И.Бродский. Рисунок Сан-Тораса.
Мисс Вселенная
Гостиница Поджетто
10 мая, полдень.
Всю ночь, зависнув на Интернете, редактирую очередной номер журнала.
В полдень пришла красавица-уборщица с лицом таких чистых линий,
что впору рисовать.
Она моет унитаз и биде, неловко.
Выяснилось, что у нее дети, и она работает на них.
Вот реальная жизнь - жертва женщины-матери.
Кто оценит, пожалеет, наградит?
Уборщица с лицом мисс Вселенной рассказала, что муж ушел к другой,
но она все еще любит его.
Пока она трет полы, я сижу на подоконнике и пишу эти строки:
Самое дискомфортное – неразделенная любовь.
Самое печальное – разлука.
Самое тоскливое – болезнь.
Трагическое – смерть.
Самое прекрасное – дети.
Самое сильное – любовь.
Самое красивое - природа.
Самое большое – Вселенная.
Самое лучшее – доброта.
Самое загадочное – Бог.
Самое раздражающее - глупость.
Самое интересное – человек.
Самое великое – тайна.
Самое приятное – отдых.
Самое пакостное – насилие.
Самое коварное – ложь.
Самое нестерпимое – рабство.
Самое подлое - предательство.
Самое волнующее - красота.
Самое захватывающее - ум.
Самое яркое - творчество и секс.
Это же и самое отвратительное, когда бездарно и ждет похвалы.
На обложке с кошкой Бродский
Андрей К. продолжает съемки картины о Бродском.
Ото всюду к нему стекаются свидетели со своими воспоминаниями.
Не могу я рассказывать о наших встречах в Нью-Йорке.
Вокруг такое беспардонное любопытство,что не хочется ни полслова,
ни полстишка.
Первый настоящий Бродский, не самиздат, а изданный типографским способом,
попал ко мне во время студенчества в Академии художеств в Питере.
На обложке его фотография с кошкой.
В моей синей тетрадке между лекциями по Египту снова появились стихи к нему.
На полях конспектов летели крылатые сфинксы и топтались пятиногие быки Шеду.
В зашторенном академическом зале профессор Верко Блек, розовая как лососина, демонстрировала слайды чудес Египта:
царицы и пирамиды Хеопса и Хевфрена в Гизе и Дашуре.
Через все это просачиваюсь к нему вместе с новыми рифмами...
Оставь мне длинное тире,
Соедини его чертою,
То, что пропущено судьбою
В последней жизненной главе.
Оставь мне крошки многоточий
В конце заброшенной строки,
Оставь мне белые стихи,
Написанные темной ночью.
Оставь вопросов тяжкий вздох
И легкий выдох восклицаний,
Оставь мне часть своих страданий
Которую нести не смог.
Оставь тот жест и этот взгляд,
И шепот губ, сложивших строчку,
Оставь мне то, что невпопад,
Что не под силу в одиночку,
Что сам оставить был бы рад.
Час сплю тревожно, как разведчик начеку. Потом встаю, курю,
варю кофе, снова включаю экран.
Интернет работает только на маленьком компьютере.
Плохо вижу - мелкие буквы на клаве.
Открываю в ворде файл, чтобы скинуть на флешку.
«В теме» вместо «ЛюдЕ» пишу «ЛюдиИ!» - умная ошибка.
Люди!
- Надо строить жизнь...
- Нельзя быть несчастным...
"Быть несчастливым некрасиво..."
В параллелях с Пастернаком думаю о Бродском, о том,
что однажды он мне читал простые стихи… говорил что-то про рябину..
Теперь, особенно когда бываю в Москве, наплывают его строки:
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь слабого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты ни с чем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботиться о новых переменах.
Я спрашиваю его: - почему неоткровенных?..
Он кривит губу, ежится, молчит.
Его небритое лицо теперь вошло в мое чувство родины.
Родина с небритой щекой, усталыми глазами.
У Блока Россия - кобылица:
"Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль»...
Вполне секси, усмехнулась бы К.
Родина моя не мнет ковыль, а глядит куда-то мимо с небритой щекой,
к которой прижимаюсь.
И холодней дожди косые,
И крепче грусть.
Я не вернусь к тебе, Россия!
Я не вернусь!
Нет, неуютно прижаться щекой к колючей скуле моей родины.
Как он сказал? ВО-РО-ТИШЬ-СЯ.
Не вернешься, не возвратишься - воротишься,
какой-то особый разворот всем корпусом.
Воротишься на родину... Как на круги своя… И это его.
НУ ЧТО Ж ГЛЯДИ ВОКРУГ...?! Вопрос к вопросам:
Кто виноват? Что делать?
НУ ЧТО Ж? - Будто развел руками...
КОМУ ЕЩЕ ТЫ НУЖЕН?»
Наши вопросы к вопросам: Быть или нет?
Сплошные вопросительные символы,
Эти восклики - ????? – Перевернутые и недописанные скрипичные ключи...
Тогда... мы стояли на Манхеттене на ветру, он говорил через полипы:
ПОЙМАТЬ СЕБЯ В СЛОВАХ НЕОТКОРОВЕННЫХ.....
Что-то рванулось внутри от этих строк :
НЕОТКРОВЕННЫХ ... Почему?.
Он пожал плечами, закурил... рябина...
Теперь ВОРОТПШЬСЯ НА РОДИНУ... ловлю Его в
Его словах неоткровенных...
«КАК ХОРОШО, ЧТО НИКОГДА ВО ТЬМУ
НИЧЬЯ РУКА ТЕБЯ НЕ ПРОВОЖАЛА...»
Что ж тут хорошего? - когда ничья рука во тьму не провожает?
- во тьму - в неизвестность, не провожала…
значит не встретит... ты один, одинешенек, ничья рука...
Ни помашет во след, ни протянется на встречу, ни обнимет...
«КАК ХОРОШО, ЧТО ДО СМЕРТИ ЛЮБИТЬ
ТЕБЯ НИКТО НА СВЕТЕ НЕ ОБЯЗАН»
- Разве хорошо, когда плохо? - эти слова не откровенны..
Ими он уговаривал обиду - гордый, горемычный.
Он удерживал равновесие души, хотел остаться философом.
Быть тем, кто понимает все людское
(все это слабое, суетное, не совершенное), без боли.
Он хотел быть тем, кто созерцает мир без боли,
и не мог оттого, что во всем винил себя.
«ВО ВСЕМ ТВОЯ, ОДНА ТВОЯ ВИНА
И ХОРОШО. СПАСИБО. СЛАВА БОГУ.»
Так он обманывался, горюя, убаюкивал грусть... и поймал себя
в словах неоткровенных, потому что неправда, что это хорошо,
когда до смерти любить тебя никто на свете не обязан...
Этим «не обязан» он будто сказал: ну и не надо!
Оттолкнул всем своим отвращением к системе обязательств.
ГЛЯДИ ВОКРУГ, КОМУ ЕЩЕ ТЫ НУЖЕН? - он говорил о пустоте и грусти...
Злился на себя за эту грусть, за то, что на самом деле ему надо,
чтобы его до смерти любили.
Никто на свете не обязан любить ... как будто речь идет
об обязательствах, а не об одиночестве.
О том, что ты, ИМЕННО ты никому не нужен.
Что хорошего во всем этом, кроме его отношения?
Его философского: И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
- Он тогда сказал о рябине.
У него были те же чувства, что у Марины:
Тоска по родине давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно -
Где - совершенно одинокой быть...
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой среды
Быть вытесненной - непременно -
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст
И все - равно, и все - едино.
Но если на дороге - куст
Встает, особенно - рябина...
Он говорил о том же….
Это попадание душ, разобщенных вектором времени, в точку одиночества.
И моя душа чувствует так же...
Но проникая в смысл сказанного им и Мариной, моя душа теряет
одиночество и обретает сопричастность.
Сопричастность душ усиливает стойкость!
- Ты понят, значит ты не одинок...
Когда ты понят, ты живешь не в одиночестве, а в тишине.
В тишине глубже чувствуешь значения света и тени, покоя и смерти.
Те понятия, что правят жизнью.
Их можно ловить, прислушавшись к тишине.
Значит, оставшись в одиночестве, открываешь неизвестное тебе...
Это все равно как выйти на воздух.
Не своди все к известным вещам, и все к вещественности.
Не выношу, когда мысли подменяют перечислением своих физических действий:
был там-то, делал то-то.
На подсознании чувствую, как у меня крадут время!
Люди видят причины своих тяжб в «мало денег».
Все сводится к динариям, во всем рациональное объяснение.
И я ловлю себя в словах неоткровенных:
У нее рябина... У него любовь до смерти, это об одном и том же...
Песни летят в мир, возвращаясь из неоткуда.
Из их символов складывается Таротт – дорога судьбы.
Точная строка – это окно в мысль. Мысль строит прогноз.
А сама Судьба надвигается как фатум - неизбежность.
Принято считать, что мы не в состоянии управлять ею.
Почему? Что такое судьба? Путь, на который мы не можем влиять?
В Индии, когда человек объясняет, почему случилось то, что случилось,
он показывает ладони - это написано на моих руках!
Но и предсказанное можно обойти.
Сказать - не хочу! Поступить по-другому!
Можно поменять модель поведения и, таким образом,
изменить прогноз, даже диагноз.
__________________________________________________
Итальянские дневники. Рим, Амур и Золотая рыбка
Сан-Торас
РИМ
Какое счастье дарить своему сыну Рим!
В ресторане, встретили оператора Арье.
Арье выпячивает губы трубой, будто посылает бесконечно-воздушный
поцелуй, и со свистом втягивает в свой поцелуй длинную,
как солитер, спагеттину. Какое мастерство!
Выловив из громадного блюда креветку, он с лету забрасывает ее в рот,
на сей раз распахнув его, как печную заслонку.
В. затеял стрельбу глазами между трубой и заслонкой.
Он отпускает свои комментарий на каждое попадание Арье в цель.
Губы его вытянулись...
- Ам! - командует В.,- спагетти усвистало в трубу - распахнулась заслонка.
- Шлеп!- приказывает В, - креветка провалилась!
Арье ест виртуозно, ничего не замечая.
В. дирижирует им, нас разрывает немой хохот.
Для Арье, как для старого Абрама, все умерло.
Насытившись, он икнул, ослабив ремень, откинулся на спинку кресла
и заявил, что не любит Рим.
Сказал, что развалины посреди города вызывают у него депрессию.
Кругом руины!
- Пусть им хоть тысячу лет, но они руины! А руины есть разруха,
как после катастрофы.
Мой сын сверкнул глазами.
Мне не хотелось, чтобы цинизм Арье замутил радость его первых впечатлений.
- Рим не путана! Чтобы его полюбить, за ним надо ухаживать!
Рим требует затраты интеллектуальных резервов, не потратишь - не приобретешь!
Арье усмехнулся, мы вышли покурить.
Подношу ему зажигалку:
- Надеюсь, ты понимаешь, что мне одновалентно и даже однохуйственно
твое отношение к Риму, к тому же в нем есть доля истины, но не всем
время вкушать эту долю.
Он удивился насколько я церемонюсь с сыном.
- Особо не церемонюсь, просто не хотелось взвалить на него твой
и свой сорокалетний опыт!
Он захохотал, воткнув в коренной зуб толстую зубочистку.
Мы закурили, обсуждая руины.
Я рассказываю Арье, как смешно В. дирижировал его трапезой, а он
был поглощен едой, как Абрам из Бердичева…
Арье попросил рассказать про Абрама.
«В купе поезда Моше встречает Абрама, который ест курицу.
- Как там в Бердичеве? Как Циля, давно ее не видел?
- Умерла! - отвечает Абрам.
- Ай-ай-ай! А как бедный Изя?!
- Умер! - кивает Абрам.
- Ах! А как их милые дочки Роза и Хума?
- Умерли!
- Как?! Неужели все умерли! - растроился Моше.
- Послушай, когда я ем куру для меня все умерло!
Арье заколыхался, издавая крякающие звуки, голова запрокинулась.
Зубочистка торчала изо рта, как стрела Амура.
"СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ"
После просмотра длинной анимации про золотую рыбку режиссера Д. был банкет.
Все произносили тосты, хвалили друг друга.
Беседа за нашим столом увязла в «Сказке о рыбаке и рыбке».
Мне непонятно зачем нужна взрослая анимация «о рыбаке» в тех же
детских интерпретациях, как будто на безрыбье и золотая рыбка - рыба!
Рассказываю анекдот:
"Эстонец поймал рыбку, она ему свои соблазны откупа, а он ее об тротуар:
- Нэ надо, гаварит со мной по русски!» Смеются.
Д. - профессионал, ее работы удостоились «Эмми», хотя она сказала,
что предпочла бы премию поменьше.
Малые премии поощряются деньгами, а большие обходятся одним престижем.
За почетом в Лондон она не поехала, не на что было.
После просмотра ей аплодировали.
А драматургия-дрянь - клише преподносит, как художественное кредо.
МОЕ КИНО
Слово за слово - завелись.
- У тебя есть своя версия?
- Да! Начинать киносюжет о «Золотой рыбке» надо со свадьбы.
Юная дева, полная грез, выходит замуж.
В ее мечтах - джентельменский набор девичьих упований:
она с супругом и пультом от плазменного телека на диване
в терракотовой гостиной; на лужайке резвятся ее чада;
у дома серебрится шестисотый Мерседес.
Но получает дева в мужья, как водится, не олегарха, а дурачину
и простофилю, возможно даже пьяницу. И жизнь ее, плачевная,
не может состояться ни в одном из намеченных пунктов.
В итоге скупого и безрадостного быта у нее в наличии из недвижимости
ветхая землянка, а из домашнего инвентаря - разбитое корыто.
Но поскольку у нас жанр - фэнтази,то в суровые будни врезается чудо.
Чудо не должно заставлять себя ждать!
Непутевому мужу выпадает шанс поймать золотую рыбу!
Удача улыбнулась простофиле!
Господь сжалился над несчастной семьей!
Муж, известный олух, не способен ухватить фортуну за чуб,
и тогда измученная нищетой супруга берет бразды в свои мозолистые руки.
Править она не умеет – алчность сильнее разума и опыта никого.
В итоге, оба остаются у разбитого корыта.
Сидят они на берегу, обнявшись, и проливают солидарные слезы.
Белые волны Черного моря, похожие на ионический орден греческих колон,
разбиваясь об их прохудившиеся башмаки, расплываются в насмешливой улыбке
и медленно отползают, наливаясь новой злобой.
Глядя в зыбкую даль, фатально обреченные друг на друга, горюют
старик со старухой.
Им невдамек кто Он, тот Непознанный и Непостижимый, кто зарядил их
несовместимость неодолимым притяжением разноименных зарядов?!
Ибо ее жадность и неуемность, так же, как его глупость и нерадивость,
стоят друг друга.
Сокрушаясь, они печалятся, душевно обнявшись, так как задуманы на совместность.
В их объятии - родственная неизбежность, и зритель чувствует это.
В схеме, данной Пушкиным, заключены моральные ценности позапрошлого века -
добрый старик и злая старуха живут у синего моря, как черное и белое,
как добро и зло. И в этом по шкале современных ценностей
существенный прокол.
Мы не воспринимаем мир в контрастах двух красок,
где один - абсолютно белый и пушистый,
а другой - совсем черный и щетинистый.
По существу, в незадачливости семейной жизни,
в той или иной степени, задействованы оба.
Потому, что оба принимают участие во всем совместном
и составляют единое целое общей судьбы.
На тему этой сказки бытует известное детское изречение:
«Глупый старик просил у рыбки то корыто, то избу,
попросил бы сразу новую старуху!»
- Малыш! А что бы он делал с «новой»-то старухой, когда ни избу поставить,
ни корыто починить, ни бизнес с рыбкой оформить толком не умеет.
Любая, за таким мужем с испорченным характером, неизбежно придет
к разбитому корыту.
Кто же тридцать лет и три года живя в подобном дискомфорте
не сделается сварливым и злым?
Разве что сам старик? Но такая доброта сродни юродивости.
Как же он жил у самого моря, где дары от жемчугов да кальмаров, и
дорос в карьере всего-то до ветхой землянки?
Чем он, собственно, занимался 30 лет и три года?
Коль он столь не амбициозный, что почти блаженный, то мог бы
прожить и в бочке, как Диоген.
Но в этом случае без бабы и с философией.
Предпоследний кадр моего кино.
Общий план – море.
Средний план – перевернутое, как гроб, корыто.
У изголовья православный крест.
Крупный план - одинокий старик прибивает к могиле эпитафию (наезд камеры):
«Здесь покоиться старуха, которая никогда не была счастлива в браке.»
Последний кадр, как штрих, постскриптум:
золотая рыбка, вынырнув из волны, видит над могильным корытом сутулую,
безвольную спину старика, с цветастой заплатой - последняя забота
несчастной старухи об этой бездаре.
Подмигнув, как пиковая дама, рыбка превращается в игральную карту и,
зловеще захохотав, обнажает в кровавом оскале острые зубы пираньи.
Волна, закрутившись рулеткой, увлекает ее в свою свистящую воронку,
и высокая луна, похожая на медный игральный шарик, медленно закатывается
в алмазную семерку небесного ковша Большой медведицы.
____________________________________
Итальянские дневники о Марлен Дитрих
Сан-Торас
Май 10. Италия. Пеннабилли.
После просмотра длинной анимации про золотую рыбку,
выхожу на улицу продышаться.
На высоком парапете сидела актриса. Нам принесли кофе,
мы курили, разговаривали долго. В основном она.
КОГДА УМИРАЮТ АКТЕРЫ
- Когда старых артистов увольняют, они просто умирают.
В труппе «Современника» 56 человек, из которых 30 - балласт.
Это «старая гвардия», многие почти не играют, но Волчик не увольняет их.
Уйти из театра для пожилых актеров - трагедия.
Ведь они ничего не умеют, только любить театр, быть с ним.
Даю ей сложенный вдвое листок. Она склонилась над ним, читает.
"Необыкновенной Е., актрисе, чья красота сильнее времени."
Вы видели, как движется река?
Как силуэт теней скользит вдоль стен,
Как стряхивает узкая рука
Упавший пепел медленно с колен?
И этот жест, и взгляд издалека
Напоминает образ твой, Марлен.
Я помню, бездну времени назад,
Песок и море, море без конца,
Летящий шарф за ветром наугад,
Взлетающая облаком пыльца.
Ты отвечаешь что-то невпопад,
Ты смахиваешь брызги волн с лица.
Теперь не смотрят старое кино,
Где чар твоих не задевает тлен.
Стоишь одна, распахнуто окно,
Луна исчезла, тихо и темно,
И вьется шарф...Ведь это ты, Марлен?!
Есть вечность - есть мгновение одно,
Цветок закладкой в «Книге Перемен»,
И скатерть белая, и красное вино,
И пепел сигарет твоих, Марлен.
Она сказала:
- Марлен Дитрих это моя последняя роль.
ПОСЛЕДНЯЯ РОЛЬ
Это случилось после ее ухода из театра.
Она лежала в комнате без света, как старая актриса из белых стихов Тонино.
«...Вечером Актриса приходит домой,
зажигает сигарету, но не курит.
Она ложится в постель, ждет пока
прогорит. Ей нравиться этот запах,
и еще ей хочется плакать...»
Она курила, раздался телефонный звонок.
- Мне важно с Вами встретиться! - сообщил мужской голос.
- Кто говорит?
- Вы не знаете меня, но я знаю Вас, знаю 20 лет!
Он был пожарный в «Современнике».
Он был тот, кто открывал перед ней дверь, когда она бежала на сцену.
Теперь он открыл свой театр, он звал ее.
- На какую роль? - cпросила она.
- Марлен Дитрих. Марлен! Разве, я не сказал?
Они встретились, переговорили о планах, стали искать пьесу.
Почти все материалы были однотипны: Марлен рисовали стервой.
- Это было… но не только это, - сказала Она.
Не просто вздор, но еще нечто гениальное - личность, создавшая мир!
Они искали ключ к пониманию ее загадки.
Главный нерв Дитрих - это мать и дочь. Любовь – ненависть.
Стержень ее – грандиозная страсть, самозабвенный труд, талант,
магнетизм, знаковость своего времени.
Жан Гобен, ее любовь-страсть, его предательство. Была на фронте, пела.
Иные пишут "гуляла". Но ведь на фронте!
В конце жизни дочь поняла ее, простила.
Дебют спектакля прошел с успехом. Она была счастлива.
- А ты вспомнила этого пожарного? -
- Что ты?! Разве мы помним тех, кто у дверей?
- Но ведь он открывал тебе двери 20 лет!
- Нет, не помню.
ЕЁ РАССКАЗ
1 мая. Середина 70-тых...
В Москву приехал по работе американский режиссер.
В ту пору артисты собирались у Неё, она дружила с Максаковой,
Далем, Ширвиндтом...
Веселая, напольная жизнь! Безмебелье - на полу вместо дивана
два толстых бревна - от общности идей и ролей.
Много молодости, вина и любви.
Дом стоял неподалеку от Курского вокзала.
В тот вечер сидели с американцем на бревнах, ели, пили, обсуждали роли,
образы, характеры. Заснули кто где.
Утро огорошили звуки «Славянки».
Ударили барабаны, рванули трубы, все вскочили на балкон.
Внизу толпились люди - они держали транспаранты, бумажные цветы
и портреты вождей.
- Что это? - ошалел америкос.
- Ааа! - догадалась Она, - сегодня Первое Мая - праздник трудящихся, парад.
Видишь, колонны демонстрантов? Они репетируют выход на Красную площадь
(командный рупор хрипел на всю улицу).
- Клара Цеткин - направо!
- Кто такая Клара Цеткин? – спросил америкос.
- Это немецкая революционерка! - весело объяснила Она.
- Роза Люксембург – налево!
- Кто это Роза Люксембург? – .
- Это другая немецкая революционерка!
Внизу толпились люди с синюшными лицами, они не могли взять в толк,
куда податься.
- Кто эти люди? – снова спросил он.
- Это рабочие фабрик имени Клары Цеткин и Розы Люксембург, - рассмеялась Она.
И вдруг обернувшись, увидела, что, закрыв лицо, он плачет.
И в этот момент перед ней открылась (через его взгляд) картина нашей жизни:
мятая толпа, опущенные плечи, огромные плакаты, бревна-диваны в ее комнате,
общая убогость и парад.
- Боже! Боже! Какие вы бедные, - шептал он, - бедные!
Убрав ладони от лица, взглянул на нее.
- Но какие вы Артисты! А этот, - он ткнул в спящего на полу Олега Даля,
- этот - мировая звезда!
ПРОЩАНИЕ С ТЕАТРОМ
Она отработала актрисой «Современника», без малого, сорок лет.
Незадолго до этого итальянского турне она пришла к Галине Волчик
и сказала: «Я ухожу».
- Зачем ты это сделала? – спрашиваю ее.
- А что мне играть? Маму Чулпан?* Не хочу даром брать хлеб! Не буду!
Из театра она исчезла без банкета, без бенефиса, будто вышла на минуту.
Сорок лет слышать аплодисменты и вдруг... тишина...
ГАСТРОЛИ
- "Современнику" организовали зарубежные гастроли, - сказала Е.
Этого момента все ждали. Ведь гастроли не только работа,
но и обновы, и впечатления, дополнительные деньги.
Трем артистам без видимых причин отказали в визе.
Их легко можно было заменить. Волчек собрала труппу.
- Трех человек не выпустили, -сказала она, - значит, никто не поедет.
Откажемся. Таково решение.
УБРАТЬ ЕВРЕЯ
Театр был задействован телевизионной постановкой о декабристах.
Долго репетировали, волновались. Телевидение всегда дает
театральным артистам много преимуществ. Все ждали премьеры.
После просмотра спектакля худсовет рекомендовал изменить сцену
допроса декабристов - роль судьи играл еврей.
«Еврея убрать!» - велели Волчек.
«Этого мы себе позволить не можем, - твердо сказала она.
- Премьера не состоится!» И не состоялась.
Я отмечаю, что в молодости Волчек не блистала красотой,
но с годами как-то устоялась. Возраст явно красит ее.
Е. согласилась с тем, что подобные женщины со временем берут реванш.
Чурикова, Фрейндлих, Волчик - хорошеют, будто мстят красоткам,
чей закат выглядит печальнее.
Выходит, как бы красота не заносилась, постепенно ее несостоявшимся
соперницам удается добрать свое.
ГОЛУБОЙ АВТОМОБИЛЬ
Мне хотелось попрощаться с ней на каком-то мажорном аккорде.
- Ты помнишь что-нибудь забавное, не грустное?
- Конечно, это голубой автомобиль!
За работу в «Современнике» она получила премию.
Оказалось, что ее полюбил министр Щелоков.
Через посыльного он приглашал актрису в Кремлевский дворец, узнать,
что бы она хотела в качестве награды. Была назначена почетная аудиенция.
Оне дружила с Ширвиндтом и советовалась с ним:
- Выдали премию в качестве подарка! Я могу что-то попросить на верху,
но что? У меня ничего нет! Ни платья, ни туфель!
- Ты что?! - закричал Ширвиндт, - какие туфли? Только машину!
- А платье? А как же...
- Плевать, хоть в фуфайке, но в автомобиле!
Наступил день рандеву. Она отправилась на прием к министру.
Полюбовавшись ею, он спросил:
- Чего бы тебе хотелось?
Ей хотелось убежать, но голос Ширвиндта звучал как набат:
«Машину, машину, проси!» Она сказала:
- Машину!
Щелоков оторвал клочок газеты и что-то мелко начертал.
- Поезжай в Подмосковное, - сказал он, - увидишь там сторожа,
отдашь ему это.
Была крепкая зима.
Был зажатый в кулак кремлевский клочок газеты.
Они с Ширвиндтом сели на электричку. Ехали долго,
вышли на указанной станции, увидели огороженное заснеженное поле
в громадных сугробах. Стали колотить в закрученные колючей
проволокой железные ворота.
Наконец, вышел, закутанный по макушку в тулуп, сторож.
- Чаво тут ошиваетесь? А ну брысь отседа!
Ширвиндт молча ткнул ему в нос клочок газеты. Сторож нехотя поднес
его к глазам и тут же взял под козырек. Ворота открылись. Они вошли.
Сторож лопатой стал молча раскапывать сугроб. Через минуту из-под снега
вынырнул Москвич.
- А ну ка, - велел Шура, - этот сугроб раскопай!
- Только ни этот! - запротестовал сторож.
Но тут, же увидел перед лицом развернутый газетный клочок и. кряхтя,
принялся разгребать другой сугроб. Из-под снега появился
голубой Кадиллак с синими кожаными сидениями.
- Эту! - приказал Шура.
- Только ни эту! - взмолился сторож.
Ширвиндт ткнул в него клочком щелоковской газеты. И повторил:
- Эту!
Тут же нашли аккумулятор, разогрели, зарядили и поехали.
Кадиллак летел по снежной дороге.
- Это фантастика! - шептала Лена.
Машина была верхом благополучия, а такая являлась немыслимой роскошью.
Актеры обожали машины, мечтали о них. Имели немногие -
Высоцкий разъезжал на Мерседесе, подарке Марины Влади,
Миронов вечно разогревал или чинил свой автомобиль,
а машину Шуры обычно заводили и толкали всем двором.
В этот двор они въехали на голубом Кадиллаке, будто въехала Америка в СССР.
Соседи выскочили поглазеть на чудо!
Перед ними мелькнула голубая мечта западной цивилизации.
Лена почувствовала, что машина вопиюще хороша, и не вписывается
в окружающую среду, вне ее формата!
Ее продали, помог тот же Ширвиндт.
Купили платья, остальные деньги положили на книжку.
Когда Ленин муж ушел к жене Олега Видова, то сказал:
- Отдай деньги, оставлю тебе квартиру. А потом сказал:
- Квартиру тоже отдавай!
А потом умер от разрыва сердца.