В тридцать лет и три месяца сидячего образа жизни Фима старался выглядеть на тридцать лет образа жизни активного, и от места получения зарплаты до дома шел пешком, иногда переходя на бег трусцой. До дома было недалеко, поэтому Фима не уставал, а выполнял свой долг перед здоровьем с чувством глубокого удовлетворения. Иногда Фима ходил к друзьям, которых осталось мало, чаще выбирался в магазины, которых в последнее время стало много. Магазины тоже были недалеко от дома, впрочем, они были вообще везде.
Сколько себя помнил, Фима жил в этом районе, сначала в доме по соседству, потом удалось раздобыть двухкомнатную квартиру рядом, на углу Ленина и Котовского, и Фима въехал туда со своей гражданской женой Ириной. Соседи встретили появление «богатых евреев» с брезгливой надеждой – авось починят двери и положат у дома асфальт. Фима существовал на учительскую зарплату, а молдаванка Ирина была художницей, продавала картинки с озерами, лебедями и проспектом Молодежи и как могла, помогала Фиме. Надежды соседей не оправдались, семья оказалась равнодушной к народным страданиям.
Прожили они там бесшумной жизнью интеллигенции четыре года, потом Ирина в течение месяца уходила, без сцен и скандалов, а просто медленно перетаскивая вещи, всевозможные мелочи, которые, как заметил Фима, и составляли ее пребывание в квартире. Постепенно она в квартире закончилась, Фима остался один, потосковал, хотел жениться второй раз, но передумал.
Фима родился в семье инженеров в Кишиневе в пятьдесят девятом. В младших классах он недоучился играть на скрипке, в старших – на гитаре. Скрипка была требованием родителей, гитара – собственным желанием, которое реализовалось после пяти выученных аккордов и мелодии «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Потом Фима окончил школу, с легким сердцем поступил в пединститут, с легким же сердцем окончил и устроился учителем биологии.
Потом – уже после Ирины – заочно переквалифицировался в филологи и стал литературным критиком. Этот вариант оказался не намного, но лучше, от слова «зарплата» отклеилось слово «учительская», Фима почувствовал облегчение.
Его звали Ефим Александрович Фаерман.
Молодой человек Фима тридцати лет от роду шел по улице от редакции до дома, насвистывая «Итальянскую польку» Рахманинова, с радостным грузом зарплаты в кармане. На Фиме были серые брюки, светлая футболка и бесцветная кепка без козырька.
Навстречу Фиме шла женщина в синем платье и с бутылкой молока в руке. За другую руку держалась девочка лет шести, светленькая, синеглазая, очень не похожая на мать.
Женщина с девочкой вышли из-за угла «Спорттоваров», Фима вышел навстречу, присмотрелся к женщине, узнал и сказал:
-Что ж вы, девушка, не здороваетесь?
Девушка-женщина посмотрела на Фиму и не узнала.
-Ася, - сказал Фима. - Сколько лет, сколько зим.
-Фима! – узнала Ася.
Фима заключил ее в объятия, не глядя погладил по пушистым волосам девочку и стал спрашивать, как дела.
Так они встретились.
С Асей Петровой Фима познакомился в институте. Он учился на биофаке, она – на историческом. Вместе они болтались по студенческим сборищам, Фима ей пел, она знала наизусть массу стихов, в компаниях они были свои, спустя полгода знакомства («Фима, это Ася, Ася, это Фима») они о чем-то поговорили, потом снова встретились на чьем-то дне рождения, потом в застенках института целовались под фикусом. А потом у каждого стала какая-то своя жизнь.
Фима, Ася и девочка двинулись прочь от «Спорттоваров».
-Ну как ты, где ты?
-Нормально.
-Сто баллов за ответ. Учительствуешь?
-Историчка я. Внушаю детям дела давно минувших… ты как?
-Да все понемножку.
-Ты вроде уехал.
-Я? Да нет, здесь я.
-Говорили.
-Наврали тебе. Живу здесь. Да вот я, можешь потрогать, если не веришь.
Ася рассмеялась.
-Верю, верю. А ты все биолог?
-Давно уж нет. Я литератор, - гордо сказал Фима и сунул руки в карманы.
-Ого! Пишешь? Что?
-Статьи. Я критик!
-Белинский!
-Гораздо лучше. Белинский, между прочим, не так уж и велик, как его малюют. Немногим лучше Добролюбова. Чадо твое?
-Мое.
-Здравствуй, чадо, - Фима сел на корточки и протянул девочке руку. – Меня зовут Фима.
-Дядя Фима, - усмехнулась Ася.
-Никаких дядей, - возмутился Фима. – Просто Фима. Как тебя зовут?
-Александра Белкина, - с достоинством сказала девочка.
-Однако, - Фима чуть склонился и поцеловал Александре Белкиной ручку. – Очень приятно.
Потом поднялся и шепнул Асе:
-Очень даже! Дворянское гнездо! Твой муж граф или князь?
И, не дожидаясь ответа, снова нагнулся к юной дворянке:
-В школе учитесь?
-Нет еще.
-Очень правильно, - одобрил Фима. – Наслаждайтесь юностью, школа еще надоесть успеет.
-Не порть ребенка! – встрепенулась Ася. – Всю мою педагогику рушишь.
-Я не учитель и имею право! Слушай, ты поддерживаешь связь с кем-то из наших?
-А тебе кто нужен-то?
-А мне все нужны. Я созваниваюсь со Стекловым и Светкой Шульц. А где все?
-А я недавно Тамару видела, помнишь Тамару?
-Вашу? С истфака?
-Ага.
-Вроде помню.
-Вот. С год назад Сережку Лунгу встретила. Ваня умер давно уже…
-Я слышал, Слава говорил мельком как-то. Ну Стеклов-то его не знал толком, вот и мельком. Что с ним было?
-Спился, говорят. А друге говорят – где-то радиацию схватил.
-Да…
-Вот. А остальных, боюсь, ты не знаешь. Твоих-то, биологов, я немногих помню, а мои все живы-здоровы.
-Боюсь спрашивать, родители как?
-Нет.
Фима погладил Асю по руке.
-Да, у меня тоже… Слушай, мы про ребенка не забыли? Чадо скучает.
-Не скучаю, - откликнулось чадо.
-Чадо, ты скучаешь? – улыбнулась Ася. – Встретили незнакомого дядю, говорим о чем-то…
-Что значит незнакомого? – Фима сделал патетический жест. – Меня зовут Фима.
-Очень приятно, - сказала Александра Белкина.
Фима одобрительно крякнул.
-Мне тоже приятно. Ну, девушка, и кем же вы хотите быть?..
-Она еще не решила, - скала Ася.
-Решила, - возразила девочка. – Учительницей.
-Музыкантом, - снова вмешалась Ася. – Но мне ее в этом не убедить.
Фима высвистел «Итальянскую польку».
-Что за музыка, знаете?
-Нет, - девочка помотала головой.
-Это Рахманинов. Великий композитор. А музыка называется «Итальянская полька». Ля-ля-ля-ля ля-ля-ля ля-ля ля-ля… Вы на чем играть хотите?
-Я не хочу играть, я учительницей хочу.
-Чудесно! Это самая главная профессия. А вот представь, может быть, ты принесешь на урок гитару и споешь детям… правда, им будет интереснее учиться?..
-Наверное.
-Твоя мама играет на рояле. Но рояль в школу не принесешь… Тебе надо учиться на гитаре.
-Я уже много лет не играю, - возразила Ася.
-А чего так?
-Да как-то некому. Пыталась Сашку приучить – не действует. Она музыку не слышит.
-Слушай, я научу Сашку лабать на семиструнке. Хотите, Александра?
Александра задумчиво кивнула.
-Это нетрудно, - обнадежил Фима. – Я зайду к вам в гости и научу.
-Ребенок уже, наверное, думает, что ты волшебник, - Ася потрепала девочку по голове. Историчка Петрова мучительно пыталась вспомнить Фиму и не могла. Лицо знакомо, имя помнит, дружили, но характер, привычки?.. Что представляет из себя старый знакомый Фима Фаерман, Ася никак не могла сообразить. Фима пролетел мимо ее памяти легко и быстро. В институте их минутный роман закончился совершенно незаметно для Аси, Фима еще какое-то время мелькал рядом, потом перестал и изгладился из воспоминаний совершенно. Встретила бы она его года четыре назад, почувствовала бы вскоре некоторое раздражение, осталось бы еще живо перед глазами это надоедливое мелькание, а теперь Ася легко и светло встретила старого друга, которого она, замотавшись в делах, в работе, в ребенке и в безумии быта, совершенно забыла.
-А может быть… - Фима снова присел. Из-за разницы в росте собеседников он всю дорогу передвигался странными прыжками. – А может быть, ребенок не ошибается?..
-Я не знаю, - серьезно сказала девочка.
-А вам сколько лет?
-Семь.
-Понятно… Ну, Александра, как раз в вашем возрасте люди уже умеют ходить, и потому их снова можно носить на руках. А ну-ка… - и Фима попытался взять девочку на руки. Девочка растерялась окончательно.
-Нет, - помотал головой Фима. – Не так. Так, Сашенька, носят на руках детей. А вы не дите. – Девочка немного успокоилась. – А девушек, чтобы вы знали, носят на руках вот так… - Фима легко подхватил Сашеньку и понес ее, как нес когда-то жену от машины до подъезда.
-Это что еще? – Возмутилась Ася. – Положь где взял!
-Девушку нужно учить, - наставительно сказал Фима. – А не воспитывать в исторической пыли недосеянного разумного, доброго и вечного. И вообще, это ограбление.
-Куда вы меня несете? – вмешалась семилетняя девушка Александра.
-Не бойтесь, - успокоил Фима. – Далеко не унесу. Силы мои уже не те, но давай-ка мы доползем до во-он того шикарного ресторана… и затащим туда твою маму.
-Это шантаж! – объявила Ася, догоняя Фиму с ребенком на руках.
Светило солнце, клены и каштаны у дороги трепыхались от ветерка. Вдалеке, за домами и подъемными кранами, темнели фиолетовые чернильные тучи.
-Мы на минутку, - сообщил Фима. – Здесь скамеек нет. Айда в ресторан.
Они зашли в кафе «Днестр».
Устроились за столиком в уголке.
-Ты где-то печатаешься?..
-Редко, но! Да, печатаюсь. В «Вечернем Кишиневе» была статейка, а вообще больше по журналам.
-Слушай, интересно. Надо бы почитать.
Фима хмыкнул.
-Это можно…
Анна Владимировна Петрова родилась в Тирасполе в том же пятьдесят девятом. Школу закончила там же, а поступать приехала в Кишинев. Пошла в институт искусств, не поступила, ничуть не расстроилась, а приткнулась на исторический факультет педагогического института. Окончила и пришла в школу сеять разумное и доброе.
-Это далеко не юное дарование пишет великолепные перлы, - вещал Фима, обосновавшийся на неудобном стуле, закинув ногу на ногу и повесив кепку на колено. - Просто клад для критика. Так оно решило попробовать себя в прозе…
Фима делился впечатлениями от суровых будней. Он писал многое и о многих.
-Пушкин в двадцать с небольшим сочинял неплохо, - сказала Ася.
-Я тоже, - махнул рукой Фима, – в двадцать с небольшим сочинял неплохо. Но я это никому не читал.
-Почему же?
-Стеснялся. Ладно, Анна Петрова-Керн, чай будешь?.. – Фима обернулся к подлетевшей официантке. – Три чая, девушка.
Девушка умчалась.
-Сашенька, - сказал Фима, - А ты какой предмет хочешь преподавать, когда учительницей будешь?
-Историю.
-А почему?.. – меланхолически удивился Фима. – Биология лучше… я уж не говорю о литературе.
-Не порть ребенка! – снова сказала Ася. – Историю еще три раза перепишут…
-Это у нас-то перепишут?
-Все к тому идет.
-Да брось.
-Я Сашку музыкантом сделаю.
-Музыкантов Петровых и так много. Почему бы ей не стать, скажем, космонавтом?..
-Она не Петрова, она Белкина, - напомнила Ася.
-Ах, да, забыл. Вы ж Белкины теперь. Станционный смотритель… Метель… да.
-А она выйдет замуж, - сказала Ася. – И будет не Петрова и не Белкина, а вообще какая-то…
-Я не хочу замуж, - Сашенька осторожно подергала Фиму за край футболки. – Я хочу учительницей. Ася учительница, я как она.
-Это ты в школу еще не пошла, - задумчиво сказал Фима и наклонился к Асе. – Слушай, она тебя по имени зовет?.. Необычно как-то.
-А я не мама, - негромко ответила Ася. – Я старшая сестра. Она с четырех лет сирота, а кроме меня у нее никаких родных. Дальняя родственница. Я ее удочерила, но она ведь уже соображает все.
Фима потер виски и взъерошил волосы.
-Белкина – это она по отцу или по твоему мужу?..
-А я не замужем. Белкина - это она по отцу. Она питерская. Чуть ли не из тех самых Белкиных… хотя конечно не из тех. Просто.
-На чем же ты ее хочешь научить играть?.. – Фима растерянно мял салфетку.
-На скрипке, - сказала Сашенька.
-Хороший инструмент, - Фима кивнул. – Но я все-таки научу тебя лабать на семиструнке.
Анна Петрова, она же Ася, была когда-то замужем. Вышла замуж она на четвертом курсе, прожила с мужем-технарем счастливо и весело, потом свалился на голову почти чужой ребенок. Ася сразу же изменилась и стала посвящать все больше своей жизни делам хозяйственным. Потом они расстались с мужем, который мгновенно женился снова. Ася осталась с Сашенькой на руках и стала учить ее тому, что умела лучшая половина самой Аси. Ася состояла из двух половинок – одна была сумасшедшей и чертовски интересной, вторая – тихой, обычной и очень культурной. Так закончились Асины студенческие бдения с друзьями, поездки на природу, пикники, гитары, самодеятельность. В школе Ася по-прежнему учила молодую поросль неплохо, дома играла с приемной молодой порослью во что попало и проверяла чужие тетради. В пять лет Сашенька научилась читать, чуть позже и писать, и Ася стала пересказывать ей сюжеты всего, что помнила, показывать картинки, объяснять, что люди, которые нарисованы на стене в Сикстинской капелле, – это сказочные герои, которых не было на свете и верить в эту сказку очень вредно.
Ася была маленького роста, с чуть рыжеватыми волосами и карими глазами.
У нее были подруги – две учительницы и одна сокурсница, ушедшая в науку. Подруги советовали Асе выйти замуж за надежного парня, потом, когда парень остался позади, - за мужчину. Ася приглашала подруг на дни рождения и по старинке играла вальс из «Метели» и ноктюрн Шопена. Старинки было немного. Седьмого июня восемьдесят девятого года, за неделю до встречи с Фимой, Асе исполнилось тридцать лет.
Фима поехал провожать Асю с ребенком. В троллейбусе они разговорились про Пушкина. Фима прочитал «свободы сеятеля», Сашенька немножко поняла, а Петрова похлопала Фиму по плечу – «помнишь!» и согласилась, что так оно и есть, как Пушкин писал.
-Кишинев – отличная школа жизни, - смеялась Ася. – Он же попал сюда в двадцать лет. Мальчик! И, опять-таки, неплохо сочинял.
-Да, - согласился Фима. – Но это был тот еще мальчик. Этот мальчик умудрился перессориться со всеми, с кем только можно. Этот мальчик, просыпаясь по утрам, требовал у слуги пистолет… он дрался на дуэли с несчастным Балашем, потому что жена его ответила Пушкину недостаточно учтиво. Этот мальчик – умудрился - завести роман с женой губернатора края. На минуточку.
-Это был хороший мальчик, - заключила Ася.
В троллейбусе на них оглядывались.
Ася жила в домике из частной застройки ниже цирка. Фима скептически оглядел ее обитель и сказал:
-Зимой топишь дровами?
-Топлю, - кивнула Ася.
-Я так и думал.
Они чмокнулись на прощание.
-У меня оставались, по-моему, какие-то ноты, - вспомнил Фима. – Я в раннем детстве скрипку пилил. Поищу, может, найду.
-Спасибо.
-Ну, бывай.
Они чмокнулись еще раз. Сашеньке Фима поцеловал руку и потрепал по волосам:
-Увидимся, Александра. С меня гитара.
И пошел на остановку, глупо размахивая руками при ходьбе.
Фима шел и пел то про себя, то вслух: «Очи черные, очи страстные». Он залез в троллейбус и поехал домой. Вечерело, в голове было легко, в разношенных сандалиях щекотали песчинки и камешки.
Так Фима вторично познакомился с Асей Петровой.
Спустя полтора дня Фима пришел в гости. Асин печальный дом он нашел без особого труда, пнул ногой крыльцо и вдавил пальцем захватанный черный звонок. Раздался трамвайный дребезг: «Дзин-нь!»
-Кто там?
-Фима!
Ася открыла. Она была в домашнем халате и шлепанцах.
Фима сунул ей в руки большую астру. Ася любила розы, но Фима не знал.
-Я не вовремя?
-Да нет, чего, заходи… - Ася не понимала.
Фима впорхнул в тесный коридорчик, втащил гитару, зацепив при этом вешалку.
-Инструмент! – поразилась Ася.
-Конечно, - Фима деловито пристроил гитару в угол и стал разуваться.
Ася ждала чего-то серьезного, а Фиме это не приходило в голову, он зашел в гости.
-А где ребенок?
-Здравствуйте, - Сашенька возникла в коридоре и заулыбалась.
-Здравствуй, Саня. Возьми гитару, пожалуйста. Вот за эту штуку, ага. И пристрой ее где-то пока, а то здесь, боюсь, упадет.
Сашенька восторженно поволокла гитару в комнату.
-Чай будешь?..
-Не надо, я из дома, там, пока работал, пять чашек подряд не глядя выпил.
-Ну садись…
-Так! – Фима сел на диванчик «Юность» и достал из пакета стопку затертых тетрадей. – Это ноты. Авось, пригодятся.
-Ой! Надо же! Не забыл… Как они только у тебя сохранились? Спасибо!
Сашенька сидела на краю дивана и осторожно трогала пальцем гитарный гриф. Ася стала устраивать астру в вазе. Она ждала какого-то дела, может, Фиме нужна помощь, или он хочет что-то узнать?.. Фима сел поближе к девочке:
-Ну что, Сань, будем учиться?
-Будем!
-Как твои дела?.. – Ася поставила вазу с цветком на пианино.
-Ничего, - ответил Фима. – Добил статью о Виеру. Мне посоветовали взять псевдоним.
-Не устраивает Фаерман?
-Раздражает слегка. Я сказал, что если возьму, то Финкельштейн. А у тебя что нового?
-А у меня каникулы. Отдыхаю от детей.
Фима наткнулся на лежащую на диване книгу.
-Айтматова любишь?.. А по-моему, «Плаха» - пародия…
-От нечего делать. А это не «Плаха», это «Пегий пес».
-Слушай, я возьму почитать, а? Так устал от серьезной литературы, стосковался, понимаешь, по книгам детства моего…
-Да бери, конечно.
-Спасибо, Ась, а то я своего Айтматова дал почитать пять лет назад, а кому - не помню.
-Надо же, гитару притащил. Думаешь, научишь Сашку?
-Почему бы и нет? Саша, смотри, вот так играется «Кузнечик»…
Ветер шевелил занавеску и веточку герани на подоконнике.
Через час девочка умела немного зажимать струны, Ася вскипятила чайник и намазала каждому по бутерброду, Фима напевал «Кузнечика», потом Сашенька вспомнила, что слышала песню «Через тумбу-тумбу раз». Ася ужаснулась и на корню пресекла Сашину попытку продемонстрировать музыкальную эрудицию.
Фима сел к пианино и попробовал что-то сыграть, но у него не получилось. Тогда он усадил на свое место Асю и сказал:
-Народ просит! «Мурку»!
-Да ну.
-Прошу!
-Я не играла уже знаешь сколько?
-Тогда я буду играть! – заявил Фима, взял Асины руки в свои и стал осторожно нажимать ими на клавиши.
-Какой ужас, - сказала Ася и скривилась, а потом стала смеяться, потому что Фима изо всех сил делал вид, что они играют в четыре руки. Они хохотали, Сашенька прыгала по комнате под ужасные звуки Фимино-Асиной игры и, периодически оказываясь у дивана, проводила пальцами по струнам гитары.
Потом Ася села на стул и попросила:
-Спой что-нибудь.
Фима взял гитару, подумал и запел с тоскливой улыбкой:
Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь жёлтой листвы за окном,
Вот и осталась мне самая малость
Шороха осени в доме моём.
Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потёмках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.
Если считаться начнём, я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно, ещё рассыпается гравий
Под осторожным её каблуком.
Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В жёлтом, и синем, и красном - на что ей
Память моя? Что ей память моя?
-Это чье?..
-Тарковский, - сказал Фима, зажав ладонью струны.
-Надо же, я не знала, что он и стихи писал.
-Это старший Тарковский. Арсений.
-А-а… А музыка чья?
-Ребята пели когда-то. Я и мелодию-то запомнил относительно. Это я тебе напел Брамса. Сашенька, ты знаешь, как петь Брамса?
-Нет.
-А вот так, - Фима подмигнул и запел на мотив «Семь-сорок», старательно картавя. – Брамс-тирли-тирли-тирли-Брамс!
Девочка хохотала.
За окном светило яркое желтое солнце.
-Ты, когда выйдет что-то с твоими статьями, скажи.
-Без проблем. Позвоню, скажу, что читать.
-Ага.
-О, кстати, сейчас есть такая писательница – Инга Яснова. Ее настоящая фамилия Шкепу. Я про нее статью делал недавно. Шикарно баба пишет, я тебе скажу.
-Что-то я не слышала…
-Я занесу тебе, когда верну Айтматова. Ее «Дом по соседству» это… ну, на самом деле сильная вещь.
-Как интересно.
-Да. Ну, так я позвоню, когда зайду в следующий раз. А то неудобно. Слушай, не могла бы ты дать телефон? В смысле, твой номер.
-А, конечно.
-Хорошо… - Фима записал телефон, посадил Асю на диван, а сам устроился на стуле верхом, положив подбородок на сложенные руки.
-Сыграй что-нибудь…
Ася громыхнула крышкой пианино, звякнула пальцами по клавиатуре и заиграла «Итальянскую польку», а потом сразу, без перерыва, десятый вальс Шопена. На середине вальса она стала забывать ноты, и Фима вежливо сказал:
-Кажется, чтобы играть на рояле, нужно много-много пальцев.
Когда Фима ушел, размахивая руками, напевая и спотыкаясь на крыльце, Ася вернулась в комнату и махнула рукой:
-Вот чудо! Гитару забыл…
Поздним вечером Фима вернулся домой, завалился было читать Айтматова, но сразу же уснул.
Ночью Фиме натикало тридцать лет, три месяца и два дня.
Утром литературный критик честно поработал три часа. Потом прошвырнулся до магазина, купил хлеб и сметану, забросил сметану в холодильник, а хлеб оставил болтаться в сумке на дверной ручке и стал читать «Пегого пса». «Пегий пес» Фиме понравился на первых двух страницах, потом оказалось, что все это Фима помнит лет с пятнадцати. Разочарованный, он поставил Айтматова на полку рядом с «Плахой» восемьдесят шестого года издания. «Плаха» Фиме не нравилась решительно, «Пегий пес» нравился, но перечитывать было неинтересно.
Тогда Фима вышел на балкон и стал смотреть на улицу с высоты полета второго этажа.
Во дворе жили голуби и кошки. Соседка Серафима Викторовна кормила кошек прямо с балкона. Она высовывалась из соседнего окна и шипела на весь двор:
-Кс-кс-кс!!!
Кошки сбегались и смотрели на Серафиму Викторовну преданными глазами. Она бросала им что-то, и начиналось пиршество.
-Кс-кс-кс, - сказал кошкам Фима, но они только повернули головы в его сторону.
Три дня Фима и Ася жили друг без друга. Фима писал, ходил от дома до магазина и слушал радио. Потом он смахнул с полки пыль, увидел Айтматова и подумал, что надо отдать, неудобно.
-Наконец-то! – голос Аси в телефонной трубке казался старше. – Я ни номера твоего не знаю, ни где живешь, а ты у нас, между прочим, забыл гитару.
-Да, - сказал Фима. – Я помню. Так я загляну к тебе на днях?
-Ладно.
В тот же день Фима приехал привезти Айтматова и забрать семиструнку. Асю и Сашеньку он перехватил на пороге – шли гулять.
-Подышим свежим бензинчиком?..
-А мы в лес! – похвасталась Сашенька. – Ася выгуливается.
-Решила вытащить ребенка на природу, - пояснила Ася, – и поняла, что сама больше года не гуляла просто по лесу. Ну вот, Сашка теперь страшно гордая, это она меня выгуливает, а не я ее.
-Ты бы только по магазинам и ходила, - обличающее сказала Сашенька.
-Правильно, – Фима улыбнулся. – Да, так я тебе книжку вернул.
Ася уже успела запереть дверь.
-Слушай, может, пойдем с нами?.. На обратном пути забросишь книгу и возьмешь гитару, а?
-Возвращаться плохая примета? Ну давай.
Они шли по Московскому проспекту.
-Смотрите, как красиво, - Фима показывал куда-то на крыши домов, где сидели птицы и торчали антенны.
-Индустриальный пейзаж?
-Это модерн чистой воды.
-Ты просветился в живописи?
-Жизнь заставила. Жена рисовала. Художница.
-Так ты женат?
-Женат уже два года. Нет. Уже три года как нет.
-А я тоже развелась, - радостно сообщила Ася.
-Вот и умница. Правильно сделала. Мы люди вольные. Так моя Ира вот как раз город и рисовала. И говорила, что это модерн.
-Ее бы мне в помощь, когда я историю культуры ребятам втолковываю…
-Да она бы им про краски и кисти рассказывала, а не про историю. Каждому свое. Вот ты знаешь, кто нарисовал «Нюрнбергского зайчика»? Не путать с Нюрнбергским процессом.
-Не знаю.
-А я знаю. Дюрер. И зачем мне это нужно?
-А она вас рисовала? – спросила Сашенька.
-Кто, Ира?
-Да.
-Один раз только.
-А меня в садике рисовали! – похвасталась девочка. – Два раза.
-Как здорово. А кто?
-Два мальчика.
-И чей рисунок тебе больше нравится?
-А я не знаю. Я и там и там не похожа.
-Бедные мальчики, - почти серьезно сказал Фима. – А ты их тоже нарисуй. Отмсти.
-Она не рисует, - сказала Ася. – Она стихи сочинять пробует.
-Писать мальчикам стихи не модно, - возразил Фима. – Цветаева – дурной пример, а Ахматова мне не нравится.
-А Ахмадуллина?
-Все равно. Пусть ей стихи пишут.
-А портрет твой сохранился?..
-Ира его забрала к себе. Она все картины забрала.
-А жаль. Было бы интересно посмотреть, как тебя изобразили.
-Пройдем через пустырь? Или дворами?
Они пошли дворами.
В лесу было светло от солнечных зайчиков. На дамбе над озером сидели два рыбака и собака. У Фимы были спички; развели костер. Сашенька кидала в огонь шишки, Фима и Ася не нашли скамейку и устроились на земле в два этажа: Фима сел на кочку, Ася – Фиме на одно колено.
-Дядя Фима, почему шишка такая худая?
-Это ее белка обгрызла. Слушай, не называй меня дядей, хорошо? Просто Фима. Лады?
-Лады.
-Ну и как же меня зовут?
-Вас? Фима, – девочка удивилась.
-Ответ неверный. Не вас, а тебя.
-Меня Александрой…
-Ну, то есть меня, да, но будем на ты, договорились?
-Ага.
К концу прогулки Ася поняла, что такое мужское воспитание. Девочка без промаха кидала в дерево палочку, старательно обезвреживала Фиму приемом «двойной нельсон», знала наизусть фразу «есть многое на свете, друг Горацио» и души в Фиме не чаяла. Усталые и счастливые они вернулись домой, Фима показал Сашеньке, как правильно держаться, когда тебя несут на руках, и торжественно донес до крыльца. Ася смеялась над Фимиными рассказами о том, как его экспромтом возникший и наделенный биографией дальний родственник Моня Чухес покупал «москвич» и ездил на атомную станцию. Дальновидная Сашенька понимала все, но не смеялась, а тщательно запоминала, чтобы рассказать потом будущим одноклассникам.
Фима довел их до дверей, отдал книгу, Ася вынесла гитару. Фима поцеловал Асю, подбросил и поймал Сашеньку и ушел.
Через два дня раздался телефонный звонок:
-Слушай, Петрова-Керн, в «Октомбрие» москвичи привезли джаз. Собираются наши старики. Пойдешь?
-Сашку оставить не с кем.
-Возьми с собой.
-Замучается она от долгого концерта.
-Ну так уйдем с середины.
-Да нет, Фим, вы как-нибудь без меня. Спасибо!
-Ну, бывай.
Вечером Фима зашел к Асе в компании сокурсника Ярослава Стеклова. Стеклов Асю не узнал, Сашеньку вежливо погладил по щеке и поинтересовался:
-Подождать, пока погладите вечернее платье?.. Или вы так?
-Что-что?
-Понимаешь, - развел руками Фима, - редкая оказия. Я и сам бы не пошел, но вот Славка со своими выбрался, обещал и меня подвезти. Я думаю – ну захвачу и тебя заодно.
-А билеты?
-Не заморачивайся.
Ася в растерянной спешке надела более-менее приличное платье и туфли, Сашеньку причесали и дружно сели в «жигуль», похожий на спичечный коробок. Стеклов за рулем, жена его рядом, Ася с Сашенькой, Фима и сын Стеклова Борька на заднем сидении. Фима и десятилетний Борька изо всех сил старались не притеснять дам и в результате почти раздавили друг друга. Ася злилась, что ее выдернули из дома, с тихой завистью ругала про себя Фиму, который вольный человек и ему ее дела не понятны, и очень хотела послушать джаз. Сашенька была счастлива и, глядя на Асю, на лице которой без труда читались все мысли, тоже старалась ругать про себя Фиму, но это ей не удавалось. Фима рассказывал Стеклову о стиле Окуджавы в прозе, и чем это отличается от стихов, и как надо учить молдавский язык, и почему Горбачев допустил Чернобыль. Стеклов спорил, смеялся и ругался, а его жена Валентина курила, пуская дым в окно. Потом Стеклов стал требовать, чтобы Фима вел машину, а Фима сказал, что вроде как умеет, но сейчас не будет, потому что немного выпил. Свой «запорожец» Фима разбил давным-давно, и с тех пор его подвозили друзья.
Так они добрались до концертного зала «Октомбрие». В фойе Фима встретил старых знакомых, начались объятия и совместные поиски мест.
Сашенька смотрела на ряды кресел и сцену с нескрываемым благоговением.
…Ася с ребенком ушли после первой трети концерта. Ребенок устал, Асе казалось, что дома ждут дела. По дороге они решили, что время провели неплохо.
Фима позвонил на следующий день, спросил, как самочувствие, сказал, что не был на концертах года два и, попрощавшись, исчез на неделю.
Через неделю он пробегал мимо, занес букет астр и одолжил кофемолку. Как только он ушел, Асе страшно захотелось молоть кофе, но она подавила это желание и стала читать Сашеньке отрывки из Марка Твена.
Фима не появлялся три дня, потом занес кофемолку, выбросил мусор и обещал держать в курсе своих публикаций.
Тем же вечером на Фиму обрушилось стихийное бедствие – его затопили соседи сверху. Фима сидел на развороченном диване, поджав ноги, чтобы не касаться мокрого пола, и, с омерзением разглядывая отстающие обои, крутил дик телефона.
На улице шел слабый дождик, Ася как раз сняла с веревок белье и занесла в дом, когда зазвонил телефон.
-Ася? С-слушай, - Фима слегка заикался от холода и сомнений. – Асенька, не п-пойми неправильно, но можно я у вас п-поживу д-денька т-три?.. Меня тут затопили с-с-су…скоты.
-Да ты что?! – ужаснулась Ася. - Как затопило? От дождя?
-Да нет! С-соседи, говорю, скоты.
-Ужас какой…
-Асенька, м-можно я к вам на пару дней п-переберусь?.. Жить тут невозможно, ремонт будут делать дня три… Я бы к Славке, но у него жена и Б-борька, и п-племянник гостит, куда ему… А к-кроме вас у меня вроде как никого и н-нет…
-Да, конечно… Только, Фим, жить-то ты где будешь?.. У нас диван и Сашина кроватка. Разве что на полу постелю.
-К-конечно, стели на полу! Хоть в кухне под столом!
-Господи, да конечно, приезжай, найдем место… бедняга, пострадавший. Погорелец.
-Потопленец. С-спасительница! Я тогда подъеду сейчас.
Фима шел нескладной походкой, слегка сутулясь правым плечом из-за неудобно ухваченного зонтика. В левой руке он держал потертый бежевый чемоданчик с вещами и букетик ромашек. За спиной болталась гитара. От остановки до Асиного дома Фима прошлепал под зонтиком, а появляясь в зоне видимости из окна, зонт закрыл и стал радостно махать руками. Его никто не увидел.
Он возник в дверях – мокрый, веселый, с чуть прибитым, но оптимистичным видом. Ася подхватила цветы, Фима подхватил Сашеньку:
-Спасители мои! Как же я вас люблю!
-Заходи, высушись. Зонтик ставь тут.
-Ага, спасибо. Сейчас… - Фима зашел и стал пришибленно ходить вдоль полок.
-Вот, - Ася деловито потерла руки. – Будешь спать в кухне, не против? Мы освободили место.
-Спасибо! Так, но сначала я немножко проставлюсь, - и Фима извлек из чемоданчика бутылку «кагора» и пакет с яблоками и хлебом. – От нашего стола…
На билеты в «Октомбрие», ремонт и гостинцы Фима потратил изрядную часть своего капитала.
Сашенька сразу же схватила гитару и попыталась воспроизвести «Кузнечика».
-Вот так, - Фима сел рядом и подсказывал. – Нет, на пятом ладу. Вот где эта точка. Ага, молодец…
-Как же тебя залило так?
-Кран не завернули, понимаешь. Ушли гулять, а на меня – водопад. Как твои дела?
-По-старому… Ты как?
-Через недельку выйдет статья. Получу зарплату, будем кутить.
-Будем? Мы-то причем?
-Приглашаю. Я хорошо поработал и хочу поделиться радостью с родными и близкими.
И от слов «родные и близкие» Ася вздрогнула.
Сидели у журнального столика, пили чай; за окном было темно и пушисто от мокрых веток. Доцветала липа, дождь сбивал последние желтые соцветия. Ася каждые десять минут спохватывалась, что ребенку пора спать, а Фима с ребенком напоминали, что время раннее, просто темно от дождя.
Сашенька забралась на стул и стала тыкать пальцами в клавиши пианино в полной уверенности, что играет.
-Танцуют все! – объявил Фима и вывел Асю на середину комнаты.
-Ты что! Здесь нет места…
-А мы осторожненько… - и Фима попробовал станцевать вальс. Они кружились на одном месте, Ася спотыкалась о Фиму, а он ловил ее и, сбиваясь от Сашиного аккомпанемента, пел:
-Крутится, вертится шар голубой! Крутится, вертится над головой…
Сашенька тут же бросила попытки извлечь из фортепиано хоть какие-то приятные для человеческого уха звуки и присоединилась к танцующим. Они споткнулись о стол и повалились на скрипучий диван с визгом и хохотом.
Вечером родные и близкие легли спать, а Фима долго сидел на кухне на полу, на уголке постеленного матраса возле отодвинутого стола. Потом он проснулся на матрасе, открыл правый глаз и посмотрел в окно. Штор на окне не было, были занавески, а за ними – тьма кромешная. Тогда Фима встал, в темноте нашарил на столе чашку, торжественно выделенную ему Асей, набрал из чайника давно остывшей воды с осадком, выпил и завалился спать до утра. Проснулся он раньше всех от света за окном. Твердо решив купить Асе шторы на кухню, Фима допил чайник до дна, сомнамбулически прошелся по кухне, отчаянно зевая, оделся, побоялся открывать скрипучую дверь и стал искать занятие. На полке кухонного шкафчика лежала потрепанная мятая книжка рецептов, вся в темных кругах от чашек и стаканов. Фима устроился на табуретке, прислонившись к стене, и стал читать. Потом стал про себя петь «шар голубой». Так Фима скоротал час.
Через час ему надоело, он осторожно открыл дверь и пополз в ванную. Женщины спали.
Прекрасная половина человечества проснулась, когда Фима стал шуметь водой и булькать. Потом дружно ставили завтрак, обсуждали планы на день и остановились на том, что хорошо бы после завтрака двинуться погулять. После завтрака все дружно свалились на диван и сидели без движения.
Телевизор не включали, зато Фима захватил с собой приемник и теперь тихонько слушал музыку и выступления первого президента СССР. За окном шла перестройка – экскаватор что-то упорно копал.
-Почему все молчат? – Фима сидел с приемником, Ася с книгой, и Сашенька заскучала.
-Точно, - встрепенулся Фима. – Молчать вредно. Пошли гулять.
Ася осталась, потребовав еще полчаса отдыха, а Фима и Сашенька, пообещав не отходить от дома, ушли.
-Машину изобрел мужик по имени Бенц. Знаешь Мерседес Бенц? Вот это он изобрел. А как только он сделал первый автомобиль, его жена и дочь сразу же его угнали… Это был первый угон в истории…
После дождя пахло липой и пылью. Шумел экскаватор.
-Знаешь, как пользоваться порошком от блох? Надо поймать блоху, пощекотать, и когда она засмеется, насыпать ей в рот этот порошок.
На заборе сидел голубь и хохлился.
-Давай будем учить иностранные языки.
-Давай.
-Тогда давай начнем с английского и немецкого. Ася никогда не учила тебя английскому?
-Нет.
-А она, между прочим, знает его прямо-таки отлично. Она вообще очень много знает, Сашенька. Ну, так по-английски «я тебя люблю» будет «Ай лав ю», а по-немецки «ихь либе дихь». Запомнишь? А еще «Об дих лыб» - это на идиш.
-На каком?
-На еврейском. Стоп, а ты молдавский знаешь?
-Нет.
-Ужас! Ребенок живет в Молдавии и не знает языка! Запоминай: «Еу те юбеск»… - Фима знал русский и немножко английского. Его отец говорил когда-то на идиш.
Через десять минут они выучили немецкий: «Доннер-веттер!», испанский или итальянский (Фима сомневался): «Сакраменто!», сто процентов итальянский: «мама миа» и немножко французского и польского.
-А знаешь, как можно запросто выучить любые стихи? Прочитай их несколько раз по гласным. То есть читаешь: «Буря мглою небо кроет», а говоришь: «Уя ою ео ое». А ты знаешь эти стихи?
-Я знаю про мартышку. «Мартышка к старости слаба очками стала…»
-А на рояле тебя Ася играть не учила?
-Нет. У нас нету рояля.
-Ну на пианино. Она великолепно играет, ты гордиться ею можешь… А еще она когда-то знала наизусть сцены из «Княгини Лиговской». Вообще Ася очень умная, ты запомни, Сашенька.
-Кто такая княгиня Лиговская?
-Это была такая дама… Ты лучше спроси, кто такой Печорин.
-Кто?
-О, это интересный человек! Он делал женщин несчастными.
-Зачем?! – поразилась Сашенька.
-Он никого никогда не любил. Но заставлял всех любить себя. Плохой мальчик.
-И что? Любили?
-Да. Но вообще, знаешь, это был довольно-таки несчастный тип. Хотя мне его не жаль.
-Мне тоже.
-Тебе легче, ты его не знаешь. Этот парень, он, конечно, интересен… Но эта его игра в демона… ну, в сверхчеловека – это только кажется красивым. Да и то в детстве. По-моему, это все детский сад. Вот почитаешь Лермонтова, поймешь.
-Фима, почему Лермонтова?
-Потому что это Лермонтов придумал Печорина.
-А, так его не было! Ты рассказывал, как будто знаком!
-Не было, конечно, - рассмеялся Фима. - Но, кто знает, может, попадется тебе человек, похожий на него. Ты уж не влюбляйся в такого типа.
-Не влюблюсь, - пообещала Сашенька. – Он сам в меня влюбится.
-Может быть… но и ты не будь такой роковой женщиной. Зачем тебе, чтобы из-за тебя стрелялись?.. Лишние проблемы, да и мужчины закончатся быстро.
-А я не хочу влюбляться.
-А это ты подожди, еще влюбишься. Пойдешь в школу…
-И в школу не хочу.
-Ну тогда не в школе, где-то еще влюбишься. Так я говорил о том, как много знает наша Ася…
-Она знает наизусть про Печорина?!
-Да оставь ты бедного Печорина! Она и про Онегина знает. А ты про Онегина слышала?
-Слышала, - кивнула Сашенька. - Он Евгений. Мне Ася рассказывала.
-Эрудит! Горжусь! А вот «Повести Белкина» тебе стоит потом почитать… про твоего далекого предка Белкина писал когда-то Пушкин…
Они трижды обошли вокруг дома и устроились на скамейке. Скамейка была мокрая, поэтому постелили Фимину куртку.
-А знаешь, почему милиционеры не едят соленые огурцы?
-Не-а.
-А у них голова в банку не пролезает.
Потом Фима вернул ребенка Асе и отправился проверять, как идет ремонт. Сашенька рассказала Асе про Печорина, Ася ужаснулась, похвалила, махнула рукой и пошла на кухню. Поставив суп, она хотела было пойти почитать, когда раздался стук в окно. Ася вздрогнула и обернулась. Окно кухни было открыто, а на подоконнике лежал букет ромашек, сорванных неподалеку, на заброшенной клумбе у музыкальной школы. К букету прилагалась записка: «Задержусь. К обеду буду. Целую, Фима». Ася засмеялась и пошла искать для цветов еще одну вазу.
Бывшей жене Ирине Фима тоже принес цветы.
-Ирочка, у меня к тебе огромная просьба.
-М-м?
-Помнишь, ты когда-то рисовала мой портрет?.. Ну, давно.
-Помню, - сказала Ирина. Она была чем-то похожа на Сашеньку – светловолосая и голубоглазая.
-Ириш, можно я его возьму?
-Не дам, - шутливым тоном, но твердо сказала Ирина.
-Почему?
-Ты не заслужил! А портрет мне дорог как память.
-Лучше бы я тебе был дорог как память. Не обижайся, нет так нет. Слушай, а фотокарточку? Ты же все свои картины фотографируешь?
-Зачем тебе?
-Хочу похвастаться.
-Скромный ты!
-Ой, кто бы говорил! Я тебе стихи писал, статьи посвящал, неужели ты не дашь мне похвастаться картиной. Хорошей, кстати.
-Дам, конечно. Только она в ящике, а ключ у мужа.
-Не смеши меня! Это у мужа твоего ключей может не быть, а ты-то всегда…
-Разоблачил ты меня, Фаерман. Масон несчастный. Бери свой портрет. Фотокарточку, хорошо? Настоящий не дам.
-Ты чудо! Конечно. Спасибо! Даже не представляешь, как ты мне помогла. И еще, Ириш, помнишь, у нас была такая чернильница… старая… ты ее забрала второпях.
-Фаерман, это ты чудо в перьях! Чернильница-то тебе зачем?!
-Хочу стать писателем.
Ирина расхохоталась.
-Да ну тебя! Я к нему со всей душой, портрет ему дарю, а он…
-Ну правда! Я одной девочке одолжу. Чтоб интереснее было.
-Ты хочешь жениться? – с интересом спросила Ирина.
-Не хочу. Ей семь лет. Просто так.
-Бери, бери. Если найду ее сейчас…
-А я тебе стихи принес. Помнишь, я тебе писал? У меня черновик сохранился.
-С ума сойти. Возвращаешь, чтоб не вспоминать?
-Это вряд ли. У меня этих черновиков мно-ого… Храню, понимаешь. А это тебе в благодарность. Давай подпишу: «дорогой Ирочке с любовью»… или нет! «Музе…»
-Я уже не муза, - засмеялась Ирина. – На, лови чернильницу. За стихи спасибо. Очень приятно. Честно.
-…А я так и подумал, что она на подоконнике стоит. У нас тоже стояла.
-Бывают странные сближенья… А что, у тебя есть дети?
-Нет.
-А кому все-таки чернильница тогда?
-Да ей же семь лет! Когда бы я успел! И кстати, чернильницу я тебе верну. Это не подарок, это на время.
-Доверь ребенку чернильницу и пожнешь осколки. Или графоманскую повесть. Бери.
Фима посмотрел на Ирину. Протянул ей мятый машинописный листик и подумал, что такой, видимо, и должна быть муза – веселая, циничная, мудрая… Он отдал стихи с теплотой, почти с нежностью. И подумал, что если бы умел, нарисовал бы портрет. Аси с Сашенькой. Большой семейный портрет в интерьере.
Стихи Фима не писал уже три года.
Он вернулся к обеду. Ася и Сашенька уставились на портрет.
-Похож…
-Вот! Буду теперь смотреть и гордиться. Правда похож? Вот я какой.
-Ты был у жены?
-Заглянул на минутку. Да, вот, смотри, что я принес.
Фима протянул Сашеньке огромную стеклянную чернильницу, старую, пыльную, покрытую не то трещинками, не то царапинами. Из кармана Фима извлек и присовокупил к чернильнице голубиное перо.
-Твори, Александра! Ты же вроде как писать пробуешь. Вот, бери. Чернильницу в стены не кидай, мне ее на время дали. В случае творческого кризиса бей посуду.
Ребенок был счастлив.
На следующий день Фима сказал: «Хватит, два дня отдохнул и будет» - и приволок печатную машинку.
Фима работал, а в перерывах рассказывал Асе о современных литераторах, о направлениях, и о том, куда что катится. Катилось все своим чередом, Фима ругал все и вся, Ася вежливо кивала. Потом Ася начинала жаловаться на учительскую жизнь, пророчила темное будущее, а Фима снова сидел и работал. Иногда он вдруг начинал играть с Сашенькой, бренчал на гитаре, читал стихи и рассказывал, как поймать тарантула.
Фима надежно врос в Асин интерьер. К нему привыкли мгновенно и воспринимали уже как нечто неизменное и обязательное.
Статью напечатать отказались, и сотрудничество с Фимой журнал прекратил. Посоветовали взять псевдоним, Фима напомнил о Финкельштейне и получил от ворот поворот – журнал для него закрыт. Оставались другие журналы и газеты; Фима бодрился.
Поздним вечером Фиму вытащили на прогулку Стеклов с Валентиной. Ася вручила Фиме второй комплект ключей, попросила не шуметь, когда вернется, и осталась играть с Сашенькой в города. Стекловы немного поговорили с Фимой о высоких материях, потом Ярослав завез жену домой, оставил «Жигули» у подъезда и пошел с Фимой по забегаловкам. Обсудили финансовые проблемы, политику, нарастающее напряжение в Прибалтике, национализм (по улице прошествовала группа с плакатами и воплями «чемодан-вокзал-Россия»); вспомнили юность. Фима сидел за пыльным столиком, щурился на воспаленную желтую люстру и, почти не глядя, пытался нарисовать на салфетке Асино лицо. Выходило не похоже, рисовать Фима никогда не умел. Стеклов пожаловался на работу, на характер жены и на то, что он давно уже не учитель, а черт-те кто. Фима пожаловался на глупость редакторов, на антисемитизм, на то, что жизнь – штука сложная и на то, что прогнило что-то в датском королевстве.
Потом у молодых людей спросили, который час, они ответили по-разному и стали лихорадочно сверять часы. Оказалось немного за полночь, и Фима засобирался. Стеклов довел Фиму до «где-то около цирка». Фима обнаружил, что прошел несколько дальше нужного и повернул обратно. Он двигался к дому улетающей походкой слегка хмельного человека и бормотал: «где эта улица, где этот дом…» Дверь отпер бесшумно и проник в сонное царство. Ася спала, обхватив подушку, во сне лицо ее было ясным и спокойным, без тени дневной усталости. Сашенька завернулась в простынь-одеяло с головой и посапывала.
Ефим Фаерман, литературный критик, тяжелыми устало-пьяными движениями нашарил в темном углу стул, придвинул его к Асиному дивану, сел. Он смотрел на спящую Асю, моргая в темноте, то и дело порывался коснуться Асиного плеча, но всякий раз отдергивал руку. Потом погладил край Сашиной кровати, закрыл ладонями глаза, сдавил виски и сгорбился. В такой позе он просидел почти час. Не спал, а словно провалился в смутный, то и дело ускользающий бред-полудрему. Проснулся через час смертельно уставший, тяжело поднялся и прошагал в кухню. Там Фима, не раздеваясь, упал на свой матрас, посмотрел в потолок, улыбнулся и заснул по-настоящему.
Ночью снова прошел дождь, а утром выглянуло солнце и засветило в мокрых листьях. Встал Фима поздно, выпил вчерашнюю воду, громыхнул чайником на конфорке и решил, что женщины должны бы уже проснуться. За дверью было темно, Фима осторожно выглянул и обнаружил, что Ася с Сашенькой не спят, а лежат и шепотом переговариваются.
-Всем доброе утро, - сказал помятый Фима. – Кофе дамам в постель?..
В результате Фима сделал чай, принес его, невзирая на протесты, Асе и Сашеньке в постель, как и обещал, а сам отправился обратно на кухню есть огурец.
-Солнышко, - Ася стояла, прислонившись к дверному косяку. Одна нога Аси была на кухне, другая – в комнате.
-Ага, - согласился Фима. – После дождичка в пятницу… хорошо.
-Куда-то пойдем сегодня?
-Конечно, - зевнул Фима. – Как насчет на рыбалку?..
-В нашем озере можно поймать водоросли.
-Да брось. Нормальная рыбка. Мелкая, правда.
-А у тебя удочка есть?
-Сделаем. Крючок из скрепки. Плоскогубцы есть?.. Нет? Ножницы сойдут.
-Давай, освобождай плацдарм, - Ася попыталась занять место у плиты.
-Никак нет! Сегодня я угощаю!
Фима сделал омлет и бутерброды с помидорами, почистил картошку, потом Ася прогнала его и бросила картошку в кастрюлю самостоятельно.
-На рыбалку идем?
-Обязательно. Нам уже собираться?
Фима быстро обнял Асю и сказал:
-Айн момент, командир. Я сделаю крючок, - и засел к подоконнику с ножницами и проволокой.
Ася стояла у двери за спиной Фимы и смотрела на него с неясным выражением заботливой нежности и грусти.
-Все! – Фима обернулся. – Крючок готов. Айда на охоту. Сашенька, что надо сказать?..
-Ни рыбки, ни чешуйки!
-К черту! Двинулись.
Вокруг озера было мокро; устроились на дамбе. Фима поплевал на крючок, забросил, усадил Сашеньку:
-Лови.
Не клевало. Через полчаса Ася потребовала у ребенка удочку и устроилась ловить.
-Что ж ты только одну сделал?
-Промахнулся. Подумал, только Саня будет. Э, клюет!!
Ася рванула удочку и вытянула маленького пескарика, размером с полпальца. Заехав пескариком Фиме по носу, Ася кое-как отцепила добычу от крючка и стала потрясенно разглядывать. Сашенька тут же схватила удочку и села на Асино место.
Фима и Ася отошли на край дамбы и устроились привычным двухэтажным образом, наблюдая за девочкой.
-Ты покорил ребенка.
-Это у нас взаимное. Интересно, поймает, не поймает?..
-Все-таки мужчина в доме это…
-Это удочка из прутика, капрона и скрепки. Не более.
-Ты как будто всю жизнь у нас живешь.
-Так оно и есть, никаких «как будто». Я всю жизнь в кухне на коврике, - сказал Фима и рассмеялся. – Чему смог, научил девочку за это время.
-Это здорово… Я так отшельнически живу, забыла уже про все эти компании, песни, пляски. Подруги звонят иногда, на день рождения приходят.
-Сашка – чудо. Ты ее отлично воспитала.
-Знаешь, мне кажется, это ты ее воспитал.
-Да брось. Я пришел на все готовенькое. Смотри, как она ловит.
-Не клюет. Слушай, а давай поможем ей поймать?..
-Нацепим на крючок? Заметит. Не, тут сейчас плывет стайка, скоро и так клюнет.
-Она захотела стать писательницей. Все ждет, когда купим чернила.
-Куплю я чернила, пусть пишет. Зря, что ли, чернильницу брал и голубя ощипывал?..
-Чернильницу у жены взял?
-Да не жена это. Мы расписаны не были. Да, у нее.
-Заходил специально за портретом и чернильницей?
-Да.
Ася не поверила.
-Мне на портрете двадцать пять. Не похож, по-моему.
-А по-моему, похож. Глаза твои.
-Глаза как глаза. Что ж в них моего?..
-Чего они грустные-то у тебя, а, писатель?
-Не знаю. Наверное, от нечего делать. Тоскуют по труду.
Ася вспомнила, как Фима просидел почти весь день за машинкой, как он тер лицо, устало моргал и зло бил по кнопкам, как по клавишам.
-Достали меня эти журналы, - пусто сказал Фима. – Так ведь и они печатать не хотят.
На следующий день Фима вернулся к себе. А еще через день он уехал. Фима отправился в редакции московских и киевских изданий - себя показать и предложить на милость редакторам: печатайте, люди добрые.
И Ася затосковала. Первый день она привыкала, что Фимы снова нет и не будет еще пять дней. Потом заметила, что без Фимы жизнь вернулась в прежнее русло, и успокоилась. Но вскоре поняла, что прежнее русло ее не устраивает. Через два дня завяли цветы, и Ася их выбросила. Тогда она стала скучать всерьез. Сашенька скучала не меньше и, чтобы победить хандру, засела что-то писать. Чернил не было, она писала карандашом.
Потом Фима позвонил, сказал, что с публикациями не складывается, что скоро он вернется в Кишинев и очень скучает.
Утром на седьмой день Фима пришел. Он вдавил потертую кнопку звонка, дождался, пока Ася откроет, и сунул ей огромный букет – ассорти городских клумб. Ася повисла у Фимы на шее, Сашенька последовала ее примеру, Фима встряхнулся и пошел ставить цветы.
-Слушай, Петрова-Керн, – Фима набирал в вазу воды. – можно у тебя топор одолжить?
-Что?!
-Топор.
-Зачем?!
-Не знаю, - развел руками Фима. – Всю дорогу думал, какой найти повод, чтобы заглянуть. И подумал – одолжу топор. И знаешь, Петрова, так обидно стало – у меня, писателя, топора нет, а у тебя, училки, есть.
Ася расхохоталась.
-Бери, если хочешь. Давай чай сделаю.
-Из топора?
Фима посидел на диване, дождался, пока Сашенька выйдет на кухню, и вдруг сказал:
-Дело в том, Ася, что ходят по городу нехорошие слухи.
Ася подняла голову.
-Говорят, будет погром. А там уж не будут проверять, кто еврей, кто нет. Вы бы спрятались от греха подальше.
-А ты-то как?!
-Меня Славка приютит. На одну ночь они, так уж и быть потеснятся.
-А когда погром?
-Говорят, завтра. Я как услышал, сразу вернулся.
-Так это ты в Москве услышал?!
-В Киеве. Вы бы пересидели эту ночь где-то, а?
-Никаких! – решительно сказала Ася. – Тут все соседи знают, что мы питерская аристократия. Сашка со свой Александрой Белкиной завоевала отличную репутацию.
-Все равно…
-А ты, - продолжала Ася, – переждешь у нас. Во-первых, нас тут уважают, во-вторых, тебя не знает никто, и, в-третьих, ты будешь нас охранять! Понял?!
Фиме постелили на кухне, но спать он не лег, а встал у двери с топором. Сашеньку попытались уложить в постель, но она воспротивилась и стала допытываться, кого подстерегает Фима. Ася нервно попробовала рассказать про плохих дядей, но Фима сочувственно посмотрел на нее и сказал:
-Девочка взрослая. Не морочь голову, - и объяснил про восстание сипаев, и что надо стоять на страже на случай, если сюда заявятся колонизаторы с ружьями.
Свет погасили, но никто не ложился. Ася оставила попытки отправить ребенка спать, понимая, что все равно спать никто не сможет. Тогда она махнула рукой, решила, что пусть уж Сашенька сегодня пободрствует, лишь бы все обошлось. Фима сел на стул у двери. Ася устроилась с Сашенькой на диване. Пробовали разговаривать, то и дело переходя на шепот, замолкая и нервно прислушиваясь. Фима шепотом рассказывал про киевские журналы Асе и про Васю Куролесова Сашеньке. Около часа ночи женщины все-таки уснули, а Фима просидел под дверью до утра. Несколько раз он засыпал, потом подскакивал, спотыкался о топор и падал обратно на стул. Под утро он успокоился, зато проснулся окончательно. Тогда Фима тихонько встал, прошлепал в коридор, вытащил из кармана куртки склянку чернил и поставил возле Сашиной кровати.
Утром все были веселые и бодрые, даже не выспавшийся Фима. Сашенька устроилась писать чернилами, макая в них голубиное перышко. Она залила страницу кляксами и написала микроскопический рассказик про ежиков, который она торжественно назвала Фиминым словом «фельетон». Фима с трудом прочитал и сказал:
-Отлично! Только знаешь что… Для статьи слишком мало актуальности. Это все-таки сказка. Давай-ка мы к ней нарисуем иллюстрации…
Сашенька встрепенулась и спросила, что надо делать, чтобы появилась актуальность. Фима сказал:
-Нужна проблема – это раз. Серьезная проблема. Бандитизм, радиация, наркомания…
-Не морочь голову ребенку! – возмутилась Ася.
-Ребенок уже взрослый, - отрезал Фима. – Давай напишем про тяжелую экологическую обстановку.
Сашеньке объяснили, что такое экологическая обстановка. Она немного исправила написанное, потом Фима сел править стиль. Ася тревожно смотрела, как в глазах Фимы в процессе правки периодически вспыхивает огонек.
Через полчаса Фима сдавленно сказал:
-Готово.
Сашенька прочитала, одобрила, они с Фимой перемигнулись и дали Асе почитать.
«Час ежика
В полвторого ночи на поляне собираются ежики. Раньше они собирались в двенадцать, но полночь слишком разрекламирована писателями и поэтами. В «ноль часов» совершаются преступления, открываются секреты, появляется разная нечисть… Даже трын-траву косят в полночь.
Поэтому полуночная поляна забита соответствующим контингентом. Зайцы, призраки, лешие и туристы громко поют, жгут костры, косят трын-траву и тут же её курят. К половине первого вся эта веселая компания доходит до «невменяемой кондиции» и мирно расползается. В час ночи на поляне остается только пепел трын-травы и светлые воспоминания.
А в тихое и никому не нужное время – полвторого – на поляну выходят ежики. Ежики идут не с пустыми руками – они собирают со всего леса банки, бутылки, коробки и прочий мусор, накопившийся за день, и сваливают его на поляну в надежде, что люди, увидев эту гадость, перестанут заваливать мусором лес.
Утром приходят опоздавшие к полуночной встрече туристы, видят грязную поляну, ругаются и уходят. Потом из города приходят озверевшие от выхлопных газов экологи и начинают ругать туристов, которые «весь этот ужас оставили». Следом за экологами приходят рыбаки, грибники и просто прохожие. Тут уж достается не только туристам, но и экологам…
И никто еще не догадался про ежиков.
Но мы-то с вами знаем, кто и – главное – зачем оставил на поляне бытовые отходы.
Так что если посреди заваленной мусором поляны вас встретят совершенно незнакомые люди и начнут говорить, что это всё туристы, грибники, алкоголики, – не верьте. НЕ ВЕРЬТЕ! Это ежики…»
Ася поперхнулась, упала на диван и стала сквозь смех вопить:
-Чему ты учишь ребенка! Ты вырастишь сатирика!! Мастер нашелся, чему ты ее научил!!!
-Теперь напечатаем на машинке, - потирал руки Фима, - и будем гордиться…
-Зачем машинку? – удивилась Сашенька. – Пером перепишу.
-Нет, - возразил Фима. – Пером пишут стихи. А статьи печатают на машинке.
Домой Фиму отпустили только за машинкой и только на час. Ася решительно сказала, что если погрома не было сегодня, он может быть завтра. Фима приволок агрегат и снова поселился у Аси. К вечеру Сашенька окончательно потеряла интерес к перу и чернилам и твердо решила стать журналистом. Фима показал, как печатать, и теперь Сашенька просиживала подолгу, выискивая нужную кнопку и с трудом на нее нажимая.
Погрома не было.
Утром следующего дня Фима вновь нанес визит Ирине.
-Ирочка, гостя принимаешь?..
-Залетай, птица Фима. Какими судьбами?
-Да вот, чернильницу принес.
-Так быстро? Уже не нужна?..
-Уже нет. Ребенок осваивает более современную технику.
-Ладно… что ж за ребенок такой?
-Дочка одной знакомой.
-Ну-ну.
-Спасибо, Ириш. И за чернильницу, и вообще. Я ее на подоконник поставлю, ага?
-Говори уже, за чем пришел. Интригуешь.
-Да ни за чем, - Фима виновато развел руками. – Просто вернул чернильницу. Так я пойду?..
-Ты серьезно?!
-Ну, я могу подождать… только задерживать тебя неудобно, ты рисуешь.
-Ты что-то хотел сказать?
-Да нет, вот, возвращаю… не упадет?.. Не, нормально стоит. Ну, я пошел.
-Фима, с тобой можно с ума сойти! Ты понимаешь, какой ты ненормальный человек?!
-Чем же я такой ненормальный?
-Это же только ты так можешь! Только ты будешь ехать к бывшей сожительнице через весь город, чтобы вернуть чернильницу, которую я тебе, считай, подарила! Никто больше так не сможет, Фима! Это ты понимаешь?!
-Ириш, ну я обещал вернуть.
-Каким ты был, таким остался, птица Фима. Бывай, масон несчастный. Заходи в гости, что ли…
-Обязательно! Только не сейчас – ты занята. Ну, счастливо!
И Фима ушел.
Он принес светлячка в носовом платке.
-Смотри, сидел на твоем заборе.
-Что это?!
-Светлячок. Не кричи.
-Это червяк…
-Это светлячок. Ну я же биолог, Ася. Посадим в банку, будет Сашке радость. Ты что, в детстве не ловила светлячков?
-Ну хорошо… Давай банку принесу.
-Отлично! – довольно улыбнулся Фима. – Жить он будет у меня на тумбочке!
-У тебя?
-Ах да, - Фима сделал вид, что вспомнил очень важное. – Я у вас пожил, пора и честь знать. Теперь живите вы у меня.
-Не поняла…
-Все это время вы жили на даче. Теперь вселяйтесь в нормальную квартиру. С ремонтом. Ну что ты не понимаешь?! Я тебя люблю, Ася! Переселяйся ко мне! С Сашкой! В конце концов…
Ася ошарашено посмотрела на Фиму, и Фима понял, что она ищет сто причин, чтобы отказаться. Тогда он подхватил ее на руки и закружил по комнате:
-Мы ведь уже как родные! Ну почему ты не хочешь?! Я же люблю тебя! Я не смогу без вас!!
Ася открыла рот, и Фима понял, что она уже нашла сто причин, чтобы отказаться. Тогда он возвел глаза к потолку, сказал: «Нет, ну все-таки!» и поцеловал Асю.
Минуты через полторы Фима понял, что победа осталась за ним. Он поставил Асю на пол, сдул с ее носа пылинку, поцеловал еще раз и сказал:
-Пианино перетащим мы со Славкой и его родней. Грузчики не нужны.
Сашенька дипломатично постучала в косяк двери.
-Заходи, - сказал Фима. – Я тебе светлячка принес.
-Саш, - Ася едва заметно прислонилась к Фиминому плечу, - Собери, пожалуйста, свои игрушки. У нас новоселье.
Так Ася с Сашенькой переехали к Фиме. Сашеньке выделили меньшую из двух комнат, она сказала Фиминым тоном: «В тесноте, да не в обиде» - и стала осваиваться. Поздним вечером – первым их вечером на новом месте – Сашеньку отправили спать, дверь закрыли, щель внизу заложили - «от сквозняка, здесь дует!» - валиком от дивана. Девочка полежала на незнакомой постели, послушала сверчка за окном, встала и устроилась на подоконнике. Внизу, под окнами, проходила компания, кто-то размахивал руками, кто-то волок потрепанный лист, кажется, плакат. В руке у одного Сашенька разглядела нож. Когда люди скрылись из желтого круга под фонарным столбом, девочка пожала плечами, вернулась на постель, завернулась по привычке в одеяло и уснула.
Семейная жизнь Аси и Фимы была для ребенка естественным продолжением Фиминого постоянного пребывания в их обществе. Фима стал членом семьи, к великой Сашиной радости, и теперь они жили вместе уже по-настоящему, навсегда; на кухне никто не стелил матрас, Фима щелкал на машинке и водил семью в парк и на озеро.
Свадьбу не планировали. Фима с Асей подали заявление, пришли домой, сказали Сашеньке, что собираются стать мужем и женой, Сашенька сказала: «Поздравляю!», и жизнь поехала дальше. Фима приносил цветы и объяснял Сашеньке, как можно выучить наизусть любое стихотворение. Ася поменяла занавески и купила нормальное мусорное ведро.
Иногда Фима приходил из редакции, ругался и советовал Сашеньке не становиться ни журналистом, ни критиком, ни писателем.
Еще один журнал отказался сотрудничать с критиком Фаерманом.
Потом Ася легла в больницу удалять гланды. Гланды были плохие и давали осложнение на сердце. Ася ложилась на неделю. Сашеньке объяснили, что ничего страшного не случилось, просто с недельку Ася поживет не дома, а в больнице, и подлечится. Потом, когда Сашенька немного успокоилась и ушла в свою комнату, Асе пришлось объяснять то же самое Фиме. Фима успокоился не сразу.
Он пообещал ни на шаг не отпускать ребенка, не оставлять Сашку одну, не пить, нормально питаться и кормить чадо. Тогда успокоилась и Ася и легла в больницу, набрав книг, чтобы скоротать время.
А Фима стал развлекать Сашеньку. Как он ни старался занять ребенка играми и рассказами, лучшим развлечением все равно оставались походы «по делам». Клятву не оставлять Сашу одну Фима исполнял ревностно. Он брал ребенка с собой во время визитов к редакторам. Сначала девочка ждала в коридоре, пока Фима разбирался по художественной части, но в первый же день Сашенька сделала попытку потеряться, и Фима решил, что пусть уж ребенок приобщается к делам издательским.
-Дочка пусть лучше подождет снаружи, - вежливо предложил редактор, когда Сашенька устроилась на стуле рядом с Фимой.
-Почему?! – с пафосом вопросил Фима. – У меня нет секретов от ребенка! Или вы собираетесь применять насилие, разврат и ненормативную лексику?!
Фимину статью забраковали.
-Фима, что такое Финкельштейн?
-Это я, если они не хотят печатать Фаермана.
-А почему Фаерман плохо?
Критик Фаерман вздохнул:
-Это не плохо. Это очень хорошо. Только товарищ редактор не хочет печатать человека с еврейской фамилией.
В коридорах редакции Фима встретил Гришу Аранзона. Гриша был фотографом, к литературе имел отношение косвенное – его фоторепортаж сопровождал статью о преступности.
Гриша Аранзон восхитился ребенком, они сфотографировались и пошли к Грише в гости.
-Надо уезжать, - говорил Гриша. – Все пытаюсь выбраться в Израиль…
-В Израиле неспокойно.
-У нас хуже. В Израиле не бьют евреев просто на улицах и не ходят с плакатами «чемодан-вокзал…». Нас хотят отправить в Израиль? Охотно!
-У тебя же там никого нет…
-У меня там родина, - грустно сказал Гриша. – Я стану сионистом, раз не протянуть в наших пенатах. Честное слово, меня тянет на историческую родину. Совершить Алию – это не эмиграция, Фим. Это что-то важнее…
Сашенька слушала.
-Костя Чебан работает в синагоге, знаешь?
-Слыхал.
-Принял иудаизм, работает… Я к нему захожу иногда.
-Жениться тебе надо, а не по синагогам ходить.
-Да все не соберусь никак, - Гриша пригладил темные, слегка вьющиеся волосы. - Это ты к тридцати уже разойтись успел, и снова, кажись, окольцован. А я медленный, я тщательно выбираю…
Сашеньке спели «Хава нагила» и «Окрасился месяц багрянцем». Про месяц девочка поняла, а «Хава нагилу» - нет. Пришлось объяснить, что такое иврит и еврейские песни.
Дома Сашенька заскучала. Шел третий день без Аси. Фима отправился с ребенком в больницу, в палату его не пустили, тогда он передал букет цветов, яблоки и письмо с поцелуями и приветами.
На следующий день выходили из редакции.
-Фима, почему тебя увольняют?
-За красивые глаза.
-Потому что ты еврей?
Фима пробормотал: «Научил плохому…» и кивнул:
-Да.
-Это плохо?
-Что увольняют – очень. Что еврей – не жалуюсь.
-А почему же тогда увольняют?
-А вот это у них спросить надо. Стой! Не спрашивай! Это я образно. Они тоже не знают.
-Не понимаю.
-Ну не любят здесь евреев, понимаешь? Здесь уже и русских не любят, но евреи хуже. Молдавия – для молдаван, понимаешь?
-А евреи – не молдаване?
-Так, - Фима остановился, присел на корточки и положил руке Сашеньке на плечи. – Запомни, чадо, все мы одинаковые. Русские, молдаване, евреи, французы, эстонцы – все мы одни и те же люди! Если кто-то этого не понимает, это их беда. Мы это должны знать.
-Редактор не знает, – по-взрослому усмехнулась Сашенька.
-Борис Иванович умный человек, - вздохнул Фима. – Но он тоже, увы, подвержен влиянию общественного мнения. Это такая болезнь – общественное мнение.
-Я понимаю, - серьезно кивнула Сашенька.
Как сказал бы Гриша Аранзон, дело было швах. Безработный Фима вел за руку семилетнюю девочку и мучительно думал, как жить дальше.
-Куда мы идем?
-Заглянем к дяде Косте.
Фима никогда не бы в синагоге, никогда ни во что не верил и никому не молился. Советский парень Фима Фаерман всегда воспринимал религию как нечто не то чтобы вредное, но бесконечно далекое. Очереди, троллейбусы, съезды ВЛКСМ, Андроповы, Черненки, Горбачевы, сухой закон, Чернобыль, «Голубой огонек» и куры по рублю шестьдесят как-то не вязались с понятием высших сил и веры во что-то абстрактное. Сашенька о религии вообще представления не имела.
Фима зашел в синагогу первый раз в жизни – помолиться с горя Б-гу Гриши Аранзона и принявшего иудаизм молдаванина Кости Чебана.
Сашенька потрогала книги, посмотрела на смешную шапочку-кипу у Фимы на голове, постояла возле стены, которая смотрит на Иерусалим.
Фима растерянно посмотрел в потолок, подержал руку на Торе и сформулировал молитву:
-Пусть у нас все хорошо устроится, - молиться он не умел, но решил, что если кто-то его слышит, то поймет.
Костя – веселый, бородатый – погладил Сашеньку по голове, сказал:
-Чудесный ребенок. Это твой папа?
-Нет, - ответила Сашенька. – Это мой родной Фима.
В окне ползли тучи. По синагоге ходили мужчины в кипах.
-Как жизнь, Фима?
-А-атлично, Константин.
Фима с Сашенькой вернулись домой и сели пить чай.
-Почему все-таки не любят евреев? – Сашенька сидела, завернувшись в плед, держала чашку обеими руками и выглядела очень взрослой.
Фима раскладывал на коленях свои старые рукописи. Он загорелся идеей написать книгу.
-Понимаешь, Саня, - Фима понял, что после синагоги так просто не отвертеться, - дело в том, что евреи – инопланетяне.
-Кто?!
-Инопланетяне. Мы прилетели с другой планеты давным-давно. И с тех пор живем на Земле.
-С какой планеты?
-С очень далекой… отсюда ее не видно. Только ты не говори никому, что я тебе рассказал. Ну вот, земляне и не любят нас. Чувствуют чужих. Они могут даже не знать, что мы инопланетяне, просто чувствуют.
-Ой… - Сашенька ошарашено поставила чашку.
-Да. А про нашу планету даже песня есть. «Крутится, вертится шар голубой!..» - спел Фима. – «Крутится, вертится над головой». Подумай сама, почему над головой? Мы же на Земле живем, она под нами, а что за голубой шар над головой?! Вот. Это и есть наша планета.
-И вас не любят?
-Говорю же, чувствуют, что мы чужие…
-Но я не чувствую… - растерянно сказала Сашенька. – И Ася тоже.
-Ну, - сказал Фима, - значит, и в вас есть немного инопланетной крови.
Большего счастья для ребенка нельзя было и придумать. Саша гордилась. В магазине она внимательно разглядывала продавщицу – появится ли на ее лице неприязнь при виде Фимы и ее, Сашеньки. Неприязни не появилось, и Сашенька прониклась к продавщице сестринской любовью.
А Фима засел работать. У него осталась одна надежда – написать собственный труд. Черновиков было много, неосуществленных планов не меньше. Фима взял машинку и стал писать. Свой критический труд он назвал «Судим буду»; начать решил с классики и взялся за Сумарокова. Фима писал и страшно тосковал по Асе.
К Асе они заглянули на следующий день. Их пустили, Фима рассказал, что дело швах, но он взялся за такую вещь, которая явно принесет большие деньги.
Вернувшись домой, он сел писать дальше. Потом Фима заметил, что Сашенька тоскует не меньше него. Фима обругал себя последними словами, отложил творчество и занялся ребенком.
-Давай писать книгу.
-Давай, - приободрилась Сашенька.
-Великолепно! Итак, допустим, будет книжка про пиратов…
-Не надо, - возразила девочка. – Давай про инопланетян.
Фима обреченно кивнул:
-Хорошо.
Он печатал, а Сашенька свешивалась ему через плечо и подсказывала. Иногда они садились на диван и начинали придумывать продолжение.
-Сюжет должен захватывать читателя, - учил Фима. – Если все началось тихо и спокойно, то сразу же должно случиться что-то удивительное. И потом – тайна! Читатель должен внимательно следить за сюжетом. Вот у нас пришелец Моня находит приемник и шлет сигнал, это хорошо. А вот что после этого он сразу понял, кто за ним прилетел, – это плохо. Это значит, что читатель узнает все вместе с Моней. Пускай лучше за Моней прилетит летающая тарелка, а он испугается и начнет спасаться. Он же не знает, что это свои, правильно?
-А давай тогда он попадет в лес и заблудится.
-Гениально! Давай.
Фима забросил свою книгу, теперь он сидел и сочинял вместе с Сашенькой роман о сказочных приключениях инопланетянина Мони, которому не везло с работой, но везло в любви. Персонажа ждало счастливое будущее – ему было предназначено встретить своих соотечественников и улететь на родную планету вместе с прекрасной земной принцессой, сбежавшей из дома.
-Принцесса не должна полюбить его сразу. Так не бывает. Сначала они должны пройти массу испытаний и опасностей. Пусть он завоевывает ее сердце, сражаясь с драконом.
-Как назовем дракона?
-Борис Иванович. Стой! Забудь. Назовем его Лобстер.
-Почему Лобстер?
-А это такой большой морской рак. Он у нас в институте висел на стенке, засушенный. Так мы его сняли, привязали на веревочку и спускали в окно на головы тем, кто высовывался с нижнего этажа. Крику было…
Каждый день они навещали Асю.
Фима затащил Гришу в гости к Стекловым. Стекловы тоже были немножко инопланетяне – они не испытывали к Фиме, Сашеньке и Грише ни малейшей неприязни. Сашенька слушала разговоры за столом.
-…Посадили в тридцать восьмом. Как жив остался, он и сам не знал, вернулся домой только после войны, в штрафбате искупил кровью, его отпустили. Мама говорила – живой труп. А сам не рассказывал никогда, наоборот, все старался похвалить власть.
-Обычный напуганный человек.
-Я помню, как «Дети Арбата» гремели в позапрошлом году.
-Ну, для меня-то это откровением не было.
-Да ни для кого не было! Просто сам факт – написали! Издали!
Сашенька слушала.
-…Надо учить молдавский. Что-то у народа самосознание повышается.
-А я знаю молдавский! «Примэвара», «Патриа», «Цара», «Драгостя», «Ал дойля рэзбой мондиал»!
-Ты в школе хорошо учился, а я только «Еу те юбеск» помню.
-«Проклятый город Кишинев, тебя бранить язык устанет…»
-Сашенька, а ты знаешь молдавский?
-Еу те юбеск!
-Фима, твоя работа?
-А то чья же!
-Мне не наливайте, я за рулем.
-А ну-ка, Гриш, сваргань нам фото на память!
-Это мы мигом. Давайте, делаем правильные советские лица…
-Одухотворенные.
-Стой! Телефон звонит!
-Это у соседей. Давай, фотограф, дерзай.
-Я вылечу вместо птички.
-Ты вылетишь, как «фау-два». Не бей нам люстру.
-Меня первая жена называла Птица Фима!
-Ша, птичка. Сделай мужественное лицо.
-Слава, ты жену обнимешь?..
-Так, Ефим, а ты почему без жены? В больнице? Вот когда выйдет, сфотографируем тебя с ней. А пока не отлынивай, становись к нам. Ребенка поближе.
Дома лежали на диване и читали вслух «Барона Мюнхгаузена».
Потом Сашенька спросила:
-А «чемодан-вокзал-Израиль» - это не инопланетяне кричат?
-Нет. Но ты не думай, не все земляне нас ненавидят. Вот дядя Слава с семьей – они земляне. Настоящие. Таких людей, как он, еще поискать… На него мы все должны быть похожи. Самый порядочный человек из всех, кого я знаю. И многие земляне – они ведь хорошие, это только некоторые нас не любят.
-Но мы с Асей не земляне?
-А это как ты сама думаешь.
-Я думаю, мы инопланетяне.
-Значит, так оно и есть, Саня. А ты землян любить должна. Смори, какие хорошие люди. Пушкин. Достоевский. Гайдар. Кулибин. Гагарин. Мы на хорошей планете живем, Саня.
-А космонавты на нашу родную планету не летали?
-Не думаю. Наверное, видели ее, но не знали, что это она. Вот наш Моня первым туда попадет.
И они сели писать дальше.
Так прошла неделя. Потом вернулась Ася, и начался праздник. Счастливый Фима в подробностях рассказал Асе, где они были и что делали. Ася послушала отрывки из романа, посмеялась, потом пошла допрашивать Сашеньку и обнаружила совершенно еврейскую девочку. Ася не знала, как на это реагировать, в конце концов, решила, что с волками жить – по-волчьи выть, и попросила Фиму показать ей синагогу. Ася стала приобщаться.
Так прошло лето. Фима и Ася расписались. Осенью Сашенька пошла в первый класс. Фима делал с ней уроки, Ася проверяла тетради своих учеников. Зарплата у Аси была маленькая, Фима недолго проработал в Тираспольском журнале, потом журнал закрылся. Сашенька получала хорошие оценки по чтению.
Воплощением коварных щупалец мирового сионизма оказалась Ася. Она сказала:
-Уедем в Израиль.
-Давай, - легко согласился Фима. – Сели и поехали.
-Надо уезжать.
-Русская интеллигенция кричит: «хочу в Израиль!» Да брось. Здесь неплохо.
-Это здесь-то неплохо?! Ты работу нашел?
-Почти.
-Слушай, ну это же возможно! Мы можем уехать!
-А оно нам надо?
-Надо! У тебя ребенок, ты не думаешь о его будущем?!
-Ребенок пошел в первый класс. Ребенок здесь родился, представь, каково ей будет очутиться черт-те где.
-Здесь становится невозможно жить, Фима.
-Где наша не пропадала! – Фима обнял жену. – Проживем и здесь как-нибудь. Мы ж с вами, инопланетяне, живучие…
-Господи, ты еврей, и ты не хочешь ехать в Израиль!
-Не хочу, - улыбнулся Фима. – Я тут привык.
Ася махнула рукой. На следующий день разговор повторился. Фима не хотел уезжать – он был в Кишиневе дома, чужие страны были ему не нужны, работу он обещал найти. Он искал. Еврейская фамилия отпугивала редакторов за версту. Тогда Фима совершил подвиг: он решил назваться Федотовым. Это не помогло – статьи все равно оказались неактуальными, а со скрипом продвигающийся труд «Судим буду» – вообще никому не нужным.
Тогда подвиг совершила Ася. Она дозвонилась до подруги, Лены Семиной. Брат Лены жил в Америке, а его сын – в Израиле.
Ася дозвонилась до Андрея Семина, живущего в Тель-Авиве с еврейкой-женой. Андрей Семин пообещал что-то выяснить.
Он выяснил. Друг Семина работал в университете и искал людей в редакцию русскоязычного научного журнала. Фимино биологическое прошлое и литературное настоящее привлекло друзей из солнечного Израиля.
Ася торжествовала. Ей прислали документы, все необходимые данные. Фима ничего не знал.
-Сашка, - сказала Ася, - все-таки я молодец. Я нашла Фиме работу.
-Какую?
-В научном журнале. Почти начальником. Заместителем.
-Ура! – подпрыгнула девочка. Она стояла с портфелем в руках и вытряхивала на стол учебники. – По какой науке?
-По всем. При университете. В Тель-Авиве.
-Это где?
-Это в Израиле. Мы едем в Израиль, понимаешь? Только пока – ни слова никому. Сегодня расскажем Фиме, представляешь, как он обрадуется!..
Роман про инопланетянина Моню проходил стадию редактуры – Ася вычеркивала крамольные абзацы.
Фима уходил с родительского собрания.
-Саша хорошая девочка, - говорила пожилая учительница. – Вам лучше заняться с ней сейчас, чтобы потом поздно не было. Понимаете, первые месяцы в школе – это мало, но предпочтения сформируются сейчас. Объясните ей, что математика – это здорово. Она у вас каким-то образом успела стать убежденным гуманитарием.
Фиму встретили жена с ребенком. Они шли по улице, Фима рассказывал Сашеньке:
-Тебя хвалили! Говорили, какая ты умница!
-Ой, как хорошо, - с облегчением вздохнула первоклассница. – Я ужасно волнуюсь.
-И сказали, чтобы я тебе объяснил, что математика – это здорово. Вот ты знаешь, как это здорово – математика?
-Скучно.
-Нет. Просто ты не понимаешь, зачем считать. А между прочим, когда-нибудь ты сможешь таким образом вычислить, где находится наша планета… кстати, как у нас с конспирацией?
-Я никому! – заверила Сашенька. – Про планету – молчу-молчу! Я помню!
-Молодец. Ну, будем познавать математику?..
-Фима, - сказала Ася, - я тут хотела…
-Что?
-Есть у меня для тебя одна новость.
По улице шли люди. Бесконечная толпа выползла из-за угла и двинулась прямо по проезжей части. Толпа выглядела угрожающе, многие были с палками, кто-то махал сумкой, над головами раскачивались плакаты с надписями по-молдавски. Кричали что-то про великую родину и жидовскую заразу.
-О, черт… - Ася попятилась.
-Спокойно, - Фима встал, пропуская людей. – Мы тут ни при чем. Что ты сказать хотела?..
-Подожди, пусть пройдут…
-Куда это они?
-Не нравится мне это… господи, какая армия.
-Что? – из-за криков, Фима плохо слышал Асю.
-Не нравится мне, говорю! Народный бунт какой-то! Смотри, почти у всех что-то в руках!
-Обычный митинг!
Мимо пролетел камень, ударился в стекло телефонной будки; зазвенели осколки.
-Уходим отсюда! – Ася схватила Сашеньку за руку.
И тут, когда ревущая, но еще не окончательно озверевшая толпа оттеснила Фиму в сторону, он увидел, как у пожилой женщины, идущей с краю и с трудом несущей в руках тяжеленную сумку, соскользнул с шеи застиранный бесцветный платок. Фима сделал шаг вперед, нагнулся, поднял платок и протянул женщине:
-Э-э, мамаша, вы тут потеряли в пылу сражения…
Глаза у женщины были сумасшедшими, она кричала что-то нечленораздельное, прорывались слова «Жидань» и «Патриа мя». При виде носатого мужчины, возникающего сбоку и сующего ей под нос какую-то тряпку, она даже не остановилась, только изо всех сил двинула сумкой в неприятное лицо. Из сумки выпал кирпич и громыхнул по асфальту, а старуха с безумным видом устремилась дальше, продолжая кричать. Фима качнулся, мотнул головой и вдруг упал, словно наткнувшись на невидимое препятствие.
-Фима! – Ася бросилась к нему.
Фима Фаерман лежал на проезжей части, виском касаясь бордюра. Из-под виска растекалось темное пятно.
-Фима!!!
Сашенька стояла рядом и с ужасом смотрела, как родной Фима не встает, а асфальт вокруг его головы темнеет и начинает отражать красные столбы, дома и идущих людей.
Фима Фаерман лежал неподвижно, мгновенно побледневший, руки его были неудобно и страшно раскинуты. Ася закричала.
Из окна дома выглянула женщина чуть старше Аси.
-Я вызову «скорую»!.. – и пошла звонить.
Сашенька смотрела на Фиму, не отрываясь, и видела, как совсем скоро, уже совсем сейчас, буквально через секунду с неба спустится летающая тарелка, как шарахнется ненавистная толпа, как добрые соплеменники, ее дальние родственники, пришельцы, заберут их к себе в тарелку, и вместе с ними – бестолкового и родного инопланетянина Фиму. Она видела, как они спускаются по трапу – она, Ася и Фима, выздоровевший в полете,- как они ступают на землю той, другой, родной планеты.
Толпа шла, обходя лежащего на земле Фиму и его родных и близких. Фима, Ася и Сашенька были островком посреди бушующего моря. Толпа не топтала и не била – топтать и бить они будут потом, когда дойдут до здания МВД. Было десятое ноября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.
В голове у Сашеньки безумно кружил мотив «крутится, вертится шар голубой». На самом деле правильно было петь не «шар», а «шарф», но никто об этом не знал.
Ася видела, как совсем скоро, уже совсем сейчас, буквально через секунду Сашенька закончит школу, поступит в пединститут на филфак, как она окончит институт и будет жить прозрачной учительской жизнью, перебиваясь кое-как от зарплаты до зарплаты; как она никогда не выйдет замуж, потому что всю жизнь будет ждать мужчину-праздник, второго Фиму. Как она, усталая, загнанная, будет приходить с работы, поднимаясь на свой этаж и переводя дыхание, чтобы не дрожали ключи в руке. Сердце у Сашеньки было фамильное, больное, и рано или поздно оно потребует лечения.
Немолодая усталая учительница литературы Александра Васильевна Белкина смотрела на окна домов, где – над ней, над ее родной Асей и родным Фимой – светили красные и синие огни «скорой», и казалось - это летающая тарелка просит разрешения на посадку.
И тогда весь земной шар, весь огромный тяжелый мир, с домами, людьми, толпами, дорогами, кирпичами и любовью качнулся, отражаясь в Сашенькиных глазах, и обрушился на нее.
Кишинев
2011
иллюстрация автора