ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.
22. ПОЕЗДКА В ГОРОД
Булаевка считалась торговым селом. Здесь прасолы скупали все — и хлеб, и скот, и лен, и кожи. Но скупали не по такой цене, как в городе.
— Мы токмо копейку или две наживем, — говорили они. — А сунься в город, там телушка — полушка, да рупь перевоз.
— Ничего,— отвечали им крестьяне. — Нам перевоз ни гроша не будет стоить.
И ехали в город.
На этот раз Иван Семенович ехал в город не только за тем, чтобы что-то продать: ему нужно было разузнать про Меркула. Переписывается ли он с бывшей хозяйкой квартиры? Скоро год, как угнали его в Сибирь, а он ни одного письма не прислал ни жене, ни им. Жив ли?
Авдотья Андреевна, зная характер мужа, его приверженность к водочке, никогда не отпускала Ивана Семеновича одного. Когда была помоложе, сама ездила с ним. А когда подросли сыновья, посылала их, строго наказывая вести счет деньгам и беречь каждую копейку.
Сейчас с отцом поехал Андрей. Взяли они еще Егорку, так как ехали на двух подводах. Просился Васька, но мать решительно возражала:
— Незачем. Ты знаешь, как трудно будет ехать по жаре? Весь истомишься, можешь еще захворать. — И вспомнив о чем-то, наказывала: — Смотрите, ребята, не пейте сырую воду. И зелень не ешьте. Не дай бог, заболеете еще чем!
В городе Орловы пробыли два дня. Ночевали на постоялом. Лошадей кормили овсом и травой, привезенной с собой.
Удачно продав пшеницу, кожи, свиное сало, двух овечек и холсты, натканные зимой Авдотьей Андреевной, они купили все, что хотели — мануфактуры, платков, чаю, сахару, фруктов сушеных, детям — игрушки.
Иван Семенович никогда не скупился на угощение сыновей. Накупил им мягких калачей, четыре фунта чайной колбасы и шипучего квасу по бутылке. Животы раздулись горой, дышать было трудно. На другой день Егорка не мог смотреть на колбасу — настолько она опротивела ему. Андрей потешался над братом и уверял его, что он еще столько съест. Но тут случилось несчастье с Андреем: у него разболелся живот, после того как он выдул крынку топленого молока. Пока стояли, с обеда до вечера, он три раза бегал через площадь в отхожее место. Теперь уже Егорка издевался над братом:
— Ага, ямщину гоняешь? Давай, давай! Попроворней бегай! Сколько тебе за пробег? Копейку или две с версты?
Посматривая на ввалившиеся глаза и бледное лицо сына, Иван Семенович с глухой тревогой спросил:
— Что с тобой? Не захворал ли, случаем, холерой?
— Да нет. Просто так. Молока попил.
— Дурак! В такую жару разве можно сырое молоко пить?
— Оно не сырое было.
— Верь торговкам. Они всего наговорят, лишь бы продать.
В семье Орловых пуще всего боялись холеры. Лет двадцать назад почти всё Поволжье накрыла эта срашная болезнь. Люди умирали как мухи. Из заболевших каждого третьего несли на могилы. Булаевка тоже была охвачена эпидемией. Много тогда ее жителей переселилось на кладбище. Семья Орловых, однако, оказалась счастливой. Зараза обошла ее стороной. И все потому, что Авдотья Андреевна соблюдала все меры предосторожности: не разрешала детям пить сырую воду, есть немытые овощи.
Вечером Иван Семенович повел сыновей в харчевню. Андрею заказал густого чаю с сухарями, а себе с Егоркой — щи и рубец. И, разумеется, чарку водки. Из харчевни ребята пошли спать на постоялый, а он отправился второй раз на бывшую квартиру Меркула. Первый раз он не застал дома хозяйку. Теперь ему открыла дверь женщина средних лет, кареглазая, довольно миловидная и разговорчивая. Сначала она сказала, что не знает никакого Ладонкина, потом вспомнила — да, жил квартирант Меркул. Узнав, что оправки наводит родственник и что с Меркулом случилось несчастье, она не выразила особого удивления. За столом с ней сидел пожилой лысый мужчина, с широким носом и мясистыми губами. Прислушиваясь к разговору, он никакого участия не принимал в нем.
— Если будет весточка, я сообщу вам, — пообещала хозяйка.
Иван Семенович ушел от нее с поникшей головой. Ему захотелось еще выпить, и он завернул в кабак. Явился на постоялый пьяным.
Выехав утром из города, Орловы встретили на дороге усатого бритобородого человека в соломенной шляпе и черном жилете поверх белой рубахи. Он вез продавать цесарок. Мужик уже проехал, когда Иван Семенович остановил его. Посмотрел на птиц и сразу спросил:
— Сколько просишь?
Человек в соломенной шляпе, сдержанно улыбаясь и произнося русские слова с немецким акцентом, назвал цену.
— С корзиной? — уточнил Иван Семенович.
Да, если хозяину нужна корзина, он и корзину может уступить, если хозяин, конечно, немного набавит. Они срядились. Иван Семенович переставил корзину, потом спросил:
— А скажи: которая из них сама и который — сам?
Человек в шляпе, все так же сдержанно улыбаясь и хитро посматривая на веселого покупателя, показал на «самого». Но цесарки так сильно походили друг на друга, что разницы между ними почти никакой не было.
— Ребята, запомнили? — опросил Иван Семенович.
— Я запомнил, тятенька, — сказал Егорка. — Вот этот «сам», который побольше.
— Смотри не перепутай. А то «сам» начнет яйца нести, а «сама» — песни петь, как соловей...
— Разве они поют? — удивился Егорка.
— Я пошутил. — И, снова обращаясь к человеку в шляпе, спросил: — А много они яичек несут?
— О-оо, ошинно много! Здо яишко нэсишш. Курка плок, этот замый лютшэ.
Егорка больше всех обрадовался покупке: у них будут цесарки! Уже есть!
Иван Семенович — большой оригинал. Он любил приобретать такое, чего у других не было. Или было, но редко у кого. Часы с кукушкой в селе имели только двое — поп и лавочник. Иван Семенович поехал в город и купил такие же часы. А еще раньше он купил дивный самовар-петух, отмеченный на всемирной выставке в Вене золотой медалью за оригинальность. Кран самовара походил на вытянутую петушиную шею с головой, гребешком и раскрытым клювом. Стоял на лапах и хвосте. Ручки напоминали оттопыренные крылья. По бокам были надписи. Первая приказывала: «Самовар кипит — уходить не велит». Вторая, словно хозяин с ухмылкой, оповещала: «Где есть чай, там и под елью рай».
За самовар поп давал породистую нетель, но Иван Семенович отказался от меновой. Теперь Орлов вез цесарок. Иван Семенович знал, что за такую покупку Авдотья Андреевна может устроить головомойку. Ты опять, скажет, деньги соришь, покупаешь чего не надо! Но он также знал, что она неравнодушна к птицам, любит разводить разную мелкую живность, и рассчитывал на это. Так оно и вышло. Как только полуфурка с высокой ивовой корзиной въехала в ворота, к Орловым бросились бабы.
— Чаво это они привезли?
— Бают, каких-то павлинов купили.
— Ври!
— Вот тебе крест!
— Пошли смотреть.
Авдотья Андреевна, встретившая вначале «суприз» мужа ожесточенной бранью, вдруг присмирела и велела поставить корзину в старую завозню. Ключ булавкой прицепила к юбке и ходила с ним. Всем, кто приходил смотреть, говорила:
— Это вам не скоморохи. Птица не любит чужой глаз.
Узнав, что привезли не павлинов, а обыкновенных темно-сереньких цесарок, бабы потеряли интерес к покупке.
Егорка ходил, задрав кверху большой нос. Еще бы! Он ездил с отцом в город. Не каждый удостаивался такой чести. Максим, например, старше его, а дальше своей пашни нигде не был. Про Петьку с Васькой и говорить нечего. Они младше Егорки, и у них «нос не дорос» ездить по городам.
— А какой он, город-то? Егорка, расскажи, — приставали к нему младшие.
Егорка важничал. Накануне больших праздников — пасхи и рождества — в семье обычно оправляли обновы. На этот раз к троице сшили Егорке черные штаны. Это были первые штаны в его жизни с глубокими внутренними карманами. Мать велела сделать один карман, но невестка Анна, лукаво подмигнув Егорке, сделала два, так, как он хотел. Надев обнову, Егорка почти совсем не вынимал рук из карманов, и казалось, они приросли к его туловищу. И сейчас, засунув руки чуть ли не по локоть в карманы, он стоял перед братьями, раскачиваясь на носках и задирая облупленный нос кверху.
— Улицы в городе длин-нущие-предлиннущие! — рассказывал он. — Целый день едешь — и конца-краю нету. А дома ка-мен- ные, агро-мад-ные! Окошки — что наши ворота. Еще больше. И одно стекло вставлено. До-мищ-ща есть, знаете, какие? Наших, деревенских, пять избушек надо поставить одна на другую. Люди ходят по доскам, тран-туяры называются. И вот смешно: по утрам улицы подметают, как мы двор. Пылища! На каланче человек в тулупе стоит, даже летом. Потому что там, под небом, холодно. Как подойдет время, он — дон-дон! Часы отбивает. Я каждый раз считал. Тама не как у нас, все по часам живут... На базаре мы как раз остановились возле церкви. Высо-чен-ная! Не то, что наша. Шапка падает, когда смотришь на маковку... А потом мы с Андреем видели, как два пьяных дрались. Один саданул другому в подбородок, у того даже рот перекосился. И картуз по земле колесом запрыгал... Дорогой, знаете, я пять сусликов убил. Бичом. — И прищелкнул языком.
— А что же ты мне их не показывал? — усмехаясь, спросил Андрей. — Мы шкурки бы содрали и продали.
— Ты спал. Мне не хотелось будить.
Андрей засмеялся.
— Вот дает. Подметки на ходу рвет.
— Давай тятьку опросим, — предложил Петька.
— Он пьяный был, — вывернулся Егорка.
*****
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/13/304