Скрипач Владлен Симонов играет в переходе с Замоскворецкой на Кольцевую почти каждый вечер. Возвращаясь с работы, я раз за разом останавливаюсь неподалёку, и вслушиваюсь в звуки скрипки, и оркестра из его телефона, усиленного колонками.
Владлен – мужчина среднего роста, около сорока лет; взглядом и манерой держать себя производит впечатление меланхоличного и несколько замкнутого человека. Очевидно, он вырос в интеллигентной семье – тем большего стоят усилия, наделяющие его властью «рассекать» людской поток взмахами смычка. Скрипач всегда одет в костюм; пиджак расстёгнут. На лоб его падает короткая тёмная чёлка, взгляд отстранённо скользит над головами… Его движения, а за ними и мелодии, характеризуются плавностью, «причёсанностью», и …отсутствием куража. В тоже время его музыка звучит живо, вызывая желание слушать...
Мимо текут люди – банальное, но в тоже время и самое «правильное» выражение. Люди огибают в своем плавном и стремительном движении скрипача, меня, друг друга… Они торопятся. Торопятся домой, к тем, кто их ждёт, …или просто домой. Некоторые, не останавливаясь, достают на ходу несколько монет, и кладут (а чаще – швыряют) в футляр (из-под скрипки) для денег. Две-три монетки, редко больше, но в футляре их набирается изрядная горка (музыкант периодически её разравнивает).
А люди спешат. Редко-редко кто-нибудь останавливается перед музыкантом на минуту-другую. В основном – это бомжи, или пьяные. Те, кому не к кому спешить. Те, кого никто не ждёт. Только такие люди, видимо, могут позволить себе знакомство с чем-то случайно новым, привлёкшим их внимание. Впрочем, внимания их хватает ненадолго, и они плетутся дальше, ощущая, может быть, не ясную им самим смесь удовлетворения и недоумения.
Я вслушиваюсь в звуки, лелея ощущение, что они проникают в меня и трогают мою душу. Если говорить точнее, мне рисуется, будто звуки, вылетающие из-под смычка, могут иллюстрировать …полёт души. Ещё точнее – олицетворять биение жизни, танец или сражение личности на жизненном пути с превратностями судьбы. Иногда я представляю словно это моя душа то взлетает – на высоких нотах, то падает, и бьётся, бьётся, бьётся, стремясь к чему-то, наперекор всему. Для своей души мне хочется иллюстраций быстрых, стремительных, похожих на «Шторм» Ванессы… А нередко я представляю, что звуки скрипки – это танец или полет души самого скрипача. И тогда я ему сопереживаю. Как правило, эти звуки – не слишком …выдающиеся, не слишком гармоничные (для моего дилетантского уха), но всё равно – смелые, самобытные. Я радуюсь за него, за то, что он имеет смелость быть таким: может позволить себе быть не слишком выдающимся, но самобытным.
У меня «на вооружении» уже давно стоит мысль: «Через пение птички можно научиться большему, чем прослушав иной курс лекций». Вслушиваясь в звуки скрипки, я нахожу удивительное подтверждение этой метафоре. Так, подойдя однажды к скрипачу поближе, я был потрясён пронзительностью звуков. Вблизи скрипка пела, пищала, визжала – мощно, яростно, проникающе. А сквозь людской поток столь многоцветных звуков не было и в помине. Ещё я заметил, что музыканту было очень важно вплести свою игру в музыкальный фон, звучавший из его колонок. Я даже заподозрил, что не так важно, какая именно музыка звучит в качестве фона, а также не принципиальна и мера таланта самого скрипача. Зато музыканту необходимо верно встраивать, гармонично вплетать свои звуки в общую канву мелодии.
Я ухожу, каждый раз не дослушав мелодии до конца. Мне хочется, чтобы она продолжала звучать во мне, чтобы не прекращал «биться, виться обезумевший смычёк», чтобы душа снова падала, и снова взлетала, в своем стремлении воплотить мечту. Ухожу, осознавая – фон может быть любым, но меру безумия своего смычка, к счастью, каждый волен определять сам.