Глава третья.
-Сын, сын мой! Очнись, и я позову тебя… - Чьи-то мягкие сильные руки доставали его из бездны, в которую он окунулся – раз за разом, вдох за вдохом. В ушах шумело, тело болело и чувствовалось нечто странное – как будто до его души дотраивались и она звенела, издавая неприятный диссонанс звуков. Потом появилось ощущение расплавленного тепла на коже, превратившегося в легкое покалывание.
Постепенно он уже смог открыть глаза и увидел прямо перед собой великолепно красивого человека, чуть старше его, двадцать с небольшим, который озадаченно протирал глаза кружевным платком.
- Я чувствую тебя, сын мой, и ты будешь прекрасен… в свое время, - произнес незнакомец. – Разреши представиться – Иосиф Райхель, НКВД. Ты знаешь, кто я?
Ансельм прочистил горло и предположил:
-Отец?
-Отец – слишком мягко сказано. Я – твой хозяин, твой учитель с этого времени. Можешь так и называть меня. Когда-то у меня тоже мог быть учитель, подобно тебе, но… обстоятельства тогда выдались неблагоприятные. Может, пройдемся?
Ансельм поднялся, поддерждиваемый незнакомцем и проследовал за ним. Иосиф Райхель мог бы нести его одной рукой, если бы захотел, мог заставить его делать все, что угодно. Лишь бы он держал его за локоть, как держит сейчас.
Было солнечно. Вокруг тихо шуршали проносящиеся мимо автомобили и рессоры извозчиков. Сирень, уже прекрасная в эти дни, но не успевшая стать назойливым миражом повседневности, ласково раскинула свои ветки. Иосиф сорвал одну и дал своему сыну.
Ансельм принял ее и медленно поцеловал. Путешествие начиналось…
-Как ты меня нашел, отец? – произнес Ансельм с удивлением и нежностью.
-Вас было легко найти. Фамилия Ашбах… знакомая фамилия. Я подумал, что это знак, безусловный знак. Однажды я уже слышал ее… но ваш дядя, - выговорил Иосиф с легкой брезливостью в голосе, - это особенный экземпляр. Засолить бы его и положить в Кунсткамеру на сохранность.
-Если ты о том, что мой дядя социалист, то не тебе судить,- проворчал Ансельм.
Иосиф пожал плечами.
-Главное, это не то, что кто-то из нас социалист или монархист, а то, что, прежде всего, не следует быть дураком – ни в каком из случаев, что выдаются на вашей (он подчеркнул «вашей») территории.
Немного помолчав, Ансельм прошел мимо огромного кинотеатра «Мажестик», зазывавшего на джазовый вечер с импровизациями. На дверце кинотеатра виднелась криво приклеенная афиша с большой надписью: «Жермена Лафоре – только сегодня! А также выдающийся пианист мирового масштаба мсье Бушаефф!»
-Бушуев, идиоты, - поправил Иосиф неизвестного француза, составлявшего отвратительную афишу. – Может, заглянем? Давно не видел здесь ничего хорошего. Отвратительный город.
Ансельм пожал плечами и внимательно посмотрел на афишу. Если «мсье Бушаефф» был длинным стариком с окладистой бородой, то Жермена Лафоре – маленькой худощавой девушкой – кожа да кости – в кокетливо украшенном бантом платье.
Она не была ни красивой, ни некрасивой – обычное человеческое лицо, какое часто можно встретить в толпе, только вот ее глаза и рот были густо накрашены и выглядели слишком большими для ее крохотного личика.
-Прелесть, я думаю; если это правда Бушуев, то вот эта petite poupee должна быть его новой девочкой. Красивая… - озадаченно протянул Иосиф.
-Может быть. Я как-то не заметил, - протянул Ансельм и взял его за руку. – Пойдем.
Иосиф с сожалением посмотрел на афишу и продолжил прогулку. Он не сводил глаз со своего спутника, торопясь вобрать в себя его женственные черты, которые при взгляде на отца освещались нежным и печальным сожалением… о чем, бог весть – скорее всего, это было сожаление о том, почему он не видел отца раньше, не замечал его, когда ходил по бульварам с опущенной от стыда головой, стыдясь своего положения, которое ясно было написано, как ему казалось, у него на лбу, как «адская печать» (так он любил говорить). Ведь про Ансельмову семью думали разное, и далеко не всегда дело сводилось к простой незаконнорожденности.
-…Говорят, например, что дядя – советский шпион…- оправдывался Ансельм перед отцом.
-Я сам советский шпион, - усмехался Иосиф. – Тебе это не нравится?
-Нравится, ты другое дело, ты отец, - произносил Ансельм, который раз уже за вечер.
-Если бы твой дядя работал на нас, я бы уже знал это. Может, я бы сотрудничал с ним в своих … делах. Но я пришел к тебе, - повторял отец, заглядывая в большие изумленные глаза Ансельма.
-Сколько тебе лет, папа?
-Двадцать четыре, навсегда двадцать четыре…
-Этого не может быть… - смеялся юноша, сидя с ним на одинокой скамейке на Елисейских Полях.
-Все может быть. Иначе мы бы не были так похожи. Один и тот же скульптор лепил нас обоих – наши лица, тела и душу – а форму для отлива разбил и выбросил, - успокаиваще говорил отец. И это было чарующе – незнакомое до той поры участие и неизвестные, непозволительные мысли, которыми порой забрасывал его отец.
Как-то незаметно они дошли до маленького пустыря с развалившимся кирпичным складом посередине.
-Отец, повернем обратно, здесь скучно и уныло, - попросил Ансельм.
-Здесь пре-вос-ход-но, - отчеканил Иосиф, поправил пальто на сыне и заявил:
-Здесь я все тебе покажу.
-Что именно? Меня ждут, и, если ты не против, я хотел бы представить тебя своим опекунам, - замялся Ансельм.
Закат лиловел на покорном ему небе, отражаясь от волос и глаз Иосифа, как от жидкого золота. Тот был брюнетом, и это смотрелось несколько странно, особенно когда юноша увидал, как края руки отца сверкнули в последних лучах заходящего солнца.
- Ты в безопасности, сын мой. Просто следуй за мною, что бы я ни делал, - обернулся Иосиф.
Отец смотрел сурово, во всяком случае, именно так и показалось Ансельму. Его глаза могли бы метать молнии, и сын с радостью послушался бы всех его распоряжений. Прямо перед собой он впервые видел отца таким, каким этот человек являлся перед иностранными шпионами, антисоветчиками и прочими людьми, кровь которых он мо обтирать со своих ботинок, входя в дом.
-Оставь свою печаль за порогом, сын мой, - его рука коснулась руки Ансельма.
-Держи меня, что бы ни случилось, - торжественно провозгласил Иосиф.
Ансельм кивнул и закрыл глаза, ощущая холодное прикосновение ветра, обтекавшее все его тело невесомыми электрическими линиями. Открыв глаза, он обнаружил, что уже стоит на вершине склада и с ужасом глядит вниз.
-Анабасис, - произнес задумчиво Иосиф.
-Что?
-Преодоление себя, сын мой.