Если армейскую службу сравнивать с погодой, то здесь тоже бывают солнечные дни и лунные ночи, когда солдатский гогот сотрясает казарму и с потолка сыплется штукатурка.
Женщины могут только представить, но не понять, что значит удивительный сон сразу ста двадцати человек: тридцать разговаривают о всякой всячине; пятнадцать кашляют; сорок переворачиваются с боку на бок – пружины издают такую симфонию, что и Бетховену не снилось; и почти весь личный состав на протяжении ночи мысленно обнимается с родственниками и любимыми девушками, а на самом деле – с подушками.
Храпящих тоже много. Но есть такие, что быстро успокаиваются, когда их назовешь по имени или крикнешь: «Закрой поддувало!»
К сожалению, был у нас один нереагирующий – Андрюха Желтопуп. Главное, днём ходит нормально, через нос дышит – ноздри, как орудийные стволы, прочищены. Да и когда заснёт – тишина, даже мёртвые с косами вдоль кровати не стоят. Но храп в его организме постепенно формируется и к трём часам ночи достигает своего апогея.
Все уже, несмотря на отдельные выкрики и скрипы, дрыхнут без задних ног. И вдруг раздаётся такой храп, что содрогнулся бы Шаляпин, когда услышал бы голос мощнее своего, верней, идиотскую мелодию храпа, льющуюся сразу из гортани, ноздрей и, казалось бы, из ушей.
Многие просыпаются и хватаются за стоящие у кроватей сапоги, как за гранаты.
За шесть месяцев службы в Желтопупа было запущено не менее десяти тысяч сапог и около ста солдатских тумбочек. Он всё время ходил повреждённый, клялся, что уж этой ночью не издаст ни единого звука, но казарма просыпалась от новых раскатов, будто все спали прямо на посадочной полосе, куда приземлялись грузовые самолёты.
Просили уже командира полка, чтобы Желтопупа поселили в какой-нибудь отдельной комнате. Но стоило Андрюхе раз переночевать в тесной каптёрке, как от его мощного храпа все предметы попадали с полок и повылетали из окон стёкла.
Даже солдатские портянки не действовали на храпуна.
И вот в один прекрасный день к нам пришёл служить солдат с такой потливостью ног, что, если он стоял рядом с газоном больше трёх секунд, трава ложилась как подкошенная. Только ему одному надо было бы отдать после бани всю кучу портянок, предназначенных для полка, и то к следующей бани не осталось бы свежего лоскутка.
Мы все облегчённо вздохнули и с нетерпением ждали наступления ночи.
За сильно потные ноги молодого солдата мы сразу же прозвали Спассытелем и смотрели на него как на Иисуса Христа.
Когда Желтопуп завёл свою храповую сирену, на лицо ему нежно, как женский платок, набросили влажную от пота портянку. В предчувствии забавной картины все заранее смеялись.
Андрюха на миг затих, потом шумно несколько раз поработал ноздрями и с ещё пущей громкостью захрапел. Наверное, такой рокот слышали динозавры, когда прощались с белым светом.
Тогда накинули ещё одну портянку – храп не стих. Все сидели на койках, зажимая пальцами носы и надрываясь от смеха, а Желтопупа хоть в газовую камеру сажай – всё равно прочихается.
И вдруг храп затих, но остались какие-то слабые равномерные звуки, очень похожие на коровьи чавканья.
Мы всмотрелись в полумрак: Желтопуп жевал конец портянки и время от времени отсасывал растворённый слюною пот.
Зато полтора года все твёрдо знали, что подъём не в три часа ночи, а, как положено, в шесть тридцать утра.