Война глазами ребёнка

Алина Нежина 2
        В 1946 году в первый класс пошли учиться дети соответствующего                возраста семи-восьми лет. Однажды на перемене я заглянула в 5 класс, где училась моя старшая сестра – за партами, наряду с обычными подростками, на  «камчатке» сидели какие-то барышни и парни с пробивающимися усиками. Я несмело подошла к учительнице и  спросила:
– А что делают здесь такие ..., почти дяди и тёти?
– Это дети войны, – кратко объяснила она.
         Оказалось, что и моя сестра должна была учиться в седьмом классе.
Я помнила лишь конец войны, но старшая сестра Люся рассказала мне самое начало.
          Июнь 1941 год, Украина, Черниговская область, город Нежин.
В первые дни войны нашего отца забрали на фронт, мама осталась с тремя детьми. Ухали взрывы падающих бомб, гремели залпы орудий. Набитые людьми машины, подводы покидали город, уходя на восток. Уже всем было известно, что при захвате любого населённого пункта, немцы убивали  мирных жителей, грабили их имущество. Наша мама, Надежда Алексеевна, тоже припрятала небогатое имущество в подвале церкви и пешком подалась  из города.Старшие девочки шли рядом, а младшую двухлетнюю Лиду несла на руках. (С таким «обозом» далеко не уйдёшь). Сразу за городом беженцев застала ночь. Кругом степь да огороды – уселись в междугрядьях картофеля, и так в тревожном ожидании промыкались до утра. Эхо войны уже гудело на востоке, давая понять всем спрятавшимся в ботве картофельного поля, что все они в оккупационной зоне. Женщины поднялись, поохали, покрестились и пошли обратно в город. За ночь мост, по которому успели пройти отступавшие, взорвали, видимо, свои, потому что взрыв был слабый, и некоторые доски остались, по которым осторожненько люди проходили. Сёстры Тоня и Люся ещё издалека заметили солдат в чужой форме и дрожали от страха, представляя немцев с ужасными, перекошенными лицами. Но на мосту стояли  высокие и красивые чернявые военные, которые помогали детям перебраться с одной обгоревшей доски на другую. Потом выяснилось, что это были союзники немцев, венгры. Вежливые, заботливые воины вражеской армии – это были первые и последние приятные воспоминания девочек. Наше имущество было разграблено оккупантами и морадёрами. Мама на немцев не работала, мы голодали. Помню себя с четырёх лет.
          Жили мы в центре города около рынка, на улице  Библиотечной. Наша квартира находилась  около Троицкой церкви. Летом из открытых окон храма доносилось нежное церковное пение, под которое мы с соседской девочкой играли во дворе в домики из прутиков и травы. Траву вырывали не только для «постройки», а осторожно вытянув из кустика стебелёк, съедали нижнюю сладковатую часть, не подозревая, что употребляем витамины. По воскресеньям к концу церковной службы к нам подбегала сестра Тоня с радостным сообщением: «Сейчас просфоры будут давать»! И маленькие девчужки порхают в храм, шлёпают босыми ногами по холодному каменному полу, пристраиваются к очереди. Со вздохом батюшка угощает знакомую босоногую команду, приговаривая, что нужно мыть руки и в храм приходить более опрятными. Мы согласно кивали головами и вскоре про наказ забывали до следующего раза, но будет ли он, и сам батюшка не знал.
               Нежин оккупирован, многие храмы закрыты, так же как и все школы, потому моя старшая сестра два года не училась. Не знаю, а если бы и открыли школы, то были ли силы у детей посещать занятия. В городе голод. Есть хотелось постоянно. Забывали про еду, когда, словно Гоголевский Вий, надвигался гул самолётов, вызывая ужас, заканчивающийся взрывами бомб.  (Ещё несколько лет после войны, услыхав звук летящего самолёта, я убегала в дом и прятала под подушку голову). А тогда, однажды ухнуло так, что задрожала посуда, и едва не вылетели стёкла из окон. Нам повезло – бомба упала во дворе между нашим домом и церковью. В течение двух лет, до отступления армии Рейха, бомбы падали не часто. Не от них мы боялись погибнуть, а от голода. Чтобы дети могли спокойно заснуть, не мучаясь сосущим желудком, устраивали танцы. Мама играла на гитаре, её сестра тётя Нюся на балалайке весёлые мелодии, а мы танцевали: дети тёти – Валя, Нина, Вовка, мои старшие сёстры и я; напрыгавшись, в изнеможении сваливались спать.
          От нашего дома, через дорогу, располагался рынок. Голод тянул туда, где пахло съедобным. В четыре с половиной года я тихонько уходила на базар, подбирала там куски листьев капусты, огрызки морковки, не брезгуя жевала, и просто бродила, как и другие, между рядами, вдыхая ароматы малосольных огурчиков и других овощей и продуктов. Как-то стояла у прилавка с пирожками, которые я не видела из-за малого росточка, но с жадностью улавливала их одурманивающий аромат. Надежды, что угостят не было, но отойти не могла. Подошёл мужчина, взял один пирожок и стал интенсивно его трясти, ругаясь на дороговизну. Пирожок разломился, и под возмущённое кудахтанье торговки кусок мгновенно очутился во рту хитреца, который быстро исчез в толпе. Я стояла неподвижно, очевидно, с такими удивлёнными и голодными глазами, что тётка отдала мне вторую половину пирожка, сопроводив: «Хай уже лучше дытя зъисть». (Ощущение счастливого подарка помню до сих пор). Мама всё, что можно, носила в ближние деревни менять на продукты. Особенно мы любили жмых – корм для коров –пресованые семечки подсолнуха после выжимки масла. Потом мама отправила жить в деревню среднюю сестру Тоню за опасную услугу – время от времени ночью носила из деревни в город перекупщикам самогон. Однажды её задержали украинские полицаи, заперли  в комнате, как бы сейчас сказали:  «временного задержания»,  до утреннего прихода начальства, а сами неподалёку принялись опробировать «улов». Арестованная, сдерживая рыдания, металась из угла в угол в поисах выхода и вдруг заметила, что верхняя шибка окна забита куском фанеры. Прислушиваясь к пьяному говору полицаев, начала осторожно отдирать фанеру от рамы, что удалось сделать и, будучи худенькой, как тростинка, выкарабкалась наружу. На её счастье, патрульный тоже пьянствовал со всеми. Таким образом, самогон её подвёл, но затем и выручил. (Мама часто рассказывала об этом случае, потому я запомнила его).         Крестьяне-самогонщики пожалели маму и оставили у себя жить Тоню до конца оккупации.

                Освобождение
 Уход немцев из города много лет будоражил память потрясением. Загудели вереницы самолётов, заухали взрывы всё ближе и ближе. Сторого наказано не выходить из дому, но не паниковать – наши идут.               
        Под напором частей Третьего Украинского фронта войска Рейха срочно отступали: взрывали мосты, укрепления, поджигали здания. Я дома лежала на кровати, спрятав голову под подушку, что б не слышать зловещих звуков войны. В комнату вбежала старшая сестра (ей было десять лет), молча подхватила меня на руки, вынесла из дому. От ужаса увиденного я истошно закричала. Наш обширный двор полукругом окаймляли здания, в которых располагалась воинская часть – все они пылали огнём. Неописуемый ужас наводили гигантские пылающие свечи. Солдаты складывали на зиму во дворе колотые дрова в высокие пирамиды, напоминающие стог сена. Теперь их пламя поднималось до неба, напомнив пугающие рассказы про Ад. Видение Ада сопровождалось гулом взрывов и пулемётных очередей.
(Картина апокалипсиса периодически возникает в сознаии по сей день).
Моя сестричка Людочка, почти бегом, тащила свою обезумевшую младшую в подвал нашей спасительной Троицкой церкви. Убежище сплошь заполнил народ, мы присели на лестнице, где ещё оставалось местечко. Я замолчала. Пахло ладаном, в темноте поблёскивали свечи, монашка монотонно читала молитву. Металлическую входную дверь заперли. Сквозь толщу стен прорывались глухие звуки взрывов.
         В это время мама поливала водой крышу нашего дома, которая в любую минуту могла вспыхнуть. Вёдра с водой подавали соседи. На фоне пылающего зарева её силуэт сиял приманкой для снайперов, но их женская фигура не интересовала. И всё же, застрочила пулемётная очередь – мама упала и скатилась по железной кровле на землю живая и невредимая, если не считать ссадин и ушибов.
                У нас появились продукты
        До спасения дома от пожара происходили не менее важные события. Немцы убегали в суматохе, едва успев поджечь свои казармы. Местные жители ринулись в горящие помещения хватать вещи и продукты. Обитатели нашего дома пркрасно знали, где находится столовая и дружно направились туда. Прикатили бочку с растительным маслом, притащили мешки с мукой, горохом, просом и припрятали в подвале дома.
         Воинов-освободителей встретили с радостным восторгом, угощать припасённым не пришлось – у них было продуктов достаточно. Впервые мы попробовали консерву из свиной тушёнки. Меня, как жалкое дитя (кожа да кости) перекормили – ночью тошнило. Советские войска, не задерживаясь, пошли дальше, соседи по дому поделили трофейные продукты. Мы пшённую кашу ели каждый день. Вернулась из деревни сестра Тоня, теперь мы с ней  могли спокойно гулять по городу. В парке у памятника Т.Г. Шевченко катались на железных цепях – удовольствие детей по сегодняшний день.
                Новая  жизнь
Стали поступать сведения с фронта. Так мы узнали, что наш папа Пётр Конончик  погиб в битве под Курском. Мама  подрабатывала в Доме культуры, когда приезжали артисты из Киева,  перешивала людям старые вещи, из лохмотьев от пальто мастерила бурки – валянки из плотного материала. Мы на зиму были тоже обуты, но летом и осенью бегали босиком. Частенько до крови сбивались пальцы ног.               
       Периодически на какое-то время в городе останавливались воинские части. Мамина сестра Нюся отличалась общительностью и весёлым нравом.
Однажды летом 1944 года привела к нам обедать двух офицеров. Мама готовила гостям обед. Я крутилась на кухне, получая вкусные кусочки жареного мяса, и заметила, что тётя, оставив гостей, уговаривает маму быть смелее и тянет в комнату. В последующие дни один из гостей стал навещать нас, играл со мной, спрашивая, хочу ли я стать его дочкой? Конечно хотела, ведь я не помнила своего папу. Вскоре Надежда Алексеевна зарегистрировала брак с  капитаном Борщ Василием Андреевичем, который сразу же усыновил трёх её дочерей. Документы оформили просто – нам выдали новые метрики. Таким образом,  Конончик Лидия Петровна превратилась в Борщ Лидию Васильевну. Кроме нас, папа Вася усыновил своего племянника-сироту Дмитрия, который приехал к нам жить из Киева. Дима стал нашим старшим братом. Война продолжалась. После отъезда папы Васи на Западный фронт мы получали денежный аттестат, закончился голод. Подошёл момент, когда мама поставила на стол блюдо с нарезаным хлебом и объявила, что с сегодняшнего дня можно брать хлеб свободно. Но дети, привыкшие к порционной раздаче хлеба, не смели протянуть руку к притягательно пахнувшей тарелке. Тогда поступила команда:
– А ну, Дима и Лялька, вы у нас самые смелые, подавайте пример!
И мы, улыбнувшись, потянулись к тарелке.
           В городе после оккупации с продуктами стало немного легче, но одеться было не во что. Дима носил военную форму, которую ему достал перед отъездом отец, для Люси и Тони мама переделывала свои платья, а я донашивала потрёпанную, заштопанную одежду сестёр. С наступлением холодов продолжали бегать босиком. Однажды Тоня взяла меня с собой в город. Она была в мамином жакете и её туфлях, которые они с Люсей носили по очереди. Я надела зимнее на вате пальто, едва прикрывающее попку, и пошагала по асфальту босиком. Сестра зашла в аптеку, оставив меня на улице. Без движения быстро замёрзли ноги, пришлось поочерёдно поднимать их, грея возле живота. Прохожие, кто с жалостью, кто с безразличием смотрели на уродливого аиста. Вдруг две прилично одетые девочки, постарше меня, проходившие мимо, глянув на странную позу, громко рассмеялись. Мне впервые стало стыдно и обидно за свою нищету. Я быстро побежала домой, заливаясь слезами. Мама гладила меня по серебряным волосам, приговаривая, что совсем скоро маленькая любимеца папы будет одета как принцесса. Весной 1946 года мы уехали к папе в Венгрию. Замарашка принцессой не стала, но с тех пор жила в благополучии.
                20.10. 07.
                Рига
                А. Нежина, Л.В. Волк