ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.
16. СНОВА НА ВОЛГУ
Меркул жил дома второй месяц. Он опять стучал молоточком в своей мастерской — делал лейки, паял посуду. По приглашению клиентов ходил по домам и осматривал швейные машины, если удавалось исправлять — от платы отказывался, говоря, что он только подкрутил или ослабил винтик, тогда хозяева начинали приглашать его к столу; если ничем не мог помочь, говорил:
— Ждите мастера. Он должен приехать. Компания «Зингер» имеет своих мастеров. У него есть все детали, а у меня — ничего.
Меркул часто приходил к Орловым. Загорелый, умытый, причесанный, с разглаженными в стороны усами, одетый в чистую тельняшку и брюки-клеш, он был похож на матроса, который честно отстоял свою вахту, хорошо выспался и теперь вышел на прогулку. По воскресеньям он принаряжался, надевал бушлат, бескозырку с лентой и тупорылые ботинки на шнурках, скрипевшие, как новые. В руках обычно держал трубку и часто подносил ее ко рту, попыхивая реденьким дымком. Прежде чем закурить, он вытаскивал из кармана плоскую банку, в каких продавали дорогие монпансье, открывал ее и набивал трубку маслянисто-коричневым табаком. Табак был всегда запашистым.
— Турецкий, — говорили мужики.— Такой курят только султаны да ханы. Почем фунт?
И удивлялись, как дорого. Прикуривал Меркул от зажигалки, имевшей форму сапожка. Тронет пальцами по рубчатому кругляшу — загорится огонек, накроет его колпачком — погаснет. Мужики ухмылялись.
— До чего дошлый народ — какую штуку придумал!
С каждым приходом к Орловым Меркул обычно приносил с собой бутылку водки. Садясь за стол, говорил:
— Сестрица, ты не обижайся. Знаю, тебе не по нраву, когда я прихожу с бутылкой, но я хочу выпить с Иваном Семеновичем. У меня только и родни, что он. Да ты, конечно. Но ты не пьешь, а с ним мы с удовольствием выпьем. Садись, дорогой Иван Семенович. По полной, вперед! — и он духом выпивал водку, мотал головой, закусывал соленым или малосольным огурцом.
Одной бутылки на двоих было мало, появлялась вторая. Потом Меркул брал гармонь, если она была под рукой, а если не было, посылали за ней кого-нибудь из меньших Орловых, чаще всего Ваську, и начинались песни. Особенно Васька любил слушать, как дядя Меркул с болью и тоской в сердце выводил:
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку...
Песню эту он никогда не заканчивал. Где-нибудь на середине обрывал, наливал до краев чашку, подносил ко рту и торопливо опрокидывал.
Пока Меркул жил дома, его два раза встречал отец Григорий и уговаривал взяться позолотить крест на церкви.
— За подряд я дорого возьму, ваше священство, — отговаривался Меркул. — Вам невыгодно иметь дело со мной. На первый взгляд, кажется плевая штука — позолотить крест, словно как бы, например, забор или крышу покрасить, а на самом деле это не так. Трудная работа. И опять же с риском связанная. Вон она какая высокая! Заберись туда! Дорого будет стоить, батюшка...
— Да не дороже денег, — не отступал поп, зная, что в селе больше некого нанять, надо ехать в город, там искать мастеров.
— Знамо, не дороже. Деньги есть деньги, вещь соблазнительная. За них даже Иисуса Христа продали. За деньги всякую работу можно выполнить. Опять же у меня сподручных нет, а одному не справиться...
Наконец Меркул согласился, но не ограничил себя сроком — ведь надо достать необходимый материал, подготовить место работ. Он съездил в город, привез, что нужно. И однажды тихим утром, когда неярко светило солнце и своими лучами золотило верхушки деревьев и крыши домов, еще не успевшие просохнуть от росы, у купола церкви на строительных лесах появились три человека. Это был Меркул, в стареньком бушлате, поношенных флотских брюках, с бескозыркой на голове, и его помощники — высокий, с бородкой клинышком Гавриил Шубин и молодой, крепкий, с шапкой русых кудрей на большой круглой голове Митрий Кузнецов, известный курятник и погребник. Они бесстрашно расхаживали у самого купола по строительным доскам и о чем-то спокойно разговаривали. Потом Меркул, взявшись за конец веревки, шестом перекинутой через купол и обведенной вокруг креста, полез вверх, часто перебирая руками и упираясь ногами в купол. За другой конец держались помощники, запрокинув головы и глядя на карабкающегося матроса. Когда Меркул добрался до самого креста и, опоясав себя веревками, закрепился там, он спустил вторую веревку, более тонкую, и через некоторое время поднял на ней закрытую банку и кисти, завернутые в тряпку.
Вокруг церкви собрался народ. Мужики бороды задирали, щурились из-под ладоней. Ребята, раскрыв рот, заворожено смотрели на смельчаков. Бабы охали, крестились. Одна старушка, закрыв глаза, спрашивала:
— Бог-то молнией ишшо не сожег их?
— Нет, бабуся.
— Непременно сожжет, ежели на них крестов нет...
— Бабуся, самый отчаянный уже на крест забрался...
— О господи, пресвятая богородица, спаси наши души грешные! Зачем же это батюшка им дозволяет?
Васька Орлов ходил среди мальчишек героем. Еще бы! Пусть, знают, какой у него дядя! Никто не хотел браться за позолоту креста, а дядя Меркул взялся.
Вскоре крест на церкви так засверкал, что на него нельзя было смотреть. Блеск ослеплял. Заодно подновили купол зеленой краской.
Кончив работу, Меркул получил расчет.
Церковный староста пригласил Меркула домой и угостил. Отец Григорий прислал от себя золотой пятирублевый — в знак благодарности за хорошую работу. «Пропить его немедленно!» — решил Меркул и в тот же день с двумя бутылками водки ввалился к Орловым.
— А ну, любезная сестрица, давай нам что-нибудь закусить, — сказал он. — Послезавтра уплываю обратно на Волгу. Теперь надолго. Люблю простор. Раздолье. А тут что? Сахара!
Друзья не просыхали, по меткому выражению Авдотьи Андреевны, два дня. Меркул много и с упоением пел, плясал, играл на гармонике. И когда сильно захмелел, расчувствовался, снял с плеча ремень и, отдавая гармонь, сказал:
— Васек, бери. Дарю тебе.
— А ты как же? — поднял тяжелую голову Иван Семенович.
— Жив буду — наживу.
Васька смутился, покраснел и не знал, что делать.
— За такой подарок я бы в ножки поклонился.
— Пусть лучше попляшет.
— Вот это дело, — поддержал Меркул. — А холопов и угодников я не терплю. Сам никогда не кланялся никому.
Заложив руки назад, как это делали уважающие себя плясуны, выходя на круг, Васька не спеша прошелся по избе. Подстраиваясь под темп гармоники, он все быстрей и быстрей двигался, хлопал в ладоши, приседал. Сначала плясал с опущенной головой, потом гордо поднял ее и на всех смотрел с победным видом. На смуглом лбу его бисером выступили прозрачные капельки пота.
Семья Орловых легла спать, а с кухни все еще доносились голоса Ивана Семеновича и Меркула.
Утром Авдотья Андреевна поднялась раньше всех. На кухне тихо. За столом она увидела Ивана Семеновича. Положив кудлатую голову на руки, он храпел. У самого носа стояла тарелка с огрызками огурцов. На полу валялись раздавленные окурки, обугленные спички, осколки разбитой бутылки.
Меркула не было.
Авдотья Андреевна не стала будить мужа, только с осуждением покачала головой и прошла в сени.
Пока она открывала сарай и выпускала телок, чтобы они не мешали доить коров, на крыльцо вышла заспанная Анна. Она была в ночной длинной рубахе с короткими рукавами. Мимо нее, сопя и щурясь от света, прошел Максим и медленно опустился по ступенькам. Анна покосилась на него и одной рукой прикрыла открытую грудь, а другой торопливо шарила и собирала у шеи зевластый ворот рубахи. Потом громко сказала, обращаясь к Авдотье Андреевне:
— Мама, и без вас бы коров подоили. Ну зачем себя беспокоить? Спали бы...
Она тут же вернулась в дом, быстро надела юбку с кофтой, умылась и с подойником в руках появилась опять на крыльце. Максим попал ей навстречу. Опустив глаза, она прошла, не замечая его.
Калитка была открыта, и с улицы доносились голоса баб, пение пастушьих рожков и резкое хлопанье бичей. Чей-то молодой голос выкрикнул:
— Перенимай ее, а то убежит.
*****
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/12/37