Как я стал линуксоидом
Когда я сидел в Шестой армейской тюрьме ("келе шеш" или (;;"; 396)), я определенную часть времени провел в изоляторе ("агаф бидуд").
Попадали туда по двум причинам:
1) Подозрение в попытке самоубийства или в намерениях совершить самоубийство.
2) Несоблюдение тюремной дисциплины.
Сначала, примерно 10 дней, я был в камерах нового типа. Если кто там был, то это те, которые справа от входа в изолятор.
В камере было двое заключенных и охранник, который тоже заключенный, но из отделения "алеф".
В камере имелся унитаз, ничем не огороженный. Для того, чтобы сходить по большой нужде, заключенные, как правило, просились выйти в общий туалет в конце коридора. Но были исключения.
В камере изымали пишущие приборы, пояса и шнурки.
Камера была довольно просторной, и было достаточно места, чтоб бегать на месте и отжиматься. Дело в том, что в "общих" отделениях "бет" и "гимель" постоянно гоняют, заставляют бегать, маршировать и т. д.
Однако в изоляторе, сидя несколько дней на одном месте, я ощутил недостаток в физической нагрузке.
В изоляторе, я мог подолгу читать (благо книги не изымают) и, в общем, мне там понравилось, и я не хотел никуда оттуда уходить.
В изолятор, в отличие от "общих" отделений, "кабан" или "Офицер Душевного Здоровья", приходит каждый день. И я каждый день просил его оставить меня еще на пару дней.
На каком-то этапе, руководство изолятора решило, что я здесь задержался слишком надолго, и тогда меня перевели в камеру "старого типа". Через два дня меня оттуда перевели в отделение "бет", но не по моей просьбе, а приказом свыше. Но это было потом. А в той камере "старого типа" произошло то, что изменило мою жизнь.
Сначала опишу камеры "старого типа" и их местоположение. Находятся они слева от входа в изолятор. Размер – примерно полтора на два метра. Там помещается только двухэтажная кровать и параша. Да, обычная параша, то есть обычная пластмассовая бочка с пластмассовой крышкой, ибо унитаза в камере нет.
Так вот там моим сокамерником оказался замечательный парень по имени Вадик.
Началось все с того, что он рассказал, что недавно ходил на выставку компании Microsoft в майке, на которой было написано Linux, и развлекался тем, что задавал вопросы специалистам по Windows о том, как сделать в Windows то же самое, что в Linux, на которые они затруднялись ответить.
Когда я спросил, что такое Linux, он ничуть не удивился, ибо год тогда был 1996.
Следующие два дня были самыми замечательными днями за всю мою армейскую службу. Мы разговаривали о Linux, о Unix, о программировании, да и просто о жизни. И эти два дня не могло омрачить ни что: ни параша, ни крошечные размеры камеры, ни тусклый свет из окошка под потолком.
Телефонами мы не обменялись.
Во-первых, потому, что в изоляторе изымают пишущие приборы, во-вторых, потому, что переводили меня быстро и внезапно, в-третьих, учитывая сроки, оставшиеся мне и ему, мы были уверены, что еще встретимся.
Но мы не встретились.
С 2006-го года, знание Linux – существенный, хоть и не главный пункт в моем CV. И это знание имеет определенный денежный эквивалент.
Иногда, я задумываюсь, а когда, собственно, началось мое знакомство с Linux?
А началось оно в те два дня проведенные с Вадиком.
Смог ли бы я к 2006-му году стать специалистом такого уровня, если бы не начал интересоваться Linux-ом еще в середине 90-х, когда чуть ли ни весь мир был убежден, что нет альтернативы Мастдаю?
Вадик – это подлинное имя, но, увы, это все, что я знаю.
Вадик!
Если ты читаешь эти строки, знай, что там, в тюремной камере полтора на два метра, там, между нарами и парашей ты взрастил еще одного линуксоида, как убежденного, так и просто специалиста.
И за это, я тебе искренне и глубоко благодарен.