( все даты в тексте – по старому стилю )
В горячие дни жатвы люди хотя и безостановочно работали, но с оглядкой: чувствовали себя виноватыми. Обычай-то нарушили, хоть круть-верть, хоть верть-круть. Какое тут может быть оправдание? А потому и работали со страхом и оглядкой: не знали откуда ждать ответа – то ли от обиженных людей, то ли от Ильи-громовержца. И вот странность-то: небо хмурилось, тучи кружили над полями, но не упало ни дождинки, даже грома не было.
Люди торопились: жали, сушили хлеб от тяжёлых утренних рос, вязали снопы, ставили суслоны. Но когда на Бориса и Глеба, 24 июля, обрушилась гроза, люди даже облегчённо вздохнули: передохнуть можно и обычай соблюсти – на Бориса и Глеба не выезжали в поле, обычай запрещал. Говорили: «Борис и Глеб – пали копна». Два слова – «палИ кОпна» - звучали как одно загадочное и странное: «паликОпна». Кто такая «ПОЛИКОПНА»? Почему её все боятся?
Об этом Ванятка Погорелов и спрашивает у отца.
Они сидят в амбаре и смотрят в открытую дверь на дождь.
- Это Илья палит копны. Поджигает их своей молоньёй. Плучается: пали копна, - неуклюже объясняет Гаврила.
- А почему он только сегодня палит?
- Ну, значит срок ему такой дан.
- А кто дал?
- Кто, кто… Господь наш, бог.
-П почему он копны с сеном не палит, они же раньше появляются?
- Илья в это время в других землях на своей колеснице разъезжает и везде поспеть не может.
- Поэтому у нас и дождей не бывает?
- Пожалуй.
В паузе между молниями забежала Евдокия к Аграфене, мокрая, со свёртком:
- Вот, пирожки со щавелем стряпала. Ванятке гостинец занесла. Объеденье.
С чего бы это? У Аграфены у самой щавель лопушится. Да и не праздник – пирожки стряпать.
-Благодарствую, Дуся, У тебя своих едоков хватает, а ты – гостинцы раздаёшь.
- Да будет тебе, Аграфена. Жадностью сыт не будешь.
И бухнула:
- Так когда прибавления ждёте?
Аграфена замерла: Даша? Как?
- От кого?
- Так, Катерина… Располнела.
- Катерина – баба, положено.
- Не скажи: положено, да не заложено. Мой глаз не обманешь. Летом не располнеешь.
- Да где ты её высмотрела?
- На жатве. У нас ведь хлебА – через межу. К Рождеству, глядишь, и будет двойная радость.
Как же это я не заметила, думает Аграфена. А Евдокия подаёт ей щепочку:
- Возвращаю. Катерине понадобится. Может тоже двойня будет.
Вспомнила Аграфена: почти два года назад, когда Евдокия ещё носила своих близнят, вручила Аграфена соседке щепочку от разбитого молнией дерева – лучший оберег для роженицы. И забыла об этом. И вот Дуся возвращает оберег. С намёком.
Слово за слово и перешли к главной болячке: Ильин день, да предсказание Маланьи. Посудачили и решили, что уже всё сбылось: вода – это гроза, огонь – молния, а драка мужиков на Ильин день – так, шалости беса, а не беда вовсе. Так что: «беды не будет» - было, есть.
Но когда на Силуяна, 30 июля, вновь разразилась гроза, да такая, что земля ходуном ходила, Евдокия с Аграфеной поправили себя: вот об этом рекла Маланья.
Огород Гаврилы выходит задами на кручу. И когда две ослепительные молнии вонзились в Белый берег, то показалось, что они спалили баню Погореловых. Даже вроде дым пошёл. Третья молния вошла в землю за Щучьим пупом, высекла столб огня и пара, а земля шатнулась. Пламя лампадок возле икон дрогнуло, взметнулось и наступила тишина. Только слышен был далёкий вой то ли волка, то ли собаки.
Страшно.
Люди не выходили из хат до тех пор, пока небо не посветлело и не показалось солнце.
Было известно, что именно на Силуяна ведьмы опиваются коровьим молоком и «обмирают». И тогда земля трясётся, собаки воют, скотина ревёт. И совсем необязательно, чтобы ведьма была «своя», деревенская – она может быть окрестной, из округи.
И все опять вспомнили о Маланье. Ходили кругами возле её двора, а Евдокия Клюкина даже зашла к бывшей ведьме. Ага, бывшей… Засомневался народ: жива или «обмерла» Маланья?
Ждали Евдокию.
А та появилась от прорицательницы просветлённой и странной:
- Ключ… Громовый ключ искать надо. Он – целебный и благодатный. Маланья сказала: «За рекой». Значит – за Алайкой.
И этот гремячий источник быстро нашли: как раз на месте удара молнии за Щучьим пупом. Вода в нём была пузырчатая и голубела, а на вкус была немного солоновата. Но приятная.
Земля и камни вокруг были оплавлены, как поливные горшки «карачаровские». Люди собирали эти «громовые стрелы» и уносили домой, как обереги от пожаров и молний.
А вода… От чего лечит - не знали, но набирали во всякую полость и уносили домой через Луговой брод.
За Маланьей признали право и умение предсказывать, зауважали, а ключ назвали Маланьиным.
На заговенье перед Успенским постом и мужики усовестились, стали захаживать друг к другу, прося прощения за «ильинский день». Прямо-таки как в прощённое воскресенье. Не чинились, не кичились ни болячками, ни достатком – были равными перед богом. Понимали: в согласии жизнь и сила, а не в мордобое.
Больше всех в Ильин день досталось Михею: чуть не затоптали лошадьми, чуть не утопили. Орали: «Навоз не тонет!» А теперь – каются: «Прости, Михей. Бес попутал». Повинную голову меч не сечёт. От таких слов и у Михея душа рассупонилась, разомлела: «Заходите, говорит Михей, потчевать буду. Душа ладу рада».
Мужики зашли, выставили два кувшина воды из Маланьиного ключа:
- Благодатная.
Ну, и на здоровье!
Пейте.