Возвращению в Краузштадт Колдун радовался искренне и неподдельно, это чувство напоминало давний и, казалось, забытый въезд в город. Краузштадт казался смутно знакомым, но всё же новым. Или очень обновлённым. Колдун знал, что радовался не он один: перстень светился тёплым зелёным светом, когда огромный дракон, усталый и выдохшийся, опустился на все лапы, растягиваясь на земле.
Дама Креузфарта искала с ним встречи. Он знал об этом. Странно, что им нашлось о чём говорить, сообщаясь посредством волшебного зеркала. Колдун всерьёз думал, что со времён их давнего знакомства темы для бесед исчерпали себя. Он думал о Креузфарте, когда покидал Нихстунгросс — где-то совсем рядом показался тогда эксцентричный южный дворянин с накрашенными волосами и эфемерными крыльями за спиной.
Астральная проекция Креузфарты тоже была крылатой. Так было с давних пор, с того времени, как Креузфарта называла себя последовательницей Винтернахта. Теперь от этого осталась лишь память. Она носила крауз на запястье, в одежде предпочитала жёлтые и бирюзовые, а совсем не белые тона, и уж тем более не выбеливала волосы — они у неё были медно-рыжими.
Раннее вдохновенное утро посеребрило поверхность озера Шмириггросс. Колдун спустился к самым купальням, где в этот час не было ни души. Сказочник без устали вписывал в журнал сюжеты да разбирал зарисовки, так что Колдуна сопровождала мистичка и заменивший сказочника по правую руку студент-цветовод.
Колдун изящно поцеловал руку Креузфарте и посмотрел ей за спину. Она путешествовала в сопровождении молодого, измождённого мистика и столь же молодой, но не настолько усталой актрисы.
Конечно, Колдун видел их и прежде, но только сейчас обратил внимание на облик свиты Креузфарты. Двое благородных людей в сопровождении четырёх натур медленно шествовали по аллее, которая огибала берег озера. Прибрежные заросли тонули в клубах тумана. От дыхания, несмотря на тёплое время года, лёгкими облачками поднимался пар.
Креузфарта не выпускала из рук большой пышный трюбсинн. Колдун решил начать разговор именно с этого — как водится, цветы всегда были универсальной темой для разговора. Креузфарта смотрела на жёлтый цветок и рассказывала, медленно шагая вперёд. Трюбсинны были одними из любимых её цветов, тем более что росли у неё в изобилии, оставалось только удивляться.
Прошлое постоянно звало Креузфарту. Она не считала Винтернахт своей ошибкой. Однако больше не посещала сборы ордена и изменила традиции блюсти белизну. Именно эту традицию она и считала главной ошибкой.
— Знаете, дорогой Колдун, это осознание пришло не сразу. Я думаю, что необходимы опыт и определённый путь, который останется позади, прежде чем станет ясно, что верно, а что нет. Орден Винтернахт бросает вызов обществу, бросает вызов устоявшимся традициям. А это приводит лишь к противостоянию и непониманию. Это не приносит никакого результата.
— Белый цвет — всего лишь отражение принадлежности, любезная Креузфарта. Сам по себе белый цвет имеет значение лишь тогда, когда он вдохновенен, когда его наполняет сияние. Иначе он ничем не отличается от лицемерных георсамитских плащей.
— Георсамиты и орден Винтернахт отчасти похожи внешне, — сказала дама, закрывая лицо трюбсинном. — Однако и те, и другие стремятся опрокинуть баланс мира на себя. Это лишь множит войны. Когда я была одной из ярых последовательниц Винтернахта, когда бросала вызов всем, кто был настроен против — я многого достигла. Граф Штольц пожаловал мне меч-бастард. Но это было давно. Очень давно.
— Заслуги перед графом — удел не каждого. По возвращении в город я был удостоен шпаги, не могу не упомянуть, любезная Креузфарта. Я пока не носил её на приёмах и на публике, всё впереди. А что ваш меч? Вы упражнялись с бастардом?
— Не только упражнялась, дорогой Колдун. Я фехтовала, и притом очень неплохо. Я несколько раз билась на дуэли этим мечом и одерживала победу. И где он сейчас? В дальнем покое. Покрывается пылью и, может быть, уже ржавчиной.
— Почему же? Неужели все ваши оппоненты покинули вас?
— Я сама покинула их. Это стало добровольным изгнанием. Я перестала появляться на собраниях ордена, поскольку они вводили меня в тяжёлую печаль. Но мне не хватает меча, мне не хватает прежнего времени, хотя я и знаю, что жестоко ошибалась, поднимая его для дуэли.
— Если вы скучаете по нему, значит, он нужен вам. А вот крауз…
— Он только для меня. — Креузфарта бросила взгляд на запястье. — Георсамиты не дали мне уверенности и веры. И уж тем более не смогли убедить меня целиком в своей правоте.
— Что очень обнадёживает…
— Я не верила и не верю в их правоту. Они говорят, что воруртайли, кружащиеся над нашими головами, нападают лишь потому, что мы боимся. Они говорят, что пища чудовищам — наш собственный страх, наше безверие и наше стремление бороться с ними. Стоит опустить голову, стоит забыть, говорят белые люди, и воруртайли не смогут больше причинить вреда. Они ходят в храмах, опустив голову. Поднимать голову считается святотатством.
— Я поднимал, — с лёгкой улыбкой сказал Колдун.
— Не сомневайтесь, дорогой, что и я тоже. Воруртайли кружат там. О да, они совершенно иные, не такие, каких видно обычно, но они есть. И они нападают!
— Ничего удивительного. Воруртайли есть везде. И они всегда нападают. Это наше всеобщее проклятие.
— Мы уже виделись, дорогой Колдун. Мой суженый, мой милый сердцу человек, не одобрял наших встреч. Но он был глубоко неправ. Поскольку, вопреки словам, что я дорога ему, он постоянно возится с драконами, разъезжает по самым разным местам, пропадает где угодно, но совсем не помнит обо мне. Особенно по утрам. Я отправляю к нему почтовых духов, но они приходят ни с чем. Его нельзя разбудить.
— С ним необходимо говорить об этом. Только говорить, а не молчать. Если ничего не получится — пробовать ещё и ещё. Не отступайте, любезная Креузфарта. Всё сложится просто идеально. Не сомневайтесь.
Перстень при каждом слове горел ярко-алыми сполохами. Колдун не сомневался, что сказочник, будь он здесь, сказал бы куда убедительнее.
— Я уже говорила. Говорила бесконечное количество раз. И поэтому уже сомневаюсь. Я полагаю, что надо мной нависло проклятие. Не торопитесь спорить. Я не буду говорить, что мастерски овладела монстрологией, но я сильна в ней.
— Я тоже, любезная Креузфарта, разбираюсь. Я вижу воруртайлей над вашей головой. Их не так много, но они есть.
— Воруртайлей я вижу и сама. Они есть даже над вами. — Колдун кивнул при этих словах. — Но дело не в них. Я полагаю, что проклята одним из дэвов. А хуже этого и быть ничего не может. Возможно, это случилось ещё тогда, когда я хотела уйти сама, возможно, когда меня пытались подкосить болезни.
Колдун посмотрел, вглядываясь сквозь глубинные слои тумана, на сгустившийся утренний воздух. Но кроме воруртайлей, никого не было видно. Впрочем, монстрология давала ответ на этот вопрос.
— То, что вы зовёте проклятием, проклятием и является. Однако дэвы — не чудовища, как воруртайли, их посланники не откроются каждому. Вы сами должны отыскать ключ, даже если он окажется неподъёмным. Поскольку без него нет смысла взламывать заклятие. Вы ведь понимаете, о чём я? И что говорит об этом ваш мистик?
— Он слишком утомлён моим прошлым, — вздохнула Креузфарта. — Он прошёл со мной через бесконечные зимние ночи, через руины и склепы, через дуэли и стычки. Он слишком устал, чтобы искать ещё и посланников дэва. Боюсь, это его добьёт окончательно. Я жалею его, — понизила она голос. — Он дорог мне, как память о давних зимних временах. А что говорит ваша мистическая натура? Уж она выглядит куда свежее.
Колдун остановился, подозвал мистичку и спросил её, видела ли она над головой дамы Креузфарты странных созданий, помимо воруртайлей. Та прошептала еле слышно, что видела крылатую тень, а оттенок её был таким же, как и у цветка в руках дамы. А значило это только одно, по её мнению: цветок должен был спасти её. Услышав это, Колдун уже знал, чему последовать — уверенности в прямо противоположном варианте.
Кивнув, он жестом показал, что желает говорить с дамой наедине. Мистичка и остальные натуры отошли дальше. Колдун повернулся к Креузфарте, которая молча смотрела на безмятежную в утренний час гладь озера. Было прохладно.
— Всё просто, любезная Креузфарта. Отпустите ваш цветок.
Она недоуменно посмотрела на него, но он не дал ей ничего спросить.
— Трюбсинн уже не выживет. Подойдите к озеру и отпустите его.
Он прибавил к своим словам лёгкий магический жест. Перстень вспыхнул огнём и начертал в воздухе изящный бело-голубой изгиб. Магия не всесильна, но подкрепить свои слова с её помощью всегда можно.
Поколебавшись несколько секунд, Креузфарта подошла к самому берегу, где вода плескалась у камней, и, присев, опустила трюбсинн в воду. Жёлтый цветок некоторое время ещё кружил по поверхности воды, подхваченный внутренними течениями, а потом погрузился в глубину и пропал из виду.
Измождённый мистик Креузфарты наблюдал за этими действиями своей хозяйки с неподдельным удивлением. Она встала в полный рост и медленно подошла к Колдуну, опустив голову и держа руки перед собой, как будто по-прежнему сжимала в них цветок.
Колдун всмотрелся в утренний прохладный воздух. Над самой головой Креузфарты чётко вырисовался крылатый силуэт. Определённо это был посланник дэва. Скорее всего, учитывая пребывание в Винтернахте — посланник Меланхоля.
За спиной Колдуна утренний влажный ветерок колыхал короткую белую накидку. Он взял Креузфарту за руки. Её перстень тонул в завихрениях голубого, перетекающего в синий. Медный перстень Колдуна вспыхнул белым сиянием. Он чувствовал себя так, будто и правда становился другим человеком — не просто колдуном, а магом. Но называться так было бы слишком. Хотя уверенности в голосе заметно прибавилось.
— Над тобой проклятие, свет мой, — сказал он, не узнавая своей речи. — Над тобой крылатое проклятие. Одолеть посланника дэва нельзя простым оружием. Пути и средства сложны. Одержать победу непросто. Но мы обязательно сделаем это. Он покинет тебя. Обязательно покинет.
Туман рассеивался. С неба светила Утренняя звезда. Покой озера Шмириггросс не нарушался никем и ничем. Колдун вернулся в Краузштадт. Южная духота и время, проведённое наедине с собой, определённо пошли ему на пользу.