Я ни о чём не расспрашивал его – это верно, но по его расположению духа мог прочитать довольно ясно, что его ночные дела не увенчались ни существенным успехом, ни существенной неудачей. Возможно, ему удалось ещё что-то узнать о Волкодаве или о Сони, но он, определённо, не виделся ни с ней, ни с ним, ни с пропавшей девочкой.
В течение дня он то и дело отлучался из номера, но без верхней одежды, а стало быть, в пределах гостиницы. Я предположил, что он навестил мисс Дуррит, потому что, когда он вернулся, от него пахло духами и валерьянкой, другое, более длительное отсутствие, очевидно, было связано с полицейскими.
Сам я провёл день, держа на коленях книгу и делая вид, будто читаю, хотя, по правде сказать, так и не прочёл ни строчки. Моя злость остыла, но обида, как выдержанное вино, отстоялась и стала крепче. Честно говоря, мне хотелось уехать – пребывание с Холмсом в одной не слишком просторной комнате казалось мне невыносимым. Я мысленно спрашивал сам себя, если бы не труп, испытывал бы я те же самые чувства или нет? И на этот вопрос следовало найти ответ, чтобы определиться, насколько справедливо моё отчуждение – ведь в смерти бродяги вины Холмса – прямой, по крайней мере – не было.
Постепенно стемнело, и моя маскировка – я имею в виду книжку – перестала внушать доверие. Я вдруг вспомнил, что ни я, ни Холмс ничего не ели сегодня, и заказал еду в номер. Но и за столом мы ни словом не перемолвились.
- Твоя Снежная Королева, - только и сказал Холмс, когда уже и со стола было убрано, и вечер начал сдавать позиции, уступая ночи. – Настояла на том, чтобы уехать в Рэвин-гроув.
При всей моей твёрдой решимости сохранять молчание, я не удержался:
- А как же мисс Дуррит?
- Благов наняла медицинскую сестру для ухода за ней. Насколько я успел себе составить представление об этой даме – я имею в виду Благов – в Рэвин-гроув её призывает нечто, действительно, очень важное. А это значит, что и мы... – но тут он, словно спохватившись, оборвал сам себя и замолчал.
Промолчал и я.
Так, в молчании, мы дождались наступления ночи и, молча, улеглись спать. Одна кровать на двоих – нередкое неудобство захолустных гостиницы в местечках с сезонной посещаемостью людьми. Мы уже проходили это и прежде – Холмса его сыскная деятельность заводила в самые разные уголки острова, и удобства были везде разными, но ещё никогда, мне кажется, мы не ощущали этого неудобства так остро и болезненно, как теперь.
Впрочем, мне следует говорить только за себя, потому что Холмс успел заснуть до того, как я лёг рядом с ним. Если бы он не заснул так быстро, я не сделал бы того, что сделал. А именно, я осторожно взял его расслабленную руку и сдвинул широкий рукав ночной сорочки к плечу. И то, что я не ошибся, меня ничуть не порадовало, а наша кровать – одна на двоих – показалась мне после этого ещё уже.
Меня разбудили глубокой ночью отвратительные утробные звуки рвоты. Холмса выворачивало наизнанку в очередном приступе жестокой головной боли.
- Ты сам виноват, - хмуро сказал я. – Снова вводишь кокаин внутривенно и в огромных количествах. Какой врач тебе прописал такое лечение после тяжёлой травмы мозга?
- Не надо... нотаций. Не сейчас... - сквозь зубы пробормотал он.
- Нам лучше вернуться в Лондон, - сказал я – сказал, хочу надеяться, достаточно твёрдо.
- Мы не можем сейчас. То есть, я не могу сейчас, - тут же поправился он. – Ты можешь, если, конечно.., - и не договорил, скорчившись от нового спазма.
Когда его отпустило, и он выпрямился, я, только бросив взгляд, вскочил и поспешно кинулся к нему, потому что понял, что он на ногах не устоит. И не ошибся – он со стоном привалился ко мне, судорожно цепляясь, чтобы не упасть.
- Что ты только над собой делаешь! Я без тебя никуда не уеду, потому что проблема в тебе, а не во мне. Да ложись ты, ложись... – я помог ему добраться до кровати.
«Это не просто нервы, - думал я, хмурясь от ответственности. – Развивается какое-то осложнение не то ушиба мозга, не то перенесённой лекарственной комы. Нужно обследование, консилиум, покой, наблюдение... Нужно увозить его отсюда - в Лондон, в клинику».
Холмс закрыл глаза. Я видел, что головная боль, скрутившая его, невыносима, и он поэтому не спорит больше со мной. Его руки невольно тянулись к голове, а зубы сжимались, сдерживая стон. Я чувствовал, что если он попытается сейчас заговорить, то вырвется или крик, или плач. Мне не хотелось снова прибегать к снотворному, но выбора не оставалось. Я приготовил шприц и, подходя к Холмсу, ещё раз повторил:
- Мы должны вернуться в Лондон. Даже если это, действительно, Сони, если она, действительно, жива, она пока не сделала ни единой попытки с тобой увидеться. И раз уж она пользуется определённой свободой передвижений и в сговоре с Волкодавом...
Холмс сжал моё запястье так, что я чуть не выронил шприц, и зашипел - жутко, истошно, как осипший, но страшно злой кот:
- Лучше молчи, Уотсон! Не говори о том, чего не знаешь!
- Пусти меня, - я дёрнул рукой. – Мне больно! Отпусти!
Он разжал пальцы, и я снова чуть не выронил шприц. Ощущение было такое, будто мясо у меня отслоилось от костей. «На запястье будут синяки», - подумал я.
- Ты сбесился, Холмс, - когда я заговорил, мой голос вздрагивал – я сам не мог понять, от волнения или злости. – Я уже давно перестал узнавать тебя в том незнакомце, в которого ты превратился, но дело всё хуже и хуже. Я хочу помочь, хотя бы во имя всего того, что нас связывало до последнего времени, но и моё терпение не безгранично, так что знай: я в последний раз предлагаю тебе помощь, и если ты снова откажешься, тем более в такой безобразной форме, я, в самом деле, плюну и уеду. И это будет продиктовано – сам понимаешь - не страхом и не трудностями.
Он дёрнулся, чтобы подняться, но я остановил его, придержав за плечо:
- Можешь ответить на мои слова и лёжа. Не то упадёшь в обморок до того, как выскажешься.
- Сядь рядом, - тихо попросил он. – Мне тяжело сейчас напрягать голос. Пожалуйста, сядь.
Я сел, подумав при этом, что уступаю ему в последний раз. Он снова взял меня за руку – на этот раз очень мягко:
- Я сделал тебе больно, Уотсон?
- Не извиняйся, ты постоянно это проделываешь.
Он потянул мою ладонь к своему лицу и уткнулся в неё лбом.
- Я с ума схожу от боли. Сделай укол, прошу тебя.
- Я и хотел... Но ты же сам мне...
Он судорожно вздохнул, и я не стал продолжать, а сдвинул и перекрутил его рукав – так, чтобы вены вздулись.
- Подержи здесь – я уколю.
После инъекции он с минуту лежал с закрытыми глазами, потом заговорил – тихо, без выражения, монотонно:
- Когда я начал расспрашивать нищих о девочке, один из них сказал мне, что видел её с очень красивой и надменной женщиной в первый день их приезда, как я понял, и даже относил по просьбе этой женщины записку по одному здешнему адресу. Разумеется, я не пожалел денег на то, чтобы узнать этот самый адрес. Оказалось, дом расположен недалеко отсюда, он даже вызвался проводить меня, а по дороге я расспросил, кому именно он передал записку. По описанию я узнал Сони. Тут уже и сомнений быть не могло – он назвал даже особые приметы. Сам понимаешь, я должен был с ней встретиться, но когда мы подошли поближе к дому, я увидел Волкодава, направляющегося в этот самый дом. Тогда-то мы и поменялись одеждой с моим провожатым. Конечно, по лицу он мог бы меня узнать, но на оборванца в лохмотьях он и не взглянул, так что я подобрался довольно близко. В дверь он позвонил, а не отпер её своим ключом, - Холмс замолчал и провёл по лбу таким жестом, словно обирал паутину.
- Что? – я предупредительно наклонился к нему.
- Голова закружилась.
- Это ничего, это от лекарства. Тебе не лучше?
- Немного лучше. Я, наверное, скоро засну?
- Да.
Он усмехнулся:
- И снова обмочу постель?
- До смерти будешь вспоминать? Я свожу тебя в туалет через час.
- Если удастся меня разбудить, - недоверчиво хмыкнул он.
- И пробовать не стану, - улыбнулся я. - У нас, у докторов, свои секреты – не тревожься.
- Тебе кто-нибудь говорил, какая чудесная у тебя улыбка? – вдруг спросил он – вроде бы в шутку и снова с усмешкой, но глаза при этом оставались уж слишком сиреневыми.- Ты больше не злишься из-за хлороформа?
- Не знаю пока. Ты рассказывай.
- Пойми, у меня не было выхода.
- Рассказывай, - повторил я. – Я сам буду судить.
- В дверь он позвонил, - послушно продолжал Холмс, и его голос снова сделался бесцветным и монотонным. - И она открыла ему. Значит, и выйти, и уйти могла, взаперти он её не держал.
- Постой! Так это, действительно, была она? Ты узнал её? – перебил я, не сдержавшись.
- Узнал? – он усмехнулся. – Я был готов её увидеть, и всё же... Очнулся сидя на снегу, и мой новый приятель в моём пальто растирает мне уши снегом. С самым участливым видом – мне даже стыдно перед ним сделалось за такую слабость. Узнал...
- И... что ты сделал потом?
- Вспомнил, что ты ждёшь меня на вокзале.
Он снова замолчал на какое-то время, потом напряжением челюсти сдержал зевок и продолжал:
- Я понял то, о чём, собственно, уже догадывался: вся эта история с убийством Сони Волкодавом была инсценирована для меня. Я не знал ещё мотивов, но полагал, что мотивы – и веские – должны быть. Но каковы бы они ни были, я задыхался от обиды, от ощущения предательства. Мне дьявольских трудов стоило не подавать тебе виду, какая кипит у меня в душе каша. Я решил поговорить с Сони с глазу на глаз – теперь ты понимаешь, что я никак не мог взять тебя с собой. Я жалел, что произнёс эти слова «логово Волкодава» - после них ты вцепился в меня, как клещ. Наверное, я сболтнул эти проклятые слова от расстройства, я и думал-то не о Волкодаве, а о Сони. На один миг у меня даже мелькнула мысль поручить тебе выманить Волкодава на то время, которое нам понадобится для разговора. Слава богу, что я не сделал этого. Я поручил эту миссию моему новому приятелю. Ничего особенного - всего-то передать записку. Составить записку, которая заставит человека броситься из дому, сломя голову, не так сложно, как может показаться. Ты знаешь, что сталось с моим почтальоном – ты его видел... – опять в его речи образовалась пауза, он молчал, и по его неподвижному лицу, словно тёмные тени, скользили невесёлые мысли.
- Рассказывай, - мягко напомнил я, тронув его за плечо. – Тебе ведь не удалось увидеть её?
- И да, и нет. Волкодав, действительно, получил мою записку, но вместо того, чтобы уйти, как я рассчитывал, вышел и стал готовить свою двуколку. И вот тут-то я и увидел, как из дому вышла Сони и... вывезла инвалидную коляску. Плохонькую, не особенно удобную. В ней сидел несчастный убогий парнишка со взглядом идиота и текущими по подбородку слюнями. Он всё время что-то мычал и дёргал головой, и извивался, словно у него пляска святого вита. А глаза – точь-в-точь оловянные пуговицы. Классический идиот.
- Идиот? О чём ты говоришь? Откуда взялся ещё и мальчик?
- Никакого мальчика. Эта была она. Айрони Бин. Актриса – высший сорт, даже мне бы не удалось так притворяться. Волкодав стал подсаживать её в двуколку, а она обняла его за шею и гулит – ну, совершенно, как младенец. Я не знаю, только догадываюсь, какую они повели игру против Волкодава, но мне стало много легче, когда я это увидел, и я – вот же самонадеянный идиот, правда? – решил показаться. Подошёл и прохрипел, как мог бы хрипеть вечно простуженный и вечно пьяный бродяга:
- Мадам, кресло тяжёлое, а бедному парню нечем поужинать... Разрешите, я помогу вам.
Было темно, но я повернулся так, чтобы фонарь над входом осветил моё лицо, и чтобы его видела только Сони.
- Ты с ума сошёл! - не удержался от восклицания я.- Если бы она издала хоть восклицание, выдала тебя жестом или словом...
- То я бы получил ответ на свой вопрос, имела ли она отношение к тому нападению Волкодава.
- Она могла и невольно... просто от неожиданности... Чёрт! – взорвался я. - Холмс, говори, что хочешь, но я в жизни не поверю, что Сони могла желать тебе зла... Рассказывай же! Ну, что ты опять замолчал?
- Меня уже сильно клонит в сон, - пожаловался он, снова сдержанно зевнув. – Но я дорасскажу – осталось немного.
- Говори. Пока ты под действием снотворного и головной боли, ты становишься откровеннее – в другое время из тебя слова не вытянешь. Говори. Так что Сони? Она узнала тебя?
- Да. Её глаза расширились, но она очень быстро опустила их вниз и позволила мне погрузить кресло. А потом стала рыться в сумочке, якобы в поисках кошелька. Она рылась так долго, что Волкодав, успевший взгромоздиться на место кучера, грубо окликнул её, и тогда она поспешно проговорила: «Вот, возьмите», - и сунула мне в руку клочок бумаги. Я зажал его в кулаке и поклонился, бормоча благодарности. Волкодав щёлкнул кнутом, и они уехали. Я не стал следить за ними – меня сейчас больше интересовала записка, которая жгла мне ладонь, словно уголь от костра. Едва двуколка отъехала достаточно далеко, я развернул её и подставил под свет фонаря. Это был обрывок бумажной салфетки, на котором красной губной помадой она успела коряво написать только одно слово: «Рэвин...».
- Рэвин-гроув?
- У меня оставались сомнения, пока я не узнал, что и Благов немедленно выехала туда.
- Значит ли это, что она просит помощи? – задумчиво спросил я.
- Во всяком случае, она, определённо, хочет, чтобы я последовал за ней. Ну так я так и поступлю. Подожди же, Уотсон, я ещё не кончил. Не успела двуколка отъехать, дверь снова отворилась – я едва успел шмыгнуть в кусты - и из дому вышел... кто бы ты думал? - мистер Бин.
- Бин? Опекаемый Благов и отец девочки? Этот несчастный полоумный?
Холмс не то восхищённо, не то осуждающе покачал головой:
- Ох, Уотсон-Уотсон, я начинаю сомневаться, кто из нас двоих был слеп всю эту зиму.
- А в чём дело? – не понял я.
- Ну, нет, ещё и на этот разговор у меня уже не осталось сил, - сказал он, устраиваясь поудобнее. – Мысли путаются. Оставь, я засыпаю...
- Подожди, - я опять ухватил его за плечо. – Ты проследил за Бином? Куда он пошёл?
- Годы знакомства со мной, - пробормотал Холмс сонным голосом, - совсем тебя испортили, Уотсон. Чем лучше ты, как сыщик, тем хуже, как врач. Дай мне покой.