По-настоящему можно видеть только сердцем. Суть вещей незрима для глаз.
("Маленький принц", Антуан де Сент-Экзюпери).
Мы стоим в здании Театра. Старинные массивные двери, ведущие в различные театральные помещения, закрыты. Длинные коридоры переходят один в другой. Здесь недавно был ремонт, но странный ремонт. Вокруг остатки строительных конструкций – бетонных обломков с металлическими прутьями; деревянные строительные леса; помятые банки с краской. Строительный мусор дополняют зрительские стулья; вешалки из гардероба; смятая бумага, в которую когда-то были упакованы картины; обрывки нотных листов; полтора смычка; концертный рояль, молящий о помощи реставратора, чтобы сыграть-пропеть несыгранное-неспетое. В углу за шторой тревожно мерцает свет огромного зеркала, отражающего и повторяющего в себе хаос театрального пространства.
Пробираться по коридорам трудно. Мы держимся за руки, то и дело буквально перелезаем через завалы из оставленных, неубранных, потерянных, забытых вещей, картин, бумаг, инструментов. Я помогаю своей спутнице по мере того, как чувствую, что ей трудно.
Неожиданно хаос коридоров заканчивается. Впереди - комната.
За небольшим круглым столиком с гладкой шоколадного цвета поверхностью - суховатая статная Дама в черном. Ее выпрямленная спина словно держит пространство комнаты. Дама хорошо видна из любой точки. Она что-то читает, пересчитывает, делает пометки, и все, что побывает в ее руках, странным непостижимым образом укладывается где-то в стороне на невидимых, но ясно ощутимых полках-стеллажах или в шкафах. Только одна большая Книга остается все время приоткрытой, а Дама то едва заметным кивком головы, то легким почти неуловимым движением кисти руки, не прикасаясь к Книге, перелистывает страницы, открывая их и задерживая внимание в нужном ей месте.
В комнате не темно и не светло. Не видно окон или какого-либо другого освещения. На столике – старинный кофейник, кажущийся то медным, то серебрянным с темной металлической кружевной вязью. А, может, их два (или несколько?) и Дама переставляет их по мере надобности с той же легкостью, как перелистывает страницы Книги?
Тонкий батистовый платочек вышитый шелком и отделанный кружевом, выглядывающий из-под края рукава ее платья, видится сначала белоснежным, затем серым, блестящим и шелковым с изящной тонкой черной окантовкой.
Пишущая машинка старинных времен с элегантными виньетками на корпусе потихоньку словно растворяется в тумане, и, вдруг, четко проявляется под рукой Дамы, вынимающей из пишущей каретки очередной белый лист. Возможно, это только кажется, и на столе не механическая пишущая машинка, а матово-серый серебристый корпус компьютера?
Комната наполнена предметами, напоминающими и театральный реквизит, и драгоценнейшие музейные экспонаты. По мере того, как Дама уделяет внимание то одному, то другому, предметы явственнее и реальнее попеременно проявляются в пространстве комнаты или почти исчезают в туманной перспективе, словно на картине хорошего художника.
Нет здесь только людей.
Дама погружена в работу, но чувствует, видит все происходящее вокруг.
Комната воспринимается как часть сферы с хорошо обозначенными, но невидимыми границами.
Мы появляемся на самом краю этого хорошо организованного хаоса, и Дама поворачивает лицо в нашу сторону. Лицо вежливо-приветливо и безлико одновременно. Трудно сказать, что на нем является маской – живое внимание или безжизненное отсутствие?
Осознаю, что моей спутницы больше нет рядом. В комнате на одной из старинных вешалок, похожей на вешалку-манекен у хорошей «модистки», внутренним зрением вижу маленькую черную шляпку и цвета спелой вишни манто спутницы.
Мне надо пройти мимо Дамы по краю комнаты и хаоса, но Дама поднимается, встает возле стола и встречает мой взгляд. Мы говорим без слов.
Дама: «Я могу проводить!»
Я: «Благодарю, я хорошо знаю, куда мне нужно».
Я иду мимо стола, Дама приближается, берет мою ладонь в свою. С изумлением ощущаю, что рука ее тепла и холодна одновременно. Дама останавливается на краю хаоса или границы комнаты и сразу остается далеко позади.
Просыпаюсь.
Сердце тревожно хлопочет где-то в горле. Мне кажется, я знаю имя Дамы.
* * *
Прошло несколько недель, втечение которых сон жил рядом независимо от дел и общения. Он оставался живым и реальным, будто никто и не уходил из него.
Как всегда, нужно было многое успеть: организовать, доделать, прочесть, встретиться, решить, найти, купить и т.д. События не давали возможности остановиться, сесть за стол, записать, поразмышлять над увиденным и пережитым во сне и после него.
Сегодня за окном дождь. Небо в облаках, солнца не видно весь день, деревья послушны ветру, ластятся к нему листвой и ветвями. В тишине квартиры только тиканье и стрелки часов напоминают о наступающем вечере.
Наконец-то я сажусь за стол и замираю перед притихшим экраном монитора. Текстовый файл с записью сна открыт, но я не перечитываю его, а осторожно заглядываю в сон, как в старый знакомый фильм.
Мелькает далекий кадр, на котором моя спутница, облаченная в вишневого цвета платье, с тонкой, похожей на волшебную, палочкой в руке пересчитывает секунды или нотки времени, звучащие в пространстве. Вот нотки превращаются в цветы, и моя спутница любуется ими, ухаживает за ними, сама растворяясь среди цветов в облике осенней георгины цвета бархатного бордо.
Новый кадр высвечивает другую женщину в белом кружевном платье, с кружевным же батистовым зонтиком. Зонт скрывает ее, а когда женщина поворачивается ко мне лицом, я узнаю в ней себя. Взгляд слегка лукавый, приветливый, нежный , но с грустинкой. Я встречаюсь взглядом сама с собой? Тонкотканное ее платье - чеховских времен. Наконечником уже закрытого зонтика она очерчивает в пространстве какие-то знаки, улыбается и не исчезает, но меняет свой облик: вот на мгновение она застывает летящей белой птицей над взмывшей к небесам океанской волной; затем распускается алой розой, сияющей до почти полной прозрачности; сверкает молнией на темном грозовом небе над штормящим морем Айвазовского; качается на вершине волны русалкой с венком из белых цветов, украшенных сверкающими каплями то ли росы, то ли дождя, на развевающихся волосах. Вдруг, пространство становится пурпурным, русалки нет, а к поднебесью взлетает птица Феникс. Молниеносно описав круг над морем и горизонтом, птица меняет цвет оперения на синий и проливается-рассыпается на воду голубыми цветами, которые, коснувшись поверхности воды, становятся отражением звезд.
Где-то вдали в своей волшебной круглой комнате строгая Дама, уже не в черном, а в платье цвета ночного темно-синего неба, развешивает над горизонтом маленькие зарождающиеся звезды, мечтательно улыбаясь при этом, не забывая непринужденно едва приметно делать пометки в своей удивительной Книге. Страницы Книги светятся живым светом и, думается, что Чистому Сердцу они открывают свои Тайны. Зачем? Ну, как же, на то она и Тайна, чтобы ее стремились познать, открыть.
* * *
Я записываю все, что увидела во сне и наяву, понимая, что сон продолжается.
Подхожу к окну. Свежий вечерний воздух напоминает о том, что неплохо бы выйти на улицу. Ветви деревьев приветливо тянутся к окошку.
Заря еще не погасла. Уходящий за горизонт день светит мягко, тепло и уютно, обещая Жизнь. А пространство наполнено звучанием имени Матери Мира.