В чужие города.
Приходим иногда.
Свобода как звезда.
Где это навсегда?
Небесная вода.
Заржавлены суда.
Смутные Лета.
Куда ты навсегда?
Серная руда.
Прозрачная слюда.
Отравлены года.
Зачем вы навсегда?
Как страшно звучит это навсегда. Затерянный среди новостроек крымского полуострова маленький домик архитектора. Ялта. Архитектор Бекетов – первопроходец в здешних скифских степях. Даже вернее первопоселенец, после долгих лет запустения этой части полуострова.
Конец девятнадцатого века. Нет ни леса, ни дорог, ни рабочих. Он приехал туда верхом. Глушь несусветная….
А он собирался создать городок своей мечты. Зарождение Профессорского уголка. Это место потом будут помнить и знать. У профессора много друзей и знакомых, и всем им он посеет в душах семена люби к этой почти безжизненной земле, к этому одинокому берегу, к этому северному, для развитых эллинских времён морю. Романтики, которым есть дело красоты этого мира. До его совершенства. До его бессмертия. Море. Ты можешь сравнить моря и то, которое есть в твоем воображении, всегда не в пример прекраснее. И корабли его удивительнее и величественнее. Параллельные моря, нездешние страны, миражи – и тем не менее реальность. Однако, мечта – это вечно светлое, вечно юное, вечно чудесное. Что в тлене вечно…только наша короткая никому не нужная жизнь для нас вечность. А жизнь это-то, что можно потрогать, ощутить, взвесить на ладони. Сначала путем неимоверных усилий - дом для себя, потом для детей. Все тамошние дома будут построены по его проектам. Своего рода ещё одно воплощение Сердца Пустыни.
Здесь почти ничего не сохранилось. Большой дом для большой семьи рухнул в одночасье, когда проворовавшиеся приказчики подставили своего архитектора и инженера. Долг перед казной был так ошеломителен и разорителен (казнокрад!? – то шётопом, то чуть ли не в глаза, передавалось из уст в уста), даже продав все свои доходные дома на Украине, дома детей в Алуште, акции и облигации – семья не смогла его погасить. Грустная история конца: бог в конце-то концов снизошёл - болезнь, которая кончилась к весне смертью.
Только его домик, совсем небольшой, но тем не менее с претензией – мансарда – как намёк на второй этаж, деревянная резная веранда, крутая частично деревянная, частично металлическая лестница, окна в виде цветных витражей –всё это как ни странно, сохранилось. Дети сберегли его для мамы.
Сейчас он открыт как музей архитектора Бекетова. У огромного дерева, на местном наречии называемого – «бесстыдница», так как стоит голое, совсем без коры.
Встречает вас пожилая приветливая женщина – смотрительница и экскурсовод – седые отброшенные назад волосы. Немного усталая, но очень внимательная, старающаяся привнести в свою работу частичку своей души. С любовью. Старинные фотографии на стенах. Негромко, но с каким, же внутренним воодушевлением: этот тот-то, вот о том-то…
Почти нереальные лица из прошлого. Другая страна. А вернее даже - иная. Инакомыслие. Лица на фотографиях то ли призрачны, то ли безлики. Чужой дом в чужом городе. Алушта. Ты как будто гуляешь непрошено по жизни незнакомых людей…
И вдруг… Один из лучших портретов Александра Блока… с чего бы вдруг…
- Да-да… а вот эта девочка с тугой косой – мама Блока.
Милое чистое личико совсем ребенка. Мама… Как в мир приходят такие мамы?
Мебели в комнатах практически нет. Свобода в пространстве. Разве что нереальных размеров стол с огромным листом ватмана – незаконченный проект какого-то театра.
Последняя точка в многоточии колон кариатид…
В одной из комнат панцирь гигантской черепахи.
- Он был путешественником?
- Нет-нет. Это его сын. Капитан торгового судна. Видимо, подарок отцу. Рептилия-долгожитель.
Мне когда-то подарили такую рептилию. Правда, она была живая и очень миниатюрная. Лучше быть статуэткой – чем Эйфелевой башней. Африканская черепашка, доставленная контрабандой из Ливии. Совсем не слышное (пианиссимо!) домашнее животное. И очень одинокое в чужой северной квартире. Зеркальное отражение – неприкаянного существа. Говорят, домашние животные похожи на своих хозяев. Крошечная головка змееподобного доисторического существа.
Я сдалась и отправила её с оказией через полтора года такой же контрабандой в родную Ливийскую пустыню. Поближе к сородичам. Может быть она там встретит своё черепашье счастье и обзаведётся потомством. Нельзя бесчеловечно пресекать передачу из поколения в поколение генной информации. Дважды перебежчица. Черепашка, покорившая тысячи километров в пространстве беспересадочным перелётом – но так и не увидавшая мир.
- А что вы делаете с этим панцирем?
- Только протираем пыль. - он девственно чист, панцирь, переживший своего обладателя.
Две западных комнаты отданы под выставку местных художников. Ведь музею нужно на какие-то доходы существовать. И тут мне несказанно повезло. Картины, представленные в экспозиции, - редчайший случай работ художника-мистика. Не фантаста с его: «пойди туда, не знамо куда, изобрази то, что будет продаваемо на рынке, или напротив, изобрази так, что можно с достоинством ставить этих жалких особей на место: не дано вам, и дано будет ещё не скоро.»
Мистика же перед вами чистокровная. Комуежды сбудется по словам его.
На темном фоне – в полуобнимку пара в черных плащах. Капюшоны отбрасывают тень на лица, которых нет. Скорее облики в млечном мареве. Не может быть случайной эта встреча. С этого места они пошли вдвоем. В водовороте сна на грани бреда. Прорвавшись сквозь заслон ветров. Он – тут, и он – там. У одной из фигур на лице луна оставляет след темного креста. Иудин грех. Он – здесь, и он – сейчас. Странное полугрустное, полуотверженное настроение. Мечты о прошлом и о будущем слившиеся в этой точке в жизнь. Гармония. Которой так и не случилось. Её нельзя случить насильно. Только когда он, который там – есть он, который здесь. Только так , а не иначе, а всё остальное просто рынок по переброске информации. Жестокий и безжалостный как и всё, что может родить человек. Полуобъятия – полувзгляд - безглазый. Сливающиеся в один образ летучий. Полутона.
- Вам нравится картина? – смотрительница дома.
- Пожалуй, необычно. Если долго смотреть – действует завораживающе.
- Безбожие?
- Многобожие. В единстве. Однояйцовый близнец – никак не сиамский. Хотя по- сиамски – это ещё более тесное единение. Куда теснее – но там нет развития отдельно друг от друга. А здесь - мы одно и мы при этом иноки по отношению друг к другу.
- Вы знаете – это его стиль. Он никогда не рисует картин на заказ. То есть заказ выглядит своеобразно. Друзья и знакомые приходят в гости. Долго беседуют. Обычное общение. Человеческая близость. А потом он рисует картину. Сущность тебя в другом жизненном пространстве. Проникновение лазера в твою потустороннюю сущность. Ваше единение. Конечно если у тебя там сущность, а не столпотворение. Все картины здесь находящиеся, представьте, - свезены друзьями из разных уголков мира, куда позабрасывала судьба эти работы. Выставка – это их подарок мастеру к семидесятилетию.
Прощальная песня души. Сирены – вымершие стеллеровы коровы.
- Он сам был счастлив встретиться со своими творениями. Это ж как дети. Коих в собственной мастерской практически не осталось. И при этом у него на редкость трудная судьба. Голодное детство. А тут еще эти картины, которые он и сам объяснить не может. Талант и Совесть. А жить на что-то надо, где вы видели гения, почивающего в достатке. Это не метаморфоза. Это реальность. Так к сорока он угодил в дом для душевнобольных. Но справился. Вернулся из лечебницы в этот мир. Разве что стал довольно одиноким. Синдром обреченности парии. Здесь недалеко в предгорьях он выкупил участок земли и собирает сад черепах. Японский сад из камней. Когда-то их сооружали для императоров.
Принц и нищий.
- Может быть он гений? – мне очень хочется, чтобы это было так. Евгеника.
Стремление к чему-то хорошему. Легкий трепет шевельнувшегося ветерка и подступающие к глазам беспричинные слезы. Я видела рисунки написанные людьми с психическими расстройствами. Своего рода художественная образная терапия для восстановления самосознания. Очень разнятся сюжеты. Но однозначная четкая линия раздела на две неравные части. В одной безумные творения – ноги из ушей, руки, оторванные и обглоданные, полнейший раздрай психики. И в другой части – картины нереального мировосприятия. Откуда и куда направлены эти образы, доводящие до сумасшествия. И цвет у картин практически не зависимо от руки творца – жареного кофе или желудя.
Вероятно, та же тяжесть сожительства людя с манекенами, как человека с людьми: люди не считающие других за людей не заблуждаются. Всё верно. Но верно и другое. Мы их тоже можем с полным основанием, и с чистой совестью за людей не считать. Поверь – так оно и есть. Мои мысли прерывает голос смотрительницы.
- А вот моя любимая картина, - мы с гидом, как заговорщики в чужих владениях.
Несоразмерная блуждающая мистика. Мрак в степени морской пучины – беспросветности Марианской впадины. В этом люциферовом пространстве – вихрит свет. Скорее его сияние, и не слияние со тьмой. «И отделил Он тьму от света». Свет то ли еще не до конца задушен, то ли только что зародился. Манипуляция. Малокровие. Летаргия.
Жизнь в зеркале морских чернеющих пучин в кружевной испанской мантильи. Преддверие.
- Вы знаете, когда мы вешали эту картину – она всем жутко не нравилась. Просто действовала на нервы своей чернотой. И нигде ей было не подобрать места. Мракобесие. Давящая на психику, как наваждение смертного лика. А сейчас я часами могу стоять перед нею.
- Видимо, своего рода медитация.
- Редкий талант.
- Волошинское: тому, кто зряч, но светом дня ослеп, тому, кто жив, но брошен в темный склеп…
Мне тоже полюбилась одна из его картин: «и в зрящем сумраке остался я один» - это если бы у меня спросили: о чём она была?
Во вселенской бездне движется яйцо с глазом пристально вперившимся в эту беспроглядную тьму - на дюбочке творенья. Детский взгляд с недетской печалью зрачка. Немой крик – оно белое, а мрак надвигающийся. Оно беззащитное, как пёрышко, а мрак вооружён. Оно там, а мы тут. И миры не соединимы. Нет такого моста, парома, брода. Рождения призрачный мираж в подлунном мире. Не ваш, не их, не свой – ничей. Малявка. Мизинец руки бога. Или глазного яблока. Может им тогда змей и предложил не простое яблоко, а глазное. Что-то мне такой ответ кажется наиболее верным.
- Как великолепно.
- Как обречено.
Художник – это созидание. Яйцеблюд. «Разрушьте этот храм, и я в три дня воздвигну новый». Он воздвиг бы! Это у него не отнять! Он мог воссоздать самую совершенную форму – храм человеческого тела.
Ты воздвиг склеп… возможно, за две тысячи лет совершенство изменило форму.
Люди разного калибра.