А.В.Летенко
ВДОЛЬ ДВУХ БУДАПЕШТСКИХ КАТЕТОВ
(Из воспоминаний)
О моих впечатлениях от пребывания в Будапеште – столице моей любимой Венгрии - я мог бы рассказывать долго, поскольку бывал там не раз, жил в разных районах по обе стороны Дуная, и оказывался в самых разнообразных ситуациях. Однако сейчас поделюсь лишь их маленькой толикой, связанной с вполне конкретным случаем.
Недавно мне позвонил мой питерский товарищ Анатолий и поинтересовался, нельзя ли попросить моего зятя – опытного риелтора - посодействовать его другу Володе в продаже недвижимости в Будапеште. Толя сказал, что данная постройка находится в центре города, на ул. Штефания – неподалёку от Хёшёк тер (площади Героев). Я слышал ранее название этой улицы, но никак не мог припомнить, где конкретно она расположена. И вот однажды на досуге, раскрыв в Интернете карту Будапешта, я разыскал её, а после ознакомления с её окрестностями на меня навалился такой мощный вал воспоминаний, что они не все сразу уместились у меня в голове и стали наслаиваться друг на друга.
Действительно, самый короткий путь от Хёшёк тер и памятника 1000-летия Венгрии к улице Штефания пролегает через парк Варошлигет по аллее Улофа Пальмё. Но, если принять эту аллею за гипотенузу, то именно мысленное путешествие по двум катетам этого треугольника – улицам Дожа Дьёрдь и Айтоши Дюрер - вызвало у меня в голове столько мыслей, которых хватило бы на книжку мемуаров довольно приличного размера.
Итак, начнём движение по катетам, начав с левого угла треугольника – угла бывшего проспекта Республики (теперь снова проспект Андраши) и улицы Дожа Дьёрдь – от входа в посольство тогдашней Югославии. И вот первое воспоминание: когда-то за «белым» столом («белым» мадьяры называют стол с угощениями) у меня на Дорогомиловской сидели мой друг Коля с его, скажем так, старшим товарищем, который рассказывал, как в 1956 г. в здании этого посольства он самолично арестовывал Имре Надя с его дочкой, и насколько это была «нервная работа».
Далее движемся в сторону Келети Пальяудвар (Восточного вокзала), в ресторане которого Министр транспорта Венгрии в 1981 году давал приём для участников очередного заседания Постоянной комиссии СЭВ по транспорту, в котором мне пришлось принять участие. Для русского понимания это, конечно, дико: давать приём иностранцам в вокзальном ресторане. А вот венгры не видят в этом ничего зазорного, ибо рестораны у них отменные буквально повсюду.
Итак, через пару кварталов мы оказываемся на углу улицы Бенцур, на которой я неоднократно проживал в расположенном там «SZOT» – отеле (гостинице венгерских профсоюзов) – скромном с виду здании с уютнейшими номерами и хорошим рестораном с великолепнейшим шведским столом. Вечерами в этом ресторане играл хороший цыганский оркестр, примаш (первая скрипка) которого был очень красив и напоминал внешне Раджива Ганди. В первый же вечер он приметил и выделил меня среди посетителей по двум признакам: я был первый из встреченных им русских, кто платил за музыку из своего кармана, но, более того, из тех русских, кто, не удовлетворяясь «Катюшей» и «Подмосковными вечерами», заказывал ему истинную венгерскую классику, в том числе: «Fekete szarul csereszne», «Lanyok a faluba», «Biro uram» и наконец, конечно, «Monty Csardas». Я бывал там регулярно один-два раза в год, и каждый раз, увидев меня и узнав, этот примаш с приветливой улыбкой начинал играть для меня одну из перечисленных выше мелодий.
Но вернёмся на Дожа Дьёрдь. Пару шагов вперёд и мы у входа в зал «МЕМОС», где когда-то проходили венгерские партийные съезды, а в августе 1974 года квартировал 2-й Всемирный конгресс экономистов, где я присутствовал в составе советской делегации. Честно сказать, присутствовал постольку поскольку, ибо в Будапеште в те дни стояла невыносимая для русского человека жара (+ 42 в тени!). Признаюсь, что при первой же возможности мы небольшой группой единомышленников сбегали из МЕМОС-а, и, пробежав мимо памятника 1000-летия Венгрии, купив билет всего за 6 форинтов (кто теперь поверит?!), влетали в купальню Сеченьи Фюрдо, плюхались в его прохладную воду и сидели в ней до тех пор, когда уже нужно было возвращаться. О Конгрессе и послеконгрессном туре по Восточной Венгрии – разговор отдельный и большой, поэтому двинемся дальше, перенеся взгляд на другую сторону улицы Дожа Дьёрдь, где тогда стоял постамент, оставшийся от разрушенного в 1956 году памятника И.В.Сталину. Не знаю, цел ли этот постамент сейчас, но хорошо помню, что проезжая мимо него 20 лет тому назад, я был поражён тем, что увидел восстановленные там фрагменты старого памятника (сталинские сапоги). Оказалось, что я испугался напрасно – просто в тот момент там снимали историческое кино.
Движемся дальше, и вот мы на углу бульвара Варошлигет (в моё время – улицы Горького). Здесь на углу улицы Фельшё ердёшор жила (а, может быть, живёт и сейчас с хорошим парнем Имре – механиком дунайского пароходства МАХАРТ) Марика Грохой - бывшая жена моего питерского товарища Вани Рисованного. Помню, как зимой 1974 г. я катал их спящего сына Мишу в коляске по территории Петропавловской крепости, когда ребятам нужно было готовиться к защите ванькиной диссертации. Помню, как Мишка буквально влюбился в мою старшую дочь Настю и бегал за ней словно хвостик во время нашего с ней приезда в Ленинград спустя примерно 10 лет. И, наконец, я хорошо запомнил нашу с Мишей беседу там у них – на улице Горького, когда он стал пятнадцатилетним, то есть уже почти взрослым. Он, ничуть не смущаясь, тогда сказал мне прямо в глаза: «Две самые говённые нации в мире - это румынцы, а потом – русские!». По-моему, это было моё последнее посещение этого дома…
Мысленно иду дальше по первому из катетов и, немного не дойдя до улицы Дембински, нервы мои вздрагивают. Однажды здесь в кафе «Паприка Чарда» я попал в затруднительную ситуацию: мы с моим другом Шандором Фаркашди заглянули туда, дабы принять по чарочке перед сном, и мне «крупно повезло»: я очень понравился пьяной «до полного изумления» местной проститутке. Она всеми способами пыталась обратить моё внимание на свои прелести и, не добившись своего, устроила дикий скандал и пыталась учинить надо мной физическое насилие. Честно сказать, я тогда здорово перепугался – не хватало ещё советскому командированному («оbliko morale!»), находящемуся на лёгкой стадии подпития, оказаться в полиции по случаю драки с проституткой! Как бы к этому отнеслись в Посольстве СССР и что сказали бы по этому случаю у меня на работе? Думаю, по головке не погладили бы. Спасибо Господу Богу за то, что тогда со мной был Шандор! Ведь я тогда (как и сейчас) по венгерски-то не знал толком ничего, кроме «тешек – кёсёнём» («пожалуйста - спасибо») и нескольких матерных ругательств, которым усердно и с видимым удовольствием учили меня мои венгерские товарищи.
И вот мы с Шандором, избежав угрозы пленения и разбирательства, и поэтому весьма весёлые и довольные собой переходим на второй катет – улицу Айтоши Дюрер и оказываемся на углу улицы Чазар Андраш, которая должна привести нас к улице Абони, где я тогда жил в особняке Высшей Партийной Школы. Опьянённые свободой (не забудьте об изрядном количестве спиртного в наших желудках) мы с ним обнявшись запели какую-то русскую песню. Во всё горло. В 3 часа ночи. Жарким летом, когда открыты все окна. И тут, как гром среди ясного неба, с одного из балконов раздался нежный тоненький женский голосок. Дама, говорившая по-русски с сильным венгерским акцентом, выразила сомнение по поводу целесообразности распевать русские песни среди ночи в центре Будапешта, причём она выражалась таким грубым русским матом, что мы с Шани попросту растаяли от счастья и умиления. Сперва решили спеть ей в ответ что-нибудь достойное данной ситуации, но потом хватило ума пойти дальше молча.
Ну вот, мысленно вернувшись на Айтоши Дюрер, я вскоре оказываюсь у подъезда Высшей Партийной Школы при ЦК ВСРП, с которой меня связывают только и исключительно весьма приятные воспоминания. Здесь служили мои знакомые, в том числе чудесный, добрейший и умнейший человек, дружбой с которым я очень гордился. Его звали Дёзё Мольнар, и нам пришлось несколько лет вместе поработать в Москве, где мы и подружились в конце 1970-х гг.
Один из эпизодов нашего с ним общения заслуживает отдельного рассказа. Однажды у нас с ним был разговор, когда мы согласились в том, что самые распространённые в Венгрии фамилии это Надь («большой»), Киш («маленький») и Мольнар («мельник»). Этот разговор я как-то вспомнил по дороге в Будапешт, когда из громкоговорителя в самолёте я услышал такие слова: «Командир экипажа самолёта компании «Малев» товарищ Мольнар приветствует… и т.д.». Я обратил на это особое внимание ещё и потому, что в Будапеште менй должен был поджидать Дёзё, которого я специально попросил об этом по телефону. В тот день мне нужно было ещё пересесть в поезд до города Шиофок, где проходило заседание Постоянной комиссии СЭВ по транспорту, на которое я был командирован. Я ехал один, и «без языка» мне было бы трудно управиться в Будапеште. Дёзё радушно встретил меня, сопроводил до вокзала Дели, купил билет, довёл меня до состава и двинулся по вагону в поисках человека, который бы тоже ехал до Шиофока и помог бы мне не растеряться на месте. Такой человек нашёлся, и оказалось, что его фамилия была… Мольнар. Мы посмеялись ещё раз уже вместе с новым знакомым. Когда же мы с ним вышли из поезда в Шиофоке и двигались к выходу из местного вокзала, он вдруг неожиданно и громко захохотал. Я удивился этому, а он, сдерживая смех, сказал мне: «Вы знаете, что объявили сейчас по радио? Была передана просьба, чтобы машинист экспресса «Будапешт - Надьканижа», товарищ Мольнар, зашёл к начальнику вокзала». Добавлю, что последним Мольнаром, встретившимся мне в тот день был уже портье пансионата «МАХАРТ», где проходило наше совещание, но мне уже было совсем не до смеха, ибо я чертовски устал и еле добрался до постели.
Возвращусь к Дёзё Молнару в ВПШ, где мы и работали, и позволяли себе слегка выпить вместе, но самые яркие впечатления остались у меня от купания в лучшем (не побоюсь этого слова!) из будапештских бассейнов – бассейне ВПШ, куда поступала термальная вода по трубам из Сеченьи Фюрдо, проложенным под парком Варошлигет. Обычно бассейн был полупустой и мы наслаждались от души. Дёзё любил мокнуть в отдельной ёмкости с горячей водой (около 40 градусов), которую он называл Залив Кочинос (по аналогии с кубинским Заливом Свиней). Замечу, что однажды нас в этот бассейн не пустили. Была среда, и бассейн закрывался, ибо в нём по средам плескался сам Янош Кадар.
Наконец, выйдя из ВПШ и пройдя ещё немного вперёд, мы попадаем на угол улицы Штефания, по которой я никогда не ходил пешком, а только однажды проезжал в строну Народного Стадиона.
Сейчас дописывая эти строки, я понимаю, как много можно было бы ещё рассказать, связанного и с Мольнаром, и с Фаркашди, и со Всемирным Конгрессом, и с Марикой Грохой и прочим. Но это потом. Думаю, что главного я достиг – показал, сколько интересного и забавного можно вспомнить, мысленно пройдя пешком всего-то каких-то полкилометра. Пишу, а в ушах у меня голос величайшего русского актёра Василия Ивановича Качалова в роли Барона из пьесы «На дне», истошно кричащего: «всё это было, было, было!!!».