ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.
24. Тихо плыла лодка
Прозрачная даль полей стыла в немоте и неподвижности.
В небе тянулись черные косяки журавлей. Щемяще-трогательно звучала их прощальная перекличка. Улетая на юг, они, казалось, уносили с собой частицу тепла и радости.
На широкой устойчивой лодке, сшитой из многих узких тесин, хорошо зашпаклеванной и просмоленной в пазах, Орловы ездили за талом и сейчас возвращались домой.
Варлаам сидел на веслах, Егорка, прижав левой рукой кормовое весло к себе, управлял лодкой. Васька потеснил его. Склонившись через борт, он часто запускал руку в воду, срывая желтые лилии и круглые плотные лопухи, уже начинавшие наливаться с краев багрянцем. В лодке горой лежал сырой хворост, и Варлааму из-за него плохо было видно братьев.
— Ты опять балуешься? — спросил он Ваську. — Или хочешь, чтобы я тебя высадил на берег? Так я это быстро сделаю.
Егорка ткнул брата локтем в бок и наставительно сказал:
— Не вертись, как сорока.
— А ты не толкайся.
— Никто тебя не толкает.
Лодка медленно плыла, оставляя за собой длинные «усы». Неяркое солнышко светило утомленно, без блеска. Дремотная тишина разливалась по полям и лугам. Серебром блестели паутинки, попадая в матовый солнечный луч. Справа по берегу изгибался тонкой талией березовый колок. С его вершин к мягкому подножию тихо струились первые опавшие лимонные листья. Над скошенным лугом кружились редкие стаи сытых грачей в предчувствии скорого отлета в теплые края.
Гребнув раз-другой, Варлаам поднимал весла и держал их на весу. Выкрашенные в красный цвет лопасти походили на флажки. По веслу торопливо, одна за другой, бежали крупные капля и тяжело падали в воду, дробя зеркальную поверхность. Глянешь за борт, и в темной воде, как под толстым стеклом, видать дно, неровное и коричневое, с бугорками и остатками недогнивших растений, покрытых мохнатым налетом ила. Серебрят боками головастые мальки, тучами метаясь в стороны. Чиста и прозрачна вода в наших маленьких тихоструйных реках.
Брали с собой ружье. Пока ехали туда и на месте рубили хворост, подстрелили двух уток и кулика-песочника, бегавшего по берегу у самой воды. Варлаам хотел кулика выбросить, но Васька не дал. Несколько раз налетали гуси, но так высоко, что не было смысла даже целиться. А сейчас стая гусей низко тянула прямо на них.
— Пригнитесь, — тихо приказал Варлаам, торопливо положил весла, взял ружье, лежавшее на носу лодки, на стеганой фуфайке.
Тяжелая стая гусей, сверкая на солнце промытым оперением, не долетев до реки, начала набирать высоту, неуверенно ломая строй полета, тревожно затрубила.
— Заметили. Вот не везет нам. Надо было тише сидеть.
— Мы и так тихо, — враз сказали Егорка и Васька.
— Ну и тихо. Возитесь, как поросята возле материной сиськи. Гуси, знаете, какие чуткие? За версту замечают опасность.
— Ну вот, значит, они увидели нас сперва, а не мы виноваты, — обрадовался Егорка.
За поворотом открылся широкий плес. У берегов островками росла высокая и густая куга. Когда стали подъезжать ближе, вдруг из куги на чистое место выплыла небольшая стайка уток. Сизоголовый селезень с широким носом и белым кольцом на шее рванулся вперед, хотел повести за собою всю стаю и пересечь путь лодке, но потом в замешательстве остановился и повернул обратно.
Варлаам, не торопясь, поднял ружье на уровень глаз. Ловил на мушку цель несколько секунд, но Ваське показалось — томительно долго. За это время он успел закрыть уши руками и подумать: «Сейчас выстрелит», но Варлаам все не стрелял, целился. Утки уже расправляли крылья и наполовину поднялись, когда прогрохотал выстрел. Дробь проложила прямую дорожку на воде и веером накрыла уток. Кряквы снялись и полетели, но одна из них начала отставать и снижаться, наконец, упала на воду и перевернулась, показывая белое брюшко. Голова скрылась под водой, красные лапки забились, потом вдруг одно крыло приподнялось и захлопало по воде, утка закружилась на месте и снова затихла, раскинув крылья.
— Убили, убили! — закричал Васька, подпрыгивая на сиденье. — Скорей возьмем, а то уплывет!
Варлаам не торопился. Он знал, что утки имели обыкновение, поднявшись на крыло, делать круг и возвращаться к тому месту, где сидели. Так оно и случилось. Утки снова появились над ними. Варлаам вскинул ружье и, почти не целясь, выстрелил. Он мало рассчитывал на удачу, но крайняя утка, к его великому удовольствию, опустив косые крылья, пошла на снижение и упала в воду, подняв белый шар брызг.
— Опять убили! — ликовал Вася. — Поехали! Скорей!
Трофеи подобрали и поплыли дальше.
Васька рассматривал селезня, раскрывая ему широкий точеный клюв. Из дырочек на носу капельками выступала сукровица, он смывал ее водой и пальцами водил по гладким краям носа, гладил селезня по бархатистой сизой голове, расправляя крылья, и махал ими, воображая, что селезень летит.
Все повеселели. Варлаам рассказал случай, когда он одним выстрелом уложил сразу двух гусей.
— И дробь была некрупная, на уток, а подвалил таких агромадных, что сам удивился. В жнитво было дело, на пашне. Гусей много на полосу слетелось. Мы спрятались в суслоне и сидим. Гуси подошли вот так, как до вас, обступили соседний суслон и теребят из снопов колоски. Головы подняли, гогочут. Я прицелился в шеи и саданул. Сразу двух наповал.
Он поплевал на сухие ладони и взялся за весла. Завел их далеко за спину, погрузил в воду, всем корпусом откинулся назад и сильным, но плавным толчком подал лодку вперед.
— Давайте споем, ребятишки. Егорка, начинай.
— Нет, ты начинай.
— Ладно, шут с тобой.
Варлаам покашлял в кулак, потом пальцами потрогал свой кадык, словно проверяя его прочность.
— Чтобы лучше пелось, — усмехнулся он. — А если бы маленькую пропустить, совсем хорошо.
И запел:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны...
Егорка, насколько позволял его неокрепший голос, подхватил:
Выплывали расписные
Стеньки Разина челны...
Быстрокрылой птицей полетела песня над сонными просторами. Немного откинув голову назад и полузакрыв глаза, Варлаам, не переставая грести, выводит:
И за борт ее бросает
В набежавшую волну...
— Утопил? — с тревогой спрашивает Васька, и синие глаза его делаются большими. Про Разина он слышал, а вот, что утопил он персидскую княжну, не знал. Варлаам не отвечает, он поет. А Васькино воображение уже ясно рисует картину: грозный и сильный атаман берет в охапку княжну, разряженную в шелка, и, размахнувшись, швыряет ее за борт. Васька смотрит на старшего брата задумчивым взглядом и спрашивает:
— Братка, а правда, Стенька Разин был разбойником?
— А ты как думаешь?
— Это Егорка говорит, — уклоняется Васька.
— Сам он разбойник. Прошлый раз кота чуть не убил.
— А пусть он не трогает голубей.
— Ему положено трогать, потому что он кот. А все коты трескают мясо. Не станет же он траву есть.
— Но моих голубей ему тоже необязательно есть. Пусть мышей ловит.
— Ежели бы он был такой умный, как ты, тогда бы он сказал: «Ах, Егор Иваныч, извиняюсь! Я думал, голубь — большая летучая мышь». В общем, так, — продолжал Варлаам, — шутки шутками, а что касаемо Стеньки Разина, разбойник он или не разбойник, так с какой колокольни на это смотреть. Ежели с моей, так — нет. Он убивал только богатых, а бедных не трогал. Был еще Емельян Пугач. Он тоже вешал разных бар-бояр. За людскую правду стоял. А ежели смотреть с колокольни отца Григория или лавочника Вовка, то он, знамо, разбойник. Почему? Да потому, что они боятся, как бы он не разорил их...
— А правда, Стеньке голову отрубили?
— Правда.
— Ух, страшно! — вздрогнул Васька. А Егорка спросил:
— А хоть раз из народа были цари? Которые бы по справедливости все делали?
Варлаам опять улыбнулся, хитро посматривая на братьев.
— В сказках — бывают. А ежели взять, как в жизни... Разве министры да генералы допустят, чтобы мужик стал царем?
— А правда, Стенька Разин царем хотел сделаться? — перебил Егорка.
— Кто его знает. Ежели бы он разбил все царские войска и да Москвы дошел, может, и сделался бы царем....
— Вот здорово — царь из народа!
— Конечно, неплохо.
— Братка, а навечно сажают в тюрьму? — Задав этот вопрос, Васька посмотрел на Егорку: недавно у них был спор, и Егорка доказывал, что сажают навечно, но Васька не верил этому. И теперь он желал уличить брата во вранье. Но Варлаам ответил:
— Сажают. Дают двадцать пять лет — это и будет навечно. Никто еще не мог выдержать такой срок. Умирали.
— А если бы выдержал?
— Отпустили бы. Но толк какой? Выйдет человек больным, хилым, без зубов. Может быть, даже ослепнет или разучится говорить, ежели попадет в одиночку...
Варлаам опустил весла и полез в карман за кисетом.
— А почему дядя Меркул письма не пишет?
— Этого уж я не знаю. Может, рассердился на нас.
— За что? Мы ведь ничего плохого ему не делали.
— Он и тетке Варваре ничего не пишет, — сказал Егорка.— А Гаврюшка Шубин прислал письмо. Он пишет, что скоро приедет домой. А про нашего дядю Меркула ничего не сообчает.
— Они же не в одном месте. Дядю Меркула вон куда загнали, за Байкал, в горы. А Гаврюшка где-то возле Бийска. И опять же ему меньше всех дали...
Чем ближе подъезжали к селу, тем выше и круче становились берега. Густой ивняк подступал к самой воде. В одном месте кусты на обрывистом яру вдруг затрещали, и из них, вынося между рогами кусочек голубого неба, вышла большая красная корова. Она удивленно уставилась на лодку и, поводя лопушистыми ушами, долго прислушивалась к голосам людей, как будто желая понять их.
Остановились, где Меркул когда-то вытаскивал бочонок из реки на берег. Матрена, подоткнув юбку, с помоста полоскала белье. Дуня копалась в сыром песке.
— Наши приехали! — обрадовалась она и забегала по берегу.— А у нас новость. Дядя Меркул письмо прислал! Не веришь, Васька? Давай спорить.
Выскочив из лодки на берег с селезнем в руках, Васька раскрыл птице языкастый клюв и пошел на сестру:
— Сейчас съест!
Дуня напугалась и закричала. Все обернулись на крик.
— Будь ты неладная. Напугала меня, — сказала Матрена.
Варлаам покачал головой и с горечью произнес:
— Он уже и тут успел.
Васька оправдывался:
— И поиграть с ней нельзя. Пискуха!
*****
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/13/639