кн. 8. Поликлиника. ч. 2. окончание

                Г л а в а  15.

          И так они за пять дней, которые провели в 112 школе «проехались» по тяжкому пути Марьи Волконской, страдали, замерзали вместе с ней, догнали княгиню Трубецкую, а потом спустились вместе с Марьей Волконской в шахту и пережили все ужасы, которые пережила она, добираясь до своего любимого. Мысленно целовали каждую цепочку на его оковах, из которых потом князь Волконский сделал жене железный браслет.
          Много принимали подростков, поэтому так долго ехали с княгиней Волконской. И поскольку они перевыполняли норму приёма подростков пару раз, в субботу решили сделать вылазку к Бородинской Панораме. Ехали на «авось» – повезёт, не повезёт. И вначале будто бы не повезло. С утра Панорама была закрыта по какой-то причине – народ разошёлся. А они ехали во второй половине дня. Увидели, что людей почти нет – десятка два разочарованно стояли возле расставленных вдоль пути, решёток, где должны стоять большие очереди. И они присоединились к этим людям, возмущаясь, что хоть бы написали, по какой причине не пускают в заветное место. За ними тоже присоединилось десяток или больше людей. Как вдруг, дежурные милиционеры, открыли решётки и пропустили двадцать человек – на одного экскурсовода. И группа медиков оказалась следующей. Они ждали пока предыдущие люди зашли в Панораму, купили билеты и походили за экскурсоводом по нижним залам. И когда первая группа пошла наверх, стали запускать и их двадцатку. Калерия, проходя мимо стражей, оглянулась – за полчаса пока они стояли у решётки, народу набежало довольно много – человек сто пятьдесят или двести. И от метро всё шли и шли люди, и на автобусах приезжали, возможно, желающие попасть в  Бородинскую Панораму – посмотреть битву, которой уже более сто пятьдесят лет.
          Калерия видела уже впечатляющее полотно битвы под Севастополем написанное Рубо. В Москве тоже этот автор постарался. И если в Севастополе Реля была лишь раз – мечтала поехать туда теперь с Олегом. То в Москве, Бородинскую Панораму она с сыном смотрит не первый раз, и всё равно не может поверить, что так сражались русские солдаты. Ходила за экскурсоводом как ниточка за иголочкой. Олежка тоже, с уже знакомыми и незнакомыми ребятишками всё чего-то рассматривали, обсуждали. Все вышли потрясённые, из Бородинской Панорамы. А очередь в Панораму уже больше, чем в Мавзолей. Пока они с Олежкой шли вдоль очереди, решая как им возвращаться домой – на метро или перейти на другую сторону и ехать автобусом, слышали даже не русскую речь. Много иностранцев – в том числе и французов – хотели увидеть, как воюют русские.
          - Ну что, Калерия, - догнали их Зина с дочерью, - как ты нас по всей Москве возишь! Не верится, что наши врачи, отсмотрев много парней и девиц в школах, захотят ещё куда-то идти. Ещё мне шепнула Настасья, что главная врач наша, узнав, что мы с тобой проходим литературу и историю нашего отечества, хочет нас, в виде премии, пристроить к экскурсиям наших шефов.
          Сердце молодой женщины взыграло – они уже ездили с Олежкой так в Прибалтику. Соседка Валя так «пристроила» их к какой-то тайной организации, откуда Реле звонили и предлагали присоединиться к ним, за очень символическую плату. Наверное, одну четвёртую часть от стоимости путёвок платила она за себя и сына, но поехать и посмотреть тысячную часть Союза – это уже большое достижение. Калерия помнила, что дед Пушкин, во снах, когда она была ещё девочкой, советовал ей не упускать возможностей ездить по стране, наполненной всякими чудесами. И Реля находила эти чудеса везде и делилась ими с сыном. Она была рада вскоре после развода с мужем, что судьба их развела. Конечно, тяжко остаться женщине с малым ребёнком одной в незнакомом городе. Да ещё если сначала сама Реля попала в больницу, с разбитой головой, а потом заболел Олежка, да так, что врачи не надеялись, что он выздоровеет. Но когда всё у них наладилось со здоровьем, и Реля сначала в два года отвезла своего сына на лето в Украину, к бабушке, а сама стала знакомиться с Москвой, она поняла, что Бог не делает, всё к лучшему. Разве дал бы ей Николай ходить по Москве и знакомиться со стариной? Ревновал бы, придумывал всякие небылицы или сделал бы ей второго ребёнка, чтоб не очень стремилась узнать город, в котором живёт.  Его семья знала Москву лишь с чётного хода, где, чего достать, и как этим спекулировать, чтоб набивать гардеробы импортным тряпьём. А какие-то истории с географией – то чего интересовала Релю – это считалось ненужным делом. А уж встречаться с поляком и его семьёй и показывать нашу страну с красивой стороны – да они бы повесили её или ножом зарезали, если бы Реля это делала в замужестве.
          Поэтому она обрадовалась словам Зины:
          - Значит, Ванесса Григорьевна может нам сделать путёвки не за полную стоимость, а хотя бы в половину?  Не знаешь, куда путь держать будем?
          - Те шефы, которые нас привечают, ездят в основном на Украину: это Киев и его окрестности. Возможно Софиевка, что-то необычное на Украине же, но туда дальше ехать и путёвки дороже. Делают так, чтоб в пятницу в ночь выехать – на месте рассматривать всё два дня, в понедельник утром уже быть в Москве.
          - Здорово! – сказал Олежка. – Мы с мамой с удовольствием ездили  в Украину. А тут ещё и с экскурсоводом будет, да? Потому что мама возила поляков – наших друзей по Золотому Кольцу Москвы, так можно было найти книги об этих городах и почитать. А об Украине я что-то ни одной книги в библиотеке не встречал.
          - Подожди ещё, - остановила Калерия сына. – Быть может нам и не достанется путёвок. В поликлинике работают много людей – захотят поехать те, кто давно трудится, а я лишь пришла.
          - Нет уж! – с торжеством сказала Зина. – Первые две поездки в Украину, как вы говорите, достанутся нам за то, что провели диспансеризацию в школах, с блеском, как отметила Ванесса. Значит, в Украину вы поедете?
          - Разумеется, - Калерия обняла за плечи сына, который с благодарностью прижался к ней.
          - А значит, и все наши поедут – даже старушки. – Только твоя врач не сможет, возможно, много ходить? Тем более можем поехать в холода – надо теплее одеваться.
          - Да, Тамара Александровна не сможет много ходить.
          - А муж её? Ведь он здоровый человек.
          - Ты смеёшься, Зина. Насколько я понимаю, Владимир Иванович с женой не расстаётся.
          - И за что больной женщине такая необычная любовь?
          - Она довольно здоровая женщина, если не считать ноги, - возразила Калерия.
          - Ну да! А ребёнка выносить и родить не может.
          - Такая судьба, Зина. И не нам её осуждать. Впрочем, пока тепло – вот вспомнила – моя врач поедет на экскурсию по Европе на корабле. Уж сколько она будет ходить, не знаю, а привезёт она из чужих стран впечатлений не меньше, чем мы из Киева.
          - И эта поездка не три ночи и два дня?
          - Эта поездка на три недели. Но возможно она поедет туда весной.
          - Вот интересно, а что же ты будешь делать без врача?
          - Если она осенью поедет, то у меня работы медсестринской очень много. Это и карты подростков принимать из Филатовской больницы, да носить или возить – как получится к Нинель Адамовне. Она эти большие, чаще всего растрёпанные карты до ума доводит. Потом новые карты надо обклеивать и расставлять по полкам, чтобы быстро найти, если понадобятся.
          - И с Военкоматом тебе дела надо иметь, и по школам ходить.
          - Да, много работы, засиживаться не придётся.
          - А весной ещё освобождать от экзаменов больных детей.
          - Это не я делаю – это врачебная работа. Мне лишь документы собрать.
          - То-то в подростковый кабинет никто из медсестёр не хотел идти: обязанностей много и попробуй не справиться – заклюют.
          - Меня не так просто заклевать, - Калерия вспомнила и мать свою, которая пыталась её подмять под свой скверный характер. И бывшую свекровь, не лучше матери – тоже вампир.
          - Но я рада, что ты будешь ездить с нами по Украине. Или ты там жила и всё знаешь?
          - Переезжая из села в село – можно узнать лишь сёла и их жителей. Вот в Крым я поехала, оторвавшись от мамы вольной птицей. И там тоже организовывались экскурсии, но всё больше в Севастополь. А вот Одессу, Ялту, и вновь, Севастополь, но летом подарил мне один человек, – Калерия рассказывала всем об Артёме – капитане и сейчас ей хотелось бы, чтоб Зина вспомнила об этом прекрасном человеке. Но собеседница её была всего лишь любопытной женщиной, но помнящей мало.
          - Наверное, хотел жениться на тебе? – высказала предположение.
          - Хотел, - Калерия взглянула на Олежку, который делал вид, что не слушает их – он шёл рядом со взрослой дочерью Зины. Они рассуждали на школьные темы. – Но не судьба нам была.
          - Жалеешь теперь, что не вышла за моряка? Помнишь, ты нам рассказывала об Артёме, - вспомнила таки, что привело Релю в смущение: - «Неужели мои мысли подслушала Зина?»
          - Вот память у тебя. Я так много говорю иногда, что забываю свои байки. Нет, не жалею, потому что тогда бы у меня не было Олежки.
          - Не был бы Олег, был бы другой парень, а может дочь.
          - Я ещё с пяти лет мечтала именно об этом мальчике. А в шестнадцать лет его папа и он мне приснились в Новогоднем сне. Что муж оставит меня, и уплывёт в мутной воде, я тоже знала по этому сну. И по этому сну знала, что останется мальчишка, в котором я души не буду чаять.
          - Вообще-то, глядя на твоего сына, тебе можно позавидовать; развитый, не по годам, умный, этого не отнимешь. Но как? Вы на автобусе поедете или на метро?
          - Дошли уж до метро – на нём и поедем.
          - А нам на автобус – прямо возле нашего дома останавливается. До свидания.
          - До свидания. Олег, я решила на метро ехать. Ты как?
          - Раз уж мы возле метро, то конечно под землёй поедем – так быстрей даже с пересадкой.


                Г л а в а  16

          В конце осмотров в школах, медики загрустили:
          - Вот, Реля, только познакомились с тобой, - ты нам стала открывать Москву и москвичей – совсем как Гиляровский, но у тебя получается гораздо интересней, - сказала Зина, делая вид, что смахивает слезу.
          - Разве только Москву и москвичей! – возразила Майя. – Мы прошлись по жизни Пушкина, узнали, с какими женщинами знался поэт. Мы же все окончили среднюю школу и по идее хорошо должны знать этот материал, который Реля преподнесла с таким блеском.
- Вот вы молодые женщины, - вмешалась Настасья Ефремовна. – Вам уроки Рели и для детей пригодятся. Будете теперь ходить со своими детьми везде и подчитывать нужную литературу, чтоб показать детям, что и у них мамы не лыком шиты.
- Да уж, - поддержала речь хирурга отоларинголог, - Калерия и меня заставила ходить в библиотеку. Собирать макулатуру я уже, по старости, не могу – внуки в этом деле мне не подмога. Они, если бы я попросила их так проводить время; макулатуру собирать, ещё относить её к приёмным пунктам, стоять там, в очереди, а потом искать нужную книгу по всей Москве – стали бы с меня зарплату себе выторговывать.
- А ты бы сказала, - отозвалась печально глазной врач, - что книги и им пригодятся.
- Ха! Мои школьники так загружены по учёбе – по крайней мере, мне так говорят. И приводят песню новой певички – Аллы Пугачёвой: - «Загружать сегодня нас стали почему-то, нынче, в школе, первый класс, вроде института» - пропела неожиданно очень густым голосом.
- Да-да, эта песня многих вводит в ступор. Реля, а как твой парень реагирует на эту песню?
- Слушает внимательно, но уроки с первого класса успевает учить в школе, на продлёнке, и с задачками и прочими вопросами ко мне не очень пристаёт, учитывая мою загруженность на работе.
- Так что ты, хоть и не «кандидат наук», но над задачами сына не плачешь?
- Бог миловал. Олег научился читать в пять лет по афишам. Идём, бывало, мимо афиш, а он пальчиком тычет: - «Это какая буква?» и сразу по всей афише её разыщет.
- Мама усталая после работы, а сын буковки изучает, - возмутилась Зина. – Я, свою дочь так дёрну: - «Лучше помоги маме сумки нести».
- О Боже! – изумилась Калерия. – Да разве это плохо, что человек учится по всему. Олег стал читать в пять лет и освободил меня от чтения книг ему.
- Как-то не верится – в пять лет читает и всё понимает. Моя дочь в школе еле выучилась читать – спасибо учительнице. На учительницу же и сыпались вопросы – что и почему.
- А лучше бы они на тебя сыпались, Зина – больше было бы понимания с детьми, - заметила отоларинголог.
- Реля, ты много получала вопросов от своего сына?
- Воз и маленькая тележка каждый день, пока не научился сам читать.
- И ты на все могла ответить?
- Ну, из чего состоит человек, и как он появляется на свет – пришлось голову поломать, чтоб не соврать и не запутать сына. К счастью в детском саду много матерей ходили беременными. Дети, возможно, обсуждали это между собой. Сын слушал внимательно,  мне пришлось лишь подкорректировать под его детское восприятие.
- Молодец твой сын. А как он у тебя воспринимает фильмы о революции, хоть и детские?
- Это про неуловимых мстителей? Воюет вместе с ними против несправедливости.
- Несправедливости? Да ты знаешь, что Советы не только так богатства свои собирали, но и людей, преданных революции, бедняками по миру пускали?
- Знаю, - грустно отвечала Калерия. – Встречала таких людей в Украине. Так вот обворованные бывшие дворяне, всего лишённые, даже родителей их казнили, помогали бедным в голод выживать. И в Москве я встретилась с бывшей дворянкой – она в нашей коммуналке до смерти жила. Обобранная со всех сторон – хотя её муж много сделал, чтоб укрепить Россию после революции – Екатерина Григорьевна лояльно относилась к Советской власти. А когда погиб Юрий Гагарин даже рыдала. Причитала, что его надо было под стеклянный колпак посадить и пылинки сдувать, а не пускать летать на плохом самолёте.
- Гагарин хотел летать, как я слышала. Да разве удержишь сокола в клетке, - возразила тихо Настасья. – Я тоже плакала, когда он погиб. Но до него погиб в космосе Комаров, и смерть его Гагарин очень переживал.
- Хватит о грустном, - остановила всех Тамара Александровна, глядя на мужа.
Калерия поняла её, что разговорами о смерти женщины могут всколыхнуть в душе единственного мужчины память о погубленной жизни его бывшей возлюбленной.
- Да, - подхватила она. – Давайте лучше подумаем, как дальше будем с вами встречаться в поликлинике.
- На работе, девочка, - опечалилась вновь Настасья, - некогда даже поговорить будет, если встретимся в коридоре или в каком другом месте. Знаю, ты помнишь, как я приходила потрепаться к Юлии Аркадьевне, за что прошу у тебя прощения. Ты, наверное, была очень шокирована – при твоём таланте любить Москву – что говорим о пустяках?
- Нисколько, - заверила её Калерия. – Если вы помните, то Юлия Аркадьевна почти всегда отсылала меня то в ОВИР за её паспортом, то в школы за другими документами, за что я ей очень благодарна. И ОВИР мне надо было узнать, где находится. А в школах перезнакомилась с медсёстрами и лучше вникала в работу, которая мне предстоит.
- То-то, я смотрю, ты идеально вошла в курс дела подросткового кабинета. Мы, в прежние годы, со старой медсестрой так мучились. Придёшь в школу, то того нет, то помещения не подготовили, то вовсе нас не ждали. Наверное, Нинель Адамовна вся мыслями была уже в той стране, куда собиралась уехать и забывала самое элементарное сделать.
- Нинель Адамовна, - улыбнулась Калерия. – Никуда не уехала. А живёт себе в Электрическом переулке, недалеко от детского сада, куда ходил мой сын, и я работала. Сейчас вожу ей истории болезней из детской Филатовской поликлиники, чтоб она писала эпикризы для военкомата.
- Да, - поддержала Тамара Александровна, - спасибо ей, потому что я ещё не научена, как их писать.
- Так радуйтесь. Хорошую часть работы она выполняет, - отозвалась отоларинголог. – Ещё ей зарплата идёт от поликлиники. Больная женщина – ходить не может, пусть хоть эпикризы пишет – не на инвалидность же идти на сущие копейки.
- Да, но Калерии приходится ходить к ней за историями болезней – а это лишняя работа.
- Не считаюсь, - отозвалась Реля. – С удовольствием хожу в те края, так дорогие моему сердцу. А иногда меня подвозят на неотложной помощи, если есть вызовы в те края.
- А у нас неотложная помощь только и носится в края дальние, потому что больные, которые живут ближе, предпочитают, чтоб к ним участковый врач пришёл.
- Всё это правильно, - нетерпеливо отозвалась Зина. – Но я хотела с Калерией договориться о будущих наших походах по Москве. Ты нам точечно как бы сделала подготовку – как Москва строилась после пожара 1812 года. С архитекторами многими познакомила. Неужели дальше не продолжишь наше образование?
- Дорогая моя, - вступилась за Калерию хирург, - неужели ты думаешь, что у нашей милой проводнице по Москве нет других забот? Она нас направила, как книги подбирать, что читать, а дальше ты сама, с взрослой дочерью, занимайся, поднапрягись, чтоб и она любила Москву.
- Но у меня так не получится как у Рели.
- А у Рели, - отозвалась с грустью Калерия, - в самом деле, со временем большое напряжение.  Мне ещё столько надо освоить в подростковом деле, что по Москве я не смогу водить экскурсии, а буду носиться. Краешком глаз я стану цеплять знакомые места и бежать дальше.
- А в выходные?
- В свободное время я с сыном хожу, то в планетарий, то в кино, то в детские экскурсии их класс сопровождаю. Когда он был маленький, и я отвозила его на лето к бабушке, в Украину, ходила по Москве с точки зрения любопытной женщины. Теперь ходим или ездим по тем же местам, и всё рассматривается уже с точки восприятия подростка. И называем, те места которые часто посещаем – «Улицы нашего детства». Как видите я с сыном и его приятелями впадаю в детство.
- Вот ты, какая мать! Завидно.
- Не завидуй, Зина, - отвечала Майя. – А учись у Рели, как с детьми находить общие интересы. Посмотри, какой у неё занятный мальчик растёт.
- Ещё бы! – отозвалась Настасья. – При такой матери и должен расти сын любознательный. Представляю, что ты в библиотеку ходила вместе с ним.
- Откуда знаете? – пошутила Реля.
- Да видела я вас, ещё когда ты в детском саду работала, в библиотеке Некрасова. Все удивлялись – такой маленький мальчик, а ходит с мамой в библиотеку, когда надо в сквере детке гулять.
- Но мы недолго задерживались в библиотеке, - возразила Калерия. – Думаете, я не понимала, что ребёнку лучше на свежем воздухе быть, а не пыль библиотечную глотать. Минут десять-пятнадцать – я быстро выбирала, а Олежке сами библиотекари подбирали детские книги. И мы шли на пруд наш любимый, где ребёнок мой, если не находил приятелей по песочнице, то пристраивался к маме, чтоб читала ему. Но больше всего он носился со знакомыми мальчиками или девочками по скверу, а мама едва поспевала за ними, а читали мы дома.
- И всё у тебя выходит умно, а не как у нас, бестолковых матерей, - подытожила Майя. - Я сейчас думаю, разойдись я со своим мужем так рано как ты  - а были моменты – смогла бы я, как ты, отдать всю себя сыну, не оглядываясь назад?
- Ещё и как бы оглядывалась! – будто про себя сказала её врач. – И бегала бы за мужем, умоляя его не покидать вас с сыном. А мальчишку побоку – вырастет как-нибудь.
- Про себя говорите, - рассердилась Майя. – Разумеется, мне не до красот Москвы было – какие прогулки по ней, если бывший любимый где-то развлекается, а я воз с ребёнком тяни.
- Но вот и с мужем же ты по Москве, как выясняется, не очень гуляла.
- Правду говорите. Мужа я от приятелей его отвлекала и из пивных вытаскивала. Чего Реля, как я догадываюсь, раз и навсегда отсекла от себя.
- Да, - подтвердила Калерия. – Увидев, что муж мой бывший пустился во все тяжкие – пить на деньги матери-спекулянтки, я, разумеется, очень страдала, но бегать за ним не стала.
- И он спился совсем и опустился до безобразия? Или нашёл себе женщину, которая его удержала от выпивок? – заинтересовалась Зина.
- Именно, что нашёл, - Калерия покосилась глазами на Настасью, которая, как она знала, носится, как с писанной торбою, со старым алкоголиком. – Нашёл себе женщину по интересам – такую же пьяницу, как он сам. И родили она года через три с половиной детей, потому что подруга моего бывшего не захотела аборт делать, или ей срок не подошёл.
- Как детей? – удивилась Тамара Александровна. – Сразу или одного за другим?
- Родили двойню. Не близнецов, а не похожих друг на друга мальчишек. Причём, как кричала, на несколько улиц, моя бывшая свекровь, ни на мать мальчишки не похожи, ни на отца.
- Значит, на прохожего молодца, - хохотнула Настасья. – Вот это твоему бывшему супругу, Реля, угодили.
- Если бы на прохожего молодца, да умные мальчишки были, - вздохнула Калерия. – А то один умственно отсталый – его даже в обычную школу не берут. А второй очень возбуждённый – тоже требует коррекционной школы.
- Откуда ты всё это знаешь? – тихо спросил Владимир Иванович.
- А соседи-сплетники для чего? То про меня, как одинокую женщину, выдумывала одна соседка всякие гадости. Теперь мне шепчет, какие дети у моего мужа.
- А ты гаркни на неё – зачем тебе это знать? - сказала Настасья. – Я вижу, что ты, любящая детей, огорчаешься.
- Конечно, - повинилась Калерия. – Потому что, работая  в больнице, повидала всяких детей, и больных на голову тоже. Это ужасно.
- Это ужасно тебе, - сказала ей по-матерински Тамара Александровна. – А пьянчугам, всё равно, какие у них дети родились. И хватит уже мою медсестру терзать, - обратилась к другим медикам. – Мы сейчас расстаёмся, к сожалению. В поликлинике нас ждёт рутинная работа, но и её надо выполнять. За наш хороший  труд в школах Ванесса Григорьевна обещала нам устроить, через шефов, экскурсии по другим городам и братским республикам. Так что увидимся. Если я не смогу, то уж Реля с сыном обязательно поедут – обещаю вам. И в экскурсиях вы поговорите ещё за жизнь – бывшую и настоящую. 
 
 
                Г л а в а  17
 
Когда закончили проверять учеников, Калерии надо было пройтись по школам в том же порядке, как начали проверять учеников. И забрать у школьных медсестёр тройные листы, на которых были записаны все диагнозы врачей и результаты анализов, в том числе флюорография. По этим же бумагам они весной станут выдавать формы 287 – для поступления юношей и девушек в институты, естественно ещё раз предложив  молодым людям сдать анализы. Но всё это будет в процессе работы подросткового кабинета, когда школьники будут посещать их кабинет. А кто не сможет придти, того Калерия вызовет из школы – благо теперь она знает, как это можно устроить безболезненно для юношества.
Каждая школьная медсестра – начиная с 20 школы – рассказывала Калерии историю своей жизни, или жизни своих знакомых, не подозревая, что когда-то молодой женщине всё услышанное пригодится для её книг. Калерия, чуть отдыхая в чужих кабинетах, сама не догадывалась, что чьи-то рассказы засядут у неё в голове надолго, чтобы где-то потом отразиться в её более поздних писаниях.
И многие медсёстры заметили, что в этом году старые врачи не атаковали вопросами – иногда довольно нескромными - отпрысков знаменитых людей – детей актёров, футболистов, космонавтов и прочих Кремлёвских деятелей, заставляя алеть девичьи щёки, если  девушки были обделены родительским вниманием и стыдились этого. А парни отвечали грубо, прося не вмешиваться в чужую жизнь.
- Как это у вас славно получилось, что вы завели разговор о Пушкине или разъясняли старым москвичкам, что они живут среди такого великолепия старины, что стыдно не знать историю улиц, строений своего города. - Сказала ей медсестра в 110 школе, которая ездила с ними в экскурсию по следам Пушкина в Москве.
- Если честно признаться, то я начала отвлекать наших медиков от ног Тамары Александровны, чтоб они не рассматривали как под микроскопом несчастье этой женщины.
- Но она не несчастная, имея такого мужа, который пылинки с неё сдувает. Вы не в курсе дела, почему такой красивый мужчина женился на инвалиде? Я знаю, что в мединститутах есть во много раз красивей её девушки и, подозреваю, что многие влюблялись во Владимира Ивановича. Он хоть невысокого роста, но довольно привлекательный.
- Влюблялись – этого я не могу отрицать, сама Тамара Александровна рассказывала мне историю несчастной первой любви своего мужа.
- Почему несчастной?
- Потому что там девушка погибла, унося с собой ребёнка Владимира Ивановича.
- Несчастный случай?
- Нет. Сама на себя руки наложила.
- Представляю, какой шум был в институте. Владимира могли выгнать, если он был виноват в гибели девушки.
- Косвенно был виноват, и его могли не только выгнать, но и посадить, по тем временам.
- Таскали по следователям?
- Да уж не жаловали. А больше я вам ничего не могу сказать – это не моя тайна.
- Но я могу догадаться, - возразила молодая женщина, ровесница Калерии. – После того, как он загнал в гроб по глупости, мне кажется, красивую девушку, и его здорово за это взгрели, он женился на самой несчастной. И сделал её счастливой. Но счастлив ли он?
- Вот тут я ничего не могу сказать, хотя наблюдаю их уже более двух месяцев.
- Но в то же время вы, такая интересная собеседница, я думаю, интересовались и судьбой несчастных подростков, вырастающих в семьях, где они никому не нужны?
- Да, юноши и девушки в элитных школах очень меня интересуют, потому что в этой среде вращается и мой сын.
- Видела я вашего сына, - мягко улыбнулась медсестра, - будущего лётчика. Этот отрок, как сказала мне ваша хирург, везде найдёт себе друзей – он такой коммуникабельный. А вы не боитесь, что он так рано мечтает о небе?
- Боюсь, конечно, но крылья ему подрезать не буду.
- Через больное сердце придётся вам отрывать его от себя. Одна надежда – он вас так любит, может, пожалеет мать?
- Вот этого я не могу от него ни требовать, ни просить.
- Да, вы родительница бесподобная. Я бы уже нашла у своего отпрыска некоторые болезни, которые не пустили бы его в авиацию.
- Я же молю Бога, чтоб мой потомок был здоровым. И все силы прилагаю, чтоб не случилось никаких неожиданностей, если мой сын пойдёт, всё же, в авиацию.
- Ну, дай вам Бог!
В других школах Калерию лишь терзали в отношении врачей, а тут женщина, видевшая её сына задела и его. И немного растревожила Калерии сердце. Впрочем, оно пошаливало у неё уже давно. Чуть ли не с того времени, когда мать, в очередной раз, гадко обошлась с нелюбимой дочерью. Прошло четыре года, как Реля с Олегом не посещают Юлию Петровну, но оно болит.   
   Лишь в 122 школе Калерия меньше общалась с медицинскими работниками, больше с Ольгой Викторовной, с которой когда-то работали они воспитателями. Воспоминаниям не было конца, когда встретились во дворе школы. Ольга закончила занятия и шла домой. Но ей хотелось поговорить с Релей «по душам» и она подождала свою бывшую коллегу, пока Реля, заглянув в медицинский кабинет, попросила школьную медсестру собрать ей оставленные на время документы.
- Ой, - огорчилась та. – А я же не всё списала в наш журнал.
- Простите, но я же вам звонила вчера, предупреждала, что приду.
- Так-то, так, но у меня закрутилось с работой. Вернее мы день рождения справляли. Вы если посидите немного, я закончу за полчаса и отдам вам ваши документы.
- Я подожду, но во дворе школы, на свежем воздухе. Меня там подруга ждёт, вон на той лавочке, принесите, пожалуйста, туда.
- Хорошо, принесу. А ждёт вас наша Ольга Викторовна – хорошая учительница. И про вас она мне столько хорошего наговорила.
- Спасибо на добром слове. Так я жду, а пока побеседую с вашей учительницей.
Спускаясь со второго этажа вниз, Калерия угадывала, о чём она будет говорить с милой подругой. Познакомились они, когда Ольге было девятнадцать лет, а Реле двадцать четыре. В детском саду они были самые молодые. Оля пришла в детский сад после школы, но закончила класс, с преподавательским уклоном – готовый, но ещё боящийся детей, воспитатель. А Калерия лишь только поступила в медицинское вечернее училище, но детей уже знала по яселькам на улице Воровского, где тоже трудилась с детьми. И Релю направили к самым маленьким – в ясельную группу – им требовался не только воспитатель, но и медицинский работник. Пришлось крутиться, чтоб дети не только набирали навыки эстетического воспитания, но и не болели. И это у Калерии  получалось, в то время как в старших группах – у «опытных» воспитателей, окончивших средние, специальные техникумы старшие дети болели постоянно. Олежка, по счастью, попал в группу Оли, и первый год в детском саду провёл, воспитываемый прекрасной девушкой. Ольга влюбилась в сына Калерии, потому что и Олежка повёл себя не как обычный мальчик. Он иногда потрясал воображение воспитательницы своими высказываниями и действиями, которые Ольга, с удовольствием, пересказывала Калерии. Воспитательница Олежки восхищалась не только сыном, но и матерью:
- Калерия, - приходила, когда свободная была на площадку к подруге, - если б ты знала, как тебя обсуждают наши гулёны. Галина Николаевна, к которой теперь перешёл в группу твой сын, как только Олежка отойдёт от неё на несколько метров, вспоминает о тебе мгновенно. Мозг её не может пережить, что ты встречаешься с поляком, и гуляете с ним по всей Москве.
- Оля, ты же знаешь, что я показываю Москву не только Юрию, но его жене Анне. А иногда мы выезжаем и по Подмосковью на экскурсии уже с детьми. Если бы Галина или сменщица её Марьяна не обсуждали меня, а взялись также водить своих иностранцев – ведь в каждой группе есть любопытные румыны, болгары, чехи и словаки. Так вот, если бы эти «воспитательницы» водили гостей  по столице нашей родины, я была бы только рада.
- Сплетницы у чехов, словаков лишь подарки могут брать, но поводить их по Москве не могут, потому что и сами не знают её. Хотя у Галины – главной сплетницы – муж гид и водит приезжих иностранцев по Москве – англичан, французов, потому что знает много языков. Галька могла бы от него поднабраться, по-русски, и водить родителей – иностранцев, знающих немного русский язык. Но поскольку она никогда, наверное, не ходила по Москве с мужем – хотя он взял её из малого городка – но почему-то Москвой не интересуется, то и сама водить по ней не может.
- Скажи лучше, не хочет, - возражала Реля. – Галина, приехав из маленького городка в Москву, никогда не интересовалась, как я поняла её, красотами столицы: - «Это мне без надобности», - сказала она мне, когда я ей намекнула, что от мужа-гида она могла бы многому научиться.
- Зато тянет из этого мужа-гида деньги и одевается, как гранд-дама и ездит каждое лето на море с сыном Алёшкой. Это условие мужа, чтоб ездила с ребёнком. Но Галка оставляет Алёшку на чужих людей – это ещё хорошо – а сама блудит в хвост и гриву, как ненасытная кобыла.
- Одевается она хорошо, - согласилась Калерия. – Но каждому моему платью за пятнадцать рублей и плащику в ту же цену завидует так, как будто я у неё отобрала их.
- Так ты умеешь дёшево, но красиво одеться. А у Галки дорогие одежды, но нелепые, по её возрасту. Она тебя лет на десять старше, а пытается одеваться как ты. Но между вами же не только возраст, но и тип лица и фигуры. Ты прилетаешь утром на площадку, и принимаешь своих малышей  на свежем воздухе, за что тебе видно и цвет лица дан потрясающий – не надо никаких мазей и пудриться.
- Не только своих, но и воспитанников Галины, - уводила разговор от пудр и мазей Реля. -  Они же мне как родные из-за Олежки. А родители просят: – «Ради Бога, посмотрите, Калерия Олеговна, и за нашими детьми, пока Галина Николаевна изволит явиться».
- И она появлялась через полчаса начала смены, а то и позже?
- Да. А поскольку явление было не накрашенной дамы, то, даже не поблагодарив меня за то, что смотрела за её старшими, забирала их в группу – ей надо было навести на лице блеск, чтоб потом перед родителями плясать лезгинку: - «Что вы! Что вы! Мы так беспокоимся за ваших детей. Да мы с них пылинки сдуваем».
- Да, пылинки сдуваем, держа их в пыльном помещении, где дети носятся как ненормальные, пока Галина своё лицо разрисовывает в туалете, перед зеркалом. Хорошо, что ты Олежку не пускала с ней в помещение, а давала ему подышать воздухом, пока сама детей в группу не поведёшь.
- Представь себе, что Галка и своего сына мне пыталась навязать, чтоб гулял на улице до завтрака. Но он же такой у неё неуправляемый, что мог залезть на дерево и свалиться, а мне потом отвечай.
- Не думаю, что ты бы отвечала – всё же он под её ответственностью. Но что не брала  этого маленького разбойника, хвалю. Он вообще-то мальчик не плохой, но какой-то недоразвитый. Твой Олежка уже сам читает книги, а он нет, хотя Галка чуть не по голове его лупит, уча азбуке.
- Но Олежка сам научился, - возразила Калерия, – чему тоже Галина Николаевна завидует.
- Любила бы так сына, как ты, то и Алёшка бы научился сам читать. Ты вот хоть и устаёшь от работы и учёбы, а стараешься не оставлять его в суточной группе, забираешь домой. А Галка рада бы оставлять Алёшу на ночь в саду, так муж не разрешает. Но когда муж Галки куда-то уезжает со своими экскурсантами, она Алёшку в суточную группу суёт, предупреждая, чтоб он отцу не проговорился. А сама на сторону, к любовникам бежит. И вот ребёнок, предупреждённый о том, что нельзя отцу говорить, от постоянной лжи глупым стал – не может читать научиться. А твой Олежка видит, как мама любит его и, пожалуйста, сам научился. Любовь матери к ребёнку многое значит.
Вот что вспомнила Калерия, спускаясь со второго этажа к Ольге, которая ждала её во дворе. Её не хотелось, чтоб подруга её вспоминала о тех разговорах. Но о чём тогда говорить? Ольга за время их невольной разлуки сумела выучиться в техникуме и перешла к преподаванию в начальной школе. Вышла замуж и родила ребёнка. Муж, больной раком скоро сделал Ольгу вдовой. И с тех пор подруга растит сына одна, не хочет замуж идти, как и Реля. Но Реля довольна, что не попала в семью спекулянтов и что никто не вмешивается в воспитание её сына. И она не хотела никого трогать. Не раз Марья Яковлевна говорила ей, вроде с сочувствием:
- Что ты получаешь такие маленькие алименты? Сходила б на работу к своему бывшему, да пожаловалась начальству его. Николай  левые деньги зарабатывает, как и все таксисты. Он в одну смену может тридцатку домой принести, как твои алименты, а то и все пятьдесят рублей. Ты же на эти деньги лишь фрукты можешь покупать сыну, да и то не весь месяц. А ведь Олежку надо и кормить и поить, и одежду покупать – парень растёт у тебя как дубок.
С соседкой Калерия отмалчивалась. Но сейчас предчувствовала, что Ольга будет говорить о деньгах – жаловаться на своё безденежье или Релю жалеть? Не хотелось ни того, ни другого.

               
                Г л а в а  18

Во дворе, на лавочке, Калерию ждала красивая молодая натуральная блондинка – тогда не красили ещё волосы в белый цвет. Вернее красили очень немногие, но Ольге это не требовалось – у неё свои волосы были потрясающего оттенка. Как и глаза – излучали такую голубизну, что в них можно было раствориться или утонуть, что вероятно и делали мужчины, крутясь возле молодой вдовы. Но все эти годы, когда Ольга училась в техникуме, выходила замуж, рожала, а потом вдовела, прошли мимо Рели. И, казалось бы, Оля будет рассказывать о них, но молодая женщина вспомнила те годы, когда была девушкой:
- А помнишь, Реля, как мы в Клязьме, на даче, с детским садом, лето проводили?
- Да, Оля, все наши жаждущие любви дамочки кавалеров себе завели, одни мы с тобой, похоронив твоего парня Сергея, погибшего так внезапно и глупо, я бы сказала, грустили.
- Не говори так! Он в реку Клязьму прыгал не один раз – рассказывал мне, что с детства.
- Да, когда он был маленьким, ему везло. А взрослый, большого роста парень мог бы подумать, что речушка для него слишком неглубокая, чтоб играть в детскую игру «пятнашки».
- Ой, Реля, так внезапно погибнуть. Помнишь, как мы ходили на похороны? И я бы, может, умирала по нему всю жизнь, если бы ты мне на похоронах не намекнула, а потом стихи прочла, что люди не исчезают с земли совсем. А есть некоторые, душа их улетает в Космос, и они возвращаются на Землю уже в другой стране и в другие века. Правильно я поняла?
- Честно говоря, не помню, что я тогда тебе говорила, но такое понимание, что некоторые люди, к которым я причислила и Сергея – погибшего так внезапно – не исчезают с земли совсем. Это я знаю по своим детским снам, где мне показали, что я жила в древних веках, когда не было ни самолётов, ни железной дороги, не говоря о всяких машинах. Но я там рано погибала, не дожив до детородного возраста.
- Девушкой невинной?
- Похоже на то. И как мне потом сказал один человек, живущий в Космосе, что сны мне показали, где я рано погибала, потому что я тоже немного соприкоснулась с Космосом. И ещё, мне было приказано не умирать рано в этой жизни, а воевать со всеми, кто захочет моей смерти.
- Ну да! Иначе бы ты не выжила с твоей ненормальной матерью, по твоим рассказам.
- Я тебе говорила о своей суровой матери? – удивилась Калерия.
- Не говорила, - Ольга покраснела, как в юности. – Но ты помнишь Галину Ефимовну, твою соседку по дому?
- Кто же не помнит эту сплетницу? Она меня избавила от своих фантазий, которыми делилась с моей соседкой по коммуналке, лишь, когда получила квартиру в Орехово-Зуеве.
- Но ты, наверное, не знаешь, Рель, она иногда о тебе хорошие слухи распускала, именно благодаря этой соседке, как я понимаю.
- Да что ты! Мне казалось, что одну гадость они могут говорить от зависти, что я с поляками ходила в экскурсии по Москве, и ездили по Подмосковью.
- Ну, о Юрии Александровиче они плели, что хотели. Я однажды Галку остановила, что, не боится ли она, попасть на международный скандал, распуская неверные слухи о дружественно настроенном к России и к Москве человеке. И знаешь, она вдруг скисла и начала мне говорить, что они с твоей соседкой не всегда плохо о тебе говорят. Вдруг эта твоя Марья Яковлевна стала рассказывать Галине, какая у тебя гадкая мать. Приедет и как барыня сядет тебе на шею, и ждёт, что ты её кормить и поить будешь сладко – всем тем, что в Москве, как думается приезжим, на улице валяется.
- Это правда. Но я говорила маме, что если она хочет чего-то хорошего, то пусть идёт и купит – тогда в Москве ещё можно было чего-то приобрести без очереди, и в магазинах больше было продуктов. Но моя не бедная мама, которая, как я узнала в последний свой приезд к ней, не желала тратить свои деньги, а ждала, что я со своей нищенской зарплаты буду её кормить тем, чего мы по большим праздникам не видим.
- Мать твоя не бедная – так и Галка мне сказала. А соседка видно подслушала ваши с матерью разговоры и посочувствовала тебе. И ты всё ездишь к твоей жадине матери?
- Представь себе, последний раз были перед школой моего первоклассника. В тот год, а было это в 1968 году, будущий школьник и установил, что бабушка складывает деньги на сберкнижку, и там у неё несколько тысяч лежат.
- На машину что ли копит? Себе или зятю, которого ненавидит.
- Старшая сестра моя в тот год замуж выходила, так я думала, что для неё.
- Это ваша мудреная Вера – капризница такая? Я помню как ты, учась на вечернем курсе, да работая ради неё на ставку, носилась по магазинам, пока она полгода в больнице, в Москве лежала.
- Ну да! Я носилась по магазинам, как ты говоришь, чтоб достать ей, болящей, несчастной, как мудрая наша притворялась, какие-то необычные продукты. А их уже тогда было трудно достать без блата. И вот полдня носилась по магазином, полдня на работе, а вечером учёба.
- Помнится, тогда ты и учёбу пропускала, замучившись от таких нагрузок.
- А экзамены всё равно приходилось сдавать.
- И Галка говорила, что сдавала лучше неё, хотя она не пропускала занятий. Но сестра твоя хоть отблагодарила тебя за твои мучения?
- Что ты! Хоть бы дорогу мне оплатила – ведь я носилась по всей Москве. И выставила ей счёт, что за все полгода, что она пролежала в больнице, я истратила на дорогу более пятидесяти рублей – а это наш заработок за месяц.
- Приписала бы ещё, что время тратила на неё. То время, когда ты могла не тратить деньги, а зарабатывать. Да ещё обслуживала «больную» в то время, когда Вера ваша пьянствовала в больнице, привезя приличную сумму денег с Сахалина.
- А это ты откуда знаешь? – удивилась Калерия.
- Всё от той же Галки. Они, наверное, с соседкой твоей потешались, что вот ты, дура, бегаешь, а сестра тебя использует как рабыню. Правда, мне Галка с притворством говорила, что сочувствует тебе. Но чем закончилась твоя эпопея с сестрицей?
- Я ей высказалась, когда увидела, что она пьянствует в больнице с одним Ловеласом и он деньги с неё гребёт, да было поздно. Этот Рудольф – немец, очевидно, всё с нашей красавицы стряс. И она со мной обещала расплатиться, если я её в Москве пропишу.
- Василиса Премудрая. На чужом горбу в рай хотела въехать?
- Ну, не такая Москва сейчас и рай, если за продуктами надо стоять в очереди. И вещи, кстати сказать, не очень достанешь. И уехала моя старшая сестра в Украину, в большое село, городского типа, где всё можно достать по блату. А у любящей тогда Веру мамы не только в селе, но и в районе и в области был блат.  Кроме того, свой сад, свой огород, если не выросли огурцы или помидоры, то в колхозе миллионере можно выписать.
- И кабачки можно выписать и арбузы, - вставила Ольга, - не говоря о картошке и капусте.
- Вот видишь, и ты знаешь, что в Украине можно лучше жить, чем в Москве.
- А ты бы хотела жить в Украине, при том изобилии? Или возвращаться к твоей суровой и жадной матери не хочется?
- Кроме суровой и жадной матери, - жалобно сказала Калерия, - я могла бы выйти замуж в том селе – мне предлагали.
- Помню, об Иване ты мне рассказывала. Но получилось, что ты уже так сильно любила Москву, что ни за какие бы коврижки не осталась в том богатом селе.
- Кстати, Иван тоже оказался жадноват. И я его оставила деревенским девушкам, которые в него жутко были влюблены. Ведь не простой парень – будущий агроном.
- Ты смотри. Но почему они все там такие жадные, начиная с твоей матери и сестры. Вера не вернула тебе долг, потому что ты её в Москве не прописала. А как бы ты смогла.
- Да если бы и смогла, Оля, я бы ни за что палец о палец для неё не ударила.
- А ходила в больницу!
- Это к больной. Увидев, что она больше притворяется, чем больна, посоветовала её ехать к маме дорогой. Там две любящие друг друга сошлись и устроили такой «праздник души», что соседи удивлялись. Видимо на почве денег и не сошлись мама с дочкой. Вера из своей группы инвалидности – а получала она больше, чем мы с тобой сейчас зарабатываем – не давала матери ни гроша даже на пропитание. Мама, в свою очередь кормила её, но денег не давала. Обе они стали складывать деньги на сберкнижки. И к моменту, когда мы с Олежкой были у мамы в последний раз, Вера вышла замуж и ушла жить к мужу, а мама, идя с внуком на почту, проговорилась, что копит деньги, чтоб приезжать к нам в Москву. А Олежка тоже умный у меня, услышал, как женщина, принимающая у мамы деньги, сказала ей: - «Поздравляю вас, Петровна, у вас на третью тысячу пошло». На что Петровна наша ответила: - «Коплю для внуков».
- Боже мой! Тысячи, когда мы сотни в руках редко видим. И при этом твоя богатая мама приезжая к тебе, хотела, что бы ты её, из наших нищенских денег, деликатесами кормила?
- Вот это тоже меня возмущает. Но представь себе, что возмутило Олежку.
- Неужели он понял насколько жадная твоя мать, его бабушка?
- Он же у меня очень умный. Услышав о тысячах, он громко спросил у модной своей бабушки: - «Бабушка, а ты, приезжая к нам, опять будешь у мамы спрашивать, чтоб она тебя вином поила?» - «Что ты, Олеженька, я сама вина хорошего привезу». – «Но если ты, бабушка для внуков копишь деньги, то на форму мне дашь? У нас, в Москве, все бабушки покупают внукам формы в школу».
- И как? Дала твоя мать внуку на форму?
- Держи карман шире. Я приехала за Олежкой в августе, а мама встречает меня со сломанной рукой. Дорогой зятёк, не муж Веры, а другой сестры – Вали - постарался к моему приезду.  Дрался с Валей, а мама бросилась защищать дочь и получила перелом руки.
- Ну, так Валя же и должна за матерью ухаживать.
- Что ты! Валя лишь сказала маме, что если её Витьку посадят, она повесится. То Вера шантажировала мать, когда жила с ней – хотела всё вены перерезать или в Днепре утопиться. А тут и младшая сестра нашла рычаг, как матерью управлять. – Калерии не хотелось рассказывать, какие козни ей строила Валя, что пришлось уехать из села прежде времени.
- Вашей матери не позавидуешь. Хорошую дочь она из дома вытеснила, в одном платье, без копейки денег. Зато с неё гребут остальные девицы, да так нагло.
- Подозреваю, что гребут, теперь уже меньшие сёстры. Но мне пришлось ухаживать за маминой больной рукой, и она вдруг расчувствовалась: - «За все твои заботы, Реля, да ещё за то, что ты обижаешься на меня, что провела я тебя из дома неважно, я тебе заплачу четыреста рублей, что хоть немного снять долг, что я тебе должна».
- Вот это дело! Четыреста рублей для тебя с Олегом большие деньги – хоть в школу бы хорошо парнишку провела, мебель бы какую купила для дома.
- В школу я его хорошо провела – соседка любимая мне денег дала на форму и плюс 200 рублей на книжку положила, чтоб мы с Олегом не прекращали наши путешествия по Союзу.
- А материны деньги тоже положила на книжку?
- Не дала, Оля, нам бабушка Олежки не копейки. Сумела так сделать, что мы вылетели от неё как пробки, разозлившись на очередное хамство. Да ещё нас подгоняла холера, появившаяся в Днепре. Но нет, худа, без добра. Теперь решили в бабушке не ездить, чтоб ей нервы не портить и себе.
- Поэтому твоя добрая подруга компенсировала вам жадность твоей матери и помогла?
- Да, после хамского отношения моей матери, мне всегда кто-то помогает. Я рассказывала тебе, как я выбралась из дома, и как мне помогли чужие люди? Но вот идёт ваша медсестра и, как я вижу, несёт мои документы, за которыми я пришла.
- Приходите к нам чаще, - сказала медсестра. - Я видела, что вы по улице Красина часто прогуливаетесь. На наш Тишинский рынок, что ли, ходите? Он, говорят, дешёвый, по сравнению с Центральными рынками.
- На рынок ходим с сыном два раза в неделю – фрукты здесь покупаем подмосковные, которые во много раз дешевле, чем привозные из Грузии или Армении. Кроме того, я ношу истории болезней подростков, которые нам передают из Филатовской поликлиники, в Электрический переулок, нашему врачу, она их оформляет, потом забираю обратно.
- Значит, Реля, ты наши края не забываешь, - улыбнулась Ольга.
- И как их забудешь? Тут столько дорогого, как говорил Юрий Александрович.
- Вот кстати вспомнила. Звали они тебе я Польшу?
- Два года назад приезжала Аня, прямо с претензией, чтоб ехали немедленно. Она готова нам вызов выслать, как только согласие дам.
- Так напиши, и поезжайте с Олежкой – получите большое впечатление.
- Дорогая моя! Чтобы поехать к ним надо не менее полтысячи рублей и мне ещё их надо заработать.
- А деньги твоей доброй соседки?
- Эти деньги понемножку уплыли. Так что где заработать полтысячи, ума не приложу. Правда сейчас устроилась работать на полторы ставки в подростковом кабинете. Ещё главврач пообещала, что смогу ходить, делать уколы лежачим больным.
- Главное, чтоб заплатили за переработку, - сказала медсестра школы, - у нас больше, чем полторы ставки никогда не платят.
- Обещала выписывать на кого-то, а мне эти деньги тот человек и будет возвращать.
- Смотрите, чтоб не надули.
- Если за этим будет следить главная врач, то не надуют, - улыбнулась Реля. – И на этом прощаемся. Звони, Оля. Как-нибудь встретимся и погуляем по Москве с детьми, пока тепло.
- Обязательно. Я так соскучилась по тебе, по нашим разговорам. Может, ты решишь одну мою задачу, которую я уже несколько лет не могу решить.
- Я не Лобачевский, но попробую. – На этом расстались.

                Г л а в а   19

Главврач Ванесса Григорьевна вызвала Калерию к себе:
- Как вам на новом месте работается? Тамара Александровна не нарадуется, что ей такая медсестра попалась. Но я помню, вы мне говорили, что не против подработки.
- А вы мне обещали, что она будет, и, даже мне за неё заплатят.
- В больнице, я подозреваю, вы работали за других, но вам не платили?
- Только первый год, - возразила Калерия. – Но когда я поняла, что меня сильно обманывают, стала работать на одну ставку. Тогда ночные, если принимала два поста, мне оплачивались, как следует.
- И получались те же полторы ставки?
- Да. Но работать, как вы понимает, стало немного меньше, когда добилась работать на одну ставку. Больше времени сыну стала уделять.
- Умница, что себя не даёшь обижать. Но сейчас в «Помощи на дому» заболел мальчик у медсестры, а ей не хочется брать больничный. Она обещает отдать вам все деньги за смены, что вы за неё отработаете.
- В «Помощи на дому»? – Калерия смутилась. Она знала, что там работает врач, который делает вид, что влюблён в неё. Но маскирует свою влюблённость разговорами о любимом Релей Пушкине. Ещё Калерия вспомнила, что там же работает медсестрой мать одноклассника Олега – Татьяна Петрова. Эта маленькая, с детским, немного состарившимся,  лицом женщина – старше Рели по возрасту. У неё, кроме ровесника Олега – Игоря есть старший сын и муж, у которого клокочет трубка в горле. Как Реля узнала это? Олега пригласили к Игорю на день рождения. Реля разрешила сыну ехать, но волновалась – Петровы жили далеко от школы – пешком не дойти. И вернувшись, Олег рассказал, что у Игоря есть старший брат и папа, которому вставили трубочку в горло, иначе он не может говорить. И когда говорит, ему приходится трубочку зажимать рукой.
- В «Помощи на дому», - продолжала, между тем, Ванесса Григорьевна, - работает медсестрой женщина, с которой вы, я думаю, встречались в школе. На родительских собраниях.
- Да, Татьяна Петрова. Но странное дело. Хотя мой сын и ходил уже на день рождения к Петровым в гости, с Татьяной мы – «здравствуйте и до свидания» толком не говорили о детях.
- Ей некогда. У Тани муж очень больной. Но сегодня, если вы согласитесь поработать несколько ночей в «Неотложке» - в основном это будут субботы и воскресенья – то принимать смену будете у Татьяны – как раз поговорите, если есть о чём. Согласны? Они работают с семи часов вечера до семи утра. И если вам надо будет отправить сына вашего в школу, то успеете – ведь вы недалеко живёте. Вы будете дежурить возле телефона, принимать вызовы и отдавать врачам. Кроме того, после каждого вызова пополнять врачам их чемоданчик недостающими лекарствами, по их запросу – Татьяна вам всё расскажет, как это делается. Отдыхаете вы в кресле, возле телефона. Бывают хорошие ночи, когда мало вызовов, бывают и беспокойные, но вы по телефону должны отвечать вежливо, чтоб люди чувствовали в вас поддержку, а не то, что потревожили ваш сон. Были такие сонные медсёстры у нас, были жалобы на них, и хоть народу не хватает, к сожалению, расстаёмся с недобросовестными работниками. Мне кажется, что вы не такая.
- Надеюсь, что нет, - ответила Калерия. – Ведь я отработала четыре года в больнице, где были ночные смены, с тяжёлыми больными. Так я сегодня должна выйти за заболевшую медсестру в ночь?
- Да, а заработанные деньги получите от нашей кассирши. Я так договорилась, чтоб вас не обманывали. А то, знаете, есть такие люди, что просят за них поработать, а рассчитываются не добросовестно.
- «Мне ли не знать? Уж как меня пыталась обманывать Галина Николаевна в детском саду», - но озвучивать свои воспоминания не стала.
- Хорошо, - Калерия вздохнула. Она мечтала о подработке, но когда вот так – неожиданно.
Тамара Александровна встретила её в подростковом кабинете вопросом:
- Ванесса предложила подработку?
- Да. После нашей смены я успею зайти домой, и накормить своего отпрыска ужином.
- Отпускаю тебя пораньше, чтоб больше времени провела с сыном. А поскольку он привык ложиться при тебе, то накажи ему, чтоб и без тебя вовремя лёг спать. Пригрози, что придёшь и проверишь.
- Я никогда не говорю ему, о том, что невозможно сделать.
- А у тебя будет возможность. Дежурят же два врача, одна медсестра, одна машина и один водитель. А теперь реши задачу, как можно при таком количестве людей, уйти на полчаса домой или хотя бы покушать в тот же «Чёрный Аист».
- Да, если одна машина и два врача. То по просьбе один из врачей может посидеть возле телефона, если, разумеется, он не очень устал.
- Тем более там дежурят сегодня твой обожатель и мой Володя – оба к твоим услугам.
- Я всё-таки постараюсь никуда не уходить – там же наркотики и я за них отвечаю.
- Да, - Тамара Александровна задумалась, - наркотики никому доверять нельзя – даже моему мужу. Ты знаешь, что в этой поликлинике Володю считают наркоманом?
- Как считают? – Калерия растерялась. – Я ничего такого за Владимиром Ивановичем не замечала – ведь мы работали в школах по шесть часов и больше. Неужели он бы не проявился, если бы был таким.
- Он, разумеется, не такой, - заступилась за мужа Тамара Александровна. – Хотя мог бы стать, когда мы работали с ним в тюрьме, откуда и сбежали. Там бандиты, которые требовали от Володи наркотиков, сами желали, чтоб он тоже стал таким как они.
- Тогда легче с него наркотики требовать. Но вы сбежали, чем спасли его от этого зла. Но почему люди столь жестоки?
- Это зависть, дорогая моя. Раз он женился на такой убогой женщине как я, значит, решают наши недруги, что-то в нём есть, что-то скрывает. А работает в «неотложной помощи», где есть наркотики, значит, пристроился к ним. Но и ты там будешь под боем, из-за наркотиков, если оба врача будут на вызовах – наркоманы могут напасть на одну женщину. Правда, там хорошие запоры, но всё равно волнительно.
- Как же я буду одна, если машина одна? Мне кто-то говорил, что один врач отдыхает, пока другой на вызове – потом они меняются. Или они пешком ходят на вызовы, если больной живёт близко? – предположила Калерия.
- Ох, не знаю, не знаю. Я за тебя буду волноваться в эту ночь. Ты хоть звони мне домой, если что случится – я поздно не засыпаю, когда Володя дежурит. Но ты иди домой, иди. Покорми Олежку и не опоздай на смену. Хорошо, что сегодня суббота, тебе его завтра не провожать в школу.
Одна женщина с тревогой провела Калерию на ночную смену, вторая – мать одноклассника Олега встретила тоже с вопросом в глазах. Татьяна внешне спокойно рассказывала Калерии, как пополнять лекарствами аптечки врачей, как отвечать на звонки больных и как их фиксировать, а сама – и Реля видела это отчётливо – была в тревоге. За кого? За мужа? За детей? Но вот приехал на смену Юрий, влюблённый в Калерию, как она думала, и тревога в глазах немолодой уже женщины, имеющей взрослого сына, сменилась ревностью. Юрий тоже это заметил, и, стал подшучивать, выпроваживая Татьяну домой. Он тоже боялся, чтобы ревнивая медсестра не открыла какой-то секрет, существующий между ними.
Калерия сразу почувствовала – этот любви обильный врач не пропускал тут не одной юбки – будь то женщина в годах или молодая студентка. От этого Реле стало неловко. Ещё посмел ей высказывать, прилюдно, своё восхищение. Но она знала себя и сможет отбиться от нахала – не впервой.
Сначала вечера вызовы шли один за другим. Не успевал вернуться один врач, а водитель чуть отдохнуть, как звенел телефон. Другой врач ехал к больному. И если это был Владимир Иванович, Калерия видела, что он боится оставить её с Юрием. Высокий красавец свысока смотрел на него и говорил: - «Поезжай, не съем я нашу девушку – чего ты боишься?» А сам присаживался напротив Рели и пожирал её глазами:
- Знаете историю этого взрослого юноши, который не доверяет мне? Володи?
- Печальную историю, хотите вы сказать?
- Стоп! Мы разве не гуляли с вами по скверику неделю или две назад и разве не перешли на «ты»? Говорили о высоких материях и невольно подружились. Мне даже казалось, между нами пробежала искра.
- Да вы революционер. Добавьте ещё, что из «Искры возгорится пламя». А пламя, как известно, может всё сжечь, - насмешливо отозвалась Калерия.
- Ты живёшь одна, как я слышал, но никогда не остаёшься без мужчины. Они всё время крутятся возле тебя, потому что ты – я убедился в этом – очень интересный человек.
- Женщина может быть интересной, если водит друзей своих по Москве, в которую влюблена, и рассказывать о ней, - Калерия говорила о польской семье, но Юрий об этом не знал.
- Если влюблённая в Москву интересная женщина, к тому же красавица, рассказывает о ней мужчинам, то мужчина может влюбиться не только в Москву, но и в женщину. С твоим литовцем у тебя было так?
Калерия незаметно вздохнула. Хорошо, что он вспомнил о литовце, о котором она, незаметно проговорилась на крыльце, ещё в первые дни осмотра комиссией подростков. Этот любознательный не знает о Юрии-поляке – что тоже прекрасно. Дружбой с поляком её уже довольно терзали, когда она работала в детском саду. Правда, Реля не обращала на сплетниц внимания. Но если тему затрагивала заведующая детским садом, боящаяся «международного скандала», приходилось доказывать, что, развивая любовь у иностранцев к Москве, Калерия крепит дружбу народов. И эта любовь идёт не через постель, а через её умение удержать любого мужчину на расстоянии, если она захочет. Полная Татьяна Семёновна была в восторге, что Реля умеет себя поставить так, что никакая грязь к ней не липнет.
- С литовцем у меня было совсем иначе, - ответила она Юрию, - если тебе интересно знать. Я обращаюсь к тебе на «ты» - потому что ты перешёл на такую форму общения.
- Правильно. Мы с тобой почти одного возраста. Мне тридцать один год. Я родился во время войны. Но как я знаю, у тебя уже большой сын.
- Конечно. Ты же видел его, общался немного с ним, когда мы гуляли по скверу.
- И был счастлив, заметь. Иметь такого умного сына – большое счастье. А у меня только родился.
- Поздравляю.
- Не с чем поздравлять. Жена моя – тридцатилетняя женщина не смогла родить здорового ребёнка. Мучиться нам с ним ещё и мучиться.
- А что с ним?
- Спутал день с ночью. Днём спит, ночью кричит.
- Подумаешь, какое дело! – рассердилась Калерия. – Мой сын тоже сова, тоже я с ним не спала почти год – по ночам несколько раз просыпался и играй с ним. Особенно это было тяжко, когда жили в Симферополе на квартире. Пока сын днём отсыпается, я готовлю еду, стираю его пелёнки-распашонки, а ночью бери несколько раз его на руки и уходи в сад, чтоб хозяйку не будить. Так было неделю. Потом заболел мой потомок. Оказывается, в роддоме им подсадили пиодермию.
- Это же «детской чумой» раньше называлось, и от этого дети умирали, - ужаснулся Юрий.
- Сейчас спасают антибиотиками, но и материнские руки надо взять в расчёт. Я из больницы не вылезала – и кормилась и мылась там. А женщины, которые уходили от детей на ночь к мужьям, некоторые теряли их.
- Умирали дети?
- Один на моей памяти умер, но остальные, не имея должного ухода по ночам, делались какими-то странными. Должно быть, инфекция попадала в мозг, как сказала мне старая врач, в той больнице.
- Но, уходя, эти клуши, разве не могли попросить кого-нибудь проследить за детьми?
- На одну медсестру было тридцать человек новорожденных. Она им каждому через четыре часа – даже ночью – делала уколы. У некоторых капельницы стояли. А те матери, которые оставались, тряслись за своих детей.
- И ты?
- Я некоторых брошенных детей обслуживала, если мой сын давал мне время. Но на всех меня не хватало, тем более что лежали эти тридцать детей по разным палатам.
- И нечего было тебе волноваться за чужих детей, если у них матери клуши.
- Они и сами сейчас страдают, наверное, если у них дети немного заторможенными растут.
- Ругают, - Юрий хмыкнул. – Это если они поймут, что из-за их безалаберности дети такими получились. А то всё больше на врачей валят. Моя жена говорит, что не так как положено роды у неё приняли.
- Всё может быть, - Калерия не склонна была оправдывать детских врачей, потому что в Симферополе она хлебнула горя из-за них. Да и в Москве, уже работая в детской больнице, она видела, что врачи бывают всякие. – Когда я училась,  на практику ходили в разные больницы. И в роддома нас посылали. Знаешь, что меня поразило, ещё, когда я рожала в Симферополе?  Везут меня в машине «скорой помощи», а нигде не принимают. Четыре роддома в Симферополе и никто не берёт. Самый первый не взял, чувствую, потому что там одни блатные лежали.
- А как это ты почувствовала?
- Потому что здание новое, фешенебельное, и я уже слышала в консультации о нём. Но и другие роддома – кто на ремонте, у кого трубу прорвало, у третьего мест нет.
- Как же ты, волшебница, вышла из этого положения?
- Очень просто. Говорю старику врачу, который меня по Симферополю катает: - «Вот вы меня возите, а я должна родить скоро. Могу у вас здесь разродиться. Но самое главное, что в том роддоме, куда вы меня хотели в первый определить, ждут меня две роженицы – одна поступила вчера вечером, вторая сегодня утром – пока я не рожу и они не разродятся. Я их потяну за собой». Врач ахнул – та, которая вечером накануне поступила, его племянница – и живо меня определил в тот роддом. Я родила вечером, в шесть часов, с большим скандалом – меня не хотели класть на родильный стол, уверяя, что ещё рано. Но как положили, через десять минут я родила.
- Вот, если бы не настояла, ребёнка могла на пол уронить, - посочувствовал Юрий.
- Я настояла. А медсестре, которая меня вела на операционный стол и остановилась поговорить с кем-то, такие отметины на руках оставила, что та потом мне же жаловалась.
- А не болтай, если женщина готова родить, - посмеялся Юрий. – А как те женщины родили? Или ты придумала их?
- Ничуть не придумала. Обе эти роженицы были в предродовой, когда у меня схватки начались. Я бегаю, а они лежат по велению врачей на кроватях. Через три часа после меня родила татарка, которая утром поступила. А в двенадцать ночи разродилась племянница врача, который меня в эту больницу устроил.
- Получается ты добрая фея – помогла им?
- А жалко, что ли? – пожала плечами Реля и взяла трубку телефона, который зазвонил: - Алло? Что у вас болит? Сердце и давление беспокоит? Говорите ваш адрес. Записываю. Номер квартиры повторите. Сейчас сверим адрес: улица Большая Грузинская дом пять, квартира семь. Ждите, врач приедет, - Калерия положила трубку. – Итак, мой дорогой собеседник, вам придётся ехать к больной.
- Жалко, что не договорили, но у нас ещё вся ночь впереди.
- Вы разве не будете отдыхать, как Владимир Иванович? Даже на звонок не проснулся.
- При такой женщине и отдыхать? Да я глаз не сомкну. Вернусь, и мы с вами поужинаем. Мне тёща хороший ужин снарядила.
- Спасибо, я дома поела.
- При бессонной ночи положено есть, а то сил не будет до утра досидеть.
Вернувшись от больного, Юрий настоял, чтобы Реля с ним поужинала.
- Смотри, - развернул свёрток, приготовленный ему, видимо, любящими руками, - что мне тёща наложила. Французской курицы половина. Делим её пополам. Что берёшь – ножку или крылышко?
У Калерии давно не видевшей даже отечественной курицы, сжало горло:
- Спасибо не надо.
- Чтоб я не слышал таких слов! Садись напротив и вот, - подвинул ей на салфетке крылышко, - оно мягче.
- Смутили вы меня своей иностранкой. Где ваша тёща берёт их, когда в магазинах даже наших кур нет?
- Это, милая моя, места знать надо и время, чтоб за ними сходить, когда позвонят из магазина. Ешь, пусть тебя не останавливает, что курица эта блатная. Но вот половина огурца зелёного и помидорчик – уж точно союзные, купленные на Центральном рынке.
- «На Центральном рынке, как я слышала, огурцы и помидоры дороже, чем на Тишинском, а они и там кусаются», - подумала Калерия, но сказала другое.
- Наверное, вам, под такую закуску, медсёстры, которые здесь работают постоянно, спирт наливают?
- Предлагали, но я не пью чистый спирт. Предпочитаю коньяки хорошие. Вот если ты меня в гости пригласишь, то принесу с собой то, что мне нравится. Или заказывай, что нравится тебе.
- Я не приглашаю гостей в свою маленькую комнату, где у меня ещё и сын находится. Тем более, уж прости за откровенность, женатых мужчин.
- А как же Домас твой дорогой? Его ты, наверное, приглашаешь, если он едет к тебе. Не в гостинице же селить?
- К счастью для Домаса соседка наша, которая большую часть жизни проводила в командировках во Франции, уступала нам свою комнату. Но вдруг в этом году комнату моей любимой подруги заняли другие люди, которые ничего не знают, что случилось с ней.
- Вот это фокус! – Юрий внимательно посмотрел на Калерию. – А как же теперь Домас, если приедет?
- Боюсь, что он уже ко мне не приедет. Этой весной он вёз свою больную дочь в психиатрическую больницу, а она не хотела, схватилась за руль машины, и они въехали в столб.
- Оп-па! Сильно покалечились?
- Девушке ничего, а Домас головой ударился и потерял сознание. Долго лежал в реанимации. Его братики родные, которые отговаривали его ехать жить в Москву, предложили мне, пока он был без сознания, что когда очнётся, они готовы его привезти в Москву.
- Оп-па! Это значит, что больного на голову – а это бурные больные – они тебе его отдают?
- Вообще-то их и осуждать нельзя. С больной дочерью должен был он сам  возиться.
- Но как у него получилась больная дочь?
- Очень просто. Женили родные его, восемнадцатилетнего парня, на женщине почти в два раза старше его, но сумасшедшей, которая родила такую дочь и умерла – в этом они вину перед Домасом чувствовали.
- Где-то я уже слышал подобную историю. Или в книге читал?
- У нас таких книг не пишут. Вы, наверное, читали «Джейн Эйер» Шарлоты Бранте.
- Англичанка, да? Точно. О, звоночек. Записывай, а я пойду будить Владимира Ивановича, вот только уберу со стола и руки помою. А ты вытирай салфеткой руки, не стесняйся.
- Уже вытерла. Спасибо, - говорила Реля, берясь за трубку: - Алло! Здравствуйте! Что с вами случилось? Успокойтесь, пожалуйста! Говорите тише. Я подожду, выпейте воды. Записываю ваш адрес. Так! Так! Уточняю адрес: улица Герцена дом 10 квартира 87. Сейчас врач приедет.
- О, - вышел из комнаты отдыха Владимир Иванович, - опять эта сумасшедшая звонит? У неё полная коробочка родственников живёт, ждут, когда она умрёт, и некому сделать укол?
- Володя, ты же знаешь, что она никому, кроме врачей не доверяет.
- Хорошо тебе говорить, Юрий, а ехать сегодня мне к ней придётся в третий раз.
- Что же! Наши смены – это лотерея – на кого звонок упадёт.
И когда Владимир Иванович с водителем вышли к машине, Юрий значительно посмотрел на Релю и проговорил, будто подшучивая над ними:
- Мы одни. Неужели не воспользуемся временем и не познаем сладость друг друга?
- Я на работе не занимаюсь такими делами, тем более с женатыми мужчинами.
- Неужели, работая в больнице, ни разу никому не отдалась?
- Нет, этим занимались другие, а мне приходилось следить за больными детьми.
- И что же! Тебя никто не добивался?
- Желающих было воз и маленькая тележка – я отказывала. И были даже такие, которые пытались мстить. Но натыкались на такие вилы, что сами потом были не рады.
- Ты – крепкий орешек, который не каждый мужчина может расколоть. Но чего ты боишься?
- Боюсь дурных болезней, которые даже от самоуверенных врачей можно подхватить. Ещё боюсь беременности, потому что делать аборты считаю большим грехом. А воспитывать ещё сына или дочь у меня не хватит сил. Слишком тяжело мне достался Олежка.
- Да-да, я слышал уже – болел твой сын очень тяжело в Симферополе.
- А потом в Москве точно также тяжело, когда расходились мы с его отцом и целой бандой спекулянтов, - жестко сказала Калерия и улыбнулась, стараясь сгладить свои слова.
- Понял. Прости меня за наглость, святая ты женщина. Вот же Бог дал талантов тебе. И собеседник интересный, и начитанная, сверх меры, умеешь очаровать мужчин, а потом их раз по сердцу – знай своё место.
- Страсти свои надо держать в руках – тогда не так больно будет.
- Как же ты сошлась с литовцем – человеком совсем другой культуры? К тому же, они не очень любят Советский строй, в который их загнали?
- Домас учился в Москве, в институте стали и сплавов, теперь ведущий инженер на своём заводе. А так как он от своих родных получил больше обид, которые его заставили жениться на сумасшедшей богатой женщине, то он больше русский по духу, чем литовец.
- Ты его любишь? Даже покалеченного уже и, возможно, больше как мужчину не годного.
- Люблю даже такого. Он столько хорошего сделал мне и Олежке.
- Живя вдали, как он может воспитывать твоего сына?
- Когда-то он приезжал два раза в месяц на выходные дни, редко один раз. Мы везде ездили с ним и по Москве и по Подмосковью. А в таких поездках мальчишки набираются благородства от мужчин, любящих их матерей.
- Но это и сын у тебя необыкновенный. Обычно мальчишки ревнуют мужчин к своим матерям. Это я по себе знаю – тоже матушка меня воспитывала одна. Но про Домаса ты мне подробно расскажешь, как он в души ваши с сыном вошёл.
- Будет время – расскажу. А сейчас иди-ка ты отдыхай, пока телефон не звенит. И забудь о том, что рядом «интересная женщина», как ты придумал себе.
- Но я всё же буду тебя добиваться, хотя бы во снах.
- Будешь преследовать меня такими разговорами, я найду другую подработку.
- Тогда сдаюсь, - поднял руки вверх Юрий, и тут же опустил; - больше не буду тебя преследовать разговорами. Но обидно, что такая прекрасная женщина – смуглая и дерзкая  как цыганка Кармен, нежная как сакуры ветка – да не моя.
Калерия вздрогнула. Первая её любовь – погибший Павел, который теперь находится в Космосе и следит за ней, сравнивал в стихах Калерию с цветущей веткой сакуры, японской вишни.

                Г л а в а  20

Юрий, не добившись от Рели взаимности, стал настойчиво расспрашивать молодую женщину об её прежних возлюбленных.
- Итак, - начал он, хитро пристроившись возле Рели, в следующую смену, - когда ты походила по школам Москвы, ты, наверное, заметила, что девушки многие уже стали женщинами, если можно так сказать. А ты, в каком классе, уступила своему любимому мальчику?
- Я с седьмого по десятый класс училась в украинских школах. И хоть любимые у меня были, но оба парня старше меня. И думаю, они до меня имели женщин – один, точно – он такой же красавец как ты, к тому же будущий учитель.
- Ого! В каком же классе в тебя влюбился учитель?
- Как раз в седьмом. В конце лета. Мы приехали в то прекрасное село, где жили его родные, с Дальнего Востока. И пару месяцев уже жили в этом селе, но я этого будущего учителя не встречала.
- Так он на практике где-нибудь был, как и все студенты.
- Может на практике, может, отдыхал. Только он приехал в это прекрасное село в конце августа на две недели. И, разумеется, бывшие его одноклассники, которые остались в селе, рассказали Павлу, что приехала красавица в «Красный Маяк» - так село это называлось.
- Так тебя представили ему, да?
- Как раз не меня, - по-детски ответила Калерия, - а мою старшую сестру.
- Твоя сестра похожа на тебя? Она тоже цыганочка, такая же развитая как ты?
- Полная противоположность, как по внешности, так и по натуре. Вера тогда сильно красилась, ресницы наклеивала, как у Людмилы Целиковской. А считала себя по красоте равной Алле Ларионовой.
- Ого, на каких красавиц она себя считала похожей. Что же? Она была натуральной блондинкой и у неё такие же прекрасные волосы как у Аллы Ларионовой? Скорее у тебя я вижу завитки спереди и сзади, если ты поднимаешь волосы, как у Аллы Ларионовой.
- Да у Веры не было таких природных завитков ни спереди, ни сзади, как ты заметил. Прямые волосы, которые она чуть ли не с двенадцати лет завивала. И завидовала мне, что мне не приходится ночь спать с бумажками или бигуди в волосах.
- И, чувствую, если она завидовала твоим волосам, то старалась вырвать их как можно больше?
- Откуда ты знаешь? – удивилась Реля. – Я, в этой поликлинике никому не говорила о злобе моей старшей сестры.
- Я догадался. Когда завидуют, всегда злобствуют. Но почему парни прекрасного украинского села, куда вы приехали с Дальнего Востока указали на твою сестру, как на красавицу, а не на тебя?
- Потому что я и не была красавицей – не красилась, не мазалась, на танцы не ходила.
- Почему же ты не ходила на танцы? Всякая девушка к этому стремится.
- Должна признаться, что я в семье нашей была как Золушка – самая тяжёлая работа лежала на мне. Как приехали, нас поселили у края обрыва, в задымленной избушке на курьих ножках – так Вера пошутила.
- Так взялась бы эту избушку, как старшая сестра, обихаживать.
- Мы и принялись, её белить, по приказу мамы. Она сказала, что две старшие девицы должны привести домик в божеский вид. Я должна белить  стены, а Вера, как более высокая, потолки.
- Но побелить потолок, это надо на стол залезать. Ты разве не могла залезть?
- Я пробовала, по просьбе Веры, которая сказала, что у неё кружится голова, но не достала.
- И пришлось хитрунье самой белить потолки.
- Да, в своей комнате, которую ей мама выделила, она побелила. И на кухне, потому что кухня довольно маленькая в домике была. Оставались две большие комнаты – одна для родителей, вторая для меня с маленькими сёстрами. И тут Вера, а случилось это на третий день нашей с ней работы, сделала вид, что известь попала ей в глаз и отстранилась от побелки. Мне осталось приводить большие комнаты в порядок, ещё белить избушку снаружи. А Вере мама сказала готовить обеды и ужины для нашей большой семьи. И благо плита была на улице, она готовила на виду всего небольшого села.
- Вот тогда-то её заметили украинские парни?
- Думаю что не тогда. Вера, возясь у плиты, закрывала лицо платком, как это делают украинские женщины, чтоб лицо не загорело.
- Так она не смуглая, как ты?
- Светлокожая. И старалась, чтоб не только лицо, но и руки не загорали. Зато вечером, перед походом в клуб или на танцы наводила на лице такой блеск. Вот, наверное, не при свете дня, а луны или фонарей парни её и заметили.
- И повели твою первую любовь Павла – будущего учителя – смотреть на крашенную красавицу. А парень или мужик, который в институте, наверное, таким стал, не заметил её?
- Конечно, он стал в институте мужчиной, - покраснела Калерия. – Потому что девушки в городах рано становятся женщинами, как мы с тобой уже определили. А девы, как моя сестра, потеряв невинность, становятся просто наглыми и тянут мужчин на себя. И Вера, к приезду нашему в Маяк была далеко не девушкой. Поэтому, вернувшись в Украину, где мы и раньше жили, повела себя как бывалая женщина – ты уж прости меня за правду.
- Так она Павлу не понравилась?
- Он сразу в ней распознал девушку, которая уже развращена. Такие девицы Павлу и в институте надоели. Особенно одна, старше его, которая чуть не женила его на себе.
- А ему хотелось такой чистой, как ты?
- Такого вопроса я ему не задавала. Но выделил он меня – маленькую, с растрёпанными длинными кудрями, которая несла на коромысле два ведра с водой, которые меня немилосердно поливали, потому что раскачивались при ходьбе.
- И вот в такую мокрую девочку, которая так загружена работой по дому, он влюбился?
- Как ни странно, да. Забрал мои ополовиненные вёдра, донёс их до дома нашего и имел беседу с мамой, что нельзя загружать работой одну дочь, в то время как старшая бездельница ничего по дому не делает.
- А как же готовка еды! – возразил Юрий.
- Ха-ха! Как только я справилась с побелкой, на меня и это свалили, как видишь, и воду таскать  и стирать. Правда я стирали лишь с себя и младших сестрёнок, а мамины, Верины и вещи отца заставляла их самих стирать.
- Тем более, постельное бельё.
- Юра, если мы с тобой будем задерживаться на таких пустяках, то никогда не дойдём до более интересного.
- И, правда. Говори, как любил тебя будущий учитель. Наверное, боялся не только поцеловать, но и за ручку взять.
- Конечно. Но наша с тобой задача не выяснять, как меня берегли мои два первых парня, а просто тебе хотелось знать, что они у меня были.
- Тебе можно позавидовать. Ты развивалась возле умных парней, а не становилась дамкой, какой была твоя старшая сестра. Две сильных любви были у тебя до мужа, как я понимаю. Но зато ты мужу досталась девственной. И никто на тебя не покушался до свадьбы?
- Какой ты любопытный. Между моими платоническими отношениями с двумя взрослыми парнями, каждый из которых желал иметь меня своей женой в будущем и...
- Но не сложилось? Почему? – прервал её Юрий.
- Будущий учитель погиб, через год нашего знакомства с ним. А второй парень хоть и берёг меня, но где-то сделал ошибку, мы расстались и разъехались, и больше никогда не виделись.
- Обидно, да?
- Расставание – это маленькая смерть – об этом и в песнях поют. Но второй парень не судьба моя был, как я узнала в шестнадцать лет, через вещий сон.
- Тебе показали твоего будущего мужа?
- Да. Но вот звоночек. Сейчас ты, любопытный, отправишься к больному, а, вернувшись, не станешь больше меня расспрашивать, а пойдёшь отдыхать. Это не дело – ты со мной уже которую ночь не спишь. А ведь дома маленький ребёнок, которому ты должен уделять внимание.
- Я с тобой никогда не усну. Ты всё равно мне доскажешь всё про свою жизнь. Мне интересно, откуда такие образованные женщины берутся, что с ними не устаёшь беседовать. И пью из тебя, как из чистого родника – может, и сам таким стану, если наберусь ума от тебя.
Юрий уезжал и возвращался и тянул из Рели, как он говорил, её жизнеописание.
- Итак, - возвращал он её к тому месту в жизни Рели, от которого он уехал. – Между твоими двумя чистыми встречами и встречей с твоим мужем у тебя не было романов? Но я не верю.
- Правильно делаешь. До встречи с мужем у меня были парни – хорошие и плохие. От плохих, нахальных, которые как ты говоришь, пытались сделать меня свей женой, чуть ли не силой, я сумела отбиться. Тяжелее было расстаться с хорошими парнями – особенно с капитаном дальнего плавания – он обещал мне безбедную жизнь в Одессе. Про капитана ты уже слышал.
- Почему не вышла за него? Жить у моря это прекрасно. К тому же капитанши имеют все заграничное из одежды. И с едой там лучше, чем в Москве. Вот бы твоя сестра позавидовала.
Калерии не хотелось говорить, почему они разошлись с Артёмом, и она гнала Юрия спать. Ей и самой хотелось вытянуть ноги на табуретку и вздремнуть до первого звонка. Он покорно уходил, но в следующую смену, когда они встречались, продолжал разговоры об её жизни. Юрию хотелось знать, как она встретилась со своим мужем. Как разошлись, и почему она продолжает отталкивать мужчин, которые предлагают ей замужество.
- Откуда знаешь, что мне предлагали замужество, после развода с мужем?
- Сорока на хвосте принесла. А вообще-то я был знаком с Игорем, который тебе первый после развода твоего, предлагал выйти за него замуж. Так что я знаю дом, в котором ты живёшь.
У Калерии невольно скатились две слёзы, которые она даже не заметила: - Ты же знаешь, что Игорь пил, потому и погиб. И была у него девушка, на площади Восстания жила.
Слёзы её подействовали на Юрия. Он долго смотрел на Релю, пока она не опомнилась и не протёрла мокрые полоски на щеках. Потом сказал глухо и немного с вызовом:
- Девушка, которая ему изменяла. Из-за чего Игорь и погиб.
- Слава Богу, что ты так думаешь. А знаешь, что мне устроила тётя Шура – мать Игоря?
- Знаю. Вначале она думала, что ты встречаешься с ним, и перестала с тобой здороваться – это мне Игорь чуть ли не перед гибелью жаловался. А когда Игорь погиб, мать его, тебя просила придти, с ним проститься, мечтая, что от него у тебя мог остаться ребёнок в животике.
- Какой ребёнок, если я всё время гнала Игоря от себя, потому что только рассталась с таким же пьяницей, моим мужем.
- Игорь говорил, что перестал бы пить, если бы вы поженились.
- Свежо предание, но верится с трудом. Эти же слова много лет, после нашего развода, говорит мой муж нашим знакомым: жил бы, мол, с любимой женой, так и не пил. Но вернёмся к Игорю, разве я могла пойти против его матери – она бы меня заклевала, как бывшая свекровь.
- Как всё сложно в жизни – ты могла бы Игоря спасти, так мать его не пожелала. Теперь, как говорят старые люди, близок локоток, да не укусишь. Теперь тётя Шура с тобой здоровается?
- Не только здоровается, но года три или четыре назад устроила такой же разговор, как ты сейчас. Всё жалела, что не дала нам с Игорем сойтись. Мне жалко её, потому не сказала, что ни под каким бы соусом я не сошлась бы с её сыном.
- Почему? Игорь был такой красавец. В школе за ним знаешь, как девушки бегали. Но хватит о нём. Я вижу, что тебе это тяжело вспоминать. У нас есть ещё один общий знакомый, которого я помню ещё по институту, хотя он был старше меня, но мы с ним немного пересекались по девушкам нашим – то он отбивал у меня, то я у него. Потом, когда он окончил институт, а я ещё учился, мы, встретившись как-то случайно в ресторане, вспомнили наших возлюбленных и проговорили, что было бы из-за кого соперничать. Но вот опять звонок и сейчас ты отошлёшь меня к какому-нибудь старичку или бабушке, которым не спится из-за болей.
Он говорил, а Реля, прислонив трубку к уху, уже слушала, что говорят, на другом конце провода и записывала. Она даже адрес сверять не стала, потому что соседка её знакомой и подруги Насти, вызывала врача именно к ней. Она быстро написала для Юрия на бумажке улицу и дом, квартиру:
- Поедешь не старушке, а к молодой женщине, - говорила, отдавая бумажку. – Это моя знакомая, живёт на пятом этаже, без лифта. У неё больное сердце и очень своенравный сын – он учится с моим Олежкой в одном классе. Мальчики дружат, потому что мы познакомились ещё до школы. Но если мой сын помогает мне во всём, что не попросишь – даже ходит на Тишинский рынок и в магазины за продуктами, то сын Насти полная Олегу противоположность.
- Обломов? Лежит на диване и матери не помогает ни в чём?
- Вот именно. Да ладно, учился  бы хорошо, а то учится через пень, колоду. Тяжело ему даётся учёба, потому что Настя родила его от алкаша.
- Ты тоже, как я понял, родила от алкоголика, но твой сын – я слышал это от Татьяны, с сыном которой тоже учится твой Олег – почти отличник, схватывает всё на лету. Наверное, это и от женщины зависит, которая родила ребёнка?
- «Конечно от женщины», - хотелось сказать Калерии, но она сдержала себя.
- Вернёшься, поговорим на эту тему, если ты спать не захочешь.
- Когда это я спал, если ты дежуришь? С другими медсёстрами и поговорить не о чем, а с тобой будто мы книгу пишем – о тебе, обо мне, о наших знакомых.
- Ладно, соавтор, поезжай, я чувствую, как нужна твоя помощь моей подруге. Да прикрикни на сыночка её, если он не спит. Уверена, Алёшка мать довёл до приступа.
К её удивлению Юрий вернулся быстро:
- Не расширяй свои и без того большие глаза. Подруге твоей помощь оказал, на сына её прикрикнул. Действительно оболтус – они там решали с матерью задачу – и ей стало плохо с сердцем. Её бездарный сынок, взял и порвал тетрадь и заявил, что учиться больше не будет.
- Хоть ты им помог с задачей?
- Представь, что математику и я в школе не любил. А тут лишь взглянул на условия, и как осенило меня. Думаю, что это ты так меня настроила мысленно.
- Спасибо тебе.
- Это тебе спасибо. Ты из меня делаешь совершенного человека. То я увлёкся Пушкиным, кем ни в школе, ни в институте не интересовался. Книги покупаю, до которых раньше дела не было. Готов с тобой в выходные ходить по улицам Москвы и слушать об архитекторах, её давно строивших, об их судьбах. Меня стало интересовать то, о чём я раньше не задумывался.
- Рестораны, девушки были тебе милей? – насмехалась Калерия.
- Вот именно! А сейчас, когда мне предлагают встретиться друзья и посидеть где-нибудь, я отказываюсь и думаю, что лучше бы я как ниточка за иголочкой ходил за тобой по Москве. А если посидеть, то в театрах, но билеты сейчас туда днём с огнём не достанешь.
Калерия вздохнула: - По театрам я находилась с друзьями-поляками с целой семьёй. Нет не одного театра в Москве, даже юношеского, репертуар которого я бы не знала. Твой тёзка поляк доставал билеты в своём Посольстве, в котором и работал. Но в МТЮЗ, который от нас недалеко, я и с сыном уже походила.
- Настя твоя сказала мне, что ты везде детей сопровождаешь, поэтому сын у тебя и растёт такой развитой. Расскажешь, как можно от алкоголика, растить совершенного мальчишку, который всех поражает своей начитанностью и образованностью.
- А ты не догадываешься? – немного рассердилась Калерия.
- Конечно, Олег впитывает от тебя как губка любовь к Москве. Он быстро научился читать и задачи решать, от такой-то матери.
- Хватит мне дифирамбы петь, иди, отдыхай. Чувствую, ночь сегодня будет тяжёлая.
- Но в следующую смену мы с тобой вспомним о моём сопернике по институту, с которым жизнь свела и тебя в Филатовской больнице, и который также влюбился в тебя, как и я. Но ты и его отвергала, хотя, я думаю, он не приставал к тебе как я.
- Кто же это? Уж, не на Вахтанга ли ты намекаешь?
- Что и этот  усатый грузин был в тебя влюблён?
- По крайней мере, намекал глазами, - улыбнулась Калерия. – А словами лишь хотел перевести меня в своё отделение, где работать было тяжелей, зато медсестёр не обманывали в деньгах. Но я вижу по твоим глазам, что друг твой не Вахтанг Панкратьевич.
- Это совсем другой человек, но я оставлю интригу, до следующей смены.
- Как знаете, Ваше Величество.   Но хочу напомнить, чтоб о неинтересном человеке ты мне не рассказывал. Мне они надоели в детской больнице – ходят, будто наркоза надышавшись.
- Этот будет тебе интересен. Клянусь! К тому же он не нарколог.               
                Г л а в а   21

Следующая смена случилась у них через неделю, но Юрий помнил, о чём они хотели поговорить:
- Но прежде, чем рассказать тебе о своём друге по несчастью, ты должна мне поведать, как ты познакомилась с мужчинами – врачами в Филатовской больнице.
- Но почему ты назвал своего друга и себя несчастными?
- Дорогая моя! Оба мы безответно влюбились в тебя с первого взгляда.
Калерия смутилась: - Соглашусь, что безответно, потому что в Филатовской больнице, мне никто, кроме Вахтанга не нравился – изумительного врача и верного своей жене. А ты сказал, что это не Вахтанг Панкратьевич.
- Это Вахтанг верный своей жене? Просто он не шкодит там, где работает.
- Про его внебольничную жизнь я не знаю, но думаю, что ты ошибаешься. А если станешь придумывать, я не поверю. Но кто мог влюбиться в меня, с первого взгляда, в Филатовской больнице?  Там врачи-мужчины – молодые и старые – в свободное от операций время стараются блудить направо и налево.
- Кроме Вахтанга Панкратьевича? – съехидничал  Юрий.
- Может, ещё профессор Исаков не занимался столь неприличными делами в больнице.
- Если Исаков вёдёт преподавание в институте, то ему и студенток хватает. Но не будем задерживаться на этом. Ты мне рассказываешь, как познакомилась сразу со всеми врачами в больнице, а я тебе открою, кто в тебя был тайно влюблён.
-Тайно? – удивилась Калерия. – Мне кажется, что все непорядочные Ловеласы высказали мне, своё восхищение.
- Кого ты не любила за их похождения, те высказались? – предположил Юрий.
- Да. Причём я их начала отталкивать от себя, ещё не зная, что они проходимцы.
- Проходимцы, - пошутил Юрий, - это от словосочетания – «проходить сквозь женщин»?
- Да, - улыбнулась Реля. – Если в царской армии солдат прогоняли сквозь строй и били по спине розгами – некоторых забивали до смерти. То Ловеласы идут сквозь строй женщин, которые их задаривают ласками, но эти ласки тоже вроде розог.
- Почему это? – удивился собеседник Рели.
- Суди сам. Многие женщины беременеют и рожают детей, от «любимых», как им казалось мужчин. А «любимые», когда они ребёнка носят или в роддоме лежат, уже свищут по другим женщинам, опять не умея предохраняться.
- Так вот чего ты боишься. Я тебя поберегу, клянусь.
- Не говори глупостей. Чтоб отдаться тебе, надо, чтоб я любила. А сейчас моё сердце глухо к таким как ты. И дослушай о себе подобных Ловеласах, если ты уж вызвал меня на этот спор.
- Ты хотела сказать разговор?
- Нет! – твёрдо отвечала Реля. – Мы с тобой спорим. Лишь в споре может открыться истина. Итак, про розги от женщин. Не одна молодая женщина, в Филатовской больнице, по моим наблюдениям, родив от Ловеласа или сделав аборт, и, увидев, что её возлюбленный продолжает свои похождения, отбросив её как отработанный материал…
- Начинает его люто ненавидеть, - быстро сказал Юрий.
- Угадал. Ещё ненавидит тех девушек или женщин, которые, зная, что одной он уже сделал боль на всю жизнь, продолжают вешаться на Ловеласа, думая, что они лучше.
- И ты не хотела попасть под ненависть обиженных женщин. Неужели и тебя так обижали?
- Меня? Нет! Мои мужчины, если уж я сдавалась, видя, что они благородны, никогда не смотрели в стороны других женщин. По крайней мере, пока были со мной, - Калерия смутилась.
- А твой муж? Мне Игорь рассказывал, что не успели вы разойтись, как он сразу нашёл себе такую же алкоголичку, как он сам.
- Жаль, что Игорь погиб, а то он мог бы добавить тебе, что пьяница делала аборты – от моего мужа или нет, но приписывала ему.
- Да, Игорь мне говорил, что после такой очаровательной женщины твой муж подобрал прямо с помойки себе будущую жену, которая беременеет как крольчиха и выкидывает из себя детей.
Калерия вздрогнула: она вспомнила, как пятилетней девочкой буквально хотела умереть в поезде, в котором они уезжали из Сибири, после войны и мать, будто нарочно, чтоб придавить её к полке, на которой лежала её нелюбимая дочь, рассказывала, как она избавлялась до войны от мальчиков. Реля, возможно, умерла бы тогда, но явился в их вагон дедушка сел на боковую полку, где находился столик, увидел сжавшуюся от ужаса Релю и велел отцу посадить девочку напротив себя. Уговорил её поесть необычной каши, которую поставил перед Релей, ещё тёплой. Хорошо, что Веру – тогда ещё Геру – куда-то услал дедушка. А то она бы вырвала еду от  Рели. А мать, которая бы поддержала свою любимую дочь, заснула. После еды дедушка читал Реле сказки Пушкина и сказал ей на ушко, чтоб она не грустила. Вырастит и возродит одного  брата, кого убила мать. А второй брат её уже большой – его возродила другая женщина и когда-то Реля встретит его. Всё так и случилось в её жизни. Правда видела она брата всего миг, когда его укладывали на носилки и закрыли в карете «Скорой помощи».
Но кто будет возрождать загубленных детей алкоголички? Неужели следующие её дети, которые родились ненормальными? Кого могут родить они, если сами появились на свет в тумане пьяных родителей, с синдромом похмелья? Разве наркоманов, которые уже появились в СССР. Правда, наркоманы могли быть и раньше, просто о них нигде не пишут, не говорят – просто замалчивают важный для здоровых людей факт. А Реля встретилась с ними на практике, потом в детской больнице – но это единицы. А сколько их на самом деле?
Но надо было продолжать разговор, и молодая женщина усиленно вспоминала, на чём они остановились? Кажется, на следующей женитьбе её бывшего мужа.
- И не скоро мой бывший муж  на пьянице женился, - продолжала грустно Калерия. – Несколько абортов эта не мытая женщина сделала, прежде чем врачи отказались ей делать очередной аборт.
- Или посоветовали родить, чтоб захомутать мужика.
- Может и так, - согласилась Калерия, вздохнув, и взяла зазвеневшую телефонную трубку: - Алло? Пожалуйста, не кричите. Говорите ясней. Кто-то умер? Так это не к нам. Вызывайте милицию и скорую помощь. Не ругайтесь. Передаю трубочку врачу. Вот накликали, говоря, про алкашей, - сказала, зажав трубку рукой. – Какой-то алкаш, подозревает, что жену убил.
- Так, - взял трубку Юрий. – Что случилось? Сколько ваша жена лежит без дыхания? Два часа? Вы что-нибудь пытались сделать? Руки её заламывали – так это не искусственное дыхание. Хорошо, приду. Где вы живёте? Это рядом. Я бегом прибегу. А вы всё же вызывайте скорую помощь. Потому что у меня нет такого прибора, чтоб оживить её.
- Соседний дом, - говорил Юрий, хватая чемоданчик с медикаментами. – Не буди водителя – я скорей добегу, чем он машину завёдёт. Попробую её привести в чувство. Одна надежда, что глубокий пьяный сон, а муж, перепугавшись, не может пульс прощупать.
Вернулся Юрий минут через двадцать: - Я пришёл и «Скорая помощь» вслед за мной подъехала. Но там трупус вульгариус – муж не зря психовал. Стукнул благоверную, и ушёл спать. А проснулся, жены нет рядом. Вышел, увидел лежащее неподвижно тело, пытался, наверное, что-то сделать, но там уже трупные пятна пошли.
- Вот гад, а? – вышёл Владимир Иванович из комнаты отдыха. – И вот названивать в «неотложку», чтоб было на кого спихнуть. Но тут уже не отвертится, придётся за убийство отвечать.
- Да, Володя, но на следующий вызов тебе выезжать.
- Может быть как ты, пешком пробегусь, если из ближайшего дома позвонят. Хоть разомнусь. Реля, поколдуй, чтоб дальних вызовов не было.
- Ишь, чего захотел! А на шестой этаж без лифта, как тебе понравится?
- А не хотите, юноши, с лифтом и с картёжником проехаться, - остановила их «разминку» Калерия.
- Что такое? Ты с картёжником ехала? – удивились оба врачи.
- Он тебе в карты предложил сыграть? – предположил Юрий.
- Он меня ножиком хотел подрезать, - улыбнулась невесело Калерия.
- Рассказывай, - оба врача и присоединившийся к ним водитель, смотрели на Релю.
- Грустная эта история. Новый дом, на Большой Грузинской улице, просторный лифт который вы так обожаете, сыграл со мной злую шутку.
- Лифт чудесный, что мамочка с колясочкой может на нём спокойно ехать, что больного спустить на нём на носилках – никаких проблем, - подтвердил Юрий.
- Всё это так. Но на прошлой неделе мне пришлось туда идти делать укол.
- Ну да! Ты же ещё уколами подрабатываешь, вместо заболевших участковых медсестёр?
- Да, но делала я утренние уколы и больной понравилась моя «лёгкая» рука. И она меня уговорила придти в полдвенадцатого ночи, сделать ей укол наркотика.
- Но им на «скорой помощи» приезжают делать такой укол! – возразил Юрий.
- Больная, и её родственники подозревают, что не всё лекарство вводят или подменяют ампулу на другое лекарство, а наркотик забирают себе.
- Делали бы сами, - пробормотал Владимир Иванович, которого, как слышала Реля, подозревали в подобном.
- Представь себе, Володя, не все родственники умеют делать уколы или боятся. Но ты, душа моя, не слушай нас, говори, как тебя напугал картёжник, - делая вид, что страдает за Релю, говорил Юрий.
Или, в самом деле, переживал? Калерия не стала выяснять и продолжала рассказ:
- Он проигрался в карты – они играли на каком-то этаже, в этом доме или в другом – не могу сказать. И условием было то, что первая женщина, которая войдёт в этот прекрасный, просторный лифт, должна быть покалечена или убита проигравшим, при условии, если начнёт кричать, увидев нож, направленный в её сторону.
- Какой ужас! – сказал водитель. – Значит, в нашем доме размазали по стенам женщину, это она не выдержала испытания и закричала.
- Молчи! – рассердился Юрий. – Говори, Реля, как ты спасла себя?
- Очень просто. Еду я с первого этажа, а где-то на третьем ко мне подсаживается мужчина – прилично одет, и встал возле пульта с кнопками. В правой руке нож и так пристально смотрит на меня. Молчит. А я в противоположном углу этого просторного лифта стою, с моей шапочки капает, потому что шёл первый снежок в этом году и он стал таять и капать с моей лохматой шапки.
- Ты в своём красивом пальто была? – спросил Юрий. – Так, может, он на пальто позарился? Оно очень красивое, хоть и недорогое, но смотрится потрясающе на тебе.
- Ну да! – возразил Владимир. – Пальто у Рели в талию и расклешённое снизу и ни на одну женщину больше не налезет. Так что, если это ворюга, он мигом прикинул, что такое пальто налезет лишь на очень стройную девушку, какой Реля, видно, показалась этому болвану.
- Не на пальто он уставился, - сказала жалобно Реля. – Даже не на шапку мою импортную, которую мне из Польши привезли. Нет. Этот негодяй спрашивает меня: - «Не боишься?»
- Намекая на нож! – простонал Юрий.
- Конечно. А я, делая вид, что не вижу его ножа, отвечаю спокойно: - «Нет». Тогда он ножичек выдвинул так, что уж никак нельзя не заметить, опять спрашивает: - «И сейчас не страшно?» - «А чего бояться? – возражаю я. – Вещей ценных на мне нет, да ещё мокрые, не станешь же ты их снимать. Денег нет. Вот сейчас сделаю укол больной – два рубля заработаю, за ночной укол платят вдвойне - их отдам, если ты подождёшь меня внизу».
- Вот молодец! Так их и надо обезоруживать.
- Подожди, Володя. Что сделал этот гад, в ответ на твои слова? – спросил Юрий.
- Захохотал как Демон и нажал кнопку. Вышел на предпоследнем этаже. Ещё кнопку мне нажал, чтоб я до девятого доехала. И пока ехала, слышала внизу голоса и хохот – это картёжники поздравляли своего коллегу, что вышел из испытания без наказания. Потому что если бы я закричала, он бы меня стал резать, а это грозит, что его потом могли поймать.
- Да ты не о нём, - простонал Юрий. – Ты нам о себе расскажи, как ты это выдержала?
- Доехала до девятого этажа, дошла до квартиры, позвонила. Дверь открыл взрослый сын больной женщины. И я прямо на руки ему и упала. Разумеется, пришлось всё рассказать. Но укол я, несмотря на стресс, сделала. Потом сын хозяйки меня провёл до Садовой улицы, а дальше я отправила его к матери, а уж по своей любимой Малой Бронной шагала без боязни.
- Был бы я твоим мужем, вообще бы не разрешил работать – сидела бы дома, водилась бы с детьми, - сказал Юрий.
- Какой ты умный! – возразил быстро Владимир Иванович. – А если женщина хочет работать и зарабатывать себе пенсию на старость?
- Заработала бы она себе пенсию, если б её убили? – спросил водитель.
- Успокойтесь, мужики. Я не первый раз попадаю в такую ситуацию, что должна быть или убитой или покалечиться. Но у меня сильные Ангелы, которые всякий раз спасают меня. Звонок. Это мои Ангелы спасают меня уже от вас, - Калерия взяла трубку. – Алло? «Неотложная помощь» слушает. Ах, вы не туда попали. Вам требуется скорая помощь. Но что у вас? Быть может и мы в состоянии помочь. Сердечный приступ у старой женщины? Где вы живёте? Да вызывайте «скорую», если вы так желаете. Но раньше «скорой» к вам наш врач подъедет. Не хотите давать адрес! Ваше право. Но в «скорой помощи» вас могут отругать, если не по делу вызвали. До свидания. Все, доктора, можете идти отдыхать.
Только Калерия положила трубку, как звонок раздался снова: - Алло! Здравствуйте. Что случилось? Говорите адрес. Записываю. Приедет врач, - Калерия положила трубку: - Ой, забыла уточнить адрес. Но кажется, уже по этому адресу вызывали к больной, - она полистала журнал. -  Да, вот, на прошлой неделе.
- Не переживай, - Владимир Иванович сам списал адрес больной. – Счастливо оставаться. Костя, пошли.
Когда они ушли, Юрий виновато посмотрел на Релю:
- Владимир думает, что мы с тобой, ну, ты сама понимаешь.
- Ничего он не думает. Вернее надеется, что ты больше не будешь мне предлагать то, чего я тебе дать не могу.
- Конечно, после того, как тебя страстно любили, ты думаешь, что женатый мужчина для тебя полный ноль. Или неприятности будут с его женой, если узнает?
- Не боюсь ни первого, ни второго твоего предположения. Просто женатый мужчина должен думать лишь о жене своей – вот такое у меня понятие о чести. И это уже не изжить.
- Хорошо. Я смиряюсь с твоим приговором. Но скажи ты мне – неужели этот подонок не поджидал тебя с двумя рублями – ведь ты обещала ему отдать деньги?
- Я забыла сказать, что, выходя из лифта, он мне процедил, сквозь зубы: - «Ты хорошо сделала, что не испугалась и не кричала. Иначе я должен был тебя убить – таковы условия».
- Вот ты попала. Другая женщина, увидев нож, испугалась бы и закричала.
- А меня будто сковало. Будто кто-то руководил мной и наслал спокойствие.
- Хорошие у тебя Ангелы. Но кто-то наказывает людей, кто сделал тебе больно. Я имею в виду – резанул по сердцу своим поступком. Ведь недаром же у твоего мужа такие дети.
- Родились ненормальные дети у двух алкашей, потому что им надо было зачинать детей не в хмельном угаре, а на трезвую голову. Между прочим, мой будущий муж и до встречи со мной пил, потому что посадили за спекуляцию в тюрьму его родителей. Но за два года до встречи со мной, мои Ангелы его начали готовить. Вызвали алкаша в Военкомат и предложили учиться на водителя, о чём парень давно мечтал. Полугодичные курсы отвлекли его от водки, потом армия, где он на Газике возил отцов-командиров. А через год мы познакомились.
- Ты сразу поняла, что это твой суженный?
- Мне Николая, как раз когда он пьянствовал, во сне вещем показали. Показали мои Ангелы и тут же стали его исправлять. Ему тоже что-то такое было предсказано, что мы встретимся. И когда увидели друг друга, сразу поняли, что будем вместе. Но я знала – по сну же – что должна родить от него ребёнка, а потом каким-то образом мы разбежимся. Так что хоть на развод подал он, спасая свою спекулятивную семейку…
- А что случилось?
- Голову мне его сестрица разбила дверью – предстоял суд. Так он взял вину на себя и подал на развод. Он подал на развод, думая, что я испугаюсь и всех своих истязателей прощу.
- А ты не простила?
- Зачем? На суд я не собиралась идти, к тому же болел мой ребёнок – так что суда мой муж мог бы не бояться. Но развелись, раз уж он подал. Я фаталист. И кто, думаешь, страдал потом больше?
- Мне Игорь рассказывал, что страдал потом твой Николай. Он же думал, что разведётся, и будете жить, раз вы в одной комнате прописаны. А ты ему фигнос под нос показала.
- Видишь, чего ты знаешь обо мне. А всё хочешь знать больше.
- Клещами из тебя вытаскиваю. Но ты мне ещё должна рассказать о врачах Филатовской больницы, кого ты, как меня, отбрасывала от себя.
- Много будешь знать, скоро состаришься. И чтоб сохранить твою молодость и красоту, я больше ничего тебе не буду рассказывать о себе. Должна быть в женщине какая-то загадка.
- Пусть я постарею, но открой свою тайну.
- Нет. Я и подругам не очень открываю свою душу, а тут постороннему мужчине. Но вон возвращается Владимир Иванович с водителем. Ты бы поспал до следующего вызова.
- Лягу и сделаю вид, что сплю. А думать буду о тебе.
- Чего напрасно думать, если к твоим услугам девушки-практикантки без комплексов.
- То-то и оно. А кому нужны такие, кого и добиваться не надо?
 
 
                Г л а в а  22

Пришла зима, которую Реля, живя уже больше десяти лет, в Москве ещё любила. Ей нравилось встречать первый снег на ходу, к какому-то больному или гуляя с Олегом по скверу. И сильные морозы ещё не угнетали её, хотя сердце начинало уже подкалывать на погоду, суставы беспокоили. Тамара Александровна послушав её сердце, сказала:
- Ты, девушка, зависимая от погоды. Это как ревматики – лежат в больницах весной и осенью – там и тебе бы надо пролечиваться. Но ты же, разумеется, не захочешь, даже если я тебя устрою в хорошую больницу?
- Ложиться в больницу не буду, пока не вырастет Олег и не поступит в своё лётное училище, как мечтает.
- Так я и думала, что в больницу ты не захочешь. Но ЭКГ тебе придётся сделать и к кардиологу на консультацию сходить.
- Это, пожалуйста. Но когда, если я день и ночь работаю?
- Знаешь, что, милая, всех денег не заработаешь. Вот ты крутишься уже почти полгода, с этими подработками и сколько ты положила на сберегательную книжку?
- Мало, разумеется, сотня у меня лежит. Но вы учтите, что купила гардероб нам с Олегом новый. Диван обновила на современный, старый буквально рассыпался. Но вот чудо – вынесли мы его с Олегом развалюшку и поставили к помойке. И что вы думаете? Через полчаса Олег вышел во двор погулять и тут же вернулся с расширенными глазами. Он увидел, как наш старый диван заносили двое мужчин в соседний дом, который расположен прямо напротив наших окон.
- И что такого особенного? – возразила Тамара Александровна. – Есть такие умельцы, что сделают новую обивку, пружины исправят и будет ваш выброшенный диван, как новый.
- Да, наверное, - улыбнулась Калерия. - И в тот день, когда мы выносили старый диван, позвонила младшая сестра, которая живёт в Москве, и объявила, что приезжает мама. Жить хочет наша модная бабушка только с внуком, хотя Лариса получила уже комнату возле театра Красной Армии.
- В красивейшем, можно сказать, районе Москвы, - удивилась Тамара Александровна. – Но ваша бабушка, как ты называешь мать, хитрая старушка. Ты живёшь с сыном в малюсенькой комнате, а она не думает, что будет вас стеснять?
- Нашей Юлии Петровне наплевать, что будет стеснять. Ей лишь бы свою прихоть исполнить. Но Лариса позвонила и на следующий день – благо было воскресенье – мы поехали её встречать на Курский вокзал. Выкатилась наша бабушка из поезда довольная – всю дорогу с каким-то мужчиной пили вино.
- Он угощал или Юлия Петровна?
- Ну, с Юлии  Петровны, где сядешь, там и слезешь. Жадная, до потери сознания. Помните, я вам рассказывала, как ухаживала за ней с её поломанной рукой?
- Это перед школой, тогда ещё первоклассника, её внука?
- Да. И бабушка его пообещала мне дать четыреста рублей за хороший уход и вроде как рассчитаться со мной за всё то, что она не додала мне в юности.
- Это когда ты донашивала за ней и Верой их драные платья? И без копейки ушла или, можно сказать, сбежала от тирании вашей Юлии Петровны? Так четыреста рублей это малая толика, за всё, что тебе пришлось перенести, по милости  капризной, так называемой матери.
- Да что вы! Мама думает, что она мне лишь добро делала.
- Если подумать, то и добро, - улыбнулась Тамара Александровна. – Ты бы не выросла такой воительницей, если бы росла и тебе так потакали, как Вере вашей. А была бы, такая как она.
- Лучше не вспоминайте о Вере, которая лёжа в Москве, в больнице сумела тоже за полгода меня ограбить.
- Ты мне не рассказывала об этом. Только, как тебя буквально раздела младшая сестрёнка, стянув то, в чём ты ходила в театры со своим поляком.
- Это уже после Вериных проделок и, возможно, по её подсказке Лариска меня ошарашила: полгода жила у меня наша малышка, мы еле её пристроили в Москве, а ушла от меня в общежитие и вместе с ней ушли мой самые хорошие вещи.
- Да я бы после проделок твоих родных знать бы их не захотела. Правда мать вроде как чуток расплатилась с тобой за проделки сестёр, дав четыреста рублей, чтоб ты одела своего первоклассника?
- Четыреста рублей? - растерялась Калерия. – Вот как надо рассказывать всё ясно, а не уходить в разговорах в сторону. Итак, вы думаете, мне мама дала эти деньги? Что вы! Как почувствовала Юлия Петровна, что рука у неё поправляется, так и подстроила нам с Олежкой неприятность. Не хочется вспоминать, честно говоря, как моя мать может сделать гадость.
- Не хочешь, не говори, - быстро сказала Тамара Александровна. – Я догадываюсь, что твоя мать большая мастерица делать гадости, если уже не нуждается в чьих- то услугах. Встречала таких гадких людей – не только женщин, но и мужчин.
- Но, сделав неприятность, нелюбимой дочери, мама не остановилась на этом, она мне устроила скандал, после чего мы с Олегом вылетели как пробки из её «гостеприимного» дома, без обещанных четыреста рублей – только быть подальше от  неё.
- И после этого она изволит к тебе приезжать? Вот любимая дочь получила комнату, у неё и живи. Тем более, что приехала, наверное, обстановку ей сделать?
- Да, сели обедать, чем Бог послал. Потому что когда Лариса позвонила, мне пришлось готовить пищи в два раза больше, чем мы с Олегом потребляем. Единственное, чего мама привезла, это трёхлитровый бутыль вина.
- Могла бы матушка курочек закоптить, окороков привести всяких – сейчас в Украине лучше нас живут. Сама если не может делать, могла бы купить у людей, если деньги как ты говоришь, у неё уже тысячами лежат на сберегательной книжке.
- Ничего этого не было. Но сидим, едим, вином запиваем. И вдруг Лариса, накушавшись, встаёт, чтоб ехать домой. И мама ей так благодушно, через меня, говорит: - «Ты не волнуйся, я, как обещала, помогу тебе с покупкой мебели». Меня как током ударило. – «Уж, не на те ли деньги, - спрашиваю у мамы, - что вы мне обещали дать, когда Олежка в школу пошёл?» - «Как раз те четыреста рублей, которые ты тогда не забрала, я и храню, чтоб Ларисе помочь с мебелью».
- Но это издевательство! – воскликнула Тамара Александровна.
- Ещё какое издевательство! - согласилась Калерия. – Отдать те деньги, которые я заработала, возясь с маминой больной рукой, готовя, убираясь в её доме, да всего не перечислишь.
- Да ещё с её «милым» характером.
- Не будем на нём останавливаться. Короче, я маме говорю: - «Помогать решили Ларисе, да? И это несмотря на то, что она, приезжая к вам, каждый год из вас вытягивает много денег?»
- Это ты прямо при Ларисе сказала?
- А чего стесняться? Я переживала, мучилась невниманием мамы, когда девчонкой, а потом девушкой была, все горечи в себе таила. А теперь, когда я доказала, что жить без неё – лучше, чем с ней – готова отдавать маме долги по полной программе.
- И молодец! Короче, выставила ты мать?
- Не сразу, она долго уходить не хотела. Стала со мной спорить, что это я не хотела деньги тогда брать, гордячка такая.
- Да, тебе вон, чтоб купить шкаф и диван пришлось трудиться как лошади, а Ларисе, которая одна живёт и больше тебя получает, она будет помогать.
- Признаюсь, - Калерия покраснела. – Диван я купила не в этом году, а когда Олежка учился во втором классе. Диван наш стоил двести рублей – и это не самый дорогой. А гардероб и вовсе в рассрочку тоже раньше, когда я ещё трудилась в больнице.
- Видишь, при маленькой заплате, с каким трудом тебе достаются вещи. А тут богатенькой девочке – младшей доченьке, готовы помогать до смерти. А жить «мама дорогая» приехала к тебе.
- Да, Ларисе помогать, а все капризы мамы, все её болячки на меня валить. И при этом заметьте, что жить у меня негде. Мой новый диван стоит у мокрой стены, напротив Олежкина кровать – у стены, спаренной с кухней. Между нами раздвижной стол со стульями – он впритык к двум окнам пристроен, вернее стенке между ними.
- Так что поставить раскладушку для мамы просто негде?
- Она собиралась спать со мной, на диване – и это не день, не два, мама приехала на всю зиму. Она уже давно на пенсии – зимой не работает. А в домике, где живёт, надо же топить печь, не только, чтоб обогреться, но и кушать варить, надо не на газовой плите, которая стоит в коридоре, а в кухне, чтоб тепло оставалось в доме. Короче, одни заботы, да и туалет на улице.
- Вот она и приехала в Москву, пожить возле дочери, которую она всю жизнь угнетала. Но как же ты её выставила?
- Мама долго не могла понять, за что я так рассердилась на неё? Всё недоумевала, что ей придётся ещё ехать к Ларисе, у которой ничего нет, хотя она зарабатывает много.
- Да и я удивляюсь, куда твоя сестрёнка деньги девает? Ведь жить можно скромно, как ты, и за четыре года, что она на строительстве работает, всё купить до мелочей.
- Лариса не живёт скромно, как я. Пальто – так самое дорогое. Сапоги покупает у спекулянтов, за три дорого. Кушать с подружками по выходным ходит в кафе. Возможно, и платит за них, потому что «добрая» девочка. Так же любит дарить подарки.
- Только не сестре, которую, уходя от неё, обокрала за то, что оставила её жить в Москве. Расплатилась Лариса с тобой, за те вещи, которых тебя лишила? Или «держи карман шире».
- У Ларисы получилось второе. И самое главное, я ей маму выталкиваю из своей тесной комнаты, а она чуть ли не бежать собирается, увидев, с кем ей придётся жить всю зиму. Но деться некуда – повезла «добрая» девочка родительницу к себе. Даже соседка моя, которая обо мне всю жизнь сплетничает недоброжелательно, удивилась: - «Это ж надо, - сказала мне на кухне, - какая хитрая у тебя мать. Стеснять она будет одну дочь с внуком, а помогать другой. В то время, как тебе никогда не помогала. Ты рвёшься на работе, в три погибели, чтоб что-то купить, тот же диван. А она будет спать с тобой на этом диване, не думая, что у дочери может быть личная жизнь».
- Смотри-ка, сплетница, а всё понимает. Но может вывернуть твою жизнь как ей нравится, и преподнести другим людям тебя, как развратницу?
- Вы угадали самую суть моей соседки. При этом развратницей является она сама. По возрасту эта Марья Яковлевна ровесница моей мамы, но их рядом нельзя поставить. Мама, при своей жадности, в отношении меня, сама всю жизнь одевалась прилично, даже красиво. Марья же, сбежав в тяжкие времена для её семьи, в Москву, к тётке, когда их раскулачивали, боялась, наверное, и до войны хорошо одеться, чтоб не быть приметной.
- Но, я думаю, и не на что было?
- Вышла она замуж, как и моя мать, поздно, в двадцать восемь лет. И муж попался хороший, который даже её работать не пустил.
- Возможно из-за того, что она сбежала от раскулачивания, чтоб  не засветилась.
- Может быть. Но одеть он её мог, по рассказам самой Марьи Яковлевны. Но муж погиб и после войны ей пришлось всё же пойти работать.
- Чтоб пенсию заработать хотя бы по минимуму?
- Наверное, но устроилась дворником при заводе – думаю, по совету своей тётушки. Мол, мужчины с войны вернулись добрые – кто-нибудь поможет. И вдруг он окажется не женатый?
- Да она расчётливая, твоя соседка. Но почему ты так думаешь?
- Потому что так и случилось. Нашёлся добрый дядя Вася, который, видя, что женщина тяжко трудится, помог ей сначала подметать заводской двор, потом лёд колоть. Наверное, Марья позвала его к себе обедать или ужинать. А жила она в шикарной квартире, на улице Воровского.
- Прекрасная улица. Это же как Сент-Жерменское предместье, в Париже, так назвал его когда-то Герцен. Видишь, я хорошо усвоила уроки, которые ты мне преподнесла, дорогая моя.
- Да это был когда-то богатый район – в нём жили исключительно богачи – чтоб быть поближе к Кремлю. Улица Воровского – это бывшая Поварская, находится от Кремля на том же расстоянии, как и бывшая Пречистенка, куда мы ездили на экскурсию.
- Ой, спасибо тебе за эту экскурсию и за «Бородинскую Панораму» - мы до сих пор с Володей в восторге как вспоминаем, и как красиво это у тебя получилось. Но продолжай про свою соседку. Ты, оказывается, не только о старинном житье можешь поведать людям, но и о живущих возле тебя людях. Как она из красивой квартиры могла попасть в вашу коммуналку?
- Когда Марья сошлась с дядей Васей, они стали жить на Воровского. Но дядя Вася был женат. После войны ему не захотелось ехать в деревню, к жене, к дочери. Он остался в Москве, чтоб заработать денег много, и отсылать в деревню, где он дочери построил большой дом, в котором она жила и стала самой желанной невестой, хотя, красотой не блистала.
- Откуда знаешь?
- Да приезжала она к дяде Васе за деньгами, уже в коммуналку к нам. Я ей Москву хотела показать, хотя бы на Красную площадь сводить, а дочь дяди Васи не хочет никуда идти. Сидит в малой комнатке, где они раньше жили, в платочке, надвинутом на глаза, как монашка, говорить не с кем не хочет, даже со словоохотливой своей «мачехой».
- Вот как надо выдавливать деньги из родителей. Страшненькая, а, наверное, вышла замуж – все ей завидовали? – Тамара Александровна осеклась, вспомнив, что ей тоже завидуют.
Но Реля сделала вид, что не заметила замешательства собеседницы
- При таком богатстве, который ей устроил отец, моя ровесница вышла замуж за очень красивого парня – учителя. Он приезжал тоже в Москву, к тестю – разговаривала я ним. Умный, красивый, но учителя получают мало – вот видно и потянуло его на богатую дочь дяди Васи.
- Всё это очень интересно, но ты мне так и не сказала, почему твоя Марья с мужем перебрались из хорошей квартиры на улице Воровского в вашу коммуналку?
- Всё случилось в 1961 году, когда полетел Гагарин и когда родился мой сын в Крыму, как я вам рассказывала.
- Ну да, потом ты приезжаешь с мужем и сыном в Москву, и вы тут расходитесь.
- Но не сразу, - возразила Калерия. – Первую ночь в Москве мы переспали в комнате, где я сейчас живу. А там клопов моя бывшая свекровь развела – видимо-невидимо. Утром встали все покусанные – даже мой маленький сын. И тут приходит с улицы Воровского тятя Маша, посмотреть на меня и моего сына. Её дядя Вася как раз раньше жил в нашей коммуналке. Но сам ушёл жить к тёте Маше, чтоб дальше помогать ей, убирать заводской двор, а здесь оставалась его парализованная жена – «Лёлька», как её звали в квартире. Она пила с соседкой, потому её парализовало. Наверное, где-нибудь на улице полежала пьяная. Когда дядя Вася ушёл жить на Воровского, тётя Маша приходила, чтоб поухаживать за парализованной. И до того усердно ухаживала, что та вскоре умерла. Чего соседи, хоть и были рады, что умерла женщина, которая отравляла им жизнь, простить тёте Маше не могли – в глаза ей говорили, что она отравила Лёлю.
- Вот отчего она не могла перебраться в вашу коммуналку. Наверное, сдавала комнату?
- Да, когда-то в маленькой комнате жили студенты – опять соседи были недовольны. И многие годы, до нашего приезда, комната пустовала. И вдруг тётя Маша приходит, и узнав от соседки, что нам трудно жить со свекровью, особенно с клопами, предлагает ей, пустить жить нас туда. Что мы на следующее утро с удовольствием сделали. Но недолго мы там жили. Нас очень деятельно принялась свекровь разводить. Да так, что я вскоре в больницу попала с рассеченным виском и больной головой. Хорошо, что положили с Олежкой, а то бы я с ума сошла.
- Я помню, ты говорила, что не согласна была ехать без сына.
- Да. И пока мы лежали в больнице спекулянты, напуганные судом, сбежали из комнаты моего мужа, куда прописались после тюрьмы.
- Зато им дали большую комнату, побольше вашей. Насколько я помню, из твоих рассказов давали тебе, а ты отказалась в их пользу?
- А что было делать? Они возвращаться в комнату с клопами не хотели. Да ещё на моей свекрови висели два не уголовных дела – дралась с соседями жёстко, как в тюрьме. И когда я, после больницы вернулась, то хотела пожить ещё немного в комнате дяди Васи, пока клопов не выведу. Но оказалось, что она уже занята – дядя Вася, со своей сожительницей пришли жить в свою маленькую комнатушку. Их с улицы Воровского погнала дочь Марьи Яковлевны дочь.
- Что? Пили?
- Пил один дядя Вася, но у них была ещё одна особенность. К дяде Васе не только дочь приезжала за деньгами и московскими вещами, которые ей доставала мачеха, но и вся его родня из колхоза – их было так много: одни за порог, другие на порог.
- Когда же твоя соседка могла водить любовников?
- Были такие моменты отдыха от гостей. Но и при гостях, когда они ехали в магазины, она умудрялась привести в улицы какого-нибудь пьяницу.
- Мужа грозится отравить за пьянку, а пьяниц подбирает?
- А кто на неё позарится? Вы бы видели квашню эту. Но готовит хорошо, вот только муж не ест её стряпню, боится отравы. А молодые пьяницы поедают всё за милую душу.
- Какая у вас весёлая коммуналка. Прямо как у Анчарова в его телесериале, где он, наоборот, вывел дружных и любящих друг друга соседей – аж слёзы льются, такие слащавые все.
- Мне больше нравится «Адъютант его Превосходительства» - вот где правда показана.  Но, кажется, закончилась наша с вами беседа. Слышу, пришли подростки их школы 110, которых я вызвала по вашему распоряжению. – Калерия подошла к двери и открыла её. – Здравствуйте. К нам пожаловали? А истории  болезней захватила в регистратуре? Не все? У кого нет, идите за картами. А остальные, в порядке очереди, будете заходить в кабинет.


                Г л а в а  23

Зима уходила из Москвы всегда сложно. Днем подтаивал внезапно выпавший снег, и на тротуарах образовывались маленькие лужицы, которые застывали ночью к радости детворы. И школьники, идя на занятия, раскатывали этот лёд до блеска. Идти взрослым людям по скользким тротуарам было не удобно, особенно женщинам на каблуках. А у Рели сапожки, купленные ею три года назад, почти разваливались. И она очень осторожно шагала по скользкому тротуару, чтоб не упасть. Шла на работу, в поликлинику. Но кому-то, шедшему до неё, было, видимо ещё сложней. Как только Калерия свернула за угол их Спиридоньевского переулка на Малую Бронную улицу, увидела пятна крови. Они были на только что выпавшем снегу, на раскатанных детворой скользких дорожках, они были даже на проезжей части – видимо человек шёл тяжко и кровь из носа его брызгала. Приглядевшись к брызгам, Калерия решила, что это кровь не из носа – скорей всего, что человек был ранен в ногу – только из ноги могли быть такие обильные пятна. Но почему он не вызвал скорую помощь – ведь на пути стояли два телефона-автомата. И скорую помощь, можно вызвать совсем без денег, не особо напрягаясь. Почему встречные люди, видя, что человек обливается кровью, тоже не предложили ему позвонить? Следы вели прямо в поликлинику, даже когда Реля свернула на Большую Бронную. Она вздохнула тяжко, открывая дверь в вестибюль. И сразу увидела лежащего у колонны мужчину. Над ним склонился новый врач, почти доцент, как говорили – толстый, неприятного вида мужчина. Этот доцент, появившись в их поликлинике, сразу стал ухаживать за всеми женщинами подряд. И видимо все женщины отказывали либо отказывали ему в близости, либо, как Юлия Аркадьевна, с которой работала прежде Реля, приглашали неженатого доцента домой и, убедившись в его жадности или безденежье, отворачивались от него. Вскоре дошла очередь и до Калерии:
- Откуда в Москве такие яркие цыганочки? Вы родились в Венгрии или Болгарии, мадам? – расшаркался он перед Релей, желая приобрести её благосклонность. Но Реля уже знала о его похождениях. И вообще он был ей неприятен – неопрятен, изо рта пахло застоялым табаком, вином и пивом – всем сразу.
- Мы родились в Тверской губернии, - насмешливо отвечала она. - Так что вам не повезло.
- Почему не повезло. Мы и Тверь любим, которая в Москву дверь. Это теперь Калининская область, в честь знаменитого Всероссийского старосты. Знаешь такого?
- Город Калинин знаю. И назван он в честь Калинина. Точно Всероссийского старосты, который так боялся Сталина, что не мог заступиться за жену, когда ту арестовали и сослали в Сибирь. В такую дальнюю сторону, куда Макар телят не гонял, - кажется этими словами Калерия отделалась от приставалы.
Теперь доцент стоял на коленях перед лежащим человеком и пытался через рот восстановить ему дыхание, прикрыв губы лежащего, видимо, своей собственной маской, в которой иногда его видела Калерия, разгуливающего по поликлинике.
Увидев Калерию, этот толстяк воскликнул: - Ну, вот и помощь мне. А то никого из медиков.
И быстро перевернул маску другой стороной, предлагая Калерии  встать на колени и продолжать делать дыхание мёртвому человеку рот в рот. И только она хотела возразить, что так искусственное дыхание не делается, к тому же человек уже умер, как подошел Юрий из «Помощи на дому», который только вернулся с вызова. Он мягко отодвинул Калерию и снял мокрую маску с лица покойника:
- Видите, у него уже синие губы, коллега. К тому же посмотрите на его зрачки, - он поднял веки умершего человека. – АБС, как говорят патологоанатомы.
- Но отчего он так быстро скончался!? – воскликнул посрамлённый доцент.
- Вот от этого, - Юрий подошёл к ногам покойного, потянул штанину на его левой ноге. Открылся тёплый ботинок весь в крови и набухшие от крови кальсоны, завязанные бантиком на щиколотке. Юрий потянул один из концов бантика, и из кальсон хлынула кровь – сначала жидкая, потом выплыли свернувшиеся куски. – В нём не осталось крови. Кто знает, кто этот человек?
- Кажется, я знаю, - воскликнула Лида-регистраторша. – Это же нашей докторши Азы из кабинета рентгенологии не то муж, не то любовник. Он часто к ней приходил.
- Да, - подтвердила медсестра из процедурного кабинета. – Он и к нам приходил на уколы.
- Что у него за заболевание? – спросил доцент.
- Трофические язвы, что ли, - ответила медсестра. – От его ног ужасно пахло.
- Так, - вдруг оживился доцент, - надо срочно вызывать милицию и перевозку. Нельзя, чтобы он лежал у больных на виду.
- Уже вызвали, - отозвался кто-то из регистратуры.
- Вот уж сделал своей любимой подарок к 8 марта! – с жалостью произнесла какая-то сердобольная женщина.
А Реля стояла, и как завороженная, смотрела на труп – она узнала человека, который проиграл её в карты и чуть не зарезал вначале зимы. Признаться, всё это время она боялась встречи с ним, но знала, что она должна состояться. Вот где встретились. Неужели этот больной человек, который испытывал жуткие боли в ногах, в состоянии был убить другого человека?
Потрясённая этим испытанием, Калерия поднялась в свой кабинет, где сначала они вели приём – было много подростков. Только потом она  рассказала всё Тамаре Александровне. Та, к удивлению Рели возмутилась:
- Что ж ты, девочка моя, мне ни слова о своём приключении, где тебя чуть не убили, ничего не рассказывала? Мужчинам – пожалуйста, а мне, кто к тебе хорошо относится – нет.
Они только что закончили приём подростков и обрабатывали истории болезней, принесённых Релей от Нинель Адамовны. Калерия обклеивала коленкором карты юношей, а врач взялась за девичьи карты, попутно заглядывая, какие диагнозы выставила девушкам детская поликлиника и внося диагнозы в их амбарный журнал. У них всё дублировалось на всякий случай – а вдруг история болезни затеряется, что случалось изредка. Калерия тоже записывала диагнозы юношей, но только тех, кого она обязана представлять в Военкомат. Из других районов она не считала нужным фиксировать – окончат школу, получат медицинскую справку для поступления в институт, и больше им не придётся встречаться.
Калерия смутилась: - Во-первых, не хотела вас пугать, рассказами о картёжниках. Но мне думалось, что вам ваш супруг передаёт наши разговоры.
- Конечно, он сразу мне поведал о твоей беде. Но почему ты не слова мне не сказала? К тому же Володя мне пожаловался, что ты больше беседуешь в ваши ночные смены с красавцем Юрием, а не с ним, - Тамара Александровна явно хотела увести разговор их от покойника и Калерия подчинилась её воле.
- Но Владимир Иванович – молодец – он больше отдыхает между вызовами. А Юрий…
- А Юрий в тебя влюблён, девочка моя. Я не хочу сказать, что ты в этом виновата. Наоборот, Володя хвалит тебя, говорит, что Юрий хотел бы просветить тебе в беседах, как рентген, а ты мастерски отбиваешься и не даёшь ему этой возможности. Я, разумеется, понимаю, что надо этому Ловеласу, которому, наверное, ещё ни одна женщина не отказывала в близости, и вдруг он налетел на скалу.
- Скажете тоже – скала. Этот Ловелас, как вы говорите, хоть немного, но сумел меня обойти.
- Как же! – удивилась собеседница Рели. – Такую умную женщину, которая полтора не то два месяца учила старых врачей этой поликлиники, как нужно любить город, в котором живёшь. И вдруг кто-то её может обойти на повороте.
- Вы образно стали говорить – заслушаешься.
- С кем поведёшься, от того и наберёшься. Нам с Володей повезло. Потому что после твоих лекций о Москве, об архитекторах и Пушкине и его женщинах – темы, о которых мы в школах не слышали. И вдруг молодая женщина, приехавшая из глубинки, преподаёт нам уроки о Москве и москвичах. Почти так, наверное, писал и Гиляровский.
- Вы разве не читали Гиляровского? Я недавно прочла его книгу о москвичах. Гиляровский совсем о других москвичах писал. Для сравнения, пьесу Горького «На дне» вы знаете.
- Кто же не знает. В школе заставили её изучать.
- Так вот Гиляровский писал о таком же дне.
- Хорошо, что сказала. Я Горького с тоской в школе едва преодолела.
- Мне тоже Горький не нравится. Все эти его «Буревестники» - революции предвестники. А что принесла революция простому народу? Одну смену тирании на другую – ничуть не лучше.
- Дорогая моя, думай, о чём говоришь. Сейчас, после того, как Никиту Сергеевича сняли с поста главы СССР, другие времена настали. Опять доносительство в моде, подсиживание друг друга, - Тамара Александровна посмотрела на Релю и вздохнула, вспомнив, видимо, о чём-то своём. – Давай вернёмся к прежним разговорам – они мне более интересны. Вот ты семью Раевских так преподнесла, что все бросились читать «Поэмы о женщинах» Некрасова. Да мало ли ты нам рассказала, о чём мы ни сном, ни духом не ведали. Но всю комиссию ты потрясала, пока смотрели подростков в школах, а мне досталось с тобой дальше работать, чему мне старые дамы, вроде Настасьи, завидуют.
- И что? – Возразила Калерия, потрясённая открытием, что Тамара Александровна уже боится новой власти. Видимо столкнулась с этим на предыдущей работе. -  Так пространно говорить о литературе или о литераторах не можем, потому что в поликлинике мы больше загружены.
- Это правда. К тому же ты, после приёма, несёшься, то в школы, то в военкомат, то к своей любимой Нинель Адамовне, с которой, наверное, тоже беседуете об интересных событиях?
- Об интересных людях. Оказывается, она училась вместе с Вахтангом Панкратьевичем, главным детским хирургом города Москвы. Я Нинель Адамовне рассказываю, какие потрясающие делает он операции – и днями, и ночами его вызывают из дома – никогда не отказывается, идёт. Она мне рассказывает о его студенческих годах, его возлюбленной, на которой он женился и просит написать об этой любви  рассказ или повесть.
- Я догадываюсь, что ты, с твоим талантом интересной рассказчицы, можешь описать любовь врача, который тебя поразил. Но когда тебе заниматься творчеством, при твоей загруженности?
- Я то же самое отвечаю Нинель Адамовне. Что у меня всего несколько ночей в месяц, когда я могу спокойно выспаться.
- Хватит о Нине, расскажи мне о Юрии, который впился в тебя как клещ, и нет надежды, что когда-нибудь отпустит. Это мне так Володя говорит. Думаю, что он ревнует тебя.
- Ну что вы! Владимир Иванович не замечает, что я тихо, мирно стараюсь ослабить хватку этого Ловеласа. Он ко мне с разных сторон заходит.
- Как это с разных сторон? Например?
- Вдруг выяснилось, что от своего друга Игоря – нашего соседа, который погиб уже лет десять назад, Юрий всё знает о моём бывшем муже и даже подробности нашего развода.
- Оказывается, и мужики между собой сплетничают?
- Не знаю, сплетни ли это? Покойный Игорь возмущался, что Николай так бездумно бросил меня и малого ребёнка. Он считал, как однажды мне сказал – я думаю, шутил – что на меня молиться надо только за то, что я такого сына родила. Но что он мог увидеть в годовалом или полутора годовалом Олежке, я расспросить не успела.
- Это, милая моя, парень был влюблён в тебя. Иначе стал бы он возмущаться?
- Я думаю, вы правы. Но я как сейчас Юрия отталкиваю, так же и с Игорем расправлялась. Хотя в первом случае я женатого мужика ставлю на место, а Игорь ещё не был женат, только собирался. Но девушка, заметив, что из армии вернулся полный алкаш, дала ему от ворот поворот.
- Вот несчастный и ты его гнала от себя. Но почему он алкашом стал?
- Обычная история. Рос с отчимом, который много пил, придя с войны. Возможно, и Игорю давал хлебнуть, если мать не смотрит. Но это я не утверждаю, просто предположения. Игорь, окончив школу, поступил в архитектурный институт.
- Это не он ли тебя так просветил в отношении архитектуры Москвы?
- Подождите, я не договорила. На первом же курсе – возможно по прогулам, возможно по неуспеваемости, его отчисляют из института. Он пьёт три дня, гуляет где-то – так мне рассказывали, – а вернулся домой, ему уже повестка в военкомат пришла.
- С военкоматом шутки плохи. Забрили ему голову?
- Конечно. Но каким-то образом отчим-алкаш устроил его служить в Подмосковье.
- Мамочка моя! Это же он домой каждую неделю бегал. В самоволки?
- Не думаю, что в самоволки. Его без отпускных документов ещё по дороге домой мог патруль забрать. Нет, Игорю делали официальные документы. Но чтоб их сделали, надо поставить бутылку водки кому-то ещё и выпить с ним. Приезжает домой, а там опять пьёт, уже с отчимом. Идёт к подруге своей на Площадь Восстания, встречает друзей по дороге – выпивают.
- И к невесте на бровях приползал, - подытожила Тамара Александровна. - Правильно, что она ему изменяла. И когда вернулся из армии, он это почувствовал, что там, в комфортном доме, он не нужен. А тут такую красоту привёз с Украины его бывший друг и разошёлся с женой. Почему бы, не приударить?
- Примерно вы правильно нарисовали, с одной поправкой: я, в то время, была страшная, мне кажется. Свекровь-спекулянтка, которая только из тюрьмы вернулась, встретила скверно – ей богатая невестка была нужна.
- А та невестка, которая ей из пьяницы, сделала трезвенника не подходит?
- Не совсем я Николая исправила – это я рассказывала Юрию, а ваш муж, наверное, слышал, через сон и неправильно понял.
- Да какая разница, кто его исправил? Главное, с тобой твой муж не пил – это важно.
- А для свекрови было важно, чтоб он разошёлся со мной – она его стала спаивать. И хватит, о моём разводе вспоминать. Я стала говорить об Игоре, потому что Юрий напомнил мне о нём. По-видимому, Игорь всё же имел какие-то виды на меня и жаловался тогда не женатому Юрию, что вот разведённая женщина, а не принимает его, такого хорошего, в то время, когда  он даже нянчился с моим сыном, если был трезв.
- Вот Юрий тебе это и вспомнил и упрекнул в гибели друга? Они такие – мужики – всё им хочется на кого-то свалить.
- Юрий не открыто сказал, что я виновна, потому что отталкивала пьяного парня, но намекнул. Пришлось отбиваться.
- И вечный бой, покой нам только снится? - Тамара Александровна улыбнулась.
- Да, - отозвалась Калерия, заканчивая работу. Она свои истории болезней юношей закончила клеить и встала, чтоб отнести их в регистратуру. – Вы как, доктор, готовы оставить свои истории в кабинете? Завтра мы работаем с утра и сможем вместе с ними расправиться.
- Ты иди, Реля, наш рабочий день давно закончился. А я посижу до закрытия поликлиники. Ведь я же не бегаю по школам, как ты, мне не грех поработать в кабинете подольше.
- Хорошо. Тогда, до свидания?
- Завтра ты мне расскажешь, какую ещё причину нашёл Юрий, чтоб терроризировать тебя?
- А разве вам ничего не говорил Владимир Иванович?
- От него толком ничего не добиться. Вроде твой Юрий нашёл ещё общих знакомых, уже в Филатовской больнице. И хочет узнать, почему ты там кавалеров своих отдавала другим девушкам? Почему не хотела, чтоб в тебя влюблялись?
- Это так неинтересно, рассказывать, как я отдавала любви обильных мужчин незамужним девушкам. Надо отметить, что девушки были не гордые – им и женатые мужчины годились, если водили их в дешёвые кафе, и в походы по лесам Подмосковья, с ночёвкой в палатках.
- Ну да! Жгут там костры, готовят еду и шашлыки, а потом случаются пожары, - возмутилась Тамара Александровна, у которой была дача в Подмосковье и местные возгорания возле неё, тревожили хромую женщину. Ведь случись её быть одной на даче, что часто случалось в выходные дни, если Владимир Иванович дежурил в «неотложной помощи», ей не убежать от пожара. И инвалидная машина, на которой её мог возить лишь муж, не поможет. Как не старалась Тамара Александровна ездить самостоятельно – она не могла управлять машиной.
- Сочувствую вам, - отозвалась Калерия вставая. – Но я пойду. Потому что ещё ужин надо готовить моему студенту.
- Иди, дорогая моя. Извини, что я задерживаю тебя разговорами. Ты отдай истории болезней этой вертихвостке Лиде – регистраторше. Скажи, что я просила её расставить все истории по местам.
- Я, разумеется, отдам, потому что сильно задержалась. Но просить – тем более от вашего имени – не стану. Это её святая обязанность расставлять истории болезней по полкам.
- Да, - согласилась Тамара Александровна – меньше будет бегать по кабинетам в поликлинике и сплетничать. Кстати, вспомнила: завтра у нас диспансеризация сотрудников. Мы с тобой, если не будет много подростков на приём, сдадим анализы, пройдём флюорографию и, если сможем, несколько врачей.
- Вот это дело. А то нас, в больнице, ни разу не проверяли. Считали, что все здоровые или должны проходить осмотр, в районных поликлиниках.
- Какая невнимательность к сотрудникам. Зато завтра ты отметишься у всех врачей. Даже у гинеколога.
- Не испугаете, - озорно улыбнулась Калерия. - Мы, когда я работала в детском саду, проходили осмотр раз в квартал, так не только анализы сдавали и гинеколога проходили, но и венеролога.
- Что у тебя было всё в порядке, я не сомневаюсь, при том, как ты избегаешь мужчин. Но у любви обильных дам, полагаю, частенько находили заболевания не только гинеколог, но…
- Разумеется, - поторопилась сказать Калерия, открывая дверь. – Но что вспоминать о прошлых делах, тем более это были страхи «воспитателей» в кавычках, а не мои. До свидания.
- До свидания. Можешь завтра немного опоздать – я не заругаюсь.
- Спасибо, Ваше Величество, - Калерия сделала вид, что приседает как светские дамы в фильмах, о былых временах.


                Г л а в а   24

Однако Тамара Александровна ошиблась – диспансеризацию проходили  ещё школьные работники – учителя, медицинская обслуга и даже строители. Потом пошли обследоваться работники типографии, относящиеся к их поликлинике, и лишь за ними стали обследовать своих сотрудников. Всё это время сотрудники поликлиники часто говорили о предстоящей диспансеризации. Многие боялись почему-то флюорографии, что очень удивляло Калерию. Лишь спустя неделю, после того, как сделала её,  она поняла причину. Боялись гинеколога – говорили какие -то непонятные вещи, в которые Реля никак не вникала – она не боялась проверяться, зная, что всё в порядке в её организме. За исключением, быть может, сердца да суставов, которые время от времени давали о себе знать болями, но это Калерия относила за счёт ходьбы по школам и ношениям карт Нинель Адамовне.  Ещё таскала с дальнего рынка иногда фрукты и овощи, если Олега не было дома. А дома сын бывал редко – в школе множество кружков и секций, в которые он стремился попасть. Кроме этого открыли, наконец, бассейн, в школе, который тоже сильно отвлекал сына.    
Но как ни странно, разговоры сотрудников страху на Релю нагнали. И где бы она думала? Не у гинеколога, перед кабинетом которого тряслись многие женщины. Боялись не только самого осмотра и выявлений  болезней, но инструментов. Шептались, сидя в очереди, что вот сейчас придёт врач, и будет смотреть всех подряд одними и теми же инструментами, лишь обмакнув их, на пять минут, в какой-то не очень хороший раствор. И когда пришла врач и спросила: - «Кто первый?» - многие замялись, и пошла Калерия. Как в десятом классе её выталкивали или уговаривали на экзаменах идти первой, потому что от того, как ответит первый экзаменующийся, зависело, будут ли добры экзаменаторы к остальным. Реля, хотя её и звали «Дикаркой», училась хорошо и не боялась первой пойти, взять билет – а всегда попадались те, которые она не сумела не то, что подготовить, но даже по разу прочесть материал, который проходили не в этом году, а классе восьмом или девятом. Но садилась за парту, чтоб подготовиться – при этом у неё никогда не было шпаргалок. Посидит, немного подумает, и будто из Космоса, ей нашёптывали ответ, и Реля отвечала на «хорошо» или «отлично». Выходила, и шла домой. Не хотела оставаться до конца и узнать отметку, их объявляли в конце экзамена. Во-первых, знала, что ответила и отметку ей кто-то из одноклассников скажет вечером на танцах возле клуба. Во-вторых, в чём Калерия никогда никому бы не призналась, она была голодна. Мать, вместо того, что кормить свою выпускницу, как делали другие родительницы, не упускала возможности погулять вместе с приезжающими «ревизорами», и там «вкушала» хорошо, а про дочерей забывала. Но младшие сёстры находили себе покушать или из приготовлений Рели же – поедая всё мгновенно. Или из тайников матери, которая приносила с пирушек или привозила из района или из Херсона всякие деликатесы, которые прятала от детей.
Вот что мгновенно вспомнилось Реле, когда её пропустили первую к гинекологу. Пройти первой и первой же помчаться по другим врачам, а потом заменить Тамару Александровну, чтоб и она прошла сегодня, а не в другой день диспансеризацию.
И везде почти первой ей удавалось проскакивать, кроме присланной откуда-то женщины-эндокринолога, потому что в поликлинике принимал стариков ленивый армянин, к которому бы не пошли сотрудники.  Потом у онколога: - «Ой, Реля, - призналась ей Зина, с которой они пересекались к врачам, - если б ты знала, как у нас много молодых женщин болеют раком груди». – «Да что ты!» – поразилась Калерия, у которой тоже был когда-то мастит, который – грозила ей детский врач ещё в Симферополе, может перейти в рак.
Но обошлось. Пальпировала ей груди такая же старушка, как в те, как казалось Калерии далёкие времена, но сказала почти как симферопольская врач:
- У вас, голубушка, в левой груди был застой молока, когда кормили ребёнка?
- Да.
- Делали вам отток гноя? Ну, резали вам грудь? Что-то незаметно шрамов.
- А зачем шрамы, доктор? – грустно пошутила Калерия. – Мне сделали обкалывание большой иглой, и гной добровольно покинул мою грудь.
- Больно было?
- А как же? Но я не кричала.
- Ну-ну, героиня. Однако советую вам каждый год показываться онкологу.
- Как же я его обойду, если такую диспансеризацию нам устроили?
Задержала Релю, как ни странно хирург. Смотрела сотрудников не Настасья, а её сменщица – как шепнула Реле Зина: - «Хорошая врач. Внимательная. Ни одной болезни не пропустит».
Внимательная врач спросила Калерию, на что она жалуется.
- Левая рука у меня иной раз отнимается – буквально не чувствую её по утрам. – У Калерии с утра почему-то болел живот, но она решила о том не говорить.
- Много тяжестей носите? Или в больнице тяжёлых больных перекладывали с операционного стола на каталку?
- Да, я работала в больнице, где много тяжёлых больных. Но тяжести я ношу с детства – двух сестрёнок выносила и спасла от смерти в голодных сорок шестом и сорок седьмом годах.
- Хоть спасибо сёстры говорят за такое самопожертвование ваше?
- Да они и не знают, что я – маленькая, голодная девчонка – надрывалась с ними.
- Мать не говорила им, что они благодаря вам, выжили?
- Подозреваю, что мама сама хвалит себя, что их выходила.
- Ну, мать тоже, наверное, руки прикладывала. Или работала, а всё спихнула на ваши плечи?
- И не работала – мы тогда жили в лесах Литвы. И девчонок хотела уморить, коль уж родились в голодные годы. Пришлось мне поднапрячься.
- Вот поднапряглись, что теперь руки отнимаются. Я вас направлю с вашей рукой к массажистам – живо руку вам приведут в порядок. Ещё можно электротоком полечить.
- Вот спасибо, доктор. Тем более массажисты работают возле нашего кабинета.
- Не надо и далеко ходить. А пойти к соседям на пятнадцать – двадцать минут, врач ваша всегда отпустит. У вас хорошая врач? Вы с ней не скандалите? – при этом хирург посмотрела на свою медсестру, которая фыркнула и вышла из кабинета. – Вон, видите, как реагирует? Слова ей не скажи!
- У меня с моим врачом хорошие отношения, - улыбнулась Калерия.
- Слышала и о вас и о вашем враче от Настасьи Ефремовны. А теперь ложитесь на кушетку, я должна посмотреть ваш живот. Так, расслабьтесь. У вас всегда такое напряжение?
- Нет, доктор, это сегодня мне не по себе, наверное, напугала диспансеризация.
- Она ещё и шутит. Так, стул был? Был. Тогда посмотрим ниже. Да у вас аппендикс воспалён. Больно? – врач нажала внизу живота.
- Ой, - не выдержала Калерия.
- То-то, что «ой»? Воспалился аппендикс у вас, голубушка. Классический случай. Надо срочно делать операцию, не то будет прободение, и можете погибнуть. Буду вас госпитализировать. Лежите, вам даже вставать нельзя.
- Как срочно, доктор? – спросила Калерия врача, пока та мыла руки.
- А так срочно, что я сейчас вызываю скорую помощь.
- Ой, доктор, у меня же сын один останется.
- Сколько мальчику лет?
- Одиннадцать. Скоро двенадцать лет исполнится. Его же надо кормить, отправляя в школу и встречать из неё вечером.
- Ерунда! Такой мальчик сам себя может обслужить, - говорила врач, накручивая диск от телефона: - Алло! Скорая помощь? Вас тревожат из 112 поликлиники, из кабинета хирурга. У меня больная лежит на кушетке, которую надо срочно госпитализировать и оперировать. Подозрение на воспаление аппендицита. Знаете адрес поликлиники. Ждём.
- Доктор! Бога ради! Дайте хоть домой сходить, переодеться, пижаму взять для больницы, тапочки домашние.
- Всё вам дадут в больнице. К ним с улицы привозят.
- Разрешите мне своему врачу позвонить, сказать, что вы меня задержали.
- Лежать! Что это за новости! Вскакивает она. Сама позвоню. Вот, набираю номер вашего кабинета. Алло! Тамара Александровна? Это вас из хирургического кабинета беспокоят. Вашу медсестру – бунтарку я госпитализирую по «скорой помощи». Что случилось? Да разгуливает она по поликлинике с воспалением аппендикса. Хотите спуститься к нам? Не советую, вон под окном я уже вижу «скорую помощь». Приехали… Сейчас придут с носилками… Я передам. Вот, голубушка, сейчас вас заберут и отвезут в больницу. Ваша врач вам передала, что будет беспокоиться, о вас и звонить туда, куда вас отвезут.
- Ой, - сказала Калерия. – Я же ходила по врачам в медицинском халате, а под ним, как вы, наверное, заметили, лишь просторная юбка да лёгкая кофточка. Но это сменная одежда. Пришла я на работу в тёплом платье и лёгкой курточке, благодаря быстрой весне.
- И что? - с иронией спросила хирург.
- А то, что меня могут в таком одеянии перенести в Скорую помощь и даже донести до приёмного покоя – сейчас тепло на улице. А выписываться я буду только в платье и курточке, в которых, пришла на работу.
- Дорогая спорщица, сейчас погода меняется семь раз, на дню. И через семь дней, если тебя прооперируют, может случиться весна с дождями – пора уже. Тогда тебе потребуется плащ  и зонт, что добраться домой. Что тебе и принесут родственники.
- У меня один сын – ещё нет двенадцати лет. Что может принести мальчик?
- Я слышала, что у вас очень тёплые отношения с сыном, и он для мамы сможет сделать всё, даже посещать вас в больнице.
- Спасибо на добром слове, но я всё же попрошу вашу медсестру сходить в подростковый кабинет, и принести мою одежду. Вы сможете? – спросила Реля вскочившую со стула девушку.
- Да с удовольствием. Я мигом, - медсестра выскочила из кабинета.
- Вот понеслась, - заметила врач. – О вас тут легенды ходят в поликлинике, так она мечтает походить с вами по Москве, хотя бы по Центру. Сама она, знаете откуда? Из Люберец – это такой посёлок в Подмосковье, но говорят, скоро его припишут к Москве.
- Скажите ей, что если у меня всё будет в порядке, я с удовольствием, если будет время, познакомлю её с Москвой.
- Не очень рвитесь, если у вас сын есть, которому надо внимание уделять. Моя Елена прекрасная, училась ведь в Москве. И когда она училась, их возили по всяким экскурсиям – но она ленилась ездить бесплатно. А теперь, я ей сказала перед вашим приходом, что за каждую экскурсию надо деньги платить.
- За это она на вас и рассердилась?
Но тут вернулась Елена и прервала их разговор:
- Вот ваши курточка и платье. Ваша врач – такая любезная – дала вам для вещей сумку с большими ручками. И это сумка такая, сказала она, что вы можете её с собой даже в палату забрать, куда вас повезут после операции.
- Что я и сделаю, - обрадовалась Калерия. – Вот и пришли вещи, в которых я могу выписаться потом из больницы. Спасибо вам.
- Не за что. Но вот, кажется, подъехала «скорая помощь» - это, получается, я другую машину приняла прежде за неё. Сейчас пожалуют в наш кабинет.
   Калерия, довольная, что выручила свои вещи, которые гарантировали ей даже побег из больницы, если её там примут неласково, вдруг взволновалась:
- А куда меня отвезут?
- Я думаю, что ближе всего к нам институт Склифосовского, - отвечала врач. - Сейчас спросим. Войдите.
Вошли санитары с носилками, следом за ними врач. Или наоборот – Калерия не заметила.
- Так, кто тут у вас просится на операцию? Вы, девушка? Сейчас отвезём вас в больницу.
- Можно я сама сойду по лестнице вниз? Не надо носилки. Чего людей пугать?
- Ладно. Вставайте потихонечку и обопритесь на меня. Пожалуй, я вас на руках снесу.
- Не надо на руках, - испугалась Калерия, которая незаметно взяла сумку с вещами и зажала импортную мягкую сумочку, которую Тамара Александровна привезла из круиза по Европе под мышкой. Приезжий врач, нахмурился шутливо:
- Это что ещё за контрабанда.
- Вы же видите, я почти раздета, а сейчас весна, а не лето. Это мои вещи на тот момент, когда меня прооперируют, и чтоб мне было в чём ходить по больнице.
 - Ничего не знаю. Мне кажется на вас достаточно одежды. Будете после операции ходить, в своём белом халате, и вас все будут считать за медика.
- Доктор шутит, - поддержала Релю хирург. – И прежде, чем вы заберёте больную, скажите, куда везёте? В институт Склифосовского? Так я и предполагала. Держись, девочка.
Калерия в карете «скорой помощи» старалась держаться, но слёзы лились потоком. Ей было страшно за сына. Как-то он воспримет госпитализацию матери. Её успокаивали:
- По кому плачете?
- Сын у меня один остался.
- Сколько ему лет?
- Почти двенадцать.
- Большой мальчик. Позвоните ему из больницы, когда вас прооперируют, скажете, где вы. Ещё и навещать придёт.
Калерия знала, что Олежка примчится к матери, но слёзы не оставляли её – лились и лились из широко раскрытых глаз. Она с детства так плакала. Бывало, мать её обидит, а Реля что-либо делает, и вытереть глаза никак нельзя. Или на руках её одна из сестрёнок – тем более нельзя было. Так и привыкла плакать, не всхлипывая, не вытирая глаз, не фыркая носом.
Когда въезжали во двор института Склифосовского, молодой врач, который не смог остановить её слёз, сказал с сожалением:
- Красиво плакали. Моя жена бы тут стонала, проклинала судьбу, всех бы призывала на помощь и живых и мёртвых, стонала бы – это уж точно.
- А что ты на жену наговариваешь? – остановил его санитар. – Как будто у нас тут не все кричат и воют, будто мы их тут и оперировать начнём. Ну, барышня, хоть и жалко с вами расставаться, но понесём вас сейчас в приёмное отделение. Вещи ваши можете взять пока. Потом их в обязательном порядке отберут и выдадут, когда станут выписывать.
Калерия, пока её несли на носилках, сумела свернуть мягкую сумочку до минимума, и когда её перекладывали с носилок на каталку, спрятала сумочку под матрас на каталке – была, как ни странно, уверена, что сумеет эту сумочку не сдать, а пронести с собой.   
В приёмном отделении Калерии быстро в первую очередь положили пузырь со льдом на воспалённый аппендикс. Калерия сразу почувствовала облегчение – холод из неё потянул боль. Потом  взяли анализ крови, спросили, когда она ела в последний раз.
- Утром. Часов в семь, едва перекусила. Мечтала в поликлинике покушать – там у нас обеды привозят, да вот хирург меня отправила к вам, без особого желания с моей стороны.
- Шутите, красавица? Но это и хорошо. Сейчас почти час дня, так что можно вам и наркоз давать, - по-видимому, возле Калерии стоял анестезиолог и прощупывал её состояние.
Но тут появился хирург, который осматривал Калерию при поступлении. И, как она догадывалась, он же и операцию станет делать. Но хирург смущённо отозвал анестезиолога в сторону, и они тихо поговорили о чём-то. Потом подошли к каталке с Калерией.
- Как себя чувствуете? – осторожно спросил хирург.
- У меня ничего не болит уже. Может, и не надо оперировать?
- Когда вам клали грелку со льдом, вы вскрикнули, а теперь ничего не болит?
- Нет. Холод будто вытянул всю боль и сейчас хоть там и не лёд, а растаявшая вода, я не чувствую боли.
- Чудеса да и только. На моей практике первый раз. Мне из поликлиники передали ваш анализ крови, который вы делали утром.
- Да и что там? – заинтересовалась Калерия.
- По анализу из поликлиники у вас, действительно было классическое воспаление аппендицита. Да и я видел некие симптомы, когда осматривал вас. Но видимо вы так хорошо просили вашего покровителя небесного помочь, что сейчас анализ крови показал полное спокойствие в вашем организме, - врач видимо волновался и говорил не совсем понятно.
- И, слава Богу! – воскликнула Калерия. – Вы меня отпускаете? – Она уже благодарила небо, что спрятала вещи под матрас.
- В том-то и дело, что оперировать вас мы не можем. И как бы вам это сказать, чтоб вы поняли. У вас в крови, и в том анализе, который нам привезли из вашей поликлиники, и в нашем исследовании слишком мало лейкоцитов – вот это настораживает.
Калерия ничего не поняла, но пошутила: - По вашему виду, я чувствую, что это не совсем хорошо, как говорят господа иностранцы.
- В том-то и дело, - врач не заметил её шутки. - Ваша хирург и я видели классическое воспаление аппендикса. А кровь показывает, что оперировать вас при малых лейкоцитах нельзя. Вы бы могли, без их помощи, умереть у нас под ножом. Малейшая инфекция вас сломит. Так что, запомните вам нельзя делать операции – ни большие, ни маленькие.
- Я запомню, - сказала Калерия, поднимаясь с коляски, когда у неё сняли холодную грелку.
- Подождите, вас сейчас на «скорой помощи» отвезут домой, и вы полежите сегодня, или, что ещё лучше, несколько дней.
- Вы даёте мне больничный лист?
- Нет. Это вам должна дать ваша районная хирург.
- Возвращаться к этой даме, которая так энергично направила меня к вам? Да она в обморок упадёт!  Нет уж, спасибо. Не надо мне больничных. И «скорой помощи» мне вашей не надо. Я поняла из вашей консультации, что мне нельзя делать операции. Спасибо и за это.
- А как я понял по вашему быстрому выздоровлению, что вас курирует хороший Ангел. Вы немного пожаловались ему, и он помог вам. Ещё раз повторяю, что на моей памяти, а оперирую я давно, это случилось впервые, что я оправляю пациента без операции, и вы отказываетесь даже от «скорой помощи». Но будьте осторожны на общественном транспорте. Смотрите, чтоб вас не толкнули, иначе, если с вами что-то случится, меня посадят в тюрьму.
- Не беспокойтесь, доктор, я доеду нормально. Сейчас на троллейбусах мало пассажиров.
- Но как вы поедете в белом халате, под которым лёгкая одежда? Всё же сейчас весна.
- А вот это что? – Калерия достала из-под матраса дорогую теперь для неё сумку: - Вот мои вещички тёплые здесь. Только скажите вашей медсестре в приёмном отделении, чтоб она отвела меня в кабинет, где бы я могла переодеться.
- Марина Эдуардовна, - позвал хирург медсестру, которая клала Реле лёд и снимала его;- не могли бы вы вашей коллеге помочь переодеться. Мы не можем её оперировать, но у неё был настоящий приступ аппендицита. Куда он делся, представить себе не могу, но красавица эта ещё слаба и помогите, чем можете.
- Помогу, ещё и чаем напою, - отвечала пожилая Марина Эдуардовна. – Ишь, заморозили девушку. Пошли, милая, пошли. И что это молодёжь такая худющая стала, что её от ветра шатает. Не шатает? Можешь сама идти? Всё же обопрись о моё плечо.
Старая дама, показалась Реле из бывших дворян, но спрашивать она не стала, боясь, что начнутся долгие рассказы, а сейчас она не в состоянии была слушать. И, видимо, Марина Эдуардовна это почувствовала. Она Реле, как малому ребёнку помогла переодеться, ворча:
- Могли бы, и отвезти домой, как привезли.
- Что вы! Я сама не хочу.
- И глупая! А чаю со мной попьёшь? Потому что, не поевши, не доедешь. Далеко живёшь?
- Очень близко. В районе знаменитой улицы Малой Бронной.
- Чем же она знаменита?
- Песней. – Калерия тихонечко напела: - В боях под Вислой тёмной
                Лежат в земле сырой
                Серёжка с Малой Бронной
                И Витька с Моховой.
- Она ещё поёт, - изумилась старая дама. – Знаю, я эту песню. Спасибо, напомнила. Много наших мальчишек полегло по всей земле. А благодарности не дождёшься. Многие кивают в нашу сторону, как на агрессоров. Но пойдём, я тебя чаем напою. Может, ты мне ещё какую песню споёшь.
Слова старой дамы о благодарности напомнили Реле Литву, откуда её семью погнали бандиты в 1949 году, хотя её отец  гнал фашистов с этой земли, а потом трудился над восстановлением маленькой республики. Да и Польша, куда они с Олегом хотели ехать, что-то издавна недолюбливает Россию – недаром Пушкин писал о ней, как о странной стране. В 17 веке   поляки хотели поработить Россию, сделав в ней смутное время, подкидывая Лжедмитриев. А в ХХ веке начинают давить, как Реля случайно услышала, чтоб СССр заплатила им за погубленных при Сталине их соотечественников. А кто заплатит России за все те беды, которые она перенесла по вине Польши? Юрий и Анна были настроены благожелательно к Союзу, пока жили в Москве. Возможно, когда Реля с сыном приедут туда – всё будет по-другому?
Но старой даме Реля предпочла ответить лишь на последний вопрос:
- Вот промочу горло и могу у вас тут концерт устроить, - пошутила.
- Я смотрю, ты радуешься. А чему? Что кровь у тебя такая, что не могут операцию сделать? Так это плакать надо. Тебе теперь ходить да оглядываться надо – вдруг придётся всё же оперировать тебя? И как это сделать, если нет защиты организму?
- Ничего, перебьёмся, - отозвалась весело Калерия. – Что кровь у меня подводит, я должна была давно догадаться. Когда-то была донором, и вдруг меня оттуда попросили, но не по причине малых лейкоцитов, а гемоглобин у меня резко упал. Это был первый звонок.
- Но гемоглобин можно поднять и отрегулировать, а вот лейкоциты, которые нас охраняют от всяких микробов и заражений, вряд ли, - говорила медсестра, наливая Реле крепкого чаю и подвигая коробку с конфетами. – Ешь больше шоколаду, он поднимает настроение.
- Спасибо, я и так рада, что обошлось без операции. А лейкоциты. Разумеется, надо искать способ, как их поднять. А не получится, будем жить с такими. Приспосабливаться.
- Вся жизнь наша проходит в приспособлении. Ты пей чай, пей. Но ты, должна сказать тебе, воин. Даже врачей наших поразила. Все тут плачут, ноют, шумят, а ты тихо усмирила свою болезнь и до свидания. Попила? Пошли, дорогая, я тебя, как гостью проведу не через служебный вход, а парадным, хоть полюбуешься великолепием нашего института. Многие приезжие едут специально, чтоб посмотреть на наше прекрасное здание, а москвичи лишь издали, проезжая на троллейбусах, - будто сделала упрёк бывшая дворянка.
- Я знакома с вашим институтом более тесно, - отозвалась Калерия. – И знаю, кто его строил, в каком веке, кто хозяином потом был. Мы в этом чарующем здании практику проходили. Спасибо вам за помощь. Долго буду благодарить ваш институт, что отпустил меня с миром.
- Да ты шутница. Вот не встречала таких больных. Иные даже после хорошей операции, а шутить не могут.
- Так им смеяться нельзя – швы тянут. У меня тоже чуть подтягивает аппендикс, но поживём ещё. И до свидания. Спасибо вам за всё.

               
                Г л а в а   25
   
Калерия, тихо радуясь, вышла из института через парадный вход. И полюбовалась на здание, про которое она часто рассказывала своим друзьям и знакомым, если попадали в эти края. Что рассказывала? Что сделал чертёж этого здания её любимый бывший крепостной, а потом свободный архитектор Афанасий Григорьев. А строил по его чертежам Трезини – большой друг Григорьева. Кому он строил эту непревзойдённую красоту? Сначала тому, кто это заказал – графу Шереметьеву. Граф Шереметьев собирался подарить это здание своей любимой жене – Прасковье Жемчуговой. Собирался счастливо жить с ней здесь, со своей бывшей крепостной актрисой. Но прекрасная актриса скончалась, родив ему сына. И это здание было отдано нищим людям, и назвали «Странно-приёмным домом». Всем убогим и бедным здесь оказывали помощь и кров. После революции здесь основали больницу и назвали именем Склифосовского. И странно принял Калерию этот дом. И странно вылечил, предупредив, однако, бояться операций. Неужели Прасковья Жемчугова ей помогла?  Поможет ли впредь, если у Рели, что-то вспыхнет опять как сегодня – не обязательно аппендикс – есть и другие места у неё, готовые подвести.
Пока она любовалась зданием, обходя его, то справа, то слева, вдруг в каком-то из уголков заметила сложенную треугольником бумажку. Так во время войны женщины получали письма с фронта – сложенные треугольником. Калерия сразу подумала, что это письмо предназначено ей и, не мешкая, подобрала конвертик. Он оказался чистым, будто только что кто-то невидимый положил его на пути молодой женщины. На обратной стороне было написано: - «Разверни». Калерия помедлила, вспомнив, что во времена её безрадостного детства приходили письма людям, за которые те должны были заплатить рубль. Многие платили, зная, что у того, кто это послал, не было времени купить марку или денег на марку. Но потом какой-то шутник придумал обманывать людей. Получал человек письмо, оплачивал, разворачивал, а там написано: - «Хоть крути, хоть верти, а рубль плати». Но сейчас Калерии никто не предлагал платить рубль. И всё-таки, что-то сковывало её, а вдруг там гадкие слова, какие-то заклинания? Вдруг послания от сектантов, которые таким образом затягивают людей в свои подлые секты и лишают их воли?
Подумав так, Калерия рассердилась на себя: - «Со злыми силами умеешь бороться, а тут секты испугалась? Да и не от секты это послание. Не ловят так сектанты – это не их способ». И, тут же открыла письмецо. Внутри будто приклеились две сотенные бумажки. Калерия неуверенно их взяла и тут же прочла слова на внутренней стороне листа: - «Любимому Дракончику, в честь твоего избавления от болезни. Прими эти деньги, которые пригодятся тебе в поездках с твоим сыном». Молодая женщина вздрогнула – Дракончиком была она. Так её называл Павел, когда они вычислили, что по китайскому календарю она Дракон.
- «Значит, эти деньги от Павла? Послал в утешение мне, за то, что я победила свою болезнь. Спасибо, мой дорогой учитель», - Калерия посмотрела на небо и уверенно спрятала деньги в карманчик мягкой сумки Тамары Александровны, где лежали её вещи. Разумеется, она на эти деньги будет ездить с Олегом. Странно ей приходят деньги на поездки. То Валентина – подруга подкинула двести рублей, когда Олежка пошёл в первый класс. Подчеркнула, что на поездки. И когда кончились Валины деньги – правда не всегда Реля тратила их на поездки, о ней вспомнил Павел – хоть он и не подписался, но Реля знала, что это он.
- Спасибо, милый, - проговорила она вслух в небеса. – Я положу их на сберкнижку, и мы с Олегом будем ездить, вспоминая тебя.
Калерия оглянулась – никто не слышал её слов? Вокруг не души: - «И что это я разговорилась? О Павле хочу сыну рассказать. А нельзя! Так же как и о Пушкине, что он не чужой нам человек. Как о чужом – пожалуйста, ещё и порицать могу Деда вслух. Спасибо и тебе, дорогой Пушкин. Я два месяца почти жила твоей жизнью и людям о тебе рассказывала. Иногда ругала. Но не в первый же раз, правда, родной мой? И ты меня всегда прощаешь, потому что знаешь – люблю до бесконечности. Ты и Павел – мой Космос. Ещё могу назвать многих, кто спасал меня от смерти: музыкант Аркадий в Качкаровской больнице. Странный человек – спас девчонку и сбежал от влюблённой в него взрослой женщины-врача. А ещё раньше меня спасал Степан – тот тоже, как и Аркадий намекал, что он посланец Космоса. Потом Егор, который довёз меня до дома, где девушка, бежавшая от деспотии матери, завербовалась на строительство в Симферополе. Ещё и денег дал Егорушка на первые дни жизни, иначе бы я умерла от голода ещё в дороге. А подъёмные нам выдали лишь через неделю, потому что боялись, что шальные парни, получив деньги, тут же сбегут или пропьют их. Такова жизнь на Земле, и вы хорошо все знаете её, потому что когда-то жили на ней. Прощайте, дорогие мои. Знаю, вы желаете, чтоб я жила своей жизнью и не часто вспоминала вас. Но как вас забудешь, если вы всегда со мной. Всё-всё, больше не буду отвлекать вас от Космических дел – переключаюсь на Москву, которую, благодаря вам всем полюбила». Реля попрощалась с прекрасным зданием Москвы, которое теперь будет обожать больше чем раньше, потому что здесь произошло свидание с Павлом и Дедом. Вспомнила всех своих покровителей, живших теперь кто в Космосе, кто у Бога под его неусыпным взором. Покидая двор прекрасного творения двух гениев – наверное, оба автора института Склифосовского тоже принимали участие в её судьбе, Калерия и им послала привет. Они тоже где-то в Космосе возле Пушкина и Павла – все талантливые люди, кого на Земле не очень баловали, должны быть в загадочном Космосе. Интересно, заслужит ли Реля, когда покинет Землю, такую честь?
Выйдя на Колхозную площадь, молодая женщина и её осветила улыбками. Напротив Странно-приёмного дома, в давние времена, стояла Сухаревская башня «колдуна», как говорили – Брюса. А был этот необычный человек изобретателем чего-то таинственного, сподвижником Петра Первого. Хорошо, как думалось Реле, помогал, участвовал в Полтавском сражении. Башню разрушили уже в Советские времена, о чём многие, кто её знал, в Москве сожалели.
Вздохнув при упоминании о Сухаревской башне, Калерия тихо добрела до остановки троллейбуса и села в сторону своего дома, не переходя площади, что было удобно. Здесь ещё не вырыли подземного перехода. А там, где остановка напротив Бронной улицы, переход есть. И построен в год, когда родился Олежка, в год, когда они приехали в Москву. Жаль только, что возле этого перехода погиб пьяный Игорь, не захотев идти по нему, а вышагивая по старой памяти сверху.  Калерия ехала и вспоминала, как бегала по этому переходу рано утром в больницу к своему сыну, ни разу не переходя поверху, даже если было мало машин. Этот переход вызывал у неё много воспоминаний. Однажды, уже возвращаясь от сына, видела внизу валяющегося пьяного Николая. Проходя мимо, узнала по руке – пальцы, у её бывшего мужа были длинные и тонкие как у музыканта. А грязная его будущая жена сидела рядом с Николаем – тоже пьяная – не зная как его поднять и утащить в своё общежитие, где она тогда жила. Разумеется, если её из этого общежития не выгнали, потому что бездельница пропускала работу, бегая за свободным уже мужчиной, который никак не хотел на ней жениться.
Вот так, с воспоминаниями и счастливая, что ей не сделали операцию и отпустили домой, Калерия брела по Малой Бронной улице, где каждый уголок был ей знаком до боли и вызывал всё новые и новые эмоции.
- «Наверное, так себя чувствовал отец, - подумалось ей, - когда ему, вместо ампутации ноги, стали её спасть. А ведь начала спасать я, когда прилетела к нему во сне, сама тоже покалеченная, и помассировала черную ногу и по ней потекла кровь. Выходит я, как сегодня меня Прасковья, спасала отца, а он откликнулся чёрной неблагодарностью. За что он меня избил в девять лет, приговаривая – «А не спасай людей, если мать того не хочет». Не себя же он имел в виду? Мама не хотела, чтоб жили Валя с Ларисой, обещая, что если они умрут, родит отцу мальчика. Но я же знала, что мама мальчика не родит никогда. А отец, видно, надеялся. И неужели он был согласен, чтоб Валя и Лариса покинули этот свет от голода? Какие открытия я делаю, побывав на краю жизни. Ведь мне ясно сказали, что я могла умереть под скальпелем, если бы они стали оперировать, не обращая внимания на анализы. Боже, спасибо тебе, ты их вразумил. Ты и Прасковья – прости, что пристраиваю к тебе эту святую женщину – но вы оба спасли меня, чтоб я смогла вырастить сына». И вздрогнула – по другой стороне улицы шёл Олег, очень расстроенный. Он прошёл бы мимо, если бы Реля не окликнула его:
- Товарищ, куда это вы собрались?
- Ой, мама, - Олег быстро перешёл узкую улицу – благо не было несущихся машин, -  а мне позвонила твоя врач и сказала, что тебя увезли в больницу, на операцию.
- Куда она позвонила? Домой? Как ты оказался дома, в это время?
- Я прибежал, чтобы надеть белую рубашку и идти на спевку, в хор. И тут звонок. Я так растерялся, что решил ехать в институт Склифосовского, куда тебя увезли.
- Дорогой мой человек. Ты видел институт Склифосовского? Он такой большой. И где бы ты меня искал?
- А справочное бюро для чего? Через него бы нашёл, в какое отделение тебя положили.
- Вот как хорошо, что ты ходил ко  мне в Филатовскую больницу. Знаешь, как пройти, у кого спросить. Но институт Склифосовского – это большой городок, со многими строениями, где можно, просто, заблудиться и пробродить там много часов. Так случалось со многими нашими невнимательными девушками, когда я училась в медицинском училище, и мы все вместе проходили там практику.
- Но я же не невнимательная девушка. Я нашёл бы там справочное бюро. 
- Но тебе там ничего не могли бы сказать. Потому что меня видишь, отпустили. Думаю, что они меня даже не успели  зарегистрировать там, потому что со мной и паспорта не было.
- Не стали делать операцию из-за паспорта?
- Как видишь, - Калерии не хотелось рассказывать  сыну все тонкости, по которым её отпустили. -  Поживём ещё. Пошли домой, мне ещё теперь и обед надо готовить.
- Не надо. Я пойду в школу пообедаю. Тётя Люба сказала, что оставит мне. А хочешь, и ты со мной пойдём.
- Ты шутишь, малыш? – сказала она сыну, который уже скоро перерастёт её на голову. Станет выше матери и тогда они, пор девичьему сну Рели, поменяются цветом волос. -  Мне надо отлежаться немного. Мне даже есть не хочется, после большого стресса.
- Стресс – это испуг?
- Скорее потрясение, что хирург не выпустила меня из кабинета, вызвала скорую, которую я, наверное, всю оросила слезами.
- Ты же не как царевна Несмеяна плачешь, что надо вёдра подставлять под её фонтаны. Ты плачешь тихо, значит, не могла оросить слезами «скорую помощь».
- Что-то не пойму, как это я плачу? – улыбнулась Реля, обнимая сына за плечи и направляясь с ним в сторону дома.
- Ты, мам, культурно плачешь и красиво.
- Это когда ты меня плачущей видел? – шутливо возразила Калерия.
- А помнишь, песню пели по телевизору про Прасковью. Как солдат вернулся с войны, и никого нет, даже дома. Всех у него убили немцы, дом разрушили. Ты сидела на стуле и плакала.
Калерия удивилась совпадению – она, возле Института Склифосовского вспоминала бедную женщину Прасковью, живущую в восемнадцатом веке, которая умерла рано, а Олег вспоминает погибшую, песенную Прасковью, которая жила в двадцатом веке, и обе они имели одну судьбу – рано покинули землю: - «Уж не обе ли Прасковьи, судьба которых поразила меня, помогли мне сегодня?» - подумала вскользь.
- Сейчас я тоже приду домой, и включу телевизор, и хорошо бы пели песни, под которые я поплачу. Так хочется выплакаться ещё раз сегодня.
- Иди, мама. А я всё же пойду в школу. Не зря же рубашку белую одел.
- И покушай там, хорошо. А уж вечером что-нибудь сообразим.
- Я картошки нажарю, да с огурчиками малосольными из твоих заготовок её съедим. Да чаю напьёмся со смородиной, что с прошлого  лета ещё осталась – всё-таки витамины. А что это за сумка у тебя такая? – я не разу её не видел, - вдруг заметил с запозданием.
- Я думала, ты сразу спросишь о ней, - улыбнулась Калерия.
- Ну да, сразу. Я, наверное, рассеянный был, думал о твоёй операции, вот и не заметил.
- Сумку эта мне дала на время моя доктор. Надо было куда-то платье и куртку  положить, в которых я по улице хожу.
- Конечно. В поликлинике ты переодеваешься и ходишь в халате и другой одежде. Теперь они у тебя в этой сумке? Тебя, что ли, в халате на скорой помощи везли?
- Конечно. До переодеваний ли мне было, если хирург меня даже из кабинета не выпустила. Хорошо, что я вспомнила о другой одежде, и её мне принесли вот в этой сумке.
- А в институте, когда тебя отпустили, ты смогла переодеться и идти по улице не в халате. 
- Какой ты умный у меня! Всё понимаешь. Всё знаешь. А не знаешь, так догадываешься. Спасибо, что ты есть, - Калерия, у их подъезда, поцеловала сына в любимый завиток его ещё светлых волос, и они разошлись, оба счастливые, что ничего страшного не случилось в их жизни.


                Г л а в а  26

Калерия мечтала лечь на диван и вытянуть усталые ноги, но «заклятая подруга» Марья Яковлевна встретила её испуганным взглядом.
- Ты дома, а Олег поехал в Институт Склифосовского, куда, позвонили ему, тебя будто бы увезли. Как же вы разминулись? Это он будет тебя искать там, а ты дома.
- Мы не разминулись, успокойтесь. Встреча наша произошла на любимой нашей улице Малой Бронной. Могли бы разойтись, но видно Бог не дал.
Калерия специально назвала любимой Малую Бронную улицу – они её с Олегом и правда обожали – а вот Марья Яковлевна не любила и не раз жаловалась:
- Что за улица такая – того и гляди, под машину попадёшь, носятся как сумасшедшие.
Но соседка проигнорировала восхищение Калерии Малой Бронной улицей. Её мучили другие заботы. Вернее желание узнать, чтоб потом можно было посплетничать. И хотя сплетни Марьи Яковлевны, люди, знающие Релю пресекали, но ведь можно и со случайным человеком в очереди, или в транспорте поговорить о нелюбимой соседке, которая не хочет делиться своими секретами.
- А сейчас, где Олег? – задерживала вопросами Марья Яковлевна «эту гордячку».
- Пошёл в школу, на спевку, он в хоре выступает.
- Ну да, он же рубашку белую пришёл одеть. Да не один пришёл, а с другом своим, Володей, кажется. А тут звонок. Я зову Олега к телефону, а друг за ним идёт и слышит, что в трубку говорят. Или увидел, что Олег вдруг растерялся, от услышанного, и ну его успокаивать: - «Ты, что, - говорит, - это же хорошо, что мама твоя заболела. Комната наша, будем друзей собирать. Курить можно, пить можно».
- Это вы хорошо слышали? – заволновалась Калерия.
- Так же хорошо, как тебя вижу. Но Олег твой кремень парень. – «Пошёл прочь!» - говорит и ведёт, чуть ли не за воротник, друга своего к двери. Выгнал, короче.
- Ой, вы меня успокоили. Но Володя! Я его как сына родного принимаю, когда он с отцом дерётся и к нам бежит, а он сразу готов бардак в комнате друга устроить, если мама заболела.
- Да, тебе за Олега нечего волноваться. Только он друга выгнал, Николай нарисовался.
- Господи! А ему-то что делать у нас среди рабочего дня?
- Твой бывший муж таксист, Реля. Подвозил кого-то видно к поликлинике твоей и видел, как тебя оттуда на скорой помощи увозили. И пришёл сына утешить.
- Он видно не сына утешить пришёл, а обворовать нас, - рассердилась Калерия. – Хотя у нас воровать нечего. Золото, на которое все так накинулись в Москве, я не покупаю. Хрусталь нам тоже не нужен.
- Да, вы же все деньги на поездки тратите, с тех пор, как поляк вас перестал даром возить, - съязвила соседка.
- Нас даром никто не возил, - возразила Калерия. – За то, что нас Юрий-поляк возил по Подмосковью, я ему вычитывала в книгах, про те места, и рассказывала как экскурсовод.
- Ну да! Ему экскурсовода нанимать не надо было – это же дорого.
- Представьте себе, что очень дорого. Когда я работала в детском саду с вашей подругой Галиной Ефимовной, - Калерия чуть приостановилась, поняв, что всё же Марья Яковлевна втянула её в разговор. - Там же работала воспитателем ещё одна подруга вашей подруги, с которой они про меня сплетничали. Так вот муж той подруги Галины Ефимовны был гидом – водил или возил иностранцев по Москве. Он не только хорошо зарабатывал знанием нашего города, ему богатые подарки дарили за экскурсии.
- Знаю, а та Галина, не помню отчества её, передаривала подарки мужа своему любовнику. Тот красивый тунеядец – я его видела, когда он вместе с любовницей в гости к Галине Ефимовне приходил - только из тюрьмы вернулся, и работать не хотел – жил на шее матери и любовницы.
- Видите, - подытожила Калерия, - как много могут зарабатывать в Москве гиды и экскурсоводы – даже любовников своей жены обеспечивают.
- Ты будто не знаешь, чем там дело закончилось? – Марья Яковлевна упёрла полные руки в свои необъятные бока. – Разводом и та без мозгов баба осталась у разбитого корыта.
- Всё это я хорошо помню. Но вы мне расскажите, за чем приходил к нам отец Олежки?
- Твой бывший муж воспользовался моментом и хотел сына к себе забрать и познакомить с братиками – придурками.
- Так, - потянула Реля, - и Олег согласился?
- Ты же знаешь, что нет. Выгнал отца и пошёл тебя искать.
- Как выгнал? Расскажите. Вы же, наверное, под дверью подслушивали.
- А не подслушивала бы, смогла бы я сейчас тебе рассказать? Можешь успокоиться. Твой сын выгнал отца почти как друга: - «Пошёл вон», - вот что услышала я, во второй раз за один день, чего никак не ожидала от Олега, который не по годам славится выдержкой. И до двери не проводил отца своего. А через несколько минут, вышел и сказал мне, что поедет в Институт, куда тебя отвезли. Я предложила его сопровождать – отказался.
- Спасибо, что просветили меня. Приятно слышать, о благородных поступках Олега.
- Только думается мне, что отец его теперь никогда сюда не придёт. Колька гордый.
- А кому он нужен здесь? Алименты платит малые, при больших левых заработках. И ни разу сыну даже на день рождения копеечного подарка не подарил. И думаю, что вы ошиблись. Николай не хотел Олега к себе везти, а мечтал сам здесь остаться и жить с ним. А после операции встретить меня с сыном – мол, куда бы я делась, если они нашли друг друга.
- Почему ты так думаешь?
- Да потому что и бывший мой муж, думаю, понял, кого родила ему вечно пьяная жена и от какой болячки умер его отец. - Калерии не хотелось повторять Марье Яковлевне, то, что сама соседка не раз слышала.
Николай приходил к оставленной им женщине, чтоб сказать, что он тоскует по ней, она ему снится во снах. Ему бы тосковать по сыну – до того как у него появились другие дети – Калерия воспринимала бы его по-другому. К тому времени, как бывший муж начал исходить тоской по ней, Калерия уже благодарила Бога за развод. Она поняла, из какого болота выбралась и вынесла на руках тогда маленького Олежку. Она была рада своей свободе, к которой шла долго, пережив долгую, мучительную болезнь сына. Вот если бы тогда Николай ходил в детскую больницу, переживал за Олежку, приносил ей на жизнь и на дорогие лекарства для Олежки денег, возможно, был путь к возврату. Но нет же! Кинулся в разврат, получив в подарок грязную женщину. Этот вечно пьяный «подарок» привязался к несвободному на то время мужчине, в то время как Реля готова была умереть, если что случится с сыном. Это потом, когда Олежка уже топал ножками и распевал «Солнечный круг, небо вокруг», Николай вдруг пожаловал к ним, но не забавному сынишке, вызывавшему восхищение многих людей, а к Реле, чтоб сказать, что лучше бы она умерла тогда, когда его родные ударили её дверью по голове. А на вопрос, почему она должна была умереть, ответил:
- Мне бы было легче жить. Мне трудно смотреть, что ты ходишь по земле такая красивая, аж дух захватывает. Мужики в тебе льнут. Но почему другие рядом с тобой, почему не я?
Вот где Реля вспыхнула: она оставила без ответа его пьяные слова, что к ней льнут мужчины. Можно было ответить, что это, правда, но Калерия отвергает их, как и отца своего сына. Но её возмутили слова, что лучше бы она умерла:
- Какой же ты негодяй! Умерла бы брошенная тобой в несчастье женщина, а кто бы спасал от смерти нашего сына? Твоя грязная подруга? Уходи немедленно, не то я сейчас как кошка выцарапаю твои бесстыжие гляделки.
  Николай тогда быстро ушёл, опасаясь за свои глаза. Марья Яковлевна, провожала его до двери, что-то нашёптывая, вероятно, гадость о Реле: - «Интересно, - подумала молодая женщина, -  вспомнит ли она этот эпизод сейчас?»
Но «заклятая подруга» чётко ответила на поставленный Релей вопрос о бывшем свёкре: 
- Гаврила-то как только понял, что у Николая два обалдуя родились, всех родных разогнал из новой квартиры. Три дня, как сказала мне Анна – свекровь твоя, она отсутствовала, а сунулась туда, Гаврила уже трупными пятнами покрылся.
- Хватит мне рассказывать, какие драмы происходят в семье Николая. Бывшего свёкра, откровенно говоря, жалко. Но я ему быструю кончину предсказала, как только его увидела.
- Да что ты! И говорила то Гавриле? Или Нюшке?
- Никогда никому не говорю, если вижу тень смерти на его лице.
- Это ты зря. Скажи ты это, быть может…
- Да ничего не может быть, Марья Яковлевна, без велений судьбы, - рассердилась, что её задерживает любопытная соседка. И неожиданно для себя Калерия продолжала: -  Я вот ехала сегодня в скорой помощи и очень не хотела операцию, чтоб мне сделали. И вот видите, не судьба была.
- Это ты, что-нибудь наколдовала. Ты же умеешь.   
- Если бы умела, отучила бы вас сплетничать обо мне. И подслушивать под дверью. Хотя сегодняшнее подслушивание принесло мне пользу. Я узнала, что мой сын умеет выгонять гнусных людей из дома и из нашей жизни.
- Смотри, чтоб не пожалела. Колька может сделать так, что совсем тебе алименты платить не будет.
- Знаю, может. Но не посмеет – так и передайте ему. Я терплю малые алименты, а если совсем будет зажимать, то трёх дней не проживет.
- Умеешь, всё-таки колдовать? Сказала участковому милиционеру Костикову, что долго не проживет, за то, что неправду на суде сказал, когда ты Кольку выписать хотела. Он через полгода и умер. Так и надо, конечно, мерзавцу, я тебя не обвиняю.
- Чушь говорите, тётя Маша! Вас вон тоже обвиняли соседи, что вы отравили бывшую жену дяди Васи – алкоголичку Лёльку.  Участковый наш Костиков умер от рака. А перед смертью не делал бы гадких дел, чтоб долго не мучиться. И пойду, прилягу, что-то мы с вами разговорились.
Последние слова соседки всё же расстроили Калерию. Сказала много лет назад гневные слова, а, сказав, увидела на лбу участкового, что жить ему и правда недолго. Но слово не воробей, вылетело, не поймаешь.
Дома Калерия, вытянув, наконец, ноги на диване, долго думала о разговоре с соседкой. Умеет Марья Яковлевна испортить любое настроение, особенно возвышенное. Потом воспоминания о пережитом в стенах института и во дворе его напомнили ей о деньгах, которые она выложила на стол, чтоб сын увидел их. Но, подумав хорошо – спрятала. Положит завтра на сберкнижку, ничего не говоря Олегу. Сказать сыну, и попасть под его перекрёстный разговор, где он буквально пронизывает вопросами, Реля не хотела. Сейчас она слаба и может выдать тайну Павла и Пушкина. А нельзя говорить никому, даже Олегу, пока они сами не подадут ей знак. Надо ждать и быть терпеливой.
Но каков её сын! Выгнать друга, за то, что предложил сделать их комнату клоакой. Володя умный и хитрый мальчик, но террор отца – бездушного и думающего, что он могущественный человек – доведёт мальчишку и до папирос и до вина. Володя ещё не курит – быть может, лишь приглядывается, к другим курящим. А Олег останавливает его от этой пагубной привычки, которая может затянуть на долгие годы, если не на всю жизнь.
– «Но что касается вина, - подумала тревожно Калерия, - то в доме отца Володи большая коллекция всяких вин. Сам грозный папа иногда ездит в командировки за границу, и ему привозят. Так пил бы сам, а не собирал. Неужели не понимает, какой это соблазн для сына, не любящего его за жесткие требования: - «Ты должен то!» - «Ты должен это!» и кругом ему Володя должен. А что должен ты, папа? Только кричать и требовать? При этом ни капли нежности к подростку, будто это не твой сын, а нерадивый подчинённый».
Калерия тяжело вздохнула и опять перенеслась мыслями на своего сына:
- «Выгнал отца! Надоел, наверное, Николай ему разговорами, что хочет к нам вернуться. Честно признаться, он и мне надоел. Сколько можно? Ходит и ноет. Но я не могла ему сказать: - «Пошёл вон!» - хотя иной раз очень хотелось. Николай делал вид, что к сыну приходит. Но вот, наконец, и Олегу надоел. Или мой дорогой так был встревожен, что мать увезли в больницу, не до отца ему было. – «Пошёл вон!» - это поступок. И если с Володей Олег помирится ещё, если тот пообещает не затрагивать больше тему курения и выпивок, то с отцом никогда. Слава Богу, сам Николай выписался из комнаты, когда понял, что у нас с ним нет будущего. Но всё же пьяные мысли его нет-нет, а бродят вокруг: - «Как бы мы с тобой жили, если бы нас не развели! Через полгода понял, что люблю тебя до умопомрачения. Мне даже тяжко видеть, что ты живёшь без меня, такая красивая и на тебе виснут мужики. Лучше бы ты умерла тогда». Гад какой! Лучше бы я умерла и лежала в могиле. А кто бы сына растил? Уж не ты ли? И кого бы ты вырастил? Неуверенного в себе человека, с комплексами, что у него отец и мачеха - заядлые алкаши.
Да и братья какие-то ненормальные не давали бы Олегу выпрямиться. А так растёт гордый, независимый от пьяницы - отца человек, уверенный в себе и своей правоте: - «Пошёл вон, пропахший водкой! А я иду искать маму, которая мне дороже тебя», - вот, договариваю за Олега. И ведь пошёл мой дорогой. Как хорошо, что с раннего детства я его приучала к центру Москвы. И центром мы считали довольно много округов столицы. От Краснопресненской заставы до Кремля и дальше были Замоскворечье, Китай-город, Кропоткинская - «Улицы нашего с ним детства». А если представить Садовое кольцо, то Олег хорошо его знает от Крымского моста до Курского вокзала, с которого несколько раз ездили к бабушке, пока она не поразила нас своей жадностью и скверным характером. Я-то давно знала характер своей матери, но ради Олега искала к ней пути, чтоб и она полюбила первого внука. Бабушка Юля полюбила Олега, но жадностью его же и оттолкнула: - «Всё, мама, - сказал он мне перед первым классом,  - больше к бабушке приезжать не будем, если она, вместо благодарности, что ты её руку вылечила, нервы тебе портит». Вот когда у моего сына начал вырабатываться характер. И всё на плохие поступки людей реагирует. Значит, сам так поступать не будет. По крайней мере, Олег старается не делать, чтоб кому-то было больно от его поступков – только в крайнем случае, как сегодня».


                Г л а в а  27

Уже засыпая, Калерия дала волю мыслям, которые в состоянии бодрости прятала в себе и никому не разрешала заглянуть в них: - «Первый мужчина был у меня Коля-Николай. Когда встречались, не раз давал понять, что очень опытный в постельных делах. И думал, наверное, что поживём сначала без детей, но я-то хотела своего долгожданного, знала, что рожу сына в 1961 году. Год-перевёртыш. Перевернул сознание людей, когда полетел в Космос Гагарин. Вот в тот год и должна была я родить Олежку. Знала, что в год могучего Быка он родится, который и Тигра может поднять на рога. Но хотелось ещё, чтоб и по месяцу рождения он был Тельцом – двойная сила получилась бы. И высчитывали с Женей, когда я должна была отдаться любимому на то время человеку. Но просчитались – Олег родился не Тельцом, а Близнецом – тоже интересный знак по Зодиаку. Как и Весам, под которыми родилась я, ему благоприятствует богиня Венера. Значит, будет в любви девушек купаться. А я? Я-то купаюсь ли в любви мужчин? Долго не могла привыкнуть к мысли, что не замужем, и могу быть с любым мужчиной, который полюбит меня. Всё-таки первый мужчина имеет власть над женщиной, если ещё к тому же он пару раз за короткий брак доказал, что он имеет силу в том органе, которым они так гордятся. И у нас было с Николаем то сумасшествие, которое помнится долго, к сожалению, перед разводом. Вот теперь Николай и бесится, вспоминая те разы, как праздник. Развелись, как говориться на пике любви. И я долгое время думала, что такого никогда ни с одним мужчиной у меня не будет. Два с лишним года не подпускала к себе никого. Вот в этот период и попал Игорь. Но потом…
Когда Олежке исполнилось два года, Реля отвезла его в первый раз к бабушке Юле, в Украину. Побыла тогда с ним несколько дней, налюбовалась на сына – окрепшей после тяжких болезней настолько, что мог петь песню «Солнечный круг, небо вокруг» сначала и до конца, чем поражал даже украинок: - «Вот же крепенький у тебя сынок, Реля. Наши хлопчики, в два года, едва говорить начинают, а у тебя поёт». Калерия вздыхала: так не хотелось уезжать от сына в Москву, но придётся. Надо работать, покупать потихонечку мебель в комнату – хотя бы ту, что люди, уезжая в новые квартиры, распродают. Её денег хватало только на дешёвую мебель, что тоже было немало для неё в те годы. Что мать поможет, Калерия тогда и не думала. Ей было и то хорошо, что Олежка закаляется на свежем воздухе, свежих фруктах, впитывает в смуглую кожицу свою южное солнышко.
Калерия вернулась в Москву, откуда они с детскими яслями, в которых она работала, выехали на дачу в прекрасный, как сразу заметила молодая женщина, посёлок Малаховку. Правда, первое время настолько была занята работой, что ходить по посёлку, узнавать, где, чего можно купить или искупаться в озере, у Рели, в связи с ненормальной работой, не было времени.  Ютились в частных домиках, выходили гулять с детьми в берёзовую рощу, где им даже навесы от  дождя поставили, со скамейками. Эти скамейки до сих пор помнятся Реле. Чуть начинал капать дождичек, даже небольшой, дети бежали под навес с удовольствием и рассаживались вокруг и требовали от воспитательницы своей сказки. Реля им рассказывала свои сказки – придуманные – про ёжиков, про птичек, про снег, доходило и до дождя. И если дождь не переставал, а усиливался, дети протягивали свои ручки и собирали его в ладошки – он капал им прямо с крыши навеса – живая связь. 
Калерия трудилась день и ночь – иногда просто приходилось оставаться в ночь, потому что ночные няньки являлись на работу, выпивши. А что им? Целый день эти выпивохи проводили у озера в Малаховке, а там их либо поили местные алкаши, либо они сами брали себе спиртное – свинья лужу всегда найдёт.  Реля, по распоряжению заведующей, выгоняла негодяек, и хоть было тяжко, оставалась с детьми. И так всё лето – редко выезжала в Москву, редко ходила к озеру. Но перед отпуском, когда ей выпадало счастье поехать к сыну, расслабилась. И перед тем, как купаться в Днепре со своим ребёнком, Калерия решила покупаться и в озере этого большого посёлка. Благо в августе прислали девушек студенток на практику, которые совсем не пили. И заведующая поставила их в смены с воспитателями, чтоб подучились, как обращаться с детьми. К тому же, обещала платить, если они станут заменять воспитателей самостоятельно. Студенткам летом тоже хотелось заработать денег, поэтому они усердно осваивали процесс общения с малышами. А Реле и вовсе вдруг дали отпуск. И вот перед самым её отъездом – где-то за пять дней, она на озере, куда пошла с практикантками, чтоб показать, где оно находится, а заодно искупаться, да и поспать после ночной смены. Чуть отдохнуть, потому что ночная смена опять была вынужденная – няня вообще не вышла на работу – а у самой Рели по графику, на следующий день, была вторая дневная смена. Так что в планах её было искупаться, поспать и бежать на замену сменщице.
          Освежилась Калерия в прохладной с утра воде озера прекрасно, а вот поспать ей не дали. Уже, над заснувшей, усталой воспитательницей, играющие в стороне молодые парни – студенты, решили протащить мокрого своего товарища. Он проиграл потому что – как потом сам пояснил – загляделся на плавающую «бронзовую от солнца» Калерию. Не на молодых девушек, которые по приходе, старались привлечь внимание студентов, а именно на Релю. Но она легла отдыхать. А ему так хотелось заглянуть ей в глаза, что проиграл. А играли они, за неимением денег у некоторых, на то, что кто проиграет, тот плывёт, по-собачьи, смешно работая руками, за кинутой палкой в воду. Этот парень проиграл и поплыл. Но когда вернулся с палкой в зубах, товарищи взяли его за руки, за ноги и пронесли над спящей Калерией. Разумеется, облили её прохладной водой, от чего молодая женщина проснулась.
Она не стала, говорить, что она думает об озорниках, хотя очень хотелось. Окунулась демонстративно в озере, поплавала немного, смывая чужие капли воды, и ушла досыпать в свой домик, где воспитателям были выделены спальные места. Гневаясь, Реля не догадывалась, что тот парень, который очень хотел познакомиться с ней на озере, идёт за ней следом. Как потом объяснил: - «Хотел провести, потому что как раз в этих местах появился насильник. Не желал, чтоб кто-то надругался над тобой, моя неожиданная радость. А во-вторых, хотел узнать, где ты обитаешь, русалка моя». И обрадовался, когда узнал, что «русалка» обитает недалеко от их богатой дачи. Тогда избалованный родными «малыш», под два метра ростом, вернулся на озеро и уговорил оставшихся студенток, привести вечером Калерию на танцплощадку. Те, все трое влюбившиеся в красавца, думали, он шутит и таким образом назначает свидание одной из них. Но просчитались. Вадим, как только они пришли уже к концу танцев – когда на площадку пропускают бесплатно – не спускал глаз с Рели, хотя танцевал с другими.
 Это потом  студент объяснил молодой женщине – она, уставшая от свалившихся на неё лишних смен, не замечала. И пошёл провожать всех девушек этот озорник, хотя был старше Калерии, а тем более шестнадцатилетних девушек-студенток, едва получивших паспорта. Но не нужны были ему «дамы, которые готовы распластаться перед мужчиной хоть на улице». На вопрос Рели, почему «дамы» был ответ: - «А ты не заешь, что девушки сейчас живут со школьной скамьи, чуть ли не с шестого класса». – «Почему ты думаешь, что я не такая?» - «Ты совсем не такая, моя русалка». Калерия тогда отрастила волосы, которые не могла постричь в Малаховке, потому что не знала, где у них парикмахерская. Вот и попала в «русалки».
Разговорились они почти под утро после бессонной ночи, а вначале Вадим повёл себя более чем странно. Он провожал всех девушек сразу, не давая ни одной надежды, что выделяет её. «Дамы», по его разумению, недоумевали, смеялись над его клоунскими выходками, но ждали, когда подойдут к калитке и кого он оставит для продолжения весёлого вечера. Вадим, до самой калитки вызывал взрывы смеха, а возле дома остановился и попрощался с каждой девушкой за руку. Со всеми распрощался, а Калерию задержал. И как она не протестовала, что уставшая и говорить с ним не может, он увлёк её сначала в рощу – вроде погулять – а потом взял на руки и понёс в сторону своей дачи. Поняв, что конец её долгому воздержанию, Реля смирилась. И какая была ночь в его волшебном домике, полном чудес, которые Вадим, как уверял, сделал своими руками. Ещё три дня и три ночи Калерия провела с необычным мужчиной. Вадим, получив в руки свои «Жар-птицу» не хотел отпускать молодую женщину, совершенно потрясённую ласками, к сыну. Но был билет, и надо было ехать. Реля предупредила своего неожиданного возлюбленного, что дороже Олежки у неё никогда не будет никто. Потрясённый её словами парень повёл молодую женщину к бабушке, в больницу, которую очень любил и хотел показать ей женщину, буквально как «дорогой янтарь» - слова Вадима - свалившийся на него. Бабушка Вадима долго рассматривала Калерию и, согласись, действительно, «девушка потрясающая». Но старушку мучили другие мысли: - «За Бога ради, соберите вы смородину, а то пропадёт. Раздайте людям, если не сможете заделать её в банки с сахаром. Где сахар? Да разве ты не знаешь, Вадим, что мать твоя привезла мне целый мешок, от щедрот её. Разве ей жалко дармового сахару, работая-то в ресторане? Так вы соберите хоть немного смородины, заделайте в банки, и вы, Реля, хоть всё забирайте с собой. Да про малину не забудьте».
Они собирали по вечерам ягоды, когда солнце не так пекло и заделывали с сахаром в банки. Так Калерия узнала, что не только есть мужчины нежнее и сильней в постели, чем её бывший муж, но и заботливые. Вадим настоял, чтоб больше половины из собранных и обработанных ягод она забрала в Москву:
- Зимой знаешь, как пригодятся тебе и твоему малышу. И я, когда буду приходить к вам, ты меня будешь поить чаем с малиной или смородиной. Мне не жалко и торт принести, но я думаю, что ягоды полезней. Завтра поеду тебя провожать, отвезём всё это в стольный град.
- А мама твоя не будет на меня в обиде?
- Директор ресторана? – так, шутливо, Вадим называл матушку свою. - Она будет обижаться, что я влюбился не ту девушку, которую она хочет мне посватать. Но я ей чётко сказал – в кого влюблюсь, на той и женюсь.
- Ты не торопишься? Я ещё не дала тебе чёткого ответа.
-  А куда ты денешься? Девицы сами мне предложения делают, а эта ласточка думает упорхнуть. Скажешь, я плохой мужчина?
- Всем ты хорош, Вадим. Но картёжник – это я сразу поняла, как только увидела тебя.
- Но играли-то мы впустую. Вот только пронесли ребята «собачку» над тобой, обрызгали.
- Скажешь, не по твоей просьбе?
- Каюсь. Но я как увидел тебя, буквально онемел. Впервые вижу такую янтарную девушку, от вида которой меня буквально к земле пригвоздило.
- Как ты выражаешься, студент Московского Авиационного института! Сказал бы, что тебя вознесло в небо, а то пригвоздило к земле.
- Это потом вознесла в небо, когда ты подарила мне первую ночку. Ох, хороша была. Пошли в дом, а то я сейчас тебя начну раздевать. Подари мне сегодня перед отъездом ноченьку, чтоб я ходил и вспоминал, до тех пор, пока ты не вернёшься в Москву.
Калерия тоже поехала за сыном полная впечатлений, что ей попался необычный мужчина. Но, живя на лоне украинской природы, поразмыслив, она пришла к выводу, что мать Вадима всё равно не даст им жить вместе. Что спекулянтка – бывшая свекровь, что «директор ресторана» - одним миром мазаны. Им бы только «купить- продать». До высоких чувств никакого дела. Николая матушка споила – тем взяла, за что потом и поплатилась. Вадим, возможно, более крепкий мужчина в постели, но перед матерью стелется – Калерия это предчувствовала. Иначе кто бы ему давал денег на игру в карты? Он будет метаться между любимой женщиной и игрой. Калерия не любила читать Достоевского, но что-то прочла. И вспоминала его мерзких героев, ровняла их с Вадимом, заранее делая себе отмашку, что этот человек не для неё. Пусть другие женщины мучаются с картёжником, а она обязана отдать свою жизнь воспитанию сына. И когда вернулась в тот незабываемый год в Москву, она приложила все силы, чтоб расстаться с Вадимом. Удалось это не сразу, потому что он не понимал, почему его – такого хорошего – отвергают, бесился, чем доставил Калерии много неприятных моментов. Это Марья Яковлевна радовалась, когда он со своей свадьбы сбежал и приехал с дружком к Реле, чтоб сказать:
- Одно твоё слово и я останусь с тобой. Я не могу без тебя жить.
- Ты женился, - Калерия от бессилия заплакала, - так иди и живи с женой, а меня оставь в покое. Я не желаю, чтоб сюда приехали вслед за тобой все свадебные генералы и позорили меня.
- Прости негодного картёжника, что так поступил. Но знаешь, ты отучила меня от карт.
- Я очень рада. Значит, жене твоей не будет печали. Желаю ей счастья и тебе.
- Без тебя какое уж счастье? Всё-таки вырвалась из моих рук «жар птица»?
- Не позорь меня. Вспомни мою соседушку. Она уже сочиняет небылицы о нашей с тобой связи. Даже, кажется, каким-то образом сумела поговорить с твоей матерью по телефону.
- Это у меня матушка телефон, наверное, списала, чтоб тебя уговорить отказаться от меня? А попала на твою Марью Яковлевну. Можешь ей передать, что я ещё встречу её на улице.
- Боже тебя упаси! Хочешь из института вылететь? Или мне жизнь устроить светлую? Она и так уже сочинения пишет о нас, правда в устном виде.
На этих воспоминаниях Калерия заснула. Разбудил её Олег, который вернулся из школы и тихонечко включил телевизор.
- Ты дома? – Калерия поднялась с дивана. – А мне снились такие чудные сны.
- О чем?
- Не о чём, а о ком – как я забирала тебя, совсем маленького от бабушки, с Украины.
- Совсем маленького, это когда мне было два с половиной года? Я тогда так обрадовался, что ты приехала, потому что бабушка пугала меня, что ты можешь не приехать.
- Какая умная наша бабушка! Как это я не приеду за самым дорогим мне человеком?
- Ну, раз ты проснулась, пойду ужин нам готовить. Мама, - Олег подошёл к двери и замялся, - знаешь, я тут, без тебя папку выгнал. Сказал, чтоб он к нам не приходил больше. Нагрубил ему. Ты не будешь на меня за это сердиться?
- Дорогой мой заступник! Сядь, пожалуйста, на стул, поговорим ещё. Большое тебе спасибо, что выгнал отца. Я его терпела ради тебя, боялась, слово сказать, про него плохое.
- Ну да! И никогда не говорила мне, какой он гад. Знаешь, что придумал? Что если бы ты умерла, то мы с ним будем жить вместе. И поскольку мы с тобой стоим на очередь, на отдельную квартиру, то он прописал бы сюда своих двоих мальчишек, без их мамы, потому что она пьёт. И вчетвером получили бы отдельную квартиру.
- Какой наглец! Это он после большого перепоя, видимо, пришёл сюда с такими мыслями. Потому что на трезвую голову такого не придумаешь.
- Да, мама, от него сильно пахло чем-то неприятным.  Сказал, что не работает, что-то у него с рукой случилось. Но если ты не сердишься, что я погнал его, то давай я и ужин приготовлю, как обещал.
- Смотри телевизор. Кажется, я в состоянии поджарить картошку с колбаской сама, - Калерия встала и прошла на кухню. Вадим. Вспомнила его, когда начала открывать банку с огурцами. Это он научил её солить с осени огурчики так, чтоб они оставались малосольными в баночках круглый год. И с тех августовских дней, проведённых на его чудной даче, Калерия умела заделывать на зиму и весну ягоды чёрной смородины, малины. Вздохнула: - «Хороший был парень. Но каким бы стал, выйди я за него замуж – подумать страшно. А так хоть в воспоминаниях светлый след оставил. Пусть ему сейчас икнётся. Наверное, единственный мужчина, кто мог перевернуть моё сознание, что тот, кто лишил меня девственности и был моим мужем, не один такой мощный в постели. Есть и другие – более ласковые, более щедрые – правда за счёт матери – директрисы ресторана. Получай Вадим свои деньги, заработанные тяжёлым трудом, пожалуй, стал бы таким же скупым, как Николай. Но этот мужчина не будет так усердно трудиться, как врачи, например, в детской больнице – дни и ночи, и в голове сумбур – уже не помнят, были или нет, они с этой женщиной – обращаются так, как будто переспали и, между прочим, не прочь повторить свой подвиг. Вадим, окончив институт, будет работать слегка – мама устроить своего любимого, чтоб очень не уставал. И будет у него время и на карты и на женщин, чтоб возить их в Малаховку, на дивную дачу и показывать им класс любви».
Жаря картошку, Калерия улыбнулась. Будет или нет показывать Вадим своим дамам небо, а она повторно испытала неделю любви с довольно топорным парнем в Украине, где живёт её мать,  опять через два года своего женского поста. Разумеется, это не было так нежно и потрясающе, как с Вадимом, а грубо и никто не спрашивал молодую женщину, хорошо ли ей? К тому же Иван был патологически жадный. Пожалел её любимому и обожаемому мальчишке, её будущему лётчику винограда, который они собрали с матерью во дворе их, что свисал прямо над головами. Собрали и мыли, а маленькому москвичу с товарищем, который смотрел жадно через забор, Иван сказал:
- Иди домой, мама ждёт, - он не мог сказать мальчику, что и он ждёт встречи с его мамой. Но чем скорее мальчик пойдёт к маме, чем скорее она уложит его спать, тем быстрее состоится их встреча.
Что бы сделал Вадим на месте Ивана? Разумеется, дал бы мальчишкам по кисти сладкой ягоды, предварительно заставив их вымыть руки. Ещё и маме бы послал, которая доставляет ему столько радости. И не заставил бы любимую женщину, взяв ведро идти к соседке, которая жила напротив дома Ивана, чтоб она продала им винограду. Встретил, полчаса спустя, Релю с полным ведром винограду пытался ей поднести его к дому. Калерия не дала, как и не пришла к Ивану в его домик, где испытала немного любви, много боли, ещё больше была потрясена жадностью уже в возрасте, деревенского парня, который, впрочем, учился в городе на агронома. Ладно, ей боялся принести арбуз или дыню, после удовлетворения его ненасытной страсти. Причём, не с поля, куда надо было идти не один километр, а из погреба нового дома брата, где днём Иван работал над отделкой, а ночью удовлетворял свою ненасытность с Релей. Видимо, как тогда ещё думала молодая женщина, до неё в этот недостроенный дом приходили сельские дамы и приносили угощение с собой. Но ей-то негде было взять и зажарить курицу или утку – не у матери же, ещё более жадной, чем Иван спрашивать. Но не приносишь закуску, не будет тебе арбуза – Калерия не пожелавшая пить зелёную воду из крана, во дворе строящегося дома, всё же получила арбуз. Но когда пошли за ним в погреб, куда она светила фонариком, а Иван спускался, извинившись, что не успел провести туда электричество, был не один арбуз, который жадина, быть может, отрывал бы от себя. В погреб, накануне из встреч привезли целую машину даров щедрой украинской земли. Брат Ивана работал агрономом, и мог себе позволить побаловать своих близких. А работающий днём, как батрак Иван, мог бы позволить не приносить женщине, которой наслаждаешься, зелёную, днепровскую воду из-под крана, а угостить арбузом. Потом, когда ему стало стыдно за жадность, приносил заранее, перед их встречей арбуз или дыню. Но не угостить виноградом двух любопытных мальчиков, смотрящих жадно из-за забора – это был верх  жадности, за что Иван и поплатился. Ведь тоже, как и Вадим мечтал жениться на ней. Но в «Одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», - сказал великий поэт, и был прав.
- «Подумать только, - подвела итог своим воспоминаниям Калерия, дожаривая картошку с колбасой, как любил её сын, – мне везёт на жадных людей, если вспомнить о  маме и Верочке, ещё двух моих младших сестёр, которые так и норовят оторвать от меня что-нибудь в свою пользу. С этими «родными» я, кажется, потихонечку расстаюсь. Но мужчины мои! Это прямо как анекдот про наших «вождей», что страной правят то лысые, как Ленин, то волосатые, как Сталин. А у меня началось с жадного Николая – отца моего ребёнка. Потом щедрый Вадим, который, как мне казалось, очень Олежку баловал всякими игрушками и деликатесами. Правда, вкусные продукты ела и я. Но через два года женского поста после него, попался жадный Иван. Казалось бы, нельзя жадничать, при том изобилии фруктов и овощей, в пору которых проходила наши ночные встречи с ним. Но видно это в крови. Не дай Бог, вышла бы замуж за щедрого Вадима, который мог потом измениться на полную противоположность. Не дай Бог, вышла бы замуж за жадного Ивана, который никогда бы не изменился. – «Жадного - могила исправит», – не зря говорят. Но вот, опять таки через очень большой женский пост, встретила Домаса из Литвы. Этот оказался щедрым как в любви, так и в отношении денег, но судьба нас никак не сведёт вместе. Может быть, это в отместку, что обидела двух предыдущих мужчин?» - Калерия вздохнула, переложила со сковородки на тарелки жаренную с колбасой картошку, добавила по огурчику из баночки и понесла всё это в комнату.
- Ой, как пахнет, - встретил её на пороге Олег.
- Мама старалась. Иди, помой руки, и будем ужинать.          
   
   
                Г л а в а  28

Утром следующего дня Калерия, проводив сына в школу, взяла паспорт и пошла в сберкассу, чтоб положить деньги на сберкнижку. Шла и оглядывалась, чтоб её не заметила Марья Яковлевна – пойдут сплетни, что после больницы вдруг у неё оказались лишние деньги, в то время как живёт «эта штучка» от зарплаты до зарплаты. Потом Калерия вспомнила, что в сберкассе оплачивают квартплату и за свет и газ. Всегда можно отговорится, что оплачивала жировку. И рассердилась на себя: - «Что это я так оглядываюсь на эту сплетницу? Пусть плетёт, что ей вздумается».
И решила работать в этот день, если ей не дали больничный лист в институте, чтоб Реля хоть несколько дней отдохнула и отошла от болей, которые периодично возникали в области аппендикса. А идти за ним в поликлинику надо к тому врачу, который её направил на операцию. Разумеется, и Настасья могла её дать больничный лист, а могла и отказать, испугавшись за последствия. Калерия представила обоих хирургов, которые сказали бы ей в один голос:
- Ты что, девочка, а если что с тобой случится, кто будет отвечать?
И попробуй им доказать, что Реля не сбежала с операционного стола, а её побоялись оперировать. Ведь не дали ей никакой выписки. Отпустили и сказали, как в сказке: - «Не печалься, Бог с тобой, и иди себе домой». Она и пошла с радостью, за что её наградили её покровители из Космоса. А дома ей сын доставил радость своей самостоятельностью.
Поколебавшись – идти за больничным листом или продолжать работать, Калерия решила в пользу последней. Зашла домой, взяла чужую сумку с халатом, и  пошла в 112 школу, где учился сын. Никаких особых дел у Рели не было в школе, разве взять новые прививки, чтоб внести их  в истории болезней подростков. К тому же медсестра школьного кабинета Валентина Михайловна давно просила её зайти, чтоб просто поговорить «за жизнь», как сказали бы в Украине, где Реля провела свою нелёгкую юность.
К счастью и Валентина Михайловна оказалась более или менее свободна – никаких прививок, никаких травм в этот день не было.
- Калерия Олеговна, как давно я вас жду, чтоб рассказать о своей беде.
- Что случилось, Валентина Михайловна?
- Вот старше вас женщина, а хочется почему-то мне вам поплакаться. Кажется, расскажу, и легче станет тянуть мне свой груз, который давит на меня уже много лет. Вот только сходим, проверим столовую сейчас вместе, и будем плакать друг другу, на несчастную судьбу.
Калерия, которая и впрямь хотела рассказать Валентине Михайловне о своих приключениях в стенах института Склифосовского, сразу решила, что говорить ничего не будет. Пусть пожилая женщина выплеснет ей свою беду, которая согнула преждевременно ей плечи и состарила не по годам лицо.
- Сходим в столовую, - согласилась она и вынула из сумки халат, который захватила с собой из дома.
В столовой Валентина Михайловна стала проверять чистоту и снимать пробу с обеда, а Калерия разговорилась со своей старой знакомой, которая её сразу заметила:
- Релюшка, наконец-то я тебя вижу. Но что-то мне Олег вчера говорил, что вроде как тебя отвезли на «скорой помощи» в больницу, на операцию, а потом отпустили?
Калерия приложила палец к губам, давая понять своей знакомой, что об этом говорить не следует: - Вы мне лучше расскажите, тётя Люба, как там поживает ваш племянник?
- Сашка-то? Ты разве не знаешь, что его вернули из Хабаровской области, и он теперь служит в Подмосковье?  Ох, и настрадалась Василиса, пока сына обняла, и поплакала, у него на плече.
- Такой большой вырос солдат?
- Он ростом такой же, как был, но мать растёт уже книзу. Такая наша доля. Спасибо тебе.
- Да за что? Я лишь в нашем Военкомате поговорила с Военкомом, рассказала ему о Саше и его родителях, а он позвонил другому Военкому – и дело решилось к всеобщему удовольствию.
- Сашка-то рад, что поближе к родителям – чуть не каждую субботу его отпускают домой.
- Егор, брат его названный, наверное, сердится, скотина такая?
- Ой, Реля, не говори. И что человеку надо? Работа у него денежная в ресторане-то, еду гребёт лопатой – уж дружки-то вертятся возле него – он их, как приедет из дальних рейсов, угощает, а всё мало.
- На трёхкомнатную квартиру, что ли, опять рассчитывает?
- Сашке пригрозил, чтоб о той квартире не мечтал. Сам не получит, но и брату не даст.
- Вот гад! – возмутилась Калерия. – Это же надо таким идиотом быть!
- Такой уродился. Но если Саша женится в Подмосковье – там и невеста уже объявилась, да останется у жены жить, то всё равно квартира Егору не достанется. Василиса говорит, мол, пусть государству отойдёт, но не ему. Войну объявила этому подонку, который чуть родного сына её не загубил. Саша с не родным братом воевать не может – он слабый насчёт войны.
- Ещё бы! – отозвалась подошедшая Валентина Михайловна, которая хорошо знала историю страданий бывшего ученика этой школы. – Саша, благодаря приёмышу родителей, смерти в глаза посмотрел. Удивляюсь, как его в армию взяли, после тяжкой операции. А Егор этот  буквально кукушкин сын – выталкивает из гнезда родного ребёнка. Это хорошо, что Саша не сопротивляется, а то давно бы убили, наверное.
- Будете обедать, Валентина Михайловна? – спросила буфетчица-девушка, подойдя.
- Рано ещё. Пойдём сейчас с Релей поговорим немного, потом пообедаю. Пробу я сняла и дала добро на обед. Можете приступать, как только дети придут.
- Реля, ты не хочешь ли перекусить чего-нибудь? – это тётя Люба беспокоилась о своей бывшей соседке, зная, что молодая женщина может ходить голодная. 
- Нет, спасибо, - быстро отозвалась Калерия. - Я обедаю в поликлинике – там у нас хорошие обеды. До свидания, тётя Люба. Будете звонить Василисе, передавайте привет.
- Ты б сама ей позвонила.
- Лучше она пусть позвонит мне, после моего привета. Потому что у меня время так уплотнено работой, что мне и звонить некогда.
- А если она тебя не застанет?
- Поговорит с Олегом – это у них «здорово» получается, - улыбнулась Калерия.
 В медицинском кабинете Валентина Михайловна вылила свою боль Реле:
- Ой, дорогая моя, если б ты знала, как я страдаю уже двадцать лет. И ни днём, ни ночью мне нет покоя. Садись и слушай, если хочешь услышать мою страшную историю.
- Слушаю, - Реля присела на стул. – Но времени у меня до работы в своём кабинете, осталось полчаса. За полчаса уложитесь?
- Постараюсь. Боль моя, в моём сыне. Ты, наверное, думала, что у меня никого нет?
- Почему же? Просто мы с вами ещё не дошли до откровений – только и всего.
- Есть сын, которому сейчас тридцать семь лет.
- Значит, двадцать лет назад он окончил десятилетку? – предположила Реля.
- Правильно. И всё, на этом закончилось его образование.
- Он болен? Не мог дальше учиться?
- Он был здоров и мог учиться, но случилось несчастье.
У Калерии сжалось сердце: - «Опять несчастье? Только что в столовой говорили, про него. Но у этой рано состарившейся женщины видно большая беда случилась двадцать лет назад, если она до сих пор про неё помнит».
- Да, мог бы учиться, если не дружки его. И хорошо же дружили. Но в десятом классе, как раз накануне экзаменов, собрались друзья моего сына отметить чей-то день рождения. А сын взял билеты в театр, чтоб пойти с девушкой – пьесу хорошую хотели посмотреть.
Калерия запрещала себе включать видение событий картинкой, но вдруг оно включилось самовольно. Валентина Михайловна рассказывала, а Реля «видела» будто во сне, прикрыв глаза: вот идут парень с девушкой. Они уже возвращаются из театра – довольные, переговариваются.
- А в то время как Сергей был в театре, пришли его, немного выпившие друзья, и спрашивают, где он? Мне бы сказать, что спит, и они бы ушли, быть может, спокойно. Но я не стала от них скрывать, что он в театре. Ну и они, наверное, рассердились, что он пошёл с девушкой, а не пришёл на день рождения, и стали у подъезда поджидать моего сына.
Мать с болью рассказывала, а Калерия «смотрела». Сын Валентины Михайловны – молодой и красивый парень, не высокого роста, провожает девушку и возвращается домой. А там друзья сидят на лавочке. И сначала дружеский разговор, потом начинается драка. Вернее бьют лишь сына её собеседницы. Не сильно, будто заранее договорились о побоище. Серёжа  дразнит друзей: - «Ещё! Ещё!» И вдруг падает, ударяется о выступ у подъезда и затихает. Друзья в растерянности. Такое впечатление, что они договорились о той драке, но всё пошло не так, как хотели. Они так и остаются над телом товарища, а один из них – который не участвовал в драке, заходит в подъезд, чтобы сообщить матери, что её сын лежит без сознания возле дома.
- Я вызвала «скорую помощь» и выскочила на улицу, в чём была. Боже мой, Серёжа весь в крови, голова пробита. Я просто села на тротуар и голову его себе на колени положила.
Калерия увидела эту сцену: - «Какая же красавица была Валентина Михайловна, когда её сын заканчивал школу. И что теперь?»
- «Скорая помощь» и милиция подъехали одновременно.
- Кто-то из соседей видел драку и вызвал милицию? – Калерия вопросом хотела отогнать видения. И на какое-то время это у неё получилось. Она обрадовалась – лучше слышать, чем видеть. Пословица: - «Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать», не всегда права.
Дальше Валентина Михайловна рассказывала, что всех драчунов арестовали. А она с сыном поехала в больницу на скорой помощи, даже не поняв сначала, что едет в халате, запачканном кровью. В больнице её переодели в белый халат и оставили ждать, пока закончится операция. На следующий день, муж, работавший в ночь, принёс ей другую одежду и отослал домой – сам дежурил возле сына день, пока жена приходила в себя. Так прошёл месяц – в школе закончились экзамены, на которые ни её сын, ни его друзья не ходили. Один лежал в больнице, а другие находились под следствием. Самое удивительное, что Серёжа, придя в себя, не хотел, чтоб его друзей судили. Мать это удивляло, отца бесило, но следствие уже не зависело от мнения их сына, тем более врачи предсказали ему быть инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Таким он и стал, чтобы мучить мать с отцом постоянными болями. Боли сына отправили отца в могилу, через десять лет. Тогда же вернулись из заключения и друзья, отсидевшие свои сроки до конца. Как оказалось, в тюрьмах они сумели сдать экзамены за десятилетку, а некоторые заочно окончить  институты. Кто же не хотел париться над учебниками, приобрёл в тюрьме профессию, по которой мог работать и на свободе. Почти все они, освободившись, женились и приходили к поверженному болями другу, уже с жёнами и детьми.
- И вы их принимали, Валентина Михайловна? - сорвалось с языка у Рели.
- А что делать? Сын хотел их видеть. Ещё и просил прощения, что они за него отсидели.
- «За что?» - у Рели возникли вновь видения. Вот компания уже взрослых людей: сын её собеседницы сидит в коляске, а друзья вывозят его на прогулку. О чём разговор? О том, что они тогда не договаривались, чтоб Сергей получил инвалидность, хотели лишь побить его, чтоб парню не сдавать экзамены. Пусть простят его, что кто-то ударил так, что он свалился. Но сын Валентины Михайловны не сердится, хотя остался инвалидом. – «Такая моя судьба, - отвечает друзьям. – И вас подвёл и себя искалечил. Не надо испытывать судьбу, она за это наказывает».
Калерию это видение подняло со стула:
- Вы меня простите, Валентина Михайловна, но мне пора на работу.
- Спасибо, что выслушала, мне как-то полегче стало. Может, когда придёшь к нам в гости с Олегом? Я пирогов испеку.
- Боже мой! Если б я могла! Я сейчас работаю почти на две ставки – даже по ночам дежурю на «неотложной помощи».
- Это помощи на дому?
- Да.
- Жаль, что мы не относимся к вашей поликлинике. Я почти каждый вечер вызываю эту помощь, чтобы делали уколы сыну.
- Валентина Михайловна, вы же медсестра!
- Я уже не могу колоть его, до того весь исколот, просто места живого нет. Да и Серёжа хочет пообщаться с одной врачихой. Как она дежурит, так он просит: - «Мам, позвони!»
- Она-то к нему хорошо относится?
- Даже готова замуж выйти за Серёжу. Но подозреваю, ей больше жилплощадь наша приглянулась. Боюсь за сына. А ну как женится он на ней, а она будет брезговать с ним спать – это же опять травма, но уже на сердце.
- Ой, как всё сложно, - Калерия вздохнула. – Ну, я побежала.
- Всего тебе доброго, дорогая моя.


                Г л а в а   29

          Калерия торопилась в поликлинику с израненным сердцем: - «Как надо в жизни беречь себя и людей, окружающих тебя! Не шутить в такие шутки, как Сергей и его друзья. Один остался инвалидом, потому что не хотел сдавать экзамены, а другие отсидели в тюрьме и, разумеется, не такая уж радостная у них жизнь, как думает Валентина Михайловна. Но как-то встретит сейчас меня Тамара Александровна? Или позвонила в Склифосовского, а ей сказали, что такой больной нет у них».
          Но ещё в вестибюле поликлиники Калерию встретило объявление о смерти сотрудницы, которое гласило, что умерла сорока двух летняя женщина и была её большая фотография.
          Сначала Калерия не узнала её, но потом в её памяти возникли встречи с покойной:
          - «Господи! Она же работала в регистратуре. Такая интеллигентная дама, всегда останавливала болтливую Лиду, мою «соседку», как она называет себя, хотя живёт не по нашему переулку, а  на Малой Бронной улице. Изольда – такое имя носила.  Видела я покойную, на прогулке с мужем и тремя маленькими собачками. Что ещё я могу знать о ней? Немного. Но, надеюсь, люди расскажут. Настасья хорошо знает Изольду – живут в одном доме».
          С такими мыслями Калерия поднялась на лифте и вошла в свой кабинет:
          - Здравствуйте, - сказала Тамаре Александровне, - извините, немного задержалась в 112 школе.
          - Уже и на работе, - с укором проговорила та. – Я думала ты отдохнёшь сегодня и завтра, а там и воскресенье.
- А как мне не быть на работе? Мне никто не дал больничный лист.
- Глупая. Неужели я бы выдала тебя, если бы ты два дня отдохнула. Вчера дозвонилась до Склифосовского, и они меня «обрадовали», что тебе не стали делать операцию. Почему?
- Потом расскажу, - говорила Реля, доставая халат и отдавая сумочку своей благодетельнице: - Спасибо за сумку. Очень она меня выручила.
- Чем же?
- Если я вам расскажу, что клала её с вещами под матрас на каталке, куда меня положили, не заругаетесь?
- Да Бога ради! Сумка мягкая, что с ней сделается? Вот, даже ни царапины. Наверное, когда тебя отпустили, ты и переоделась тотчас?
- Точно! Я как чувствовала, что меня отпустят. А вообще-то хотела её в палату забрать. Только как я её через операционную протянула бы – вопрос.
- Да сдала бы её в «камеру хранения» или кто-то бы сдал – какая разница. Ты видела у нас в вестибюле некролог? Знаешь эту женщину?
- Немного знаю – она в регистратуре работала, когда я устроилась в поликлинику. Потом, когда мы по школам ходили, видела её не в поликлинике, а на улицах наших – она там часто гуляла с собачками и с мужем. Когда мы с десятиклассниками расстались, они получили от нас формы для поступления в институты, и даже некоторых освободили от экзаменов, слышала разговоры, что она на море нежится – муж ей путёвку в какой-то шикарный санаторий купил.
- Да, а сам продолжал гулять с собачками – их же не оставишь. Но вот ему привозят жену в гробу. Что там случилось на море – никто не знает. Может, она захлебнулась морской волной и аспирация в лёгкие – и привезли её с отёком лёгких – а это непоправимо.
- Отёки не лечатся?
- Может, можно было её спасти, если бы на начальной стадии, как она захлебнулась, потрясли её хорошо. Впрочем, я, наверное, потеряла квалификацию, от испуга, когда мы с Володей убегали от уголовников из тюрьмы. Не знаю, как тебе всё это объяснить.
- И не надо. Человека уже нет. Вот муж, наверное, будет горевать по ней.
- Разрешите? – к ним в кабинет вошла Настасья Ефремовна. – Реля, ты как здесь? Мне моя напарница говорила, что тебя отправили на операцию аппендицита. Тебя так быстро прооперировали и со швами отпустили?
- Как бы вас напугать? – Калерия упёрлась руками в талию. – Да будет вам известно, что я – человек Космоса и оперировать таких людей нельзя.
- Что ты – человек Космоса – это я поверю. А то откуда ты знаешь столько, чего земные люди не знают. Но шутки в сторону. Я рада, что ты каким-то образом ушла от операции. У нас вон, какие дела в поликлинике, слышали?
- Не только слышали, но и видели некролог, - отозвалась Тамара Александровна. – Жаль женщину. Ей бы жить и жить. Всего сорок два года.
- Да,  это моя соседка по дому, можно сказать. С мужем такая любовь у них была. Я даже завидовала, признаться. И вот какой конец. Это теперь слёз не оберёшься от вдовца. Правда, он вроде бы изменял Изольде – так говорили. Но кто свечку держал?
- Если бы изменял, на море бы жену не отправлял, - сказала Калерия.
- И то правда. Но я пошла. За чем же я к вам приходила только? Ах да! Калерия, ты ходишь по школам? Можешь мне вызвать из 124 Никулина Максима? Это ж он теперь у меня должен на учёте состоять. И ему я должна выдать справку, что ему нельзя, после девятого класса, ехать на воинские сборы. Вообще-то раньше сами ребята приходили за этой справкой, но Максим будто не знает.
- У вас есть его адрес? Пусть ваша медсестра напишет ему открытку и вызовет, если надо. А из школ я никогда не вызываю вот так, с налёта, как говорят – это не совсем этично. Будут интересоваться другие школьники, а не все любят рассказывать о своих болезнях.
- И тут ты права. Ну, извини. Вот сейчас обрадую свою сменщицу, что тебя отпустили.
- Давайте, я её сама обрадую. Она мне вчера обещала дать направление к массажисту.
- К массажистке, ты хочешь сказать?
- Нет, к массажисту. У нас есть парень, который хорошо массаж делает – хочу к нему.
- У тебя губа не дура. Раздеваться перед красивым мужчиной.
- А чего раздеваться? Мне всего-то надо руку привести в чувство, а то она у меня отнимается.
- Шутница ты, - сказала Тамара Александровна. – Ну, иди к хирургу. А потом я тебя и к массажисту отпущу, а то он страдать стал, когда узнал вчера, что тебя забрали на операцию.
- Видите, так я не одного человека в поликлинике обрадую, а нескольких.
- Конечно, чтоб такая красавица, да мужчин не радовала, - говорила Настасья, выходя вслед за ней.
А в субботу «красавицу» маму сын уговорил после работы поехать на Москву-реку:
- Мам, поедем во второй половине дня, когда и у меня уроки закончатся. Миша тоже хочет с нами поехать. Говорит: - «Соскучился по Филям – там так красиво. И жара уже в апреле месяце. Так жарит, что хочется искупнуться. Он же не ходит с нами в бассейн по воскресеньям».
- У вас бассейн открыли в школе, - возразила Калерия. – И Миша для исправления своего позвоночника может плавать там.
- Мам, ты же знаешь, какая очередь сейчас в школьный бассейн. Нам, ученикам родной школы так мало достаётся – только на уроках физкультуры. Со всего же района, из всех школ, учеников возят и водят колоннами в наш бассейн.
- И это справедливо, - заметила Калерия.
- Кто бы спорил. Так поедем – ты, Миша и я на Москву-реку?
- Поедем, позагораем немного, если солнце будет, но купаться я вам не разрешу – вода ещё не нагрелась. Это вам не море, куда уже едут купаться счастливцы, у кого отпуск, - Калерия прикусила язык, вспомнив с чем «счастливцы» возвращаются с моря.
Это была прекрасная поездка трёх бежавших от жары людей. Ехали по Филёвской линии, которую так обожал Олег. Электричка, после Киевской станции, то ныряла в подземелье, то катила поверху, и можно было видеть дома и улицы.
 - Новодевичий монастырь, - сказал Олег, показывая рукой.- Ты ходил туда, Миша?
- Нет, но туда и не пускают, - ответил почти восемнадцати летний его друг.
- А вот и пускают по расписанию. Конечно, надо приехать и записаться туда на экскурсию заранее – дня за три-четыре. Мама, ты так записывалась?
- Ты забыл. Нас водил в монастырь на экскурсию Юрий Александрович. Он поляк, если ты Миша не знаешь.
- Олежка говорил, что у вас дружба была с семьёй поляков-дипломатов.
- Вот так и дружили. Через своё посольство Юрий Александрович доставал билеты в театры, куда и сейчас не достать билетов. Так я ходила с поляками в театры, так, наверное, и в монастырь попали.
- Ещё мы ездили с ними по Подмосковью, - сказал Олег и вздохнул. – Мама больше, я меньше.
- Почему ты меньше? – удивился Миша. – Ведь ты везде с Калерией Олеговной ездишь.
- Ага! Сейчас вот. Мама меня два раза к бабушке отправляла, когда мы дружили с поляками, а саму её дядя Юра как раз летом возил везде. Но хочешь, я тебе про Новодевичий монастырь расскажу? Там много-много могил – разных. Есть могила Гоголя – это который страшные рассказы об упырях писал.
- И всего у Гоголя, - сказала Калерия, - одна повесть страшная, называется «Вий».
- Ну да! А про «Нос» он писал, который разгуливал по Петербургу – это раньше так Ленинград назывался.
- Я читал про «Нос», - улыбнулся Миша. – Это мы по программе проходили. Ещё про «Шинель» читал. Но мама твоя права – эти повести не очень страшные, скорей смешные.
- Но я не про повести хотел тебе рассказать. У Гоголя на могиле лежал камень. Пришёл писатель Булгаков, который когда, мам, жил?
- Можно сказать, что в наши времена. Он умер, кажется, в сороковом году, но я точно не помню. Так вот Булгаков такой же мистик был, как и Гоголь. Тоже писал о чёртях и их пир даже изобразил.
- Булгаков описал наш Патриарший пруд и поселил там Воланда, - заметил Миша, – этот человек и оказался Чёртом. Он предсказал другому человеку, с фамилией Берлиоз, что ему трамвай отрежет голову, так и случилось.
- Как страшно! - Олег поёжился. – Но слушай дальше про Гоголя и как его? Булгаков, да? Приходит Булгаков на могилу Гоголя, смотрит там  камень такой увесистый лежит: - «Вот бы мне такой на могилу». И что ты думаешь? Когда Булгаков умер, камень и перебежал к нему на могилу.
- Не может быть! – Не поверил Миша. – Калерия Олеговна, расскажите, как дело было?
- Там тоже мистическая история. Не помню, в каком году раскрыли могилу Гоголя. А камень откатили в сторону, где он и остался лежать. И когда стали хоронить Булгакова, камень поставили на его могилу. Но давайте мы с вами посмотрим на вон ту красивую церковь. Я в ней не была, но знаю, что там находиться какой-то музей.
А ещё там венчался Пётр Первый – я слышал, - сказал Олег. – И ты, мама, меня обещала туда сводить.
- Когда пойдёте, и меня возьмите с собой, - сказал Миша. – А то вырос в Москве, а не знаю столько, сколько вы знаете о ней.
          - Ой, как будто тебя можно дома застать, - сказал Олег. – Это удивительно, что мы выбрались на Москву-реку в этом году. А помнишь, как мы в прошлом году туда ездили?
          - Да, были времена, - Миша вздохнул. – Мне, в этом году экзамены сдавать. А потом думать, в какой техникум поступать, чтоб профессию добыть.
          - Добывают уголь, - пошутила Реля. – А профессию приобретают, поучившись где-то. Но ты разве не дотянешь до института?
          - Нет. Никакого блата и к тому же нет денег, чтоб много лет учиться. А года два-три подойдёт. Я же в армию не пойду по болезни – вы знаете, тётя Реля.
          - Знаю, - Калерия кивнула головой. – Но вот ребята, нам выходить. Вы после школы, где немного покушали, а я не успела пообедать. Не хотите ли зайти в уже знакомую вам фабрику-кухню, чтоб перекусить немного?
          - Я тоже почти не ем в школе, - отозвался Миша. – И мама мне дала денег на обед, зная, куда я еду. Осторожней, не поскользнитесь, здесь только помыли.
          - Я тоже, - отозвался Олег, - с радостью зайду в фабрику-кухню. Там совсем не так готовят, как школьные обеды. Не так вкусно как мама, но и не так скучно, как привозные обеды.
          - Устали вы от школьных обедов, - пожалела друзей Калерия, когда они вышли из метро и пошли в сторону фабрики-кухни. – Но скоро лето и вы отдохнёте от них. Правда, мне, Олег, дядя Вася – наш сосед предложил тебя отправить в пионерский лагерь. Говорит, что хороший лагерь, от их завода. Там есть подсобное хозяйство – свиньи, куры свои. Клубника растёт и даже огурцы, помидоры в теплицах поспевают прямо к первой смене.
          - Ой, тётя Реля, я по пионерским лагерям помотался, так хороших лагерей не видел. С питанием в том, о котором вы сказали, может быть хорошо, но дисциплина везде одна.
          - На что ты намекаешь? – спросил Олег.
          - Да дерутся во всех лагерях. Особенно если мальчики присмотрелись друг к другу, а ты там будешь белой вороной.
          - Но драться и мне приходилось, - сообщил Олег к изумлению матери.
          - Это когда? – возмутилась Калерия. – Почему мне ничего об этом не говорил?
          - Мама, ну всё же тебе рассказывать. Могут быть у человека тайны. Ну, может быть, когда-нибудь ты услышишь и сама поймёшь, что не всё матерям говорят.
          - Ах вы, конспираторы! Матерям надо говорить всё, а то попадёшь в неприятную историю. Но ладно, вот мы и дошли. Сейчас поедим, и пока мы будем идти к реке, по парку, ты мне, сын, всё расскажешь.
          - Забудь, мам, ладно! Ты ещё насмотришься на мои синяки. А сейчас мы с Мишей пойдём мыть руки в мужской туалет, а вам, мадам, дорога в женский. 
          Обедали молча, до того оказались все голодны. В этой фабрике-кухне блюда были, так горячи, что не до разговоров – как бы не обжечься. К тому же самообслуживание. Всё питание брали на поднос и несли к столу. Ребята в школе, а Реля в поликлинике привыкли к самообслуживанию. Но, немного ослабевшие не то от солнца, не то от пива мужчины и женщины, кто обедал в этих больших залах, пока добирались до столов с подносами, могли не только пролить на пол, но и облить совершенно незнакомых людей. Поэтому и стол выбирала Калерия где-то в закутке, чтобы не опасаться за свой сарафан, сшитый накануне своими руками, а у подростков за их весенние рубашки и лёгкие брючки.
Наевшись и, повеселев, поспешили к реке-Москве. Народу в парке и у воды было мало.
          - Москвичи рванули на дачи, - рассудительно сказал Миша. – Это же счастье, что ни у вас, ни у моей семьи нет этого тормоза.
          - Какой же это тормоз? - возразил Олежка. – Наша знакомая тётя Настя, с моим другом Алёшей всё лето проводят на даче. Тётя Настя говорит: - «Как потопаешь, так и полопаешь». Но Алексей недоволен, что мать без конца его таскает на дачу. Ему лучше дома быть, где он занимается радиотехникой. Правда у Алёшки мало что получается, но тётя Настя обещала ему, что если он поездит с ней в это лето, то осенью она ему купит магнитофон.
          - «Вот, - огорчилась Калерия, - заманивает Настя сына на дачу, лишь бы на глазах был, и ничего с ним не случилось, а помогает ли он ей по дачным делам? Настя жаловалась, что нет. И на велосипед мальчишка не вскочит, чтоб ехать к озеру купаться с братьями и двоюродной сестрой. Тяжёлый на подъём Алёша, совсем не похож на своего друга».
          - Мама, о чём ты задумалась? Посмотри, вон белка скачет, наша знакомая.
          - Да-да. Точно она. Ну, как ты перезимовала, рыженькая? Как жаль, что орехов у нас нет, исчезли они из продажи.
          - У меня есть, - сказал Миша. – Правда всего пять штук, но думаю, и это будет белке подарок.
          И пока мальчишки – Олегу скоро исполнится двенадцать лет – это Реля с испугу прибавила своему ребёнку несколько месяцев – а Мише восемнадцать, но выглядел он совсем не на свои годы, видимо за счёт малого роста – занимались с белкой, Калерия присела на лавочку в парке. Вокруг ходили одни старики и старушки, которым было приятно пообщаться ранней весной. Калерия краешком уха слышала отрывки из их разговоров. Это были не работающие пенсионеры, или работающие, но с такими приятными сменами, что могли многие дни проводить в парке и выходили сюда как на свидание. Ревновали, страдали. Это были одинокие люди, у которых не было детей, поэтому находилось время ещё влюбляться, и ревновать. А, может быть, вырастили и забыли о детях, решив, что жизнь для них ещё не закончилась. Это можно было понять. Калерия с тоской подумала, что будь у неё столько свободного времени, тоже приходила бы в парк, но с тетрадью для записей и писала бы на досуге, свои повести и рассказы, роившиеся у неё в голове. А так как она занята, то мысли описать то или иное явление, или о понравившихся ей людях, приходят и уходят, иногда навсегда, иногда возвращаются, но совсем не те, а какие-то другие – более совершенные или нет – Реля не могла понять.
          Вдруг на скамейку к ней бухнулся старичок, как раз из тех, о которых говорили проходящие мимо женщины с тоской и ревностью, что они ищут молодых – старые им не к чему.
          - Что сидишь, красавица? Или нет кавалера, чтоб прогуляться с ним по парку?
          - У меня их два, - улыбнулась Калерия, поднимаясь при приближении к скамейке сына и Миши. – И ревнивые, до ужаса. А вам советую выбирать для прогулок женщин своего возраста, а не дочерей и внучек.
          - Это ты, что ли внучка? – взревел пенсионер.
          - Мам, кто этот дедушка? Он чего кричит?
          - Да вот предлагает мне прогуляться с ним по парку. А я отвечаю, что у меня есть с кем гулять. Пошли, дорогие мои, к реке. А то тут станет сейчас жарко.
И ушли от опешившего дедушки. Он даже побоялся что-либо буркнуть им вслед.
          У Москвы-реки быстро разделись и подставили свои бледные тела солнышку. Шли по берегу, вспоминая, где в прошлом году они купались, и что происходило в то прекрасное время. И вдруг её мальчишки оставив одежду на берегу, попросили у Рели разрешения залезть на парапет, чтоб полюбоваться на рыбок. Она согласилась, не ожидая подвоха с их стороны. Просто смотрела на гибкое тело сына и немного сгорбленное, под тяжестью болезни позвоночника, Миши. И вдруг эти два заговорщика нырнули с парапета в воду. Калерия мигом взлетела на бетон и готова была сделать им выговор, как мальчишки уже вылезали из воды:
          - Мам, не волнуйся, вода совсем тёплая.  А нырнули мы в честь твоего выздоровления и что тебя отпустили из больницы.
          - Глупые! Ещё скажите, что нырнули в честь Первомая.
          - И, правда. Через три дня  праздник. Потом немного поучимся и каникулы.
          - А Мише сдавать экзамены, и искать, куда идти на дальнейшую учёбу, - сказал парнишка о себе в третьем лице.
          - Не волнуйся, Миша, я думаю, что ты найдёшь свою дорогу, - отозвалась Калерия.
          - Я б в медицину пошёл, как вы, но боюсь, не примут, с моим позвоночником.
          - Если на фельдшера хочешь выучиться, то всё равно придётся возиться с тяжёлыми больными. Даже в детской больнице, как я рассказывала тебе, мне досталось. Тебе, Миша, надо такую работу, чтоб не касаться тяжести.
          - Все так говорят. А где простому человеку найти такую работу?
          - А бухгалтером, - вдруг предложил Олег. – Сиди себе над бумагами и не кашляй.
          - Откуда знаешь, что у бухгалтеров работа лёгкая? – удивился Миша.
          - А мама твоя говорила. Она же сама бухгалтер.
          - В том-то и дело. Это сплошная математика, а с этой наукой я не в ладах. Где-нибудь ошибусь в расчётах, меня и посадят.
          - Что-то я не слышал, что в тюрьмах одни бухгалтеры сидят.
          - О чём вы говорите, мальчики, - вмешалась в разговор Калерия. – Посмотрите на солнышко и вспомните, что вы сегодня, первые в этом году, открыли купальный сезон.
          - Вот уж нет, - возразил Олег. – Не забывай, мам, что мы с тобой и зимой в бассейн ходим.
          - Тёплый бассейн зимой, это не считается.
          - Какой же он тёплый, если на улице находится, под открытым небом? - сказал Миша.
          - Да, - вспомнила удивлённо Калерия. – Плывёшь по нему в тридцатиградусный мороз, и вдруг выныривает мужчина с широкими бровями, как у Брежнева, и его брови и ресницы на моих глазах покрываются инеем, как у Деда Мороза.
          - Вот вы, наверное, испугались?
          - Нет, разумеется. Забавно, но чего пугаться. Это почти тоже самое, что вы, в конце апреля, окунулись в Москву-реку.
          - В честь вас, тётя Реля.
          - Пусть будет в честь меня. Я разве спорю? – Калерия улыбнулась своим рыцарям. Как хорошо, что она, с малых лет, возится с детьми.  Сначала с сестрёнками, потом с Олежкой и с чужими детьми в детском саду, затем в больнице, теперь по школам ходит и друзей находит. Она любит детей и подростков, но и они её получается.

                продолжение >>>  http://proza.ru/2011/09/12/571