Лихим 1990-м посвящается.
«Пожрать бы!» – уже в который раз подумал Ванька.
Он сидел у окна и выплавлял своими худыми пальцами глазок в заиндевевшем стекле. Ему нравилось заниматься этим с утра. В это время солнце светит прямо в окно, и за мохнатыми снежными узорами видно пытающееся пробиться внутрь комнаты свечение. Ванька проплавлял в них глазки, и в комнате становилось светлей. Но потом солнце становилось выше, и в Ванькины глазки уже не попадал его свет; потом глазки и вовсе затягивались льдом. Но к тому времени Ванька был обычно занят другими делами. Обычно эти дела были связаны с поиском пищи либо просто мечтами о ней.
Сегодня же пришлось довольствоваться лишь мечтами, да и в ближайшие дни, наверное, тоже придется заниматься этим же. Ваньку пугала эта мысль, но он отгонял ее, как мог. Дело в том, что кто-то из «этих» ушел в его шапке, поэтому на улицу выйти было не в чем, а в такой мороз с пустой головой – верная смерть! «Жаль, что я не девчонка – сейчас бы придумал какой-нибудь платок – и все, - думал он. - Закутал бы котелок шарфом – и попёр!». На глаза сразу же попался шарф.
- А это идея! – сказал он сам себе вслух. И принялся кроить из него шапку.
«Месяц прохожу, а там и март. В теплые дни можно и без шапки обойтись. Ща мы его сделаем цилиндром! А потом соберем на макушке в кучу и зашьем! Всего-то делов!»
Провозившись с час, он надел свое изобретение на голову и наклонился к ведру с водой полюбоваться на свое отражение.
- А что, нормально! Почти магазинская! Только вот швы… Ну, они на машинках ведь шьют!
Вдруг распахнулась дверь, и из-под старого одеяла, завешивающего проем для сохранения тепла, появился Кривой.
- Опа, не ждали?! Срисовал я вас, фраерки позорные! Эй, краснопузый! Ща я те пером в бочину тыкну! Ша! – и растопырил красные от холода пальцы: мизинец и указательный смотрели вперед и вверх, как рампа у авианосца, средний и безымянный были согнуты к ладошке, такой же маленькой худой, как и у Ваньки, а большой был оттопырен в сторону.
- За красного ответишь, гнида! – крикнул в ответ Ванька, схватив стоявший за печкой топор и замахнувшись им на Кривого. Тут же оба рассмеялись и сцепились в рукопожатии, причём каждый стараясь изо всех сил сжать руку другого, чтоб сделать побольней.
- Че пришел-то?
- Грецц-тс-цццц-ца!- ответил Кривой, наиграно изображая трясущийся озноб.
- Да ладно ты! Говори, как есть. Че шляешься то?
- Пэчедес!
- Хы! Не пойду.
- Э, опять ты за свое.
- Ты же знаешь…
- Пузыри опять пойдешь собирать? Ну и собирай! А я не буду! Вон, Димка себе пальцы отморозил – отрезали, лежит теперь в больнице, кайфует. Я к нему приходил навещать, а у них обед как раз был. Вынеси, говорю, че-нить. А он, как целка, заломался сразу, заныл. Я его послал и пошел. Мудак. Ну, пошли? Нам вчера бабка одна даже денег подкинула! Главное, лицо беспонтовое сделать, грязью намазать – а лучше даже заплакать. Пошли!
- Я же сказал! Иди ты со своим пэчедэсом!
- Ну… Как знаешь. Я с тобой, если что, делиться не буду. Сам не захотел.
- Да я и не прошу так-то.
- Придет время – попро-о-о-сишь! – закрывая за собой дверь, крикнул Кривой.
- Не попрошу! – уже один, произнес Ванька.
Пэчедес (ПЧДС) - аббревиатура, выдуманная ими для конспирации, расшифровывавшаяся как «По Чужим Домам Спрашивать». Ванька категорически был против милостыни, как и против воровства, и поэтому даже в наикрайнейших случаях не прибегал к ним, в отличие от своих товарищей. Чем-то ПЧДС был сродни колядкам, только без веселых стишочков, песенок, маскарадов и прочего.
«Если Наташку возьмут – нажива попрет. Наташке даже руки не надо протягивать или спрашивать чего. Глаза у нее странные. Молча посмотрит – и они сразу все понимают и выносят, что надо. Наташка… Без неё им только киоски на рынке бомбить, да втихаря с прилавков тырить», - рассудил Ванька, одевая на себя все, что можно, чтобы замерзнуть как можно меньше, отправляясь на промысел.
Скорей бы лето! Лето – это металл, это куча «чебурашек» и «длинногорлых»! Лето – это огороды, где всегда можно что-нибудь нарвать, если, конечно, бегаешь быстро и девчонок с собой не берёшь. Или скорей бы весна! Вернее, май. Чтоб снег стаял, и чтобы грязи и луж не было, а то сеточка в подошве продавилась, а задник лопнул, носки торчат на улицу. Снять эти дутыши, вкинуться в резинки и шлепать хоть в грязь, хоть в лужи! За колбой сходить, а там и папоротник… Все ж прожить можно! Но зимой… В магазин зайдешь – так и косятся, а то и выгонят вовсе – думают, воришка! Да пошли они… По морозу долго не проходишь. Да и снегом пузыри заметает – без варежек пока выковыряешь – пальцы чуять перестанешь. Хотя, зимой битых меньше – асфальт под снегом.
Не, все-таки хорошо, что с этикетками стали принимать, мороки меньше. Вообще, зимой тоже плюсы есть: на санки положил мешок – и кати. А летом тот же мешок попробуй, подними! Даже бомжи его унести не могут, а Ванька тем более.
Осень тоже неплохо. Там картошка и яблоки. Правда, чужие, и ночью, но есть ведь надо. А вот в школу опять какие-нибудь учебники выдумают новые. Раньше хорошо было: получил в библиотеке учебники – и учись на здоровье. Сейчас же каждый год новые – младшакам не сбагрить, им уже другие учебники нужны. Взять эту биологию гребанную: купил учебник Пасечника, он в три раза дороже, чем простой учебник, потому что новый, а теперь он никому не нужен. Так ладно – учебники, еще и к ним эти дурацкие тетради покупать, а все равно в них не работаем. Ванька целый месяц пузыри, металл сдавал, чтобы этого конченного Пасечника взять – там, помимо него, оказывается, еще учебников х… гору надо покупать. А нет учебника – получай двойбан за неподготовку. Богатеньким-то что - они сами себе понапридумывали учебников, пусть сами и покупают. Чем советские учебники хуже? Вон, по русскому учебник взять – все тоже самое, просто в старом про Ленина пишут, а в новом нет. Задания одинаковые. Так ведь нельзя старые учебники! У Филлипова вон, училка схватила учебник – и в мусорку. Чё попало!
- Что ты, - говорят, - на линейку в таком виде пришел? Разве в олимпийках и в резиновых сапогах, да еще и на босу ногу, на линейку ходят?
- Так что мне, отцовский пиджак времен восьмидесятых надевать, в котором я утону? - жаловался Ванька соседу. - То-то я и думаю – на хрен эту школу! Ну, дядь Сереж, согласись?
- Ты, Ванька, какую-то ерунду несешь. Дети в твои годы играть должны, войнушки-догоняшки, букварь учить. А ты ходишь, какие-то бутылки собираешь. Самому не стыдно? Сходил бы в собес, КДМ или еще там куда-нибудь, сказал бы: так и так, вот так живу – пусть в детдом определят, будешь, как все нормальные дети жить. Сыт, одет, обут, накормлен и спать уложен. Вроде, смотрю, и голова-то на плечах есть, а все не о том думкаешь. Ладно, мне тут сворачивать. К Петьке моему на день рожденья приходи – теть Наташа вам торт купит, на аттракционы сходим… Ладно, счастливо! И подумай, что я тебе сказал! – напоследок крикнул дядя Сережа, сворачивая.
Сегодня были выходные, и Ваньке хватало работы. По семьдесят копеек за пузырь – вполне нормально. В обед он с превеликим удовольствием и чувством самодостаточности пообедал в столовой, спустив весь заработок, а после обеда продолжил.
- О, Конкурент! Э, мужики, разойдись – Конкурент пришел! – женщина во всклокоченной шубе, ядовито-зеленых лосинах и калошах, приветливо улыбаясь разбитыми губами, пропустила мальчишку. Вид у неё был, как у потрепанной дворняги.
- Слышь ты, сучара, е… ник свой завали, пока я тебе зубы не выбил! – выпалил стоявший ближе к окну приема «синяк». - Я тут уже торчу – тебе и не снилось сколько! Куда лезешь, шпана?! – и оттолкнул Ваньку.
- Ну, давай, попробуй, если найдешь чего выбивать – ответила она, скорчив рожу и обнажив свои страшные раскрошенные зубы.
Маленького роста бородатый полубомж не по-зимнему в джинсовке с надписью «U.S.A.» и белоголовым орланом на всю спину, стоявший следом за этим злым мужиком, тоже что-то прошамкал в защиту Ваньки из-под своих пожелтевших от табака усов, но тут же схватил сильный тычок локтем под дых, и поэтому теперь не мог, да, наверное, уже и расхотел говорить. Его пакеты с бутылками рассыпались, гремя, и Ванька подумал, что наверняка несколько штук этому дедку забракуют – по-любак на горлышках сколы появились, а то и разбилось чего.
Сегодня Ванька увлекся сбором, и поэтому пришел поздновато, когда у пункта приема стеклотары набралось приличное количество народу. Конкурентом его прозвали из-за того, что за одинаковое время он собирал в разы больше стеклотары, чем пара-тройка среднестатистических бомжей и «алконавтов», так как двигался быстрей, был шустрей и внимательней. К тому же он был молод, трезв и здоров, в отличие от них. За это его те, кто подобродушнее, уважали.
Вечером Ванька развлекался «китайкой» с майонезом и хлебом, пил чай, а под подушкой были спрятаны, незнамо от кого, полкило «Сдобрика» и банка сгухи. Вообще, день прошел неплохо. Ввалился Кривой.
- Ну, рассказывай, как твой «пэчедес», - цинично, сделав маску безразличия, спросил Ванька, наматывая на вилку лапшу из бич-пакета.
Кривой молчал. Потом снял валенки, ушанку, и уселся с Ванькой на диван. Перед Ванькой стоял табурет с «хавчиком», который тот поглощал с максимально торжественным, пафосным видом, пытаясь сделать так, чтобы у Кривого потекли слюнки. Он видел, что Кривой подавлен. Наверное, «печедэс» прошел у них с его босотой не совсем удачно. Опять кого-нибудь мусора сгребли.
- Ивык в вопу вафунул, фтоли? - с набитым ртом вопрошающе произнес Ванька.
- Фо мовфиф?
Прожевав и проглотив, он сказал уже внятным голосом:
- Если что, то я это все сам ем, я запарился сегодня на морозе. Даже не смотри сюда. Вон, в угол башню поверни.
Кривой встал и начал одеваться. На глазах его были слезы, которые Ванька сначала спутал с оттаявшим с мороза инеем.
- Э, да ты не гони! Что, не знаешь, шучу же я! Дурак, что ли? Вроде всегда шутки понимал! Ты чего?
Кривой отодвинул рукой одеяло и вышел.
- Ты куда?!
Ванька вскочил и, напялив пальто, выскочил следом.
- Санек, ты чего? Да погоди ты!
Кривой медленно побежал - быстрее не позволяли его большие валенки, и уши не менее большой ушанки, как крылья, поднимались и опускались в такт его шагам.
Он догнал его и остановил, вцепившись в руку.
- Что с тобой?
Кривой повернулся лицом. Оно было бледным, а выражение - безжизненным; в свете вечерних фонарей слёзы сверкали, и Ванька отвернулся, не в силах смотреть и чувствуя - что-то произошло. Еще не знал, что именно, но ему почему-то тоже захотелось заплакать…
Сегодня «пэчедески», как в шутку обзывал их Ванька, обошли несколько домов. Наташка шла впереди, напевая что-то непонятное, а сзади шли с пакетами Кривой и Гришка. День они провели, шатаясь по рынкам и магазинам, преимущественно там, где можно полюбоваться на игрушки и сладости.
Гришка с Кривым всячески прикалывались над «модным прикидом» Наташки, но она была на своей волне и не реагировала. Порой им казалось, что, несмотря на все эти шуточки и издевки, порой даже очень отвратительные, она догадывается, что оба они в нее «по уши». Кривой и Гришка сами понимали это, но не хотели признавать друг перед другом, и поэтому делали вид, опять же друг перед другом, что она им обоим безразлична, посыпая ее всякой словесной ерундой.
Вечер выдался удачным: набрали два пакета - один с едой, а в другой сложили какое-то тряпье, пожертвованное одной сердобольной женщиной.
Исчерпав свой потенциал шуток и словечек, два «доблестных джентльмена» решили уговорить свою «пери» «спэчедесить» на посошок и направились в первый понравившийся подъезд.
На первом этаже квартир не было - он был занят офисами и магазинами. Лампочек на входе не было, и подъезд был темным; немного света долетало откуда-то с верхних этажей, вероятно, с четвертого или пятого. Пацаны достали несколько собранных по пути бычков и принялись крутить козью ножку, отправив Наташку наверх.
- Ты на хрена с соплями слюну пускаешь?! Как в бубен бы дал!
- Так так же лучше газетка склеится…
- А мне, думаешь, приятно твои харчки во рту держать? Наслюнявил, скрутил – вот и все. Давай спички.
- А видал, что у меня есть? – Гришка достал пакетик с чем-то желтым внутри.
- О, нифига! Момент? Дай-ка! – Кривой взял пакетик, раскрыл его, а потом вместо того, чтоб использовать «по назначению», плюнул туда и выкинул в сторону.
- Ты дурак, что ли? Я тебе этот пакетик на голову натяну! На фига ты так сделал! – Гришка удручающе посмотрел на валявшийся в углу скомканный целлофан.
- Сейчас ты чухнул, а потом? Вот? – сказал Кривой и показал пальцем на валявшиеся на полу шприцы.
- Тогда… - не договорив, он ударил по руке Кривого, и тот выронил самокрутку.
Кривой хотел было обидеться, но рассудил, что он тоже неправ, и рассмеялся.
- Ладно, наркоманы хреновы! Где там Наташка-то? Что-то даже не слыхать ее. Пойдем, посмотрим, что она там тележится.
- Пойдем.
Наверху загромыхали перила, и Кривой подумал, что это, наверное, Наташка, сев на задницу, решила по ним съехать. Они все поднимались, но почему-то Наташкиных шагов не было слышно…
- …и когда я поднял голову наверх, я увидел ее и все понял. Вздернулась на перилине. Гришка не поверил мне и пошел удостовериться…
Ванька лежал рядом и беззвучно плакал, хватая ртом воздух. Он не мог сидеть на корточках, потому что выскочил в носках, и теперь рефлекторно уцепился руками за ступни и лежал на боку, и на снег текли слезы и слюни изо рта. Кривой уже не плакал, а просто сидел и рассказывал. Он не удивился, что Ванька плачет. Да, ему тоже жалко, но ничего, Ванёк, не плачь, все пройдет, я знаю. Это ненадолго всё, все эти слезы. Да и как можно долго плакать, когда уже давно всё выплакано?