и непристойном.
- Теплые!
- А ты разве не знаешь, что на работе аморальничать нельзя?
- А с чего вы взяли, что я аморальничаю?
- Блэксоул утверждает, что ты увольняешь всех, потому что спишь с этой, Селеной, кажется.
"Что у них у всех с головой?- думал Вольфрам.- Неужели они все такие? Сколько грязи должно быть в человеке, чтобы считать себя кристально чистым?"
- Вы не допускаете отношений между мальчиками и девочками без постели? Если вы не верите мне, так и скажите!
- Верю!- вдруг сказал Мышьяк и стал расхаживать по кабинету с видом носителя всемирной морали.
- Просто к ней все приставали, проходу не давали, она обратилась ко мне за помощью. Вот мне и пришлось объявить ее моей девушкой, чтобы от нее отстали.
- А вот это ты сделал опрометчиво,- с умудренной интонацией произнес шеф.
- Почему это?- ошарашенно спросил Вольфрам.
- Ведь все же думают, раз замужняя женщина спит с тобой, значит, она должна переспать и с остальными.
"Ну и повороты у вас, Мышьяк!- Вольфрам обомлел.- Даже если кто-то с кем-то и спит, неужели это основание для всеобщего блуда? Чем дальше вглубь, тем гуще мрак... Да, шеф, вы меня удивили. Я даже предположить не мог, что вы любитель вторгаться в чужую личную жизнь и ковыряться в чужом грязном нижнем белье".
- Вольфрам,- Мышьяк прервал длительную паузу,- неужели ты думаешь, что Блэксоул делает там какие-то деньги?
"Разве я Вам об этом говорил?- молча возмутился Вольфрам.- Ну и дела! Значит, сам Блэксоул сыграл на опережение".
- У него же свой ресторан,- продолжал свою мысль Мышьяк.- Зачем ему еще и в "Аргенте" что-то брать?
- Мне нет дела до того, ворует Блэксоул или нет. Вы сами все понимаете. Но его деятельность баламутит коллектив. Люди стали неуправляемыми. Подражая дурному примеру директора, они практически не работают и нацелены только на собственный карман. Фирму сейчас даже отвлеченно нельзя назвать фирмой.
- Ну ладно,- сказал он,- я поговорю с Блэксоулом и все утрясу. Можешь быть спокоен.
- А может быть, вы пригласите его сюда и мы поговорим втроем?
- Нет, я сам с ним поговорю. Все будет нормально. Можешь идти.
- Да, чуть не забыл. Блэксоул с главбухом сейчас увлеклись передергиванием карт. Поэтому прошу вас прислать к нам ваших аудиторов. Пусть объективно изучат ситуацию и доложат вам.
- Хорошо, я пришлю аудиторов.
Как только Вольфрам вышел из кабинета, Мышьяк попросил приехать Блэксоула.
- Вольфрам говорит, он не трахал эту Селену,- начал шеф сразу по приезде клеветника
- Че он врет? Все знают, что они трахаются. Да эта Селенка б...ь же самая настоящая. Я знаю, с кем она перепихнулась. Я и сам отпраздновал ее пару раз.
- Ну, не знаю. Ты говоришь одно, Вольфрам говорит другое.
- Да че, он дурак, ваш Вольфрам? Из-за какой-то шалавы на всех кидается. Че он думает, она порядочная, что ли?
- Ну, трахните ее еще раз, запишите на видео и прокрутите пленку Вольфраму.
- Он говорит, что она "воздух" какой-то для него. Он че, меня за дурака держит?
- Я не знаю, что и сказать. Он говорит, что у тебя "крыша" поехала, что у тебя замашки Наполеона, мания величия...
- Че он говорит, этот ваш Вольфрам?! Вы лучше приезжайте в фирму и поговорите с работниками, они вам все расскажут, чем он занимается и хотят ли работать с ним и с этой сучкой. Он вообще обнаглел! Вы поговорите с коллективом...
- Хорошо, завтра подъеду.
- И пусть он забирает свою шалаву и уходит. Пусть оба уходят.
- Зачем оба?- Мышьяк цинично улыбнулся.- Эту Селенку оставим вам. Уберем одного Вольфрама. Что-то он себя слишком чистым и правильным выставляет. Покажем ему "воздух". Если он трахает ее, должен поделиться с другими. А если не трахает, то не должен вести себя, как собака на сене: ни себе и не другим. Поэтому разведем их по разным углам. А, как идея? Сам с нею расслабишься, ребята пусть поразвлекаются. Она будет в вашем полном распоряжении. Вольфрам уже не сможет мешать вам: я нейтрализую его. Пусть помучается. Если уж давить человека, то самое лучшее - моральное давление. А если они уйдут вместе, им же будет хорошо. А мы не должны этого допустить. Ты меня понял?
"Какая же ты сволочь, Мышьяк!- мысленно поразился Блэксоул.- Этот идиот Вольфрам полностью же был на твоей стороне! Дурак Вольфрам! Нашел, кому верить. Но я воспользуюсь гнилостью Мышьяка и уберу Вольфрама. Тогда у Мышьяка в фирме уже не будет надежного человека. Сначала решим этот вопрос, а дальше посмотрим".

С утра двадцать четвертого декабря он в авральном порядке вызывал к себе в кабинет работников фирмы по одному и каждому дал установку, чтобы с Вольфрамом больше не общались и не выполняли его поручений, потому как его вопрос уже решен. На расспросы Блэксоул отвечал: Вольфрам копает под него и хочет занять его директорское кресло, а если Вольфрам станет директором, всех поувольняет. Запуганные жулики сплотились вокруг своего трясущегося от страха вожака.
Вольфрам в тот день, собравшись с силами, приехал на работу к десяти часам. С ним никто не здоровался, все отворачивали от него глаза. "Началась открытая травля",- подумал он, отпирая ключом дверь своего кабинета. Телефон зазвонил одновременно с приближением Вольфрама к своему креслу. В трубке послышался голос Мышьяка:
- Ну как там у вас дела?
- Отлично! Меня обложили флажками!
Мышьяк наслаждался собственной подставой.
- Ну, вот видишь,- очень нежно сказал он,- может, ты в отпуск пока уйдешь? А за это время все забудется, зарубцуется...
- У меня же годовой отчет на носу. Я же должен отчитаться перед Венцлером.
- А когда ты сдашь отчет?
- В середине января.
- Ну, хорошо,- сказал шеф, что-то прокручивая в уме.
"Буду держаться,- подбадривал себя Вольфрам.- Посмотрим, какую подлость они еще выкинут. А может, не так все плохо? Может, шеф еще прозреет и поймет, как его объегорили? В любом случае надо тянуть время. Если уйду, на меня навешают столько, что потом не отмоешься".
В понедельник, двадцать седьмого декабря в фирму прибыли аудиторы от Мышьяка. Вольфрам было обрадовался, но когда они начали копать под него, он уже в который раз восхитился двойной игрой шефа.

Тридцатого декабря Вольфрам решил сделать последнюю попытку открыть глаза Мышьяку. Безразлично слушавший Вольфрама, шеф испуганно встрепенулся, когда услышал о намерении братьев отстранить его от "Аргента". Дрожащим голосом он промямлил:
- Я открывал фирму, создавал ее, столько переговоров провел, а они меня отстранить захотели...- Он уперся взглядом в стену и несколько минут молча размышлял о чем-то.
Вольфрам пожалел, что напугал шефа, но отступать было некуда, и он прервал паузу:
- Пока я там, они не смогут реализовать свой замысел... А вот почему вы устроили мне травлю, я не могу понять. Вы говорили, чтобы я не лез в цех - я не лез. А теперь вы во всем обвиняете меня, вешаете на меня всех собак! Мы что, живем в королевстве кривых зеркал?!
- Блэксоул - человек Ностракоза, а ты - от меня. Поэтому виноватым придется быть тебе. Я не могу уволить Блэксоула: его назначил Ностракоз.
- Вы умышленно все выворачиваете? Я говорю о том, что Блэксоул перешел все допустимые границы. Я хотел дать ему по морде - вы запретили мне. Сами дать не можете. Пусть в таком случае Ностракоз поставит на место этого зарвавшегося милого человека,- не унимался Вольфрам, стараясь пробить стену умышленного непонимания.
- Ты хочешь, чтобы мне попало?
- А вам-то за что?
- Ностракоз мне скажет: ты куда смотрел, когда у тебя под носом воровали?
- Ну что, мне ехать самому? Кто-то же должен положить конец волюнтаризму братьев. Они ведут себя так, будто Ностракоз выдал им лицензию на беспредел. Понимаете, вор - это человек, крадущий у посторонних людей; а когда он ворует у своих - это крыса. А крыс положено уничтожать.
- Ты что, хочешь поссорить меня с братьями? У них же клан...
- Мне какое дело до их клана?
- Тебе дела нет, а у меня могут быть проблемы.
"Странная логика,- подумал Вольфрам, жалея шефа за трусость.- По крайней мере, хоть один раз за последние два месяца я услышал от него что-то похожее на правду. Его можно понять. Братья - люди очень грязные, а шеф без поддержки Ностракоза мало что может. Если они накапают на него Ностракозу, он не удержится в Катании. И тогда прощай текущий в карман денежный ручей. Но почему из-за их карманов и страха друг перед другом я должен быть оклеветан и затравлен?!"
- Э, не хочу я этим заниматься,- неожиданно сказал шеф.- Ваши внутренние разборки разводите сами. Блэксоул заявил мне: выбирайте - я или он.
- Вот это да!...
- Там и коллектив против тебя...
- Это Блэксоул всех обработал. Ему глубоко наплевать на этот коллектив, но сейчас он этим коллективом прикрывается. Вы бы хоть поговорили с людьми...
- Зачем мне это надо? Не хочу я ни с кем разбираться...
"Он не хочет мира",- понял Вольфрам и, уходя, сказал:
- Я слышал, Блэксоул намеревается провести сокращение. Так вот, скажите ему, у него ничего не выйдет с этой затеей.
Вольфрам имел в виду слухи о секретно готовящемся сокращении Селены. И дал себе слово, если такой приказ появится, он набьет Блэксоулу морду, несмотря ни на что. Мышьяк же понял слова о сокращении на свой лад: "Ага, вот, значит, чего он опасается",- смекнул он и, следуя своему природному двурушничеству, ласково порекомендовал Блэксоулу подвести Вольфрама под коварное сокращение.

Издевательства над Вольфрамом длились весь январь и февраль. Он, хоть и был изолирован и отключен от работы, приезжал в фирму ради Селены и по ее просьбе, каждый раз получая плевки то от Блэксоула, то от его секретарши Кубиры, то от Сероводородовой, то от Курары, то от Козявкиной. Достойно по отношению к Вольфраму вела себя лишь Платиния. Гафния же злорадствовала больше всех, заявив: "Ну как, Вольфрам, облили вас грязью? Теперь попробуйте, отмойтесь!"
В конце февраля усилилось давление на Селену. Сотрудницы стращали ее угрозой увольнения, если она не прекратит общение с Вольфрамом.
- Если Блэксоул узнает, что ты передаешь информацию Вольфраму, тебе не продержаться здесь и минуты. Думай о себе. Зачем тебе этот Вольфрам? Ты что, не понимаешь, чем твои разговоры с ним могут закончиться для тебя? Он же враг Блэксоулу. Одумайся, девочка!
И Селена "одумалась".
- Вам, оказывается, от меня только информация нужна! Вы меня используете в своих целях!- зомбированно твердила она.
- Какая информация? Ты в своем уме?! Кто тебе это внушил? Здесь разве есть хоть один человек, более информированный, чем я? Что ты знаешь такого, чего не знаю я?
- Все равно больше не звоните мне! Я устала! Я не хочу вас знать! Оставьте меня в покое!
- Пулькин, успокойся! Кто тебя так обработал, кто так запугал?
- Никто! Я сама сделала свои выводы. Я ошиблась с вами... Не приезжайте больше!
- Ты же сама просила меня приезжать!
- А теперь я не хочу, чтобы вы приезжали! Не приезжайте и не звоните мне!
"Вот и ты предала меня,- думал Вольфрам, чувствуя опустошение.- Если и ты отвернулась от меня, значит, в механизме этого мира что-то серьезно барахлит. Хотя, может быть, ты поступила правильно. Возможно, тебе будет спокойнее без меня. Что ж, живи, Пулькин, без меня! Главное, они приняли тебя за свою, и увольнение тебе уже не грозит".

Бушует море, ветер свищет,
И мрак, и тьма, лишь молний луч
Кардиограммой в небе рыщет,
Как будто ищет края туч.
Кипит стихия, нет лазури,
И волны бьются, как враги...
И вдруг доносится из бури
Девичий голос: Помо-ги-и!
И я бросаюсь в ад кипучий,
Плыву во мраке наугад.
А надо мной - чернее тучи;
А подо мной - ужасней ад.
Плыву неясной волей свыше;
Валы - огромней и грубей.
"Эй, дева, где ты? Я не слышу
Тебя средь вздыбленных зыбей!"
Плыву, плыву... слабею мыслью,
Что для меня уж нет земли...
А мимо проплывают крысы,
Вдали же тонут корабли...
Вдруг снова голос где-то рядом:
Я здесь! я здесь! тону! спаси!
Держись!- кричу,- тонуть не надо!-
И к ней стремглав что было сил;
Ее за волосы хватаю,
И с нею к берегу плыву...
И мнится мне, что деву знаю,
Что с ней знаком я наяву.
Уж близок берег - вот он, вот он!
Толкаю девушку вперед,
А сам я, подвигом измотан,
Глотаю пену бурных вод,
И молча шлю молитвы выси
И уверяю: долг - верну...
Но что за бред!- Садятся крысы
На спину мне и... я тону...
Захлебываюсь, утопаю...
Закрысен, выплыть не могу...
И в смертный миг благословляю
Спасенную на берегу...

По иронии судьбы за день до отречения Селены от Вольфрама он уговаривал Мышьяка перевести ее в "Сириус".
- Возьмите Селену в бухгалтерию, пусть помогает маме. Ваша фирма только выиграет от такого работника. И вам это ни во что не обойдется: я сам буду платить ей зарплату.
- Ты хочешь подвести меня под топор?
- Каким образом?
- Если я возьму сюда на работу молодую, стройную, высокую девушку, да еще к тому же блондинку, меня же Актиния со свету сживет.
"Ну и отговорки же у вас, Мышьяк!"- сокрушился тогда Вольфрам, еще больше утвердившись в мысли, что шеф играет в одни ворота и что уже нет смысла бороться за справедливость. Он отправил в "Аргент" заявление об увольнении по собственному желанию с первого марта 2000 года. Теперь он полностью сосредоточился на своей депрессии. По исторически сложившейся в подобных ситуациях традиции он запил. Пил не часто, но обильно, до душевной анестезии. Но мозг не отключался: он прокручивал события, лица, слова, клевету, предательство, подлость, несправедливость, изгнание... Вольфрам искал выход, блуждая, как младенец, в потемках. И вдруг его прорвало. Стихотворения рождались одно за другим. Лавину поэзии невозможно было остановить. Бывало, в один день он писал до четырех-пяти "шедевров", и к середине апреля их количество превысило сотню. Стихотворение "Изгой" стояло во главе списка.

Где же источник живительной влаги?-
Сил бы набраться, глотнуть бы воды...
Изгнан и предан, бездомным бродягой,
Сирым брожу по пустыне беды.
Жадно впиваюсь я жаждой в бездонный,
В этот гнетущий, безжалостный зной...
Мрачно безмолвствует город бетонный:
Он - неприступен, он - брезгует мной.
Слепну... немею... оглох... задыхаюсь...
Кто бы помог, поддержал... Никого!
О, мир людей роковой! Отрекаюсь
И от тебя, и от зла твоего!
Брошен, отвергнут и другом последним,
Верой последней - любовью Твоей...
Все в этом мире - безумные бредни
Лживых, коварных, преступных страстей!
Скоро ль конец этой горестной саге?!
Падаю в обморок... чую гробы...
Где же источник живительной влаги?!
Сил бы набраться, и - прочь от судьбы!

Вольфрам остался один. У него не было друзей, потому что те, кто когда-то были его друзьями, предали его в различных житейских передрягах, а он не мог простить предательства. У него не было подруг, потому что они всегда покидали его по не зависящим от него обстоятельствам. У него не было учителя, потому что тот, кого он считал своим наставником, оказался всего лишь гнидой и сам нуждался в духовном отце, хотя и не осознавал этого. Излить душу было некому. Человек время от времени нуждается в этом, и Вольфрам белой завистью завидовал тем, кому было кому излиться как в могилу. Лишь чистый лист бумаги испокон веков служит поэтам безмолвным и безответным объектом душевных излияний.

И опять я, как встарь, одинок.
И дождливы, и сумрачны дни.
И опять от тебя я далек.
И погасли на небе огни.
И печаль, и тоска, и хандра.
И на сердце и холод, и мрак.
Доживу ли, мой друг, до утра,
До рассветного лая собак?
Я лелею надежду в груди,
И колдую, себе вопреки,
Что услышу сквозь боль и дожди
Так знакомые слуху шаги;
Распахнется тяжелая дверь,
И я ринусь навстречу судьбе,
Как на волю отпущенный зверь,
Буду бурно ласкаться к тебе;
И, в твои упадая глаза,
Задыхаясь от счастья, скажу:
"Как прекрасна на небе гроза!
Я ее для тебя ворожу!"
Ты задумчиво-робко вздохнешь,
К моему прикоснешься челу,
Поцелуешь меня и... уйдешь
В эту серую зыбкую мглу.
И опять я останусь один.
Будут сумрачны новые дни.
И опять гильотины гардин
Мне погасят на небе огни ...


XXIII

Четырнадцатого апреля в десять часов утра секретарша Мышьяка Рения сообщила Вольфраму, что в половине двенадцатого его ждет шеф. Разговор с шефом был удивительно коротким и, в отличие от их последних диалогов, поразительно мужским.
- Ты слишком долго не работал,- сказал Мышьяк,- вот тебе контракт, приступай к его исполнению. Будешь теперь при мне.
"Что произошло?- думал Вольфрам.- То меня "поливали", как бабы, со всех сторон, то вдруг такое благородство. Неужели шеф прозрел?"
Однако шеф не прозрел. Мышьяку доставляло садистское удовольствие держать Вольфрама при себе в постоянном напряжении, вызывать его раздражение и муки, периодически сбрасывая на него все новые бредовые обвинения Блэксоула.
- Я понимаю, вы следовали интересам конъюнктуры. Но почему вы травили меня?- спрашивал Вольфрам.
- Ты вообще конфликтный человек. Там, где ты, всегда конфликт.
- Назовите мне хоть один случай, где бы я был зачинателем конфликта. Всегда и везде лезут ко мне. Если я и отвечаю, то только на третий раз: первые два раза я списываю на глупость оппонента. Мне плюнут в лицо, а я должен сидеть и молчать, так, по-вашему? Я обошел все волчьи ямы, выкопанные для меня Блэксоулом, ни разу ни вас, ни его не подставил, делал вид, что ничего не происходит. А вы меня огульно обвиняете в конфликтности. Вы поступили со мной несправедливо.
- О, чего захотел! Справедливости!
Вольфрам уже отказывался признавать в Мышьяке светлый ум, трезвую логику и чистую душу, утешая себя лишь мыслью: "Хорошо, что шеф не судья: сколько невинных людей он подвел бы под вышку, преследуя свою ничтожную выгоду". После каждой беседы с ним Вольфрам уходил с новым осадком в душе.

Постоянной работы не было. Вольфрам извелся от своего подвешенного состояния.
- Дайте мне какой-нибудь самостоятельный участок работы, и я превращу его в образцовый,- говорил он Мышьяку.
- Может, займешься контрольно-аналитической деятельностью с охватом всех наших фирм?- предложил шеф.
- Пусть кто-нибудь другой займется этим.
- Почему?
- Я привык работать на совесть, поэтому, если обнаружу воровство, молчать не стану. А вы прекрасно знаете, воруют везде. Зачем мне плодить себе врагов? Тем более, все равно ничего не изменится.
- Но у нас нет другой такой головы, как у тебя. И Йорген об этом мне не раз говорил.
- Нет, нет, не надо. То, что случилось в "Аргенте", меня кое-чему научило. Я мешал коллективному воровству. Поэтому на меня все и накинулись.
- Ну-у... воруют... с этим ничего не поделаешь. Но нам важен твой взгляд на финансовую политику наших фирм...
- Нет, лучше увольте меня сразу!

Вольфрам продолжал писать стихи - единственный способ хоть на несколько минут ослабить мучительное самокопание.

Если мир непонятен и грозен
Для твоих неиспорченных дум,
Ты уйди в отдаленье к березам
И послушай их благостный шум.
Ты прислушайся к музыке ветра,
Ты прислушайся к песне берез -
И погрузишься в тайные недра
До тебя не изведанных грез.
И навеется сладость покоя
На несчастную душу твою.
Ты увидишь цветенье левкоя
И амброзий в далеком краю.
И в просторы красивой нирваны
Ты войдешь под березовый шум,
И прекрасные звездные страны
Станут темой медлительных дум.
И откроются вешние тайны,
Прояснится и мир, и душа,
И березовой роще хрустальной
Ты поклонишься, новью дыша.

В середине сентября Протактиния проговорилась о предстоящем отъезде Селены в Россию. Удар был настолько сильным и болезненным, что Вольфрам на несколько дней потерял ориентацию в пространстве и времени. Любимая, доведшая его до катастрофы, покидала его инкогнито, без предупреждения, без желания попрощаться, словно он никогда ничего не значил в ее жизни, бросала его сокрушительно и навсегда. Вольфрам был не в силах укротить свое желание, свою потребность, свою жажду увидеть Селену, которую терял навсегда. Он помчался в "Аргент", на мгновение забыв свой зарок не переступать порога фирмы, пока в ней директорствует Блэксоул. Но, подъехав к зданию фирмы, Вольфрам почувствовал непреодолимое отвращение и попросил водителя вызвать Селену на улицу. Она вышла, он бросился к ней, но встретил взгляд-перегородку и остановился, осекшись в своих самых искренних, самых нежных, самых сумасбродных, самых бурных чувствах и намерениях.
- Здрасьте,- холодно поздоровалась она.
- Здравствуй,- произнес он.- Я вчера вечером узнал...
- Да, решила уехать,- с тем же морозцем в голосе сказала она.
- Я испугался от одной мысли, что больше никогда тебя не увижу. Поедем куда-нибудь, посидим, поговорим напоследок.
- Я не могу. Зря вы сюда приехали. Вас здесь считают врагом. Здесь все поливают вас на чем свет стоит, а Курара усердствует напропалую.
- Она и при мне усердствовала. А теперь ей сам Бог велел. Пускай, мне уже хуже не будет. Ну что мы стоим здесь? Поехали.
- Если меня увидят с вами, начнется такая возня! Они уже покосились на меня, когда вошел ваш водитель. А если я еще поеду с вами - съедят заживо.
- Так ты же уезжаешь! Какая тебе разница, косятся они или не косятся?
- Здесь никто не знает о моем отъезде. После моей мамы, вы второй, кто знает про это. А я хочу спокойно доработать до отъезда.
- А когда ты уезжаешь?
- Ждем визу. Может, уже в начале октября улечу отсюда, из этого говнюшника.
- Какую визу?! Ведь с Россией у нас безвизовый режим!
- Сказали, нужна виза.
"Может, что-то изменилось",- удивился Вольфрам, но не стал обострять на этом внимание.
- Неужели ты не уделишь мне хотя бы несколько минут?
- Только не здесь. Вы поезжайте, а я после обеда сама приеду в "Сириус", там и поговорим.
- Хорошо...- Вольфрам не успел закончить фразу, как Селена повернулась к нему спиной и быстрым солдатским шагом удалилась.
Печальными глазами он проводил ее до тонированных стекол вестибюля, за которыми она, не обернувшись, исчезла. "Изменилась девочка,- отметил Вольфрам.- Прежде, когда выходила из моего кабинета, всегда оборачивалась, чтобы узнать, смотрю я ей вслед или нет. У нее даже попка не колыхается, как прежде. А раньше, когда я был при должности, эта попка дразнила и завораживала мой взор".
Ни после обеда, ни на следующий день, ни через неделю Селена так и не появилась в "Сириусе". На вопросы Протактиния отвечала уклончиво и расплывчато. "Она не хочет рисковать",- предположил Вольфрам и вынужденно смирился с судьбой. Селена действительно не хотела рисковать: ее приезд в "Сириус", да еще к Вольфраму неизбежно стал бы известен Мышьяку, на порядочность которого она уже не надеялась. Еще во времена травли она говорила Вольфраму: "Зря вы верите Мышьяку: он вас "кинет".
И эта осень поэту не удалась. Он был подавлен невозможностью увидеться с Селеной, хотя она все еще была в городе. В городе, где царили теперь пустыня и пустота.

В декабре Вольфрам, зайдя к Протактинии по какому-то делу, мимоходом спросил ее:
- Как там Селена поживает? Ее не обижают в "Аргенте"? Что-то давно о ней ничего не слышно.
- По секрету скажу, только ты никому не говори,- Протактиния в общении с Вольфрамом часто переходила с "вы" на "ты" и обратно.- Она уехала...
- Когда?!- Вольфрам чуть не закричал.
- Три дня назад...
- И вы мне ничего не сказали?!
- Она просила никому не говорить... Тебе тем более...
- Почему? Я что, враг ей?
- Она боялась, что ты примчишься в аэропорт...
- Все думают обо мне все, что угодно, только не то, что я представляю собой в действительности! Но попрощаться-то она могла?! Просто сказать "до свидания" и все, мне больше ничего не нужно было.
- Я ей говорила, может, скажем тебе, а она покачала головой, мол, нет. Что я еще могла?
- А почему такая секретность?
- Секрет в том, что они уехали не в Россию, а в Бельгию.
- О, Великий и Всемогущий! Куда вы сказали?
- В Бельгию.
- А как они визу сделали? Бельгия же закрылась для иммигрантов.
- Они полетели через Грецию.
- Вот всего ожидал от Селены, но такого!
- Им одна тетка сделала туристическую шенгенскую визу в Грецию, а оттуда они должны переправиться в Бельгию и пойти в полицию сдаваться, чтобы их оставили в стране как беженцев.
- Ничего у них не выйдет. Уже почти год как Бельгия официально объявила себя переполненной. Вы разве телевизор не смотрите?
- Нет. Но тетка же сказала, там принимают всех.
- "Кинула" вас ваша тетка. Если бы не секретничали, я бы подсказал. Нашли бы другой вариант.
- Неужели не примут?
- Не хочу вас расстраивать, но их выдворят обратно в Грецию, туда, посольство чьей страны выдало визу.
В итоге так и случилось. Селена, ее муж и их пятилетняя дочь были депортированы в Грецию. Там они полгода тайно работали в частной гостинице, а после нелегально через Италию, Швейцарию и Германию перебрались во Францию, где и добились статуса беженцев и вида на жительство. Дальнейшая судьба Селены выпала из поля зрения Вольфрама. Он лишь послал вослед вечной разлуке, вдогонку умершей в мучительной агонии любви единственное, что еще оставалось в его власти - стихи.

Ты не сказала "До свидания"
Тому, кто "Здравствуй" заслужил,
Кто самого себя вложил
В тобой рожденные страдания.
Ступая радостно на трап,
Входя во чрево самолета,
Во время дальнего полета,
При свете ярком чуждых ламп,
Какие мысли отгоняла ты,
Гнала какие чувства прочь,
И что смогла ты превозмочь
Вразрез порывам нервной памяти?
Нет, ты не вспомнила его
Ни до, ни после приземления:
Тобой владели обольщения
Страны, построившей "Арго".
И вот когда твои блуждания
Тебя в эдем не привели,
Произнеси с чужой земли
Не сказанное "До свидания";
И он услышит и простит
Твой дух, подверженный мытарству,
И в миг, когда ты скажешь "Здравствуй",
Он боль свою угомонит.

"Оплеван, оболган, оклеветан, предан, изгнан, брошен,- перечислял расплющенный судьбою Вольфрам свои достижения по жизни.- Надо или повеситься, или уйти от Мышьяка и начать все с нуля. Шеф будет "кидать" постоянно, он так устроен. Я никогда не чувствовал себя таким неуверенным. Шеф боится всего и заражает этим чувством окружающих. Если даже Висмут, этот верный помощник шефа и честный трудяга, ежедневно с подспудным страхом ждет увольнения в любую минуту, если он, уже более восьми лет преданно работающий на шефа, вздрагивает при каждом его вызове к себе в кабинет, опасаясь услышать "отвальную" речь, что должен чувствовать я, уже не раз обманутый и проданный Мышьяком? Кто-то мне говорил, что он недолюбливает представителей местной национальности, считая их недоумками. Не помню кто, но, по всей видимости, он был прав. Но самая плохая черта шефа - страсть к унижению своих подчиненных перед посторонними людьми, рисуясь перед которыми, он ставит своих работников в положение ничтожеств и рабов. Неужели он, да и братья, не понимают, что превращая людей в тварей, они сами становятся первыми среди них, олицетворяют собой королей подонков и подлецов? Я стремился создать команду свободно и нестандартно мыслящих профессионалов, но, оказалось, что это никому не нужно. Мне надо уйти. Но куда?"

Печальные мысли не покидали его, даже несмотря на неожиданно появившееся чувство необъяснимой внутренней тяги к помощнице Протактинии Озонии - молодой девушке, обладавшей необычной и яркой красотой. У нее были длинные каштановые вьющиеся волосы и тонкие стройные длинные ноги. Опустошенное сердце и неприкаянная душа поэта сами указали ему на Озонию, чьи большие глубокие с оттенком грусти глаза и открытое и ясное лицо располагали к откровенности и созерцанию. В порыве страсти и любви ее можно было бы возвести в ранг совершенства. Но Вольфрама настораживали еле заметные штрихи в движении губ, указывавшие на скрытую жесткость характера, и угловато-механистические жесты рук, свидетельствовавшие о скрытой нервозности и болезненной слабости. Было в Озонии что-то от поэзии Блока, какая-то чарующая тайна, уносящая мысли впечатлительных кавалеров куда-то далеко, далеко за облака.
Наученный горьким опытом, Вольфрам решил присмотреться к Озонии, не проявляя своих чувств так явно, как это было в случае с Селеной. И чем больше он наблюдал за ней, тем больше сочинял стихов, создавая свой собственный, придуманный образ ее. Он придумал себе Озонию раскрепощенной и позволяющей ему все, даже шутливо-фривольную поэзию.

О, если б я увидеть мог
Тебя без этих одеяний,
Я бы под натиском страданий
От вожделенья изнемог!
Но - слава Богу! - ты одета,
И я держу себя в руках,
И лишь тайком вздыхаю: "Ах!
Зачем дана мне суть поэта?!
Зачем при виде ног твоих
Во мне бурлит воображенье?
Зачем грудей твоих движенье
Мне прерывает ровный дых?
Не лучше ль мне ослепнуть резко
И не испытывать судьбу,
И наложить на пыл табу
Путем трагичного бурлеска?!"
О, тонкий стан! О, стройность ног!
О, все, что скрыто под одеждой!
Я не сомкнул бы скромно вежды,
Когда б твой "стыд" увидеть мог!

Озония с улыбкой принимала "шедевры" Вольфрама, но никаких отзывов о них не давала и не комментировала их. Она была мила с ним так же, как и с другими, порхающими вокруг нее поклонниками. Каждый пытался добиться ее близости, но она стойко и упорно держала оборону, разрушая и отбивая и лобовую атаку, и обходы с флангов, и заходы с тыла, а подкопы она чуяла так же, как и Пушкинский Пророк, внимавший "гад морских подводный ход". Вольфрам не ведал, что мысли Озонии находились далеко за пределами не только "Сириуса", но и Катании, и даже Евразии. Несмотря на многочисленные фиаско, он все же мечтал о близком человеке. И ему показалось, что именно Озония могла бы стать ему другом, подругой и всем остальным. Но он не решался заговорить с ней об этом. Его воля была на грани паралича. Он слишком близко принимал к сердцу человеческую подлость, предательство, ложь, переживал по любому пустяку, на который не обращали внимания люди с более упрощенным устройством психики и ума. Озония казалась ему очень даже неглупой девушкой, хотя некоторые ее фразы настораживали его своей категоричностью. Но все сомнения исчезали, когда взору Вольфрама представала ее полусеменящая походка, воплотившаяся в "Коридорную песню".

Ты прошла по коридору,
Ножки скрыв под юбку длинную.
Моему хмельному взору
Ты предстала вся невинною.
Ах, испорчен я стихами,
Или мнится мне волшебное:
Ты - окутана мехами,
Я ж - рифмую непотребное?
Ай-да плечи! Что за плечи!
Где найду я аллегорию?
Пред иконой плачут свечи,
Предвещая мне агонию.
А в глазах печаль такая,
Будто просится в объятия.
Я все время намекаю,
Но в ответ - одни невнятия.
Ой, красавица-девица!
Что-то есть в тебе небесное.
Разве можно надивиться
На божественно-телесное?!
Все так чувственно и льдово,
Хоть кипи, хоть - в стынь мерзлотную!
Мне становится бедово,
Коли вижу подноготную.
Обезумевшему взору
Повтори походку дивную
И пройдись по коридору,
Ножки спрятав в юбку длинную!

Песнопения продолжались бы бесконечно, если б в один из дней не стало известно, что Озония готовится к перелету в Сан-Франциско к жениху, с которым была знакома сто лет, с которым уже два года тайно переписывалась по интернету и за которого давно решила выйти замуж. "Мне осталась одна забава: пальцы в рот - да веселый сви-и-и-ист",- само собой в памяти Вольфрама всплыло отчаяние Сереги Есенина, пронзительно и проникновенно удвоенное голосом Саши Малинина.

Четвертого апреля 2001 года Вольфрам, разбитый последней несбывшейся мечтой, сидел в бесплодном раздумии о своей неудавшейся жизни, когда к нему в кабинет заглянул Мышьяк.
- Будь здесь. В половине первого поедем в одно место,- сказал он и исчез так же мгновенно, как и появился.
Глаза шефа и интонация, с которой он произнес слова "поедем в одно место", подсказали Вольфраму, что в "одном месте" будет и Блэксоул. "Чего хочет шеф?- пустился в анализ Вольфрам.- Устроить взаимные смотрины врагов? Или он опять затеял какую-то игру? Зачем это ему надо? Ведь сейчас тишь да гладь, живем спокойно и не мешаем друг другу. Зачем снова мутить воду?"
По дороге Мышьяк рассказал Вольфраму о цели поездки. Один из партнеров Ностракоза решил выйти из бизнеса и получить свою долю по фирме "Ариадна". Вольфрам должен был провести оценку роскошного здания фирмы и рассчитать и определить долю каждого учредителя. Когда подъехали к зданию, Мышьяк сказал:
- Пока не будем входить. Подождем здесь. Блэксоул должен подойти.
"Интуиция меня не подвела",- заметил про себя Вольфрам и спросил шефа:
- А он по какому поводу?
- Подвал здания Ностракоз отдает братьям под ресторан. Блэксоул с дизайнером сейчас спустятся туда, чтобы составить проект.
- А кто будет вести все остальное? Или директор останется?
- Ступштейн уйдет. Мне поручено переоформить здание и осуществлять общий контроль за деятельностью "Ариадны".
- Тогда давайте я сюда перейду.
- Ностракоз сказал, у него уже есть человек, который займется управлением "Ариадной" и супермаркетом "Празеодим", то есть будет единый менеджмент. А ресторан братья будут вести самостоятельно.
Подошел Блэксоул, поздоровался с Мышьяком и бросился было с объятиями к Вольфраму, но тот, помня о былом, холодно протянул руку для рукопожатия, уничтожив в зародыше лицемерный порыв своего гонителя. Мышьяк и Блэксоул как-то сразу сникли. От их тандема Вольфрам уже не ожидал ничего хорошего, поэтому решил держаться мирно, если и не дружелюбно. Молча поднялись к Ступштейну, также поникшему от известия о кончине своего директорского статуса. Блэксоул надеялся наладить отношения с Вольфрамом, но не встретив в нем былой толерантности, вскоре удалился. Спустя пять минут уехал и Мышьяк, оставив Вольфрама изучать документацию "Ариадны".
В понедельник девятого апреля Вольфрам положил на стол шефа результаты своей аналитической работы. Шеф остался доволен.


XXIV

Озония сидела за компьютером и гоняла шарики в игре "Lines".
- Когда в Америку-то?- спросил Вольфрам.
- Жду приглашения, чтобы оформить визу.
- Ты - контрабандистка!
- Ой, что вы пугаете меня? Что я такого сделала? Я еще с места не тронулась?
- Ты, вывозя с территории Катании себя, контрабандируешь красоту!
- Ну и ну, Вольфрам! Только поэты умеют делать такие комплименты.
- Я не комплиментирую! Я рыдаю душой. Как тебе не стыдно? На кого ты нас бросаешь?
- Ну, не смущайте меня, Вольфрам...
- Если все красивое уедет отсюда, на что я положу глаз? Смотреть же будет не на кого! Я не говорю уже о романтическом созерцании.
- Ой, насозерцаетесь еще! Я еще как минимум месяц буду здесь.
- Перед ослеплением не насмотришься... Я вчера изучал атлас. Нашел город святого Франциска. Он как раз на берегу Тихого океана. У меня к тебе будет просьба. Я вряд ли когда-нибудь туда попаду, поэтому прошу тебя, передай ему привет от меня.
- Кому?- удивилась Озония.
- Тихому океану.
- Ну и просьба у вас! Хорошо, обязательно передам.
- Заранее благодарю. Чуть не забыл. Тут у меня новый "шедевр" для тебя.
- Опять? Вы так часто пишете. Наверное, у вас сейчас период вдохновения,- сказала Озония, разворачивая лист сложенной вчетверо бумаги.
- Не буду мешать тебе наслаждаться моей жестокой поэзией,- сказал Вольфрам и ушел в свой кабинет.
Она направила взор своих красивых карих глаз на возвышающие ее рифмованные строки.

Ты так похожа на икону
С Пречистой Девою - точь-в-точь,
Что не противлюсь я поклону
И поклоняться я не прочь.
Но ты нуждаешься ли в этом?
Быть может, я тебе смешон,
Когда робеющим поэтом
К тебе являюсь на поклон?
Пусть будет так! Не я последний,
Кто осенил себя крестом
И на коленях шепчет бредни
О чем-то полном и пустом.
Но буду ль я отмечен жестом
Или улыбкою очей
За поклонение протестом
Мерцанью бледному свечей?
А если дашь ты дозволенье
Твоей руки коснуться мне
Наградою за поклоненье -
Я счастлив буду - и вполне!

Настало лето. Жара и зной плавили столицу. Все живое прело и задыхалось. Кондиционер не работал. Вольфрам наполнил ванну холодной водой и с томиком Северянина погрузился в нее по-архимедовски. "Как хороши, как свежи будут розы, моей страной мне брошенные в гроб",- прочитал он, и мысли унесли его в серебряный век русской поэзии. "По сравнению с золотым веком серебряный в части новаторства намного превзошел его, да и звучных и харизматических имен дал больше. Почему же его называют серебряным? Наверное, потому, что один "золотой" Пушкин превосходит всех. Но Блок незаслуженно забыт. После Пушкина он по праву должен стоять на второй ступени русского Парнаса рядом с Лермонтовым". Вольфрам окунулся в ванну с головой и минуты две лежал с открытыми глазами под водой. Ему почему-то вспомнилась Дуся, которую он "снял" как-то, когда не мог справиться с одиночеством и болью в душе. В тот день, испытывая острую потребность в человеческом общении, он выехал в город и остановил машину возле приглянувшейся ему спецназовки c неглупыми глазами и длинными стройными обтянутыми черными колготками ногами, обнаженными на девять десятых своей природной длины. Она работала педиатром. Зарплату получала мизерную. Муж ее не работал и принудил жену выйти на "панель". По пути в "обитель любви" Вольфрам прочитал ей свое стихотворение "Монолог путаночки".

Нам всякий божий день
Дается хлеб насущный:
Кого благодарить -
Пусть каждый сам решит.
Нам райские сулят
За благодарность кущи
И адских мук огонь
Тому - кто согрешит.
А мне дается хлеб
Не добротой небесной,
Не добротой людей,
Не добротой моей,-
Но мне дается хлеб
Моим грехом телесным,
Грехом моей души,
Грехом людских страстей.
И пусть гудит молва,
Что я грешна пред Богом,-
Но кто, скажите мне,
Не грешен на Земле?!-
Продажный этот мир
Мне видится убогим:
Ведь каждый норовит
Предать других хуле.
Кто может быть судьей?!
И кто имеет право
В сей лицемерный век
Решать, что делать мне?!
Мне нужен хлеб мой днесь!
Что мне дурная слава!
Я продаюсь, как все!-
Нам всем гореть в огне!

Свидание длилось оплаченный час. Уходя, она сказала:
- Обещай, что в следующий раз ты мне еще почитаешь стихи.
- Клянусь просторами и упругостью постели!
- Принято! Телефон мой запиши... А твой какой?... Ну все, я побежала.
Она обняла Вольфрама и запечатлела на его губах просветленный и обнадеженный поцелуй. Руки Вольфрама сами примостились на ее ягодичках и находились на них на протяжении всего поцелуя. Она ушла. Он опять остался один наедине со своим тоскливым одиночеством.
Зазвонил телефон.
- Дульсинея, приезжай,- выпалил Вольфрам, не дав ей издать ни единого звука. Последнее время, кроме нее, ему никто не звонил. Она этого не знала и удивленно спросила:
- А как ты узнал, что это я?
- Сердце подсказало.
- Нет, ну скажи, как.
- Душа нашептала. Так ты едешь или нет?
- Еду.
Прильнув губами к ее кофейному соску и одновременно лаская ее податливо-отзывчивую кудрявую долину, Вольфрам почувствовал облегчение, отключившись на дурманно-нирванные мгновения от зла недружественного ему внешнего мира. "Как все-таки чудодейственно женское тело!- витало будто в воздухе забытье Вольфрама.- Провалиться бы в него полностью и не знать, не чувствовать, не слышать, не видеть этот мир безумных, коварных, обезображенных завистью и алчностью мелочных людишек!" Он прижался к ней со всей силой, всем весом, словно намеревался проткнуть ее насквозь. Она ободряюще и одобряюще застонала. И настал миг абсолютного отключения от цивилизации с ее кабальными и рабскими условностями.
И лишь сидя за столом и жуя умело поджаренные Вольфрамом дольки сосисок, Дуся призналась:
- Ты сделал мне больно. Но это была такая сладостная боль, я простила тебя мгновенно.
- Извини.
- Не стоит извиняться. Мне понравилось. Ты каждый раз какой-то другой. И сегодня ты назвал меня Дульсинеей...
- Тебе не понравилось?
- Нет, почему же. Просто это напомнило мне моего мужа.
- Интересно, каким образом?
- Он тоже вначале, подобно Дон-Кихоту, именовал меня возвышенно Дульсинеей, а уже где-то через полгода стал пренебрежительно кликать меня Дуськой.
- Да-а, грустно...
- А ты-то что такой грустный?
- Жизнь добивает меня. Скоро буду совсем никакой.
- Что, так плохо?
- Да это даже не назовешь плохо. Просто пустынно и удушливо.
- Это у тебя от жары. Пройдет лето, и все у тебя наладится.
- А зимой удушливо от холода?
- Тогда это диагноз,- улыбнулась Дуся.
- Я тоже так думаю. Или что-то во мне не так, или люди после Перестройки дико перестроились, а я застыл, опоздал на поезд. Я перестал быть понимаем.
- А когда люди понимали друг друга?
- Но я говорю простые, элементарные вещи, а люди понимают как угодно, только не так, как я сказал.
- Все люди разные, у каждого своя планка понимания и постижения. Вольфрам, лучше почитай стихи.
- У меня был случай в студенческие годы. Тогда еще студентов вывозили в сельскую местность в помощь колхозникам собирать урожай. Я тогда был наивным, робким, пай-мальчиком, короче говоря. В один из первых вечеров я провожал после танцев сокурсницу в женский барак. Она предложила пройти полями, подышать воздухом. Всю дорогу я читал ей стихи Пушкина, Блока, Есенина, даже из Ахматовой что-то продекламировал, потом стал рассказывать о звездах, о квазарах, о черных дырах. Вдруг, когда мы проходили мимо сложенных снопов сена, она остановила меня и сказала: Это все, конечно, хорошо - и звезды, и стихи, я бы слушала тебя до утра, но лучше, давай, пойдем поваляемся.
- И что, повалялись?
- Я же сказал, тогда я был совсем чист и невинен. Когда она это сказала, я замер от неожиданности и даже испугался. Пока я мялся, она бросила "Дурак!" и пошла в барак одна.
- И я бы тебе сказала дурак. Когда девушка сама предлагает, надо бросаться на нее, а не звезды считать.
- Я это поздно понял.
- Ну хоть потом у вас что-то было?
- Нет. После этого она вообще не разговаривала со мной. И так до самого последнего курса, до самого последнего дня.
- И больше ты ее не встречал?
- Нет. Обиделась она сильно. Так к чему же я это рассказывал? Ах, да. Я вспомнил этот случай, когда ты сказала мне "лучше почитай стихи".
- Ну так читай, а то и я обижусь.
- Не обижайся. Читаю.

Серые будни, черные ночки.
Волк одинокий, волк-одиночка
Вытеснен, изгнан, затравлен, оболган;
Бывшие други - отверженцы долга.
Темные чащи, темные степи.
Взоры - изгоя, думы - как цепи;
В сердце - печаль, в движеньях - свобода;
Волк - одинок; опора - природа.
Помнят деревья, помнят овраги
Битву неравную волка-бродяги:
Свора собачья, стая шакалья;
Волк был один; судьбина - каналья;
Лают собаки, воют шакалы,-
На одного натолпились оскалы.
Волк неподвижен; застывшему мнится -
В стае шакалов - былая волчица.
"Милая, ты ли?!"- доносится тихо.
"Их - большинство! Я - шакалиха!"
"Что ты! опомнись!"- и вытекли слезы...
Ветер умолк... горюют березы...
"Ты мне не нужен, больше не нужен:
Черный вожак станет мне мужем!
Видишь - их больше! правда - за ними!
Я - с большинством! Ты же - гонимый!"
Так полоснула, как по сердцу - бритвой.
И разразилась неравная битва:
Кинулись разом шакалы, собаки;
Черный вожак затаился во мраке.
Волк не укрылся, волк отбивался,
И не сдавался, но не сдавался!
Битва пылала, битва горела;
Сердце в крови, изодрано тело;
Вместе со всеми бесчинствуя лихо,
Волка кусала и та шакалиха;
Всюду - клыки, морды собачьи,
Морды шакальи; души - незрячи;
И окружили, и затравили,
Но не убили, но не добили...
...В темных просторах светлое мчится:
Где-то томится другая волчица.
Все в этой жизни иль ямы, иль кочки.
В голой степи - волк-одиночка.
Лучше быть волком, пусть одиноким,
Чем быть шакалом стадно-убогим!

- Кто та волчица, ставшая шакалихой?
- Да так...
- Не хочешь говорить, не надо.- Дуся загрустила. "Его, видно, потрепали здорово,- подумала она.- Хороших людей бьют в первую очередь. А как он ласкает и ... Я еще хочу".
Она подошла к Вольфраму и села ему на колени амазонкой. Исцеловав ему лоб, брови, веки, щеки, уши, нос и подбородок, она впилась в его губы и параллельно с этим правой рукой направила его внушительную стрелу в свой соскучившийся по ней узкий и глубокий колчан. Скачка началась с шага, после перешла в мелкую рысь, чередуя правильный бег с иноходью, а затем, минуя аллюр, резко переключилась на галоп и взорвалась карьером. Вольфрам помог разгоряченной всаднице доскакать до цели и голова в голову с нею пересек линию финиша.
Дуся ушла, обещав изнеможенному и обессиленному Вольфраму приходить чаще и дольше бывать с ним.

В конце июля Озония улетела в Сан-Франциско. Завидовали ей все, а женщины особенно. Освободившееся место Озонии заняла Козявкина, не поладившая с выживавшей из ума Сероводородовой. Уход Козявкиной - а она хоть и была отъявленной шкурницей, но профессией владела отменно - осязаемо ослабил бухгалтерию фирмы "Аргент". Йорген по этому поводу высказал утверждение, что Вольфрам таким образом мстит Блэксоулу. "Какое я к этому имею отношение?"- подумал в сердцах Вольфрам. Он упорно не желал привыкать к тривиальному складу ума земляков и чужеземцев.

Еще одна трещина в душе Вольфрама образовалась после чудовищного теракта в Нью-Йорке. Один из символов Америки - башни-близнецы беспомощно рухнули на глазах у миллиардов таких же беспомощных жителей планеты, погребя под собой сотни и сотни несбывшихся надежд, мечтаний, бизнес-планов, секретных документов, интриг, продавцов и покупателей, высоких душ и потребительских тел. Авиалайнеры вошли в прямоугольные параллелепипеды торговли, как ракушки в песочные замки. В единый миг уничтожены и исковерканы навсегда тысячи судеб, сознание людей преобразилось до неузнаваемости, в сердцах поселился страх и хаос. Вольфрам представил себе людей, пришедших в то утро на работу во Всемирный Торговый Центр. "Вот девушка с газельими глазами, вышедшая замуж за американца", после бурной страстной ночи любви сидит за чашечкой утреннего кофе и мысленно смакует прошедшую ночь, предвкушая грядущую. И на самом интересном месте ее фантазий в окно влетает "Боинг". И от девушки, и от ее мыслей, и от ее кофе не остается ни следа. И в это время где-то по ту сторону океана колокола прозвенели Гумилевское "Зачем Колумб Америку открыл?" А вот средних лет мужчина, заключивший вчера удачный контракт, обдумывает свою беседу с шефом, отказавшим ему в повышении комиссионных. "Это - не справедливо! Либо он увеличивает мою долю, либо я ухожу!"- решает мужчина и встает, чтобы отправиться к шефу, но раздается взрыв и огромное всепожирающее пламя сжигает и мужчину, и его шефа, и предстоявший разговор, и контракт, и комиссионные, и само понятие справедливости. А вот группа сотрудников успешной фирмы во главе со своим директором, скучившись у окна, наблюдают, как горит и дымится соседняя башня, как из ее окон выпрыгивают обезумевшие от панического страха и огня люди и как их тела, ударившись о бетон, взрываются и лопаются, разлетаясь во все стороны и рисуя ужасную картину на горизонтальном холсте смерти. "Какое счастье, что я арендовал помещения в этой башне",- думает директор. "Как нам повезло, что самолет врезался в ту башню!"- невольно утешаются остальные. Один из них даже вспоминает строки Тита Лукреция Кара:
Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,
Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.
В этот момент и во вторую башню врезается "Боинг", и в мгновение ока пламя загоревшегося взрывом керосина превращает группу наблюдателей не то в пепел, не то в золу, не то в ничто.
Паника охватила все великие Соединенные Штаты Америки, постепенно распространившись по всему земному шару. Вольфрам испытал что-то необъяснимое и невыразимое. "Как мы все, оказывается, ничтожны,- думал он в те переломные дни сентября.- Ничто не имеет ценности, ничто не имеет смысла. Живешь, работаешь, на что-то надеешься, строишь какие-то планы, думаешь, что ты что-то значишь в этой жизни, хочешь дышать, любить, приносить пользу человечеству,- а тебя в любую секунду могут просто так, ни за что убить, уничтожить, сжечь, стереть с лица земли, как будто тебя никогда и не было, как будто ты пустота".
Вольфрам явственно ощутил внутренний надлом. И многие сутки подряд в его сознании будто телетайпом отбивались слова: цивилизация - это духовная антисанитария и канализация.

В "Сириусе" никто не вспоминал об Озонии, словно ее никогда не было в фирме, будто она не существовала вовсе. "Как быстро все ее забыли,- думал Вольфрам.- А буквально полтора месяца назад мотыльки порхали, ошивались вокруг нее, стремясь добиться ее благосклонности, сыпали комплиментами, угощениями, приглашениями, подарками, обещаниями, признаниями. О, сколько было словес и страдальческих взоров! А все обернулось фальшью: ее забыли быстрее, чем съеденную на завтрак глазунью. Грош цена вам, люди! Грош цена!" Даже Протактиния не обладала ни малейшей информацией о своей бывшей помощнице, не говоря уже о шкурнице Козявкиной, обязанной Озонии, своей благодетельнице, работой и в "Аргенте", и в "Сириусе".
Вольфрам раздобыл название электронного почтового ящика Озонии и по интернету попросил ее поделиться впечатлениями от Америки, свадьбы и Тихого океана. Пришел неожиданный ответ. Она сообщала, что в Америке хорошо, но обманутой быть хуже, что любовь ее американского жениха оказалась мыльным пузырем и лопнула через неделю после ее прибытия в Штаты. Подробностей она не коснулась, написав лишь, что уже давно находится в России, в Хабаровске, у папы, много лет тому назад ушедшего из семьи и уехавшего на Дальний Восток. По интонации письма Вольфрам почувствовал ее депрессию от американского фиаско и в шутливой форме, дабы не впасть в сентиментальность, вызвался приехать к ней на Амур, сопроводив свое электронное письмо двумя десятками стихотворений. Озония ответила, что видит в Вольфраме друга и не более того, что ей безразличны его стихи, так как она в них ничего не понимает, но что ей интересно общаться с ним как с обладателем незаурядного и нестандартного ума. "Вот почему она никак не отзывалась о моих "шедеврах",- опечалился он.- Но что же в них сложного? Я всегда стремился к пушкинско-есенинской песенной простоте, не засоряя строфы мало кому понятными метафорами, образами и символами. Жаль, очень жаль. Если человек не чувствует поэзию душой, он не поймет ее и разумом. Увы, но мы с ней, оказывается, разговаривали на разных языках". И он прервал спонтанно возникшую переписку, словно его адрес в транснациональном электронном мегаполисе прекратил свое существование. У него не укладывалось в голове, что девушка с такой романтической внешностью и полупечальными глазами абсолютна равнодушна к поэзии: его не задевало безразличие к стихам Селены, но Озония в его воображении виделась ему преемницей Эраты и Эвтерпы.

Фата-моргана, фата-моргана -
Тайная страсть звуководов органа,
Яркие отблески звездных фонтанов,
Царство небесное, кущи туманов.
Фата-морганы, фата-морганы
Быстрый полет мои сны проморгали.
Если виденья судьбе помогали,
Кто отречется от фата-морганы?!
Фата-моргана, фата-моргана -
Хаос волшебный вселенского гама,
Вакуум розовый самообмана,
Дым, охраняющий ложь талисмана.
Фата-моргана, ах, фата-моргана,
Жизнь пронеслась под "Ату!" урагана
Черной печатью отмеченных лбов...
Фата-моргана - наша любовь.

Несмотря на обещание, перестала звонить и приезжать Дуся. Вольфрам несколько раз звонил ей, но трубку никто не брал. "Наверное, это и к лучшему",- решил он и перестал набирать номер ее телефона.
В "Сириусе" Вольфрам, кроме Мышьяка, Висмута и Протактинии, старался ни с кем не общаться, чтобы после никто не имел хоть малейшего основания переврать его слова. "Люди следят за чужими ошибками, промахами, проступками, чужой моралью и нравственностью, и не замечают свои недостойные слова и действия",- зафиксировал свой житейский опыт Вольфрам.
Осень 2001 года не подарила ему ни одного "шедевра". Все, выдохся,- сказал он себе и стал подумывать об отъезде за границу, отдавая предпочтение Канаде. Но затеянная Мышьяком новая афера обрушила планы Вольфрама. Неожиданный звонок шефа застал врасплох:
- Помнишь, ты хотел работать в "Ариадне"? - вкрадчиво и дружелюбно спросил он.
- Помню.
- Ты не передумал?
- Нет.
- Ну, тогда мы будем рекомендовать Ностракозу тебя.
- Кто это "мы"?
- Я и Блэкинсайд.
- А он с какой стати?- изумился Вольфрам, не понимая, с чего вдруг враг решил ходатайствовать за врага.
- Он будет вместе со мной участвовать в управлении.
"Может, Блэкинсайд очеловечился?- Вольфрам просчитывал ситуацию со скоростью компьютера.- Вряд ли. Или его Мышьяк обработал? Вероятно. Но надолго ли хватит Блэкинсайда? Черт его знает. В любом случае от такого предложения не отказываются".
- А вы будете знать, какие команды будет отдавать Блэкинсайд?- многозначительно спросил Вольфрам, делая ударение на слове "какие".
- Мы будем все согласовывать.
- Ну, если так, тогда спасибо вам, Мышьяк.
- Ну, хорошо, до свидания.
Опасения Вольфрама были не напрасны. Он так и не дождался от шефа обсуждения условий работы в "Ариадне", хотя во всем мире принято обговаривать условия труда и его оплаты со всеми нанимаемыми работниками, а с руководителями фирм - безусловно.
Пятнадцатого октября в одиннадцать часов утра Мышьяк позвонил Вольфраму, находившемуся по его поручению в фирме "Аргон", и распорядился:
- К часу будь в "Ариадне". Будем тебя представлять коллективу.
- А кто еще будет представлять?- спросил Вольфрам, надеясь услышать имя Ностракоза.
- Я и Блэкинсайд.
"Блин! Вот не лежит душа к этому Блэкинсайду!- клокотал внутри Вольфрам.- Зачем шеф вытащил его из подвала и вешает мне на шею? Ведь, зная его склонность к воровству, шеф не просто вредит Ностракозу, но и совершает преступление против здравого смысла. Что-то у шефа перекосилось".
Из "Аргона" Вольфрам поехал в "Сириус" переговорить с Мышьяком о нюансах работы с Блэкинсайдом. Но шеф с загадочным лицом уклонился от разговора на эту тему. Приехали в "Ариадну". Блэкинсайд появился в десять минут второго. Поздоровавшись с Вольфрамом, он сказал Мышьяку:
- Я давно не видел Вольфрама. Он у вас поправился, поздоровел...
"Начало вроде нормальное,- подумал Вольфрам.- Посмотрим, что будет дальше". А дальше Блэкинсайд уселся в кресло Ступштейна, корча из себя Муссолини, Чингисхана и эмира Бухарского вместе взятых, а Мышьяк обратился к собравшимся сотрудникам "Ариадны":
- Вы уже в курсе, теперь у фирмы будет один учредитель. Вот уже полгода как идет работа по переоформлению. Отныне будет один хозяин. Кто он, вы знаете. Представлять его будем мы с Блэкинсайдом, а вместо Ступштейна назначен Вольфрам. Вы его знаете, он все это время контактировал с вами. Все функции, которые выполнял Ступштейн, теперь возлагаются на Вольфрама.
- Надо бы провести прием-передачу дел,- сказал Вольфрам, обращаясь к Мышьяку.
- Ступштейна сейчас нет. Когда он приедет?- спросил шеф у Ванадии, заместителя директора.
- Где-то после десятого ноября,- ответила она.- Но все документы у меня.
- Ну вот, примешь у нее,- сказал шеф Вольфраму.
- А Ступштейн в курсе сегодняшнего события?- спросила Ванадия Мышьяка.
- Ах, да! Надо бы ему позвонить,- задумчиво сказал шеф.
"Так меня сажают на живого человека!- удивился Вольфрам.- Кем они выставляют меня перед коллективом? Мало того, что мне ничего не сказали, так еще и в Ступштейна плюнули! Они решили использовать меня вслепую. Ну и игрок вы, Мышьяк! Вы обо мне подумали, когда затевали финты?! Ведь коллектив уже считает, что я подсидел Ступштейна. Не зря я сомневался..."
- Потом покажете Вольфраму кабинет, где сидел Ступштейн,- включился в разговор молчавший Блэкинсайд.
- А он сидел здесь, в общей комнате, на том месте, где вы сейчас сидите,- ответил за Ванадию Вольфрам.
- Вопросы есть?- спросил Мышьяк собравшихся.- Если нет, прошу вас оставить нас, нам надо обсудить кое-какие вопросы.
Когда все вышли, Вольфрам подумал, что сейчас начнутся серьезные солидные разговоры об условиях, на которых он назначен на должность директора, и ему будет гарантирована всесторонняя помощь и поддержка. Вместо этого Мышьяк и Блэкинсайд, следуя своему сговору, принялись наперебой стращать, запугивать его, а последний и угрожать ему, бубня:
- Если... я...что-то...я тебе... покажу...тебе... плохо... будет...я...смотри у меня...
- Здесь никого не трахай,- говорил одновременно с Блэкинсайдом шеф.- Чтобы не было, как в "Аргенте".
"У них что-то с головой,- молча думал Вольфрам.- Впали в эйфорию от "Ариадны". Опять приписывают мне то, чего не было. Или они думают, что, крутя мне яйца и шантажируя меня своими домыслами, добьются бессловесного и безвольного подчинения? Зря они так. Или просто хотят сразу взять быка за рога и сделать из меня марионетку, подобно бывшему директору "Аргона", делавшему все, что ему говорили, и затем понесшему полную ответственность перед Ностракозом за чужие поручения? Замысел, конечно, хороший, но не свежий и не оригинальный".
- Ты смотри, тебе оказано доверие- уже внятнее говорил Блэкинсайд, но все в том же угрожающем тоне.- Доверия Ностракоза я долго добивался. Если что не так, не каждый выдержит его крепкие слова...
Вольфраму расхотелось работать в "Ариадне".
- Я рекомендовал тебя Ностракозу как гениального финансиста, сильного аналитика,- продолжал синхронно Блэкинсайду шеф.- Не подведи, мы за тебя поручились.
Содержательная беседа не заняла и пяти минут, и солидные шефы отправились обедать в ресторан "Спейс", где Мышьяк подстрекал Блэкинсайда:
- Вы его прижмите, чтобы он не думал, что он там хозяин. Надо с самого начала ограничить его, очертить ему кружочек, далее которого ни шагу. Нам нужна его голова, а деньги между собой будем делить сами. А потом, если что, тихо сплавим его. Главное, "Ариадну" мы взяли под свой контроль. Если бы Ностракоз назначил туда своего человека, не видать бы нам барыша.
- Вы гениальный игрок, Мышьяк. Хорошо придумали вариант с Вольфрамом. А я его так прижму, мало не покажется. Он у меня вот где будет сидеть,- Блэкинсайд показал кулак.- Но будет ли он делать все, что мы скажем?
- А куда он денется? Но все равно время от времени нужно щелкать его по яйцам.
- Вы же слышали, как я его сегодня щелкнул. Надо ограничить его контакты с Ностракозом: нам не выгодно, если он сблизится с хозяином.
- Если он сблизится с Ностракозом, тогда мы станем не нужны. У Вольфрама башка работает со страшной силой. Давайте, так уговоримся: перекрываем Вольфраму общение с Ностракозом. Вся информация только через нас. Я буду играть роль доброго дяди, вы - злого. Вам же этот прием известен.
- Конечно! Мы его часто применяли. Значит, будем действовать сообща. В крайнем случае, пожертвуем Вольфрамом.
- Это мы умеем,- гордо произнес Мышьяк.- И не таких обламывали! Главное - поддерживать фирму на плаву, чтобы Ностракоз видел работающий объект. А как он работает - боссу безразлично. Ему не до этого. Вот этим мы и будем пользоваться. А в случае чего все свалим на Вольфрама. Ностракоз не станет разбираться. Ему бы только сорваться на ком-нибудь. Вот этим кем-нибудь и будет Вольфрам.
Следующим утром, направляясь на новую работу, Вольфрам не мог избавиться от неясной тревоги. На полпути в "Ариадну" он отчетливо почувствовал, что не хочет идти туда. Он даже помышлял развернуться и поехать обратно домой, но, вспомнив фразу из фильма о бароне Мюнхгаузене: "Ходить каждый день на работу - это, конечно, не подвиг, но, согласитесь, в этом есть что-то героическое", он, пересилив себя, героически достиг своего шаткого нового рабочего места.
- Ну что, приступим,- сказал он Ванадии.- Начнем с документации.
- А вы разве ничего не знаете?- удивленно спросила она.
- А что я должен знать?
- Вчера звонил Блэкинсайд, сказал, чтобы мы вам ничего не давали и не показывали никаких документов, а все вопросы решали через него и Мышьяка.
"Началось!- Вольфрам был вне себя, но сдержал эмоции.- Куда же они так спешат? Нахапать? В системе Ностракоза это стало правилом: мародерствуют с первых же минут и объемно. Для Ностракоза директор здесь я. И он не будет знать, что я повязан по рукам и ногам, но зато спрос будет с меня".
- Я не понял, почему мне закрыли доступ к документам, если я уже видел их и, более того, имею их копии?
- Мы тоже этого не поняли. Происходит что-то странное. У меня такое первый раз за все годы работы.- Ванадия в не меньшей степени, чем Вольфрам, чувствовала нелепость ситуации.- Блэкинсайд сказал, если у вас возникнут вопросы, звоните ему.
- Хорошо, соедините.
- Эй, ты!- начал Блэкинсайд, войдя в роль крутого мафиози.- Слушай сюда. Ты пока никуда не лезь, документы не смотри. Когда приедет Ступштейн, там посмотрим, знакомить тебя с документами или нет. А пока мы сами с Мышьяком будем решать все вопросы.
- Тогда зачем здесь нужен я?
- Ты ходи там, смотри, чтобы все чисто было, знакомься с людьми. Хорошо?
Вольфрам величайшим усилием воли и воспитания не выстрелил в эфир многоэтажный мат, а позвонил Мышьяку:
- Вы знали об этом?
- Я тебе перезвоню,- отрезал шеф и набрал номер Блэкинсайда.
- Звонил Вольфрам, говорит, вы ему запретили изучать документы.
- Ну мы же вчера договорились поприжать его. И там это, деньги, оказывается, у Ванадии есть. Много денег. Наверное, не надо, чтобы Вольфрам ваш узнал о них. Мы же договорились делить бабло между собой.
- Это так, но все же надо предоставить ему возможность посмотреть там все, разузнать, разведать. Он же такой, докопается до любой скрытой вещи. А нам необходимо узнать, чем занимался Ступштейн, чтобы потом зарисоваться перед Ностракозом. А как мы узнаем, если Вольфрам не раскопает?
- Че, получился перебор?
- Пусть Вольфрам сначала все изучит, доложит нам, а прижать его всегда успеем. Он силен в финансах. Узнаем что, сколько и как. Это же в наших интересах.
- Че, дать отбой? Но получится, я дал команду, а Вольфрам пожаловался вам, и в результате моя команда не выполняется. Люди поймут не правильно. Нельзя терять авторитета.
- Вот поэтому, я думаю, вам следует поехать в "Ариадну"...
- А какая разница, по телефону я отменю или поеду?
- Вы дослушайте меня. Подъедете туда и прилюдно, чтобы слышали все, скажете, что после того, как мы представили Вольфрама коллективу и уехали, посыпались звонки от очень крутых господ, желавших захватить "Ариадну", поэтому вы решили приостановить прием-передачу, пока все не уладится. Я ему скажу то же самое. Немного потянем время, чтобы сложилось впечатление, что мы улаживаем внезапно возникший форс-мажор.
- Ну и голова у вас, Мышьяк! Так мне щас поехать?
- Вы, наверное, не расслышали,- Мышьяк обладал недюжинной выдержкой, даже когда общался с воплощением тупости.- Помехи в эфире. Вам следует поехать туда после обеда, ближе к вечеру. Пусть Вольфрам понервничает немного, подождет, помучается. Заодно это будет и дрессировкой. Пусть знает, кто есть кто. А я ему скажу, что вы вот-вот подъедете. Тогда он будет ждать вас каждую минуту. Договорились?
- Да. Значит, мне когда поехать?
- Часам к пяти.
- Хорошо, договорились.
- Сейчас подъедет Блэкинсайд и все тебе объяснит,- убаюкивающе сказал шеф Вольфраму.
- Что он делает?! Люди не знают, кого слушать... Что происходит?
- Я вчера после работы отключил телефон, поэтому Блэкинсайд не смог мне дозвониться. Имею я право на личную жизнь?- Мышьяк врал, и Вольфрам это понял с первых же слов.
- Как я могу работать, если коллектив мне уже не подчиняется и уже в чем-то подозревает?
- Вчера Блэкинсайду посыпались звонки от очень крутых и солидных людей, поэтому он приостановил приемку объекта. Ты подожди его, он тебе сам все объяснит. Ты не расстраивайся,- продолжил Мышьяк с той же интонацией, какую применял в дни травли Вольфрама в "Аргенте", наслаждаясь бесконтактным садо-мазохизмом.- Все уладится. Блэкинсайд сейчас подъедет. Успокойся. Зарубцуется. Не переживай.
- Я могу приступить к работе или нет?
- Подожди Блэкинсайда. Потом приступишь.
Вольфрам сделал последнее усилие над собой и обратился к Ванадии:
- Вы позвоните Блэкинсайду, узнайте, действует его так называемое решение или уже нет.
- Ага! Я что, позвоню и спрошу, а не хотите ли вы отменить свое решение, так, что ли?- вдруг более чем ехидно ответила она.- Никуда я звонить не буду!
"Ну вот, и эта туда же. Они уже снюхались. Мне здесь больше делать нечего",- сказал себе Вольфрам и вышел из "Ариадны". Было десять минут второго. Четыре часа и десять минут, полных унижения и лжи, - итог пребывания Вольфрама в должности директора, на которую его утвердил хозяин фирмы Ностракоз и с которой он ушел из-за безоглядной алчности рекомендателей.
Мышьяк улетел в командировку, поэтому обоснование своего ухода Вольфрам направил ему вдогонку по электронной почте. Через шесть дней шеф позвонил Вольфраму:
- Ты почему не на работе? Расплевался, что ли?
- Я же вам объяснил в письме.
- Ну, Блэкинсайд - сложный человек... Завтра выходи на работу! Выйдешь?
- Постараюсь. Но давайте сначала поедем к Ностракозу, чтобы Блэкинсайд не борзел.
- Э-э! Я не хочу разбираться с этим...
- Тогда Блэкинсайд пусть сам там работает...
- Если завтра не выйдешь на работу, тогда расстанемся.
- Расстанемся - так расстанемся...
- Завтра выйди на работу, извинись перед Блэкинсайдом...
- Я? Он плюнул мне в лицо, а я должен извиняться? Это он должен извиниться!
- Вот ты опять характер свой конфликтный выставляешь. Ну что, придется расстаться... Так ты выйдешь на работу или нет?
- Мышьяк, пусть Блэкинсайд все, что ему надо, говорит вам. Напрямую я его поручений выполнять не буду: не хочу отвечать за последствия его алчного невежества, за неминуемый бардак, который последует за его распоряжениями...
- Ты еще условия ставишь?!
- Я не ставлю условий. Я хочу обезопасить себя. Я не хочу отвечать перед Ностракозом за грязные дела Блэкинсайда. У меня нет желания работать с тем, кто в первый же день унизил меня перед новым коллективом...
- А ты хочешь, чтоб тебя не унижали?! Хочешь ходить с гордо поднятой головой?! Ты думаешь, меня не унижают? Приходится терпеть.
"Ну, это ваше дело",- хотел сказать Вольфрам, но произнес другое:
- Кроме того, я не стал ждать Блэкинсайда до посинения, потому что он еще не научился разговаривать с людьми. А его диктат над собой я терпеть не буду. Я ему отвечу что-нибудь в его же духе - будет скандал, в котором вы, как всегда, обвините меня, и мне все равно придется уйти...
- Ах, вот ты как заговорил! Да Блэкинсайд скажет - сортиры будешь мыть!
Вольфрам не выдержал и высказал шефу накопившееся с 3 ноября 1999 года:
- Вы сами понимаете, что вы сейчас говорите? Я не знаю, что с вами случилось, но вы перешли все границы. Я долго терпел, но любому терпению приходит конец. По-моему, вслед за братьями и вы сошли с ума от мании величия, изображая из себя криминальных авторитетов. Какие же вы авторитеты, если у вас нет ни одной заслуженной ходки на зону и вас на сходке воров в законе не короновали? То, чем вы с братьями занимаетесь, скорее напоминает площадной балаган. А если уж говорить об авторитетности, то авторитет обретают не путем лжи, запугивания и оскорблений. Для меня авторитет тот, кто совершает авторитетные поступки, произносит авторитетные слова и авторитетно держит их, а если сделает что-то не авторитетное, имеет мужество сам авторитетно ответить за это. Вы с братьями под эту формулу не подпадаете...
- Это ты мне говоришь?
- Я понимаю, правда всегда оскорбительна, но продавать своих людей за кружку пива...
Мышьяк бросил трубку.

"Как я верил этому человеку!- думал Вольфрам.- А шеф, оказывается, вообще не видел во мне человека. Он задумал какую-то свою комбинацию, а я должен был исполнять роль пешки в его янусной игре. Гнило, очень гнило..."

Нервы Вольфрама вышли из строя основательно, а душу будто кто-то демонтировал. Он остался совершенно один: ориентируясь только на Мышьяка, он не завел нужных знакомств и связей. Друзья так и не появились, подруги исчезли. Муза не прилетала, будто бросила его навсегда. Телефон молчал. Единственными собеседниками были книги да телевизор, экран которого узурпировал Верховный Работодатель Катании.


XXV

В апреле 2003 года по Капите поползли слухи о тяжелой болезни Его Высочества. За исключением его родственников и особо рьяных приспешников, жители Катании, включая и государственных служащих, вожделели смерти Верховного Работодателя, надеясь наконец-то избавиться от его гнета и сумасбродств. Радостного известия ждали изо дня в день и заблаговременно скрытно готовились к торжественному событию, закупая в больших объемах алкогольные напитки и продовольствие. Стальной купол над Капитой все еще не был достроен: по всему городу из земли торчали только стометровые сваи. Большая часть средств, выделенных на возведение купола, была разворована членами правительства и подрядными строительными организациями. Поэтому длиннющий кортеж Верховного Работодателя утром и вечером проносился по трассе, имитируя поездки Его Высочества на работу и обратно. Стекла его бронированного "Мерседеса" были наглухо затонированы, так что никто не мог быть уверен, находится Великий Вождь в автомобиле или нет.
Болезнь Правителя Катании держалась его сподвижниками в глубокой тайне как от катанийцев, так и от международного сообщества. Уровень медицины в республике был крайне низок, и обострение болезни вынудило узкий круг приближенных Его Высочества обратиться за помощью к правительству Германии. Больного инкогнито переправили в одну из лучших немецких клиник, где его удачно прооперировали и через месяц поставили на ноги.
И в конце мая Верховный Работодатель предстал пред разочарованные очи своих верноподданных во здравии и бодрости. Катанийцам не оставалось ничего другого, как напиться с горя.
После всекатанийского запоя жители Юго-Восточной области вышли на улицы с требованием отставки Верховного Работодателя, который к тому времени уже пятый год руководил страной на правах вечного правителя. Жители других регионов Катании, так же жаждавшие смерти диктатора, не осмеливались поднять бунт, так как прекрасно понимали, что угнетатель не остановится ни перед чем, даже перед массовым расстрелом своих верноподданных ради сохранения собственной власти. Осмелилось на восстание лишь население Юго-Восточной области, где уровень жизни был самым низким в республике, да и масла в огонь подлил беспредел, учиненный там вновь назначенным губернатором. Новоиспеченный удельный князек учинил передел собственности, сажая под различными предлогами в тюрьмы всех, кто не желал добровольно уступать ему свое имущество. И когда последняя надежда на кончину Верховного Работодателя, будто не замечавшего творимые бесчинства, не сбылась, народ не выдержал и вывалил на улицы, хотя и знал, что идет на верную смерть.
- Ах, неблагодарные рабы!- бесился Верховный Работодатель, собрав членов Совета Безопасности.- Вот ничтожества! Посмели восстать против своего хозяина?! Я им покажу, этим псам шелудивым, этим ублюдкам! Ты куда смотрел, ишак толстожопый?!- вождь накинулся на сбежавшего в Капиту губернатора восставшей области и избил его на американский манер бейсбольной битой, приговаривая: У тебя под носом зрел бунт, а ты, говноед, вместо того, чтобы уничтожить его в зародыше, набивал свои карманы и трахал потаскух на курортах! Вот тебе курорты! Вот тебе потаскухи!
От полученных побоев губернатор испустил дух, свалившись под ноги обезумевшего тирана, который еще минут десять пинал бездыханное тело своего недавнего протеже.
- Скотина! Трус! И здесь сбежал от ответственности!- орал Верховный Работодатель, поняв, что губернатор мертв.- Подонок! Предатель! И этой мрази я доверил целую область! Выбросьте этот мусор на свалку, чтобы все видели!
- Ваше Высочество, разрешите...,- было начал министр безопасности, как истерический ор Его Высочества оглушил всю резиденцию:
- Что разрешите?! Чего разрешите?! Я вам все разрешил!!! Что вам еще разрешить?! Что еще есть на этой земле, чего я вам не разрешил?! Хапаете, хватаете, жрете, срете, трахаете, насилуете, кого хотите, дворцы строите, во всех злачных местах в мире побывали! Что вам еще надо?! Даже наркотиками свободно торгуете! Что я вам еще должен дать?! Неужели вам этого всего мало?! Где вы еще найдете такого благодетеля, как я?! И за все это вы платите мне черной неблагодарностью?! От вас требуется всего ничего: обеспечить мою безопасность,- голос Верховного Работодателя дрогнул, на глаза навернулись слезы.- Ну что, что вы еще от меня хотите? Вы смерти моей хотите? Я знаю, вы смерти моей хотите! Твари неблагодарные!- Его Высочество взял себя в руки и вновь заорал: Уж я вам покажу! Всех расстрелять! Ты слышишь меня, министр безопасности?! Расстрелять!!! Всех!!!
- Пощадите, Ваше Высочество!- взмолились члены Совета Безопасности, рухнув на колени.- Пощадите!!!
В нишах стены за спиной вождя застыли в ожидание команды "Пли!" стволы пулеметов. Члены Совета Безопасности скучились под столом заседаний.
- Ваше Высочество, Ваше Высочество!- лепетал министр безопасности, вытолкнутый из-под стола своими перепуганными до смерти коллегами.- Позвольте доложить, прошу Вас!
- Что ты еще можешь доложить, когда уже весь мир знает о происходящем?! Почему в Юго-Восточной области разгуливают иностранные журналисты?! Как они там оказались?!- Верховный Работодатель пнул министра безопасности в пах.
По резиденции пронесся вой катавшегося по полу министра безопасности, обезумевшего от дикой боли. Раздраженный Верховный Работодатель, брезгливо плюнув на несчастного, приказал одному из своих телохранителей пристрелить его. Приговор мгновенно был приведен в исполнение. Члены Совета Безопасности, с ужасом наблюдавшие за трагедией, не сговариваясь, в едином порыве совместными усилиями выпихнули из своего укрытия бешено сопротивлявшегося министра внутренних дел. Однако, поняв бессмысленность своих брыканий, тот смирился со своей участью и, мысленно прощаясь с жизнью, по-пластунски подполз к ногам Вершителя судеб Катании и жалостливо захныкал:
- Ваше Высочество Верховный Работодатель, умоляю Вас, не убивайте. Я верой и правдой служил Вам и буду служить, и дети мои будут служить Вам, и внуки, и правнуки,- министр внутренних дел шмыгнул носом и заглотнул порцию соплей.- Ваше Высочество, мы все виноваты в случившемся. Позвольте мне своей кровью смыть мой позор. Разрешите, я сам, лично отправлюсь в эту чертову область и подавлю бунт этих, как Вы правильно сказали, рабов неблагодарных и псов шелудивых, этих ублюдков.
- Разрешите ему, Ваше Высочество, разрешите ему,- донеслись из-под стола мольбы скорчившихся от страха членов Совета Безопасности.
Верховный Работодатель наступил на шею дрожавшего на полу министра внутренних дел и величественно произнес:
- Я даю тебе последний шанс. Если сегодня же не ликвидируешь бунт, завтра будешь представлен на Площади Независимости в голом виде и засечен до смерти на глазах у всей республики и всего мира. Ты меня понял?
- О, Ваше Высочество Верховный Работодатель!- воспрял духом министр внутренних дел.- Благодарю Вас за столь высокое доверие! Считайте, что бунт уже подавлен. Разрешите встать и приступить к ликвидации!
- Вставай и ликвидируй!- Верховный Работодатель снял ногу с шеи трепетавшего министра внутренних дел.
Тот вскочил и опрометью вылетел из зала, слыша лишь мчавшийся ему вдогонку крик Его Высочества: Всех расстрелять! Уничтожить всех! Беспощадно!!!
- А ну, вылезайте!- крикнул Верховный Работодатель членам Совета Безопасности.
- Ваше Высочество, пожалуйста, прикажите автоматчикам убрать оружие,- пролепетали они.
- Вы думаете, это вас спасет? А ну, все сюда!
Члены Совета Безопасности выкатились из-под стола на открытое пространство и с помощью телохранителей Вождя поднялись на ноги, мгновенно, будто по команде скрестив руки в области паха из страха разделить участь министра безопасности. Его Высочество обратился к министру иностранных дел:
- Ты мне ответь, откуда взялись иностранные журналюги? Я же приказал их всех выгнать с территории Катании!
- Ваше Высочество Верховный Работодатель, позвольте напомнить?
- Что напомнить?! Ты хочешь сказать, что у меня склероз, что я плохо соображаю?!
Министр иностранных дел затрясся, упал на колени и, воздев руки к Верховному Работодателю, взмолился:
- О, Ваше Высочество! Простите, я не то хотел сказать. Пощадите! У меня дети, внуки и одна правнучка...
- Хорошо, говори. Что ты хотел сказать?
- В прошлом году Вы распорядились впустить к нам несколько иностранных журналистов тех информационных агенств, которые не писали всю правду о жизни в нашем государстве... Ой, извините, я опять не то сказал. То есть тех агенств, которые писали ту правду, которую Вы считаете самой настоящей правдой в мире.
-Так, так,- сказал Верховный Работодатель, подойдя к своему столу и взяв в руку пресс-папье.
Члены Советы Безопасности пулей залетели под стол, забаррикадировавшись стульями.
- Вы что тут, в куликашки решили со мной поиграть?- поинтересовался Верховный Работодатель, положив пресс-папье на стол.- Выползайте обратно! Вот, смотрите, у меня в руке ничего нет.
С трудом преодолевая животный страх, представители административной элиты Катании выкатились из импровизированного бункера. Его Высочество вновь обратился к министру иностранных дел:
- А зачем я распорядился впустить сюда этих журналюг?
- О, это был один из Ваших гениальных замыслов!
- Да? Ну-ка, ну-ка!
- Запад огульно утверждал, что у нас нет демократии, что у нас нет свободы слова, и нес тому подобный бред. Вы, Ваше Высочество, опираясь на объективную реальность, очень мудро парировали эти злопыхательские выпады, заявив, что наша демократия - самая демократичная в мире, что мы не собираемся строить в Катании демократию по западному образцу, так как наш народ в ней совершенно не нуждается, и вообще не нуждается ни в какой демократии, так как он до этой демократии еще не дорос. Но, несмотря на это, Вы, Ваше Высочество, все-таки колоссальным усилием воли строите демократию в Катании по своей собственной, еще не понятой человечеством модели. И что, в конце концов, весь мир примет Вашу модель демократии и признает ее абсолютной демократией.
- Та-ак, и почему же мир до сих пор не перешел на мою модель демократии?
- Потому, Ваше Высочество, что он не знаком с Вашей наисовершеннейшей моделью демократии. Именно поэтому Запад и попросил Вас, Ваше Высочество, дать возможность изучить столь гениальное государствообразующее нововведение. И Вы, Ваше Высочество, разрешили мне предоставить аккредитацию двум десяткам иностранных журналистов информационных агентств, которые Вы указали лично. Среди агентств Вы, Ваше Высочество, особо выделили "Рейтер", так как оно не написало еще ничего плохого о Вас и о Вашей политике.
- Но, если сейчас начнутся расстрелы, эти журналюги понапишут всякой брехни в своих сэмэи. Необходимо срочно под любым предлогом выдворить их отсюда!
- Под любым не получится, Ваше Высочество: поднимется шумиха. Ведь Запад хлебом не корми, но дай что-нибудь посмаковать остренькое, чтобы отвлечь людей от истинного строительства демократии.
Прошло два часа, но предлог для выдворения корреспондентов зарубежных средств массовой информации не был найден. К Верховному Работодателю подошел его помощник и сообщил, что на связи министр внутренних дел, уже находившийся в административном центре Юго-Восточной области городе Нажидне.
- Ваше Высочество Верховный Работодатель, на центральной площади Нажидны собрались около пяти тысяч человек с плакатами, - докладывал он.- На плакатах написано: "Хотим кушать!", "Дайте работу!", "Выплатите зарплату за два года!", "Не хотим жить голодранцами!", "Хотим достойной жизни!", "Долой взяточников и коррупционеров!", "Выпустите из тюрьмы наших невинных детей!", "Мы - не террористы!", "Настоящие террористы - госслужащие Катании!" и... У меня язык не поворачивается, Ваше Высочество.
- Что там еще?! Говори!
- Там еще есть плакаты, где эти сволочи написали: "Долой Верховного Работодателя и его прихлебателей!", "Верховный Работодатель, убирайся вон из Катании вместе со своей шайкой и своей прожорливой семьей!", "Требуем свободу от Верховного Работодателя!", "Просим ООН и мировое сообщество избавить нас от этого тирана Верховного Работодателя!"- министр внутренних дел, с тщательно скрываемым удовольствием читавший тексты этих плакатов, осекся, услышав взрыв ора в трубке.
- Подонки! Негодяи! Подлецы! Говнюки! Это меня долой?! Я их сам всех долой! Стреляй! Почему до сих пор они не расстреляны?!- Верховный Работодатель швырнул пресс-папье в сторону членов Совета Безопасности, но, видимо гнев его был настолько сильным, что рука его дрогнула, и он впервые за время своего правления промахнулся своим любимым метательным снарядом, который никогда до этого не пролетал мимо цели.
- Не могу, Ваше Высочество,- министр внутренних дел был в замешательстве.- Во-первых, здесь повсюду шастают зарубежные газетчики, чтоб они сдохли!. Во-вторых, демонстрация мирная: никто ни на кого не нападает, никто ничего не ломает, не разбивает, не крушит, никто никого не захватывает. Люди просто мирно стоят на площади и держат над головами плакаты. Кроме того, среди демонстрантов много детей, женщин, стариков. Солдаты внутренних войск полностью окружили их. Но я не могу отдать приказ стрелять. Да и солдаты не будут стрелять в детей и женщин, тем более в своих родственников, соседей, друзей, знакомых...
- Я приказываю открыть огонь!- закричал Верховный Работодатель.- Или ты будешь расстрелян первым!
- Ваше Высочество Верховный Работодатель, надо придумать какую-нибудь провокацию, чтобы было чем обосновать расстрел.
- Так думай!- Верховный Работодатель бросил трубку и заорал на членов Совета Безопасности: А вы что стоите, выпячив пузы?! А ну, думайте, как спровоцировать толпу на противозаконные действия!
- Ваше Высочество, но сам факт демонстрации и есть противозаконный акт! - отчеканил молчавший до того Секретарь Совета Безопасности, прозванный серым кардиналом за схожесть с кардиналом Ришелье не только виртуозным интриганством, но и внешностью.
- Я и без тебя знаю это! Но Запад этого не знает!
- В таком случае надо подобрать два или три десятка человек из контингента министерства безопасности и направить их в Юго-Восточную область, чтобы они под видом террористов и религиозных фанатов устроили там небольшую заварушку. Например, они атакуют тюрьму и выпускают на свободу преступников, среди которых немало тех, кто был посажен по обвинению в терроризме. Эти заключенные с удовольствием примкнут к своим освободителям, которые поведут их на площадь, где митингуют демонстранты. Там происходит вооруженный захват здания областной администрации со взятием в заложники заместителей губернатора и других ответственных работников. Наши агенты подстрекают своих новых компаньонов из тюрьмы к активным противоправным действиям с применением оружия. Было бы неплохо, если часть террористов вместе с частью возбужденного народа атаковала бы и здание местного управления внутренних дел и здание местного управления безопасности. При этом обязательно должны быть жертвы среди работников милиции, сотрудников безопасности, охранников тюрьмы и служащих местной администрации. Это было бы самым подходящим основанием для осуществления расстрела всех, кто посмел выйти на площадь и бунтовать против Вас, Ваше Высочество.
- Хорошо. Жертвы обязательно должны быть. Пусть перестреляют там человек двадцать-тридцать милиционеров и других бесполезных коррупционеров.. Потом наградим их посмертно как героев. Подготовьте список тех, кто должен быть убит, и тех, над кем мы проведем показательный суд,- глаза Верховного Работодателя засверкали.- Продолжай.
- Но до начала операции следует заменить тамошних солдат внутренних войск, стоящих сейчас в оцеплении, на представителей других регионов, в частности, лучше всего было бы передислоцировать туда солдат из Юго-Западной и Западной областей, так как они, благодаря Вашей тонкой политической игре, ненавидят жителей Юго-Восточной области. Конечно же, они с удовольствием расстреляют всех демонстрантов, но для большей уверенности предлагаю за несколько часов до времени "Х" накормить их пищей, в которую будут подмешаны психотропные вещества. Благодаря этим психотропным веществам солдаты на несколько дней превратятся в зомби, способные расстрелять и собственных родителей, своих братьев и сестер, и даже своих детей.
- Отлично!- воскликнул Верховный Работодатель.- Если все это сработает, присвою тебе звание Героя Катании.
- Служу Вашему Высочеству,- оттарабанил Секретарь Совета Безопасности.- И еще, Ваше Высочество. Армейские подразделения должны оцепить всю Юго-Восточную область, чтобы ни одна муха не пролетела ни в ту сторону, ни в эту. Заблокируем область полностью, чтобы эта зараза не распространилась на всю страну и не смогла получить поддержку из других областей. Кроме того, специально подготовленные провокаторы проникнут в ряды митингующих под видом местных жителей и будут всячески нагнетать психоз с целью подтолкнуть толпу на более активные стихийные действия. А когда начнется буча, мы потребуем выезда оттуда всех иностранных борзописцев под предлогом, что мы в такой опасной ситуации не сможем обеспечить их безопасность. Если же кто-то из них не захочет уезжать, наши снайперы подстрелят их, и мы эти несчастные случаи спишем на террористов.
- Молодец! И ты хочешь сказать, что все это придумал ты?- вдруг с желчью в глазах спросил Верховный Работодатель.
- Никак нет, Ваше Высочество!- Секретарь Совета Безопасности вытянулся в струнку.- Самостоятельно я мыслить не умею. Все эти идеи Вы телепатическим образом адресовали в мой мозг... извините - откуда у меня мозг?- в мой рот, чтобы я огласил их, чтобы не напрягались Ваши, Ваше Высочество, уста.
- Вот так-то лучше,- Верховный Работодатель смягчил взор и, обращаясь к застывшим в испуге членам Совета Безопасности, продолжил мысль: И в результате придуманной мной комбинации у Запада не будет оснований к чему-нибудь придраться. Во-первых, вооруженное нападение налицо. Во-вторых, жертвы налицо. В-третьих, мы объявим, что мирное население было зверски и цинично расстреляно террористами. Кстати, всех террористов - и подставных, и реальных - следует уничтожить, чтобы не оставалось никаких следов, никаких свидетелей. Всех бунтовщиков объявим врагами народа, так как они покусились на нашу мирную жизнь и на нашу демократию. Да, не забудьте в руки всех расстрелянных вложить автоматы, пистолеты, гранаты, листовки антинародного содержания. Чтобы все было правдиво. Это должно быть абсолютно правдиво, так как это уже правдиво и потому, что никто не сможет опровергнуть правду в виду отсутствия там иностранных правдоискателей. А главное основание, почему это правдиво?- не без ехидства в голосе спросил Верховный Работодатель членов Совета Безопасности.
Те молниеносно хором ответили:
- Потому что это сказали Вы, Ваше Высочество!
- Правильно,- удовлетворенно произнес Верховный Работодатель.- Затем мы представим все это народу Катании, который легко поверит, что я спас его от хаоса и анархии. И самое важное последствие, которое вытекает из разработанного мной плана - это обоснованное введение более жестких повседневных мер по пресечению каких бы то ни было поползновений против Моего Высочества. Ну как, гениально я все придумал?
"Гениально! Гениально!"- подхватили члены Совета Безопасности, радуясь приближению конца заседания.
- Все! Все за работу! Вон отсюда!- скомандовал Верховный Работодатель, и члены Совета Безопасности, толкая друг друга, умчались претворять в жизнь операцию по массовому расстрелу обездоленных и доведенных до крайности жителей Юго-Восточной области Катании.
Оставшись один, Верховный Работодатель сел в свое кресло и погрузился в мрачные думы. В такие минуты большой палец его правой руки непроизвольно проникал в правую ноздрю, откуда извлекал засохшую козявку. Вождь так же задумчиво скатал ее в шарик и щелчком указательного пальца пульнул в окно. Шарик прилип к стеклу, но не продержавшись на нем и трех секунд, упал на подоконник. Никто не знал, что этим способом Его Высочество решал судьбы своих верноподданных: падение козявки означало казнить, а долговременное прилипание - помиловать. В девятнадцати случаях из двадцати козявка не задерживалась на стекле.
Правитель вызвал своего помощника по внутриполитическим интригам и дал ему короткое распоряжение:
- Когда вся эта канитель закончится, устрой Секретарю Совета Безопасности такую симпатичную автомобильную катастрофу с летальным исходом. Что-то он слишком умным стал. Мне такие опасные люди не нужны.
Следующим утром министр внутренних дел докладывал Его Высочеству по телефону из Нажидны:
- Ваше Высочество Верховный Работодатель, все Ваши поручения выполнены.
- Все расстреляны?
- Никак нет, Ваше Высочество. Расстрел еще не начинался...
- Как не начинался?!- завопил Верховный Работодатель.- Как ты посмел потревожить меня в такой ранний час, если ты не выполнил основного пункта моего приказа?! Ты верблюд или министр внутренних дел?! Открыть огонь!
- Не могу, Ваше Высочество. Да и члены Совета Безопасности что-то колеблются...
- Красть из казны не колеблетесь! Жрать да срать не колеблетесь! А теперь вдруг заколебались?! Я вам покажу колебания! - Верховный Работодатель стал колотить трубкой по голове стоявшего рядом помощника по интимным процедурам, который предусмотрительно надел каску.
По утрам Верховный Работодатель испытывал непреодолимое, неуправляемое вожделение женского тела. С женой он уже не спал лет десять, поэтому похоть свою удовлетворял, насилуя девиц, тайно поставляемых ему помощником по интимным процедурам. Каждое утро в его покои вводилась новая девственница, которая не знала куда и к кому ее ведут и которая бесследно исчезала после акта сексуального насилия. Но когда Верховный Работодатель был во гневе, его детородный орган напрягался до прочности стальной трубы, и в такие дни помощник по интимным процедурам подготавливал очередную жертву ко взятию ее сзади на оборудовании, специально изготовленном для Его Высочества. Оборудование состояло из множества шарниров, пружин, ремней, надувных подстилок и подушек, подъемников, педалей и других приспособлений, предназначенных для облегчения Его Высочеству процесса реализации своих сексуальных фантазий при минимальных затратах физической энергии. Оборудование позволяло расположить женское тело в любой позе, под любым углом, с любым закреплением ног и области таза.
- Раком!- крикнул Верховный Работодатель, спешно направляясь в спальню.
- Уже готова, Ваше Высочество!- отрапортовал помощник по интимным процедурам, снимая искореженную каску.
Злость Верховного Работодателя переросла в бешенство, и он чуть ли не с разбега вонзил свое орудие промеж ягодиц шестнадцатилетней девушки, намертво прикрепленной ремнями к станку маньяка. Боль была столь внезапной, острой и нестерпимой, что несчастная испытала сильнейший шок, а сердце ее не выдержало и разорвалось. Но это не остановило Его Высочество, и он продолжал ожесточенные фрикции, насилуя труп. И когда назрела эякуляция, Верховный Работодатель с диким ревом еще более ужесточил свои толчки, впившись руками в талию мертвой девушки. В это время в его воображении предстала толпа демонстрантов, которую он будто бы расстреливал из пулемета.
Стоя под душем, Верховный Работодатель размышлял: Что-то там не то. А что, если члены Совета Безопасности сговорятся и приведут эту толпу в Капиту? Тогда в столицу нахлынут и недовольные из других областей, и, что самое опасное, могут подняться жители Капиты. А это - неминуемый крах! Ах шакалы! Этого варианта нельзя исключать. Надо срочно лететь туда и самому руководить наведением порядка.
Через полтора часа Его Высочество уже проводил экстренное заседание Совета Безопасности в аэропорту Нажидны. Спустя десять минут по прямому приказу Вождя начался расстрел мирных демонстрантов. Еще через час на площади валялись около тысячи трупов нажиднийцев. Солдаты
внутренних войск обошли их все и произвели по контрольному выстрелу в голову каждого мертвеца. Более половины убитых составляли женщины и дети.
Верховный Работодатель потирал руки:
- Ну вот, конституционный порядок наведен! Так будет со всеми, кто посмеет пикнуть! Отныне вся Катания будет сидеть тихо. А я заработал еще одно очко в борьбе с террористами. Теперь американцы должны признать мое лидерство в антитеррористической коалиции!
- Весь мир признает! Как не признать-то, когда за один час Вы, Ваше Высочество, расправились с такой огромной армией международных
террористов!- наперебой угодливо тарабанили члены Совета Безопасности.
Однако реакция мирового сообщества оказалась прямо противоположной. Законспирированные в Нажидне агенты западных разведок отправили в свои центры информацию об истинном ходе событий. Запад во главе с Соединенными Штатами Америки и Великобританией потребовал создания международной комиссии по расследованию варварства, произошедшего в Нажидне. Верховный Работодатель не ожидал подобного поворота событий. Он понимал, если допустить комиссию в Нажидну, то в итоге его ждала бы участь бывшего лидера Югославии Слободана Милошевича. Кроме того, он опасался за своих чад, на каждого из которых только по одной статье Уголовного Кодекса "Принуждение к совершению сделки" можно было открыть не один десяток уголовных дел.
- Ах эти сволочи американцы!- бесился Его Высочество на пресс-конференции, созванной в связи с событиями в Юго-Восточной области Катании.- Они оказались неблагодарными тварями! Я их "Кока-колу" сделал единственным напитком в Катании: здесь даже о чае забыли. Я отдал им все золотые прииски. Впустил сюда на правах монополистов все эти кодаки-шмодаки, мотороллы-шмотороллы... Дал им целых два аэродрома... Поддерживал все их войны, все их бомбежки, хотя большинство стран выступало против. По просьбе американского Госдепа я один вставил в колеса российской телеги столько палок, сколько не смогли все страны бывшего соцлагеря вместе взятые! Я пролил ведра пота, проводя проамериканскую политику по разрушению СНГ! И вместо благодарности эти чертовы янки мало того, что, засудив мою любимую дочь, хотят отобрать у меня моих внуков, так они еще хотят устроить судилище надо мной?! Хрен им моржовый! Никого я сюда не пущу! Катания - моя вотчина! Что хочу здесь, то и делаю! И делать буду!
- Ваше Высочество, а что Вы можете сказать по поводу количества жертв в Нажидне?- спросил корреспондент одного из российских телеканалов и тут же пожалел об этом.
Верховный Работодатель набросился на него, как на своего подчиненного:
- Вы вообще чем занимаетесь?! Кто вам дал право клеветать на Катанию?! Я видел ваши новостные передачи: это же сплошная ложь! Откуда вы взяли цифру тысяча убитых?! Вам что, больше делать нечего? Вам бы только жареные факты подавай! А если их нет, то вы их выдумываете! Ну, как можно говорить о тысяче убитых, когда около здания администрации было всего сто человек вместе с террористами?! И если вы хотите знать правду, то спрашивайте у меня, потому что я единственный, кто обладает достоверной информацией. Так вот, истина заключается в том, что общее количество жертв составляет 69 человек, из них 35 - это террористы, 23 - это сотрудники местной администрации и правоохранительных органов, героически погибшие во время схватки с бандитами, 11 человек - мирные жители, которых террористы пристрелили в первые минуты захвата здания администрации Нажидны. Вот это и есть истина! И я требую от руководства вашего канала сегодня же опровергнуть ваши вчерашние клеветнические сообщения и обнародовать те цифры, которые я вам сейчас представил. Вы меня поняли? Если не поняли, то завтра же мой МИД лишит вас аккредитации! И тогда я уже не смогу гарантировать вашу безопасность...
- Ваше Высочество, у меня к Вам два вопроса,- поднялся с места корреспондент авторитетного западноевропейского информационного агентства.- Первый: Вам не кажется, что Вы сильно рискуете, отказывая международному сообществу в проведении независимого объективного расследования нажиднийской трагедии? И второй: кто отдал приказ открыть огонь по мирным демонстрантам?
Верховный Работодатель резко схватил микрофон и хотел было запустить его в корреспондента, но удержался, вспомнив, что это пресс-конференция, и в зале находятся не члены его правительства, а иностранные журналисты. Сдерживая более увесистые слова, он произнес:
- Скажите спасибо, что вы представляете столь уважаемый медиа холдинг. Иначе за такие вопросы я выгнал бы вас не только из зала, но и из Катании! Но вы глубоко ошибаетесь, думая, что у меня нет ответов на ваши вопросы. Запомните раз и навсегда: нет таких вопросов, на которые бы у меня не было ответов! Отвечаю на ваш первый вопрос. Катания - мое суверенное государство. И я сам могу провести здесь любое независимое объективное расследование. И пусть международное сообщество не сует нос в мои дела! И я ничем не рискую. Я уже договорился с лидерами России и Китая: они берут меня под свою защиту в обмен на газовые и нефтяные месторождения. В придачу я отдам им все месторождения драгоценных металлов, урановые рудники и всю энергосистему Катании. Кроме того, я выгоню с моих аэродромов этих... американцев к чертовой матери, а аэродромы отдам моим вечным с сегодняшнего дня стратегическим партнерам России и Китаю под военные базы. Если я спрячусь за спинами таких великих держав, разве Америка и Европа посмеют тронуть меня? Пусть только попробуют! А теперь отвечаю на ваш второй вопрос. Кто вам сказал, что там были мирные демонстранты?! Что за чушь?! Как можно так искажать факты?! Как можно вооруженных бандитов, зверски перестрелявших наших доблестных сотрудников правоохранительных органов, выдавать за мирных демонстрантов?! У нас вообще нет даже почвы для каких-либо демонстраций! Катанийский народ - это очень мудрый и трудолюбивый народ! Ему некогда заниматься какими-то демонстрациями, выступлениями, митинговщиной... Вы там все уже давно потеряли всякую совесть! Бандитскую вылазку каких-то подонков, большая часть которых - это тайно проникшие сюда международные террористы, раздуваете на весь мир как народный бунт против моего справедливого правления. Стыдно вам должно быть, господа, стыдно! Вы разве не видите, какое чистое голубое небо над Катанией? Вы разве не слышите, как поют птички в Катании? Прислушайтесь, даже здесь слышно, как в разбитом по моему указанию недалеко от этого здания парке поют птички. И можно ли говорить о наличии какого-то напряжения, о какой-то неспокойной атмосфере в моем государстве, если небо чистое, голубое, а птички поют и бабочки летают? Ведь птички поют только там, где им комфортно, где царят мир и благоденствие. Что же касается вашего второго вопроса, то хочу честно, откровенно, глядя всему мировому сообществу в глаза, положа руку на сердце, сказать: приказа об открытии огня никто не отдавал. Перестрелка началась, когда террористы, засев в здании администрации Нажидны, прикрывшись детьми и женщинами, вдруг начали стрелять из окон по людям на улице. И чтобы защитить ни в чем не повинных граждан, наши бойцы открыли ответный точечный огонь по террористам. Вот и все,- сказал Верховный Работодатель, весело барабаня пальцами обеих рук по столу.
Корреспондент Всемирной службы новостей спросил:
- Скажите, Ваше Высочество, когда Вы планируете позволить народу Катании иметь двухпалатный Парламент с передачей законодательному органу и правительству части Ваших полномочий?
Даже теоритическое затрагивание вопроса своих полномочий любой мало-мальский начальник в Катании рассматривал как личное оскорбление, а для Верховного Работодателя, обладавшего абсолютной властью в республике, это было равнозначно покушению на его жизнь. Он уже было схватил стул, чтобы швырнуть в ставшего с этой минуты его личным врагом журналиста, но подоспевший помощник что-то шепнул в августейшее ухо, и Его Высочество поставил стул на место и злобно обратился к своему обидчику:
- Кто вас вообще сюда пустил?! Как вы оказались здесь?! Запомните, вас здесь больше не будет никогда! Вы меня слышите, никогда! Но раз вопрос задан, я отвечу. Если на вашем прогнившем и туго соображающем Западе признаком демократии считается наличие двухпалатного парламента, я этот ваш показатель могу перекрыть в десять, а если хотите, и в сто раз! Я могу хоть завтра создать двадцати- или двухсотпалатный парламент. И что от этого изменится? Ни-че-го! Я как решал все вопросы в Катании, так и буду решать! А знаете, почему? Потому что все в Катании смотрят мне в рот, потому что только я владею истинными знаниями, потому что только я один могу обеспечить счастливую жизнь всем катанийцам, потому что демократия в Катании - это я! Без меня здесь наступит хаос. Только я могу удерживать страну в стабильности и вести ее к процветанию. Если не верите, выйдите на улицу и спросите первых попавшихся прохожих, поддерживают они мою внешнюю и внутреннюю политику или нет. И я вам гарантирую, все ответят, что поддерживают. Приведите мне хоть одного, кто не поддерживает. Я хотел бы посмотреть на этого смельчака! Вот, в том-то и дело, что таких глупых смельчаков вы у нас не найдете. А это свидетельствует о правильности избранного нами, то есть мной, пути! На этом все. Спасибо за внимание. Пресс-конференция закончена. Можете идти все...,- Верховный Работодатель сказал "вон", но предусмотрительные помощники вовремя отключили микрофон.

Заступничество России и Китая все же не помешало ООН принять решение о направлении в Катанию своей комиссии по расследованию событий в Нажидне. Верховный Работодатель наотрез отказался впустить комиссию в республику. В результате чего подавляющее большинство членов ООН неофициально объявили Верховного Работодателя палачом и персоной нон-грата на территории своих стран. Его Высочество фактически стал невыездным. Он впал в глубокую депрессию не столько от провала своей интриги, сколько от крушения своих планетарных амбиций.
Вольфрам, хотя и не разделял проводимую Его Высочеством политику, все же испытал глубокую обиду за своего руководителя. Патриотические чувства подтолкнули его написать Верховному Работодателю письмо, дабы попытаться помочь ему выйти из столь конфузного положения.

"Ваше Высочество Верховный Работодатель!

В связи с трагическими событиями в городе Нажидне и возникшей неблагоприятной ситуацией как вокруг Республики Катания, так и внутри нее, осмеливаюсь обратиться к Вам с нижеследующими предложениями.
1. Пусть и с опозданием, но объявите в республике трехдневный траур по невинно убиенным в Нажидне людям, независимо от того, чьи пули настигли их.
2. Объявите, что в Нажидне имела место разборка между кланами за сферы влияния и передел собственности после назначения туда нового губернатора. А в народное волнение это переросло оттого, что алчность превзошла все мыслимые пределы, в результате чего втянутыми в беспредел оказались ничего не понимающие простые граждане, которым на самом деле было что сказать власть имущим.
3. Учредите в срочном порядке ежедневную газету "Рупор справедливости", в которой отсутствовала бы цензура и печатались все заявления, жалобы и критические статьи граждан республики, охватывающие все стороны нашей жизни и обнажающие злоупотребления зарвавшихся чиновников любого ранга.
4. Отмените установку на прощение чиновников-казнокрадов, ибо вор должен сидеть в тюрьме. Безнаказанность чиновников и есть главная причина падения нравов в обществе и неверия людей в справедливость.
5. Амнистию проводите только раз в год ко Дню Независимости. Но под амнистию не должны подпадать казнокрады, убийцы, насильники, взяточники, коррупционеры, вымогатели.
6. Проведите чистку рядов в областных администрациях, в министерствах безопасности и внутренних дел, а также в учреждениях прокуратуры, в налоговых и таможенных органах с целью искоренения ставших нормой в нашем обществе мздоимства и продажности.
7. Внесите в Конституцию Катании изменение о переходе к конституционной монархии наподобие монархий в Великобритании, Испании, Японии.
8. Инициируйте создание ООР - Организации Объединенных Религий со штаб-квартирой в г.Капите и возведение в нашей столице огромного политеистического храма многоконфессионального назначения.
9. Обсудите с ведущими теологами вопрос о создании новой универсальной мировой религии, основополагающим принципом которой должна быть не слепая вера во что-то оккультное, а следование совести и здравому смыслу. Новую религию можно назвать просто "Совесть".
10. Поручите деятелям литературы и искусства сотворить образы героев нашего времени, не гоняющихся за долларом и не распродающих Родину за бесценок. Нации нужны герои, иначе нас ждет бестолковое и космополитичное будущее.
11. Придайте русскому и английскому языкам статус государственных в Катании.
12. Посредством провокаций в странах бывшего СЭВ и СССР Запад пытается издергать встающую на ноги Россию, подобно тому, как стая шакалов покусывает окруженного со всех сторон одинокого буйвола. Нам следует уберечь себя от участия в этом. Поддерживая крепкую дружбу с Америкой и Европой, еще более укрепляйте дружбу с Россией, Китаем, Японией, Индией и ближайшими соседями.
13. Создайте Высший Экспертный Совет с возложением на него функций экспертизы всех законов и директивных актов всех государственных учреждений на всей территории республики на предмет их разумности. Главная задача ВЭС - лоббирование здравого смысла.
14. Верните советскую систему образования, считавшуюся лучшей в мире: по уровню образованности среднестатистического гражданина Советский Союз опережал все страны.
15. Разрешите властям столицы и других городов организовывать в выходные дни народные гуляния с обязательным привлечением духовых оркестров и ансамблей народной музыки и проведением массовиками-затейниками всевозможных конкурсов и викторин. Пусть у людей почаще будут праздники на открытом воздухе, пусть они убьют в себе реального или мнимого дракона и не сидят по домам, как кролики в клетках.
16. Восстановите 9 Мая в статусе "Дня Победы". Произошло самое ужасное: мы сами себя лишили победы над фашизмом, угрожавшим всему миру.
17. Поручите правительству разработать и внедрить в жизнь Единые Правила подготовки, подбора и расстановки кадров, обязательные для государственных учреждений и организаций. Профессиональный и культурный уровень современных "специалистов", засевших в госучреждениях, не поддается никакой критике. Откровенное и беспардонное засилье дилетантов, выступающих сплоченными и стройными рядами против всего разумного и конструктивного, одновременно и поражает, и удручает.

С глубоким почтением

гражданин Катании
Вольфрам"

Но это письмо не дошло до адресата. Приспешники Верховного Работодателя усмотрели в письме угрозу своему благостному существованию и уничтожили нежелательную бумагу, будто ее не было в помине, как и ее составителя.


XXVI

"Ностракозу тяжело. Он хочет вести легальный цивилизованный бизнес, хочет работать с крупными всемирно известными фирмами на равных, хочет, чтобы его имя упоминалось в одном ряду с именами Форда, Круппа, Даймлера, Бенца, Гейтса и других столпов бизнес-элиты, но те, кому он доверил менеджмент своих фирм, не доросли до этого ни профессионально, ни культурно, ни духовно, ни просто по человечески... Ущербную все-таки он создал систему. Она работает не просто против здравого смысла, но и против самого создателя. Ведь, несмотря на толпы окружающих его алчных людей-крыс, Ностракоз, по сути, так же, как и я, одинок".
Чуждый мир, чуждые люди, чуждая мотивация... Планета перестала слышать, видеть, чувствовать поэзию, гармонию гор и ласкающих их облаков, симфонию звезд и впавшую от нее в космическую нирвану Вселенную, серенаду ветров и гибкую величавость тайги, высокую мольбу вод и горделиво-медлительную плавучесть суши... "Эта цивилизация не для меня,- Вольфрам не находил умиротворения вокруг и внутри себя.- Хочешь как лучше, а в тебя плевки со всех сторон. Открываешь людям глаза, а они в благодарность харкают тебе в душу. И что это я, как дурак, метал бисер перед свиньями? Глупо..." Много лет тому назад он написал рубаи, но так и не смог внушить себе его идею:

Поймешь и ты на скате дней,
Что лучше всех мирских затей -
С самим собою быть в ладу
И не зависеть от людей.

"Как не зависеть от людей, когда кругом и всюду люди? И какие! Вот одни люди пришли в театральный комплекс на Дубровке отдохнуть, отключиться на пару часов от суеты на мюзикле "Норд-Ост", а другие люди врываются в зал, угрожают оружием и бомбами, берут всех в заложники, держат трое суток в страхе, заставляют испражняться в оркестровой яме и требуют от Путина, чтобы он встал перед ними на глазах у всего мира на колени. Глупые террористы! Требовать от Путина встать на колени равносильно попытке любителя выиграть партию в покер у каталы. Путин может встать на колени, но при этом совершит бросок с захватом и проведет удушающий прием. Разве вас не предупреждали, что он гроссмейстер дзю-до? Забыли? Ну, тогда забудьте и про кислород! Эх, люди, люди..."

Первые дни сентября 2004 года разрушили Вольфрама окончательно. События в Беслане опустошили его полностью. Прямая телевизионная трансляция изуверства из маленького североосетинского городка высосала из Вольфрама последнюю каплю жизненной энергии и обвалила Вселенную. "Я умер. Значит, умерла и Земля",- твердил он, чувствуя, что сходит с ума.
И настал последний день октября. Вольфрам, оторвавшись от присосавшегося к нему дивана, вышел из дому налегке, добрался до насыщенного автомобилями шоссе, остановил машину и попросил водителя отвезти его за город, заехав по пути на кладбище.
С портрета на надгробной плите улыбалась Регина. Она всегда улыбалась Вольфраму. Улыбалась и сейчас, не ведая, что видит его в последний раз. "Прости меня, любимая, я больше не приду к тебе, я не смогу прийти. Мы не увидимся отныне никогда ни здесь, ни там. Этот и тот миры контролирует Доллар. Бог покинул небеса. Он не справился со своими рабами. Они низвергли Его. Теперь они поклоняются Доллару, называя его богом. Я не хочу жить на планете обезумевших. Прости меня, я ухожу". Вольфрам погладил Регину по щеке, поправил ей волосы, дотронулся пальцем до кончика ее носа и, улыбнувшись ей, медленно удалился. Она улыбалась ему вслед, как всегда приняв его слова за шутку.
Вольфрам сел в машину, и она понесла его прочь от цивилизации, поднимая клубы пыли.
- Вы видели, что было написано на ней?- вдруг спросил водитель, указывая кивком на пронесшуюся мимо милицейскую машину.
- Нет, не обратил внимания,- ответил Вольфрам, занятый своими мыслями.
- На ней было написано: Защищай себя сам. А, каково?! Это что же получается? Правоохранительные органы самоустраняются от выполнения своих прямых обязанностей защищать население? Тогда зачем они нужны?
- Они нужны, чтобы защищать Верховного Работодателя от населения.
- Ха! Если так, то, вполне возможно, эта надпись обращена к Верховному Работодателю, а?
- Нет, не думаю: менты вряд ли осмелились бы на это.
- Да, согласен. Там одни дебилы собрались. Как так можно? Куда мы идем? Не удивлюсь, если вскоре на пожарных машинах увижу надпись: Если твой дом загорится, туши пожар сам. Или на машинах скорой помощи: Если заболеешь, лечи себя сам.
- Но самое сногсшибательное,- подхватил иронию Вольфрам,- может появиться на катафалках и на стенах кладбищ: Похорони себя сам.
Оба рассмеялись. Подъезжая к мосту, водитель громко прочитал надпись на растяжке между двумя столбами:
- "Катания - государство с грандиозным будущим! Во имя родины нужно жить сгорая!" Верховный Работодатель.- Водитель сплюнул в открытое окно своей дверцы.- Даже при социализме не было такого идиотизма. Какое грандиозное будущее? Кому он это лепит? И почему я должен сгореть? Да гори она синим пламенем, такая родина! Вот я, у меня высшее политехническое образование, защищенная диссертация, а чем я занимаюсь? Извозом. Потому что на зарплату ученого не мог прокормить жену и детей. Вот, верите, я даже одно время хотел повеситься, когда в доме не было ни копейки, а я, здоровый мужик, не мог найти работу. Я никогда не думал, что доживу до такого. А этот еще требует, чтобы я сгорел, а он и вся его шайка обжирались бы до отвала. Да пусть он сам сгорит! А все из-за этого Горбачева! Ну, не знаешь, как управлять государством, не берись! Такую страну расколошматить...
- А вы знаете, я тоже первые постперестроечные годы,- Вольфрам прикурил сигарету,- посылал много нехороших слов в адрес Горбачева. А теперь я готов отвесить ему земной поклон.
- Вы это серьезно?- удивлению водителя не было предела.
- Вполне. Если бы не Михаил Сергеевич, я бы так и прожил всю жизнь в иллюзиях насчет человеческой сущности. А Перестройка открыла мне глаза на людей. Я даже не предполагал, насколько ничтожно это существо под названием человек. При социализме, когда человек звучал гордо, все низкое и сволочное в людях камуфлировалось Моральным кодексом строителя коммунизма и однобокой пропагандой. А как только стало разрешено все, что не запрещено, люди моментально проявили свою истинную суть. Вот за то, что я все это увидел и познал, я бы и хотел поклониться Горбачеву до земли.
- А-а, вы в этом смысле. Тогда и я отвешу ему поклон... и за свое нынешнее положение, и за своих детей, перед которыми мне стыдно каждый день, и за своих родителей, отдавших все свои силы партийной работе и строительству коммунизма, но, к счастью, не доживших до Перестройки, и за эту едреную псевдодемократию, будь она проклята...
- Демократия - это огромный блеф. Ее не может быть по определению.
- Как, не может быть? А на Западе что, не демократия?
- Что означает слово "демократия"? Правильно, власть народа. А где вы видели, чтобы народ властвовал? У власти всегда и везде небольшая кучка людей, которая властвует над народом.
- Ну естественно! Не может же весь народ быть у власти. Он посредством выборов делегирует свои права определенным людям, к которым питает симпатию и которым доверяет.
- И что потом делают эти доверенные лица?
- Что делают?- водитель на секунду призадумался.- Борзеют, вот что делают!
- Верно. И подобное происходит повсюду. Поэтому говорить о народовластии не приходится. Кроме того, вы прекрасно знаете, как проходят предвыборные кампании, сами выборы, подсчет голосов...
- Не без этого, конечно. Другого же, более совершенного механизма еще не придумали...
- И не придумают, потому что все, связанное с людьми, не совершенно. Но мне становится смешно оттого, что именно демократию рассматривают как эталон государственного строительства и жизни общества, в то время как демократии не существует как таковой вообще. Разве это не всечеловеческий маразм?
- Вы как-то странно рассуждаете,- сказал водитель, потеряв на время нить логических построений собеседника.
- Да это проще пареной репы. К примеру, вы помните, с каким перевесом Буш выиграл у Гора?
- Кажется, всего в несколько сотен голосов.
- А что это означает? Это означает, что за Буша отдали голоса, будем говорить условно, 51% населения. А это, в свою очередь, означает, что 49% населения не допущены к так называемому народовластию. То есть даже по этим цифрам понятно, что демократия половинчата и что одна, чуть большая по численности часть населения узаконила свою власть над другой, чуть меньшей численностью частью населения. Разве не так?
- Слушайте, а ведь действительно получается так! Значит, демократия - это обман?
- А иного не дано. Но дальше еще интереснее. Те, кто приходят к власти на основании пресловутых демократических выборов, тут же забывают о воле своих избирателей и властвуют по своему собственному усмотрению, при этом всячески стремясь нейтрализовать демократические принципы, благодаря которым они достигли властных вершин. Из этого следует, что демократия - это фикция, что-то вроде театра абсурда, где зрители думают, что они только смотрят спектакль, а на самом деле являются основными актерами-марионетками, управляемыми кучкой невидимых кукловодов-олигархов. Что самое важное для человека? Ощущать себя значимой величиной, пусть даже и мнимо значимой, но что-то решающей. И этот механизм якобы демократических выборов и дает простому человеку фантомную возможность подняться в собственных глазах. Обычному обывателю в момент, когда он бросает бюллетень в избирательную урну, где-то на уровне подсознания кажется, что он участвует в управлении государством, решает судьбу страны, судьбу власти, судьбу народа, судьбу своих близких, соседей, знакомых. Вот это призрачное ощущение даже самым последним ничтожеством собственной значимости и значительности и есть движущая сила и иллюзия демократического блефа. А у нас в Катании даже этого нет,- сказал Вольфрам, и к нему вновь вернулись мрачные мысли.

- Так не лучше ли тогда объявить всему миру, что демократия - это мыльный пузырь и что некрасиво прикрываться этим словом, подобно тому, как прикрываются словом "Бог"?
- А кто объявит-то? Кому это надо? Тем, кто у власти?
- Им-то как раз это в первую очередь и не надо...
- Вот сейчас, во время беседы с вами, я поймал себя на совершенно неожиданной мысли. А ведь самым честным в отношении государственного строительства человеком был, как это ни странно, Владимир Ильич Ленин. Он не называл свою систему власти демократией. Он открыто и четко провозгласил принцип демократического централизма. Как вам это? Ведь весь так называемый демократический мир фактически устроен по ленинскому принципу!
- Так что же они все его поносят тогда?! Взяли на вооружение его схему и его же рисуют дьяволом.
- Это в природе людей. Неблагодарные ученики забрасывают камнями своего учителя...
- Мы что-то увлеклись,- вдруг спохватися водитель,- мы уже выехали за черту города...
- Да, да, конечно, остановите здесь.
Вольфрам вышел из машины и побрел к физическому небытию. Кругом простерлись поля, проросшие кукурузой, клевером, картофелем. По дороге проносились автомобили, в окнах которых Вольфрам ловил взгляды, изумленные видом одинокого городского жителя посреди пыльной сельской местности.
Не то с небес, не то из-под земли, не то из-под колес шумных автомобилей, не то из полей слух Вольфрама уловил голос Булата Окуджавы, певшего свою песенку о бумажном солдате:

Один солдат на свете жил,
Красивый и отважный,
Но он игрушкой детской был:
Ведь был солдат бумажный.

Солнце стояло в зените и, будто сквозь лупу, прожигало землю и все на ней находящееся. Вольфрам шел вперед, прочь от города, вглубь неизвестности, пыли, безлюдья. И песня следовала за ним:

Он переделать мир хотел,
Чтоб был счастливым каждый,
А сам на ниточке висел:
Ведь был солдат бумажный.

Он шел не туда, куда глаза глядят, потому что глаза уже ничего не видели...

Он был бы рад - в огонь и в дым,
За вас погибнуть дважды,
Но потешались вы над ним:
Ведь был солдат бумажный.

и не на все четыре стороны, потому что все стороны света были одинаково чужды ему и он был чужд им...

Не доверяли вы ему
Своих секретов важных,
А почему?
А потому,
Что был солдат бумажный.

и не в никуда, потому что у этого никуда был конкретный адрес - нигде...

В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
И там сгорел он ни за грош:
Ведь был солдат бумажный.

и не в лес, и не в степь, и не в пустыню, и не в горы... Он шел вперед, надеясь найти место, где сила земного притяжения равнялась бы нулю, откуда можно было бы, подобно муравью, сорвавшемуся с глобуса, свалиться во Вселенское небытие, чтобы не быть похороненным на отторгнувшей его планете Земля, чтобы больше никогда не увидеть ни единого кадра разъедающего душу фильма "Порочное целомудрие"...




КОНЕЦ





ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Исчезновения Вольфрама никто не заметил. Планета продолжала крутиться вокруг своей оси; солнце, луна и звезды не изменили своим привычкам; люди жили той же жизнью, в которой уже давно стерлись границы между добром и злом, между любовью и ненавистью, между безумием и разумом, между мужчиной и женщиной, между долларом и душой... Лишь ветер летал по округлому периметру Земли и с каждым витком все больше и больше убеждался в том, насколько был прав Вольфрам в своих преднебытийных строках:

Когда я умру неожиданно, вдруг,
Никто не узнает мной прожитых мук,
Никто не увидит в глазах мертвеца
Предчувствия скорого самоконца.
Когда я умру как один из людей,
Займу свое место в ночлежке теней,
Ничто не изменится в недрах квартир
И вновь по спирали продолжится мир.

Ветер влетал в людские жилища, осматривал и ощупывал их, проникал во все щели и углы, вслушивался в человеческое нутро и, постигнув его, стремглав вылетал прочь на волю, ликуя оттого, что он свободен, не зависит от цивилизации и создан летучим, просторным и не нуждающимся ни в чем.
Он летал и был знаком со всеми людьми, но ни с кем из них себя не связывал. Он летал и помнил всех, кого когда-либо обнимал или опрокидывал. Он летал и видел все, но был выше того, чтобы вникать в мелочную возню обитателей несчастной планеты.
Ветер летал и не мог понять, отчего его воздушная субстанция не находит успокоения и приюта, что заставляет его летать и летать без устали и без перерыва, чего же в необъятной атмосфере планеты Земля ему недостает. Он летал и мучился догадками. И некому было подсказать ему, что возможная отгадка вероятнее всего кроется в первосвершении Вселенского небытия Вольфрама.
Ветер летал, то взмывая за облака, то падая в долины, то пробираясь в глубокие пещеры, то распластавшись на водном матрасе океана, то процеживаясь сквозь листву таежных чащоб и тропических джунглей, то сливаясь с летучей душой Регины, и не мог найти объяснения, почему после утраты во Вселенское небытие своего несчастного сопланетника представители одного из видов землян все еще продолжают называть себя людьми...