Нона.
Как и водится, начало карьерной жизни подвергается твёрдому прессу твоей профессиональной образованности. Коли уж взялся писать стихи – так пиши их до чёрного стола, коли композитор – твоё дело закончить побольше лет тяжёлой музыкальной жизни, а если уж взялся за тяжёлый станок производственного бремени – так и компостируй всю жизнь землю экскаваторными ковшами, чтобы взросла рожь, пшеница, взросли потомки детей. Поэтому я по роду своего мастерства далеко ушёл от творчества. Мой главный конёк – трактор моего собственного производства ММ54. Его так и звали в нашем отделе – «ММС». Модифицированный М54 Сухова.
- Слышь, Лёш, куда нынче «ммску» то отправил? В поля, али в болота?
- В поля, да по болотам. Как отчёт о доставке придёт, так можно и на обед отправляться.
- Почём нынче «ммски» то?
- Да семь рублей. Вчера кредит оформили на 14 штук в десятом цеху.
Вот так и проходила жизнь смоляного рабочего, в десятом, или предыдущих девяти цехах заводской конгрессии. Меня же мазутные руки зацепили только в одноразовых перчатках – я большой директор. Мне не то, чтобы водить трактора не приходилось, мне это и не позволялось (права получить до 26 лет так и не удалось, инструктора - неадекватные личности). День за днём в коричневых офисах я дурил чертежи, лепил жирные пятна на плотных ватманах, и ногтём изображал потёртости в четырёх углах, чтобы хоть как-то обозначить свою работу. Не то чтобы я большой халтурщик, просто всё это мне давалось от Бога: схемы, управляющие валы, радиаторы и тяговая сила бились в жилах моторной рефлексией. Эта тяговая сила и тащила меня по гладкому покрытию офисных сооружений, в голове рождала небывалые принципы взаимодействия гаек с шурупами и покрышек с землёй. В общем, этой земли нюхнуть так и не удалось – очередная модификация ммски меня повернула в творческий клинч. Я сидел перед чертёжным столом с готовой за каких-то пол часа схемой и думал – чем бы занять своё тело. Отправить сразу в тех. отдел? Скажут – плагиат… Поиграть в видео игры? Скажут – бездельник. Я хоть и директор всего тут и во всём, но с работягами на короткой ноге. Давать им понять о начальственной бездеятельности – шаг не умозрительный, но умозаключительный. Именно, рабочий человек оценит его как предание свыше – коли царь рабочей страны восседает на пальмовых листах, завёрнутых в тёплый воздух, значит, на полях урожай обернулся в хлеб и полиэтиленом потакаем. Поэтому сейчас я уголок чертежа слегка заламывал, а на огромном томе «Тяжёломоторной коалиции», на боковине книге выцарапывал свою фамилию.
В общем, я крупный начальник и мне повинуется целый завод, в него входят заводики поменьше, и в каждом из них обязательно заводная машинка, где есть свой директорок, управляющей ей взад и вперёд, и который обязательно подчиняется мне. Строит планы и по мне ориентирует солнце. Пресс конференции со всех сторон бьют неофитами, репортёры и журналисты ждут от меня перемен, газеты печатают столбики, а в кустах зреет малина. Я привык к такой жизни, как привыкает ребёнок к ягодам. Каждый июль начинается с красной смородины, а каждый август непотребно вводит в школьную депрессию. Так и у меня с моими кассовыми сборами и короткими отпусками предосенней подавленности. Наверно, именно поэтому я сегодня купил хомячка.
Сирийских не было. Я пришёл в зоомагазин, долго смотрел в глаза «обыкновенному неясытю», думал о том, о чём он думает, потом подумал, что он думает меня съесть, но выяснилось, что съесть он хочет ребёнка поменьше, ибо тот позарился на его обыденную еду – белых лабораторных мышек. Мне и их было жалко и жалко было шарообразный взгляд двух тарелок с медным напылением, и вон тех вот рыбок-петушков в пластмассовых коробочках. Им включали подсветку, на площади в десять кубических сантиметров, так что жилое помещение полностью было разлито солнечными лучами, и рыбка петушок непременно радовалась своему обиталищу, прыгала от счастья и немыми губами твердила – я люблю вас, люди. Много чего тут было и много чего не хватало: опоссумы, взъерошенная шиншилла, кролики с плотоядными глазами, два фыркающих таракана и милый попугайчик разлучник. Его подруга сидела в машине со столичными номерами и на долгие пожизненные года отчаливала в городские плавания. Последнее из живых существ хотя бы не желало моей смерти. Оно смотрело вслед выхлопным газам, и затягивалась, словно никотином из трубки. А вот не хватало «птичьих прав». Нет, как раз таки, каждая птичка была здесь именно на «птичьих правах», но вот прав у животных действительно не было никаких.
Сирийских хомяков не оказалось, хотя я очень задумался о росте и размерах моего питомца, ведь они большие, едят много, и, наверняка, требуют места побольше, чем петушок в пластиковом кубике. Недавно расслышал о жадности таких хомячков, будто они готовы съесть графитовый карандаш за один присест, дабы только хозяин не использовал его по назначению, причём с ручками они более обходительны и пьют только чернила. В общем, это минус, а плюс – джунгарскому хомячку. Карандаш в него не влезет, чернила его быстро выдадут по фиолетовым глазам, а размеры… Вполне могут упаковаться у меня в ладошке, или за пазухой, в потайном кармашке. Продавец мне сказал, что стоят они пятьдесят рублей, на эти деньги можно купить два литра бензина и десять минут расшивать с ветерком на поношенном лимузине, после чего бензин сгорит, а вы встрянете посередине города. С животными же проблем меньше, поэтому совет был сделать благотворительное вложение в их недавно открывшийся магазин в размере, хотя бы, ста пятидесяти рублей. И хомяк заживёт счастливее, и продавец мне выпишет рецепт с особым кормом, обогащённым адреналиновыми зёрнами.
- Хома от них не умрёт?
- Нет, просто вернётся к жизни, когда вы захотите.
Любой из крупных директоров сейчас подскочил бы на месте и удивлёнными глазами спросил – его ещё и кормить надо? Потом, засунув руки в карманы, туловищем бы сделал пару раз взад и вперёд и, стоя, насвистывал мотив из известного сериала про собаку Ласси. Не помню – кормили ли её в фильме, или она на солнечных батарейках «всё понимала». Оставив двести рублей в магазине, с письменным благословением продавца и неугомонным комочком в правом кармане я шёл домой и думал о почти десяти литрах бензина и о том, что домой то доехать их точно хватило бы.
Дома я неразборчивым взглядом упёрся в гороховые бусинки из чистого чёрного металла. И пытался угадать имя. Я спрашивал, возил её по комнате (это была определённо девочка – она писала на мои ладони сидя), показывал цветы, книжные полки, в окне резвились чайки, а на столе обеденные принадлежности полные угощений крепкого аппетита. Я же, позабыв обо всём, задал вопрос в лоб.
- Ты… Как?
Хомячок, сделав поведённое ухо, будто услышал меня и замер как антилопа в лапах ягуара.
- Ты меня слышишь?
Одно резкое движение головы в сторону, всё тот же металлический взгляд, растрёпанные уши, но какое-то очень осмысленное посапывание, словно хомяк мне хочет что-то сказать, но никак не может сообразить. Может, нечем?
- Как тебя зовут?
Нееет… Соображать этой хомячке определённо есть чем, она быстро и разборчиво назвала своё имя.
- Нона. А тебя как звать?
- А меня Алексеем. Будем знакомы?
- Ага.
- Есть будешь?
- Ага.
Вот так и прошло наше первое знакомство с ранее молчаливым комком плоти и шерсти. Я думаю, что мы сойдёмся в мнениях, найдём общие занятия, будем поливать вместе цветы. Хотя бы…
Первое необходимое – коробка из-под обуви. Там жили прежде тараканы и мокрицы. Сейчас, делать нечего, будет жить Нона. Всех жильцов выгнать, сделать уют и комфорт - обстановку для векового тления на поприще мировых светил. Наверняка, хомяки живут ничуть не меньше людей. Я слышал, если сова, которая за свои триста лет могла уничтожить… Порядка десяти тысяч хомячков, не найдёт моего, то тот проживёт триста тридцать. Ей придётся и не раз поменять хозяина, и место жительства, ох уж все эти формальности. В общем, не об этом. Я постелил сверху разодранной рекламы из соседнего универмага, покрошил кусочек хлеба, огурец, помидор, тыкву, мороженое, чашку с водой и набор цветных карандашей. Пусть хомяк растёт творчески осознанной личностью. А сам отправился вершить великие дела. На работу. На заводы. На пастбища, где взращивают озеленители наших денег.
Сразу же шум и копоть неумолкающего труда навалились на мои плечи греховным бесом. Он юлил, елозил, щекотал волоски на шее, но толком не потревожил на моем лице ни одного нерва. Я молча продвинулся через пары дымоходов, растворённых в заводском угаре, растянул вход через турникеты, проскользнул вниз, по туннелю на склады мет. отходов, завернул за угол, где висели повсюду напоминания о чистоте и болезненно-строгом отношении матери к сыну, выбросившему упаковку от «чупа-чупса» на зелёную лужайку. Поскользнулся на пачке сигарет в шуршащем целлофане, порвал штанину и, наконец, дошёл до туалета. Перед зеркалом меня ждала моя неумытая физиономия, с красными пятнами от подушки и взъерошенными бровями. Достав, было расчёску из нагрудного кармана, я провёл ею по макушке, зацепил за сбившийся клок, разодрал ухо, и, раздосадованный, отправился в свой родной офис.
Добрался незамеченным, никто даже не узнал о моём существовании, руководствуясь, по обыкновению, моим прилежным внешним отображением, и приветливым характером. Всего этого в сегодняшний день и след простыл. На главном проводе в области, видимо, мозжечка у меня сбились мысли о Ноне, её наполненной чашке, и пустой поливке, которую я не убрал со стола. «Ну, не должна же она, в самом деле, каждый день поливать со мною вместе цветы. Она просто спала. Просто очень устала она» - подумал я и взялся окончательно за работу.
Как обычно, дел много, я сразу так и не знал с чего начать. Под столом валялась стопка бумаг, на столах – дырокол и степлер, а в шкафу стояла подаренная на день рождения от руководства горной промышленности китайская ваза. Я сразу не взлюбил этот фарфор, и потому отправил его в шкаф. Я где-то по телевизору слышал, что так все поступают с ненужными вещами, но сегодня уверенность в этом меня оставила. Развернувшись на сто восемьдесят градусов на кресле, прокатившись до шкафа, я открыл дверцу и достал тяжеленный остов вазы. Заложив пируэт, я изобразил на сцене падшего лебедя в инвалидной коляске, чуть не уронил драгоценность, и поставил её под стол от греха подальше. Затем, взялся за второй этап работы - долго и монотонно стучал ногтями по столу, выбивая дробь для шаманского погружения. Один малюсеньких выход в астрал не помешает, необходимо сосредоточиться и вызвать из мира мёртвых какое-нибудь гениальное соображение по поводу разбавления молоком привычного дизеля на наших «ммсках». Отложил эту идею в связи с недавним мором коров на Апухтиной ферме, вернулся через большой палец левой руки на Землю, и, пытаясь заглушить в голове неугомонные картинки потерянной Нонки, оставленной на умерщвление среди пустынных берегов неубранной комнаты, и так и не повидавшей из-за плотной подкладки моего кармана дневного света. Я быстрым шагом схватил стопку бумаг из-под стола и начал фигурно вырисовывать на ней дыроколом примитивный рисунок типичного джунгарика. Вместо пальцев получились бильярдные шары, а голова хомке досталась от самого дерзкого в бандитских норах Микки Мауса. Разорвав в клочки бумагу, я сорвался и схватил телефонную трубку.
Забыв свой домашний номер, я прощупал все обходные карманы, приговаривая что-то про проводные телефоны, отпуск, и всю нелепость этой затеи. Быстро набрав номер моего домашнего сейфа, я ждал, пока клокочущие электрической нитью длинные гудки оборвутся и, схватившись в пучок контактного соединения, явят мне голос тонкий, ранее показавшийся бы совершенно незнакомым, но очень близким теперь. Трубку не берёт, значит, занята. И чего я так волнуюсь – грызёт коробку, или ковыряется в газетных отбросах, в эти моменты её лучше не трогать. Подожду ещё пару минут, а потом уйду незамеченным обходным путём в заборную дыру. Там я уже оставил несколько своих изодранных пиджаков, сегодня туда добавятся совсем новые брюки. Но пришедшее сообщение на пейджер повергло меня в шок и ввело в непринуждённый детский лепет.
Я начал без умолку говорить про карданные валы, радиационную ответственность, кондиционеры в багажном отсеке, зерновые ковши, и подножку для тракторов с неустойчивым погрузом. За три минуты я исчертил шесть ватманов целым набором линий, расписал на них инопланетные слова, вытянул антенну на рабочей рации, дал сигнал в конструкторское бюро, свернул это всё в рулон и исчез уже в подзаборной дыре, прижимая оторванное плечико пиджака к своим родным. Плечам.
Дело в том, что Нона сообщила, что ушла и уже больше не вернётся.
Подхватив где-то жёлтое такси, я уронил ему на пол пятьдесят рублей (десять минут до дома… не больше) и, не закрыв дверь, услышал вслед щедрое спасибо за божественные чаевые. Взлетев на свой этаж, распахнув дверь и ничего не заметив на столе, я опрокинул взгляд на картонную коробку с надписью какого-то обувного бренда, давшей понять, что от всей конструкции осталась, пожалуй, только крышка. Взявшись за голову окоченевшими руками, я чуть было не заверещал. Так хотелось проорать имя бедной хомячки. Но как-то быстро в голове прозвучал мой немужской голос, истерическими нотками позорясь перед собственной солидностью, не говоря уже о достоинстве. Под кроватью – нет, в шкафу – не замечено, люстра – на месте. Нона, Нона, Нона, Нона. В одеяло никто не завернулся. Там уже давно никто не заворачивался кроме меня… Подушка пуста, наволочки, пододеяльники, простыня, всё вывернуто, китайские подарочные фужеры от ветеринарного сообщества зелёных, в них – пыль, в кувшине – паук, в тарелке… тоже пыль. Телевизор. Быстро отвинтить заднюю крышку, хотя нет, сегодня наши играют с Украиной, хотя… чёрт с ним, нет отвёртки. Лампочки из бра вывернул, вставил обратно, так светлее. Ковёр свернул и поставил в угол, а вдруг она в рулон заберётся? А вдруг её нет в доме???
После всех своих дёрганий и страдальческих позывов, я сел на кровать, и раскачиваясь из стороны в сторону с глазами полными ужаса, напомнил себе одного российского футбольного тренера, в момент, не очень удачный для команды. Ни шороха, ни писка, ни поскрябывания, Нона не отзывалась и не отвечала. Она ушла, и больше не вернётся…
И в этот самый момент отчаяния из-под холодильника долетел один несвойственный ему звук, похожий толи на фих, толи на … чих!!! Там кто-то сидел и чихал. Как же я сразу не додумался – в фужерах пыль, в кувшинах пыль, и за холодильниками однозначно большой комок пыли. Отодвинув его от стены огромными гидравлическими щипцами, припасёнными с рабочего места, я суетливо обшарил каждый укромный уголок в задней стойке, щупая, почему-то с верхней его части, я добрался до самого низа, где в небольшом углублении упоительно раздался какой-то новый, но такой долгожданный уууучихс!
Схватив дрожащий комок обеими руками, я сунул его за пазуху, сказал, что понёс убивать, в ответ услышал что-то вроде «не надо», чихнул пару раз, отвечая, услышал тоже чих, и уже был в направлении на зоомагазин.
- Сейчас мы придём и там будет куча всяких квартир, выберешь самую большую и самую… большую… Ну не знаю я по каким критериям выбирают жилплощадь такие безответственные хомяки. Ты меня поняла?
- Да.
Тоненький голосок прозвучал и растаял в моих умягчённых взрывных способностях, порой доводивших до сумасшествия.
Нонке понравилась клетка с колокольчиками и крошечным зеркальцем, я быстро отговорил, напомнив про её пока ещё совсем маленькие крылья, и что с возрастом, превратившись в огромного сирийского хомяка, та обязательно позволит себе короткие полёты по птичьей клетке с домиком на самой верхушке. В помещении для джунгариков всё обстояло очень уютно, и по-детски игрушечно, будто ребёнку едва исполнилось два месяца от момента зачатия. Маленькие мостики, совмещающие тренажёрный зал с кухней, и со спальным отделом, крошечные тарелочки для питья, еды и умывальничек. Малюсенький домик, из которого обязательно будет торчать измазанный в каше нос, и фырча засыпать под лампу дневного света. Всё это очень понравилось Ноне, и она уже готова была собраться с силами и выпросить у меня это небывало привлекательную хибару. На что, я быстро среагировал на огромную трехэтажную клетку, отдал за неё тысячу рублей, схватил подмышку и забросил внутрь пластмассовое колесо.
- Не правда ли, она замечательна?
В ответ я услышал тишину, и тихое венчание одинокой сороки с обглоданным хвостом, которая драла мусорный пакет возле бака, и мурлыкала сама с собой.
Нона не разговаривала со мной весь вечер.
Дома, все остатки вчерашней газеты я собрал веником, и новенькую, ещё нечитанную программу передач постелил маленькими клочками на свежих материалах новой клетки. Каждый прутик её издавал приятный металлический аромат, я очень люблю запах металла, а крутые лестницы на третьи этажи напоминали мне мультик про жуков пожарников, что спасали норки насекомых от надвигающейся жары. Хома, не смотря на все свои обиды, быстро освоилась в новой квартире и уже догрызала пластмассовый домик наверху. Я же занялся приворачиванием колеса к боковине новоиспечённого особняка, и в такой умиротворяющей идиллии провёл остатки вечера. На ночь я налил в миску побольше воду, рассыпал тыквенные семки по всему дну, чтобы ночная охота зверька превратилась в овощное сафари. Укутавшись в своё собственное одеяло, завернулся куколкой и погрузился в сладкие червонные сны, желтизной отдававшиеся у висков, раскрыл потайную дверцу на свой заброшенный чердак, втянул свежий запах сруба осины, и чуть было не осёкся о рёбра уничтожающего всё живое звука скрипящей стали и крошащихся зубов.
- ННННННннннннееееет.. Я же сплю не на заводе. Я ко всему, конечно, привык, но Нонннннаа, ты что, чёрт побери, делаешь?
В ответ – хрум-хрум-хрум, и недовольное шебуршание. Я подобрался поближе, проверил каждый из прутиков, слава Богу, через них она пролезть не сможет, но только не надо так делать, умоляю. Непонимание, разбавленное недавней обидой, отозвалось очередным хрум в моей голове, на что я невообразимо быстро, распотрошил клетку, схватив в кулачок крошечное животное, и бережно положил его в пластиковое беговое колесо.
- Займись-ка лучше лишним весом. Вся обрюзла за этот день, будто сожрала целый кабачок.
С досады я нагрубил, забылся, и лёг в ещё не остывшую, сегодняшнюю постель. Послышался плавный ход смазанной конструкции. Я мысленно похвалил разработчиков хомячьей продукции, оценил работу отсутствующих подшипников и с умиротворённой улыбкой закрыл глаза ровно на триста шестьдесят секунд. Каждую из них я запомнил, как и каждое мгновенье из последующей ночи. Впредь сомкнуть глаз мне совершенно не удалось. Жестокости Ноны не было предела.
Проснулся я под неистовство подарочного японского будильника Casio. Разметал на столе всё что можно, разбил чайную кружку, хлопнул парочку контактных линз на пол, после чего нащупал регулятор громкости будильника и перевёл его из режима «ЗАМОЧУ» в режим «успокойся». Упав лицом на пол, я, шевеля лишь глазными яблоками, надел линзы на положенное место. Посмотрел под кровать, где в расплывчатых концентрических кругах появилось очертание новой трёхслойной коробки из-под зимних полуботинок, которые я ношу уже шесть лет и всё жду окончания гарантии. К концу подходил третий слой. В этом своём новом доме и провела ночь джунгарская пленница, прижатая сверху матрасом, запертая как в темнице. Чёрный хлеб и вода. Так воспитывают нынешнее поколение. Я воспитываю. Так.
Достал коробку, достал Нону, и, посмотрев ей в глаза красными, воспалёнными белками, я едва сдержался от утренней улыбки, увидав на её мордашке замершее полусостояние жизни. В такие моменты полевая мышь маскируется под птичий помёт в тени огромного размаха совиных крыл, лежит себе и не воняет. Положил мышь обратно в клетку, и, не отвечая всё утро на расспросы про то, как я провёл ночь, сварил кофе и ушёл на работу.
По пути в офис много чего произошло: человек мне посветил фонариком в лицо, и попросил мелочи, продавец лотереи в метро взялся гадать мне по руке и напророчил приз в миллион, а чудик с мясной бакалеи грозился не торговать кенгурятиной никогда в жизни, давал зуб и ещё какую-то часть тела. На всё это у меня был свой взгляд из-под капюшона – взгляд через хомячью клетку. Кто ещё был заперт больше. Человек или хомяк. Нона, по крайней мере, не знает что её ждёт, не знает про свои триста тридцать лет жизни. Эта ли разница между людьми и грызунами? В таком случае – лучше был бы я грызуном. Надвигалась предосенняя подавленность. Самая сильная за все годы.
Неожиданные вопли у подножия моего рабочего стола устаканили разыгравшиеся чувства. Ненадолго.
- Телекомпания «Кардан ТВ», Алексей, расскажите, пожалуйста, где вы черпаете силы, вдохновение? Откуда такой порыв к творчеству?
Микрофоны с пушистыми головами пытались высосать из моего тела костный мозг, я не любил журналистов, они нарывались на истину, которую толком не знал, но всегда боялся неожиданно обрести.
- Я далёк от творчества, я нигде ничего не черпаю.
- Но как же ваша последняя модификации Long MMS Future? Это знание достойно Оскара.
- Я всего лишь приделал к трактору кондиционер, облегчил подвеску гидравликой и увеличил объём автономного хода путём разбавки дизеля коровьим молоком. Да простят меня на Апухтиной ферме.
- Топливо и молоко несовместимы? Как вам в голову пришла такая умопомрачительная идея?
- Семя даёт жизнь, бензин – движение, а молоко позволяет оставаться коровой на протяжении всей жизни. Телёнку не нужно скрываться, притворяться и строить из себя философа, он пьёт молоко, растёт в огромного быка. Так задумала природа. Трактор ничуть не хуже телят. Он родился, работает и хочет быть любимым. Наверно, поэтому в нём не хватает одной единственной детали…
- Какой детали, Алексей, о чём вам? Что за деталь?
Отвечать уже смысла не было, я схватил пиджак, протолкал чьи-то локти, торчащие повсюду из телекамер, разогнал у входа алчущие ярила телевидения, и вырвал кусок мне положенного солнечного света. Я был в такси у супермаркета. Набрав кучу контейнеров для бутербродов, я быстрым шагом удлинялся в сторону дома. Тень растягивалась и достигла бы квартиры раньше меня, если бы не остроконечные мысли, которыми я резал домашнюю обстановку последние несколько дней. Жил ими, и любил их. И, самое главное, что я понял сегодня о любви, как предмете вожделения - в ней нет ни тени сомнения, любовь искренна и бесконечна, рождает внутри, в голове, душе, тропический остров. На этом острове есть всё: бананы, ананасы, песок и камни, там есть всё, сотканное тёплыми мыслями. Мысли, которые полюбил, мысли, которым дарил тепло и не можешь жить без них. Теперь они были повсюду.
Когда я открыл входную дверь, Ноны уже не было. Её тело окоченело и не двигало ничем. Я прошёл в середину комнаты, с улыбкой на лице поздоровался. Не заметив ничего на столе начал раскладывать контейнеры под бутерброды в определённом порядке.
- Тут, Нона, у тебя будет гостиная, тут торговый зал, здесь аэробика, кухня, кровать. Я наделаю туннелей и приведу их в летнюю мансарду. Тебе будет там хорошо. Только не забывай меня. И знаешь, Нона, кажется… я кое-что понял.
Подскочив к телефону, я набрал номер конструкторского цеха номер четыре. Попросил главного инженера и сообщил, что хочу внести поправки в последние чертежи.
- Там, в верхнем отсеке, где кондиционер, площадь для управления вентиляционным стоком, не хватает одной очень важной детали.
- Деталь? Почему вы сбежали с конференции? Что за детали такие?
-Под наклонной плоскостью в обшивке должен быть срез и внутренняя полость для небольшого, но очень тёплого и уютного бардачка. Внутри будет крошечная стойка с привинченным пластмассовым домиком. Да именно так.
- Но как же гидравлика, ваша новая подвеска и разделитель молока на дизеле… Всё же полетит к чертям?
- Оставьте лишь один бардачок. В нём будет всё.
Я положил трубку и взялся за доработку летней мансарды.