17
Прошел июль, настал август. По прежнему стояла тихая, тёплая погода. Море оставалось спокойным, а рыбалка богатой. Судовые самодеятельные экономисты просчитали уже рейсовый заработок и объявили во всеуслышание, что по их прогнозам нужно готовить мешки для денег.
Но как говорил классик: “ ни что не вечно под луною...”
В середине августа Северный флот объявил район, в котором мы рыбачили, запретным для всех гражданских судов. Начинались ежегодные военно-морские учения, с артиллерийскими и торпедными стрельбами.
Отчего военным морякам так полюбился этот кусок водной поверхности, по которой проходит невидимая граница между двумя морями: Баренцевым и Белым? Глубины тут не более ста метров, и если для надводных кораблей этого вполне достаточно, то подводным лодкам, (по моему некомпетентному мнению), — что слону в ванне.
Никому и в голову не могла прийти жуткая мысль о том, что ровно через двадцать семь лет, во время таких же вот учений, здесь погибнет, вместе со всем своим экипажем, одна из самых больших и совершенных лодок — атомный подводный крейсер “Курск”.
Ну а тогда, рыбаки, с матами и проклятьями покидали это рыбное Эльдорадо и уходили в сторону Новой Земли, — ловить сайку — маленькую рыбку, размерами чуть больше мойвы, дальнюю родственницу трески. Говорили что в ней очень много каротина. Хорошо это или плохо, — я до сих пор не знаю. А вот известие о том, что тонна выловленной сайки будет стоить всего лишь девять рублей, поделенных на весь экипаж, никому из нас радости не прибавляло.
Впрочем, меня всё таки ожидала одна радость.
У Северного острова, в заливе Крестовый, «Революция» встала на перегрузку к борту плавбазы “Рыбный Мурман”. Громадные посудины этой серии имели шутливое название “двугорбых”, за две свои монументальные надстройки: на носу и на корме.
На “Рыбный Мурман” мы отдали всю свою рыбу, выловленную у Канина Носа, а также все консервные банки с тресковой печенью. Взамен получили письма из дому, тару, топливо и ... мороженную ставриду. Из неё наши “консерваторы” будут делать консервы: “ставрида в томате” и “ставрида в масле”; потому как уловов трески, в ближайшее время не предвидится.
А лично мне вручён был почтовый конверт с херсонским адресом и цветным изображением “Тавричанки”, — это такой кондитерский магазин, а также известная кофейня при нём, на углу Суворовской и проспекта Ушакова. В нём... в этом конверте... было письмо... от Оленьки... и её фото.
Можете представить мой восторг!
Письмо я зачитал буквально до дыр. А фотография превратилась для меня в подобие иконы. Я, как скупой рыцарь, прятал чёрно-белое изображение своей богини от посторонних, нескромных взглядов и любовался им лишь когда рядом никого не было.
В Олином послании вроде бы ничего такого уж сердечного и интимного не было. Так,... последние херсонские новости,... в основном с танцплощадок города. Но много ли нужно для счастья влюблённому?
Мне теперь чудилось, что нахожусь я не в Северном Ледовитом океане, а где-нибудь в Центральной, или даже Южной Атлантике. А отвесные, обрывистые, но плоские и голые берега Крестового залива казались мне точной копией африканского побережья, каким я его увидел в своём любимом французском фильме “Искатели приключений”. И недалеко от которого герой Алена Делона — Маню нырял в акваланге в поисках затонувшего самолёта с сокровищами.
А жизнь на судне шла, тем временем, своим чередом. Возникали проблемы, иногда даже казалось бы на ровном месте, а затем, хоть и с некоторым трудом, благополучно устранялись.
Молодые ещё хлопцы — матросы траловой команды, пришли на “Революцию” после краткосрочных курсов тралфлотовского учкомбината. Отслужив в армии и на военно-морском флоте, остались парни на Севере: подзаработать, приодеться, да и вообще — пожить романтической жизнью.
По сравнению с бывалыми рыбаками прежней тралмейстерской “бригады”, многие из которых ушли в отпуск, эти — довольно таки небрежно обращались с траловой лебёдкой — нашей общей кормилицей. Несмотря на все мои просьбы, мольбы, ругань и проклятья, часто повторялась одна и та же картина....
Два стальных, жирно смазанных ваера — натянутых как гитарная струна проволочных троса (с мою руку толщиной), сминая металл блоков, подвешенных на корме по сторонам слипа, выползают из воды и, равномерно раскладываемые ваероукладчиками, наматываются на правый и левый барабаны, похожие на гигантские катушки для не менее циклопических чёрных ниток.
Вот показались из воды траловые доски — два здоровенных железных ржавых щита. С помощью этих досок разводятся в стороны крылья трала, создавая так называемое его раскрытие, достигающее ста метров и более. Их подтягивают к корме, отсоединяют от трала и прикрепляют к судну. Снова включается траловая лебёдка, и трал втаскивается на палубу....
— Четвёртому механику срочно прибыть к траловой лебёдке! — орёт громкоговорящая связь.
— Ну, козлы! ... ... ...!
Я вскакиваю с койки, быстро одеваюсь, достаю из рундучка запасную деталь,– (одну из нескольких, заранее выточенных судовым токарем), бронзовую штуку, весом в пару килограммов и несусь с ней по коридору на корму.
Так я и знал! Опять загнали в каретку ваероукладчика стальную скобу, соединяющую ваер с тралом; сломав тем самым самое слабое звено этого ответственного узла лебёдки.
С полчаса, чертыхаясь и ругаясь с тралмейстером, ковыряюсь, пытаясь вытащить изуродованную деталь, превращенную, людской халатностью и недопустимым издевательством над нашей кормилицей-лебёдкой, в кусок цветного металлолома. Наконец мне это удаётся. Заменяю её новой и иду в каюту мыть руки.
Раз в десять дней на “Революции” объявлялась баня, для мужчин. Женщинам делался банный день раз в пять суток. Так как их было мало, то и воды на это много не уходило. Машинная же команда имела неофициальную привилегию — мыться хоть каждый день, в своей маленькой, на одну кабинку, душевой; устроенной прямо в машине, на верхних решетках, рядом с утилизационным водогрейным котлом, работавшим от выхлопных газов главного двигателя.
Так вот, для всей этой гигиенической процедуры, необходимо было выпарить из морской воды достаточное количество дистиллята, — чтобы его хватило на весь банный день, да ещё и оставалось на другие хозяйственно-бытовые нужды.
На “Революции” были два опреснителя. Один — вакуумный, работавший от охлаждающей воды внутреннего контура главного дизеля. Температура её была около семидесяти — восьмидесяти градусов Цельсия. Этого вполне достаточно чтобы холодная забортная солёная вода, поступая в опреснитель и находясь в нём под глубоким разрежением, нагревалась от трубок, по которым проходила горячая вода, вскипала и превращалась в пар; а затем, конденсируясь, опять превращалась в воду, но теперь уже пресную.
Впрочем, что это я Вам объясняю принцип работы самогонного аппарата? Вы и так его знаете, без меня.
Дистиллят из вакуумного опреснителя получался более качественным, и шел на пополнение запаса воды для котла, так как соответствовал требованиям его водно-химического режима. Паровой же опреснитель, естественно работал от пара, из этого самого парового котла. Но воду он “варил” похуже, более жесткую; и шла она на баню и хозбытовые нужды.
Сначала всё шло хорошо: команда мылась, раз в десять суток, и все были довольны.
Но вот на судне, вдруг ни с того ни с сего завёлся барабашка, или по научному “полтергейст”, и принялся эту самую воду подсаливать. И так пересолил, что мыло перестало в этой воде мылиться, а на “Революции” стали назревать события, весьма похожие на те, которые происходили чуть меньше семидесяти лет тому назад на Чёрном море,... на одном броненосце.
Виновник, в конце концов, нашелся. Им оказался котельный машинист, из вахты второго механика, по фамилии Барсук. Вот уж не в бровь, а в глаз! Точно так же как и его лесной собрат зимой, этот тоже норовил завалиться в спячку; правда рановато, — и в лесу, и на море было ещё только начало сентября.
Так как дремать у котла ему мешал горячий как печка паровой опреснитель, возле которого находилось автомобильное кресло, водруженное на пожарный ящик с песком, и на котором восседал толстый Барсук; то он его, — то есть опреснитель, после приёмки вахты отключал, а перед сдачей смены снова включал.
Вот только делал он это довольно безграмотно, забывая закрыть забортную арматуру — специальный клапан, через который удалялся рассол, получавшийся из выпаренной морской воды. Не буду вдаваться в технические подробности этого нарушения технологического процесса. Скажу лишь что забортная солёная водичка поступала, в конце концов, в цистерны запаса мытьевой воды, смешивалась там с ней и в итоге получался солёный коктейль, в котором мыло естественно пены не создавало.
Барсука наказали, а мне “дед” велел заняться обратным процессом — разбавлять теперь подсоленную воду дистиллятом.
Ничего из этого не вышло. В конце очередного банного дня, мы со стармехом были вызваны в каюту капитана, и стоя на вытяжку в кабинете, на ковре, слушали угрозы применить к нам дисциплинарные взыскания в виде выговоров, если ситуация не будет исправлена к следующей бане. А когда, после капитанского разноса, я вышел покурить на палубу, то матросы траловой команды пообещали выбросить меня за борт, если они ещё раз так помоются, как сегодня.
“Дед”, даже после этого, настаивал на дальнейшем продолжении разбавления “банного коктейля” дистиллятом. Я был другого мнения, но ему ничего не сказал, а собрал военный совет вахты, у себя в каюте.
Решили рискнуть — выкачать за борт всю воду из запасных мытьевых танков, и “наварить”, за десять суток, новой.
И..., как любят говорить герои американских кинобоевиков: “У них это получилось!”
-------------------
фото - На подвахте.
Продолжение следует.