Когда я учился в восьмом классе, наконец решился попробовать осуществить свою давнюю мечту и заняться тяжелой атлетикой. Попросту сказать - решил ходить в "качалку". "Тягать железо" - так тогда говорили. Телом я всегда был рыхл и имел лишний вес. От кого-то услышал, что есть неплохой клуб в городе Долгопрудном, куда и отправился одним зимним вечером.
Зимой темнеет рано, поэтому обильно заросший деревцами парк, через который шла дорожка от станции в город, был погружен во мрак. Лишь редкие фонари освещали короткие отрезки моего пути. Город Долгопрудный слыл городком бандитским, но до сего дня я об этом знал только понаслышке.
Их было человека четыре - пять. Одного запомнил очень хорошо. Точнее не его самого, а стеклянные глаза и открытый под ними рот, из которого с короткими перерывами испражнялась скопившаяся муть бранных слов, смысл которых сводился к одному: - А-а-а, бей, мочи!!
Нападение было столь внезапным, что я просто не мог успеть поставить хоть сколько-нибудь значимую защиту. Я даже не имею ввиду физическую. Против прутьев арматуры в руках хулиганов я ничего противопоставить не мог, но мне всегда удавалось психологически мирно расходиться с "их братом". Это удивительно, и лишь теперь начинает становиться для меня понятным - как я при встрече с хулиганьем, которые начинали ко мне приставать, расставался, чуть ли не пожимая друг другу руки. Впрочем, часто так и бывало: именно рукопожатием и завершались наши встречи. У меня было, да и сейчас я его не до конца потерял, какое-то чутье на то, как с ними нужно разговаривать. Но тогда я был захвачен врасплох, сломлен и испытал на себе, наверное, то, что называется животным страхом. Удары арматуры посыпались без предупреждения. Я метнулся в кусты, закрывая руками голову. Через какое-то время мне удалось от них оторваться, и я увидел спасительного человека, мужчину, лет сорока, в очках, интеллигентного вида. Я бросился к нему как утопающий к соломинке. Я дергал его за рукав, просил помочь, но он делал вид, что не замечает меня. Сзади, как шакалы, на безопасном расстоянии шли мои преследователи и посмеивались, бросая реплики что-то вроде: "Ну-ну, сейчас этот уйдет, тогда что делать будешь?".
Наверное, этому человеку было сложно меня понять: обращение мое было прерывисто, и не словами, а наверняка лишь какими-то звуками. Правда, хватал я его за руку довольно осязаемо. Имея в себе страх, я понимал, почему мой одинокий спаситель делает вид, что вокруг него ничего не происходит. Ему тоже было страшно. Но благодаря ему я хоть немного успокоился, дыхание мое выровнялось, что мне позволило взять себя в руки.
Я стал думать, что делать дальше? Не помню как, но нам удалось завязать с обидчиками разговор, хоть чуточку предполагавший элемент рассуждения. Может быть, это был вопрос их главаря: "А что я здесь, собственно, делаю?" Я смог ответить, что иду в качалку, после чего почувствовал некоторую теплоту в его голосе, а затем, через некоторое время, после нескольких вопросов-ответов, мы уже стояли и просто разговаривали. Видимо, тот клуб, в который я направлялся, этими ребятами был уважаем.
Расстались мы рукопожатием с пожеланием всего наилучшего. Тот, со стеклянными глазами, все это время разочарованно простоял в сторонке и руки мне не подал. Во всяком случае, я этого не помню. Не помню и того, добрался ли я тогда до качалки или нет, но то, что я там не занимался, это точно. Возможно, что ребята эти сами мне посоветовали как можно скорей сесть на электричку и поехать домой. Что я и сделал.
***
Значительно позже, когда в одну из вёсен я вдруг почувствовал, что не могу просто, как всегда, пережить Праздник Пасхи, я вдруг почувствовал что Тот, Висящий на Кресте, сделал для меня что-то очень важное. Чего больше никто для меня не мог сделать, при всем своем желании. И что Ему было также страшно умирать. И что этот страх и есть то состояние богооставленности, которое даже Его вынудило спросить: "Отец, для чего Ты Меня оставил?!"
Я очень хорошо помню это состояние растоптанности и полной беспомощности перед надвигающимся злом. И в то же время, очень хорошо знаю чувство, которое защищает и содержит тебя в минуты самой большой скорби и опасности. Это чувство помогло мне ринуться выталкивать из ремзоны готовый вот-вот взорваться грузовик, оно же помогало мне держаться, когда умер мой отец. Эта же сила, думаю, отражалась в моих глазах, когда я встречался лицом к лицу с бандитом, который просто не выдержал моего взгляда.
Получив опыт этих пограничных, прямо противоположных состояний, я понял, как легко потерять внутреннюю опору, на которой ты стоишь. Эта опора, она не есть часть тебя. Она дается. Или забирается. И поэтому, когда я пришел в Церковь, я прочитал уже понятные мне строки Апостола Павла, "...бойся упасть тот, кто стоит...". Я понял, Кто дает эту силу и основу. Мне легко легло на душу понимание природы ответа: "...в немощи сила Моя совершается. Хватит с тебя Моей благодати", на просьбу Апостола наградить его силой.
Я - немощен есмь! Мне не нужно было, хотя бы на интеллектуальном уровне спорить с собой - ЧТО я есть. Я немощен! Я это чувствовал, я это знаю. Я знаю, что вся моя сила, все мои знания, могут быть развеяны любым дуновением ветерка, если будет на то сила больше моей. И они есть, эти силы. И они в разных лагерях. А я могу лишь отдать свою волю либо одной, либо другой стороне.
И отдаю. Каждую секунду своей жизни. Исполняя заповеди одной из сторон.