«Дыхание Красного Дракона» третья книга из тетралогии «Степной рубеж». Первую «Полуденной Азии Врата», и вторую «Между двух империй», смотрите на моей странице.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СЕРЕДИННОЕ ЦАРСТВО
Примечания автора к главам в конце данной публикации.
Глава шестая.
Сретенский православный монастырь, расположенный во Внутреннем городе Пекина недалеко от палат Лифаньюаня, вел размеренную тихую жизнь. В часы молитвы на обветшалой колокольне звенел одинокий, но языкастый колокол «Святой Петр» и из окон небольшой церкви, обшарпанного красного кирпича, был слышан густой, напевный бас архимандрита Амвросия. После заутрени до обедни, и от обедни до вечерни монастырское подворье замирало. Лишь иногда, иеродьякон Сергий и иеромонах Софроний принимали на нем «кормовые» доставляемые русским монахам по велению императора Поднебесной.
Раз в неделю из Палаты Внешних сношений в обитель прибывал мелкий чиновник империи и согласно Кяхтинскому договору доставлял, на двух тележках с запряженными в них мулами, муку, рис, овощи и другие продукты. Иногда, помимо молитвенного часа, к отцу Амвросию приходили крещеные старушки-албазинки и немногочисленные старики. Навещали Сретенский монастырь и их дети, — молодые женщины с детьми, и их мужья в халатах воинов знаменных императорских полков, но больше по воскресеньям.
Шла вторая неделя Великого поста, ее пятый день, и отец Амвросий, скрупулезно следящий за соблюдением Православных канонов, здесь, вдали от Святой Русской земли, лично проверял и составлял монастырскую Кормовую книгу.
Стоя у слюдяного окна и поглядывая во двор, он диктовал сидевшему за столом и вооруженному пером Вавиле Ермолаеву следующее:
— На середу… Великого поста день семнадцатый — капустка крошеная, студеная, и архимандриту, и иеродьякону, и иеромонахам, церковникам, учениками, служителям, равно, по осьмушке хлебушка. На четверик… день осемьнадцатый, всем равно в мисы, — взвар со пшеном сорочинским, да мазунья[1] с шафраном, орехи грецкие без хлебушка. Успеваешь ли слово мое писать, Вавила?
— Поспеваю, отче.
— Добро. Пиши ниже: в пятину… день девятнадцатый — щи с целым луком да с перцем, квашена уксусом капуста, сечена мелко. Лапша гороховая без масла. Место хлеба, взвар медовый квасной со пшеном…
Глядя в окно, Амвросий остановился и замолчал.
— Написал, отче, — проговорил Ермолаев.
— Погоди, Вавила. Сию постную роспись, на субботу и воскресный день, мы опосля составим. Кажись Смаил в обитель въезжает. Ну-ка сбегай, — позови.
Ермолаев вернулся быстро. Следом за ним в келью вошел Смаил, обряженный в повседневный халат торговца-маньчжура. Чтобы сильно в Пекине не выделятся, он заплетал волосы в маньчжурскую косицу и на сибирского казака вовсе не походил.
— Здравствуй, отче. Постный ли день сегодня, — спросил он Амвросия, улыбаясь по-китайски во все лицо, показывая ряд белых здоровых зубов.
— Пятина, Смаилка, сегодня, день вдвойне постный. Аль не крещен, и не знаешь? Вот светел ли день нынешний или сродни страстной пятницы, лучше ты нам поведай. Заждался я тебя. Мы с учеником Вавилою Кормовую книгу ажно на неделю вперед расписали.
— Ну, так вот он я.
— Не томи! Дали разрешение?!..
— Как только пройдут празднования в честь дня Весны[2] и рождения князя крови можно отправляться, отче. Чиновник Лифаньюаня Тоголто с отрядом одного из знаменных полков через неделю после сиих пышных торжеств проводит меня до границ Новых территорий к озеру Нор-Зайсан. Там меня будет ожидать шлюп «Малый» шкипера Вторушина.
— Слава тебе, Господи! — Амвросий повернулся к иконам и трижды осенил чело крестом. — К тому времени, Смаилка, как раз и станет известно: с чем в Поднебесную прибыл брат двоюродный Абылая, султан Жолбарс. Вавила, прочти-ка еще разок почетную грамоту, от ихнего Лифаньюаня Соймонову. Тебе практика в языках и нам, на радостях-то, куда приятней ее внимать.
Ермолаев вынул из стоявшей на столе шкатулки кедового дерева лист с вислой печатью и зачитал:
«Грамота из Палат Лифаньюаня Внешней провинции благословенного Срединного Царства, посланная управляющему русского царя в Сибири генерал-лейтенанту тайному советнику и губернатору господину Соймонову Федору Ивановичу.
На ваше испрошение к Нашему Богдыхану Господину Десять тысяч лет Будде Наших дней на то чтобы Срединного царства подданные албазинцы и русские монахи, находящиеся в нашем Великой империи, могли, как и прежде, молитвы творить в Православной церкви и, согласно своей вере, просить Бога, вечного между обоими государствами миру, было Нами рассмотрено.
Опасения ваши о притеснениях православной миссии, основаны на слухах, и нужно их развеять, туда, откуда они пришли. И для того, Нами была назначена встреча с нашим высокопоставленным мандарином второго ордена[3] палат Лифаньюаня и вашего архимандрита Амвросия, главы миссии, и ее членов иеродьякона Сергия, иеромонахов Софрония, Сильвестра, которые согласно Кяхтинскому договору пришли в Срединное Царство в пятый раз на девятнадцатый год благословенного правления императора Нашего Цяньлуна[4]. На той встрече архимандрит Амвросий Юматов получил пятый орден мандарина нашей империи, а первостатейный иеромонах Софроний Агиевский седьмой орден мандаринства. Русским при монастыре, не имеющим сана, дано звание воинов империи, разрешено брать в жены албазинок, дочерей из семейств знаменных полков императора, по вашему обряду, если то им станет угодно.
Кормовые же, православному монастырю, как и оговорено в Кяхтинском листе, выдаются раз в неделю, в должном количестве.
И для сего ответа Повелителя Обширного Пространства на Российскую сторону, сию грамоту из палат Лифаньюаня, дали мы, мандарин второго ордена Ин-ань и мандарин третьего ордена Тули-ань вашему архимандриту Амвросию Юматову в восемнадцатый день первого месяца лунного календаря на двадцать четвертом году правления императора нашего господина Десять Тысяч лет Будды Наших дней Цяньлуна[5]».
— Пятый ранг чиновника по Табели Поднебесной весьма лестное для меня звание, — проговорил отец Амвросий, когда его ученик закончил чтение. — Надобно бы приобрести себе шелковый халат с серебреным фазаном в оплечье, на груди и спине,
— Монахам монастыря Святого Иосифа сия лесть поперек, — вставил слово Вавила.
— Да, иезуитам, оно поперек, точно! — засмеялся Амвросий. — Но, к сожалению, недостаточно, чтобы воздействовать на происходящее в императорском дворце. А когда на порубежье со Степью, близ и российских границ, стоит двухсоттысячное войско Чжао-Хоя, даженя Новой провинции, под руководством не бесталантливого воителя монгола Фу-Дэ, воздействовать необходимо…
— Необходимо, — подтвердил Смаил. — Федор Иванович Соймонов, отправляя меня из Тобольска в Поднебесную с пушной рухлядью, особо просил за тем обстоятельством на месте присмотреть.
— Через посла султана Средней киргиз-кайсацкой орды, владетельного жуана Степи Жолбарса, — ответил Амвросий, — скорей всего, чиновники палат Лифаньюаня Внешних сношений Поднебесной станут склонять киргиз-кайсаков на перекочевку в бывшие земли джунгар. А взамен, на предоставленные им территории богатых пастбищ Заилийской долины, потребуют от Степи воинов для похода на Самарканд и Бухару.
Карташев расправил редкие кончики усов и произнес:
— То-то брат Матео главного императорского евнуха Шаньюя приваживать стал. Видимо, тоже интересно, чем окончиться визит кайсаков в Запретный город.
— Есть, Смаилка, какая-то тайна, связанная с Шаньюем, — проговорил Амвросий, — которую знает брат Матео и незнаем мы. Главный императорский евнух осторожен. И не идет на сближение, просто из любопытства.
— У Шаньюя слабость к посещению балаганов уличных артистов, отче, — снова вставил слово Ермолаев. — Он обожает смотреть фривольные представления и при этом курить шарики опиума в длинных трубках с драконьими головами.
— Все евнухи любят курить опиум и смотреть на то, чего, по милости богдыхана, не могут делать, — ответил Амвросий. — Не у всех есть ланы серебра. Но, Шаньюй далеко не беден. Нет, Вавила, здесь что-то другое…
— Джузеппе Кастильоне, вот, кто может держать главного императорского евнуха на крючке, — предположил Смаил. Патер из святого Иосифа в Китае уже сорок лет и знал Шаньюя совсем молодым. А в молодости, люди совершают много ошибок, иногда и те, что караются смертью.
— Вполне возможно, — задумался архимандрит. — У нас есть две недели, чтобы узнать ответ на этот и многие другие вопросы. Опасаюсь, что неспроста я фазана на рясу получил. Уж больно открыто император готовится к походу на Самарканд.
— Думаешь, передумает богдыхан, не пойдет? — спросил Смаил.
— Пойти то он, скорей всего все же пойдет, коль токую уйму воинских людишек в приграничье воедино собрал. Только вот куда?..
Их разговор оборвался. В келью постучали.
— Войди с миром! — прогремел бас архимандрита.
В келью вошел слуга архимандрита, новокрещенный персиянин Василий Александров и с поклоном проговорил:
— Прошу прощение, отче… Там человек — китаец… Вас спрашивает.
— Так пусть войдет!
— Не желает он. Иноверец.
Юматов удивленно вскинул бровь.
— Смаил, побудь пока здесь. Чует мое сердце, неспроста к нам сей гость…
Выйдя за ворота обители, Амвросий увидел низенького китайца в простом хлопчатобумажном халате и конусообразной шапочке из тростника. Сложив руки на груди, тот трижды поклонился архимандриту и скороговоркой произнес:
— Сейчас мой господин хочет видеть тебя, лама Амвросий. Он хочет говорить…
— Кто твой господин?
— Я не могу сказать имя. Мой господин — большой господин. Разговор с ним очень важен для русского ламы. Его слуга проводит тебя. Но если русский будет долго думать, его слуга уйдет.
— Может, стоит взять лошаков и повозку?
— Здесь недалеко и ноги русского не устанут.
— Хорошо… Веди.
Китаец снова поклонился и пошел. Откидывая возникающие в голове сомнения, Юматов отправился за ним следом…
Амвросий, в миру Алексей Юматов, родился москвитянином, несмотря, что Россия, благодаря реформам Петра, стала империей, — им и жил. Рос со своеобразным клеймом, доставшимся ему из прошлого по наследству. В Бархатной книге о мелкопоместных дворян Московских Юматовых было писано кратко: родоначальник — жилец царя Бориса Федоровича Степан Федосеевич сын Федоса, внук мурзы Юмата, но, сколько эта памятка принесла его роду бедствий при государях новой династии, знали только они — Юматовы. Особенно при Петре Алексеевиче. Прошло много времени, минуло несколько поколений, но то, что первый Юматов был, в ту злосчастную ночь, когда Романовых обвинили в порче на Годунова, при штурме их московской усадьбы — не забыли. Отец Алексея не выдержал такова многолетнего груза, не унимающейся с годами молвы, попросту спился. Умер рано, оставив единственного двухлетнего сына сиротой, при глубковерующей матери.
Детство Алексея прошло на Басманной стороне старой Москвы, — недалеко от кабака «Разгуляй», где и нашли, как-то поутру, его родителя опившимся до смерти. Обветренный и, без добротного хозяина, обветшалый дом Юматовых стоял среди других обширных старомосковских дворов, в ряду деревянных клетей, подклетей от Кремля к Яузе, — улицей напоминающей об ушедшей Московии. Как и сто лет назад, за рубленными из бревен избами с двухскатными тесовыми крышами были огороды, поля, выпасы. Лишь усадьба Якова Брюса, — любимца первого императора Всероссийского, возвышаясь камнем в стиле Барокко по другую сторону «Разгуляя» и своим видом говорила — времена изменились. Что касается слобожан — мастеровых басманников, они по-прежнему, нетрепливо, с утра до вечера «баснили» узоры на металле и коже, изготовляя чеканные оклады к деревянным крестам и иконам.
Несмотря на чрезмерную набожность овдовевшей в двадцать пять лет матери, единственный ее отрок Алексей был сыном нерадивым, в церковь не ходил даже по воскресным дням, проводил время в беззаботном посвисте по голубятням. Но, когда ему исполнилось пятнадцать, матушка устала, и от него, и от жизни, приняла постриг, а сына отдала в бельцы Заиконоспаского монастыря.
По иронии судьбы, в стенах обители Алексей, снова соприкоснулся с именем Бориса Годунова, который этот монастырь в Китай-городе и основал, — за лавками, где торговали иконами с тесненными окладами из Басманской слободы. Не то, чтобы Алексею нравилось ходить в рясе, в юном пытливом возрасте быть отстраненным от мира за толстыми, помнящими Смуту стенами. Его натура вовсе не пребывала в покладистом смирении, но другого пути у Юматова не имелось. Выбор — кем быть, достался другим, ему же судьба «москвитянина» была уготована еще до рождения — записью рода Юматовых в Бархатной книге.
За десять лет жизни в монастыре, ставший весьма усидчивым в учебе отроком, Алексей освоил латынь, греческий, проявил незаурядные способности к стихосложению. Приняв постриг в двадцать шесть лет, под именем иеромонаха Амвросия он стал учителем школы пиитики при Славяно-греко-латинской академии, и по истечении духовного усердия еще восьми лет на данном поприще, к 1751 году, в возрасте тридцати четырех лет — профессором. Но чем выше Амвросий поднимался в научной иерархии, тем ярче в его чертах, жестах, словах, в нетерпении к заискиванию перед учеными мужами Европы, проявлялся русский тюркского происхождения род Юматовых, за что, выходцами из Киевской духовной академии он и был прозван «Москвитянин».
Ученики Московской Славяно-греко-латинской академии, напротив, Амвросия любили и такое несоответствие, противостояние, накаляло обстановку в школе Заиконоспаского монастыря, словно огонь булат. Чем бы это закончилось, ни сам Юматов не знал, ни кто либо другой. Но...
В ноябре того же 1751 года, Святейший Синод отписал в Правительственный Сенат, указав на минование срока пребывания в Китае четвертой православной миссии, что необходимо переменить ее и дозволить ей вернуться в Россию для получения награды за понесенные труды. От 29 ноября 1751 года Синодом был получен коллегиальный ответ: «С отсылкой новой миссии нужно подождать до составления каравана, который уже готовился, а пока набирать членов для очередной пятой Пекинской миссии». Исходя из рекомендации Правительственного Сената, Святейший Синод постановил: «Справиться у Киевского митрополита Тимофея[6] насчет лиц, обучавшихся достаточно латинскому диалекту из игуменов или же из иеромонахов, для посвящения в архимандрита и отправления в Пекин с двумя иеромонахами и одним иеродиаконом, жития честного, постоянного и неподозрительного».
Запрос был отправлен в Киев, по уже сложившейся традиции, составить следующую православную миссию в Пекине из лиц духовного звания, обучающихся в Киевской духовной академии. В России, лишь именовали людей, пафосно, громко, напыщенно — великороссами, на деле старались не допускать «московитов» к конкретным вопросам новой империи, в частности, к духовным. Так уж сложилось со времен Петра Великого, данную нишу, исключительно, заняли малороссы.
Но, в жизни всегда есть случай, порой абсурдный, именно таковой и произошел с набором пятой Пекинской миссии. За два года в Киеве не нашлось желающих ехать на Восток, в стремлениях священства митрополии за Днепром к Западу, еще более далекую чем в Санкт-Петербурге и Москве, неизвестную страну Китай. Только когда, официально, доношением от 9 марта 1753 года Правительственный Сенат уведомил Святейший Синод об отправлении в Поднебесную торгового каравана с директором Алексеем Владыкиным, к коему и рекомендовалось присовокупить лиц духовных, новой Пекинской миссии, «не упуская времени для отправления», в Синоде спохватились.
Снова было отписано в Киев, но митрополиту Тимофею посылать в Поднебесную было некого, поскольку, согласие ехать, должно было быть только добровольным. Не официально, он отписал своему племяннику иеромонаху Георгию Щербицкому, недавно отъехавшему из Киевской в Московскую Славяно-греко-латинскую академию предполагая себя, на должность префекта. Митрополит попросил помочь в данной неожиданно образовавшейся проблеме, поскольку, высокому духовному начальному лицу не хотелось ссориться с братией Киевской митрополии. Официально же, митрополит Тимофей отписал в Синод возвышено, не пора или, дескать, обратить внимание на великороссов! Санкт-Петербургские синодальные сидельцы, поспешно, в начале апреля отписали в Московскую Синодальную контору, непосредственно отцу Гавриилу епископу Коломенскому и Каширскому[8]. Определив на сбор членов миссии ничтожно малый срок, один-два месяца.
Отец Гавриил обратился к иеромонаху Георгию, с повелением: сыскать лицо, звания духовного, облика «честного, постоянного и неподозрительного» — срочно! Еще не вступивший должность префекта Щербитский имел со всего этого круговорота государственных бумаг из Сената в Синод и обратно, свой интерес. В Киеве при академии он преподавал год — пиитику, год — риторику и год философию. В чем проявил себя непостоянным в отличие от Амвросия, у которого в Московской академии было восемь лет репутации мужа разумного, степенного, весьма ученого в латыни и греческом, более чем иеромонах Георгий достойного префектуры.
В общем, нужную кандидатуру Щербицкий сыскал, красочно отписал об Амвросии епископу. Юматову было велено: «Явиться в Канцелярию Московского синодального правления, принеся с собой доношение ректора Славяно-греко-латинской академии, где написано, что иеромонах Амвросий достоин произведения в архимандриты, и что он лично желает ехать в Китай главой Пекинской Православной миссии. По которому доношению, и из оной Академии профессор пиитики Юматов в Московскую синодального правления канцелярию при сем доношении и представляется».
Амвросий необходимые бумаги предоставил и согласился ехать только с одним условием: членов миссии он подберет сам и не из Киева, а из Москвы. Не слыханное дело, и этого человека отцу Гавриилу рекомендовали как благоразумного, ровного спокойного характера. Но поджимали сроки и епископ согласился.
Вступив в должность, в своем доношении Святейшему Синоду от 24 апреля 1753 года, себе в сотоварищи Юматов указал иеромонахов: Софрония Агиевского — иеромонаха, казначея Иконоспасского училищного монастыря, и иеромонаха Сильвестра Спицына, иеродьякона Сергия — ставропигиального Новоспасского монастыря, людей «жития честного и трезвого». Амвросий настоял перед Синодом назначить в миссию и намеченных им церковников, из учеников Московской Славяно-греко-латинской академии: из риторики — Стефана Зимина, из пиитики — Илью Иванова и Алексея Данилова, «состояния доброго и к тому имевших желание ехать в Поднебесную». А так же: учеников Новоспасского училищного монастыря Вавилу Ермолаева, Ивана Озерова. Служителя своего, новокрещенного персиянина Василия Александрова, хорошо знающего тюркские диалекты, Ивана Козловского — служителя иеромонаха Софрония, Григория Спицына — сына иеромонаха Сильвестра.
На раздумья Святейшему Синоду времени уже не оставалось. Указом от 11 июня 1753 года он постановил: «Призвав всех членов миссии в канцелярию Московской синодальной конторы, объявить им, что они в Пекин отправляются не токмо для священнослужения. Чего ради 1-е — должны обучаться языку китайскому всеприлежно. И если они в тамошней своей бытностью оное окажут и Святейший Правительственный Синод желаемую пользу в том усмотрит, то тогда и благопристойное о награждении их во всем рассмотрение учинено быть имеет. Чего ради, как им каждому будучи в Пекине поступать и как наилучше к пользе святей труды свои полагать об оном внесть в инструкцию подробно. 2-е — жалованье миссии назначено исходя из просьбы ее главы, по несколько возвышенному окладу на семилетний срок. Архимандриту — шестьсот рублей, как и главе предыдущей, четвертой миссии, но далее иеромонахам — по триста, иеродиакону — двести пятьдесят, церковникам — сто пятьдесят. Оклад ученический в двести рублей на человека и по 100 рублей серебром на проезд».
13 июня 1753 года, в тридцать шесть лет отроду, Амвросий Юматов был хиротонисан[8] в архимандриты отцом Гавриилом, епископом Коломенским и Каширским. 4 августа Георгий Щербицкий получил долгожданное место префекта при Московской Славяно-греко-латинской академии, а 24 августа Амвросий с сотоварищами отправился из Москвы в Поднебесную. Путь лежал неблизкий, шли члены пятой Пекинской Православной миссии вместе с торговым караваном Алексея Владыкина, старой проторенной дорогой через Казань на Тобольск, где им предстояло перезимовать…
Примечания.
[1] мазунья — каша
[2] Праздник Весны — 22 марта, весеннее равноденствие Начало нового года в Китае, по Солнечному календарю.
[3] мандарин второго ордена — чиновник второго класса. Мандаринами китайских сановников называли европейцы. Слово «мандарин» происходит от португальского «mandar» командовать, управлять.
[4] «…на девятнадцатый год благословенного правления императора Нашего Цяньлуна» — т.е. в 1755 году.
[5] Т.е. в 1760 году.
[6] Тимофей (в миру Тихон Иванович Щербацкий или Щербак 1698 — 1767) — епископ Русской православной церкви, митрополит Московский и Калужский c 1748 по 1754 годы митрополит Киевский.
[7] Гавриил (в миру Григорий Федорович Кременецкий 1708 —1783) — с 1749 по 1755 годы епископ Коломенский и Каширский, с 1755 года — епископ Казанский, с 1762-го — архиепископ Санкт-петербургский, с 1770-го — митрополит Киевский и Галицкий.
[8] Хиротонисан — рукоположен, посвящен.