Михалыч поставил пакет на стол.
Осторожно выставил: бутылку пива, упаковку «Сельдь под луком в масле», «городскую». Из нагрудного кармана достал сверток, который он сегодня нашел на месте разрушенного дома. Потом осторожно – очки.
Он владел редкой, можно сказать – тайной, профессией.
Официально у неё даже не было названия. Михалыча звали – «Эксперт». Такое имя его не устраивало, но это было лучше, чем – «Утилизатор», – как его называли «за глаза».
За эти годы он несколько раз брался придумать ей название, но так и не смог найти что-то «всеобъемлющее и всеохватывающее».
Себя «про себя» он называл – "Спасатель".
...Освоил он её случайно. Можно сказать, – «закономерно–случайно». Потом он освоил компьютер, потом заменил свой «Москвич» на «Ауди». Потом…
Много, что было потом.
…В тот год он, давно уже «безработный без пенсии», «мудрил» над камином у одного заказчика.
Сложность была в том, что дом был уже построен и отделан, а хозяину вдруг «загорелось» – камин на первом этаже в гостиной.
Два дня обследования дома привели к тому, что вопрос Михалыча – «А домик-то с рук брали?!» привел Хозяина в замешательство.
– С чего ты взял? – Хозяин не скрывал своего удивления.
– Вот планчик дома, а вот рулетка, может показать «кой–чаго»?
Михалыч удивился тому – как изменился "в лице" Хозяин.
– Покажи! – Хозяина окутала тревога. И это было видно.
– Вон от того места меряй и запоминай! – Михалыч пошел к противоположной стене, где планировался камин. – Запомнил? А теперь от сих до сих! Запомнил? – Михалыч перешел в другой конец зала.
– Сложи и пошли сюда! Меряй! – Михалыч потащил за собой, как на веревочке, хозяина в сторону кухни. – Где девяносто сантиметров? – Михалыч с удовлетворением смотрел на ничего не понимающего хозяина.
– А, ну ещё раз! – Хозяин потащил Михалыча в зал.
– Не стоит! Я уже тут находился! – Михалыч сел в кресло.
– И где девяносто сантиметров? – Хозяин сел радом.
– Под кухню уходят! – Михалыч выдержал паузу прежде чем «огорошить» Хозяина.
– А… А откуда приходят? – Хозяин тоже выдержал паузу.
– Из спальни в кабинет, потом сюда, под кухню, а куда дальше – не знаю!
Хозяин долго сидел, курил, о чем-то думал.
...– Ты вот что, Михалыч… Ты мне ничего не говорил, но я всё слышал.
Дома скажешь, что уезжаешь на неделю в командировку.
Завтра ко мне – сюда в шестнадцать ноль–ноль.
Телефон «забудь» дома на столе, чтоб твои видели. Завтра позвонишь – «покаешься». Сегодня свободен. Иди, будешь идти, – думай. Крепко думай! Не сможешь завтра придти или заболеешь, я к тебе «врачей» пришлю!
Так что лучше не хворай! И думай, Михалыч! Ой, думай! – Хозяин встал, давая понять, что разговор окончен.
…Вот этот Хозяин однажды и предложил ему «съездить и посмотреть на дом, который ломать будут».
– Ты посмотри, может, что там пригодится мне на дом, а то после бульдозеров… уже ничего не пригодится, – напутствовал тогда он Михалыча.
...Тот первый дом был старый кирпичный с деревянным верхом.
Подвал «врос» уже настолько, что окна были ниже тротуара.
Долго он бродил по пустому дому тогда.
Грусть. Такая одолела грусть его! Так было почему-то себя жалко! Так было жалко всех людей на Земле. Казалось к вечеру, что обидел всё живое на Земле.
Всех, кто ходит, ползает, плавает и летает.
Когда приехал Хозяин, Михалыч сидел в комнате второго этажа, пил пиво и смотрел в окно.
– Есть что–нибудь? – Хозяин покосился на пиво.
– Есть! А почитай всё «есть», что есть!
– Что всё?
– А, – всё! Хоть бери весь дом забирай и продавай!
– Кому продавай? Здесь дорога будет объездная! Кто купит? – Хозяин заглянул под стол.
– Кто знает, – тот купит!
Стены – дуб! Снаружи обшит, а дуб.
Ему годков двести будет. А здесь его в двух этажах – кубов сорок–пятьдесят. Балки «сорок на сорок» – дуб. Их ещё кубов десять–двадцать.
Решетки по первому этажу – черкани краску, кованые, цементированные и воронёны, – ручная работа. А сталь! Где ты такую сталь найдёшь? Где сталь из самородного железа сейчас найдешь?
А лепнина?
...А плахи на полу? А кирпич? Где ты сейчас кирпич, обожженный на берёзовых углях найдёшь? Где? А фосонистость? Тут тебе и «трехчетвертной», и «полушка», и «четверик», и «угловой», и «фасочный», и «клиновой», и «замковый», и «арочный», и «подовый», и «ромбик»…
...А–а–а, – только хрен тупить – вам рассказывать!
...Инструменту, конечно, пожгёшь, но… Чтоб такое сегодня сделать!..
Нету сегодня ни людей, ни желаний, ни денег таких, чтоб сделать.
...А шпингалеты – бронза! А шурупы – латунь! Самоделашные шурупы-то! Иди сюда! – Михалыч подвёл Хозяина к лестнице.
– Вот я здесь поцарапал. Что видишь? – он ткнул пальцем в место под балясиной.
– Вроде как белка. Или зверёк какой! – Хозяин распрямился.
– Зверёк! Белка! Соболь это!
А значит лестница с Демидовского завода. И лет ей – почти триста! И тот, кто этот дом строил, уже тогда знал ей цену, иначе бы нахрена в деревянном доме он «ковку» ставил?
Он ещё тогда «пальцы веером» гнул, когда её гостям показывал. Она уже и в то время стоила денег немереных.
Видишь куда лестница-то? В детскую. В спальню. «Красиво» хотел. Душа пела. Хотел и делал.
– А что нам-то делать теперь? – Хозяин сел рядом с Михалычем.
– Что?! Ломать! Всё ломать! Потом бульдозерами, чтоб ни себе – ни людям, потом гравий сверху и под асфальт. Под асфальт до следующих поколений! Может те умнее сегодняшних будут! Вся надежда на них!
– Ладно! Ты откуда-то всё это знаешь?
– От верблюда! ...От отца да от деда! Да от их друзей! – насупился Михалыч.
– Ты это… Ты мне всё, что сказал напиши! Ладно?
– Нашел «писателя по штукатурке»!
– По какой?
– О, Господи! …По сырой! Одни фрески в церквях по ней писали. Другие в тюряге – как людям летать научиться, про то что бога нет, сами во сне летали!
– Понял! Понял!.. Я тебе девочку завтра пришлю с фотоаппаратом, ей и расскажешь. Она всё запишет, сфотографирует.
– Ага! Сфотографирует! И первые обои, что в углу, «зафотографирует»?!
Их сначала снять аккуратно надо! Слой за слоем отмочить! В темноте и водичкой тепленькой.
А если окажется – «сделано во Франции»?! А на это похоже! Надо ещё искать где шкаф стоял. За ним они цвет сохранили. Тогда на фабрику в Париж лететь надо! За этот образец… А если крок окажется по размеру? ...Какие вы!..
Ты лучше охрану поставь! А то не будет у тебя здесь ничего за два дня.
Ты думаешь, только у меня батя с дедом были?
Завтра эта лестница будет стоять на «шести сотках» у кого–нибудь и все ваши юристы не докажут, что она не стояла там. Все соседи подтвердят, что «сколько себя помнят, – столько и эту лестницу».
– Понял! – Хозяин схватился за телефон, – А крок! Это во Францию, что такое?.
– Поздно тебе уже слушать про то, что такое «крок».
Да, подожди!.. Тут ещё фундамент смотреть надо!
– А чё там?
– Если гранит – куда ни шло! А если яшма?!
– Кто?
– «Яшма» – говорю! Могли фундамент из яшмы сложить. В то время – запросто! Яшма – второй после алмаза по твердости будет! Стекло режет!
– После алмаза?.. И куда её!
– Господи! Где вы все только родились и жили?!
– Ты это... Ты про яшму – тоже девчонке расскажи. И посиди здесь. Поздно уже. Но ты милиции дождись. Я пришлю. Приедет, – пост ей сдашь.
– Тогда ты сначала здесь посиди, а я за пивом схожу, – Михалыч стал спускаться по лестнице.
– Посижу! Посижу!
…Михалыч смотрел на стол, на свёрток, вспоминая своё «крещение».
Сколько этих домов было! По всей стране! Сколько наломали «Хозяева»?!
«Не будь меня – был бы другой!» – успокаивал он себя.
С другой стороны, за эти годы он только один раз встретил «коллегу». Был он случай в Москве!
…«Коллега» тогда подошел, сел, молча, достал пачку «Беломора», щелкнул по дну, протянул.
– «Беломор» ещё выпускают? – усомнился тогда Михалыч.
– Не для нас! Он идёт по другому назначению! – «коллега» вытащил папиросу и прикурил от спичек.
– И нас... – по другому назначению! – Михалыч облокотился на колени, глядя на кучку стоящих у машин людей.
– Так что-то людям достанется! – «коллега» посмотрел туда же.
– Вот и я себя так уговариваю! – Михалыч потянулся к пачке.
– Батя у меня «ярославский» предпочитал. А потом стал «урицкого» курить! – Михалыч взял папиросу.
– Дым есть, а «Беломора» нет! – «коллега» затушил окурок о каблук. – Во сколько оценили? Он посмотрел на дом.
– Я не оцениваю. У меня девчонка есть! Она считает! – Михалыч посмотрел на Ирку, которую когда-то прислал Хозяин.
– А я сам! В семь–восемь! – коллега достал вторую папиросу.
– Больше! Там медь в кладке.
– Видел! Учел! – «коллега» докуривал уже и эту папиросу.
– Урал. Кувандык. Чистая! Учёл? – Михалыч повернулся к коллеге.
– Кто сказал? – он повернулся к Михалычу.
– Ирка сказала! Мы ещё позавчера отправили на анализ, – Михалыч посмотрел на Ирку стоящую между машинами и ими.
– Думаешь следы «голубой крови»? – «коллега» даже не повернулся.
– А что тут думать? Химически чистая медь и в то время – дифицит! А кто дом закладывал? Жить-то надо им! А жить-то хочется!
– Кому–нибудь говорил?
– А кому? Нет никого, кому сказать?!
– А по весу мало! Им вес нужен. Что изменит?! – «коллега» достал третью папиросу.
– На! – Михалыч протянул папиросу, что держал в руках. – Мало! А что сейчас что-то изменит? – он передумал и закурил «Беломор», вспомнив батю.
– Пойду я! Тут на пачке мой номер телефона! – «коллега» встал и протянул пачку.
– Четырнадцать! Или ещё что есть? – Михалыч встал, улыбнулся, вспомнив загадку из детства.
– Четырнадцать! Мы уже можем в КВН играть! – улыбнулся «коллега».
– Теперь в КВН не игрют – в КВНе работают! – улыбнулся Михалыч.
– Эт–т–т–т точно! – «коллега» бросил взгляд на пачку и пошел к машинам.
…Михалыч придвинул свёрток к себе.
«Московский телеграф»! На глаза попалось –
«О полиции»
Мы все надеждой занеслись –
Вот–вот пойдут у нас реформы.
И что же? Только дождались –
Городовые новой формы!
Д.Д. Минаев
Он перевернул газету – «Август 1881г.»
« …раскол «Земли и Воли» на «Народную Волю» без Земли…» – выхватил взгляд.– « Ещё накануне нового года 1881 г. Лорис–Меликов представил на утверждение Александра II проект коренной реформы pyccкого государственного устройства, в основу которого…»
Отложил газету и взял скрученные «в трубку» листки.
Листки были вырваны из какой-то тетради. Их было немного. Желтовато–голубые плотные, они были исписаны черными чернилами ровными рядами букв.
Новые абзацы начинались с еле различимым увеличением интервала и с «красной строки» далеко отстоявшей от левого края страница.
Страницы начинались со слов –
«…он мне ответил, «что мои исследования траектории движения Луны не могут быть объяснены кроме как наличием чужой воли или желания неизвестного мне разума или безумия.
Я уверен, что данный процесс не является Божественным проявлением, ибо противоречит идее Божественного построения мира, но признать данное явление Диавольским мне не позволяет моя Вера.
Однако, если Диавол и смотрит неустанно на нас Луной, то Господь – Солнце смотрит на него, охраняя нас. И если, по моим расчётам Луна полая внутри, то Земля наша – Матушка несет в чреве своем зарождение нового и опасного для нас». На что я ему ответил, что «не след судить о Воле Господа Нашего, ибо его помыслы недоступны нам – Земным.
А он мне в мартовском письме заметил, что «Что за воля, коль людишкам смерть грядёт!» Опечален я таким видением мира брата своего. Однако Воля Господня и в этом явственна мне!»
Михалыч отложил листки. Открыл пиво, «сельдь», разломил «городскую».
Он ещё раз посмотрел газету – «1881год».
«Странно и нехорошо!» – подумал он.
Взял, перевернул несколько листков.
«…очевидно, что надо отличать народ от населения.
Население – есть совокупность живых людей, а народ – это совокупность людей, имеющих не только традиции, но и память о деяниях своего народа, своих предков. А поскольку «память» – то, что дается не по ублажению и учебе, а по рождению, то дана она в нутро человека, поскольку явления сие были до его – грешного.
А является она и в перегудах сопелки на дневном базаре, и в наличниках домовых, и в говоре ямщика, давая ему не забыть, что он часть народная.
А поскольку народ и земля неразрывны, то и он – часть земная. А может и где-то суть её, а может и боль её.»
Михалыч отложил листки.
– Про наличники, пожалуй, он прав. Есть что-то в них не от мира сего! – он встал и прошелся по кухни. – По Нему получается, что одним даётся память о земле своей, а другим нет!
Одни, значит, свободны, но, как к земле прикованы, а другие без памяти и болячек «где притулился – там и дом!» – Михалыч отхлебнул пива и начал читать дальше.
«…вот это и не даст возможности благолепия. Ибо – «а что будет смерд делать на земле?»
Если можно ничего не делать – то он и не будет! Что есть – отказаться от «крови Земли»? Это есть отказаться от зависимости от неё.
А свободу выдержит ли раб? Нет! Свобода пагубна для раба! Ибо «если чадо не знает, с какой целью проснулось, то не дано ему и проснуться будет!»
Конечно, не есть и спать рождён человек! А есть дано, чтоб было с чем сравнивать низость свою. Есть и пить – только Бога гневить! А он малый и серый забыл об этом. И пастыри не напоминают об этом, меняя кресты серебряные на золотые.
В смуте и сумлении я! А, ну, и в правду настанет время, как по земле будет ходить человек не работающий, не болеющий за день завтрашний?
Что же делать будут Братья его! Неужель будут поставлять корм и одежду ему, как лошади «на выездку» сегодня поставляют хомут с серебром, абы показать, что любим мы его Грешного – раба нашего!
Ибо он показывает верховодство своё над низостью павших? Или им не уготована участь быть избранными, не познать своё соучастие с народом?
Не получил я ответа на сие. А жаль!
Не дано Людям познать других, – а придётся среди себя жить!
Согласен с Другом моим, что не помазанник он Божий! Так ведь так и до смещения Христа дойти можно! Где и что начинается? Где и что кончается?
В непонятливости я – как можно звать к тому, чего показать не можешь?!..
От Диавола всё это! Все разговоры – от Диавола! Только дела наши от Господа нашего!
«За день поклонов земле – сто дней радости!» Что же это-то так! По–некрасовски – так мужик тогда в радости должен купаться? А может и купается? Может нам не ведома эта радость? Может мы радость балыком осетринным мереям, а он чем-то другим, – что нам не ведомо?»
…Михалыч встал и подошел к окну.
– Сволочи! – сказал он неизвестно кому. Сел и опять взял бумаги.
«…очевидна ведь простая вещь промысла Божьего – нет никого рядом кроме человека, что рядом.
...А говорил я ему, что звезды – это хорошо тогда, когда на земле порядок.
Ах ты, Колюшка– свет Иванович, вот полгода как нет тебя! Звезды! «Звезды! Судьба!» – сказал бы отец мой – Михаил Андреевич!
Ты же сам говорил, что «не долететь нам не в куда» и сам говорил – «А лететь надо!»
Ах, ты, Колюшка! А на Земле не лучше без тебя стало!»
– Кибальчич! – Михалыч отложил записи и подошел к окну. Постоял, пошел в комнату включил компьютер. – Что изменилось?
Если раньше буковки выписывали, и время было подумать, «пока макаешь в чернильницу», то теперь пиши «что хочу», как хочу! А пишут то же! Время жгут!
Михалыч выключил компьютер.
«…Придется воителям мира людей держать народишко в страхе и повиновении его до тех пор, пока они не поймут, что – «для чего они». И будет сила уходить в войну и в блуд, и в грех, ибо её девать больше некуда! Настанет время, что и жизнь не «в любовь».
Всё будет, а не будет ничего. Живые, а жизни нет!»
Михалыч пошел и достал из стола пачку «Беломора».
Достал из пачки папиросу закурил, посмотрел на неё и набрал номер, что был на торце где сверху «Минздрав…».
– Коллега! Ты можешь сказать где ты? Это Михалыч!
– Узнал! Я под Псковом!
– Заезжай, помолчать надо!
– Давай адрес – буду!
Михалыч продиктовал.
– Не раньше утра! До утра не передумаешь? – в трубке раздался смех.
– А до утра и не передумать! Смотри! Я не прошу, – я предлагаю!
– Понятно! Телефон далеко не убирай!
… Михалыч посмотрел на листки. Встал, оделся и пошел на улицу. На улице было, «как вчера».
Он не спеша дошел до магазина. Не спеша вернулся, поставил пакеты на стол и стал перекладывать содержимое в холодильник.
«Мясо замариную к завтра!» – он отложил кусок вырезки.
Сел опять за стол. Взял листки. Капелька крови от мяса попала на них и висела маленькой красненькой «звездочкой». Михалыч щелкнул по ней. На бумаге, как от кометы, остался след.
Он вытер его тыльной стороной ладони.
«…и будет все, чтоб жить! И будут все дороги открыты! Только не будет того, кто по ним пойдёт, только не будет тех, кого и куда они звать будут, в ком сердце стучит!»
Михалыч осторожно положил листки на полку, на которой стояли перец, соль, какая-то зелень, какие-то другие приправы, закурил, подошел к окну.
Во дворе никого не было. Только машины стояли, плотно прижавшись друг к другу, ожидая своих хозяев.