Сценарий

Александра Казарновская
                Александра Казарновская
               
                ВИХРИ  ГРАЖДАНСКОЙ
 
               

     Маленький, провинциальный город. Темный весенний вечер. 
     По неосвещенной улице быстро шагает человек в шляпе, держа под мышкой кожаную крокодиловую папку для бумаг.
     Редкие прохожие спешат домой. 
     Собаки лениво облаивают проходящих мимо калиток людей.

     - Эй, огоньку не найдется? - выступает из темной подворотни человек в кожаной куртке.
     - Не курю, - отвечает мужчина и прибавляет шагу.
     - Постойте, гражданин, предъявите-ка документы.
      Светит в лицо прохожего керосиновой лампой и разочарованно произносит:
     - А-а-а, это вы, господин писатель... Идите...
     - А-а-а! Это вы, господин милиционер... Неужто, я признания добился?
     - Да кто же Вас не признает? Вашими фотографиями весь город обклеен! Все заборы попортили! Кстати, на афише вы с трубкой...
     - Держите, - Роман протягивает милиционеру спички, - Сегодня я щедрый.
     - Вот уж спасибо. Часа два часа не курил, измаялся...
     - Ладно, разобрались, дело маленькое, мне спешить надо, меня публика ждет! 

     Пройдя немного, писатель останавливается у забора, где наклеена афиша: «Литературный вечер. Рассказы, стихи, куплеты. Исполняет автор». И огромными буквами под фотографией написано – писатель Роман Воробьев.
    Писатель любуется на афишу и даже хлопает по ней рукой.
    Затем размеренной, важной походкой писатель направляется к купеческому особняку.

     В зале особняка уже собралось общество.
     Наскоро, на ходу писатель разматывает длинный шарф и скидывает пальто на руки подоспевшему швейцару.
     Он спешит в зал.
      В глубине сцены висит большой портрет писателя.
      На сцене стоит стол, крытый зеленым сукном. На столе - графин воды, стакан.      
     В зале человек сорок народу. Публика разнообразная. Тонкие манерные молодые барышни, студенты в плохонькой одежде, молодящиеся, интеллигентного вида  старички и толстый поп в рясе.
     Швейцар следует за писателем. Он полушепотом говорит писателю:
      - Смотрите-ка, весь «высший свет» города собрался!  Даже глава бывшей городской думы пришел: купец-золотопромышленник Игнатий Савельевич Падюков собственной персоной пожаловал, в черном сюртуке.
       - Значит, Гришка, ты опять при хозяине?
       - Так точно. Он неделю скитался где-то.
       - Да знаю, - отвечает писатель.
       - Пальто ваше я в отдельную комнату положу, чтобы не затерялось.
       - Спасибо за заботу.
      - А шляпу тоже давайте. Я ее аккурат как хорошо положу: не помнется.
      - А вот со шляпой я не расстанусь, Григорий. Это моя писательская принадлежность, как вот, к примеру, трубка.
      - Как знаете, Роман Антонович. Вам, господам, оно виднее, - обиделся Гришка.
    
   

      Падюков со свитой расположился около самой сцены.
      Падюков то и дело достает из мешковатых штанов часы на цепочке, открывает их и шепчет себе под нос:
       - Все люди сволочи... Кто таков этот Роман Воробьев, что его ждать приходится?
       Роман Воробьев идет по залу и взбирается на сцену.
       На сцене Роман приосанивается, выпрямляет спину, одергивает пиджак, кашляет и подходит к столу.
       Публика зааплодировала. 
      - Это он, он, прямо как на портрете,- шепчет на ухо один зритель другому.
       Писатель начинает свою речь:
      - Дамы, господа и товарищи! Сегодня я собрал Вас, что бы подарить Вам по экземпляру своей книги. Я познаю мир, а мир узнает меня! Сейчас я прочитаю несколько рассказов из моего нового сборника «Желтые камни дьявола»,
       - Это про золото что ль?- интересуется Падюков.         
       - Эта книга платина моей души, - парирует Воробьев.
       - Золото ль, платина, нам для розжигу любая бумажка пригодится. А по сколько экземпляров даешь?
      - По одному в руки, не волнуйтесь, всем достанется, кому не хватит, приходите в гости на чай,- разъясняет публике Воробьев,- Я всегда гостям рад.
      - А заварка у тебя настоящая, или опять желудевым настоем поить будешь? – не унимается Падюков.   
      - Позвольте, вы в прошлый раз весь сахар к себе в карман перетаскали, - замечает Воробьев.
      - Так я же вас четыре часа слушал! Обхохотался до сердечного приступа.
      В разговор вступает худенькая молодая дама в горжетке из кошки, крашеной под горностай:
      - То-то на столе одни лимоны лежали, сахар видела, а как потребуется, сахарница пустой оказывается. Я уж думала, что мне от мигрени чудится.
     - Вечно вы, Софья, что-то выдумываете. Одно слово – женщина! – разводит руками Падюков. – Софочка, милая вы наша, не отвлекайте. Женщина прекрасна, когда она молчит.
     Софочка недовольно глядит на Падюкова и отодвигается от него, пробурчав в сторону:
       - Вот так поневоле феминисткой станешь. Из-за таких вот субъектов...
       - Ну, будет Вам господа! Это такие мелочи. Искусство не терпит суеты, быт пожирает художника, я вне быта. Я приглашаю Вас домой для осознания человеческого бытия. Мои рассказы не о быте, они о вечном. Они нетленки!
      - Нетленки, а бумага-то плохенькая, чадит, дыму-то, дыму...- возмущается Падюков.
      - Так напечатано в Вашей же типографии.
      - Это она раньше моя была, а теперь народная. При мне там кроме этикеток да рекламы ничего не печатали.
      - Не народная, а Сибкрайиздата, - уточняет молодой человек.
      - А Сибкрайиздат принадлежит кому? – не унимается Падюков:
      - Государству? А государство чье? У них и лозунг такой: Вся власть - Советам. А кто там с кем советуется...
      Молодой человек сжимает кулаки и идет на Падюкова:
       - Да ты контра. Тебя потрошить надо!
       - Куда уж больше потрошить-то. Где ты находишься? Особняк был мой, стал ваш. Его еще отец мой строил, - говорит Падюков все это привычно-спокойно,  немного откинувшись назад и с высоты огромного своего роста смотрит на субтильного молодого человека в кожанке и блистающих новых калошах.
 
      Молодой человек, пока  Падюков говорит, накаляется все больше и больше и вдруг пихает золотопромышленника прямо в живот.
      Тотчас крепкие ребята сгрудились вокруг Падюкова,
      Началась потасовка, в которой Падюков участия не принимает.
      Молодого человека, затеявшего все это под улюлюканье и ко всеобщему удовольствию собравшейся публики, крепкие ребята берут под локти.
      Молодого человека  вышвыривают из зала. По пути он теряет блестящую галошу.
     Роман Воробьев наблюдает это со сцены и искренне переживает, если что не удается увидеть. Он перебегает с одного конца сцены на другой и кричит:
          - Господа-товарищи! Не позорьте человечество! Вы пришли на вечер искусства! Да уводите же его поскорее. Кто этот жуткий молодой человек? Прочь его, прочь! Здесь собралась почтенная публика.
     Широкоплечий детина, громадного роста, с рыжей бородкой и сильными, мощными руками встает около двери.
     Падюков же из зала исчезает.
   
      На улице идет дождь.
      Молодой человек, весь мокрый и грязный от дождя стучится в дубовую дверь особняка, ярко освещающим улицу электрическим светом и кричит:
     - Отдайте мою галошу! Воры, заговорщики! Ответите за галошу! Я вас всех под трибунал, вас всех революционным судом судить будут!
      Сзади к нему подходит страж порядка.
      - Это кого вы там судить собираетесь?
      - Да этих, - и он указывает на дверь. – Во всем городе электричества нет, а эти буржуи при свете, да еще мою галошу украли.
       - Вы гражданин не шумите, а идите в участок там разберемся. А электричество и освещает всего-то три дома, Падюков свои дома  в порядке держал.
      - Во-во, с ним-то я  и столкнулся.
      - Ну-у-у, у него весь город глаза да уши. Идемте-ка со мной в участок. Напишете там свое заявление.
       - И напишу, я все напишу! Он мою новую галошу украл! Я их за табакерку с инкрустацией выменял. А этот все на старый режим поменять хочет.
      Они бредут по темной улице.
     Дождь усиливается, и дом за стеной дождя кажется укутанным золотым туманом света.
      
      Меж тем литературный вечер продолжается. Растревоженная публика поуспокоилась.
      Крепко вцепившись одной рукой в спинку деревянного стула, а в другой держа рукопись, Роман Воробьев стоит и радостно, громко читает, с выражением. Он читает рассказ о силе денег и власти золота. Мечтает об обществе, где нет ни бедных, ни богатых:
     - История эта случилась во времена, когда Великий хан покорял Сибирь, сея повсюду горе, страх и разруху. Одно из племен спряталось в тайге. Ханские слуги добрались до их убежища. Люди племени убили их, но одному паршивому шакалу удалось убежать. Племя собиралось  покинуть обжитое место. Когда они были готовы к переезду, к ним пришел странник в длинной одежде. Они приняли его как самого дорогого гостя,   а он рассказал им о прекрасной стране, где не бывает войн, нет жриц любви и воров, там нет власти денег и золота. Люди живут там нравственно, заботятся друг о друге и занимаются своим ремеслом по велению души. Странник поведал: страна эта находится где-то в горах,
но не каждому открывается туда дверь. Он ушел дальше в глубь тайги, а племя отправилось на поиски этой прекрасной страны..
      Роман Воробьев смотрит в зал.
      Публика безмолвствует.
      И вдруг его радость как волной смыло. Ноги предательски затряслись. Он кладет рукопись на стол, тянется за стаканом, глотает воды. 
    
      И тут с грохотом открывается полукруглое окошко, расположенное над входом в зал. Из него выглядывает Падюков.
        - Ха-ха-ха, ну потешил, денег, значит, не будет. Земля ничья, все равны, воров нет, проституток нет. Рай, а не мир. Кого же ты признаешь? Вот что я тебе скажу: шут ты гороховый!
        - Не шут, а графоман! - произносит дама в горжетке.
        - Сумасшедший, - ворчит поп.
        - А мне понравилось,- заступается рыжий детина,- я тоже писателем быть хочу.
        - Приходите, я Вас научу, - оживляется Воробьев.
        - Правда? - на лице большого великана растянулась улыбка.
        - А может, сейчас поучите? Завтра я занят.
        - Отчего нельзя, можно и сейчас... Присаживайтесь на стул.
      Роман Воробьев театральным жестом ставит стул посреди сцены.
      Детина послушно, безропотно усаживается на него и заворожено глядит на писателя. Он прячет за стул свои огромные, натруженные руки.
      Публика не расходится, приготовившись к новому зрелищу.
      Роман потирает руки и начинает с невозмутимым лицом делать круговые движения над головой парня.
      Его фигура кажется хрупкой на фоне могучего тела богатыря.
      - Дышите спокойно, ровно, глубоко. Спите... Спите... Спите...
      Роман раскачивает перед глазами парня часы на цепочке:
      – Вы уже спите, спите, тепло разливается по вашему телу. Вы спите! Вы проснетесь великим писателем! Вы будете им! Вы будете им! Вы уже великий... Спите!
      Здоровенный детина, действительно, как-то весь расслабляется и начинает сползать со стула, видимо, и, вправду, заснул.
      Роман продолжает делать какие-то пассы над его головой.
      В зале наступает тишина. Проходит еще несколько мгновений.
       - Проснитесь! - приказывает Роман и с недоверием поглядывает на детину.         
      Детина зашевелился. Лицо его сияет счастьем. Зевая и потягиваясь, он гордо выпрямляется во весь рост, но слишком резко. Стул с грохотом опрокидывается.
      - Ламброзо, маг!- восторженно тянется по залу.
      - Спали? – спрашивает Роман Воробьев. – Здорово Вы мне подыграли... Нет, я прекрасно понимаю, что Вы мне подыграли. Не надо мне угождать. Слушайте, писателя из Вас никогда не получится. Уходите отсюда! Писателем надо родиться!
      Парень весь багровеет, на глазах выступают слезы, рот кривится.
      Руки он сжал в кулаки.
      Но возражать мэтру не стал и спрыгнул со сцены.
     - Ну, - обращается Воробьев к залу,- кто еще хочет стать писателем?
     Желающих нет. Зал молчит.
      - Лучше быть идиотом, чем писателем! - закругляет вечер Роман Воробьев.
      Рукоплескания и хохот разносятся по залу.
      Народ требует продолжения:
      - Браво! Браво! Би-и-ис!
      - Давай еще!
      - Еще! Еще!
      Роман Воробьев говорит:
      - Дело маленькое,- и достает новую рукопись, готовится читать.
     Люди начинают вставать со своих мест и медленно расходиться.
     Публика разбирает книги, выложенные на столике у входа, норовя прихватить лишний экземпляр.
     Роман мужественно стоит на сцене.
 
     В зале остается только один зритель. Полненький, лысоватый человек с портфелем.
      - Великолепно! Браво! - кричит лысоватый человек.   
      Роман даже теряется.
     - Вам, правда, нравится?
     - Да, сегодня Вы в ударе!
     - Вы искренни?
     - Да Вы гений! Я давно наблюдаю за Вашим творчеством. Я и сам человек пишущий. Все, что Вы пишете, свежо, ново, интересно.
     - Представьтесь, а Вы кто? 
     - Я? «Принцесса грез»!
     - Вы? Та самая знаменитая писательница нашего города? Вы пользуетесь огромной популярностью читательниц.
     - И их тайнами. У меня большая переписка. Женщины обращаются ко мне за советами. Я  их охотно консультирую по сердечным делам.
     - А они знают, что она - это Вы?
     - И не догадываются. Меня не печатали. Вот я и придумал подписывать свои статьи псевдонимом «Принцесса Грез», и ко мне пришла слава.
     - Потрясающе!- Роман Воробьев был искренне восхищен.- А, кстати, как выглядит слава?
     - Слава – женщина коварная: может быстро уйти к другому.
     - Не изменяйте ей – она вам не изменит.
     - А я больше люблю Музу.
     - Вот вы какой! – Роман Воробьев сквозь очки глядит на собеседника. - Хотите сказать, что Слава и Муза вечные соперницы.
     «Принцесса Грез» смущается:
     - Ну, не совсем так...
     - А как? Говорите, друг мой, говорите – это очень оригинальная мысль.
     «Принцесса Грез» даже потеет от напряжения:
     - Вы меня совсем запутали. Думаю, они могут быть союзницами при определенных обстоятельствах, при наличии того, что называется талантом.
     - Как у меня, да? – глаза Романа Воробьева стали серьезны, и только где-то в глубине их застряла смешинка, это чувствуется по голосу.
     - Конечно, конечно! – сдается « Принцесса Грез». – Вы же талант!
     Роман Воробьев доволен и искренне смеется:
     - Ну, а о гении и злодействе мы поговорим в следующий раз. Тема эта обсуждается столетиями и весьма прелюбопытно поболтать об этом.   Роман обводит глазами опустевший зал:
     - Пора и нам по домам!
    
     Меж тем публика обсуждает прошедший вечер. Студент делится впечатлениями с юной дамой.
      - Псих, сумасшедший, графоман, шут.
      - А мне он понравился, но его искусством не наешься,- и она вертит новенькой книжкой.
      - Завтра сходим в общежитие института,  банкет обещали. Поэт там какой-то новый объявился.
    
      Поп, дама в горжетке, аккуратно постриженный мужчина и еще  несколько человек тихонько проходят по лестнице на второй этаж.
      Окна плотно зашторены, горят свечи.
      Падюков сидит, вальяжно развалившись в кожаном кресле.
      В комнате - сервированный стол.
      Все садятся на стулья с высокими спинками.
      Савелий Игнатьевич Падюков встает и торжественно объявляет:
     - Баронесса, господа, белые близко. Несколько дней, и они будут в городе.  Прибудет бронепоезд, эшелоны, казацкие войска, полки, принявшие власть адмирала Колчака... Сибирь будет нашей, мы вернем свои дома. Так подымем же бокалы! Шампанское французское, из старых запасов, «эти» не нашли...
     Все дружно принимаются за шампанское и закуски. После нескольких бокалов поп разрумянился и, закусывая пирогом с семгой, требует водки:
     - Закусочка, у вас,  Савелий Игнатьевич, хороша, но шампанское желудок не принимает. Сейчас бы водочки.
      - Так все для вас, батюшка. Гришка, подай,- распоряжается Падюков.   
     Графинчик с водкой тотчас же оказывается на столе, поданный расторопным Гришкой.
     Отец Сергий тяжело привстает с кресла, и, придерживаясь  за него, горестно произносит:
     - О – хо - хо, чего же это нам натерпеться еще придется, красные, белые, конец света, да и только. Апокалипсис. Старец у нас в монастыре был, предсказывал, что если не по-божески жить будем, то придет время лихое, когда бога почитать не будут, брат на брата пойдет. Нынче что творят: церкви разрушают. Давеча ко мне комиссар пришел, так всю утварь в церкви переписали, а кое-что особо ценное забрали. Где это видано, чтобы на иконе номер стоял? Я в церкви молебен от осквернения читал. Зачем Богу справки? До чего додумались!  И церковь ухитрились ранить – пули в стене застряли.
     - Какой-то рок тяготеет над Россией, уничтожаются ценности старины. Чисто материальные потери восстановимы, а эти нет, - задумчиво говорит Падюков.
     - Странное время: человеческая жизнь не имеет никакого значения. Кто дал им право вершить неправедный суд? – стриженый мужчина  смотрит на компанию.   
    - Послушайте, нет, не надо мрачных разговоров, надо верить, что все хорошо будет, - возражает баронесса, прервав тягостное молчание.
     - Вашими бы устами да мед пить... – произносит Падюков.
     - Мне досадно, гадко, простите, но не надо о мрачном. Давайте подымем бокалы за Великую Россию, за Россию, которую мы все любим! - и баронесса   Софья Малиновская ловко, как гусар, опрокидывает стопочку и вдруг начинает рыдать.
     Батюшка принимается ее успокаивать и протягивает ей носовой платок:
       - Ну, уж помилуйте, сударыня, сделайте божескую милость, Вы же не баба какая на поминках. И без Ваших слез тошно.
     - О деле надо подумать, господа. Как встречать  освободителей будем, а Вы тут болото устроили, – Падюков искренне не понимает такого поворота событий, – Терпеть не могу женских слез.
      Графиня вытирает платком слезы и пытается улыбнуться.   
      - Гришка!- кричит Падюков – А ну, со стола убирай все, тащи бумаги, надо обмозговать, как встречать наших будем! 
         
      А в это время на некоей сибирской станции белые грузят эшелон.
     Моросит дождь. Грязь, лужи, скользкая земля.
     Солдаты загружают вагон. Они сгибаются под тяжелыми мешками.
     Высокий, поджарый прапорщик следит за погрузкой.
     Вдоль железнодорожного полотна расположилась пехота.
     Неподалеку стоят орудия гаубичного полка.
     Люди разжигают костры. Солдаты, офицеры вместе греются около огня.
     Солдат спят под открытым небом, под неперестающим дождем.
     Несколько человек перевязаны бинтами. У многих  на шинелях никаких знаков отличия.
     Позади эшелона - бронепоезд.
     Солдаты разбирают наваленные на железнодорожные пути доски, камни, деревья. И, несмотря на кажущее спокойствие, не слышно разговоров.
     Солдаты  внимательно прислушиваются к звукам ночи, вглядываются в темноту в сторону леса.
     Слышно, как из-под ног солдат скатываются камни с железнодорожной насыпи, да глухие звуки падающих в вагон мешков, да откидываемый с насыпи мусор падает, разбрызгивая лужи в придорожной канаве.
     Из деревни, спрятанной за станционным строением, ни звука.
     И лишь иногда ветром доносится дым из протопленных домов.      
         
    Бронепоезд полон народу.
     В вагонах душно, жарко.
     Два  офицера, стоят около вагона, угощая друг друга конфетами да сухарями.
       - Скоро в город прорвемся, попируем.
       - Наедимся, если доживем,- отзывается второй.
       - Кто, здесь? Офицеры?
      Из темноты вагона показалось заспанное лицо солдата.
       - На, подставляй руку, держи.
      И офицер насыпает ему немного леденцов.
       - Монпа-а-сье, век такого чуда не видал, - солдат даже прищуривается от удовольствия.
       - Ну, ты Семеныч, обалдел! Конфеты чудом называешь. То ли еще увидим. Погоди маленько, победим, знаешь, как заживем. 
        - Я до войны хорошо жил, до мобилизации вашей. У меня хозяйство большое было. А потом как в деревню нашу повадились белые, красные. Всех приюти, накорми, я не знаю кто из вас лучше... По мне все разорители.
        - А что ж ты на нашей стороне воюешь? Из-за мобилизации? А если бы к красным попал?
        - Не, это братья мои у красных. Они ни в бога, ни в черта не верят. А я по библии за царя, за отечество.
        - Так из-за царя все сейчас и расхлебываем...
        - Не-е, господин офицер, это Вы в бога не веруете. Его заставили бумаги подписать. Семью он спасал.
       - Народ спасать надо было, а он себя спасал.
       - Не понимаете Вы, семья-то у него тоже царская. Это те виноваты, кто неправедное это дело выдумал: царя от власти отлучать.
       - Так выходит ты, Семеныч, монархист.
       - Да мне все одно как называться. Я на чужое никогда не зарился, и другим не советую. Нынче народ как дикое стадо без пастуха. Все обожрет, разрушит, и самих себя загубит.
      
      Неожиданно тишину ночи прерывает пулеметная очередь.
      Солдаты разбегаются врассыпную, приготовляя штыки.
      Бойцы падают. Куски шрапнели попали в них, они так и остаются лежать на земле.
      Эшелон трогается, разгоняется, проезжает метров двести.
      Небо озаряется ярким огнем.
      Несколько вагонов, словно картонные кубики, вспыхивают огнем. 
      На глазах вагоны, теплушки, превращаются в бессмысленную груду мусора.
      Они слетают с железнодорожной насыпи, навсегда оставаясь в болоте.
      От света пожара в лесу, среди деревьев хорошо проглядываются всадники на лошадях,  а поодаль, за полем, несколько грузовиков и бегущие люди.
      Гаубицы развернулись.  Начали быстро выплевывать снаряды.
      Падают люди и лошади среди деревьев.
      Бронепоезд, извергая клубы тяжелого дыма, со скоростью, на какую способен, откатывается назад, в темный коридор обступившего рельсы леса.
       От позиции красных отделяет лишь несколько десятков шагов.
       Пули  летят над головой.
       Прицел из грузовиков чуть выше.
       Бой переходит в рукопашный. Люди дерутся насмерть.
       Сражение уже повсюду, в лесу, на рельсах, в деревне.
       А за деревней чернеют батареи. Цепи стрелков ведут наступление.
       И непонятно, отчего больше озаряет красным небо: от пожара или восхода. 
       
       Под утро по улице городка проезжает колонна грузовиков.
       Грузовики, битком набиты красноармейцами.
       У каждого за спиной винтовка.
       Лица солдат сосредоточены и суровы.
       И только по тому, как быстро двигаются грузовики, разбрызгивая грязь раскисшей дороги, заметно, что они очень спешат.
       Только глухой кашель да крик: - Жми, браток! - доносится из колонны,
       - Наши там сражаются, подкрепление ждут, - кричит один солдат другому.

      На другое утро город просыпается рано. Слышно отзвуки боя.
       Падюков так и просидел всю ночь в кресле, глядя в открытое окно на восток.
      - Гришка, черт, водки тащи еще немедленно! Всю ночь у окна просидел. Кто там побеждает? Куда пойдешь, разузнай.
       - Да кто же знает?
       - Люди, Гришка все знают. Слухи быстро распространяются.
      Сонный Гришка, тычась во все предметы, тотчас же принимается исполнять приказания хозяина, выходит за дверь.
      Падюков, едва закрылась за Гришкой дверь, подходит к книжным полкам, отодвигает их и, достав ключ из кармана, открывает сейф.
       В сейфе лежат слитки золота, драгоценности, векселя иностранных банков.
       Падюков кладет бумаги, составленные вечером, в сейф и задвигает полки.
       Вернувшись в комнату, Гришка застает Падюкова стоящим у окна.
       У дома останавливается грузовик, раздается громкий стук в дверь.
      - Поди, открой,- говорит Падюков. Он крестился на иконы в углу.  – Пронеси, господи, спаси меня и помилуй!

       Гришка открывает дверь.
       Перед ним стоит вчерашний молодой человек в кожанке. Он отстраняет Гришку рукой и приказывает:
       - Заносите. В больнице мест не хватает, здесь теперь тоже будет госпиталь.
       Красноармейцы, громко топают по паркету и оставляют грязные лужи.
      Они заносят раненых и размещают их прямо на полу.
       Бархатные занавеси тоже идут в ход. Солдаты режут их на одеяла.
       Разбивают китайскую вазу, которая мирно стояла в углу.
       Гришка с ужасом  разглядывает всю эту картину.
       Красноармейцы его не замечают.
       Гришка берет в руки швабру и заметает остатки вазы в угол.
       И идет докладывать хозяину, зачем-то прихватив с собой осколок вазы.
      - Теперича у нас тут госпиталь размещают, и вот вазу разбили, ироды.
      - Да, пускай,- отмахивается Падюков.
      - Что же теперь будет...            
        Падюков наливает себе стопочку и отправляется спать во флигель.    
      
      Раненых размещают по всему залу.
      Сестра милосердия устраивается на сцене и раскладывает там медикаменты. 
      Потом берется помогать раненым.

      Небольшой солдатик с веснушками на лице воззрился на портрет Романа Воробьева:
     - А это кто такой?    
     - Да все это знают – Роман Воробьев, писатель. Его портретами весь город обклеен.    
     - Неужели? Смотри, какая знаменитость!
      Солдатик с веснушками подходит к тому, что в кожанке, и начинает ему что-то говорить. Слышна фраза:
      -  Говорят, это писатель, может не снимать портрет?
      Он возбужденно размахивает руками и тычет пальцем на портрет в противоположной стороне зала.
      - Да я его на вечере видел. Вражина он. На его вечере одни богатые были. А кто нам богатые? Богатые нам враги, - отвечает солдату молодой человек в кожанке, - Снимайте портрет и убирайте с глаз подальше.
       Вскоре пара солдат уже снимают портрет со сцены.
       Когда портрет проносят мимо нашего знакомого в кожанке, тот приостанавливает солдат, любуется на усатую писательскую физиономию и распоряжается:
      - Повесьте-ка на забор на заднем дворе. Хорошая, однако, мишень.
      -Думается, крупновата, - говорит один из солдат.   
      - Не рассуждать. Исполняйте приказ!
    
     Игнатий Савельич спит во флигеле, на узком диване с высокой  спинкой.
     Раздаются винтовочные выстрелы и довольно частые.
     Потирая воспаленные глаза и потягиваясь, Игнатий Савельич подходит к окну.
    
     Пяток солдат целятся в уже порядком истерзанный портрет Романа Воробьева с криками:
      - Так вот мы эту интеллигенцию.
      - Спорим на штоф, я ему в глаз попаду, Федька!
      - Да куды тебе.
      - Мне?! Да я его, худого писателишку враз и в живом бы виде...
     Солдаты ударяют по рукам.
     Чернявый плюет на руки, вскидывает винтовку на плечо и долго прицеливается.
      В глаз он, конечно, не попадает, зато крепко дырявит рот, и портрет ощеривается хищной полубеззубой улыбкой.
      Федька сидит в барской беседке за столом и ожидает товарища, изредка попаливая в несчастный портрет.
      Неудачливый стрелок возвращается с куском соленой рыбы, половинкой краюхи хлеба и солеными огурцами.
      Водку солдаты разливают в железные кружки, закусывают и принимаются палить в портрет, не вставая со стульев.
 
    Наблюдающий из окна флигеля всю эту картину Падюков видит живого и здорового писателя Романа Воробьева.
     Писатель проходит мимо забора.
     Падюков кричит Гришке:
     - Гришка! Поди, догони Воробьева. Вон он, мимо забора проходит. Кабы его солдаты не узнали. Веди его сюда...
     Вскоре Гришка и писатель стоят на пороге.
     - Ты погляди, как тебя, Роман, разделали.
     - Сейчас всю страну под орех разделали, так что покушение на мою личность не удивительно.
     - Черт знает, что такое творится. Мой дом захватили, а теперь вот и спать не дают... С милицией договаривался, чтобы меня охраняли, а того и гляди, убьют ни за  грош.   
     - Да милиция вся нынче воюет, Игнатий Савельич. Самим надо обороняться, ежели что...- вставляет слово Гришка.   
     Игнатий Савельич Падюков растерянно и сердито смотрит на Гришку. И  взволнованно говорит Роману Воробьеву:
     - Хочешь, я тебе револьвер подарю работы тульского мастера, как его бишь, не припомню фамилии. Для самообороны, времена темные настали,- и пошел было к тайнику, где хранилось разное оружие, но Роман его останавливает:
     - Куда мне! Я признаю защиту словом, но не оружием: все будет соблазн пустить его в ход. Иной раз видишь человека и думаешь: пристрелил бы, а нельзя – пуля тебе вернуться может. Итак война идет. Белые, красные, казаки... И когда эта чехарда кончится?
     - Не надо, так не надо. От души хотел... Впрочем, идемте к вам. У меня мало того, что все реквизировали, попросту обворовали, да еще и самому негде приткнуться из-за этого госпиталя.
     - Пожалуй, и, правда, пойдемте ко мне. У меня все спокойнее будет,- отвечает Роман.
     Падюков быстро одевает пальто.  Пальто ему любезно подает Гришка.

     Падюков и Роман идут по улице.
     На улице им навстречу в сторону, где ночью полыхало зарево, и слышались выстрелы и взрывы, едет  по хорошо наезженной колее скрежещущий и скрипучий грузовик с ящиками оружия и мешками с продовольствием. Он злобно урчит мотором, преодолевая очередную колдобину. Грузовик красноармейский, кажется, что едет какой-то хищный и жестокий зверь.
     По улице разгуливают несколько солдат с ружьями наперевес и останавливают редких прохожих.
     Лабаз раскрыт. У лавки рядом с ним толпится народ. 
     Люди взошли на крылечко и потыркались в дверь.
     Но на той висит огромный замок и записка: « Продуктов нет!».
     Толпа не расходится.
     Пьяный нищий валяется у дома неподалеку, пытается подняться и не может.
     У одного дома стоит привязанная лошадь под седлом и мирно жует сено из привешенной торбы.
     Штаб красных размещается в бывшем особняке собрания городской Думы.
     Над зданием вьется на ветру красный флаг, стоят грузовики.
     Из высокой двери  то и дело выбегают люди в кожанках, солдаты.
     Напротив здания крепкий купеческий двухэтажный дом с геранями на окнах и белыми шторками.
     Шторка приподнимается, старуха поливает герани. У нее  морщинистое и суровое лицо, она что-то приговаривает, шевеля губами, и как будто не смотрит на улицу.
     Кроме красноармейцев да людей в кожанках, на улице никого нет, она почти вымерла.

      Падюков и Воробьев выходят к реке.
      Сквозь туман, витающий над водой, еле проглядывали баржи у причала.
       - Вот здесь были мои пароходы. На одном отправил родных в Англию, ежели что и сам туда.
       - А зря,- говорит Роман Воробьев, вглядываясь в реку, где играет рыба, и на воде расходятся круги, - Вон, рыба играет, проснулась... Красота-то какая! А жить при любом правительстве можно.
     - В корне с Вами не согласен, Роман Антоныч. За что же меня так? Церковь построил, подарил городу гимназию, самую большую часть денег вложил в больницу и даже приют для бедных сирот построил... Пол-города у меня работало. И все разом, нет ничего. За что?
     - Революция она не разбирает, за что. Одна власть сменяет другую, а щепки летят.
    - Да Вы, сударь, философ.      
    - Каждый писатель философ. Философия  в каждом  человеке заложена.
    - Моя философия простая: живи, зарабатывай деньги, и другим жить давай. Все по заповедям. У большевиков одна заповедь – к стенке! Они всюду врагов ищут...
      Роман Воробьев молчал, попыхивая трубкой.

      Дом Романа Воробьева находится на окраине города.
      Обыкновенный деревянный дом из бревен с террасой.
      По пустынной улице разбрелось стадо коров.
      Пастух, перепуганный подросток в шинели суетливо бегает, пощелкивая кнутом, пытаясь повернуть коров назад.
      Коровы же упорно идут в город. Мычанье коров прерывают громкие окрики красноармейцев
      - Расступись, а то щас пристрелю. Пошла вон, скотина!
     Роман Воробьев и Игнатий Савельич быстро скрываются за первой попавшейся калиткой.

     Человек восемь красноармейцев шагают по улице.
     Они направляются прямо к дому Романа Воробьева.
     Один из них вышибает ногой старенькую калитку.               
     Приятели наблюдают за ними из щели забора.
     Тем же незатейливым способом солдаты входят в дом, потому что дверь никто не открывает.
    
     А из дома, за забором которого прячутся писатель и Игнатий Савельич, слышатся молитвенные песнопения.
     Приятели заглядывают в окно.
     На стенах висят душеспасительные плакаты с незабудками и голубками.
     Братья и сестры известной в городе секты распевают песнопения вместе со своим пастырем. Пастырь дирижирует хором.
    
     Меж тем из дома Романа Воробьева вытаскивают его заветный сундук с рукописями.
     Человек в кожанке перерывает бумаги и раскидывает их прямо по земле.
     Роман рвется выручать свои рукописи:
     - Что делают, не могу смотреть на это, пойду туда. Пускай лучше меня стреляют. И набрав в легкие воздуха, Роман начал кричать:
     - Га...
      Но Падюков удерживает его, прижимает к себе и закрывает огромной рукой рот:
     - Молчи, Роман, молчи. Живой будешь, напишешь еще.
     Солдаты направляются к дому, откуда приятели наблюдают всю эту душераздирающую сцену.

      Падюкову и Роману Воробьеву ничего не остается, как вбежать в дом и пристроиться к молящимся.
      Братья и сестры косятся на них и продолжают петь:
      Аллилуйя, аллилуйя! Вот возрадуемся мы!
      С Богом жизнь не тяжела, Божий свет и нету тьмы...

        Пение продолжается, а солдаты так и не заходят в дом.
        Бог нас видит: не обидит на работе и в дому.
        Защити нас, Святый Боже! Разгони ужасну тьму...
 
      Роману Воробьеву наскучили божественные песни. Он достает записную книжку и аккуратно в нее что-то записывает, при этом усмехаясь.
      Пастор проповедует:
     - Братья и сестры! Чада божьи! Мы здесь собрались, чтобы восславить Господа. Очистить души свои от земных грехов, от скорби, от недуга и смертоносных ран. Что бы вы ни делали, всегда помните, я знаю, что с вами происходит. Бог мне все сообщает. Я его слышу. Ведь я божий сын! И значит я сам Бог! Скоро конец света, мы должны быть готовы предстать перед Господом. Грядет Апокалипсис!
 
     Это известие и вовсе развеселило писателя. Он тычет  Падюкова в бок, и что-то радостно шепчет ему на ухо.
     Делает он все это так эмоционально, что все собравшиеся глядят только на него.
      Впереди Падюкова стоит красивая молодая девушка.
      Роман в очередной раз комментирует Падюкову происходящее:
      - Песнопения так знакомый мотивчик напоминают: Ах, я девчонка, я шарлатанка, ах шарабан мой, американка ...
      Падюков не выдерживает, смеется. И от смеха случайно хватается за плечо девушки. Девушка  громко кричит:
      - Не трожь, окаянный!
      Несколько здоровых мужиков-баптистов хватают писателя и Падюкова под локти, и ведут к черному входу.
      А так как дом стоит на крутом берегу реки, то писатель и Падюков катятся по насыпи прямо в холодную реку. А из дома слышатся песнопения:
                Помолимся Богу - Иисусу Христу,
                выйдем на дорогу целую толпою.
                Помолимся Богу и Христос с тобою.

     Грязные, мокрые, трясущиеся от холода под покровом ночи они пробираются по темным улицам к дому баронессы Софьи Малиновской.
      - Так на что, говоришь, песнопения их похожи? Ах, шарабан мой? Ха-ха-ха... Тоже мне мессия, пастырь то их, праведник. До бабы нельзя дотронуться, все его должно быть. 
      - Точно, конец света! Он все за Бога решил.
     Они идут и громко хохочут.
    Роман хватается за карман и горестно произносит:
      - Трубка намокла, табак вымок, как же я теперь курить буду...
      - Ничего, не пропадешь. У баронессы папироски найдутся.

     Падюков и Воробьев перед домом графини.
     Поднимаются по лестнице, останавливаются перед дубовой дверью, звонят.
      К великому удивлению Падюкова дверь открывает Гришка:
      -  Игнатий Савельич, кормилец вы наш, а мы вас обыскались. Домой теперь нельзя, вас контрой недобитой называют и по всему городу ищут. Мокрый-то вы какой, проходите.
     В дверях стоит баронесса:                               
     - Гриша, им белье поменять надо, а потом проведи в гостиную к камину. Недавно растопили,  там и дрова есть. Будет тепло.
     Гришка приносит чистые простыни. Они заматываются в простыни как римские патриции и шествуют в гостиную.
     Там у камина уже накрытый столик, на котором дымится горячий чай.
     В двери возникает Гришка:
     - Ой, вся одежда насквозь, господа хорошие. Сушить надо.
     - Мы и без тебя знаем. Софочка, дорогая, распорядитесь печь затопить на кухне.
     - Можно у камина...
     - У камина не эстетично. Так распорядитесь же...
     - Гриша, - просит баронесса, - выполни просьбу Игнатия Савельича, а углей возьми из камина. И это убери, - она взглядом показывает на книгу Романа Воробьева, которой недавно растапливали камин.   
       Гришка принимается исполнять приказания, незаметно прихватывает изорванную книгу.
      Писатель и Игнатий Савельич сидят в креслах  в  простынях и укрытые пледами.
     - Денек выдался чертовский, но хуже всего то, что я не могу попасть домой, - Игнатий Савельич слабо улыбается. - К себе домой и вот вам – не могу!   
     - А я могу, что ли? И к тому же гол, как сокол: рукописи и те отобрали, вышвырнули в грязь как ненужный хлам.
     - Ну, что с мужика взять? Он привык в навозе копаться да вшей кормить. Что ему ваши рукописи, только если на растопку, - и баронесса, вспомнив, как растапливали камин, улыбнулась.
     - Вы Софочка напрасно так про мужиков. Наши сибирские мужики не простые. Они дом, хозяйство превыше всего берегут. Хорошо жить привыкли. А революция нагрянула, так они не знают какой власти угодить, чтобы свой быт защитить. Чем Сибирь провинилась, что в нее издревле каторжан ссылают? Вот они и виноваты. Ни кола, ни двора. Ты как, Гришка, со мной согласен?
     - Точно так и есть, эти вши точно со всякой нечисти скачут. А наши мужики  хозяйственные. 
     Гришка ставит на стол графинчик с водкой и пироги.
     Падюков наливает водку в стопки.
     - Водочка моя. Чувствуешь, как пахнет. На моем заводе была сделана, на новейшем оборудовании. Все в соответствии со временем. Столько часов убил на  установку... Французов с немцами выписывал. Чиновники акцизного надзора по несколько раз в год приезжали. Бесконечно всяческие акты составляли. Эти ракалии, так мой век убавили. И что? Первым делом сами рабочие все оборудование и поломали. Себя же без пития и оставили. Один самогон в городе. Всю жизнь провозился с промысловым налогом, раскладочным, процентным сбором. Все капитал увеличивал. А зачем?
    - Я в этой вашей экономике ничего не понимаю. Мне бы немножко денег и писать. Мне ничего особенного не надо.
    -  На твоем писательстве ноги с голоду протянешь. Демагогия одна,- Падюков зевнул, - Пожалуй, еще по рюмашке и спать. А революция вся эта, передел собственности. Было мое, стало ихнее. А вот зачем все разрушают, не понимаю.
     - Так у них ничего не было, они собственности не понимают. Вот и рушат.
     - Опомнятся, да поздно будет,- вздыхает Падюков.
     - Революция, как стихия, все на своем пути сметает.
     - Стихия, Роман, явление природное, а тут люди черти что вытворяют.
     - Человек несовершенен,- только и произносит Роман.

     Спать на узеньких диванах неудобно, Роман ворочается с боку на бок.
     Падюков, едва растянувшись на диване, заснул сразу и громко захрапел.
     Звуки выстрелов и разорвавшихся снарядов, доносятся из-за города.
         
      Последние километры бронепоезд плетется задним ходом совсем медленно.
      На станции никто не встречает.
      В маленьком привокзальном строение заспанный станционный смотритель и его не молодая жена испуганно  смотрят на белогвардейцев.
       - Оттуда,- Петр Степанович показывает в сторону запада рукой,- красные прибудут. У них эшелоны, оружие. Меня предупредили, чтобы встречал.   
       - Сколько у нас времени?
       - Не знаю, Часа четыре, может меньше.
       - Спасибо за хорошие новости,- лицо белого офицера передернула ироническая улыбка. - Ну, умирать нам привычно. Телефон, телеграф работают?
       - В порядке, вроде.
       - Андрей, - подозвал он прапорщика, - иди, сообщи нашим. Обрадуй генерала, что эшелоны с красными идут к станции и прибудут часа через четыре.
       - Слушаюсь, ваше благородие.

     Белый генерал, склонился над столом, что-то отмечая на карте.
     Дымящаяся папироса лежит в пепельнице.
     Несколько военных высших чинов сидят вокруг стола и внимательно следят за карандашом в руке главнокомандующего.
     - Так что же получается, господа? Вот здесь мы их выбьем из города, а вот  здесь казаки перережут красным дорогу. Подоспеют союзники и высадятся на берег. Будут уничтожать пулеметами. Впрочем...
       Раздается стук в дверь.
       Вестовой рапортует, вытянув руки по швам:
     - Ваше высокопревосходительство! Разрешите доложить...
     - Докладывайте...
     - Обстановка на станции спокойная.
     - Видим, ты по существу.
     - С запада приближается бронепоезд, в этом же направлении следуют эшелоны красных. Будут здесь через четыре часа. У них много оружия и пушек.
     - Разрешите идти.   
     - Разрешаю, - глухим голосом произносит генерал. 
     Обращаясь к собравшимся военным, генерал говорит:
     - Обстановка в корне изменилась. Придется действовать иначе. Навстречу эшелонам мы пошлем своих людей с подрывниками и остановим их. Главное – задействовать в засаде чешских союзников. Наш путь на восток. 
    Штабные опять склоняются над картой.
    Генерал стоит поодаль с непроницаемым лицом, только пальцы его нервно мнут очередную папиросу.
     Генерал обращается к адъютанту: - Вызовите саперов, срочно. 
     Приходят саперы. 
     - Ваша задача – не пропустить поезда. Для быстроты передвижения достаньте дрезину. Всё. Можете действовать,- говорит генерал,- поторопитесь, у вас мало времени.
     - Есть!
     Бронепоезд медленно трогается обратно.

     Проезжают мимо деревни. Повсюду виднеются обгорелые избы. Дым пожара окутывает дома. Слышатся звуки отдаленного боя.
     - Опять в пекло везут. Только оттуда выбрались,- говорит один из солдат, глядя в окно.
     - Приказ... – коротко отвечает немолодой уже солдат. – Никуда, брат, не денешься.
     Солдаты устали, и большинство из них спят сидя, уронив голову на винтовку или плечо соседа.
    
     Группа солдат разговаривает в конце вагона, где сгрудилось несколько человек. Усатый немолодой солдат говорит:
     - И что же? Вы опять в ваших братьев стрелять будете? Ни за что этого не надо допустить. Нам с ними, буржуями, не по пути. Пройдет это время - все одинаково хорошо жить будем. За это и боремся.
     - А что будет, когда большевиков перебьем? То-то, товарищ, тупик. Жизнь будет замечательная!
     - У меня три дитя, а я их без жратвы оставил, бабы своей век не видал. Не знаю, живы ли. Как они без меня? Белые, красные... Вон в окно глянь, кто деревню-то пожег, не разберешь. Сколько людей бездомными стали?  Война она и есть война. Одного только и хочу - домой.   
     Офицер, который стоит в дверях тамбура внимательно прислушивается к беседе...
     - Вы все; когда на фронт приедете, винтовки бросайте! Эксплуататоры они – буржуи. А мы с вами рабочие, братья по духу и крови.
     Офицер подзывает двух солдат:
     - Арестовать агитатора и проводить его в штабной вагон. Если попытается бежать – стреляйте.
     Вскоре солдаты возвращаются и докладывают офицеру:
      - Ваше благородие, арестованный и впрямь попытался бежать, и пришлось его пристрелить.
      Офицер выслушивает слова солдат, затем махает рукой и говорит:
     - Ступайте по местам. Обычная история.
     Солдаты расходятся по своим местам.

    Раздается отдаленный взрыв. Солдаты приникают к окнам.
    Над лесом виднеется пламя, и густой черный дым расстилается высоко в небе.
    До места подрыва железнодорожного полотна красными бронепоезд едет, минуя бои.
     Бой теперь идет в стороне от железной дороги.
     Подоспел полк казаков на лошадях. Белые прорываются в город.
     Ближе к городу, по дороге едут тяжело груженые телеги, сопровождаемые крестьянскими семьями, большей частью женщинами и детьми.

     Бронепоезд останавливается, дальше взорваны рельсы.       
     Солдаты рассаживаются по подводам.
     Кто-то прилаживает орудия и  примеривается к пулемету.
     Начинается бой. Идет перестрелка.
     В серой мгле колонны достигают реку.
     Стреляют со всех сторон.
     Пулеметы десятками косят людей.
 
      Дом Падюкова  полон народу. Раненых красных прибавилось.
      На втором этаже в заветной комнате Игнатия Савельича расположился молодой человек в кожанке.
      Внимательно обследовав комнату Падюкова, он находит сейф и раздумывает, как его открыть.
      - Откуда капиталист сейф-то такой диковинный приволок? Не знаю, с какой стороны подобраться. Может, ты что подскажешь, Иван?
       Солдат, крепенький мужичок, стоит в проеме двери.
       - Никак нет, ваше высокоблагородие!
       - Да потише ты, заладил: благородие. Я те, сколько учу меня товарищем называть и к другим так обращаться. Да видно все бесполезно. То-ва-ри-щи мы все, пролетарии. Понял?
       - Так точно, ваше благородие... Товарищ.
       - Да, ну тебя. Принеси-ка лучше  порох.            

 
    Красные отступают. Идет бой.
     Несколько казацких сотен выбивают большевиков из города, где они успели крепко обосноваться.
     Солдаты растянулись цепью. За ними - казаки на лошадях.
     На рассвете бронепоезд подходит к месту, где еще вчера был обстрелян и чуть не подорван.
     Солдаты выбегают из вагонов и строятся.
     Отряды уходят сразу, чтобы  включиться в бой.   
     - Ваше высокопревосходительство, - обращается один из штабных офицеров к белому генералу, – несколько большевиков захвачено в плен.
     - Пусть Акимов допросит этих господ. А результаты доложите мне.
     - Есть, Ваше высокопревосходительство.
    
     Пленных, одетых в красноармейскую форму, ведут в вагон.
     Капитан Акимов в вагоне допрашивает одного из пленных.
     Около вагона, на попечении охраны, еще четверо.
     - Имя, фамилия, отчество.
     - Силкин Сергей Васильевич, - к удивлению охотно отвечает красноармеец.
     - Много ли ваших в городе? И давно ли вы там стоите?
     - Да почти месяц.
     - А где стоят батареи?
     - Под городом четыре пушки. Да при въезде на тракте – пять.
     - Конных много? 
     - Да сотня-то будет.
     - А где ваш главный, Сысоев, кажется?
     - Да он самый первый, как только казаки появились и начали атаку, велел отступать и сам уехал на грузовике. Сказал всем, что еще вернемся в город.
     - Это мы еще посмотрим! – отвечает офицер.
     Вскоре пленного выводят к товарищам.
       Белогвардейцы стали совещаться:
     - Что с ними делать?
      - А что делают с врагами? Расстрелять и точка! – поднимает голову дремавший  на одном из сидений офицер.
     - Кого там расстреливать? Свои же.
     - Значит, и комиссары тебе «свои»?
     - Правильно. А я и не подумал, - серьезно говорит Акимов.
    
      Акимов выходит и говорит солдатам:
     - Велели стрелять только комиссаров, а остальных по желанию распустить или принять к себе в полк.
     - Эй, кто из вас комиссар? Выходи.
      Красноармейцы расступились, когда спросили, кто из них комиссар.
      Им оказался черный, невысокий юноша лет двадцати.
      Два солдата ведут комиссара к ближайшим деревьям.
      Комиссар пытается что-то выкрикнуть, но слова застревают у него в горле.
      Вскоре раздаются выстрелы. Солдаты выходят из-за деревьев уже без него.
      Бездыханное тело комиссара распластано на земле.
 
     Батареи установили на окраине города и, когда красных погнали от реки через весь город, заухали орудия, заработали пулеметы.
      Вскоре поле перед городом усеяно мертвыми.
      Солдаты добровольческой армии, хотя и с большими потерями, осаждают город.
     Телеграфист на станции отстукивает депешу о взятии города:
      - Город взят белыми тчк Красные отступают тчк,- читается на телеграфной ленте.
       Бронепоезд стоит на путях.
    Солдаты чистят орудия. Всюду слышатся смех и шутки. Солдаты обсуждают минувший бой.
     - Ну, что, Василий, как ты по комиссарам прямой наводкой! Полцепи упало.
     - Не, братцы, пулемет у меня классный. Я вовсе убивать не хотел, но как на гашетку нажмешь...
     - Так и желание появляется бить красную сволочь?
     - Верно, - солдатик хохочет вместе с остальными.
     - Ты бы хоть по коням не стрелял. Они и нам пригодятся.
     - Это пуля-дура. Не угадаешь, куда полетит.
     В другой компании говорят:
     - Объясните, Ваше благородие, зачем война эта нужна? Иной раз думаешь свой брат, крестьянин. И стрелять в него неохота. А что потом будет, объясните?
     На вопрос поручик отвечает вопросом:
     - А вы что хотите?

      В город отряд белых входит на рассвете. Тихо: у всех лошадей замотаны копыта.
      Изредка слышатся винтовочные выстрелы. После первых выстрелов патрули и посты  красных покидают город и скрываются в ближайшем лесу.
      Штабные прорываются с боем. На грузовики поставили пулеметы и палят во все стороны. На улице слышится звон разбившихся окон. 
      Красные бегут стремительно. Но грузовики едут груженные.
      Городской банк пуст. Открыты сейфы, бумаги валяются по полу.
      В доме Падюкова  стена  проломлена, сейф же валяется во дворе и по тому, как он покорежен, ясно, что его взорвали. Слитки и деньги  исчезли, а частично обгорелые ценные бумаги иностранных банков  разбросаны по земле.

      Игнатий Савельевич, Роман Воробьев, баронесса и Гришка стоят во дворе дома Падюкова.
       - Разорили, ограбили, изверги... По миру пустили, - Падюков тростью разгребает обгорелые бумаги, Гришка собирает уцелевшие векселя, поддакивая Падюкову.
       - Во, во, вот как допустимо? А паркет весь исколошматили, ишь, чего выдумали, камин им топить! А от библиотеки ничегошеньки не осталось.
       - Оно и видно, грамотеи, самые ценные бумажки пожгли.
       - Теперь ремонт надо делать, восстанавливать все.
       - Так не на что же, Гришка, банкроты мы с тобой!
       - Дом-то стоит, значит не бездомные,- пытается развеселить Воробьев.
     Баронесса  крестится и приговаривает:
      - Свят, свят, свят и как земля войну выдерживает.
        - Не просто войну, а гражданскую. Вот мы с вами кто? Люди. А войну кто устроил? Граждане. А граждане они государству принадлежат. Пока они там за власть воюют, нам надо свою республику объявить. Не-при-кос-но-венную. А я буду диктатором.            
        - Да ты, Роман, и так диктатор. Вечно ерунду всякую несешь. Ничего теперь не-при-кос-но-венного не бывает. Отберут, ограбят. Хорошо, что живы.

      Во двор, на лошадях въезжает несколько казаков.
      Один из них спрыгивает с лошади и торопливыми шагами заходит в дом.
      Затем выходит из дома и кричит казакам:
      - Распрягай лошадей, здесь на постой остановимся!
      Казаки принимаются выполнять распоряжение.
      На стоящую во дворе компанию казаки внимания не обращают.

        - Все! Крышка! Они, Григорий, у нас даже разрешения не спрашивают. Так что мы теперь и без жилья.
        - Господа, я вашему обществу всегда рада. Придется вам пожить у меня, - говорит баронесса.   
         - Война, она и есть война, не разбирает, кто есть кто, ни чинов, ни званий, -  говорит Гришка.

     Роман Воробьев  возвращается в свой разграбленный дом.
     Все перевернуто вверх дном. Книги валяются повсюду.
     Исчезли столовые приборы и новое белье из комода. А на стене виднеются следы от пуль. Рукописи безнадежно испорчены.
     Роман принимается собирать уцелевшие, промокшие от дождя и грязи листы, но чернила растеклись, и прочитать что-либо стало невозможно.
     Роман, оставив это безнадежное дело, начинает судорожно прибираться в комнате.
     Когда комната уже начинает приобретать жилой вид, писатель садится на табурет, посередине комнаты, оглядывается вокруг.
     Из глаз его выкатываются слезы.
     Но, смахнув слезу, он пододвигает табурет к столу и начинает писать на листе бумаги.
      
      Открылись лавки и магазины. По улицам мирно ходят жители.
      Мальчишки с большими  пачками газет кричат:
     - Покупайте газету «Ведомости»! Красные навсегда выдворены из города! Жизнь в городе постепенно налаживается! Открылась редакция литературного журнала! Заработала типография! Покупайте газету!          
      Роман подходит к вихрастому мальчишке и покупает газету.
      Роман идет по улице, на ходу просматривая газету.
     Писатель заходит в арку, идет по дворику, где сушится белье, развешанное на привязанных к деревьям длинных веревках.
      Кошка жмурится на  солнце, но нет-нет, да поглядывает на снующих поблизости воробьев, вспархивающих с земли на деревья при малейшем  движении своего врага.
       Роман стучится в дверь.
       Дверь отворяет усталая  женщина. За ее подол держится маленький ребенок. Она оглядывает Романа.
      Роман приподнимает шляпу на голове:
     - Здесь живет «Принцесса Грез»?
     - Простите, а Вы кто?
     - Я, собственно, его знакомый.
     -  А-а-а, проходите.
     Роман прикрывает за собой дверь, и идет за женщиной вглубь квартиры.

      В большой, загроможденной мебелью, комнате валялись штуки мануфактуры: красной, черной и синей.
      Над столом, устланным черной мануфактурой, стоял «Принцесса Грез» и золотой краской выводил: Анархия - мать порядка.
      Увидев Романа « Принцесса Грез» нисколько не смутился:
      - Располагайтесь, берите кисточку в руки, мне поможете. Вы очень кстати.
      -  А что собственно происходит? Разве в городе анархисты?
      - Ну, Роман, голубчик, не будьте наивным. Сейчас время какое? Революционное! А это значит хаос. В городе кого только нет. Власть меняется, а мне ребятишек кормить надо. У меня их четверо. Вот я и вспомнил старое ремесло. Плакатики рисую. Мне, вишь, как подфартило, мануфактуру в похоронной конторе прикупил. Нынче гробы не обтягивают.
     - И что, за лозунги хорошо платят?
      - Не жалуюсь, на хлеб хватает. А ты ко мне какими судьбами?
      Спрашивая все это, «Принцесса  Грез» не отрывался от работы.
      - Да вот, собственно, вычитал в газете, что литературный журнал открылся. Хотел вместе с тобой сходить.
     - Мне это ни к чему. Литература нынче никому не нужна. Ты только подумай – журнал на весь город один, а партий сколько... То-то и оно! Только и живу при партиях: лозунги пишу, речи. К сведению: при каждой партии своя газета, так что дело надежное. Жена тоже при деле: знамена шьет. Я даже детей припахал: они курьерами за моими заказами бегают. Хочешь, работай со мной, голодным не останешься.               
     - Да нет, а за предложение спасибо. А сам-то ты каких взглядов придерживаешься, если не секрет?   
     -  Да никаких: не до жиру – быть бы живу. Я человек аполитичный. Катя! Проводи  писателя. Ну, ежели что, заходи. Буду рад видеть. Прости, что руки не подаю: сам видишь – весь в краске.
     - Ну, я пойду. Бывай.
     «Принцесса Грез» снова склонился над столом.

     Захватив с собой папку с рукописями, бутылку водки и незатейливую закуску Роман стоит перед дверью литературной редакции.
      Наконец, он решается открыть тяжелую дверь.
      По обе стороны длинного, узкого коридора располагаются комнаты.
      Около каждой комнаты-таблички с надписями отделов.
       Перед комнатой с надписью: «Отдел художественной прозы» Роман поправил одежду, негромко и вежливо стучит  в дверь.
     Откликнулись сразу же:
     - Да-да, заходите.
     Роман нажимает медную ручку и входит.
     В комнате стоит всего один стол, за которым сидит редактор.
      Он поднимается из-за стола, подбегает к Роману и горячо пожимает ему руку:
     - Какими судьбами вас занесло в наши края?
     - Да вот рукопись закончил и сразу вам на суд.
     - Значит, автор. Добро пожаловать. Авторы нам нужны. Мы всегда им рады. Как же вас величать?      
     - Роман Воробьев, писатель.
     - Так-с, значит, рукопись принесли, - редактор пожевал губами. – Так давайте-же ее скорее.
     Редактор с уважением берет рукопись, приоткрывает ее и тут же захлопывает папку:
     - Можно я не при вас смотреть буду, я прочитаю в тишине в одиночку и поразмышляю над вашим произведением.
     - Конечно. Только, смею заметить, там повесть и рассказы.
     - Не буду спрашивать, о чем пишете. Почитаю, а то ведь и рабочий день кончается.
     - Я, знаете ли, тут бутылку водки захватил и закуску.   
     - Это я с удовольствием, а то сегодня толком и не пообедал, все рукописи читал да на совещании у нового городского головы был. Так что все будет очень кстати, - и редактор закрывает на ключ дверь кабинета и достает из тумбочки стола стаканы и пару тарелок.
     И нескольких мгновений не прошло, как все уже  разлито в стаканы, а нехитрая закуска стоит на столе.
     - Ну, что за открытие редакции, - произносит тост Роман Воробьев.
     - За нового автора...
     - Это потом, - говорит Роман Воробьев, - главное, чтобы ваша редакция процветала!
     Они пьют и закусывают. Роман с удовольствием курит трубку.
     - В продолжение вашей мысли я вам вот что скажу: мы живем на меценатские деньги, а нынче с меценатами трудно. Такое в России делается – не знаешь, что завтра будет.
     - Да все будет нормально, устаканится, - отвечает Роман.
     - Вы так думаете? Не уверен...
     - Веру нельзя терять, - отвечает Роман.
     - Так потеряна уже: вокруг свистопляска с пушками. Разве это жизнь. Вы – большой оптимист, господин Воробьев. Выпьем за сибирского писателя!
     - Это за меня что ли? – обрадовался Роман Воробьев.
     - За вас, голубчик вы мой! За ваш неповторимый талант!
     Пьют еще по одной, и настроение у обоих улучшается. 
     - А вы, знаете ли, зайдите ко мне через пару дней.
    - Конечно, с удовольствием, - Роман Воробьев не скрывает своей радости.

     Местные девицы и юнкера кружатся в вальсе под звуки военного оркестра.
     Баронесса танцует легко и изящно. У нее была хорошая школа. Падюков кружит свою подругу в вальсе, бережно обхватив ее за талию:
     - Как я люблю мирную жизнь. Так бы и кружилась в вальсе.
     - У вас, Софочка, безукоризненный вкус, - с сарказмом отвечает Падюков.- Да кто ж этого не любит? Вопрос в том, что человечество все время мечется между войной и миром. И что созидается в мирное время, то разрушается войной.
     - Примитивная философия. Я считаю, что даже война двигатель прогресса. На пустом месте всегда хочется что-нибудь построить.
     - Мадам баронесса, мне вас не переубедить.
     Официанты начинают гостей обносить шампанским.
    По залу идет Танака. Он улыбается, подходит к адьютанту:
    - Проводите меня к генералу.
    Адъютант генерала и сопровождавшие Танаку японцы меж колоннами проходят к генералу.
    Адъютант что-то шепчет генералу на ухо.
     Генерал смотрит на Танаку:
   - Пройдемте в кабинет, здесь шумно.
      Танака и генерал проходят в комнату.
      Адъютанты остаются у входа.
     - Ваше высокопревосходительство, - говорит Танака, - мои люди передают, что красные собрали силы, и к ним пришла подмога, подкрепление. Положение серьезное, потому что по нашим сведениям  они перехватили оружие у союзников, пообещав им большую сумму, чем вы договорились.
     - Благодарю вас. У меня тоже имеются данные  разведки, и они сходятся с вашими сведениями. Надеюсь, что и в дальнейшем мы будем помогать друг другу.
     - Разумеется, я надеюсь, что у нас общее будущее. Я, по крайней мере, очень в этом заинтересован  и правительство Японии тоже.
     - Честь имею.
     Они обмениваются энергичным  рукопожатием.
   
      Выходят в зал: сначала генерал, потом Танака.
     Танака подходит к Падюкову, Роману Воробьеву и баронессе:
     - Приятно видеть вас всех вместе, друзья мои.
     - Был повод собраться. Давненько балов не было,- говорит Падюков.
     - Совсем, как раньше. Мне здесь так нравится,- защебетала баронесса.
     - Баронесса, Вы прекрасно сегодня выглядите. Вы очень красивы.
     - Благодарю Вас,- говорит баронесса,- наконец то мне пригодились мои наряды. Надеюсь, будет куда появиться и в других платьях. Теперь жизнь наладилось.
      - Не думаю, что мир продлится долго,- произносит Танака.
      - Вы думаете, опять начнется война? – растерялась баронесса, - Так не хочется в это верить.
      Танака обращается к Воробьеву:
      - Мне очень понравилась Ваша книга. Из нее я узнал много нового о России. С нетерпением жду Ваших новых произведений.
       - Спасибо,- только и выдавил от смущения Воробьев,- Я непременно напишу еще.
       - Простите, господа, мне пора. Я всегда рад поболтать с вами, но вынужден Вас покинуть.
     Танака кивает головой и с прямой спиной в сопровождении двух других японцев в военной форме шествует к выходу.      

      Роман заходит в редакцию. Легкой походкой идет по коридору и смело заглядывает в комнату знакомого редактора.
      Редактор сидит на прежнем месте, помешивая чай в стакане. 
      Редактор смотрит на писателя несколько недоуменно.
     - Вы читали мою рукопись? – спрашивает Роман Воробьев.
     - А как же, читал, уважаемый эээ...
     - Роман Воробьев, - подсказывает писатель.
     - Понравилась?
     - Разумеется, понравилась: там все, как я люблю, в лучших традициях русской литературы с сибирским налетом, этакими ли, знаете, тонкостями, самобытно. Короче, все очень стильно там все написано.
     - А содержание? Что больше всего понравилось? 
     - Ой, - наморщивает лоб редактор и сжимает руками виски, - не помню. Много работы. Я, знаете-ли всю ночь ее читал сразу после того, как мы расстались.
     - А главный герой в повести, что вы про него скажете?
     - Эээ.. про такого героя надо в первую очередь печатать, вот только главный одобрит.
     - Значит, напечатают? Всем, кому я читал, тоже понравилось.
     - Непременно напечатаем, голубчик. Будет редколлегия, обсудим, но сейчас, простите, я очень, очень занят, - делает широкий жест над почти пустым столом.
     - Значит, скоро увидимся, - подытоживает Роман Воробьев.
     - Непременно, непременно...
     Когда Роман Воробьев уже в дверях, редактор окликает его и осторожно спрашивает:
     - Скажите, а сколько по времени читать ваши рукописи?
     Роман оборачивается, широко улыбается, поняв всю банальность привычной для редактора ситуации:
     - Меньше, чем мы с вами разговаривали в тот вечер.

     А на заборах вновь висят огромные портреты Романа Воробьева.
     На плакатах Роман Воробьев.
     Большими буквами написано « Роман Воробьев приглашает в гости – каждому, прочитавшему мой рассказ, выплачиваю деньги».
      Возле плакатов собрались любопытные мальчишки. Они гримасничают, тычут в плакат пальцами и смеются.
 
       В доме у Романа Воробьева полно народу.
       В огромном ведре – винегрет, в тазу картошка.
       Гости принесли бутылки.
       Повсюду лежат новенькие пачки напечатанных денег. На пачках с деньгами сидят, едят, деньги используют в качестве салфеток.
       Роман Воробьев ходит меж гостей в короне и со скипетром. На двери его кабинета надпись - диктатор.
        - Что это за деньги?- обращается к Роману вновь прибывший гость.
Роман загадочно улыбается и говорит:
       - Всему свое время, скоро узнаете.
       Посетитель берет деньги в руки. Деньги такие же большие, как керенки.
       - Они настоящие? Не видел таких. И республику такую не знаю.
       - Самые что ни есть настоящие, - заверяет Роман, - Вы берите, не стесняйтесь, берите, сколько вам надо. Сегодня - я щедрый.
      Посетитель рассовывает деньги по карманам.
       Среди гостей «Принцесса Грез». Он внимательно слушает баронессу, с обожанием глядя на нее. Высокая баронесса смотрит на него сверху вниз. Доносятся обрывки разговора:
       - Вы слышали когда-нибудь крик гагар? Вот настоящая поэзия! Это так эротично!
       - Но мадам, это же птицы! Какая же поэзия у птиц?
       - Как вы прозаичны. Вы циник.
       - Но почему? От того, что я не понимаю поэзию птиц? Но я не приемлю ни рисунки слона, ни творчество шимпанзе.
       - Ах, это такая прелесть! Животные-авангардисты...
       - На творчество способен только человек. С животными мы похожи только инстинктами. Кстати, мадам, не прочтете ли Вы с листа?- Принцесса Грез достает из кармана клетчатого пиджака вчетверо сложенную бумагу.
         - Отчего же нет? А что это?
         - Поэзия, мадам...
         -Я люблю высокую поэзию, давайте! И дикция у меня хорошая, я сразу ритм чувствую. Обожаю декламацию.
         Баронесса надевает пенсне и берет протянутый лист. Читает:
Бегают блудливые собаки, в стаи собираются для драки, для любви, и эта стая псовья на людей казалась мне похожа. Вдоль забора все уселись чинно и завыли. Ночь была безлунна.  И вожак с ощерившейся пастью выл отчаянно. Хвостом вильнула сука. Бросился кобель на кобеля. Из подворотни кот лукаво выглянул довольный, выгнул спину и пошел спокойно. Так и мне нет дела никакого до грызни, что в мире происходит. И себя я чувствую той сукой, что сидит сторонкою пристойно.
       Баронесса швыряет бумагу на пол.
       - Фи, как вы грубы. Разве можно женщину называть сукой? Кто это написал эту чушь?
       - Эмансипированная женщина, мадам, одна из подруг Принцессы Грез.
       -! Не люблю эмансипэ. Женщина должна оставаться леди при любых обстоятельствах. А это стихотворение – плоды дурного воспитания.  Налейте-ка мне лучше вина
       - С удовольствием поухаживаю за вами, мадам. Но позвольте с вами не согласиться. Это настоящая поэзия.
        - Думайте что хотите! Вы меня утомили.
     Принцесса Грез протягивает баронессе бокал.

      Высокий бледный поэт в голубой рубашке с желтым бантом оттеснил к стене маленькую пышную блондинку и читает ей строки мистического стихотворения загробным шепотом:
       - Мгновенье, миг – и лунный диск ко мне в оконце наплывает, и души с неба пригоняет. Они теснятся на окне и в гости просятся ко мне. И просит каждый о своем: простить, понять, печаль развеять, зажечь утерянным огнем и снова по небу рассеять. А что могу я, что могу? Ведь я и сам не знаю счастья. Да и узнав – не сберегу, а разобью его на части.
     - Замечательное стихотворение, - говорит блондинка и теснее прижимается к поэту своим пышным бюстом. – Только скажите, зачем разбивать на части свое человеческое счастье, коли оно у вас имеется?
     - Это для рифмы, - объясняет поэт, - но у меня нет счастья. Я несчастен, как многие люди,- и поэт сделал широкий жест в сторону остальной публики. – Я беден и мне нечего есть.
     Дама возводит на него свои голубые невинные глазки и говорит:
     - Не могли бы Вы завтра у меня отобедать. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое. И маменька моя будет рада Вас видеть. Непременно жду Вас завтра. Вы ведь не откажете мне в удовольствии видеть Вас?
     - Конечно сударыня, я непременно посещу Вас, передавайте привет вашей маменьке. Я до сих пор помню восхитительный вкус ее яблочного пирога. Буду завтра к двум.
      - Нет-нет, отвечает дама,- Лучше попозже, к пяти, а то вы застанете меня в неглиже.
      - Ну, это уже ужин, сударыня, а вечера я посвящаю творчеству.
      - Но Вы постарайтесь придти. Мы Вас с маменькой будем Вас ждать с нетерпением. Она обожает Ваши стихи.
      - Хорошо, - говорит поэт,- я непременно приду, если велите матушке приготовить мой любимый  пирог, не забудьте.
      - Да, да, я ей непременно передам.
      - Значит договорились. Завтра я весь Ваш.
        Поэт  раскланивается и идет к следующей компании. Вновь слышится его голос:
     - Главное в стихах, это фонетика. Не смысл, не идея, а музыка слов. Не важно, какой язык, важно звучание. Кстати, очень хорошая акустика в центральной ресторации. Не хотите ли меня пригласить, послушать мои стихотворения?
      - Да, да, - говорит брюнетка. Замечательная идея. В следующее воскресенье и сходим. 
     - Я не планирую жизнь так надолго. Но в воскресенье мы непременно встретимся.
   
      За столом, устроившись поудобнее, сидит Падюков и беседует с отцом Сергием.
     - Содом и Гоморра, - произносит батюшка, - вот что творится. Бога забыли: грабят, убивают. Скоро в результате все будем в геенне  огненной вариться.
     - Да и так варимся... Особенно в последнее время. Я ведь теперь натуральный бездомный: то красные, то казаки дом родной отнимают. Вот, представьте себе, собственная мануфактурная лавка, а я в одном комплекте нижнего белья остался.
     - И у нас, как в прежние века, гонения на церковь: иконами печи топят, кресты сваливают... Не народ, а безбожники.
     - И искусство современное не понимаю. Картины должны быть для интерьера, в богатой раме, чтобы глаз радовали. И литература красивая должна быть, ухо услаждать. А это все, упадок, развал империи.
       К беседе присоединяется пробегающий мимо Роман Воробьев:
     - И люди должны быть красивые, и голоса у них прекрасные, ну прямо как у вас. Стройные тела, райские голоса, Аполлоны вы Бельведерские.   
     Падюков такой обиды не терпит:
    - Уйди отсюда, писака несчастный, дай хоть поговорить нам по душам.
    - Ерник,- не выдержал батюшка,- анафеме тебя предать надо.
    - Ой, уже предавали и расстреливали. Все меня, писателя всея Сибири, уничтожить хотят. А жизнь такая разворачивается, что только вашему пророчеству, батюшка, и остается верить.
     - Ну, спасибо на добром слове.
     Когда все припасенное выпито и съедено, гости расходятся.

      Было уже совсем темно, когда в дверь писательского дома постучали.
      На пороге стояла молоденькая девушка:
     - Я ваша поклонница,- обращается она Роману Воробьеву, и бросается ему на шею. – Мне совершенно негде ночевать. Спасите меня!
     - Дело маленькое,- говорит Роман Воробьев и ведет девушку в комнаты,                - Я всю жизнь только тем и занимаюсь, что спасаю женщин.

        Утром на базаре гости Романа Воробьева пытаются расплатиться выданными писателем деньгами.
       - Что ты мне суешь? Не возьму я ерунду эту. Ты мне нормальные деньги давай! - возмущается торговец, - иди,- говорит он мальчишке,- позови казаков.
       Подходит казак. Высокий казак вертит в руках воробьевские бумажки:
       - Ни денег таких не знаю, ни республики. Фальшивка это!
       - Позвольте, какая же это фальшивка. Нам вчера их писатель Роман Воробьев дал. Это просто новые деньги. Он уверял, что они самые, что ни на есть настоящие.
       - Арестовать надо вашего Воробьева. Пойду начальству доложу. Разберемся мы с ним. Так что расходитесь граждане. 
      На разговор собралось чуть ли не полбазара.
      - А то, что же это получается, кто хочет, тот деньги и выпускает?
      - Да он хороший,- заступились за Романа из толпы.
      - Фальшивомонетчик он. Судить его надо, по законам военного времени.
      - Писатель он, а не фальшивомонетчик. Его весь город, да что город – вся Сибирь знает!
     - Ну, ты, брат, и загнул – Сибирь знает, а не то что город... Я, к примеру, вообще никаких писателей не знаю и не читал. А, гляди, перед тобой живой и здоровый стою. Писать, считать умею, а больше мне ничего и не требуется. Республик своих не создаю и выдуманными деньгами никого не обманываю.
     - Это же не деньги, а просто памятный билет с его вечера. Там его портрет. Никого он надуть не хотел. Просто многие захотели на дармовщинку на рынке продуктов купить.
     Казак послушал разговоры и пригрозил:
     - У фальшивомонетчика еще и пособники имеются? Сейчас мы и ими займемся. Митинг тут устроили. А, ну, разойдись!
     Толпа нехотя расходится.
      
      Роман Воробьев поливает цветы.
     Девушка прибирается в доме. Смахивает пыль с бюста Романа Воробьева, протирает зеркало. Красиво расставляет вещи. 
     - Все у вас хорошо,- говорит девушка, - только домашности не хватает.
     - Чего? – удивляется Роман Воробьев.
     - Домашности.
     - И в чем же это заключается – домашность?
     - Это – чтобы кот был и охранял ваш писательский быт от всякой нечисти.
     - Есть у меня кот полосатый, пушистый. Только вот время, видно, настало такое, что даже кот испугался и из дома сбежал.
     - Плохо, когда кот из дома бежит. Мне тоже из дома бежать пришлось. Мои родные на поезд сели, а меня толпа отшвырнула. Так и осталась без вещей, без денег.
     - А меня как отыскала, поклонница многоуважаемая?
     - Да вас весь город знает. А я портрет на заборе увидела. Глаза добрые, писатель, ну, и пришла.
      - Вот ведь какая история... А я и впрямь подумал, что вы моя поклонница, Вы, наверное, моих произведений и не читали?
     - Нет, - прямодушно отвечает девушка. – Но я обязательно прочту!
     - Я вам верю, - произносит Роман Воробьев.

     В дверь громко стучат.
     Из окна Роман Воробьев видит, что улицу перекрывают казаки.
     - Открывай! А то сейчас дверь вышибем!
     Роман Воробьев с улыбкой открывает дверь.
     Казаки с ружьями наперевес и шашками на боку в лихо заломленных фуражках шумно вваливаются в дом:
     - Собирайся, фальшивомонетчик, пойдем к атаману разбираться.
     - Вы вторглись в частные владения писателя Романа Воробьева. Свой дом и прилегающую к нему по купчей территорию, я объявил независимым государством.
     - А вот и улика! – один из казаков держит в руках сундучок с деньгами.    
     - Какая же это улика? - говорит Роман,- это бумажки я такие сделал, я их не скрываю, не прячу, а предполагаю пустить их на сувениры от великого сибирского писателя.
     - Собирайся, объясняться не с нами будешь!
     Роман Воробьев обращается к девушке:
     - Ты здесь живи, хозяйничай и жди меня. Я скоро буду.
     - Не слушай его, хозяйка: расстрел ему атаман назначит – и дело с концом!

     Казаки выводят Романа Воробьева из дома, подталкивая штыками в спину.
     Роман размахивает руками и кричит:
     - Я свободный писатель. Моя личность неприкосновенна.
     Казаки улыбаются:
     - Вот чудак полоумный попался. Сейчас мы его в расход.
     Казаки ведут Романа по улице.

     Падюков видит его из окна дома баронессы.
     - Софочка, Гришка,- кричит Падюков,- идите, гляньте! Никак Воробьева ведут.
     - Точно он,- подтверждает Гришка.
     - Сомнений нет,- произносит баронесса, - А что же он мог натворить? Чем он казакам мог не угодить?
     - Да весь город с утра только об этом и говорит, я на рынке утром был. Деньги он выпустил. А на рынке куча народу расплатится ими пытались,-  объясняет Гришка.
     - Какие же это деньги, придумают ерунду всякую. У меня тоже такие бумажки есть. Я и не вздумала бы на них покупать что-либо.
     - Что бы он там ни сделал, на сей раз дело, действительно, плохо. Казаки ни в чем не разбираются и никому ничего не спускают. Расстреляют и точка!  Побегу в японское представительство к послу Танаке, он благоволит к сибирскому писателю.

     Представительство находится через пару улочек в небольшом двухэтажном особняке с оградой.
     Через  нее можно разглядеть аккуратно подстриженные кусты роз, небольшой внутренний дворик, крытый стеклом и тёмным деревом.
     Там стоят маленькие деревца в квадратных и продолговатых керамических горшках, журчит миниатюрный водопад, образуя вокруг крохотное озерцо. Вся эта красота аккуратнейшим образом выложена камнями с керамической плиткой с витиеватыми иероглифами.
      На темном правильной геометрической формы  столике  красиво подобранный букет из разных цветов.

     Падюкова встречает японец, сотрудник представительства:
     - Как вас представить послу?
     - Предприниматель, Падюков, купец первой гильдии.
     - Подождите немного. Господин Танака сейчас придет.
     - Передайте ему, что я пришел по срочному делу. Писателя Воробьева арестовали.
     - Холосо, - сотрудник кланяется и выходит.
    
     Танака тренируется в небольшом зале с гимнастическими матами на полу.
      Он высоко подпрыгивает в воздух, делает пассы руками, сосредоточив всю свою волю, и выплескивая накопившуюся энергию на воображаемого противника.
      Сотрудник посольства раздвигает двери и предстает перед послом.
     - Я же просил, не беспокоить меня.
     - Извините, господин, - по-японски говорит сотрудник представительства, - Это срочно, русский господин Падюков говорит, что арестовали писателя Воробьева. 
     - Проси русского ко мне.
     - Прямо сюда?
     - Да, я же сказал, - спокойно и в то же время нетерпеливо говорит Танака.
     Танака принимается с еще большей силой за тренировку.
     Когда входит Падюков, он  уже абсолютно спокоен.
     - Чем обязан Вашему визиту?
     - Писателя Романа Воробьева арестовали.
     - Я знаком с ним. А что же могло с ним случиться? Он такой милый и симпатичный человек.
       Падюков объясняет Танаке:
     - Писатель  арестован как фальшивомонетчик, хотя к этому никакого отношения не имеет,- говоря это, Падюков озирается по сторонам. Косится на самурайский меч, стоящий на подставке на строгом комоде.- Он все время что-нибудь выдумывает, вечно во всякие истории впутывается. Но на этот раз дело очень, очень серьезное. Казаки. Они шуток не понимают.
       Танака мало что понимает из путаных и сбивчивых объяснений Падюкова.
       - Подождите меня,- просит Танака Падюкова и раздвигает легким движением  двери, уходит.
       - Конечно,- только и произносит Падюков. Он остался один в комнате и принимается рассматривать старинную японскую фарфоровую куклу в костюме гейши.
        Вскоре выходит Танака, одетый в военный френч зеленого цвета.
        - Замечательная вещь! - говорит Падюков, указывая на куклу.
        - Это кукла работы мастера 17 века. А вы, как я погляжу, ценитель красоты?
        - Искусство вашей страны так необычно  для взгляда  русского человека, -  произносит Падюков.
         - Пойдемте,- произносит Танака, - Я большой поклонник писателя Романа Воробьева.

     Автомобиль мчит их прямо к дому Падюкова, где и расположились казаки.
     Из окна авто Падюков видит собаку, соседскую дворнягу, бегущую по улице, поджав хвост. Собачонка напугана выстрелами, раздающимися с разных сторон. Казаки празднуют взятие города. Слышится и отдаленная орудийная канонада где-то за городом.
     Двери известного в городе заведения настежь открыты и оттуда выходят бравые казаки, на ходу поправляя пояса.
      Казаков много: конные и пешие, они встречаются на каждом шагу.
    
     При въезде в ворота дома Падюкова, казаки проверяют докуметы.
     Танака показывает удостоверение посла.
      - Беги, доложи атаману, к нему японский посол приехал!- говорит один казак казаку помоложе.

     В разоренном кабинете Падюкова заседает атаман и несколько сотников.
     На столе бутылки с вином с клеймом Падюкова.
     В углу рядом со скульптурой Афродиты на  дорогой инкрустированной тумбочке стоит небольшая бочка с вином.               
      - «Мадера», 1900,- тихонько говорит Танаке Падюков.
      - Лучше молчать,- говорит Танака.
      - Гости дорогие! Зачем пожаловали? Садитесь, - атаман жестом приглашает вошедших к столу, - Вино у меня прекрасное, легко пьется.
      - Винцо-то из моего погреба, самое, что ни есть эксклюзивное,- шепчет Падюков  Танаке.
     Атаман наливает вино в хрустальные бокалы.
     - А, я их из Франции заказывал... – опять шепчет Танаке Падюков.
     - Да молчите же вы,- резко говорит Падюкову Танака,- Вы можете навредить своему другу.
      - Да что теперь бокалы, когда человеческая жизнь на волоске?- вздыхает Падюков.
      - Отпразднуем победу над красными. За казаков! Они всегда Россию защищали.
       Танака понимает, что надо выпить и берет бокал с вином со стола.
       Атаман пьет.
     - Закусить не желаете? У нас все просто, едим что Бог послал.
     Он придвигает поближе тарелку бутербродов с икрой к визитерам. 
     - С чем пожаловали, господа?    
     - Ваши казаки, по ошибке, арестовали писателя Романа Воробьёва. Он человек тихий, интеллигентный, мухи не обидит. И находится под покровительством японской миссии. Я его очень хорошо знаю, - говорит Падюков.
     - Фальшивомонетчик он. Денег бог знает сколько навыпускал. Весь город на него жалуется, - атаман икнул и продолжил, - порядок навести надо.
     - Он большой шутник и оригинал. Объявил собственный писательский дом республикой. Он всего лишь давал представление, а деньги вручал гостям на память об этом вечере. Как билеты в театре. Его понимать надо, - спокойно и уверенно произносит Танака. 
     - Прошкин, принеси мне мешок с деньгами.
    Казачок бежит за вещественным доказательством.
     - Может, продолжим,- говорит атаман, и опять икает, разливая и расплескивая вино. –  Отпразднуем еще.
     - Это подождет, - сурово говорит Танака.
     - Это ждать никогда не может,- говорит атаман и залпом осушает бокал.
     - Пей, пей до дна!- кричит атаман Танаке.
     Танака подчиняется.    
     Входит казачок, приносит одну единственную купюру:
     - Во, господин атаман, больше нэмае...
     - Мне докладывали, что целый мешок принесли. Куда все подевалось?
     - Наши казачки все себе на память разобрали... Бумажки-то красивые.   
     - Как и все, что делает Роман Воробьев, произведения искусства, - не преминул вставить лишнее слово в защиту писателя Танака, - а у нас в Японии произведения искусства ценятся очень высоко.
     - У нас здесь не Япония. Мы сами себе хозяева, - говорит атаман и кричит на казачка: - А, ну, пошел вон отсюда! Всех к чертовой матери отправлю... Вернись!
     Казачок вбегает обратно и замирает у двери.
     - Привести ко мне сюда арестованного Романа Воробьева, и побыстрее.
 
     Роман Воробьев вместе с остальными заключенными сидит в подвале падюковского дома и прислушивается к тому, что делается на улице.
    Часовые курят у двери и разговаривают между собой:
     - Ну, что, Вась, скучаешь по своим?
     - Свои-то мне кто? Белые, красные, зеленые?
     - Я серьезно, я о семье, о родных. Кончится вся чехарда, к себе в Саратов поеду. Там на Волге красота. По родным местам скучаю. Уходил, соседу теленка и собаку оставил. Вот они живы ли? Большой вопрос.
     - Теленка твоего давно съели, а собака от голода сдохла.
     - Не шути так.
     - А я и не шучу. Сейчас эти арестанты живы, а завтра нет.
     Раздается одиночный выстрел.
     - Кого-то порешили, не угодил.
     - А тут и не знаешь, кому и как угодить. Стреляем как дураки друг в друга. Что они думают, что оттого, что народу меньше будет, жизнь станет лучше? Нет, брат, это дудки. Россия - страна богатая, всех прокормить может.
     - Чего делим, поля неубранные стоят.
     К солдатам подбегает казачок:
      - Выпускайте, этого, писателя. Его к атаману требуют.

     Роман Воробьев в это время спит на охапке сена.
    Скрипит дверь, отворяется, заглядывает  казак  и говорит:
      - Кто из вас писатель? На выход.
      Роман Воробьев поднимается с соломы, идет на выход, отряхиваясь от соломинок.
      Казачок скручивает ему руки веревкой, и в таком виде ведет к атаману.
     - Ты меня на расстрел ведешь?
     - Нет, - коротко огрызнулся казачок.
     - А куда?
     - Молчать.
     Роман Воробьев приободряется:
     - А все-таки куда ведете?
     - На допрос! Расстрелять мы тебя всегда успеем.
     - А-а, все хотят слышать великого сибирского писателя!
     - Сейчас мне поговоришь – не обрадуешься. Казак ткнул его штыком в спину.
     - Э-э, поосторожней, я пока еще живой.
     - Скоро не будешь, - мрачно ворчит казак.

      Роман Воробьев  сидит у атамана. Компания пьет  вино и распевает веселые песни.
     Танака расположился в углу комнаты, чуть поодаль от компании. Он  мрачно и серьезно рассматривает веселящихся.
       - Танака, а у Вас в Японии так гуляют? - пристает атаман к Танаке.
       - У нас в Японии как и во всем мире, умеют веселиться.
        - А песни поют?- не унимается атаман.
        - Вы что, хотите, чтобы я спел?
        - Спой Танака! Я сказал спой! - атаман стукнул кулаком по столу.
        - Боюсь, что вы не выдержите моего пения. Пощажу ваши уши. У меня нет ни голоса, ни слуха,- не теряя достоинства, говорит Танака.
        - Ну и черт с тобой, мы сами споем. Вы меня поддержите? - обращается атаман к Падюкову и Роману и крепко обнимает Романа одной рукой.
         - Непременно,- говорит Роман, - запевайте, мы поддержим.
       Атаман начинает петь.
       Голова атамана свешивается на грудь. Раздается громкий храп. Только в такт храпу подрагивают усы.
       - Пора!- поднимается Танака с места.
       - Может, еще выпьем?- говорит захмелевший писатель.
       - Еще по одной на посошок, - поддерживает друга Падюков, - Да вроде, я дома.
       - Опомнитесь, господа. Пора убираться отсюда,- произносит Танака.
       - Так идем, - говорит Падюков, засовывая бутылку в карман. 
       Они садятся в автомобиль. 

      Автомобиль останавливается у дома баронессы.
       Роман и Падюков вылезают из авто. Уставший, захмелевший Роман еле держится на ногах.
       Навстречу бежит Гришка.
       Танака обращается к Падюкову и Роману:
      - Прошу вас впредь быть поосторожней, надеюсь, вы больше не попадете в историю?
      - Писатель не может без историй, жизнь - это история,- отвечает Роман.
       Роман Воробьев приосанивается:
     - Вообще-то, господин Танака, писатель не только пишет истории, но иногда и сам участвует в них.
     Танака улыбается:
     - Я бы, господин Воробьев, предпочел, чтобы мой друг писал истории, а не попадал в неприятные ситуации. Впрочем, пора. Прощайте, друзья. Меня ждут дела. 
      
      На площади стоит пара шеренг белогвардейцев вперемежку с казаками.
      Площадь полна – яблоку негде упасть.
      На наскоро сооруженном помосте стоят военные и  ожидают кого-то.
      Появляется генерал.
      Толпа  почтительно расступается перед ним, и он проходит на трибуну.
      Сопровождавшие его ординарец и вестовой встают внизу трибуны.
      Генерал начинает речь:         
     - Господа офицеры, солдаты, граждане города! Россия в опасности, и мы проливаем за нее свою кровь. Наша цель – завоевать Сибирь и не отдать ее красной сволочи. Мы устанавливаем в этом городе свою власть, и пойдем дальше. Призываем всех, кто может держать в руках штык, записываться в нашу армию. Для прокорма войск нам необходимы продукты и, главное – хлеб. Голодные солдаты не смогут воевать. Поддержите нас в этом, и мы защитим вас. Скоро прибудет обоз, застрявший где-то в дороге, и вопрос с хлебом будет решен. Даю вам, граждане города, слово русского офицера, который привык наступать, а не отступать. Да поможет нам Бог!               
     Толпа одобрительно гудит, но в задних рядах, где стоят люди победнее, слышатся:
     - Весь хлеб отберут, а что сами есть будем?
     - Да у многих уже красные все обчистили...   
     - На подводы погрузили и увезли мой хлебушек.
     - Ой, что делать-то будем?
     - Что-что! Голодать, а как же иначе.
     - Народ, он все терпит.

      Отец Сергий  в сопровождении двух служек выходит из церкви, что находится прямо здесь же на площади.
     Звонит колокол на звоннице.
     Толпа расступается.
     Высокий, плотный со строгим взглядом с прямой спиной обходит батюшка ряды офицеров в сопровождении двух служек. Несколько военных несут хоругви и иконы.
      Длинные волнистые волосы священника перетянуты сзади, и смоляная синь  в них. Отец Сергий густым басом поет благоденствие:
      - Благоденственное и мирное житие подашь Господи...
        Помолимся об отечеств нашем многострадальном:
       Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы на сопротивные даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.
       Его густой бас окутывает площадь и проникает в самые отдаленные ряды.
      - Хорош батюшка,- млеют женщины.
      - А голос, какой, заслушаешься.
      - Тихо вы, балаболки,- прерывает женщин старуха,- грешно так про батюшку говорить.
      - Грешно, не грешно. А наш батюшка красавец. Может один такой на всю Россию.
        Все заканчивается молитвой «Отче наш».
        Отец Сергий обращается к народу на площади, осеняет собравшихся крестом:
         - Благословляю всех собравшихся в это трудное для России время.
        Процессия шествует в храм. 

      В доме у отца Сергия несколько белых офицеров.
      На столе пироги, чай, конфеты и варенье.
      Офицеры чинно сидят за столом. 
     - Отец Сергий, мы переживаем трудные времена, армия раздета и разута, а обозы застряли невесть где. Как быть? Мы просим вас собрать наиболее состоятельных граждан города и попросить их оказать нам помощь.
     - Хорошо, я соберу. Завтра поговорим об этом у вас в ставке. За трудное дело вы взялись. Очень ярый народ эти коммунисты-безбожники, но я верю, что с Божьей помощью мы победим.
     - Иначе и быть не может, господа. Мы будем биться с ними до последней капли крови и освободим Россию от этой гнусности.
     - Все в руках Божьих! – отец Сергий о чем-то задумывается, словно предчувствуя роковую перемену в своей судьбе.
     Прощаясь с офицерами, священник произнес:
     - Благословляю вас, надеюсь, что свидимся.
     А потом опускается на колени перед развешанными на стене иконами.
      Горит лампадка, молится священник.

     В маленький домишко на окраине, пробрался разведчик от красных, минуя все посты и заставы.
     Его встречает Петр, его старший брат. Густая борода на лице, глухой сипловатый голос:
     - Ты откуда брат?
     - Мы тут неподалеку в селе стоим. Скоро наступать будем, вот только придет подкрепление.
     - А у нас белые власть взяли, я из дому не показываюсь, чтоб лишний раз на глаза не попадаться, а то опять без хлеба останусь. Я его за гумном зарыл.
      - Ладно, хлеб не главное для нас. Фураж для лошадей имеется и провиант прислали. Как вообще-то положение в городе?
     Маленькая невидная женщина накрывает на стол: соленые огурчики, семгу, дымящуюся отварную картошку. Ставит граненые рюмки и бутыль самогона.
     - Чем Бог послал! – говорит она и уходит на свою половину, спрятавшись за занавеской.
     - Кстати о Боге. Говорят, тут у вас отец Сергий задницу белым лижет?
     - Молебен провел за их благоденствие при всем народе на площади.
     - Ну, не будь я  комиссар, мы этому попу покажем!
     - А что покажете?
     - Как крепка Советская власть в Сибири, как ее уважать надо. Сибирь и Россия неотделимы.
     Они пьют, закусывают.
     - Мне пора идти, пока не рассвело. А дома хорошо, -  засобирался разведчик.
     На пороге он останавливается, натягивает фуражку, спрашивает:
     - А что брат наш, Семен, где он?
     - Где-то у белых воюет, мобилизовали дурака. Прятаться надо было.
     - Стрелять таких надо! Гад белошкурный...
     - Опомнись, Степан, он же брат нам.
     - Теперь, Павел, он нам не брат, а самый что ни на есть настоящий враг.
     Старший брат только вздыхает, зная решимость среднего, и произносит:
     - Не бывал ты в окопах. А я там так насиделся – на всю жизнь войны хватит. Кроме дома да детишек своих ничего и знать не желаю.
     - Ладно, светает уже. Пошел я.
     И он огородами крадется к лесу. Его фигура растворяется в предрассветном густом тумане. Где-то далеко отчаянно закаркали вороны.
      Павел долго не может заснуть, переворачивался с боку на бок.
      Только когда жена прильнула к его крепкому боку, обхватывает ее, засыпает.
       
      Красные ведут яростную атаку. Они окружили город. Трещат пулеметы, слышатся выстрелы и свист пуль.
      Белый генерал едет в автомобиле, следом за ним грузовики с белогвардейцами.
       Несколько жителей наблюдают из-за забора.
       - Куда же вы, родимые покидаете нас!- кричит старушонка.
       - Мы еще вернемся! - кричит ей в ответ один из солдат.

        Белый генерал разговаривает в машине с офицером:
        - Отступаем. Иначе поступить нельзя. Союзники, англичане, продали оружие красным. По моим сведениям те денег больше дали. Мы когда послали делегацию на пароход, парохода и след простыл. Тем самым оружием, английским они нас и лупасят почем зря.
       - А им чего денег жалеть. Они банки реквизируют в пользу Советской республики. Конечно у них денег куры не клюют.
       - А союзники поступили преподло. Мы бы обязательно с ними расплатились позже. Вагоны с золотом уже едут.

     В дом отца Сергия стучат.
     - Отец Сергий, откройте Христа ради!
     В доме заворочались, зажегся свет.
     Дверь открывается.
     Отец Сергий со свечой в руке пытается рассмотреть пришедших:
     Немолодой с суровым лицом человек в чине капитана протискивается в сени:
     - Отец Сергий, подкрепление, которого мы ждали, так еще и не подошло. Мы временно покидаем город. Хотелось бы, батюшка, просить вас об одной услуге:
     - Проходите, господа офицеры.
     В горнице, увешанной иконами, разговор продолжился:
     - Мы временно покидаем город, красные окружают нас. Вернемся, как только придет подкрепление и пароходы с оружием. Оставляем вам своего  друга, он ранен, и его состояние тяжелое; он не перенесет дороги. Будем вам очень признательны.
     Отец Сергий смотрит сурово и жалостливо одновременно, решается:
     - С Божьей помощью справимся.
     - Заносите, - приказывает  капитан, открыв дверь. Два солдата заносят раненого с перевязанной головой.
       Его несут в комнату. 
     - Благодарю, - говорит капитан. – До скорой встречи.
     - Благослови вас Господь! – отец Сергий закрывает за ушедшими дверь.

     Утром в город входят красные и снова сгоняют народ на площадь.
      Красноармейцы стучатся в дома:
      - Выходите, митинг на площади, знакомиться будем...
      Но народу приходит немного.
      А те, кто пришли, стараются держаться подальше от телеги, с которой держит речь комиссар в кожаной куртке:
     - Граждане и гражданки! Социалистическая власть рабочих и крестьян вновь пришла в ваш город. Скоро она будет во всей Сибири. Мы кровью, ценой жизни во что бы то ни стало искореним предательство, уничтожим Белогвардейскую армию и не дадим пощады контрреволюционным элементам общества. Долой буржуазию и попов! В наших рядах не должно быть мракобесия и  зажравшихся царских эксплуататоров. Прошу граждан проявить сознательность и помочь Красной армии в борьбе с белой заразой! Необходимо сдать излишки хлеба  и зерна, чтобы наши бойцы были сыты.   
     Толпа ропщет:
     - Где хлеб-то брать?
     - Самим жрать нечего!
     - Опять нахлебники явились!
     Комиссар достает из-за пояса наган и стреляет в ворону:
    - Так будет с каждым, кто не согласен с социалистической властью. Считаю митинг закрытым!

     Все это время Танака из японской миссии наблюдает за митингом.
     Лицо Танаки хмурое.
     Из окна он видит: как из дома у церкви выводят священника – отца Сергия.
     Трое красноармейцев сопровождают его, толкая в спину штыками.
     Процессия направляется к пристани.
     Потом раздается выстрел, и из калитки под забор выбрасывают тело мужчины в нижнем белье с перевязанной головой.
     Два красноармейца выволакивают за калитку несколько мешков и грузят на грузовик.
      Из калитки выскакивает простоволосая, кое-как одетая жена священника и с плачем бежит по дороге вслед за  конвоирами и мужем.
      По дороге к ней присоединяются  и другие прихожане, выскочившие на крик из своих домов.

     Неподалеку от  пристани к конвоирам отца Сергия присоединяется комиссар в кожаной куртке.
     Процессия останавливается у пристани.
     Комиссар жестом показывает следовать дальше.
     Приходят на пологий, окруженный деревьями, безлюдный берег реки.
     Комиссар обращается к бойцам: 
     - Остановимся здесь. Хорошо. Сейчас я зачитаю приказ революционного комитета.
     Отец Сергий стоит, гордо выпрямив спину:
     - Революционный военный комитет постановил: расстрелять архиерея Сергия в миру Корнеева Сергея Павловича за предательство, укрывательство и сотрудничество с  преступной белогвардейской контрой. Имущество, лично принадлежащее осужденному, конфисковать в пользу народа. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Председатель реввоенкома Шумков.
     Красноармейцы берут ружья наперевес, но комиссар останавливает их жестом.
     - Заходи в воду, поп.
     - Побойтесь Бога, ироды сатанинские, - отвечает отец Сергий.
     - Сам теперь бойся, иди, иди! Именем Реввоенсовета приказываю.
     - Вода нынче холодна. Убивайте, не издевайтесь.
     - А ну, бойцы революции, гоните его в воду.
     Штыками солдаты стали загонять отца Сергия в воду. Он же в последний раз в своей жизни смотрит на небо и шепчет:
     - Отче наш, иже еси на небеси да, будет воля твоя, да приидет царствие твоё на небеси и на земли...
     В обжигающе холодную воду отец Сергий входит медленно, высоко возведя руки к небесам.
     Когда он зашел по пояс, в спину ему вонзается пуля, выпущенная комиссаром.
    Отец Сергий медленно оседает в воду. Он как-то странно перевертывается из последних сил. Падает, широко раскинув руки, глаза устремлены в небо. 
     Комиссар дует на дуло пистолета и вкладывает его в кобуру.
     - Вот как надо расправляться с врагами революции. Идемте отсюда, у нас еще много дел.
     Один из солдат сплюнул в воду, всем своим видом показывая, что он и не такое видел.
    Лица у двоих других солдат испуганы.
    Комиссар приободряет бойцов:
     - Ничего, привыкайте во имя будущего нашего трудового народа. И нюни не распускать! Пощады не будет никому, кто попытается перекрыть нам путь к светлому будущему. Бога нет. Мы – атеисты.
    - Если у всех такое будущее...
    - Разговорчики! Советская власть умеет прощать промахи и ошибки, но зато жестоко и беспощадно наказывает всех, идущих против нее.
     - Пойдемте отсюда скорее: вон, его баба бежит и народ с ней.
     Палачи быстренько уходят в кусты. Один из бойцов немного приотстает и украдкой перекрещивается, боясь, что другие заметят его несознательность.
    
     А над рекой раздается жалобный вой, будто плачет какая-то диковинная птица. Этот крик отзывается лесным эхом, отталкивается от скал и возвращается обратно многократно усиленный.
     Прибежавшая на берег толпа сначала стоит молча.
     Только плачет жена священника.
     Заплакали и другие женщины, а двое мужчин вытаскивают бездыханное тело священника на берег.

       Танака за рулем автомобиля, мчится по улицам города
       Красноармейцы с ружьями расхаживают по улицам.
       Двое красноармейцев ловят  зазевавшихся куриц.
       - Вы что моих кур воруете! У меня семья бедняцкая, - кричит из-за забора пожилая женщина.
       - Мы, мамаша не воруем, а забираем, в пользу социалистической республики и Красной армии, - отвечает один из красноармейцев,- Чтобы потом жизнь хорошая настала.
       - Это пока жизнь хорошая настанет, ноги протянешь, - говорит женщина.
       - Потерпите, во имя революции,- успокаивает ее красноармеец.
       - Это ж какая такая революция, разорение одно,- сетует женщина.
      
     На улице царит обыкновенный грабеж и  мародерство. Большая толпа собралась и сбивает замок с винного склада, грабят магазины, разбивают витрины и сбивают ставни.
      Никто даже не пытается защитить своё имущество. Улица пустынна, жители не выходят из своих калиток.
      Бездомные собаки шарахаются  от оголтелых красноармейцев и лают им вслед, не понимая, что их вот-вот могут пристрелить, но солдаты только кидают в них камнями.
     Над штабом развевается красный флаг, и оттуда слышатся звуки гармошки – празднуют взятие города.

     Танака стучит в дверь баронессы.
     Дверь открывает Гришка.
     Падюков в нижнем белье и халате, сидит у камина.
     Он пересматривает какие-то бумаги, кидает их в огонь.
     Баронесса  встревожена:
     - Что случилось? - спрашивает она Танаку, - Что привело вас в мой дом?
     - Вам надо бежать. Вас разыскивают, просто пока не добрались.
     - Но все это уже было, и власть скоро поменяется. Наши скоро вернутся с подкреплением.
     - Простите, мадам, но боюсь, что это произойдет не скоро. Бежать надо срочно.
     - Мы совершенно не готовы. Надо собрать вещи...
     - Возьмите самое ценное и деньги. На остальное нет времени.
     - Но я так не могу!
     - Сможете, если вам дорога ваша жизнь.
     Падюков в это время прислушивается к разговору, потом встает и, мягко отстранив баронессу, проводит Танаку в небольшую комнату и прикрывает дверь:
     - Господин Танака, выкладывайте все начистоту.
     - У нас будет мужской разговор, и вам решать, что делать.
     - Говорите же.
     - Архиерея Сергия расстреляли на реке. А вас разыскивают. Мне доложили, что красные конфисковали и ваши прииски. Хотите сохранить жизнь – уезжайте.
     - Но приисками я владею совместно с англичанами.
     - Теперь это не имеет значения. Собирайтесь. Автомобиль ждет вас. Вы умеете управлять машиной?
     - Я – нет, а баронесса умеет.
     - Тогда я ухожу. До свидания. Не забудьте про Романа. У него такое же положение. И вот, - Танака передал Падюкову небольшой конверт, - охранная грамота, что все вы трое – сотрудники императорской японской миссии.
     - Спасибо, Танака, - Падюков обнимает японца: - Бог даст – свидимся, я у вас в долгу.
     Он провожает Танаку к выходу. Захлопывает за японцем дверь.
 
      Баронесса в спальне. По комнате разбросаны платья.
      На кровати огромный чемодан. Он переполнен, и баронесса никак не может его закрыть.
      Падюков смотрит на эту картину и жестко говорит:
     - Оставьте это барахло и оденьте платье поскромнее. С собой возьмите ценности в маленькой дорожной сумке. С вашим чемоданом мы пропадем.
     -  Как же так, Игнатий Савельич, я привыкла к комфорту, а вы про какой- минимум говорите, про полный аскетизм.
      Игнатий Савельич  подходит к баронессе и, глядя ей в глаза, кладет руки на плечи и говорит серьезно:
     - Ты погубишь всех, и нас повесят на площади  или расстреляют. Хоть это ты, Софочка, можешь понять?
     - Да, - дрожащим голосом отвечала Софочка, и смахивает слезу.
     После этого баронесса быстро собирается.
     Они уходят, последний раз обводя взглядом следы их поспешного бегства:
     - Жаль расставаться со всем этим,- говорит баронесса. – Здесь столько милых моей душе вещей. 
     - Не жалейте, - отвечает Падюков, - я обещаю вам хорошую жизнь.
    - Ловлю вас на слове.

      Гришка стоит в дверях, в прихожей, он расстроен.
     - Гришка, поедем с нами, - обращается к нему Падюков.
     - Нет, Игнатий Савельич, не могу. По заграницам нашему брату нельзя, не приучены. Я уж лучше тут как-нибудь перемогнусь да вас буду ожидать. Так что вы за меня не беспокойтесь.
     - Ну, до встречи!
     - Бог вам в помощь, - Гришка крестит отъезжающих.

     Баронесса ведет машину очень ловко, объезжая колдобины и ухабы.
     Подъезжают к дому Романа Воробьева.
     Роман Воробьев, расслабившийся и довольный, сидит за столом.
     Варенька разливает борщ по тарелкам.
     Раздается звук клаксона автомобиля, несколько раз повторяется.
     Варенька первой выглядывает в окно:
     - Позови Романа к окну!
     Роман появляется в окне улыбающийся и довольный:
     - Пожалуйте, отобедаем.
     - Спустись с небес, Роман, дело срочное.
     Роман выходит и подходит к Падюкову:
     - Нас разыскивают, всех троих. Необходимо бежать. Собирай рукописи, самое что у тебя есть ценное и выходи – поедем. Не вздумай обедать.
     - Я никогда не путешествовал дальше нашего городка. Но, если надо – дело маленькое, мне не привыкать.      
    
     Роман быстро собирает в портфель рукописи. Прихватывает в портфель пару белья и носки.
      Варенька смотрит на все это с недоумением:
     - Что вы делаете? Мы сейчас обедать будем, я даже вина достала.
     - В другой раз, Варенька. Береги дом и книги. Я обязательно вернусь.
     - Вы надолго? - спросила Варенька.
     - Надеюсь, что нет.   
     Он нежно обнимает ее и целует в щеку.
     Выходит из дома, садится в машину.
     Варенька смотрит в окно вслед отъезжающему автомобилю.
 
     Стоящий у платформы поезд. Толпа народу пытается проникнуть в вагоны.   
     Среди толпы Падюков, Роман и баронесса.
     Еле втиснулись в поезд и поехали наконец-то.
     Из вещей у всех самое необходимое. Маленький чемодан у баронессы, портфель с рукописями у Романа Воробьева, толстенький баул у Падюкова.
      Поезд мчит без остановок, все вагоны перегружены. Роман стоит у окна и курит папиросы, одну за другой.
     Только когда проехали границу, писатель перестает торчать у окна.
      Заходит в купе, растягивается на полке  и сладко засыпает, похрапывая на все купе.
    А когда просыпается, то видит страдальческое лицо Игнатия Савельича.
      - Что случилось?
      - Обокрали, черти!
      - Кто? Как? Через всю Россию проехали, а тут такое!
      - Да, видать, нельзя тебе спать было.
      - Так расслабился! Кто обокрал-то, кого подозреваете?
      - Да не поверишь, думаю, проводник. Змееныш.
      - Не может быть!
      - Да, говорю тебе, смылся, гаденыш. Сменился,  два часа, как с поезда сошел. Теперь в нашем вагоне новый. С самой границы едет... Что теперь делать, не знаю.
      - Да вам не привыкать, банкротом быть. Где наша не пропадала!
      - Ну, спасибо, успокоил.
      - Может, назад вернемся?
      - Ищи ветра в поле. Сами уцелели, и хорошо. Ведь давно думал перебраться из России, а теперь все по-другому, и при каких обстоятельствах...
      - Я ведь тоже как человек не понимаю, вы ведь столько жертвовали на образование, на культуру. Столько сил во все вложили, а приходится позорно бежать.
     - Не завидую тем, кто остался. Россия уже не та будет. Мы еще вовремя спохватились. Заграница нам поможет...
     - Может, еще вернемся?
     - Обязательно вернемся, как только белые победят.
     - Да ни от тех, ни от других хорошего не видали.
        В купе заглядывает баронесса:
     - Господа, пойдемте ужинать в ресторан.
     - Никак не можем, денег нет.
     - Пустяки какие, у меня же есть.
     - Неудобно, за счет дамы.
     - А я вам одолжу.
   
     Прошло несколько месяцев...  Франция. Ницца.

      Баронесса, Падюков и писатель лежат на шезлонгах на пляже. Все трое в прекрасном настроении. 
     - Я всю жизнь мечтала вот так: солнце, море и ничего не делать!
     - А я с утра читал прекрасную прозу... – мечтательным голосом произносит Роман Воробьев.
      - Позвольте поинтересоваться,  чью же?
      Роман Воробьев морщит лоб, потом с детским удивлением в голосе говорит:
     - Все, вспомнил: оказалась моя!
     Все дружно смеются.
     - Загадочный вы человек Роман: никогда нельзя понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно, -  замечает баронесса.
     - А я по своим рудникам скучаю: из них деньги выкачивал огромные, а теперь, пока развернусь, приходится тесноватую квартирку терпеть. Да и та съемная.
      - Просто Вы скучаете по России, милый Игнатий, впрочем, как и все мы, - произносит баронесса.      
      - А мне здесь не нравится. Язык чужой, природы нет. У нас и небо другое – высокое. А здесь прозрачности во всем, акварельности не хватает. Да и разгуляться негде: простора нет. – Роман глубоко вздыхает и замолкает. 
     - А у нас сейчас осетра ловят воо-о какого, - и Падюков показывает, широко раскинув руки.- А французы лягушек да улиток жрут. Не по нутру они мне, простите, как погляжу, так и мутит. 
     - Как вы грубы, Игнатий Савельич, смею вам заметить, - возмущается баронесса,  - Одно плохое замечаете. А мне французская еда нравится, особенно устрицы. И для фигуры хорошо. Не объешься.
     - Вы бы еще солитера подсадили, Софочка. У них это тоже в моде, и для фигуры хорошо, - язвит Роман.
      - Я о таких пустяках не думаю, - обиженно произносит баронесса, - А какие мысли бродят  в вашей умнейшей голове?
     - Сегодня вечером добро пожаловать к фонтану в парке. Я буду свои рассказы читать всем желающим. Убедился – у хорошего писателя и за границей язык не пропадает, а только оттачивается.
     - Или забывается... Я скоро буду знать французский в совершенстве, - задумчиво произносит баронесса.

     По пляжу идут жандармы, внимательно вглядываясь в лица отдыхающих.
     Один из них, изнемогши от жары, садится под легким пляжным зонтиком.
     Вытирает пот, струящийся из-под фуражки, а потом и вовсе снимает ее и подставляет свою лысую голову дуновению морского бриза.
     Баронесса легонько трогает Падюкова за плечо.
      - Игнатий Савельевич, пойдемте купаться.
      - Софочка, что-то не хочется. Ступайте одна.
      - Напрасно Вы отказываетесь. Вода теплая.
      - Нет, Софочка, не уговаривайте.
      - Что же мне одной идти?
      - Ну, сходите же одна, в конце-то концов. Вы же не ребенок. 
      - Ну и пойду,- баронесса поднимается с шезлонга и идет к морю.   
      В это время мимо друзей проходит жандарм.
      Останавливается, внимательно вглядывается в лицо Романа Воробьева и вприпрыжку бежит к сидевшему под зонтом старшему жандарму.
      Он показывает рукой в сторону, где сидят Роман и  Игнатий Савельевич, увлеченно разговаривая.
     - Хорошо бы вечером оторваться от баронессы...- говорит Падюков.
     - Сходить в русский кабак – надраться водки, закусить пирогами, поговорить, - мечтательно произносит Роман.
     - Может, новости узнаем из России.
     Старший жандарм натягивает фуражку и, хватаясь за кобуру пистолета на поясе, бежит к мирно беседующим друзьям, стараясь обойти их с тылу, и жестами приглашает остальных двух жандармов.
     Приятели увлечены разговором и ничего вокруг не замечают.
      - Предъявите документы, - говорят по-французски над их головами.
     Ни Роман, ни Игнатий Савельевич не обращают внимания на французскую речь.
      Тогда жандармы повторяют вопрос:
     - Пожалуйста, месье, предъявите документы.
      Приятели перестают разговаривать и, увидев жандармов перед шезлонгами, пытаются приподняться.
     - Минуту, месье, - говорит Игнатий Савельевич и вынимает паспорт из скомканной одежды.
     Жандармы смотрят документ и возвращают.
     Делают Игнатию Савельевичу под козырек.
     Предъявляет свой документ и Роман Воробьев.
     Жандармы заинтересованно глядят то на документ, то на Романа Воробьева.
     Продолжается это, как кажется писателю, довольно долго. Он заметно нервничает.
     - Вы арестованы.
     Роман Воробьев и Игнатий Савельевич ушам своим не верят.
     - Но позвольте, - заступается за своего друга Падюков,- Роман -  законопослушный гражданин. Он честнейший человек. Он писатель!
     Жандармы одевают Роману наручники.
     Игнатий Савельевич хочет вмешаться, заслоняет собой Романа.
     Но жандармы отстраняют  Падюкова.
     - Вы бы поостереглись, не советуем мешать власти исполнять свои прямые обязанности. Мы и вас можем арестовать,– предупреждают они Падюкова.
     - Пардон, пардон, месье,- говорит второй жандарм Падюкову.
     Растерянный Падюков стоит около шезлонгов.
     К нему бежит баронесса.
     По пляжу жандармы ведут Романа Воробьева в наручниках и полосатом купальнике.
 
     Падюков и баронесса идут по улице. У Падюкова перекинута через руку одежда Романа.
     - Совсем настроение испорчено, а так хорошо начинался день,- говорит баронесса.
     - И у меня были на сегодня кое - какие планы, а теперь даже не знаю, что делать,- отвечает Падюков,- Может, отобедаем.
     - Нет-нет,- говорит Софочка,- Не до еды. Никакого аппетита. У нашего друга неприятности. Значит, они могут быть и у нас, в любой момент.
     - Тогда идемте в гостиницу, - предлагает Падюков.
     - Смотрите! - вскрикивает баронесса и останавливается перед забором,- это же афиша Романа.
       - А вон еще! – Падюков подходит к двери, - И еще на стене!
       - Господи,- баронесса хватается за голову,- да этими афишами вся улица оклеена.
       - Понятно, за что его арестовали, опять на стенах и заборах красуется! Люди старались, красили...  Просто маньяк какой-то.Тьфу ты, артист.
       - Он не сделал ничего плохого.  Ему всего лишь нужна публика.
       - Сидел бы тихо, писал книги... Нет ему непременно свита требуется! Король голый. Надо ему одежду в участок передать, замерзнет бедняга. Да что ж это за человек?! Всю душу измотал. И Танаки здесь нет. Теперь все придется делать самому.
        Баронесса и Падюков идут по улице.
        На стенах домов, заборах, дверях по всей дороге, их встречают афиши с улыбающейся физиономией великого сибирского писателя.
     - Теперь надо идти к комиссару полиции, упрашивать, - говорит Падюков.
     -  Господи, и здесь комиссары, но вы же меценат? - замечает баронесса.
     Игнатий Савельевич обращается к баронессе:
     - Я перевел деньги из английского банка в Ниццу. Но в ближайшие несколько дней нам придется туговато. Придется мне вновь переехать к вам. Из соображений экономического характера. Но ради друга я готов потерпеть неудобства...
     - Не могу возразить... Вы абсолютно правы, - отвечает баронесса.
     - Писателей надо беречь! – и Игнатий Савельевич улыбается.
        - А женщин? – баронесса делает огромные глаза.
          - Любить! – отвечает Падюков.
               
                конец фильма