ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.
18. ТЯЖКОЕ ОБВИНЕНИЯ
В полдень в село влетело две тройки. В первом тарантасе сидел сам становой, в летнем кремовом френче и легких парусиновых ботинках, на крутых плечах топорщились жесткие серебристые погоны. Наклонившись немного вперед, он опирался на эфес сабли, поставив ее между сухих длинных ног. Рядом с ним — молодой следователь, с усиками, круглолицый, румянощекий, весело поглядывавший по сторонам. Во втором тарантасе ехали представитель церковной власти, маленький седой попик в черной шелковой камилавке и с ним волостной старшина, с грубым мужицким лицом, бородатый, в просторном чепане. Их сопровождали два верховых урядника. Кони под ними жирные, с лоснящейся шерстью, гривы пышные, хвосты коротко подрезанные. Урядники в белых кителях, фуражках с кокардами, при саблях, с нагайками.
Приезжих встретили старосты, писарь, отец Григорий. Прибежал от жигулевки сотский.
На съезжей, при закрытых дверях, пристав посовещался с попами, следователем, старостами и старшиной, и вскоре сотский с двумя понятыми (десятскими) и урядником направился по улице в ту сторону, где жил Меркул. При обыске у матроса нашли связку заржавленных ключей. В ней не оказалось таких ключей, которые бы подходили к церковному замку. Но, несмотря на это, Меркула арестовали, привели на съезжую.
Арестовали и его подручного — Шубина Гавриила. Второго подручного, Митрия Кузнецова, не оказалось дома. Мать оказала, что еще два дня назад он уехал в соседнее село: знакомый мужик попросил его покрасить крышу. При обыске у них ничего не обнаружили. Народ толпой ходил за урядником и сотским, которые производили обыск и арест.
Тем временем приехавшее начальство выясняло, какое имущество похищено. Отец Григорий принес инвентарную книгу. По ней ничего нельзя было понять: цифры несколько раз исправлялись, некоторые страницы были облиты воском. Пришлось вызывать дьякона и псаломщика. Путем опроса их и священника удалось установить, что было. Составили ведомость на недостающие предметы и вещи. Оказалось, что не было двух риз с икон, самых дорогих, трех риз священнослужителей, всех крестов (в том числе и одного позолоченного), серебряной дарохранительницы, копьеца, звездниц, бархатных и шелковых хоругвей. И похищена была касса, хранившаяся в шкатулке.
Молодой следователь вынул карманные часы с цепочкой, посмотрел на стрелки и сказал:
— Господа, я в это время обедаю. У меня строго по режиму. Но сегодня, видно, обеда у нас не предвидится, поскольку мы...
— Почему не предвидится? — перебил отец Григорий. — Пожалуйста, господа, ко мне.
— А почему именно к вам, а не ко мне? — спросил церковный староста.
— Потому, любезный Федор Иваныч, что у меня водочка есть, а у вас она не всегда имеется.
Все засмеялись.
— Вы ошиблись на сей раз, достопочтенный отец Григорий. И у меня водочка есть. Да к ней закуска — лини в сметане.
Приезжие оживленно заговорили. Но пристав предложил сперва составить протокол, потом уже обедать.
Протокол писал сельский писарь под диктовку следователя. Пристав ходил по алтарю, брякая о пол ножнами сабли, изредка вставлял одно-другое слово. Покручивал кончики сивых усов.
Все пошли обедать к попу. Он обещал угостить рыбой и холодным, с погреба, яблочным квасом.
...Уйма народу собралась провожать арестованных. Мужики, бабы, девки, ребятишки толпились вокруг подвод, стоявших у съезжей избы. Всем хотелось посмотреть на несчастных односельчан, может быть, последний раз.
Привели арестованных. Народ еще плотней сгрудился у телег. Пешие урядники не могли ничего сделать с напиравшей толпой, сели на коней и начали размахивать нагайками, только тогда навели порядок.
Меркул стоял у телеги, сняв свою бескозырку и поблескивая открытым загорелым лбом. Он только посмеивался: был уверен, что тут вышло недоразумение. Его оправдают, если не в волости, то в уезде обязательно. Успокаивал родных:
— Полно! Завтра же вернусь домой!
Церковный сторож Дутиков стоял с побледневшим лицом. Жена упала ему на грудь и навзрыд плакала, она оставалась с кучей маленьких детей. У Митрича покраснели веки и часто моргали глаза. Гавриил Шубин деловито разговаривал с женой и матерью и делал им наказы по хозяйству, как будто он отлучался на несколько дней.
Васька старался держаться ближе к матери и, посматривая на ее заплаканные глаза, тоже ронял слезы и хныкал.
— Час от часу не легче, — говорила Авдотья Андреевна. — Сколь раз я баяла ему: «Меркул, не берись за эту работу. Золотить кресты не твое дело. Это занятие тихому да кроткому человеку. Бессловесному. В бога верующему. А ты ведь басурман. Чуть что не так — сразу матерком. Всех святых соберешь». Вот бог и наказал его.
Иван Семенович в тот день проспал до вечера. Когда проснулся, потянулся к бутылке опохмеляться. Снова песни запел. Ему сказали, что шурина забрали. Он не поверил.
— Церковь обокрали.
— Ну и шут с ней, — отвечал он. — У нас ничего не украли? Ну и хорошо! Лишь бы у нас все было в целости и сохранности. На остальное — наплевать!
На третий день, протрезвившись и узнав все подробности ареста шурина, Иван Семенович заложил в полуфурку пару лошадей и мыкнулся к становому выручать родственника: они были немного знакомы. Однажды осенью пристав проезжал селом и остановился посмотреть ярмарку. По улице, прямо на него, шел коренастый рыжебородый мужик, без шапки, раздетый, и волочил за собой новую борчатку, брошенную на землю вверх шерстью. Мужик слегка покачивался, пел песни. Становой спросил его, зачем он портит шубу, она ведь деньги стоит. Тогда мужик начал плясать на шубе. Становой велел отнять у него шубу, а старосте приказал посадить Ивана Семеновича на двое суток в жигулевку.
Вспомнив про этот случай, они посмеялись. Длительные переговоры с приставом ничего не дали. Начальник стана сказал, что он ничем помочь не может. А Ивану Семеновичу посоветовал не вмешиваться в это дело, если он не хочет сидеть на скамье подсудимых вместе с шурином.
Иван Семенович вернулся домой пьяным. После этого еще несколько дней пил и кричал:
— Нет на свете правды! Ах, какого мужика сгубили! За что? Ни за понюшку табаку. У-уу, сволочи!
И он кому-то грозил кулачищем, похожим на кувалду. Тогда впервые он смахнул со стола черного таракана, шустро бегавшего на привязи. Таракан упал на спину, подрыгал ногами и поводил усиками, перевернулся и, почувствовав полную свободу, опрометью бросился к темному месту. Иван Семенович притопнул его ногой.
— Вот так и с нами жизнь расправляется. Захотел свободы!
Так как кража была на сумму более трехсот рублей, то по законам того времени дело должен был разбирать окружной суд. Из волости арестованных перевели в городскую тюрьму. Следствие грозило затянуться. Прямых улик против обвиняемых не было. Говорили, что Дутикову дадут больше всех. Он виноват во всем. Человек десять односельчан, вызванных в качестве свидетелей, ничего не могли толкового показать. Они повторяли то, что было всем известно. Настоящий же виновник кражи — Митрий Кузнецов — вскоре после предварительного следствия был выпущен на волю и остался в городе, жил у какой-то дальней родни и, не имея постоянного заработка, занялся перепродажей вещей на толкучке. Это он подделал ключи, сняв с них слепок. А церковь приезжали грабить его компаньоны. Уже перед самым судом Митрий Кузнецов был арестован: засыпался на какой-то мелкой краже. По булаевскому делу его привлекали как свидетеля. Когда сам судья, гремя связкой ключей, найденных при обыске у Меркула, спросил: «Свидетель, вы, случаем, не видели в этой связке ключей, похожих на церковные?», Митрий Кузнецов, боясь быть разоблаченным, ответил:
— Видел.
— А когда?
— Перед тем, как случиться краже. Я приходил к Меркулу Андреичу и видел эту связку в его мастерской, на стене. И в ней были такие ключи.
— Ложь! — крикнул Меркул.
Но свидетельские показания были записаны и сразу повернули дело не в пользу Меркула. А тут еще Березовских допросили. Они рассказали, как Меркул хотел перестрелять их из револьвера.
— Что же вы врете,— сказал матрос. — Вы хотели убить безвинного человека, я отбивал его и выстрелил вверх.
Но правды было трудно добиться.
Осужденных отправили в Сибирь на разные сроки. Митрия Кузнецова оправдали.
На этапе Митрич умер. Никогда он не думал, что где-то в далеком краю похоронят его кости.
Авдотья Андреевна, ездившая на суд вместе с Варлаамом, Анной и Варварой, рассказывала:
— Когда все кончилось, их вывели из помещения, Меркулушка был белый как полотно. Ни кровинки в лице. В тюрьме-то солнышка не бывает. И вон он, за год-то, побелел. Бороду отрастил. Черная, густая. До суда он все думал — оправдают его. А тут, как зачитали бумагу, — Сибирь. Ну, все! Он ищет глазами нас. Мы к нему бросились со всех ног. А стражники не подпускают. Меркулушка сдернул свою бескозырку. И этак жалобно смотрит на нас. Смотрит, значится, и баит: «Милая моя сестрица, вот как перед богом клянусь — ни в чем я не виноват. Ни капельки нет моей вины. Чиста душа, как росинка. Страдать приходится ни за что». А у самого слезы по щекам. Мы тоже ревем...
Она рассказывала, наклонив голову, часто моргала глазами.
— Потом как упадет на колени и давай целовать землю. Прощайте, баит, мои родные, прощай и ты, землица! Больше по тебе не ходить моим резвым ноженькам!
...Мать не раз повторяла свой рассказ. Ваське было больно слушать его, и он незаметно уходил.
В одно из ближайших воскресений после отправки арестованных отец Григорий, при большом стечении верующих, произнес проповедь:
— Сей раз хочу напомнить вам осьмую заповедь закона божия. Как она гласит? — «Не укради!» А что мы видим? Совсем недавно наш божий храм ограбили. И не басурмане, не иноверцы какие-нибудь, а наши прихожане. Вы знаете, о ком речь идет. Они посягнули на божье добро! На церковь! Какой великий грех? Я слов не нахожу, чтобы выразить свое возмущение! Пусть они не ждут милости от бога!
Проповедник передохнул и, спохватившись, что говорит слишком озлобленно, добавил уже тише и мягче:
— В святом писании сказано: ежели правое око твое соблазняет тебя — вырви его и брось. И ежели правая рука соблазняет тебя — отсеки и брось. Сторонитесь людей с завидущими глазами и загребущими руками аки огня и смрада! Помните: все плохое-суть заразительно! Пагубно! Воздерживайтесь от вина, сквернословия, блуда. И паче всего — богохульства! Не желайте ближнему своему зла. Не отступайте от заповедей, завещанных нам богом. Аминь!
Старик Вовк, смертельно боявшийся пожаров и краж со взломами, после обедни, когда уже выходили из церкви, подошел к отцу Григорию, горячо поблагодарил его за хорошую проповедь и пригласил обедать, что с ним редко бывало. Священник, любивший вкусно поесть и выпить, не отказался, зная, что у хозяина всегда водились вкусные наливки, а невестки богато накрывали стол, особенно когда приглашались духовные лица.
*****
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/12/835