«Не фашисты же мы…»
Окончилась проклятая война.
Стали возвращаться домой отвоевавшие свое воины.
Ликовали люди: «ПО-БЕ-ДА!».
Всем казалось, что теперь и начнется жизнь настоящая, справедливая, ведь они так научились ценить ее каждое мгновение.
В этой настоящей жизни многое должно было стать другим: лучше, чище, краше.
С вечера по небольшому городку, из уст в уста прокатилась весть: «Фашистов пленных проведут завтра…».
Обсуждали ее и взрослые, и дети.
Многим хотелось заглянуть в глаза тем, кто столько горя принес на нашу землю, столько горя и слез, что и высказать трудно, дыхание перехватывает.
Почти, да не почти, а каждой семье есть что предъявить этому фашистскому отродью, а как иначе могли здесь думать о врагах, что первую красавицу городка, Машу, разорвали меж двух березок.
Смеялись и фотографировались с ней, избитой и изнасилованной почти до смерти, а когда она, изловчившись, плюнула кровью в лицо офицера, пригнули молодые стволы двух березок, у которых фотографировались, к земле, и распяли меж них за ноги красавицу-радистку, так и не успевшую добраться до партизанского отряда и послать хоть одну радиограмму.
Весело им было смотреть, как выпрямились березки своей молодой силой, а невдомек, что так и люди на этой поруганной земле выпрямятся, да сметут их самих.
Парнишка, что встречал Машу в условленном месте, так и остался заикой на всю оставшуюся жизнь, застрял смертный крик в нем.
Вот и засобиралась мать Маши, библиотекарь Анастасия Валентиновна, пойти да посмотреть на извергов этих, что же за люди такие, и какое право они имеют людьми называться.
Собралась и соседка ее, бабка Настя, что провожала мужа с пятью сынами на войну, а теперь вот одной век доживать, с фотографиями на белой стене.
Хорошо, что фотографии остались, а то у Матрены Ивановны, вернувшейся из эвакуации, ничего не осталось.
Бомбили их поезд на одном полустанке, знать бы, не брала бы с собой, это единственное свое богатство, а да не дано человеку в свой завтрашний день заглянуть, не дает Господь такого права никому.
Собиралась и Ниночка, фельдшерица.
Аккурат 21 июня свадьбу сыграли, дождалась она в отпуск своего ненаглядного Петрушу, выпускника военного училища.
Вместе до рассвета обдумывали как будут ехать к его месту службы в Киев.
Вот повезло, так повезло – вздыхали девчонки.
Нацеловаться не успели, за разговорами не заметили, как утро подошло, а оказалось оно грозовым военным.
Сейчас бы вернуть ту ночь, не отпустила бы ни на секундочку, может, кровиночка Петрушина осталась бы.
И хотелось Нине посмотреть на тех, кто отнял у нее счастье.
Так и получилось, что все из их коммунальной квартиры, в полном составе, вышли.
Много народу собралось.
Детвора сбежалась.
Подростки прятали камни по карманам.
Гомонили, плакали и проклинали, глаза выцарапать обещались.
Потянулась мимо людей серая лента пленных, и поутихли стоявшие на обочине.
Молча стояли на обочине русские женщины.
Недоумевали дети: вот эти оборванные, голодные, прячущие глаза, худые жалкие дядьки и есть «фашисты»?!
Да они некоторые идти без помощи не могут, друг за дружку держатся, в рваное тряпье от мороза замотались, а то у одного, то у другого, то нос отморожен, то уши черные.
И совсем уж плох вон тот, совсем мальчишка, которого несет на себе коренастый, с обмороженными ушами, а у паренька и глаза уж закатились, рука из короткого рукава вся посинелая висит.
И вдруг рванулась в толпу пленных бабка Настя, схватила этого парня, да тянет к себе.
Прикрикнул было грозно часовой, а потом отвернулся, сделал вид, что не видит, как она его вытаскивает.
А коренастый руки перед собой сложил и кланяется этой русской женщине: «Данке, данке» лопочет.
«Что стоите, помогите, умирает ведь!» - крикнула Настя соседкам.
Будто очнувшись, стали женщины, вместо проклятий, протягивать пленным кто варежки, а кто кусок хлеба.
«Санки давайте» - уже привычно взяла на себя командование Матрена Ивановна, - «надо в больницу отвезти, к доктору.
Руку-то отрежут, наверное», - прибавила жалостно.
Ребятишки радостно впряглись в санки и все двинулись в сторону больницы.
Дежурный фельдшер немного растерялся, но присутствие Матрены Ивановны снимало все вопросы:
« Разберемся позже», властно сказала она.
Что, что было?.. .
Ну потаскали маленько «по инстанциям», дак везде ж люди, не фашисты же мы.
Немчик тот выжил, а как же!
Ногу ему пришлось ампутировать, аж по самое «не хочу», да пальцы на левой руке, но это ничего, выжил!
Его, как подлечили, сразу увезли, а куда, да кто скажет… .
Матрена Ивановна, скорей всего, знала о его судьбе, да молчала.
Она из веселой плясуньи-певуньи, заводилы заводской, строгой стала после войны, молчаливой.
Но справедлива была!
Светлая ей память!
Рассказывали, что в райисполком как-то письмо из Германии пришло, искали Матрену да бабку Настю, куда там!
У них к тому времени да-а-вно места на кладбище были, никого и не осталось из сродственников.
Эту историю слышала я в детстве не раз из уст одинокой после прошедшей войны старой женщины в этом маленьком подмосковном городке.
И сегодня слышу эти неторопливые рассказы, вижу усталые руки и выцветшие от слез всепрощающие мудрые глаза.
Да, сильны русские женщины верой своей в любовь, в справедливость.
Никто другой не сравнится с ними в умении сочувствовать чужой беде.
На том стояла и стоять будет земля отеческая.