Либеральные 80-ые годы. Сняты многие цензурные запреты. Высокое начальство потеряло ориентиры.
На глазах сотен удивлённых зрителей первый секретарь обкома с приветливой улыбкой пожимает руку непримиримому сатирику, много лет критикующему партаппарат.
Многолетний уклад летит в пропасть.
…В Ленинабад на гастроли приехал драматический театр из большого сибирского города.
Утром в мой редакционный кабинет вошёл черноволосый, беспокойный человечек.
- Вы командуете в газете искусством? – спросил он и сел, не дожидаясь разрешения.
Ногу закинул за ногу, расслабился. «Сейчас потребует кофе и сигару», – подумал я некстати и улыбнулся.
Моя улыбка посетителю не понравилась.
- Я главный режиссёр, – надменно сказал он – привёз интересный репертуар, прекрасный актёрский коллектив.
Есть и народные, и заслуженные.
- Давайте познакомимся! – предложил я.
- Моя фамилия в ваших краях ещё не звучит. Но после гастролей…
Всё же он назвался. Мы обменялись рукопожатиями, как два дипломата.
- Так чего же вы хотите? – спросил я.
- Рекламы и прессы! – немедленно отреагировал он.
- Хорошо, – сказал я, – это наша работа. Прессу вам обещаю.
Гость расплылся в улыбке. Он раскрыл «дипломат» и достал ворох контрамарок.
- Это для редактора и членов редколлегии. Милости просим!
Я поблагодарил и уже хотел распрощаться с бесцеремонным гостем. Но тут он удивлённо выпалил:
- Вы разве не хотите взять у меня интервью?
- Мне кажется, – осторожно заметил я, – сначала нужно посетить ваши спектакли.
Он обиделся:
- Провинция! Чего от вас ожидать!
А, между прочим, мы одними из первых в стране, использовали обнажёнку, как творческий приём.
Эффект потрясающий!
Мы распрощались, недовольные друг другом.
Слово «обнажёнка» меня насторожило. И вот почему.
Постараюсь объяснить на примерах.
Еженедельно в областном кинопрокате проходили закрытые просмотры.
Я присутствовал на них, как представитель газеты.
С утра до вечера для избранной аудитории крутили отечественные и зарубежные фильмы.
В небольшом просмотровом зале обычно сидел большой областной начальник. Назову его Великан Великаныч.
Он был очень габаритен, равновелик и в длину, и в ширину.
Великана Великаныча устраивали на почётное место.
Бесшумно скользящие работники ставили перед ним чайник зелёного чая, блюдо с восточными сладостями.
Он милостиво кивал, и просмотр начинался.
Идеологически выдержанные фильмы Великан Великаныч смотрел торжественно и печально.
После их окончания всегда бросал отрывисто:
- Копий максимально! Во все центральные кинотеатры!.
Обеспечить широкую прессу!
Это уже кивок в мой адрес.
Но вот пускали легкомысленный зарубежный фильм с массой «клубнички».
Великан Великаныч вальяжно раскидывал на стуле свои обширные телеса, требовал горячего чая и расслаблялся.
То и дело в темноте зала слышались его кряхтение, довольный хохоток, восклицания типа «Ух ты!», «Ах ты!»
и прочие выражения восторга.
Фильм заканчивался. В зале включался свет.
Несколько минут Великан Великаныч сидел с закрытыми глазами и переваривал увиденное.
Потом стряхивал с себя оцепенение, строго взглядывал на подчинённых и изрекал:
- Одну копию! На задворки! Пустить последним сеансом!
- Но, – пытался возразить директор областной кинофикации, – мы же теряем верные сборы…
- Отставить! – гремел Великан Великаныч. – Мы – идеологические работники.
Надо понимать запросы времени.
И потом, – тут он понижал голос до интимного полушёпота и доверительно произносил:
- Народ у нас южный, горячий. Надо учитывать.
Насчёт «южного, горячего народа» мне приходилось слышать постоянно.
Помню сценку в городском троллейбусе. Дневные часы. Людей мало. Многие места пустуют.
Входит молоденькая девушка, лет 18-ти, не больше. На ней короткие шорты и очень откровенная блузка.
Садится напротив седобородого аксакала.
Тот пристально смотрит на её прикид и начинает громогласно возмущаться.
- Жаль, – говорит он, – что не я – твои папа-мама.
Я бы снял с тебя штанишки и надавал ремнём по пухлому заду.
Девушка явно из приезжих. Она обескуражена.
- У нас в Москве, – говорит она, – все так ходят.
Аксакал повышает голос:
- Тут тебе не Москва, а южная республика.
Народ у нас горячий, нетерпеливый. Посмотри, сколько мужчин вокруг.
Они все тебя хотят. Они еле сдерживаются, понимаешь. Ты провоцируешь их.
Ты ведёшь себя в общественном месте, как последняя проститутка.
И всё в таком роде.
Девушка со слезами выскакивает из троллейбуса на первой же остановке.
Горячий народ! Несколько лет мне пришлось работать в тюремной школе.
При мне отбывал наказание молодой таджикский парень.
Сидел за совращение несовершеннолетней.
Настояли на этом наказании родители девушки.
Видно, он не подходил им, как жених.
Я разговаривал с этим бедолагой.
- Сам виноват, – сокрушался он, – надо было сдержаться.
Но не устояли ни я, ни она.
- Почему? – настаивал я.
- Учитель, – объяснял он мне, как малому ребёнку, – вы не знаете нашего народа.
Он очень горячий. Когда парень и девушка держатся за руки, они не могут терпеть.
Между ними молния пролетает, и они теряют головы.
- Твоя девушка тоже потеряла голову?
- Конечно. Мы оба ничего не помнили. Мы же – горячий народ.
…Пора вернуться к гастролям.
Не помню названия пьесы. Что-то модное и современное.
Театр был набит битком. Много почётных гостей, начальства.
Спектакль показался мне вымученным. Актёры играли как-то нехотя.
Видно было, что пьеса набила им оскомину.
И вдруг тревожно забил барабан. Неожиданным набатным боем.
В зале погас свет. Все прожекторы сошлись в одной точке, и этой точкой была главная героиня.
Под тревожное гудение барабана она начала обнажаться. Зал замер.
Актриса сдирала с себя одежды резко и как-то очень обречённо.
Наконец, взвизгнули литавры, и женщина на сцене предстала абсолютно голой.
Прожекторы усиленно освещали все её интимные места.
По залу понеслось непроизвольное «Ах!». И наступила гробовая тишина.
Актриса стояла с гордо поднятой головой, как героиня на плахе.
Это продолжалось минуту или две, но мне показалось, что прошла вечность.
Прожекторы погасли. Включился верхний свет. Обнажённая актриса исчезла. Аплодисментов не было.
Более того, зрители стали поспешно покидать зал.
…Утром меня вызвали к Великану Великанычу.
Он грозно посмотрел на меня и сказал:
- Этому вертлявому, – он имел в виду главного режиссёра заезжего театра, – этому вертлявому никакой прессы!
Времена, напомню, были уже либеральные, и можно было робко возражать.
- Великан Великаныч, – сказал я, – конечно, это был маразм.
Но совсем без прессы нельзя. И критиковать гостей не стоит. К нам же никто ездить не будет.
Великан Великаныч посмотрел на меня странным взглядом, подмигнул, мечтательно произнёс:
- А актрисочка очень даже ничего!
Но тут же посуровел:
- Не забывай, что мы идеологические работники.
И потом – традиции. Народ не привык к таким зрелищам.
Помолчал и добавил с неприкрытой страстностью:
- Горячий у нас народ.
Р.Маргулис