1
Однажды, в начале четвертого курса, сидели мы, трое однокашников, в комнате общежития, на пятом этаже. Комната выходила окном на бухту Золотой рог. Общежитие стоит на Голубинке. Сюда поднимает фуникулер. Это одно из самых высоких мест во Владивостоке.
Вид открывался чудесный. Темнело. Стояли густые сумерки. Небо было еще не черным, темно-синим. Проступили первые звезды. Далеко впереди, внизу - затейливое кружево огней бухты. Протяжный бас океанского лайнера.
Пили сухое вино. Говорить хотелось о чем-то масштабном. Заговорили о России, хотя на дворе стоял всего лишь семьдесят первый год. Вадим взял гитару и запел. "Ямщик, не гони лошадей..."
- Господа, а ведь я из дворян.
- Да брось ты! Какие дворяне?! Сразу после революции всех перебили, кто не успел за границу сбежать.
- И все-таки я настаиваю. Здесь, во Владивостоке, в двадцать втором году уцелевшие белогвардейские офицеры садились на пароходы и отплывали в Японию. Мой дед тоже был среди них. Но в последний момент с несколькими товарищами они все же решили остаться в России.
- Будто здесь не было советской власти. И здесь расстреливали. И не только офицеров, а и всех родственников.
- Они ушли в тайгу. Жили охотой, рыбалкой. Многие годы скитались. Пока, наконец, очень осторожно, через сдачу пушнины, прибились к людям. Обзавелись семьями. Много пришлось им пережить. И в Гражданскую войну, и в тайге, и среди людей. Когда-нибудь напишу обо всем этом. Хотя бы для своих детей, внуков.
- А сам-то откуда знаешь?
- Родители рассказали.
Вдруг вспомнилось. Ведь и мне мать рассказывала как дед Федор воевал в Гражданскую, как его расстреливали. Как самоотверженно спасала его бабка Мария. И как сама едва не поплатилась жизнью.
Однако вспоминались лишь отдельные фрагменты.
На зимних каникулах попросил мать рассказать обо всем подробно. Записал, стараясь сохранить настроение, язык, и общий тон ее повествования.
2
Моя мать, Анастасия Федоровна Костяйкина, родилась в 1930 году. Предположительно, на станции Завитая, ныне Амурской области. В семье была двенадцатым ребенком, из живых – шестым. Ее матери, Марии Федоровне, шел пятьдесят пятый год. Вскармливать младенца в таком возрасте – не лучший подарок судьбы. И она надеялась, что Бог его «приберет», как и шестерых до этого.
Но Бог распорядился по-другому. Мать выжила. И благодаря этому в свое время на свет появился я.
Мой дед, Костяйкин Федор Николаевич, наоборот, очень любил мать. Она, единственная из детей, характером была в него.
Отец Марии Федоровны, тоже Федор Николаевич, слыл человеком богобоязненным. И убежденным трезвенником. Это почти все, что о нем известно. Любил говорить:«Первая рюмка – черт на порог. Вторая – под стол. Третья – на плечи. Четвертая – плясать».
Мария Федоровна - мордовка мокши. Родилась в 1885 году, в Оренбурге. Затем, при известных обстоятельствах, - Сибирь. А позднее – станция Завитая, на Дальнем Востоке.
Дед родился в 1895 в Семипалатинске, но почему-то - тоже мордвин. У него были – отец Николай Федорович, мать Ефросиния Трофимовна и старший брат Михаил. В Сибирь и затем на Дальний Восток пришли, как говорила мать, «ходоками».
Наверное, это соответствовало действительности, так как по времени совпадает с периодом реформ Петра Столыпина, когда было организовано массовое переселение крестьян за Урал. Подальше от помещичьих имений, по принципу: «дальше едешь - тише будешь».
По-видимому и бабка Мария Федоровна, еще ребенком, вместе с родителями попала из Оренбурга на Дальний Восток тем же путем. Известно, что в подростковом возрасте она работала кухаркой у какого-то господина. Поваром был китаец.
Мать деда и, соответственно, моя прабабка, Ефросиния Трофимовна, предположительно - из обедневших дворян. Славилась незаурядной красотой. Себя называла куртизанкой.
Избалованная мужчинами, вела свободную, кочевую жизнь. Занималась контрабандой. Ходила за границу, чаще – в Китай. С так называемыми "спиртоносами". По этой причине время от времени оказывалась в тюрьме.
Ее муж, Николай Федорович, купец, очень любил жену. И всякий раз, когда она попадала в заключение, находил и сулил выкупить, лишь только откажись она от своей веселой жизни. Но неизменно получал твердый ответ: «Я буду жить так, как привыкла, как жила всю жизнь».
Николай Федорович был весьма богат. Имел свою лавку и участок леса. Однажды, в промежутке между тюрьмами, Ефросиния Трофимовна заманила мужа в землянку на его участке («заимке»), напоила, отрубила голову, а землянку подожгла. Сама с бандой немедленно ушла за границу.
Позже промотала и лес, и лавку.
3
Ее дети - Миша, Федя и третий, грудной (память родственников не сохранила его имени). Трое из многих, умерших и потерянных, однажды остались одни. Впрочем, так бывало часто. Голодали. Грудной закатывался от крика. Это пугало двоих других. «Ты качай, - сказал старший, Миша, а я буду стоять с той стороны». Федя качал, а Миша по другую сторону люльки держал… нож. И всякий раз люлька на него натыкалась. Младенец вскоре смолк.
Но и в них жизнь едва теплилась. Потом учились выживать – воровать и просить милостыню. Мишка был очень бойким мальчишкой, а Федька – спокойный и молчаливый. Всюду, как тень, следовал за братом.
Как-то на Родительский день Мишка приметил куда калеки с кладбища сносили и прятали свою добычу. Вдвоем они залезли под мост и набили пазухи вареными яйцами, калачами и патокой.
Смерть, косая, горбатая, с вывернутыми губами, неслась по пятам. Швыряла палками и костылями, стараясь сбить с ног. Дети выли от ужаса, но добычи не выпускали, и мчались, что было сил. Догонят – смерть. И расстаться с добычей – смерть.
А потом снова побирались, и голодали. На их: «Подайте, Христа ради!» - чаще всего отвечали:«Бог подаст».
Иногда удавалось наняться пасти свиней, или гусей. Но эта удача случалась редко. И неминуемо заканчивалась возвращением матери. Она являлась неожиданно и отыскивала их, где бы они не находились. Найдя, возвращала в пустой дом.
Но сроки ее были не долги. Отгуляв, отшумев с друзьями, она снова исчезала. За ней и они отправлялись из дома. Однажды, вскоре после ее отъезда, ночью они услышали во дворе какие-то звуки. Вроде бы кто-то верхом приехал, конь фыркает. Однако в дверь никто не стучит. Когда рассвело, увидели старого коня. Когда-то он был красавцем, но полуголодная жизнь и частые быстрые скачки лихой наездницы с компанией, быстро измотали его. Видно она пожалела коня, убивать не стала. Отпустила на все четыре стороны. Он вернулся домой в последней надежде на сытую жизнь.
К вечеру конь околел. Ребята отрезали от него куски мяса, варили и ели. Пытались делать лепешки из овсянки, но они почти не склеивались и рассыпались на горячей плите.
Так и мыкали горе, пока не кончилось это проклятое богом детство. Время шло, дети превратились в подростков. Стало легче находить работу. Однако не все и не всегда шло гладко...
4
Нанимая батрака, сибирский хозяин обычно сажал будущего работника за стол. Если, обедая, тот не спешил и разглагольствовал, ему давали отказ. Если ложкой работал молча, жадно и много, его принимали.
Однажды Федор попал в работники к местному силачу. Тот был богат. И до страсти любил борьбу. Он собирал в своем доме молодежь и устраивал состязания. Его сын Василий, по воле отца тоже занимавшийся борьбой, ходил не в лучших.
Для них, сытых и ухоженных, борьба была времяпровождением, праздной забавой. Федор любил наблюдать их игру. По вечерам, когда задание по работе уже было выполнено.
Каждое утро ему давали урок на день. Слушая, он, на каждую предстоящую работу, клал палочку и запоминал что именно нужно сделать. Выполняя задания одно за другим, складывал палочки в карман. Такой способ позволял ни о чем не забыть, рассчитать силы и все успеть. Спал он на сеновале. Почти каждую ночь выли волки. Сон был не крепкий, тревожный, в обнимку со страхом.
Как-то раз Васька пригласил Федора во второй этаж своего большого добротного дома, и предложил побороться с друзьями. Он хотел позабавить их. Но Федор, не знавший техники борьбы, зато обладавший природной ловкостью и незаурядной физической силой, поочередно положил на лопатки всех его гостей, а последним - и его самого. Стали приглашать и впредь.
И вот Васька решил устроить званый вечер, с присутствием девиц и дам. Гвоздем программы должна была стать борьба батрака с сыновьями богачей. Согласия Федора он не спросил. Когда гости собрались, Васька просто спустился со второго этажа и позвал батрака.
Но батрак неожиданно отказался.
Он уставал от дневных работ в поле и по хозяйству. Сон под аккомпанемент волчьего воя почти не давал отдыха. А тут еще эта борьба, ставшая ежевечерней и, по сути, превратившаяся в дополнительную, тяжелую, но неоплачиваемую работу.
Васькина затея провалилась. И Васька этого не простил.
Однажды в июле, в полдень, когда самая жара и работать невозможно, Федор уснул в тени у амбара. Васька нассал ему в рот. Федор, плача от обиды, яростно и долго бил эту благополучную бездарность. А потом сбежал из усадьбы.
Пряча кнут за спиной, силач звал:«Подойди, Федя. Подойди, поговорим». Но Федор, обходя его кругами, твердил одно: «Дайте расчет. Я больше не буду у вас работать. Дайте расчет».
- Федя, за что ты Ваську бил? За что?! Подойди, поговорим.
- Бросьте кнут, тогда подойду.
Хозяин бросил кнут.
- Я за день устаю. А ночью на сеновале спать боюсь – волки воют. Я не буду больше у вас работать.
- За что ты Ваську бил?
- Он бороться меня заставлял. Я их поборол, а он мне в рот нассал, когда я днем спал у амбара.
Богач дрогнул бровями. Заплакал. Потом повел Федора в дом, показал в сенях большой сундук и сказал: «Теперь ты здесь будешь спать. Тут волков бояться не придется. Ложись, отдыхай».
Федор лег. Но страх не проходил. Кто знает что у них на уме. Вдруг ночью убьют.
- Можно я полено принесу, под голову?
- Сходи, принеси.
Вышел во двор. Темно. Кругом тайга. Куда идти на ночь глядя? Волкам на съедение? Постоял еще немного. Взял полено потяжелее, тихонько вернулся и лег. Через приоткрытую дверь в горницу услышал как хозяин распекает сына.
- Я плачу не потому, что ты обидел нашего работника, а потому плачу, что он смог так избить тебя. Я, твой отец, известный борец и силач, а ты, мой сын, такой слабый. Знал бы ты как мне обидно! Этот голодный парнишка так устает за день от работы, чтобы ты сытно ел и мягко спал, а ты его еще бороться заставлял. И так обидел... Где же христианин в тебе? Где твоя совесть? Ты пойди, посмотри как спит этот ребенок, и сравни как живешь ты.
Васька вышел, посмотрел, вернулся и попросил.
- Папа, можно я потник ему дам?
Так Федор стал спать в сенях на сундуке, покрытом войлочным потником. С поленом под головой. Жизнь рабочей скотины. И все же это было почти счастье в сравнении с жизнью в лесной землянке, куда после очередного возвращения увозила их мать. В той самой землянке, где она зарубила своего мужа и их отца.
Кругом тайга, ни души вокруг. И – голод. Вдвоем с Мишкой они собирали ягоды, кислицу, дикий лук, варили крапиву. Хотелось есть. Хотелось хлеба. Пытались печь лепешки из отрубей, но, также как и овсяные, они чуть подсыхали и разваливались...
Теперь он работал у силача, где давали много работы, но зато сытно кормили.
5
А Михаил уже работал на строительстве железной дороги. Той самой - Транссибирской магистрали. Возил в тачках балласт под полотно. Изредка виделись. И каждый раз Михаил говорил:«Потерпи, Федор. Скоро будет революция. И тогда мы станем колотить этих гадов кулаков».
6
Батрачил Федор на чужбине, а в родном селе Трехбратке оставался от отца дом. Со временем, заработав денег, он вернулся домой. Стал пахать и сеять. И батрачить у своей соседки вдовы Колетиной, моей будущей бабки.
Мария Федоровна, сначала Колетина, потом Костяйкина, как уже было сказано, еще в детстве оказалась сначала в Сибири, потом – на Дальнем Востоке. Ее родители всем семейством ходоками на лошадях шли на восток. Осваивать новые земли, искать новое счастье. Единственным впечатлением той поры ее детства было воспоминание о пограничном столбе, где-то на Урале, с надписью:«Прощай Россия. Здравствуй Сибирь».
В Сибири Мария Федоровна потеряла родителей (обстоятельства не известны) и, выдав замуж своих младших сестер Екатерину и Евдокию, вышла замуж сама. За уже упоминавшегося Егора Колетина.
В то время она практически не знала русского языка, и первое время ей приходилось нелегко. Однажды вышла к обеду в новом платье, которое сама сшила. Отец мужа, мать, братья и сестры обратили на это внимание. Они о чем-то переговаривались и улыбались. Такая реакция показалась ей очень обидной. Когда пришел муж, она кое-как со слезами ему об этом рассказала. Он успокоил ее и сказал, что никто над ней не смеялся, а, наоборот, всем очень понравилось ее платье.
Память у Марии Федоровны была отменная. Постепенно она вполне овладела русским языком и говорила без акцента, хотя иногда в ее речи проскакивали мордовские слова, а то и целые выражения.
Отец Марии Федоровны, с ее слов, был очень набожным человеком. И детей своих воспитывал в духе любви к Богу. Церковь посещалась регулярно. Каждый раз по возвращении из нее, Мария Федоровна должна была пересказать по памяти все проповеди и молитвы, которые в этот день услышала. И она вполне с этим справлялась.
7
В 1914 году Егора Колетина, в связи с Германской войной, призвали в действующую армию, и вскоре он погиб. У Марии Федоровны остался от него сын Иван, лет десяти – двенадцати, и годовалая дочь Анна. Екатериной она была беременна. Между Иваном и Анной было еще трое детей, но они по разным причинам не выжили.
Федор Николаевич тоже был призван в армию, но на фронт не попал, а служил в охране железнодорожного моста через Амур, у Хабаровска.(По иронии судьбы много позже, с 1954 года по 1966 год, я с родителями жил у этого моста, в поселке имени Тельмана. Там же закончил одиннадцатилетнюю школу).
По всей видимости, где-то после февраля 1917 года он возвращается в Трехбратку. И примерно в это же время происходит его близкое знакомство с Марией Федоровной. Как говорит моя мать:«Они сошлись». Поначалу дед просто помогал молодой вдове, точнее, батрачил у нее. Затем, понравившись друг другу, они стали жить как муж и жена.
Следует отметить, что его мать, Ефросиния Трофимовна, была против этого брака. Точные мотивы ее возражений не известны. Предположительно – большая разница в возрасте (дед был моложе бабки на десять лет). Но факт достоверен. Возвращаясь из своих «круизов», она неизменно требовала, чтобы сын уходил жить в свой дом. И добивалась этого. Затем собирала все, что получше, а то и все к ряду, и опять исчезала.
В 1918 году у Марии Федоровны и Федора Николаевича родился первенец - Андрей.
С детства помню рассказы матери, удивительные истории о совместной жизни деда и бабки. Ее начало по времени совпало с периодом Гражданской войны на Дальнем Востоке, и потому полно курьезных, необычных, а чаще – подлинно драматических событий.
Иногда, это уже после Отечественной войны, выпив по случаю праздника, или с «устатка», дед с бабкой начинали вспоминать свою молодость. И сразу переходили на упреки.
- Вы были богачи, - говорил дед, - душегубы. Кровь из народа сосали.
- А вы были голодранцы. Бандиты. С наганом по деревне ходили. Вас люди боялись. Что у вас было? Только хромой конь.
А потом они начинали петь. Пели ладно, умело, на два голоса. Особенно любили «Тонкую рябину», «Когда я на почте служил ямщиком», «Скакал казак через долину».
Жить начали хорошо. Советская власть дала землю, мир. Чего не жить? Пахали, сеяли, держали скот. Иван уже был подростком, настоящим помощником. Стали понемногу обзаводиться добром.
Но вот наступил восемнадцатый год. Пришли белые. Коммунисты ушли в тайгу, появились партизанские отряды.
Здесь в рассказах матери снова появляется имя "Михаил". Это брат деда, Михаил Федорович Костяйкин. Он был командиром одного из самых крупных партизанских отрядов, действовавших на территории нынешней Амурской области. Белые искали по деревням и дорогам «красного бандита». Пришли и в Трехбратку.
- Где брат?! – кричал офицер.
- Не знаю.
- Расстрелять!
Его вывели на двор за сарай.
- Стойте! – сказал молодой офицер, младший чином. – Это не тот бандит Михаил Костяйкин, которого мы ищем. Это его брат Федор, крестьянин. Как я могу знать где сейчас мой брат? Мы всюду говорим, что воюем за справедливость. Так почему тогда расстреливаем невиновного?
Если у нас такая справедливость, я становлюсь рядом с ним.
Деда оставили.
Но пришел другой отряд.
- Где твой брат?
- Не знаю.
- Ложись!
- Не лягу.
- Ложись!
Федор молча стоял, окруженный чужими людьми в собственном доме. Офицер выхватил у солдата японский ручной пулемет, вскинул своему противнику на голову и дал очередь в угол. Федор упал, оглушенный.
- Сорок шашек! – скомандовал офицер.
Его били шашками плошмя. Он катался по полу и вскрикивал.
Двадцать минут назад он пахал землю и солнце по-весеннему робко жгло ему спину. Десять минут назад его допрашивали и он был здоров и силен, как, пожалуй, никто из присутствовавших.
Теперь жизнь в нем едва теплилась. А спина превратилась в кровавое месиво, с клочками кожи и тряпья от рубахи. Ему было двадцать четыре года.
8
Мария Федоровна выхаживала мужа несколько месяцев.
Примочки мочей – единственное лекарство, которое было ей доступно. Снова приходили и уходили белые. Она прятала его в крохотном шалаше, который заваливала ... навозом. Сено протыкали штыками, или сжигали. Подполья, чердаки, дом и все хозяйственные службы только что не выворачивали наизнанку. И только навозная куча не привлекала их внимания.
Едва встав на ноги, Федор ушел в лес, к партизанам. Ушел к брату Михаилу.
Теперь настала очередь Марии Федоровны. Ее пытали. Вопрос всегда был один:«Где твой муж?» Ответ был тоже один:«Не знаю. Бросил».
К тому времени на Дальнем Востоке появились японцы.
- Руки верьх! – крикнул маленький японец и ткнул ее штыком в спину. На одной руке - полуторогодовалый Андрей, на другой – шестимесячная Соня. Она шагнула вперед. Японец догнал ее.
- Руки верьх! – и опять ткнул штыком. Она подняла руки – дети упали к ногам.
В этот момент, набрав большую охапку дров, Ефросиния Трофимовна вбежала в сени, забралась по лестнице под самый потолок и, что есть силы, бросила охапку на деревянный пол. Раздался страшный грохот. Японцы бросились врассыпную. Звук был очень похож на взрыв гранаты, или снаряда.
И тут действительно захлопали выстрелы. В деревню входили красные.
С началом военных действий на Дальнем Востоке Ефросиния Трофимовна присмирела и стала жить с сыном и невесткой. Это и понятно, людей такого сорта, как она, легко могли пристрелить как белые, так и красные. Лучше было переждать, и она это быстро поняла.
Японцы зверствовали еще больше, чем белые. Но их угнетали русские морозы. Придя в село, они бросались к стогам сена, поджигали и грелись. Часто это занятие становилось последним удовольствием в их жизни. Начиненные снарядами, стога огненным столбом взмывали к небу, уничтожая десятки незваных гостей. Такие «подарки» были делом рук отряда Михаила. Беднота гордилась им и берегла. Японцы боялись и выслеживали, как дикого зверя.
Михаил погиб в 1921 году, за год до окончания Гражданской войны на Дальнем Востоке. Его предала родная тетка. После тяжелых боев отряд, наконец, получил возможность сделать передышку. Михаил ночью пришел в Трехбратку. Тетка истопила баню, он помылся, поужинал и лег спать на сеновале.
И ... проспал рассвет. От сильной усталости проспал.
К утру в село вошли белые. Тетка молчала. Есаул пробил ей голову прикладом. Она махнула рукой в сторону сеновала. Человек семь бросились в том направлении. Он услышал. Успел пробежать полпути до глухого забора, за которым тайга.
Разрывная японская пуля вошла в тело между лопаток. И разорвала грудь, обрызгав землю его кровью на десяток шагов впереди. Великан, на спор отрывавший горбом от земли лошадь, он уже мертвый добежал до забора и упал грудью на его острые затесы.
Благодарные потомки много лет спустя переименовали Трехбратку в Новомихайловку.
А тогда белые стояли в селе три дня. Пьянствовали, отмечая удачу. Хоронить тело не разрешали. Ночью Мария Федоровна, подстрекаемая Ефросинией Трофимовной, и вместе с ней, тайком через силу, сняли тело с забора и похоронили в яме, наспех вырытой здесь же в огороде.
9
Вскоре и Федор прощался с жизнью, стоя на краю могилы, вырытой вместе с товарищами.
Он очнулся ночью от жуткого холода и боли. То ли лень было колчаковцам закапывать могилу на холодном ветру, то ли спешили, но так или иначе это обстоятельство спасло Федору жизнь. Он долго раздвигал окоченевшие трупы и, наконец, вылез на край неглубокой ямы. К утру добрался до своего отряда.
И прошел с ним до последних Волочаевских боев.
10
Ефросиния Трофимовна, с окончанием Гражданской войны, попыталась вернуться к своей прежней жизни. Но не тут то было. Советская власть установила границы Советской России и бдительно их охраняла, опасаясь новой интервенции. Ее несколько раз задерживали и возвращали в Трехбратку. Наконец, она пробилась к большому начальнику и сказала:«Дай мне пропасть (она имела в виду пропуск) в Китай ходить».
- А у тебя мандат есть?
- А что… и это идет в дело?
Начальник покраснел и ответил.
- Иди вон с Бузунды (гора в окрестности) прыгни вниз , вот и будет тебе пропасть. Благодари судьбу, что сыновья твои такие герои, а то бы давно расстреляли тебя как деклассированный элемент. Но учти, если еще раз попадешься, так и будет.
Больше Ефросиния Трофимовна по белу свету не гуляла.
11
После окончания Гражданской войны Федор вернулся в Трехбратку. Первое время он был вооружен, носил в кармане наган. Однажды идет по улице, вдруг замечает – какая-то женщина бежит впереди него и все оглядывается, все оглядывается. Присмотрелся – родная тетка. Та, что выдала колчаковцам Михаила. В кармане наган, и рука в кармане. Да что поправишь еще одной смертью? Вынул руку из кармана и дальше пошел, не глядя вперед.
После Гражданской войны зажили неплохо. Федор был еще молод и крепок, труд любил и работать умел. Скоро их хозяйство пошло в гору. Постепенно приобрели и лошадей, и коров, и всякую мелкую живность - свиней, овец, домашнюю птицу.
Но тут пришла коллективизация. А сначала – кампания по раскулачиванию. Лодыри и пьяницы как до революции бездельничали, так и при советской власти ничего не делали. Но теперь они были - «трудовые массы», и решали судьбы государства. Когда встал вопрос: кого раскулачивать? – назван был Федор Костяйкин.
Бывший батрак, никогда никого не эксплуатировавший, исключительно собственным трудом наживший достаток, единственный из села, воевавший в партизанах от начала Гражданской войны и до победы этих самых «трудовых масс», неоднократно раненый и едва не погибший, был назначен кулаком.
И раскулачен.
Такова была советская, то бишь, фарисейская власть.
Дед иногда вспоминал, как по окончании последних, Волочаевских, боев их привезли в Хабаровск, и на вокзальной площади перед ними выступил М.И.Калинин. Партизаны спросили его:«Ну, и кем же мы теперь будем?» Он ответил:«А кем были, теми и будете. Рабочими и крестьянами. Только трудиться будете свободно, и никто вас больше не будет обижать».
12
Дед бросил крестьянский труд.
Какое-то время, перебравшись с семьей в чужие места, кажется, в Сучан, работал на шахте. Не заладилось. Да так, что пришлось буквально бежать, побросав все пожитки. В конце-концов они оказались в нанайском поселке на озере Болонь. Это примерно в ста километрах от нынешнего Комсомольска-на-Амуре. Поселок тоже называется Болонь. Там выросла моя мать и ее старший брат-погодок Николай. Войну пережили в этом поселке. Дед работал засольным мастером на рыбзаводе.
Тетка Екатерина, дочь Марии Федоровны от первого брака, работала на этом же заводе в разделочном цехе. И воровала рыбу. Время было голодное, страшное. Осенью, когда шла на нерест кета, тетка Екатерина (в семье – Катька) прятала кетину, укладывая ее поперек живота, прямо на голое тело, и выносила с территории завода. Дед сильно ругал ее, так как за воровство давали большие тюремные сроки. Однако рыбу ел, за что, в свою очередь, его упрекала тетка Екатерина. Так или иначе, она сильно выручала семью. А может быть и спасала.
После войны семья перебралась на другую сторону озера, на железнодорожную станцию. Станция тоже называется Болонь. Там и до настоящего времени живут многие мои родственники. Как по материнской, так и по отцовской линии.
- присутствую и на стихи.ру