У них не было городов, лишь рассыпанные по горам аулы.
Они легко покидали свои дома турлучного типа, а по завершении вторжения русских войск быстро их отстраивали.
Это слово, «турлучный», несколько дней не давало мне покоя, пока я не нашла его значение.
Деревянно-соломенный скелет, обмазанный глиной.
Дом моего детства.
С глиняными стенками, выкрашенными известью, где мы жили вместе с Бабулей и кошками. В нем иногда я выковыривала кусочки глины и добиралась до палочек. В его стенки засыпала, на его лампе ко мне приходил бородатый человечек, говоривший на неизвестном языке. На его стеклянной крыше, покрытой облетающей туей, мне было видно голубей и снег.
Лишь одна фотография, которая у меня от него осталась.
Мой единственный дом. Турлучный.
На фотографии мой папа маленький, молодая Бабуля, еще до падения во время наводнения, сделавшего ее инвалидом на всю жизнь и мой дед, Григорий Асеев, который умер за много лет до моего рождения.
Всю жизнь он был просто далеким именем в помяннике. Это он построил для нее стеклянную крышу и веранду, так как она почти не выходила из дома.
Изящный, какой-то вкрадчиво-птичий, с копной стоящих дыбом черных волос.
И он мне - улыбался. С фотографии.
Все остальные были отсканированной бумагой, а он улыбался. Смешливыми грустными голубыми глазами.
«Я тебя вижу».
Все соединилось вдруг. Мне хотелось увеличить и впрыгнуть в эту картинку на мониторе, но она лишь превращалась в размытые пиксели.
Через него посмотрели все, кого я любила, все, о ком скучала.
Слова, боль, недосказанность, время.
В прошлом и будущем.
В этих глазах на одно мгновение отразилось вся моя жизнь.
«И я тебя вижу».
Они были такие красивые.
Мой папа жил сам по себе. Мама жила с людьми, но чаще одна. Я жила сама по себе, но понимала, что это неправильно. Но я не могла прийти к ним без ничего.
Я снова, снова, снова догоняла себя.
«Надо брать на себя немножко больше, чем кажется достаточным» (адыг.).
Льет дождь. Июльский дождь перед августом.
Моим месяцем смерти.
Я уснула и спала весь день. В каком-то забытье.
Тридцать первое июля.
Черкесия девятьсот лет, вплоть до Орды, была христианской. И только непоследовательное поведение России толкнули ее примкнуть к Турции и Крымскому Ханству. Поступила ли бы Турция так же, если бы по договору 1829 года Черкесия осталась ее колонией? Наверняка, Турция бы сделала все, что бы черкесы стали турками. Были бы уничтожены Грузия и Армения. Не пришло бы короткое время культурного возрождения во время Советского Союза. Но Турция вряд ли бы стала убивать почти все население, так как они были единоверцы.
В отличие от России. Которая не сделала ничего. И все.
Во мне не должно было остаться темных углов. Я хотела проснутся и знать, что нет ничего, что бы делало меня тяжелой.
Не сумев покорить, правительство Российской империи уничтожило Черкесию. Мы оказались не в состоянии предложить адыгам ничего, кроме грубой силы.
Пустота. Ничего не предопределено. Нет ничего такого, чего нельзя было бы избежать.
Очиститься можно только делами.
Мы изменяем будущее каждую секунду.
Адыгейская суббота «шэбет» и еврейсеий «шабат».
Цlыхуыр гъэлъапlи, уишъхьэр лъапlэ хъуншъ (адыг.)– «Почитай людей и сам будешь почитаем».
Их чистая-чистая мелодия, воистину из допотопных времен, сохранялась в неприступных лесах Кавказа. Их древнее единобожие никогда не было язычеством в чистом виде.
Карл Маркс хотел избавиться ото всех древних народов, включая своих же.
Знание трансформируется в понимание.
На короткое время прекратился дождь. На голубом небе были белые лапы большой итальянской пастушьей собаки. А потом в луже асфальта я увидела радугу. Подняла голову – действительно радуга. Первая в этом году. Посередине серого неба.
Столкновение жадной и умной цивилизации землян с социально гармоничной, этично- и экологично-ориентированной цивилизацией аборигенов планеты Пандора.
Люди устремились по пути разделения. Святых и грешных, верных и неверных. Люди не поняли, что им сказали, и из знаний сделали инструменты власти.
Противоядие миру – человек соединенный.
Для меня Восток не был черным миром. Я туда сознательно шла, чтобы найти, и находила.
Я приняла Восток как свою вторую жизнь. Для меня Ислам, его мир, его минареты, его люди стали родными. Не везде, но в тех местах, где им жилось тяжелее всего, где молились перед подписанием каждого договора, где добрые и цепкие глаза афганского министра энергетики в тюрбане прожигали до дна.
Я понимала, отчего защищался Запад. От собственного страха. Запад, к которому по своему желанию примкнула Россия, был обречен. И не потому, что культура Европы была дряхла, а потому что она, как заменитель веры, тоже была отставлена в сторону.
В мир пришло опустошение и даже источники рядом не могли его наполнить.
Советский Союз провозгласил равенство. На мгновение.
А потом все испугались и решили, что опять ошиблись.
Россия всегда была первой, но никогда не пользовалась своими открытиями. Типично русский бестолковый гений.
Адыгэ Нэмыс и Адыгэ Хабзе не были частью религии. Это были очень древние основания человечности, те же самые, о которых я читаю в книжке Далай Ламы.
«Вы все поймете потом», - ответил монах из Aфона на вопрос о смысле Советского Союза.
«Мы все поймем потом», - говорю я себе, когда спрашиваю, почему Россия разрушила Черкесию.
Почему так сложились обстоятельства: подстрекательства Англии и Турции, объявление войны на Черном море, мюридизм, не совсем успешные попытки защитить христианские страны на Востоке.
Падение Византии. Освобождение Балкан. Революция. ГУЛАГ.
Что все это значило?
Можем ли мы понять одновременно начало и конец?
Можем ли увидеть историю в шевелящемся шаре, где все соединено, все перетекает из одного в другое, предопределено и одновременно оставлено на человеческий выбор? Где ангелы учат людей астрологии и являются пророкам, где тонут и покрываются льдом цивилизации, где Ной строит корабль и взрывается Хиросима.
У меня на крыше поселился голубенок. Голубенок-номер-два. Мы нашли его на дороге. Он отважно шел пешком по асфальту, прямо посереди машин, с коротенькими и еще не пригодными для полетов крыльями и желтым пухом на голове. Я его перенесла в кусты, зная заранее, что он продержится максимум один день. И уже стали уходить, но Чак вырвался, забрался носом в колючки и вытащил его оттуда. Он оклемался и начал есть муку с водой из шприца. И еще через день клевать семечки, как заводная машинка.
Адвоката Сергея Магнитского следователи забили до смерти в Бутырке. Он всего лишь сказал правду. В Бутырке, где нужно было продержаться. Как странно все связано.
«Отливший из сердца колокол».
Все заверчено в один клубок совпадений, знаков, слов, случайных случайностей, людей, проходящих мимо и обронивших фразу. Мир все время находится в диалоге. Я задаю вопрос, и мне отвечают тексты.
«Я поняла», - шепчу в небо.
«Господь всегда был со мною рядом. Он и сейчас рядом. И ты - это тоже Он. Как последний резерв бытия, как то, что не позволит мне оказаться поверженным».
Я вчера думала, что такое счастье. Лично для меня.
Мне кажется, мы все должны хорошенько разобраться с самими собой, прежде чем начинать приносить вовне свои суждения.
Прежде чем вообще их формировать.
Цlыхум хуэпщl пщlэр зыхуэпщlыр уишъхьэшъ (адыг.). – «Уважение, которое ты оказываешь другому человеку, суть уважение, которое ты оказываешь самому себе».
Любовь всеобща. Не нужно разделять ее. Или ждать, что она придет или вернется. Имеющий любовь знает ее главный секрет - единство.
Равенство всех существ во вселенной.
Щlэблэ зимыlэм мыгъуэр йымахуэшъ (адыг.). – «Общество, не имеющее достойной смены, ожидает трагичный конец».
Он пришел в мою жизнь таким же странным летом, чтобы соединить все произошедшее со мной в одну цепочку. Моя судьба вдруг казалась начертанной передо мной как программный код, и в этот круг повторений, который тянулся за мной по всем странам мира, вдруг ворвался ветер и разорвал обязательства, данные до моего рождения. Я увидела себя совсем не той, к которой привыкла. Я вспомнила все и улыбнулась этому ветру, который, растаяв, принес самый тихий и самый желтый август на свете.
Мне казалось, что я умру. Но это было лишь наваждение.
Тогда я просила: «Господи, дай мне выстоять».
И сейчас я прошу:
«Господи, дай выстоять, чтобы продолжать путь. Дай мне быть рядом со всеми – живыми и мертвыми. Дай не принимать ничью сторону. Дай видеть и слышать. Дай быть с другими, быть частью. Дай не ослепнуть. Дай помнить, что если мы начнем разрушаться, то никогда не сможем соединить все в одну единственную картинку».
У России должно быть будущее.
Над ней тени всех, кто умер, держа в руках ее сердце.
«Господи, мои ангелы, мои небесные бесплотные силы, начала и господства, удостойте стоять твердо, знать, что настоящее не внизу, и не вверху, а вокруг и во мне, удостойте иметь мужество, удостойте отличать истину, удостойте иметь сердце служить главному».
Не спеши. Ты все успеешь.
У меня день.
А после – я поеду в страну, которой нет на карте и которая мне только снилась.
Смогу ли я что-то сделать?
Не знаю.
Я просто буду идти за разворачивающимся свертком и стараться быть честной.
Псэ быдэ, тхьэм йышl (адыг.). – «Крепкой его душу Бог да сделает».
Дорога домой?
-Упсэу. «Спасибо».
***
Сокровища воспоминания. Огонь.
Рим, 1 августа 2011