ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть вторая.
11. Смерть Ивана Семеновича
Белым парусным корабликом плыл по небу месяц. А в воздухе над землей разливалась зеленоватая прозрачная стынь. Где- то на краю села мирской сторож неугомонно стучал в колотушку. Село, погрузившись в глубокий сон, замерло, притихло. Давно погасли огни, парни и девки разошлись по домам, не поет уже гармонь, одни псы только перебрехиваются, им все кажется, что кто-то бродит возле хозяйского дома.
Иван Семенович возвращался домой. Он сильно покачивался.
— Да, я опять сегодня выпил. Но ничего! Не за чужие пью. А гробы делать я тебе не буду. Дудки! Я еще сто лет собираюсь прожить, а ты мне домовинами тычешь в нос, дура... Ты думаешь, мне нужны твои капиталы? — мысленно обращался он к жене.— Нет! Они мне как пятая нога нашему Бобику. Я детей выкормил, вырастил, можно сказать, на ноги всех поставил, теперя можно и погулять. Никто мне не запретит... А ежели тебе мало, так сама наживай. Уйду, улечу, как вольная птица.
Он взмахнул руками, словно птица, расправлявшая крылья, но хмель ударил ему в голову, и он чуть не упал. Нетвердой походкой пошагал дальше, иногда останавливался, мурлыкая себе под нос песни. Если собаки начинали нападать на него, отбивался камнями, потом выломал из плетня длинную палку и размахивал ею направо и налево.
Когда до ворот дома оставалось не больше десяти-пятнадцати шагов, в ближайшем переулке поднялся неистовый собачий гвалт.
Иван Семенович остановился. На кого же так злобно лают собаки? И похолодел от неожиданности.
Из-за угла прямо на него надвигалась громадная белоснежная башня на тонких ногах, которые он успел рассмотреть при лунном свете. Шаг за шагом привидение приближалось. Собаки с остервенением бросались на него, в злобе захлебывались от лая, грызли тонкие ноги, но оно неумолимо продолжало надвигаться.
Горячей волной кровь ударила Ивану Семеновичу в голову, потемнело в глазах, он выронил из рук палку и упал.
Привидение прошагало мимо. Собаки откатились за ним. Только один громадный серый пес уставился на Ивана Семеновича и лаял.
Иван Семенович будто очнулся от короткого обморока, хотел подняться, но не смог; кое-как дополз до ворот. Калитка, к счастью, оказалась незапертой, он перевалился через невысокий порожек.
По двору с визгом метался Бобик.
В доме Орловых всполошились. Андрей первым вскочил с постели, за ним поднялись и другие.
— Мамка, к нам кто-то во двор лезет.
— А вы калитку закрывали?
Братья молчали. Такие мелочи часто забывались.
— Кто последний пришел с улицы?
— Я, — ответил Егорка.
— Закрывал?
— Не помню. Ведь тятьки дома не было.
Бобик у самых дверей надрывался в лае. В руках матери загремели спички в полупустом коробке. Оранжевый кружочек пламени осветил бледные лица. Зажгли лампу. Андрей быстро оделся. Авдотья Андреевна накинула на плечи шаль. Егорка на всякий случай взял в руки клюку.
— А тут еще этот идол где-то пьянствует, — поправляя на плечах шаль, сказала Авдотья Андреевна, имея в виду мужа. — Черти бы его взяли.
Вышли в сени. Осторожно открыли дверь на улицу. Бобик, поджав хвост, уже не гавкал, а скулил, посматривая на ворота.
Светила луна, и тень, падающая от дома, закрывала почти все пространство от крыльца до ворот, и в темноте ничего не было видно.
У самой калитки кто-то лежал без движения.
Егорка присмотрелся.
— Мамка, это тятька.
Андрей бросился с крыльца. Авдотья Андреевна, нащупывая ногой ступеньки, осторожно опускалась вниз. Егорка, бросив клюку, прыгнул с крылечка. Бобик, осмелев при людях, метался от одного к другому и не знал, что ему делать — лаять или скулить.
— Нажрался, теперя валяется в грязи, — сказала Авдотья Андреевна. — Нашел место. А ну, вставай! — и пнула мужа в плечо ногой.
— Андрей присмотрелся к отцу и дрогнувшим голосом сказал:
— Мамка, он не шевелится... Помер...
— Не болтай чего не следует! — Но сама на всякий случай тут же перекрестилась: — Господи Иисусе Христе. Не видишь, что ли, представляется... А ну-ка, берите его!
Сыновья подняли тяжелое тело отца и, часто перебирая ногами, понесли в дом.
Ивана Семеновича раздели, разули, положили на кровать.
Он печально смотрел на людей слегка помутившимися глазами и молчал. Постепенно глаза стали наполняться слезами, когда их скопилось много, они каплями стали стекать по лицу. Правая рука не двигалась. Нога тоже не шевелилась.
До утра в доме никто глаз не сомкнул. Авдотья Андреевна не отходила от постели мужа ни на минуту.
— Господи, что же случилось? Где он был?
Чистым полотенцем вытирала ему слезы и сама плакала.
Утром чуть свет пришли две старушки, каким-то образом узнавшие о несчастье в доме Орловых. Потом стала сходиться многочисленная родня. Первой прибежала взволнованная и расстроенная Прасковья, старшая дочь. Увидев в постели отца, она упала на колени перед кроватью, уткнулась лицом в край подушки и заплакала. Женщины подняли Прасковью, отвели в сторону, посадили на стул и успокаивали.
К кровати пододвинул табуретку Варлаам, сел на нее, откинув полы азяма, наклонился немного и спросил:
— Тятька, ты узнаешь меня?
Отец молчал. Мутные глаза его не выражали ни жалобы, ни беспокойства, ни просьбы.
Варлаам повернулся к матери.
— Надо за фершалом послать, Степаном Мартынычем.
Фельдшер Степан Мартыныч хорошо знал семью Орловых.
Ему не раз приходилось бывать у них. Всем детям он прививал оспу, лечил от кори, скарлатины. Узнав, что заболел Иван Семенович, он забеспокоился. В приемной амбулатории его ждал народ, но он послал сказать, что срочно выезжает к больному.
Через час Андрей привез его домой. Фельдшер разделся на кухне, снял шляпу, поправил белый галстук на черной рубахе и прошел к Орлову. Степан Мартыныч попросил всех удалиться из комнаты, за исключением Авдотьи Андреевны и Варлаама, которые раздели Ивана Семеновича, и он осмотрел его. Правая рука и нога были безжизненны, как плети. Делая иголочкой укол, он спрашивал:
— Больно? Больно? А тут?
Иван Семенович молчал. А когда укололи левую руку, он отдернул ее. При уколе пошевелил и левой ногой.
— Паралич, — коротко произнес фельдшер. — Однако особенно волноваться не следует, с такой болезнью живут годами. Но может быть и хуже. Главное — больному нужен покой, сон, свежий воздух. — Он посмотрел на окно: — А у вас и форточки нет. Открывайте тогда окно.
Фельдшер порылся в саквояже, достал несколько порошков в розовой бумаге.
— Вот это давайте три раза в день по одному порошку. Дня через два можете приехать за мной. Посмотрю второй раз.
Авдотья Андреевна поклонилась.
— Уж будьте добры, не оставляйте нас без внимания. Мы так благодарны вам. Андрюша, отвези Степана Мартыныча домой.
День прошел в хлопотах по хозяйству, по уходу за больным.
Ночью Ивану Семеновичу стало хуже, он потерял сознание. Сидевшая у его постели Прасковья заторопилась к матери.
— За попом надо послать, за батюшкой Григорием.
На кухне пили чай старушки. Они остались на случай, если потребуется помощь хозяйке. Но больной лежал тихо, спокойно, и они проводили время в беседе. Утирая потные лица, разомлевшие от горячего чая и малинового варенья, они обратились к Авдотье Андреевне с расспросами об Иване Семеновиче.
— Плохо, — ответила она им и повернулась к сыну, сидевшему у порога на низенькой скамеечке с самокруткой в зубах:— Андрюша, соколик, ты бы съездил за батюшкой. Ежели тебе одному несподручно, возьми Ваську или Петьку.
Еще днем испортилась погода, и до самого вечера лил холодный дождь. Не переставал он и ночью. Поднялся ветер.
Андрей и Васька кое-как запрягли лошадь. В темноте ничего не разберешь — где телега, где дуга, где чересседельник. Оглобли и гужи мокрые, скользкие. Лошадь противилась, не хотела поворачивать на ветер. Андрей чертыхался. Пока запрягали, Васька продрог, у него промокли штанины, за ворот натекло воды.
От попа они вернулись скоро. Батюшка отказался ехать: у него гости и ему сейчас не до Орловых.
Авдотья Андреевна заохала. Оставалось набраться терпения и ждать утра. Старушки по очереди сидели у постели больного. Далеко за полночь Авдотья Андреевна послала за попом снова.
— Вот незадача нам выпала, — говорил Андрей. — Разве его упросишь в такую погоду?
Андрей хорошо знал отца Григория, его вспыльчивый и несговорчивый характер.
Снова их хлестал дождь с ветром, у Васьки от холода зуб на зуб не попадал. А тут еще мысли одна мрачней другой: вдруг отец помрет, как жить без него? Варлаам и Иван отделились, Прасковья с мужем — тоже. Максим в солдатах, Андрей недавно сказал, что ему пора тоже свое хозяйство заводить. Егор спит и видит, что женится, и как-то проговорился: «Как только женюсь, ни одного дня не буду жить с вами». Кто же тогда останется в доме? Мать, Петька, Дуня и он? Мать уже старая, Петру идет шестнадцатый, ему — четырнадцатый. Нечего оказать — надежные работнички! Была большая, трудолюбивая семья, останутся малые да старые... «Помрет отец — и пойдем мы по миру куски собирать. Эх, жизнь, жизнь!» — и Васька прижался к брату.
— Тебе что, холодно?
— Ага... Ветер.
Андрей стегал лошадь, сердился.
Вот опять громадный поповский дом, в щели закрытых ставень пробиваются яркие полосы света. Гости еще не разъехались.
— Веселятся еще, — сказал Андрей, слезая с телеги. Передал вожжи брату: — Ты погоди, я недолго.
Однако получилось долго. Калитка была заперта, и ему минут десять не открывали. По двору, громыхая цепью, метался пес, надрываясь в лае. Наконец девичий голос издали опросил:
— Кто там?
— Это мы, Катя. Опять к батюшке. Открой, милая, — заискивающе попросил Андрей.
— Не велено пускать. Пошел, Цезарь!
— Как же теперь? Ведь у нас отец помирает. Батюшку бы...
За воротами — молчание. Потом, уже почти у самой калитки, тот же голос сочувственно ответил:
Подождите минуточку, я еще раз доложу о вас.
— Будь добрая... Уж мы измучились, ездивши...
Глухо хлопнула дверь. Долго никто не появлялся. Один только кобель гремел цепью да петух спросонья хрипло пропел в сарае. Наконец на ступеньках послышался приглушенный стук каблуков, потом захлюпала грязь под ногами — кто-то шел к воротам. Андрей и Васька обрадовались, подняли головы. Щелкнул железный запор калитки.
— Проходите.
Андрей шагнул во двор. Он шел вслед за Катей, стараясь не отстать.
Высокую и просторную кухню освещала большая висячая лампа. Здесь никого не было, кроме старой няни и Алевтины Петровны, возившейся у стола с посудой. В приоткрытую дверь из зала доносился смех. Кто-то играл на гитаре.
Служанка Катя, высокая, полногрудая, в белом переднике, быстро подошла к двери, прикрыла ее, затем, засучив рукава, принялась мыть посуду.
Андрей сидел на табуретке у самого порога и терпеливо ждал.
Широко распахнулась из зала дверь, и на кухню вышел отец Григорий, потный, растрепанный, хмельной. Андрей поднялся и стал перед ним, словно солдат перед генералом.
— Вы что по ночам блуждаете, а? — рявкнул на него поп. — Что, дня вам мало?
— Батюшка... Мы... Отец шибко плохой...
— А я что — бог, что ли? Руки подложу под вашего отца?
— Всё же...
Поп будто не слышал, что ему говорили.
— Полуношники. Нет от вас покоя ни днем, ни ночью. Поезжайте домой, утром я приеду... Ничего с вашим отцом не случится. Катя, проводи его!
За всю дорогу братья слова не сказали друг другу. Дома, поднимаясь на крыльцо, они услышали плач, жалобные причитания. Навстречу им выбежал Петька.
— Тятька помер, — сказал он и заревел.
Братья, перед тем как войти, сняли шапки.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/14/1148
***