ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть вторая.
12. Глухая исповедь
Старушки оказались кстати. Они быстро согрели воду в больших чугунах, обмыли покойника, одели во все новое. В углу, под образами, составили широкие лавки, накрыли их белеными холстами и положили на них Ивана Семеновича. Прасковья под голову отца сшила маленькую подушечку, расчесала ему бороду и седые кудри на голове, сделав прямой пробор, по-женски, в широкие натруженные ладони вставила тоненькую восковую свечку и зажгла ее.
Пришел дедушка Мельников. Помолился на образа, потом низко поклонился.
— Успокоилась буйная головушка. Теперича за нами черед...
— Не торопитесь, дедушка Тихон, — сказал Андрей. — Все там будем, только не в одно время.
— Это верно, сынок. А все-таки жалко мужика. Не думал он так рано помирать. Все баил: «Мы ишшо поживем, Тихон Палыч. Наша жизня впереди». Вот тебе и впереди!
Дом наполнился народом. Сходились родные, знакомые, соседи. Бабы, сгрудившись в укромном уголку, перешептывались.
Авдотья Андреевна с трудом передвигала ноги. Когда к ней за чем-нибудь обращались, она тихим голосом отвечала:
— Делайте, как знаете.
Ваську удивляло: мать, никогда не жившая с отцом в мире, всегда желавшая ему смерти, первые часы горько, с причитаниями плакала. Ее дважды приводили в чувство. Фельдшер Степан Мартыныч давал ей каких-то капель. Теперь она прикладывала к вискам мокрые полотенца.
Приехал с семьей Варлаам, взяв у кого-то из помольщиков полуфурку. Внуки, Николай и Семен, чистенькие, умытые, черненькие, как цыганята, стали перед дедушкой, неподвижно лежавшим в переднем углу, в полумраке, и удивленными глазенками смотрели на знакомый профиль. Они впервые видели покойника. У Матрены по лицу катились слезы. Варлаам низко опустил голову.
Андрей и Егор хлопотали на улице. У них было много дел по хозяйству.
В старой избе, в сенях, где стоял верстак и Иван Семенович часто что-нибудь мастерил, теперь делали гроб. Бородатый мужик в красной рубахе с засученными рукавами, увидев Ваську, сказал:
— Заходи, заходи. Не стесняйся. Вот домик делаем для твоего отца. Вечно будет жить в нем.
Ваське стало не по себе от этих слов, и он ушел.
Утро было теплое, солнечное. Грязь подсыхала. Во дворе толпился народ. Рыжий парень в новых лаптях и белой рубахе с расстегнутым воротом курил длинную цигарку и что-то рассказывал мужикам. Васька остановился около них.
— Нет, на самом деле, зачем мне врать? — говорил парень. — Его ведьма напугала. Она шла прямо по улице. Когда мы побежали с Сенькой, она не погналась за нами, а свернула в переулочек и пошагала в этот край... Высокая. Вся в белом. Волосы распущены. Глазищи во какие — горят. А собаки за ней. Всполошились, из себя выходят. Мы как дали латата, в один момент возле дома оказались. Прислушались. А собаки все лают и лают в этой стороне...
— Можа, это белая корова была, а вы — ведьма.
— Ну, корова, — обиделся парень. — Чай, я своими глазами глядел. Было вона как до сарая, саженей десять.
— Врешь ты, Никита!
— Ей-богу, правда. Спроси хоть Сеньку.
— И Сенька твой соврет, дорого не возьмет. Ни в каких ведьмов и привидениев я не верил и не верю, — сказал здоровый краснолицый пимокат Софрон. — Все это вранье. Со страху человеку может померещиться черт знает что, потом он начинает трепать языком.
Никита недовольно покосился на него. Софрон хотел закурить, но маленький сынишка невзначай толкнул его под локоть, и он просыпал с бумажки табак.
— Ну ты, бесененок, не балуйся тута, беги вона к матери... Ты не серчай на меня, Никита, но я тебе прямо скажу: разные там ведьмы, лешие, домовые — все это сказки. Ежели бы они были, так какой-нибудь след от них оставался. А то — ничего...
— Так это — дух.
— Э-э, не бай! Дух совсем другое дело...
И мужики заспорили. Одни доказывали, что колдуны, ведьмы, черти, всякая нечистая сила — есть, другие — отрицали. Те и другие стремились подтвердить свои доказательства примерами.
— Васька, а ну подойди ближе, — заметив парнишку, обратился к нему Никита. — Ты знаешь, отчего помер твой батька?
Васька не знал, что ответить. Он просто не думал об этом. Помер — и все. Никита смотрел на него с превосходством, не желая сразу выдавать своего секрета.
— Вот ты спишь по ночам и ничего не знаешь. А твоего тятьку ведьма напугала. Не веришь? Вот послушай...
— Эй, Никита, брось глупости болтать! — закричали на него со всех сторон мужики. — Выдумывает черт знает что. Зачем парню про это баить?
— А что? Я ничего, — неуверенно оправдывался Никита.
Мужики заговорили о другом, и Васька, немного послушав их, ушел в дом.
Принесли гроб, положили в него покойника. Псаломщик начал читать перед гробом псалтырь. Читал он нараспев и после каждого стиха молился. Псаломщика сменил дьякон. Потом попеременно читали грамотные мужики.
Авдотья Андреевна вышла из своей комнаты только утром, надев на себя все черное — платок, платье, чулки. По бледному осунувшемуся лицу с зелеными подглазинами, скорбно сжатым губам чувствовалось, что она глубоко переживает утрату. В домашние дела не вмешивалась — по дому распоряжались сноха Христинка и дочь Прасковья. Она только попросила старшего сына съездить за попом.
Варлаам тут же подошел к Андрею и передал просьбу матери.
— Ну что же, поедем, — сказал тот. — Только я с попом больше говорить не буду. Я ему уже надоел как горькая редька.
— И я не буду. Я не помню, когда был в церкви. Он привяжется к этому... Давай съезди с Афанасием.
Так и сделали. Андрей снова запряг лошадь и с зятем поехал к попу.
Андрея и Афанасия долго не было. Вернулись они одни и сразу прошли к матери в боковушку.
— Мамка, батюшка, отказался хоронить отца. Потому что он помер без соборования и исповеди, — сказал Андрей.
— Час от часу не легче, — вздохнула Авдотья Андреевна.— Что же делать теперь?
— Надо тебе самой ехать. Может, ты его уговоришь.
— Тогда я сейчас соберусь. Вы только никому не говорите.
Андрей ждал ее на улице, курил цигарку за цигаркой.
Поп встретил их сердито и не замедлил высказать свое неудовольствие тем, что многие прихожане совсем отбились от рук — в церковь не ходят, не исповедуются, не причащаются, постов не соблюдают, табак курят, сквернословят, блуду предаются, а он за них отвечай перед богом. Да когда это кончится? Нет у него, больше сил терпеть такое!
— Вот взять хотя бы Ивана Семеновича, твоего преподобного муженька, — продолжал он, не спуская злых глаз с Авдотьи Андреевны.— Сколько раз я говорил ему: «Зачем пренебрегаешь храмом божьим, зелье употребляешь, скандалишь дома, вводя в грех и искушение всю семью свою? Зачем?» Так он вместо того, чтобы слушать меня, раз в год причащался, а на исповеди был и не помню когда... А ты знаешь порядок. Знаешь церковные законы: кто без исповеди, погрязши во своих грехах, как муха в тенетах, умирает, того мы не можем хоронить.
Терпеливо выслушав его, Авдотья Андреевна заплакала и стала просить как-нибудь уладить дело. Конечно, она понимала всю тяжесть греха, совершенного покойником, но что теперь сделаешь? Ведь он все-таки христианином был, и похоронить его следует по-христиански.
— Конечно, все это верно, — отвечал отец Григорий, — и я сочувствую вам, Авдотья Андреевна, но закон есть закон. Его я не могу перешагнуть.
— Тогда отпустите глухую исповедь, отец Григорий. Вона как сделали Игнату Иванычу Лемяскину. Вы это можете.
— С глухой исповедью канители много, — начал помаленьку сдаваться отец Григорий. — Надо писать объяснение благочинному. А он еще за нос будет водить, начнет допытываться — что да как. В город раза два съездишь по этому делу. Все расходы...
— Все расходы я приму на себя, только сделайте, пожалуйста. Буду век за вас богу молиться.
— Это, примерно, ежели грубо подсчитать, и выйдет — коровы только что хватит.
— Ну, что сделаешь! Где наше не пропадало.
— Да мне вашего не надобно. Все на церковь пойдет. Подаяние на храм вы в этом году не давали? Ну, вот видишь.
— Я понимаю. Деньгами возьмете или как?
— Для господа бога все равно — что деньги, что скотинку приведете. Вот скоро престольный праздник — Михайлов день, так можете пожертвовать на храм божий красненького бычка. Коровка вам самим нужна, а бычок — в самый раз будет...
В спор вступать было бесполезно. Отец Григорий не любил, когда ему перечили. Авдотья Андреевна поспешила заверить его:
— Все сделаем, батюшка.
Поп сказал, чтобы его не ждали: он приедет на своих лошадях.
Пока они были у отца Григория, явился Иван с женой и сыном. Анна уже помогала Прасковье на кухне. Миша играл с Дуней и Васькой. Иван сидел во дворе, курил и разговаривал с Варлаамом.
Он был одет в форму полицейского и очень гордился этим. Мужики подходили к нему, почтительно подавали руку, улыбались, некоторые шутили насчет формы, расспрашивали про жизнь.
Услышав, что отца якобы напугала ведьма, Иван самоуверенно заявил:
— Я вот займусь этим делом, следствие наведу. Что тут за ведьма завелась. По какому такому праву пужает честной народ.
Иван первый встретил попа и подал ему руку.
Панихида прошла благолепно. Все молились, низко кланялись. Приторный запах ладана разлился по всему дому.
Перед тем как ехать на требу, батюшка выпил стакан водки и был в прекрасном настроении. Сегодняшний день считался очень удачным. Особенно ловко он обделал дельце с глухой исповедью. Нажал, припугнул — и все в порядке. Хорошо!
Гроб выносили сыновья. Варлаам и Иван впереди, Андрей и Егор сзади. Несли на связанных полотенцах с расшитыми концами. Потом братьев сменили мужики. Отец Григорий, на удивление всех прихожан села, впервые не ехал, а шел пешком в сопровождении церковного причта до самого погоста. И даже не останавливался, чтобы передохнуть.
С кладбища возвращались не торопясь.
В доме Орловых уже были готовы к встрече народа. На поминки Авдотья Андреевна не поскупилась. На первое подавали наваристый мясной борщ со свежей капустой и лапшу с курицей на второе — жареный картофель с бараниной, гуся с яблоками, пирог с рыбой и рисом, пышки с медом и густой узвар в тарелках. Мужикам поднесли по чарке водки.
В престольный праздник, Михайлов день, Андрей отвел бычка Красавца к церкви и привязал к ограде, где уже стояло несколько овечек, три или четыре теленка, в закрытой корзине кудахтали куры. Седобородый крестьянин принес в заплатанном мешке поросенка.
— Что-то, я смотрю, у отца Григория нынче жидковатый улов, — обратился он к Андрею. — Плохо, видно, раскидывал сети. — Но, взглянув на Красавца, удивился: — Это ты такого привел? Жирный кусочек. И не жалко?
— Что поделаешь? Приходится,— уклончиво ответил Андрей.
— Я бы в жисть такого не отдал. Хватит ему и порося.
Васька, когда узнал, что бычка отдали за глухую исповедь, заревел.
— Я сейчас пойду и приведу его обратно.
— Только посмей! — пригрозила мать.
— И приведу!
Побежал, но Красавца уже не было.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/15/370
***