ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.
21. ВЕСНОЙ
Шагала, сопровождаемая весельем, радостью, частыми и обильными выпивками — пасхальная неделя.
Не дождавшись, когда кончится самый длинный в году праздник, Орловы выехали в поле пахать и сеять.
Собираться им пришлось недолго, так как все уже было готово. Спаренных и сытых быков заложили в ярмо и привязали сзади к телегам, на которых лежали плуги, бороны вниз зубьями, мешки с зерном, постель, одежда и хозяйственный шурум-бурум. Петька и Егорка, гарцуя на оседланных конях, радовались, что им доверили лошадей.
Первые два дня только пахали. Земля была еще слишком насыщена талыми водами. В такую землю бросать семена Иван Семенович не решался. Пусть прогреется.
Погода была теплая, солнечная. С утра и до позднего вечера можно было ходить в одной рубахе. А Егорка даже рубаху снимал, повязывал ею голову, чтобы солнце не пекло.
Начинало светать. На востоке чуть-чуть отбелью занимался край темно-синего неба.
Прикрытые сверху теплыми одеялами и шубами, сыновья спали в шалаше вповалку. Андрей храпел, запрокинув черноволосую голову назад. Максим спал с открытым ртом, из уголка губ тоненькой струйкой стекала по щеке прозрачная слюна. Егорка выставил кверху хрящеватый нос, на солнце нос покраснел, и на нем кожа начинала облупляться. Петька лежал скорчившись, словно у него живот болел, и низко опустился с подушки. Васька привалился к отцу, дышал ему в бок.
Иван Семенович приподнялся на локоть, посмотрел на сыновей, завидуя их крепкому сну. Потом вылез из шалаша, оделся, накрутил онучи и сунул ноги в лапти.
Кругом лежала сонная, погруженная в полумрак степь. У далеких темных перелесков тягуче стелились туманы. Они плавно, совершенно незаметно поднимались, и тогда темные перелески казались размытыми серебряными потоками широких рек, реки сливались с синим небом и утекали за горизонт. Откуда-то с неба, то с одной стороны, то с другой, лились трепетные песни жаворонков.
Иван Семенович присел у холодного очага, поджав под себя одну ногу и зябко поеживаясь от утренней свежести. Ему хотелось курить, и он достал из кармана кисет, оторвал узким косячком бумагу, навертел на палец и в получившийся рожок насыпал махорки. Еще с вечера он загасил огонь, боясь, чтобы ветер не раздул и не было пожара, как это случилось несколько лет назад, когда они жали хлеб. Та ночь ему никогда не забудется. Сидели вечером у огня. Ложась спать, очаг не залили водой. Под слоем золы остались тлеющие угли. Ночью поднялся ветер, раздул золу, метнул искры на шалаш, покрытый соломой, и шалаш вспыхнул. Они едва успели выскочить. Сгорели тогда две подушки, одеяло, кошменная подстилка, одежда — в общем, все, что брали с собой на пашню. С тех пор стали осторожно обращаться с огнем. Зная, что в золе огня нет, он все-таки по-привычке покопал ее прутиком. Бросил прутик и достал кресало. Приложил сухой трут к маслянисто-серому кремню и точными ударами небольшой железки высек ослепительный веер искр. Мягкий коричневый трут затлел. Он прикурил от него, остаток сунул в сухой клочок сена. Тихо потрескивая, сено задымилось. Размяв в руках легкий и сухой конский навоз, положил его на огонь. Теперь надо приладить чайник. Пока сыновья встают — чай будет готов.
На востоке, словно нежный бутон цветка, развертывалась бледно-розовая заря. Низко, почти над самой головой Ивана Семеновича, свистя крыльями, с шумом промчались утки. Где-то в неблизком туманном пространстве тоскливо курлыкали журавли. Вероятно, на озерах, в непробивных крепах камыша, они вили гнезда и готовились выводить птенцов.
За шалашом, привязанные к телегам, лежали быки и тяжело сопели. За день они так уставали, что им не хватало короткой весенней ночи, чтобы по-настоящему отдохнуть. Сено, заданное с вечера, они подобрали до единого клочка и теперь второй раз перемалывали корм. Высокий однорогий бык (таким его купили), поднялся первым, сладко потянулся, выгибая спину и помахивая кисточкой хвоста, грустно посмотрел в сторону оврага и проревел несколько раз.
— Андрей, Максим! Вставайте! Скотина пить хочет. Да за лошадьми пора идтить, — будил сыновей Иван Семенович.
Протирая глаза, из шалаша вылез Андрей, за ним Максим. Пока оба неторопливо одевались, отец взял чайник и сам погнал быков к ручью.
Андрей поплескал холодной воды в лицо, вытерся жестким рукавом холщовой рубахи, и на тугих щеках его заиграл румянец. По примеру других ребят, подражающих новой моде, он уже раза три сбривал густой черный пушок на верхней губе и подбородке. Но за неделю, проведенную на пашне, густая черная поросль снова выступила. Андрей перекинул через плечо уздечки и отправился за лошадьми.
На дне широкого размытого оврага, заросшего густым кудрявым орешником, переливаясь по крупным галькам, звенел светлый и холодный ручей. Быки, томимые жаждой, припали влажными губами к чистой воде и долго пили. Когда поднимали головы, по их губам стекали прозрачные капли. Шумнув на быков, чтобы они обратно выбирались на берег, Иван Семенович набрал полный чайник воды и поднялся вслед за скотиной. Быки торопливо пошли по степи, жадно захватывая языком кустистый ковыль. Иван Семенович не стал заворачивать их, зная, что они далеко не уйдут, направился к стану и повесил над огнем чайник. Палки таганка закоптились, и, пока он устанавливал его над костром, испачкал руки. Вытер их о росистую траву и снова присел у очага. Вскоре чайник закипел. Бурлящий кипяток приподнимал крышку, заливая огонь. Иван Семенович снял чайник, ножом отковырнул от плитки чаю на одну заварку, всыпал в чайник и снова повесил его на таганок.
Андрея с лошадьми все не было.
Всходило солнце. Под его лучами, теплыми и нежными, степь заиграла всеми красками. Исчез туман, прояснились дали. Чище стекла сделалось небо, по нему неторопливо плыли крутые белые облака.
— Пора моих работничков поднимать, — сказал Иван Семенович.
Опустившись на четвереньки, полез в шалаш.
Самый сладкий сон утром. Никому не хотелось вставать. Егорка пробормотал что-то спросонья, повернулся на другой бок, хотел снова храпака задать, но его растормошили. Васька не слышал, как отец трогал его за плечо и приговаривал:
— Сынок, вставай. Чайку попьем, да пахать надо. Шабры вон уже встали, а мы все чухаемся. Вставай, золотой мой.
...Васька вывалился из шалаша и на мгновение замер. Над степью стояла такая тишина, как будто здесь никто не нарушал ее со дня сотворения мира. А свету, свету сколько! Поднимаясь почти до солнца и падая вниз серыми комочками, жаворонки обрывали свою песнь у самой земли, прятались в густую траву.
Попили чай. Пригнали быков. Хотели запрягать, но Андрея с лошадьми все не было. Отец начал волноваться.
Орловы эту весну пахали двумя плугами. В однолемешном ходила пара лошадей, в двухлемешном — две пары быков и лошадь. Они легко таскали плуг. Да на бороновании была занята лошадь. Из лукошка рассевал семена сам Иван Семенович. Но часто бывало так: вместо себя с лукошком ставил кого-нибудь из старших сыновей и учил его сеять. Уже умели сеять три старших сына — Варлаам, Иван и Андрей. Теперь нужно научить Максима.
За поручнями большого плуга ходил Иван Семенович, маленького — Андрей. Максим подменял их, когда тот или другой уставал. Егорка и Петька были ездовыми. Пахали обычно от зари до зари, с большим перерывом на обед, во время которого кормили скот и сами отдыхали.
Наконец вернулся Андрей. Конь под ним не мог спокойно стоять на месте. И другие лошади тяжело дышали, хотя Андрей подвел их к стану шагом.
— Ты опять гонял лошадей? — недовольно спросил отец. — Сколько раз тебе говорили — нельзя делать этого.
— Они за целую версту были. Еле-еле нашел.
— Все равно. Они плуг таскают целый день, а ты гоняешь их. Учишь, учишь вас, а толку никакого. Запрягайте! Андрей, ты сегодня становись на большой с Петькой, а я на маленьком буду с Егоркой.
Андрей и Максим с недоумением посмотрели на отца: он всегда пахал на большом, а тут переходит на малый. Спрашивать, однако, не стали, почему он так делает.
Иван Семенович взглянул на босые ноги Андрея, на его лапти, связанные бечевкой и перекинутые через шею лошади, и сердито пошевелил густыми бровями.
— Пошто лапти снял? Аль захворать захотел?
— Они промокли. Вона как убродно по росе.
Андрей снял лапти с шеи лошади и бросил их к шалашу. Из одного вылетела сырая онуча и растянулась по примятой траве.
— Повесь сушить, а то так весь день будут валяться! — приказал отец.
Андрей и Петька первыми покинули стан. Старший брат шел за плугом, волочившимся на боку вслед за быками, а Петька сидел на лошади, без шапки, босой, в длинном стареньком зипуне, прикрывавшем его острые плечи и ноги до самых щиколоток. Лошадь шла шагом, и он чуть-чуть покачивался.
Не допаханный вчера трехдесятинный загон предстояло сегодня закончить. Андрей уже не первый год ходил за плугом и умело управлял им. Заставив Петьку сделать разворот, он поставил плуг в борозду, поплавал на ладони и, взявшись за поручни, сказал:
— Ну, с богом!
Быки и лошади тронулись. Плуг сразу погрузился в землю и, достигнув определенной глубины, срезал лемехом ровный и прямой слой, отворачивая его в сторону. Сырая земля рассыпалась и шуршала о железо гальками и песчинками. Даже слышно было, как трещали старые корни и с хрустом ломались сухие стебельки бурьяна и полыни.
На другом загоне Иван Семенович учил пахать Егорку.
Егорка, казалось, намертво пристыл к поручням плуга, боялся оторваться от них. Он часто спотыкался — то лаптем заденет за неровность, то оступится, то ноги занесут его вперед, и к концу второй борозды на лбу у него выступил пот, лицо раскраснелось, и ему стало невыносимо жарко. Захотелось пить.
— Да ты свободно себя держи. Свободно, — говорил отец, шагая рядом с ним. — Не дави на поручни. Плуг и так глубоко берет. А ежели тебе надо помельче, чуть-чуть нажми на концы поручней, так, чтобы носок лемеха приподнялся. Вот так. Или немного склони плуг направо, тогда он вверх полезет. Не шибко, а то совсем выскочит. Не торопись. Спокойно.
Грамота земледельца давалась Егорке нелегко, потому что он был мал ростом и справляться с плугом ему было трудно. Тринадцать лет, а он ростом чуть повыше самого младшего из братьев — Васьки. «От горшка два вершка», — говорили про него. И он на это страшно обижался. Однако хватка у него была отцовская. Он любил трудиться и никогда не отказывался от работы, если даже она была ему не по силам.
Ваське интересно было смотреть, как отец учит Егорку, и он ни на шаг не отступал от них. Смеялся, когда брат допускал какую-нибудь оплошность. Максим сидел на лошади, повернувшись лицом к отцу. Отпустив поводья и дав лошади полную свободу самой вести борозду, он внимательно следил за каждым движением Егорки и переживал, когда тот не так что-нибудь делал.
— Погоди, тебя тятька тоже скоро за плуг поставит. Посмотрим тогда, как ты будешь смеяться, — говорил Максим, обращаясь к Ваське. — А теперь ты герой!
Егорка приноровился к плугу — и все пошло хорошо.
С полосы, на которой пахали Андрей с Петькой, вдруг послышался крик. По бурой стерне, пересекая небольшой участок земли, к ним бежал Петька, а за ним гнался Андрей. Плуг и быки стояли. Андрей размахивал бичом:
— Я покажу, как ворон ловить! Будешь знать!
Петька добежал и спрятался за отца. С испугу он побелел и дрожал. Подошел Андрей. Взгляд его был суров и гневен.
— Что стряслось? — спросил отец.
— Огрех сделал.
На зубах Андрея хрустела земля. Он сплюнул в сторону и добавил, косо поглядывая на Петьку:
— Я ему говорю: «Смотри, лучше правь!» А он, чертова голова...
Андрей стал обходить отца, намереваясь ближе подступиться к брату. Иван Семенович прижал Петьку к себе.
Сделать огрех — несмываемый позор, срам. Отец никогда не прощал такого изъяна в работе. Но тут сердце его дрогнуло, и он заступился за Петьку.
— Подожди. Не кипятись. Велик огрех-то?
— Велик, невелик ли, но так делать нельзя!
— Правильно.
Иван Семенович строго посмотрел Андрею в лицо и чуть заметно улыбнулся. Ему было приятно сознавать, что сыновья хорошо усвоили его науку работать честно, на совесть, без всяких скидок и поблажек. И он спросил:
— Можно исправить?
Андрей сразу притушил горячность. Облизывая языком сухие губы, он растерянно посмотрел на отца. Взгляд его говорил: «Я опрашиваю с него так, как ты зачастую с нас спрашиваешь. Но если тебе это сейчас не по нраву — как хочешь».
— Конечно, можно, — ответил он. — Но, тятька, какой он бессовестный. Его к делу приставили, а он — шаляй-валяй.
Огрех оказался не такой уж страшный. За плуг стал сам Иван Семенович, и после двух или трех заездов брак в пахоте был устранен.
Время было идти завтракать. И Орловы выпрягли скот, пустили его пастись, сами пошли на стан. Васька козликом выбрыкивал впереди всех.
По субботам, поздно вечером, все приезжали домой. Их ждала жарко натопленная баня. Иван Семенович сам строил баню. Он хотел сделать ее «по-белому», но получилось «по-черному», так как не нашли жженого кирпича на выкладку каменки. Баню топили дровами. И не только стены и потолок, но и пол в ней пропитался дымом. И когда человек заходил в баню, он чувствовал стойкий горьковатый запах.
Иван Семенович любил ходить в первый пар. Он так поддавал на раскаленные камни, что на полке, кроме него, никто не мог сидеть. Чтобы пар не обжигал руки, надевал голицы и хлестал себя березовым веником по голому телу до изнеможения. Выскочив на улицу, обливался холодной водой. А если дело было зимой — бросался в сугроб и катался в снегу, потом бежал в баню, лез на полок и снова парился.
В воскресенье отдыхали. С утра в церковь ходили, потом обедали, спали. Вечером готовились, чтобы спозаранку выехать на пашню.
Как-то в воскресенье, возвращаясь с братьями из церкви, Егорка хвастался:
— А я опять видел ангела, как он летал по церкви, под самым куполам. Такой маленький, с золотыми крылышками, и головка кудрявая. Сел попу на плечо, машет крылышками и шепчет ему что-то на ухо. А поп, наверно, не слыхал его. И не видел. Ей-богу, не вру!
Максима рассмешило, что Егор вдохновенно врал и верил в то, что рассказывал.
— Егорка, а ну, окажи третью заповедь, — обратился Максим к брату, зная, что тот безбожно путал их. Вместе с тем этой заповедью он хотел напомнить ему, что имя бога нельзя упоминать зря, без дела.
— Чти отца твоего и матерь твою, — выпалил Егорка.
— Это пятая. А третья: «Не приемли имени господа твоего всуе». Всуе. Это значит: не употребляй имя божие напрасно. Не трепись, попросту говоря. И бога не трогай. А ты трепешься. Да бога в свидетели призываешь.
Егорка покраснел. И он тут же решил срезать брата.
— А какое первое чудо сотворил Иисус?
Максим презрительно посмотрел на него.
— Какой Иисус? — спокойно спросил он.
— Как — какой? — удивился Егорка. — Обыкновенный. Которого распяли на кресте.
— А может, Иисус Навин?
Егорка не знал, совершал этот Иисус чудеса или нет, и поспешно ответил:
— Нет, нет! Не он. А — Иисус Христос.
Максим засмеялся.
— Так и говори. А то — Иисус!
Он протянул руку Егорке и попросил Андрея разнять их. Вместо Андрея их сплетенные руки лихо разрубил своей маленькой ладошкой Васька.
— Давай на фунт конфеток. Егорка сейчас проиграет!
— Точно, Вася. Так вот, слушай, — начал Максим. — Произошло это в Кане, недалеко от Назарета. В этом городе женился один господин. На свадьбу был приглашен Иисус Христос с матерью своей и учениками. Когда пир был в самом разгаре, вдруг оказалось, что вина не хватает. Или хозяин просчитался, запасая вино на свадьбу, или были какие другие причины. Но факт тот, что вина не хватило. Тогда Иисус велел наполнить пустые сосуды водою. Слуги выполнили его приказание. Стали пробовать. Вместо воды теперь в сосудах было вино. Так Иисус совершил первое чудо — воду превратил в вино.
— Вот так Максимка! — воскликнул Андрей. — Сразу на обе лопатки положил Егорку. Сдавайся!
— Сдаюсь, сдаюсь! — Егорка упал на спину, изображая собаку с поднятыми лапами. Васька налег на него, требуя:
— Покупай теперя конфетки!
— Тороплюсь! Держи карман шире! — смеялся Егорка. — Может, все это сказки, а мы верим. Чать, братан Варлаам правду баит: попы — вруны, выдумщики. Тятька попам ни на грош не верит...
— Мамка узнает про твою болтовню, она задаст тебе.
— Откуда она узнает?
— А может, среди нас Иуда есть?
Все переглянулись.
— Мы тогда этого Иуду в мешок да — в речку.
— Максим у нас скоро будет попом, — объявил Андрей, чтобы посмеяться над братом. — Остается ему только длинные волосы отрастить да ризу сшить.
В доме Орловых, когда надо было скоротать длинные зимние вечера, в теплой горнице собиралась вся семья. Женщины садились ближе к печке и занимались рукоделием — пряли, вязали, шили; мужчины отдыхали от дневных трудов. Кто-нибудь из старших сыновей — Варлаам или Иван — за столом раскрывал Библию. Все внимательно слушали чтеца. А чтец, страница за страницей читал что-нибудь из Ветхого или Нового завета. На такие читки иногда приходили соседи, чаще всего старики — дедушка Тихон, Денис Григорьевич Голощапов и другие. Потом начиналась беседа. Когда Иван ушел на службу, вместо него за стол сел Максим. Он читал лучше брата и мог слово в слово пересказать прочитанное. Вот почему Андрей назвал его попом.
— Ну и что? — отвечая на реплику брата, спросил Максим. — Разве плохо быть попом? Попы богато живут и никому не кланяются...
— А ты и с нас будешь за требы брать? — спросил Егорка.
— Буду.
— Ах ты, гад! — и набросился на него с кулаками. Началась возня.
— Мы скоро в город поедем, а тебя не возьмем, — похвастался Егорка. — Попы там не нужны.
— Я и не нуждаюсь в вашей поездке, — ответил Максим. — Я уже сто раз побывал в городе.
Такому вранью мог позавидовать даже Егорка.
*****
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/13/89