3. Как Белая армия применяла удушающие газы.
О том, как Тухачевский применил газовые снаряды при подавлении «антоновского мятежа» хорошо известно. А вот о том, как белые пытались травить удушающими газами красных партизан в аджимушкайских каменоломнях известно меньше. Вот что записал об этом в своем дневнике А.А. Столыпин:
«...Проходят установленные 25 минут. Все глаза устремлены на то место, где, по расчётам, под землёй догорает фитиль. Некоторые думают, что слой земли будет пробит, другие считают толщу земли слишком значительной. Наконец прошло уже 30-35 минут. Взрыва всё нет. Червинов даже побледнел. Его самолюбие специалиста задето. И тут, как назло, уже пускаются разные шуточки насчёт опытности наших молодых офицеров-подрывников. Глухой гул, как далёкий раскат грома, проносится под землёй. Из всех отверстий вырываются клубы серого дыма. Любопытно, что дым одновременно выбрасывается из далёких и ближайших к месту взрыва отверстий. Это говорит о силе взрыва.
Сразу входить нельзя, потому что кроме бочек мелинита мы установили ещё одиннадцать снарядов с удушливым газом. Снаряды эти довольно крупного калибра и выкрашены, в отличие от простых, в голубой цвет.
Надо проверить результаты подземного взрыва; на всякий случай берём с собой намоченные водой носовые платки как некоторую защиту от газов: на случай, если они ещё не испарились. Уже недалеко от входа мы замечаем, что пол, стены и потолок покрыты густым слоем копоти и сажи. Плохо, должно быть, пришлось гг. большевикам!
Чем ближе к месту взрыва, тем больше разрушений. Местами обвалы, почти всюду отдельные камни отвалились от потолка и загромождают проход. Огромная балка, поддерживающая потолок, лежит уже сбоку. Вот и место взрыва. Подрывники определённо недовольны: по неизвестным причинам подземные взрывы плохо нам удаются. Вероятно, мы недостаточно покрывали бочки камнями и щебнем, и газ, не встречая сопротивления, производит мало разрушения. Ведь как-никак, а 76 пудов мелинита + 1 пуд динамита – это порция».
4. Отношение к пленным красноармейцам.
Немало записей в дневнике касаются отношения к пленным. Приведу их без особых комментариев.
Озлобление сторон в ходе Гражданской было взаимным. Зачастую пленных не брали вообще. Были и «особо опасные категории» бойцов: красные не слишком-то щадили взятых с боя офицеров, белые – комиссаров, коммунистов, евреев и китайцев.
...
«Керчь
Апрель 1919 г.
Около деревни Старый Карантин идёт бой. Жителям поставили ultimatum: или сдаться и перестать явно и тайно помогать разбойникам, или же ожидать грозных репрессий. В море болтается какой-то кораблик, который должен помогать нам своей артиллерией. Наши конные опять пошли берегом моря. Цепи снова ведут наступление от зданий маяка. После короткого боя деревня занята, и красные загнаны под землю.
В деревне, оказывается, сидел всё время наш контрразведчик. Он выдаёт всех: человек 60 расстреляно и повешено. Потом вешают… самого контрразведчика за то, что он на многих наклеветал напрасно. Есть убитые и раненые с обеих сторон. Наши подвозят бочки с мелинитом и начинают снова бесконечные взрывы».
....
«с. Болячев
17 ноября 1919 г.
...
На следующий день я догнал полк в д. Карабачин. Наш эскадрон был на разведке. Я зашёл к священнику. Он не знал от радости, чем нас угостить. Его дом весь разорён, двери выломаны, мебель изрублена, шкафы разбиты. Другой священник его села сошёл с ума. Здесь была чрезвычайка, вся жидовская, как и полагается, и творила всякую скверну...
Отдохнув, поехали в деревню, из которой неприятель был уже выбит. Оказывается, это передовые части 47-й дивизии, именно какой-то Гомельский полк. Расстреляли комиссара – жида по фамилии Фидельман - и двух-трёх коммунистов. Весь этот отряд, на 3-й батальон которого мы только что наскочили, имеет задачей поймать наш отряд, который, между прочим, именуется у большевиков Сводно-Одесским.»
«м. Ходорков
1 декабря 1919 г.
По каким-то гадательным причинам выступили в 10 утра и припёрли в Ходорков. Жиды здесь совершенно разгромлены.
Наконец прекратилась непогода и настали морозы. По гололёдке приходится идти крайне медленно. Сейчас привели драгуна из 2-го эскадрона с приказанием Попова его расстрелять. Я вызвал вольноопределяющегося Маклакова и моего вестового Наркевича и сдал им его. Не успели они выйти, как грянуло два выстрела, затем ещё один. Оказывается, он оттолкнул Маклакова и пытался бежать. К счастью, его убили».
с. Пивни
4 декабря 1919 г.
...
Лабинцы ранили одного китайца. Он упал на лёд пруда и один отстреливался от целых двух сотен, пока не был смертельно ранен. Его последние слова были: «Всё равно живым не сдамся».
м. Ситковцы
13 декабря 1919 г.
Сегодня опять славный день, полный удачи, веселья и счастья...
С трудом собираю 4-й эскадрон. Все без всякого толка мечутся по полю; кое-где выстрелы – это по убегающей кавалерии или расстреливают китайцев».
с. Вербовка
19 декабря 1919 г.
...
Громкое «ура!», мелькание шашек, страшные ругательства, и мы врезаемся в какую-то кашу повозок, людей и лошадей. Скачем дальше. Коммунисты убегают через пруд и скрываются в зарослях ивняка. Забираем именных. Кого-то уже рубят, кого-то стреляют. Наконец всё захвачено. Подсчитываем трофеи...
Попов приказывает расстрелять пленных, что и делается тут же. Прохлаждаемся часа два, потом сигнал и двигаемся дальше. Проходим ещё 15 вёрст и опять засыпаем в час ночи».
И очень интересная запись о порядках в польском лагере для интернированных и военнопленных. Она должна быть особенно интересна нынешним поклонникам галичанско-бандеровкой версии нашей истории. Отношение поляков к галичанам показано очень хорошо:
«Лагерь Щалково
3 апреля 1920 г.
Лагерь представляет собой настоящий город с улицами, площадями, переулками, церквями и даже театром. Как и во всяком уважающем себя городе, есть в нём более шикарные кварталы, где живёт наша лагерная аристократия – штабы, «генералитет», офицерство хороших полков и т.д. Есть кварталы похуже – это те бараки, где находятся офицеры менее шикарных полков, разных Белозёрских, Симферопольских и других. Есть кварталы совсем нешикарные, окраины «города», там живут наши солдаты-добровольцы.
Наконец, есть совсем мрачные улицы – там ютятся в полуподземных и мрачных бараках, словно в предместьях города, большевики и пленные галичане. Положение их незавидное: грязные, оборванные, босые или в деревянных башмаках. Они ходят по лагерю, исполняя различные самые тяжёлые работы: возят в бочках нечистоты, копают картошку, работают в бане при дезинфекционных машинах, производят чистку лагеря – подметают, вывозят в вагонетках сор, скребут и чистят всюду кругом бараков. Поляки с ними обращаются как со скотами. Если большевик попадётся на пути «жолнежа», то самые страшные клятвы и ругательства сыплются ему на голову. Не дай Бог попасться им на глаза «пану капралу». Капрал – это тип с нашивками на погонах, что-то типа нашего вахмистра или, вернее, подпрапорщика. Капралы всегда очень важны и особой любезностью к нам не отличаются.
Солдаты-добровольцы тоже немного работают, но лишь постольку, поскольку это их касается: варят обед, чистят для этого картошку, бураки, морковь и другие овощи. Словом, наши, в сущности, ничего не делают.
Большевики на положении почти рабов или рабочей скотины, про галичан я уже не говорю – более забитых и замученных людей я не видел.
Большевиков особенно мучить всё-таки нельзя – в Совдепии есть много польских пленных. И если здесь, в Щалкове, будет произведён слишком сильный нажим на пленных, то это сейчас же будет известно в России: информация поставлена у «товарищей» превосходно, и пленных там тоже будут преследовать.
Галичане беззащитны – часть их здесь и колеблется в коммунистах. Часть тоже где-то болтается, и дела их неважны. За них некому заступиться, и поляки это знают и этим пользуются.
Лагерь очень большой, делится он на четыре части. В одной офицеры, в другой солдаты, в третьей «товарищи», в четвёртой, «новоукраинской», разные малоросские «товарищи», галичане и прочие народности».
И, в заключение этого раздела о судьбе белого командира взвода, попавшего в плен к красным, в каменоломни:
«Керчь. Крепость
Апрель 1919 г.
...
взводный Воронков попал в плен к «товарищам». «Товарищи» утащили его в свои норы, и всё, казалось, на том и кончилось. Но Воронков был парень не промах: старый драгун, бывший наездником 5-го эскадрона в полку, он стал задумывать бегство. Первые минуты его плена были трагичны. Его хотели расстрелять (увидев погоны подпрапорщика), затем посадили в совершенно тёмный тупик. Так просидел он с другими пленниками в сырой гнилой тьме, получая сухой хлеб и вонючую воду. Потом его заставили выполнять всевозможную чёрную работу: копать, вывозить лошадиный навоз из подземных конюшен, где томилось в бездействии около 25-ти лошадей, чистить людские помещения и т.д.
Он работал старательно, присматривался и запоминал. Постепенно он изучил расположение ходов, наизусть знал, где находятся часовые, штабы, канцелярии и прочие учреждения и, что лучше, вошёл в полное доверие к «товарищам». Через неделю приблизительно ввиду его распорядительности и ума он был назначен взводным и получил полную свободу. Им стали пользоваться как орудием пропаганды и заставили написать несколько писем в эскадрон, в которых он убеждал наших переходить в каменоломни и перебить офицеров.»
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/09/253