04. Души в клетках
Светлой памяти Юрия Зеликмана.
Памяти Валентина Чёрного.
– Встать, суд идет! – выкрикнула секретарь суда. – Прошу садиться.
В зал вошел городской судья Слизняков и, раскрыв папку, принялся зачитывать ранее напечатанный документ:
– Оглашается приговор! Именем Республики, рассмотрев в данном судебном заседании уголовное дело, по отношению к обвиняемым: Зелинскому Юрию Александровичу и Гоценко Владимиру Ивановичу, работающим в специальной школе Облоно для трудновоспитуемых детей, в должности старших воспитателей…
…Подсудимый Юрий Зелинский напряжённо сдвинул брови – уж очень знакомыми показались ему нотки этого голоса… Ну да, конечно! С подобными интонациями любил говорить завуч их спецшколы, Борис Анатольевич Писаревский. Тут в памяти Зелинского ожило совещание педсовета в спецшколе, несколько месяцев назад, в завершение которого важный Борис Анатольевич поднял кверху палец и процитировал:
– «Если наказывать ребёнка за дурное и награждать за доброе, то он будет делать добро ради выгоды». – И значительно указал на источник: – Иммануил Кант!
На совещании (был конец месяца) подводились итоги учебного процесса и дисциплины, решался вопрос распределения призовых мест между экипажами, что дало повод долгим спорам и разногласиям… Только Писаревский примирил своим педагогическим авторитетом всех несогласных.
– В этом соревновательном марафоне, – сказал завуч, – бесспорно, выиграл коллектив старшего воспитателя Зелинского Юрия Александровича. У него в экипаже не было побегов, дети учились старательно, мальчишки успешно тренируются в спортивных секциях, десять воспитанников перешли на высшую степень воспитания… Экипаж №2 по праву занял призовые места, поэтому они заслужили поход в лес, на два дня, по местам боевой славы. Для самых маленьких это первый выход за высокий забор, где они будут дышать воздухом свободы. Малышам надо доверять, хоть они у нас и особенные… В 4-ом классе, как правило, собраны воры и бродяжки.
Известие о предстоящем походе было встречено четвероклассниками экипажа «Подводники» дружным «Ура!».
– А с кем мы пойдем в поход? – допытывался воспитанник Саша Капралов.
Один из воспитателей, друг Зелинского, отвечал:
– Пойдем с пацанами из 5-го класса, они заняли второе место. В лесу меня и Юрия Александровича беспрекословно слушаться и выполнять все наши команды. Если наш первый выход на свободу пройдёт успешно, тогда нам поверят. Понимаете? Мы всем докажем, что мы не какие-то конченные, а – правильные пацаны. На педсовете сказали, что малышне верить нельзя, они будут бузить, а то и сбегут. Так вот – Юрий Александрович дал слово завучу, что никто не сбежит. А за добро надо платить добром. Правильно, пацаны? Правильно. Значит, договорились?
«Подводники» ответили дружным одобрением. И тогда было решено: раз уж в лесу как раз в это время цветут ландыши, за два дня надо постараться нарвать много цветов, к 1-му мая. Дома собрать ландыши в букетики, оптом сдать бабулькам на рынке, а на вырученные деньги купить короткометражный киноаппарат «Луч». Он тогда стоил 95 рублей.
В пятницу, после обеда, самоподготовку отменили. На автобусе поехали к лесу, потом отшагали километров десять и вышли на большую поляну, где во время войны был партизанский аэродром. Старшину класса, Васю Раздорова, назначили ответственным за порядок и за соблюдение правил обращения с открытым огнем.
И тогда экипаж «Подводники», в прошлом воры и бродяжки, получил команду воспитателя: «В лесу собирать цветы только группами! И главное: пацаны, мы вам – верим!». Дети разбежались, распугивая птиц весёлыми выкриками. В лесу было влажно и пахло свежими апрельскими ландышами…
– …Суд согласился с доводами стороны обвинения по эпизодам со случаями оскорбления, унижения человеческого достоинства в отношении группы воспитанников спецшколы…
Юрий Зелинский встрепенулся от зачитанного – и всё последующее воспринимал как сквозь сон…
– …Суд определил: Зелинского… по статье… к двум годам лишения свободы в колонии общего режима…
…Гоценко… по статье… к трём годам лишения свободы…
…меру пресечения – взятие под стражу…
Присутствующие опешили от строгости вынесенного приговора, а светило столичной адвокатуры, Михаил Тариэлович Тер-Петросян, специально приглашенный из Москвы для защиты Зелинского, вскочил из-за стола и, оглянувшись на застывших в молчании друзей, свидетелей, коллег обвиняемого, крикнул судье:
– Это судебный произвол, господин судья! За свои двадцать пять лет работы в адвокатуре я не припомню, чтобы за подобные должностные нарушения сажали в тюрьму! В Армении говорят: «Бывает палач с совестью – и бывает судья без совести»!
– Вы… слышали, что он мне заявил? – воскликнул Слизняков. – Секретарь, запротоколируйте оскорбления и угрозы в адрес судьи!
Но судью никто не слушал. Люди, пришедшие на заседание суда, были возмущены и не на шутку оскорблены приговором; кажется, не многие схватывали суть происходящего в зале. Прокурор и судья, конечно, руководствовались не своим умом, а вездесущими ”рекомендациями” из Обкома партии.
В эти минуты своё дело уже делали сотрудники милиции, и на руках подсудимых алчно клацнули наручники.
Когда Зелинского выводили из здания суда, он успел заметить, как грузчик быстрым шагом потащил в соседнюю столовую ящик куриных окорочков… Юрий в глубине души горько усмехнулся. Воспоминание снова возвращалось к нему…
…Вошли в лес. Четверо воспитателей и сорок мальчишек, вчерашние воры, наркоманы, бродяги, не боящиеся ни черта, ни милиции, не признающие ничего, кроме авторитета грубой физической силы. Виктор, друг и коллега по спецшколе, приблизился и шепнул: «Меня беспокоят вон те… бывшие наркоманы и токсикоманы… сгруппировались в небольшую стайку, о чем-то загадочно пошептались, а потом разбежались». Юрий успокоил как мог.
Шли по узкой тропе, покрытой мягким валежником, прошлогодними листьями, сухими ветками. Бесподобная тишина царила вокруг – казалось, в притихшем лесу можно услышать, как проклюнулся новый цветок или с уже расцветшего слетела былинка…
Растянувшись длиной цепочкой, углубились в самые дебри, и когда весенний лес предстал во всей красе, воспитуемые, как вырвавшиеся на волю волчата, подняли такие крики и вой, что разбудили, распугали лесных пичуг, и даже вороны, казалось, почувствовали себя глубоко оскорбленными и, перелетая с дерево на дерево, переругивались: «Кар-раул! Кошмаррр!»…
«Ничего, ничего, – снисходительно улыбался Юрий, – пусть поорут. Свобода бьёт в голову посильнее, чем водка».
Виктор был замыкающим и вместе со старшиной класса Васей Раздоровым подгонял отставших воспитанников, нагруженных неподъёмными рюкзаками. Вышли на большую поляну и здесь решили немного передохнуть. Не успели разложиться и перекусить, как к Зелинскому опять подбежал взволнованный Виктор:
– Там… двое моих…Сашка Козлов, ну который ”форточник”[1], и Валера Яншин… притащили большой мешок. Сашка говорит: «Вы не поверите, идём мы с Валерой[2] (а мы немного отстали) и видим: летают дикие куры и гусь, между деревьями, ну – мы рогаткой подбили их, а вечером, на поляне, в общий котёл»… Он, говорит, супец нам сварганит…
– Так… – подскочил Юрий. – А ну подъём! Подъём! Быстро, надеваем рюкзаки и вперед!
– Юрий Александрович, ну мы ж ещё не отдохнули! Почему?!
– Потому что! Любители приключений… Потому что за нами уже гонятся охотники за головами, ирокезы, хозяева диких гусей и очень диких кур…
…Через три часа на большой поляне, уже в сумерках, быстро разбили палатки, накидали внутрь травы и сухой листвы, развели костёр, и начали в большом казане готовить ужин. К полночи варево из лесной ”дичи” было готово. В большом котле, сдобренный лесным щавелем, укропом, перцем, мелко нарезанной картошкой, источая дразнящий аромат, томился курино-гусиный суп. Через полчаса, утомленные сытным ужином, мальчишки нехотя заползали в палатку. Мыть котёл не пришлось – он был выдраен ложками до блеска. Зелинский спокойно скомандовал «Отбой»…
…В ненасытном чреве следственного изолятора осуждённых Зелинского и Гоценко ждали. Здесь уже находились бывшие воспитанники спецшколы, успевшие ”отличиться” на воле делами, за которые теперь ожидали этапа в ВТК[3].
Дверь камеры СИЗО с грохотом открылась. В проёме, в окружении старшины и выводного, стоял Зелинский.
– Принимайте нового сидельца, только он слишком грамотный, – рявкнул старшина Иван Иванович, по кличке Два-Ивана. – Давай-давай, шустри побыстрячку, не задерживай!
Дверь за Зелинским закрылась. Специфический скрежет закрываемых засовов и замка был, как позже грустно шутил Юрий, «шедевром камерной музыки», сопровождающим появление нового человека в глухом бункере, где уже находились шесть человек, мрачно уставившихся на нового ”квартиранта”.
– Здравствуйте всем, – тихо сказал он. – Я Юрий Зелинский… а где положить матрас? И… вот пакет с продуктами, пожалуйста, можно разделить, на всех…
– Кто-кто ты? – прервал Зелинского тщедушный, рябой и лысый старик и передразнил: – «Можно разделить на всех»… Это коммуняки делили-делили уже хрен знает сколько лет, делили типа на всех, только нам от их дерибана – чернуха пайки да баланда. Может, ты у них был главным баландером[4]? Так в правильной хате такие пассажиры не в масть.
– А ты не тот Зелинский, – хихикнул молодой арестант со шрамом на лице, – который пацанов в спецухе строил… воспитывал, учил их типа уму-разуму, пока тебя не отправили к нам в командировку[5]? А, педагог?..
– Да, – твёрдо ответил Юрий, – да, я тот Зелинский, который учил уму-разуму воспитанников спецшколы… Я уверен, все смотрят телевизор, читают газеты, где печатают статейки по заказу Обкома партии. И как это не дико звучит, здесь, в этой камере, но то, что мне инкриминировали, – это бред, с которым я никогда не соглашусь…
Юрий предполагал, что в камере будет встречен не особо доброжелательно. Судебное разбирательство продолжалось месяц. Дело обрастало легендами, домыслами, а ”жёлтая пресса” смаковала неведомо откуда всплывающие подробности о ”зверствах” воспитателей спецшколы... Осуждённые охотно читают подобные репортажи, после чего, брызжа слюной, клеймят систему, породившую таких ”серпастых-молоткастых” монстров, ”инженеров человеческих душ”…
Он интуитивно чувствовал, что только напористость и внутренняя убеждённость, способность до хрипоты спорить и отстаивать своё, могут уберечь его от несправедливых и поспешных мнений. И ещё. Слабость, деликатность, смирение могут обернуться для него унижением, оскорблением и издевательством. И последнее. Если злобная волчья стая загонит его в угол и будет совсем невмоготу… – придётся прибегнуть к последней помощи.
– Располагайся на шконку[6] наверх, я – смотрящий[7] по хате, зовут меня Анатолий Николаевич, тебе сразу скажу, деляга у тебя стрёмная[8], а потому отпишем маляву[9] ворам в законе и порешаем твою судьбу. А может, подписка у тебя есть, выкладывай свои козыри.
– Какая подписка? – промычал высокий арестант с нижней койки. – Этого жида сразу видно по полёту, гноил малолеток по беспределу, значит должен получить что причитается.
– Кроха, а ты у нас кто, ты у нас судья? – окрикнул его смотрящий. – Может, на моё место зенки пялишь? Сиди и глохни! И здесь не по национальностям в стойлах сидят, а живут по понятиям. Повторяю, для слабо слышащих лохов. Вечером перегоним маляву ворам, объясним, что почём, а там видно будет. Да, кстати, Зелинский, а почему Два-Ивана сказал, что ты шибко грамотный?
Юрий никогда не забудет унизительную и мерзкую процедуру обысков в комнате приёма вновь прибывших осужденных. Его, как и всех, заставили раздеться догола и приказали приседать. Он отказался, а когда маленький сержант схватил Юрия за шею и силой придавил к грязному полу, он отбросил его руку, за что тут же получил порцию ударов дубинками по спине и ногам.
– Спроси у старшины, за что меня били дубинками, на обыске, – едва слышно ответил Юрий.
Капустная жижа, которую он ел на первый тюремный ужин, вновь вызвала у него воспоминания. Эх, как это было хорошо – сидеть в ночном лесу, глядеть на тлеющие угли костра… с тарелкой жирного супа из мальчишеской ”дичи”…
Залез спать на верхнюю шконку – и сам себе скомандовал: «Отбой». Как тогда. В весеннем лесу…
…В три часа ночи всех разбудил громкий треск и грохот работающего мотоцикла. Они с Виктором выскочили на поляну – и… увидели кадр из голливудского боевика. На поляне, в свете луны, на большой скорости петляя между палатками, кружил мотоцикл с коляской, светом фары вырывая из темноты гротескные очертания карликов-кустов и великанов-деревьев… Виктор тут же ринулся к мотоциклу, но тот рванул резко в сторону и, ударившись о дерево, опрокинулся вверх колесами. Юрий бросился за фонариком и, осветив в канаве перевернутый К-750, никого не увидел. За неизвестными каскадёрами где-то шуршали кусты, а над местом упавшего мотоцикла стоял резкий запах разлившегося бензина.
Только прилегли, не успев сомкнуть глаза, как новая напасть пришла в лагерь. В пять утра над палаткой громко раздался матерный монолог пожилого мужчины.
– Кто здесь главный?! – орал старик. – Вставай! Я вас всех заарестую, бандиты чёртовы! Сорок лет поди работаю в лесничестве, лесником, и такого ещё не видел! Угнали мотоцикл! с бутылью самогона! без ключа завели и разбили… гады… всё разбили!
– Да в чём дело, уважаемый? – вежливо обратился Зелинский к леснику. – Мы-то тут при чём? Мы с юными краеведами, из Дворца пионеров, изучаем достопримечательности горного Крыма, расположились тут вчера. Собрали гербарий, весь вечер слушали лекцию – вот, специально приглашённого доцента-ботаника… – он указал на Виктора, и тот солидно кивнул. – Поделились с ним находками, поужинали, легли спать… И вдруг посреди ночи на наши палатки чуть не наехали какие-то хулиганы… на мотоцикле… А если бы кто-то из детей пострадал, а мне отвечать?.. Мы неприятно шокированы, честное слово… Как вас зовут?
– Иван Федорович.
– Очень приятно. Чем мы можем помочь? Иван Федорович?
Лесник был обескуражен. Огляделся.
– А почему эти ваши следопыты-ботаники… в тельняшках?
– Так они – морские краеведы, форма такая…
– А всё равно я вас заарестую… Ботаники… Вот это кто ветки рубил? Срубы-то свежие, не дальше как вчера вечером и рубили…
Юрий с Виктором переглянулись – и Зелинский вежливо потянул старика в палатку…
Через час разобиженный лесник ушёл партизанской тропой, зажав подмышкой сумку с двумя бутылками водки, принесёнными в жертву природоохранному ведомству. За мотоциклом обещал вернуться, как только сможет...
– Собраться на поляне всем! – приказал Зелинский. – Слушайте распорядок дня. Мы понимаем, вы надышались свободой, потому вы так весьма интересно развлекаетесь. Мы думаем, пацаны, что надо успокоиться и заняться делом. Первое: мотоцикл поставить на колёса и докатить прямо к дому лесника, и это сделают те, кто устроил тут ралли Париж –Даккар. Кстати: нюх нас ещё не подводит, а в траве пахнет одним бензином. Так что бутыль самогона поставить в нашу палатку, рядом с моими ”командирскими” часами. Второе: группируемся в тройки и четыре часа – слышите, четыре часа – собираем ландыши, ландыши и ничего, кроме ландышей, в низинах, где много влаги. Грибов не жрать, мы запасные трусы не брали. В два часа обед – кто проспал, тот опоздал. В четыре часа соревнование по перетягиванию каната, с участием воспитателей. А заодно и показательный бой по каратэ, между заявленными воспитанниками и воспитателями 4-го и 5-го классов. Переживать за своих героев и выражать свои эмоции можно громко, хоть глотку порвите, так как вся лесная живность не вынесла нашей конкуренции и давно удрала с поляны, а может быть, и вообще из леса. Проигравший проносит на своей шее победителя вокруг поляны. Итак: за работу, товарищи, как говорил лысый Хрущ.
День прошел относительно спокойно, не считая потасовки между воспитанниками. Оставленное возле дерева ведро с ландышами украл пятиклассник Серёжа Овчинников. ”Разборки” были обстоятельные, молча, со знанием дела. Серёжа пришел на обед прихрамывая, с подбитым глазом и выбитым зубом.
– Сережа, дорогой, – подмигнув Зелинскому, заботливо обратился Виктор, – кто тебя, бедного, ранил?
– Упал с дерева, все ништяк, – улыбаясь распухшими губами, ответил Сережа.
– А чего ты на дерево полез?..
– Да за ландышами… нормально всё.
Спортивная возня юных каратистов обернулась дракой, поэтому побежденных судьи не выявили. Победила, как всегда, – дружба. Перетягивание каната сопровождалось мощной поддержкой болельщиков, но воспитатели 4-го класса были чрезмерно упитанные, и через пару секунд противоположная сторона сильно испачкала штаны сочной зелёной травой.
Ужин вышел на славу. В казане и в ведре сварили макароны, сдобренные тушёнкой с луком, и мальчишки смолотили свои порции, а некоторые и с добавкой. Мальцы набегались, устали, их грязные мордахи светились трогательной детской радостью, щенячьим восторгом от предоставленной им свободы. Они отвечали на нашу заботу по-своему, как слепые щенки, покусывающие своих родителей, умильно тычась им мордами в бок.
В час ночи наступила долгожданная тишина. Все заснули, Зелинский видел из палатки, как Виктор, оставшийся дежурить у костра, лениво шевелит мерцающие головешки. Неслышно, невесть откуда, прибежала небольшая собака, доверчиво положила голову ему на колени, а он, обняв ее слюнявую морду, облокотившись о дерево, закрыл глаза и… тоже заснул.
На рассвете Юрий проснулся от какого-то фырканья вблизи палатки и возгласов ребятни. Выглянул – и ужаснулся: что ни ночь, то сюрприз, на сей раз вместо железного коня на поляне стояли… кони живые. И на одном – о ужас! – браво восседал Виктор… И воспитанники, и воспитатели гладили лошадей, целовали, похлопывали по крупам, притащили травы и хлеба, а полный сирота, всеми любимый Саша Кресов, достал припрятанную шоколадку и скормил лошадям. Все мальчишки фотографировались на лошадях, воспитатели тоже, кончилось тем, что и его, командира Юру Зелинского, водворили на дикого ”мустанга” и сфотографировали, а минут через двадцать Вася Раздоров, как заправский ковбой, увёл лошадей куда-то в лес.
– Ну, – строго взглянул на Виктора Зелинский, – давай, колись…
Тот, не скрывая, всё объяснил:
– Чувствую, среди ночи кто-то меня тормошит. Открыл глаза: передо мной Вася Раздоров[10]… «Я чувствую лошадей, воспет[11], пойдемте, к ним» – это он мне сонному прошептал. Каких лошадей, спрашиваю, тебе приснилось, иди спать… «Нет, – говорит, – они рядом. Я слышу их запах. Не пойдёте, я сам уйду. Мне надо только обнять моих лошадок и все. Только обнять»… Тут вышел воспитатель 5-го класса, Женя Кадочников, говорит: «Иди, Виктор, отдохни, а я до подъёма подежурю возле костра». И тогда мы с Васей отошли, и я решил пойти с ним. Только, спрашиваю, а как в темноте мы этих… лошадей будем искать? Вася отвечает: «Не беспокойтесь, воспет, я по запаху найду дорогу. Все будет, ништяк». Мы вошли в кустарник колючего шиповника, я слабеньким фонариком освещал едва видимый силуэт моего ”сусанина”. Он шёл прямо, уверенно, не сворачивая в сторону, иногда остановится, поднимет голову и дышит громко, к чему-то прислушиваясь.
«Ну, а сейчас что – слышите?»
«Ничего, Вася, а что я должен слышать?»
«Лошадки пасутся, милые мои, они меня заждались и ждут. Через пять минут, мы будем на месте».
Мы вышли на поляну, и я увидел силуэты пасущихся лошадей, со связанными передними ногами, они неловко подпрыгивали в высокой траве, а потом, повернув головы к нам, тихо заржали.
«Воспет, идите ко мне, не бойтесь лошадок – это мои друзья. Я их не обижу. Какая Вам нравится? Мне вот этот конёк. А Вы берите гнедую лошадку. Она смирная, не скинет».
«Вася, ты что задумал? Украсть?.. Ты в своем уме?»
«Нет, – ответил, а сам обнимает за шею рослого коня. – Я сниму путы с ног, свяжу из них узды и поедем в лагерь, пацаны обрадуются, лошадок накормят хлебом, а в семь часов я их приведу в табун. Даю слово, гадом буду…». Вот так и пришли. Я, правда, грохнулся с лошади на острую корягу… ну да ладно. Все целы, всем хорошо…
– Ну вы даёте, – тихо посмеялся тогда Юрий, – вы ещё к угону транспортного средства на меня конокрадство повесьте… и тебя, Витя, как соучастника…
Однако день прошёл без особых приключений – и, насобирав полное корыто ландышей, горланя любимую песню школы – «…а пока наоборот – только чёрному коту и не везёт…» – они, грязные и уставшие, но довольные, приехали в спецшколу, крепко закупорив маленьких изгоев в клетки, ставшие им родными на неопределенный срок…
…Юрий в первую свою тюремную ночь почти не спал. Сначала вспоминал, всё вспоминал… Потом горечь и стыд переполнили его душу. Он, из семьи известных и уважаемых в городе потомственных врачей Зелинских, оказался осужденным, изгоем... Правду говорят: от тюрьмы не зарекайся…
К утру он наконец вздремнул, напряжение, пережитое за этот день, дало о себе знать – во сне он увидел, как его адвокат, Михаил Тариэлович, перетягивал канат с завучем Писаревским, и кто-то из них произносил: «…не по национальностям в стойлах сидят…», потом из перевёрнутого мотоцикла вытекал бензин и почему-то пахнул ландышами, а Вася Раздоров стоял в утреннем тумане и просил: «Прими коня… три-четыре…»… Оказалось, что последнее проникло в дрёму извне: Зелинский проснулся от того, что кто-то за окном истошно заорал:
– Три-четыре, прими коня[12], вы, что заснули, блин, в натуре!
«Три-четыре – это же моя камера, 34… – подумал с горечью Юрий. – Ну вот, уже моя, молодец, быстро привыкаю».
В свете вечно горящей, засиженной мухами, камерной лампочки, маленький арестант, стоя на кровати, медленно втягивал удочку, свернутую из бумаги. Через минуту на конце нити появилась туго завязанная записка.
Утром Анатолий Николаевич зачитывал письмо (это было послание от воров в законе, для смотрящих):
– «Всем, смотрящим и правильным сидельцам.
В хату 34 заехал Зелинский Юрий, ему пришили делягу за унижение прав и достоинства подростков. Нам стало известно, что – это голимые порожняки. Пацанят как маленьких фраерков купили за взятки и они давали не показания – фуфло[13] гнали. За Зелинского подписался известный нам вор – Чёра, с воли, который дал расклад по голимой деляге.
Зелинского Юру не прессовать, он фраер не при делах.
Воры в законе: Чика, Шпон».Число, год, подписи…
– Ну, что Кроха, настаиваешь на своей предъяве? – прихлёбывая чай, с издевкой спросил Анатолий Николаевич. – Что молчишь? Раньше, в мои молодые года, за голимые базары[14] стучали по глупой тыкве – бестолковке[15]. Это были правильные методы воспитания. Больше не вякай, Кроха, а слушай умных советов. Это первое. Второе: ты меняешься шконками с Юрием. Третье: твоя очередь убирать хату. Вопросы есть? Нет. Быстро, шустри. Кстати, Юра, я знаю Чёру по свободе и не спрашиваю, откуда ты его знаешь. Лохов он щипал классно – мастер высочайшего класса, и его подписка дорого стоит. А что ты хорошо умеешь делать, я имею в виду по жизни?
– Анатолий Николаевич, я, с Вашего позволения, останусь на верхней шконке, – возразил словоохотливому старику Юрий, – мне здесь удобно. Чёру я знаю с детства, в одном дворе жили, играли, дрались, дружили, но потом нас судьба развела. Что я знаю и умею, вы спрашиваете? Много чего знаю. Могу сочинить любое послание, апелляцию, не хуже прописного адвоката. Читал много, могу вам тысячу занимательных историй рассказать… из романов, вестернов и боевиков. Неплохо разбираюсь во всемирной истории. Очень в своё время увлекался мифологией и фольклором, особенно скандинавским и британским.
– Юра, я думаю, ты – писатель, ничем не хуже писателя, – заметил Анатолий Николаевич. – И погоняло[16] мы тебе дадим – Писатель. Не против?
– Не против. Писатель так Писатель… – тихо согласился Зелинский…
…Первое время сокамерники хотели узнать о ”спецухе”, а заодно и о деле Зелинского, не из газет, а из первых уст. И Юрий рассказывал – историю за историей, не придумывая ничего, вспоминая лишь то, что происходило у него на глазах и при его непосредственном участии.
– Спецшколы были организованы в 1964 году, под эгидой Облоно, во всех областях Союза. Малолеток, каким бы резонансным ни было преступление, судить было нельзя, уголовная ответственность за тяжкие преступления наступает у подростков с 14-ти лет. Поэтому – их изолировали, в такое себе закрытое режимное учебное заведение для трудновоспитуемых, с высоким забором, с проволочным ограждением, с круглосуточной охраной. Там они учились – с 4-го по 8-й классы. В Львовской области, в городе Стрый, была спецшкола и для девочек – воровок, наркоманок, проституток… Родители трудных подростков лишались родительских прав, это не удивительно, ведь детство таких детей, если это можно назвать детством, проходило среди пьяных оргий и издевательств… Мальчишки и девчонки убегали, прятались в подвалах, притонах, сараях, канализационных люках… Родители – как ”неблагополучная семья” – и дети состояли на учете в милиции, в инспекции по делам несовершеннолетних…Наша спецшкола дружила с шефами – Черноморским флотом, может, поэтому в спецшколе укоренилась флотская атрибутика, морская форма и полувоенная дисциплина. В спецшколе были два карцера, где содержались воспитанники, злостно нарушающие режим содержания. В классе, где было не более двадцати воспитанников, с подъёма и до отбоя работали два воспитателя. Здесь учились бывшие грабители, конокрады, наркоманы, злостные хулиганы…
Помню, привезли в 4-й класс десятилетнего цыганёнка, мальчишку-воришку. Определили в мой класс, первого взвода. Семья более чем благополучная. Отец – руководитель предприятия, мама – завуч в школе, она-то и рассказала мне Ванину одиссею.
«Мы взяли из детского дома маленького подкидыша-цыганёнка, в двухмесячном возрасте. Усыновили, дали ему нашу фамилию – Вишневский. Воспитывали ребёнка в прекрасных условиях, но вот что нас начало волновать: с трёх лет он начал воровать игрушки, безделушки, в детском саду… Родительский комитет настоял, чтобы мы забрали Ваню из садика. В пять лет он вынес все мои украшения из квартиры, и они безвозвратно пропали. Жильцы нашего дома не оставляли детские коляски на лестничных площадках. В школе, в первом классе, наш Ванечка умудрялся два раза обчистить все карманы в куртках, в раздевалке. Мы, естественно, возмещали убытки. А затем нам пришлось менять школы, как перчатки. В одной школе наш сынок проник в учительскую, в тот день, когда учителя получили зарплату. Во втором классе он ”нагадал” одной девочке, что если она не принесёт ему ”порченные” золотые украшения своих родителей, тогда на неё с мамой обрушатся ужасные неприятности. Она принесла… В семь лет он ушел из дома – и нашли его через три месяца в цыганском коллективе, где его научили пить вино и курить. Его поставили на учёт, за кражи и бродяжничество, в инспекцию по делам несовершеннолетних. Последний его ”подвиг” стал последним пребыванием Вани в нашей семье. Мы были с мужем на даче, а когда приехали домой и увидели обворованную квартиру… стало совсем невмоготу жить в одной квартире с сыном. По нашему заявлению – и при помощи материалов милиции – нас лишили родительских прав и теперь нашего Ванечку, будет воспитывать… государство».
Как такое понять? С первых месяцев жизни ребёнок воспитывался в благополучной семье, но сформировался как вор, его окружала любовь и тепло, а вырос волчонок. Может, загадочная цыганская душа ведёт его с рождения по вольной жизни непредсказуемых дорог и не может Ваня свернуть на другую тропу, он же другой, он – цыган…
Кстати, в Евангелии сказано: «Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносит плоды добрые. И так по плодам их узнаете их».[17]
…Вся деятельность в спецшколе строилась по принципу суворовских училищ. Наши воспитанники формировались по взводам, ротам, назначались командиры, заместители, которые имели достаточное влияние на подростков. Фиксировались зачеты баллов, которые учитывались на педсоветах, при решениях перевода воспитанника на очередную ”ступень исправления”. Злостных нарушителей режима директор мог посадить в карцер, сроком до трёх суток, а два воспитателя контролировали поведение подростков своего класса, с подъема и до отбоя. Воспитанники класса, занявшие призовое место, могли с воспитателями уходить в поход с ночевкой в лесу, по местам боевой славы, в театр, в музеи… Работали кружки по интересам. В дни всесоюзных праздников, когда мимо трибун проходили повзводно, чеканя шаг, воспитанники в морской форме, со своим духовым оркестром, от самых маленьких – четвероклассников – до высоких выпускников, стоящие на трибуне ”почетные представители народа” махали ручками и всегда кричали: «Да здравствуют юные моряки, защитники Родины!», в ответ воспитанники кричали: «Уря! Уря! Уря!»…
…А однажды случился побег…
…Рассказывая, он вдруг вспомнил и эту историю, тоже связанную с лесом. Странно: как ни пеклись они, воспитатели, о мальчишках, многие по-прежнему смотрели в лес, как маленькие волчата…
Да, был побег. Побег в 5-ом классе! Эта тревожная новость облетела все закутки спецшколы. Девятнадцать мальчишек собрались в экипаже и испуганно обсуждали возникшую проблему.
Причин для волнения были предостаточно. Через два дня все обитатели спецшколы: воспитанники, воспитатели, дирекция и хозяйственная служба – на двух автобусах, выделенных добрыми шефами – Черноморским флотом, должны были уехать на всё лето в летний лагерь на берегу Чёрного моря. Днём помогать колхозникам в прополке, собирать урожай овощей. Кормили мальчишек вкусными и обильными обедами, а вечером устраивали заплывы, купание, игры, дискотеки… А там, на причале, уже пришвартовались три шестивёсельных шлюпки – ялы, с мачтами, парусной оснасткой, с компасами[18], комплектом спасательных жилетов и кругов, анкерками[19] и ракетницами; на них, этих ялах, в субботу и в воскресенье мальчишкам с воспитателями предстояло выходить в море. А что может сравниться с гонками на скорость, ловлей рыбы… да мало ли найдётся морских приключений, если есть собственное маломерное судно!
– Сашка Капалов – гад, почему он ушёл в побег?! – кричал, вытирая слезы, самый маленький воспитанник Коля Виноградов, который был назначен рулевым на ял – шлюпку «Индеец». – Наш класс не возьмут в лагерь, и мы останемся на всё лето здесь, в этой вонючей спальне. Пацаны, что делать?
– Я его убью, – спокойно прокомментировал тринадцатилетний переросток из 5-го А класса Саша Курилов, бывший организатор маленьких воров, которые успешно, на полном ходу поезда, ”облегчали” открытые платформы с ценными грузами. – Он предатель! Даже индейцы считают предателей хуже койотов, и их выгоняли из посёлка, а Капал – конченый шакал, а когда его поймают, я сниму с него скальп и затолкаю ему в пасть. Он предал друзей, и пощады ему не будет. Вы меня знаете, Курила–Ястребиный коготь базаров не гонит.
– Замолчи, – прервал тогда монолог «вождя краснокожих» Зелинский. – Ребята, вспомните, что вам говорил Капралов в последнее время… О чём он думал, советовался – и вообще: куда он мог сбежать? Может, что случилось в семье, с его отцом?
– Какой отец? – тихо сказал Вася Раздоров. – Его батя – конченый бомж, алкоголик, бабка и сейчас самогон гонит, а мать от метилового спирта коньки откинула… Он мне вчера перед отбоем сказал, что клад надо вырыть в лесу, а то деньги и документы могут промокнуть. А я ему ещё сказал, что завёрнутые в промасленную бумагу даже сокровища не пропадают. Помните, в книге «Остров сокровищ»? Но ваще я и не думал, что Сашка дёрнет в побег… Юрий Александрович, я знаю, где будет спать сегодня Сашка. Я думаю, что наш воспет Виктор поедет искать его, так я, ради всех корешей, помогу найти его в лесу. Недалеко от дома лесника, на дереве, мы сложили большое гнездо, где спали с Сашкой, когда ”бомбили” и ”щипали” лохов-туристов в Добровской долине. Он намылит лыжи только туда – гадом буду. Я его найду и приведу, слово пацана, поверьте…
– Виктор, – обратился Юрий Зелинский к воспитателю. – Я разрешаю тебе взять Васю, я ему верю и полностью доверяю, поезжайте на моём «Запорожце», и постарайся привезти Капралова сегодня… в течение суток.
Виктор со своим провожатым Васей Раздоровым домчались на старом «Запорожце» до Сосновки быстро. Обнаружили старое лежбище, обыскали поляну, нашли свежеразрытую нору и через два часа пошли по тропе к трассе, где оставили машину.
Вася Раздоров неожиданно нашёл клочки фотографии.
– Воспет! – закричал он. – Это же Сашкин отец с матерью! Здесь кого-то били, смотрите: кровь и… ещё кровь. А может – это Капала… убили…
– Перестань паниковать. Я вижу, что здесь кого- то били и сильно били… может, Сашу, может, кого другого. Давай быстро по тропе, ищи капли крови, внимательно смотри, ты пацан глазастый…
Через несколько минут Вася дрогнувшим голосом позвал:
– Виктор, идите сюда. Я…боюсь. Это Саша лежит… Он умер?
Уже позже, намного позже, Зелинский с Виктором знали Сашину историю в подробностях…
…В три часа ночи Саша Капалов проснулся. Как в замедленной киноленте, он прокручивал эпизоды побега. Подойти к столярной мастерской, подставить бочку, взобраться на крышу. Не забыть взять бушлат, чтобы закинуть на проволоку, когда станешь переваливаться уже на ту сторону забора, ну а там с высоты трёх метров спрыгнуть на землю не составит труда. А потом – добраться до конечной остановки и на повороте, когда машины резко снижают скорость, запрыгнуть в кузов бортовой машины и до Сосновки считать километры, а там, перед поворотом, спрыгнуть в кювет и – бегом к домику лесника.
Под старым буком в заброшенную лисью нору было спрятано всё Сашино богатство: 200 рублей, 50 долларов, перочинный нож с 18-ю предметами, фонарик без батарейки, справка о смерти матери, фотографии, с которой улыбались его родители, такие молодые, красивые и ещё счастливые…
Саша считал время и километры. Он должен успеть вернуться в спецшколу до ужина, а там придумать для воспитателей «правдивую легенду» его отсутствия на завтраке и обеде. Главное – взять деньги, пакетик с документами, а через два дня, когда они приедут в Поповку, купить всем пацанам гору ирисок, жвачек всяких и подарок старшему воспитателю Юрию – хорошую ручку, так как в прошлом году он нечаянно украл её в физкабинете.
Все шло по Сашиному плану, и через два часа он спрятался у развилки крутого поворота, где машины замедляли ход. Солнце поднялось из-за горизонта. Оно казалось чрезмерно большим для освещения одиноко расцветшего куста дрока на огромном пространстве земли.
Саша умылся в ручейке, в придорожной канаве, и стал ждать. Послышался звук приближающегося к повороту грузовика, а через минуту Саша, ухватившись за борт, перевалился в машину и упал на перевязанные тюки.
Но вот и первая незадача. Метров через двадцать машина остановилась. К заднему борту подошел водитель с монтировкой в руках и, размахивая ею, грозил Саше скорой расправой. Мальчишка не стал испытывать судьбу и быстро ретировался, спрыгнув через правый борт ЗИЛа. Ждать пришлось долго, но в следующей машине, нагруженной гравием, Саша, испачканный, но довольный, быстро доехал до Сосновки.
В лесу было тихо и спокойно, перекрикивались пичужки, сочная листва дарила прохладу тени. Только сороки с громким стрекотом встретили непрошенного гостя, но вскоре успокоились и скрылись в кронах деревьев. Через час быстрой ходьбы по еле видимой лесной тропе Саша подошёл к своему старому приятелю – высокому буку, на ветвях которого было сложено лежбище из веток. Он быстро взобрался по дереву и лёг на родную «кровать», покрытую прошлогодними листьями и случайно залетевшими пушинками. Его посетило ощущение полной свободы и сознание, что он вправе жить так, как ему хочется…
Саша закурил сигарету и посмотрел сверху на едва видимый холмик, где в заброшенном лисьем логове был спрятан его клад. Он огляделся вокруг. Буки и дубы, как верные часовые, охраняли его сокровища. Их молодые веточки о чем-то перешептывались – уж не о его ли секрете, зарытом под их корнями?..
Когда он спустился к норе, прикрытой терновником, им овладело чувство страха. А вдруг...
Лаз был присыпан землёй и листьями. Саша стал быстро откапывать старую нору – и со вздохом облегчения и непроизвольным вскриком извлёк полиэтиленовый пакет. Всё было в полной сохранности, только фотографии пожелтели и краски поблекли.
Воспоминания совсем не радостного детства промелькнули в его памяти. Когда совсем, совсем был маленький, они с отцом ходили на пруд и ловили маленьких карасиков, которых так любил кот Маус. А потом… Отец с матерью стали постоянно пить, их безудержное пьянство с малознакомыми собутыльниками приводило к дракам и побоям матери. Совсем невмоготу Сашке стало, когда мать, в состоянии полной отключки, тут же, возле храпевшего отца, уступала пьяным дядькам... В первый раз пятилетний Сашка ушёл из дома на вокзал, а через неделю его привели сотрудники милиции. Отчетливо помнил свои первые кражи – это были закатки, варенья, хранившиеся в соседских сараях. Дома таких сладостей не было… В первом классе ”добрые” подруги мамы напоили его самогоном, его стошнило, но потом, через месяц, он вместе со своей бабушкой уже пробовал мутно-зелёное пойло. Бесконечные застолья в доме-притоне закончились трагически. Кто-то притащил бутыль спирта и… в больнице умерла мать. Спирт оказался древесным, или метиловым. Отец стал бродить по помойкам, собирая объедки на пропитание и бутылки на приобретение лекарственных спиртовых настоек. Суд лишил его родительских прав, а Сашку отправили в спецшколу.
«Почему вы меня бросили? – подумал Саша. – Папа, забери меня к себе, я тебя не брошу, а ты перестанешь пить, и мы вместе будем хорошо жить. Забери меня, папа Толя...».
Он оглянулся через плечо, а потом, прикрывшись рукой, поцеловал фотографию своих молодых родителей.
Рассовав по карманам свои сокровища, а пятидесятидолларовую банкноту затолкав в носок, Саша попрощался со своим другом – старым буком и, напевая песню из фильма «Дети капитана Гранта», ускоряя шаг, вышел на знакомую тропу, направляясь в сторону трассы.
Прошло не более двадцати минут, когда на тропе вдруг появились три подростка с рюкзаками, лет по пятнадцати, а может больше. Бежать уже было поздно. Один из них быстро зашёл за спину Саши, отрезав путь к отступлению.
– Ты шо делаешь в нашем лесу? – с издевкой обратился высокий, со шрамом на правой щеке. – Ты кто ваще? Лазят здесь всякие, у нас разрешения не спрашивают…
– А почему это ваш лес? – чувствуя угрозу, спросил Саша. – Здесь живут звери, птицы, туристы ходят, лес – он общий.
– Пацаны, так он хамит! – хриплым голосом сказал тот, кто стоял сзади. – Короче, выворачивай карманы и шагай себе по дороге, пока свои сопли не растерял. Быстро, шустри, нам некогда.
Саша резко отпрыгнул в сторону, пытаясь непредвиденным рывком убежать от агрессивных незнакомцев, подставленная нога ”хозяина” леса сбила его с ног. А затем его, лежащего, стали бить ногами по голове, по груди… Он сгруппировался, поджал под себя ноги, прикрывая голову руками, а потом стал ощущать удары всё глуше и глуше, и голоса стали чуть слышными, а через мгновение, после точного удара ногой в голову, Саша потерял сознание…
Очнулся от звенящей тишины леса. Из уха текла кровь, дышать было мучительно больно, шумело в голове, подступала рвота... Он с трудом поднялся на колени, опершись на палку, встал – и как подкошенный упал на траву. Заплакал от безысходности, боли и горькой обиды, понимая, что не знает куда идти – прямо ли, направо… Саша отчетливо помнил: ему надо попасть в спецшколу до ужина. Нельзя подводить ребят, никак нельзя. Надо купить ирисок, ручку Юрию… – и только сейчас увидел свои вывернутые карманы, а на тропе – разорванную фотографию родителей и справку о смерти мамы. Справку затолкал в карман и медленно, шатаясь как пьяный, пошёл по тропе…
Что было потом – он не помнил. Когда Саша открыл глаза, над ним склонился Виктор, а над Виктором, будто жалея, покачивались деревья…
– Виктор, воспет, – только и сумел проговорить Саша, – я хотел ириски купить пацанам и еще… ручку Юре, а они меня стали бить ногами… я не в побеге, я хотел подарок ребятам… простите меня, пожалуйста, я не хотел, не наказывайте ребят… прошу Вас... Побег несчитовый, правда?
– Саша, молчи, я понял. Тебе нельзя говорить. Сейчас быстро поедем в больницу, тебе сделают рентген, окажут помощь, а через два дня, если тебя выпишут, поедешь с нами в Поповку.
Воспитатель взял на руки лёгкое тело своего пятиклассника и, сопровождаемый Васей Раздоровым, медленно направился к дороге.
В больнице поставили предварительный диагноз: травмирована барабанная перепонка, сломано ребро, сотрясение головного мозга, выбиты зубы, многочисленные гематомы мягких тканей рук, ног, спины.
– Могло быть хуже, если бы вы его не нашли в лесу, – со знанием дела сказал дежурный врач, – а так – жить будет. Ребро срастётся, ссадины заживут, когда станет взрослым, с головой, будем надеяться, не будет рецидивов. А пока пару дней пусть у нас понаблюдается.
В спецшколе их ждали. Подробности Сашиного побега были уже всем известны, и мальчишки ждали решения старшего воспитателя Зелинского и завуча Писаревского.
Когда скомандовали: «Построиться, 5-й А, в экипаже!» – Юрий Александрович вышел и улыбнулся:
– Что вам сказать? Мы посоветовались и решили, что побег считать…
Но ему не дали досказать фразу. Девятнадцать мальчишеских глоток дружно заорали:
– Не считово? Не счи-то-во!
– Не считово! – подтвердил он…
Когда ещё он испытывал такую радость? Когда ещё ощущал себя одним целым с коллективом родных пацанов?..
…В 8-ом классе воспитанников, не ставших на путь исправления, решением педсовета отправляли в СПТУ (специальное профтехучилище для трудновоспитуемых подростков). Остальные выпускники могли продолжать обучение в девятом классе в интернате.
Не всё было так замечательно в спецшколе, особенно в педагогическом процессе.
Детей собирали и водворяли в сплоченные криминальные подростковые группы, где шло обучение не только азам школьных дисциплин. Бывший школьный воришка узнавал, как бесшумно и быстро можно открыть дверь квартиры и обокрасть её. ”Путешественник” –бродяга, чьи противоправные приключения ”доставали” работников милиции и родителей, досконально знал десятки видов наркотических ”коктейлей” и охотно делился своими познаниями с друзьями…
После выхода в люди бывшие воспитанники не задерживались на воле и по инерции продолжали свои ”университеты” в колониях различных режимов. Мне как-то выпускники 8-го класса подарили открытку с добрыми пожеланиями в моей жизни, с подписями всех ребят класса. Через десять лет выяснилось, что только трое из двадцати выпускников не отбывали наказание в колониях и не привлекались к судебным разбирательствам. К сожалению, никто не вёл четкую статистику деятельности спецшколы за 26 лет её существования…
…А тогда педагогический коллектив спецшколы напоминал потревоженный улей. Кто первый начал писать реляции в облоно, горком, обком партии, на своих коллег – осталось тайной. Приезжали высокие чиновники для разборок, но обиженных становилось не меньше, а анонимок всё больше. В эту круговерть доносов и пасквилей оказались вовлечены воспитанники спецшколы, которых жалобщики убедили писать заявления, но уже в прокуратуру… Писались эти письма под диктовку обиженных педагогов.
Вот… было одно такое послание, на имя прокурора области, его зачитывали на суде, четвероклассника Николая Кторова – любителя клея «Момент», еле осилившего грамоту:
«…а потом старший воспитатель Зелинский поставил меня перед ротой, заставил снять верхнюю одежду и брюки, демонстрировал мои худые руки и ноги, объясняя воспитанникам, что я такой дистрофик, потому что курю табак и окурки. Товарищ Прокурор, моё человеческое достоинство было попрано в грязь, меня оскорбили морально и физически. Только Вы можете защитить нас от фашиствующих методов воспитателя Зелинского»…
– А как на самом деле было? – поинтересовался Анатолий Николаевич.
И Юрий вспомнил – как он поставил раздетого до трусов тщедушного Николая, бывшего токсикомана, перед строем роты, но рядом также встал раздетым, перед строем, мускулистый воспитанник Саша Родителев[20].
– Ребята, – обратился Зелинский к воспитанникам, – посмотрите внимательно. Слева, всем известный Коля, который систематически подбирает грязные бычки, сопливые окурки, нюхает керосин, бензин, всякое дерьмо и не хочет учиться. Посмотрите на его фигуру. Ему уже 12 лет, а весит он 30 килограммов. У него есть будущее?
– Нет! – закричали подростки.
– Хорошо, а вот справа Саша Родителев, ему 12 лет. Не курит, занимается спортом в борцовской секции, хорошо учится, лаборант физкабинета. В своей весовой категории гиревиков – чемпион спецшколы. У него есть будущее?
– Да! – со смехом кричали мальчишки.
Возможно, этот педагогический прием – сравнительный анализ фигур двух мальчишек – был проведён не совсем корректно, но ведь издевательства и оскорбления – не было. Унижения человеческого достоинства – не было…
А были – доносы, анонимки, уголовное дело, суд и заказной приговор ему – Юрию Зелинскому…
…В зале суда, после объявления приговора, к нему подбежала его родная Саша с маленькой Анютой на руках. Стоящие рядом милиционеры спокойно наблюдали приевшиеся сцены прощания. Жена плакала, протягивая крохотную ручку трехмесячной девочки к нему в ладонь, а Михаил, который, не скрывая слез, успокаивал брата, Сашу, спросил милиционеров:
– Я успею купить продукты и всё необходимое в магазине, для брата?
– Да, через полчаса мы этапируем всех в изолятор.
С Юрой прощались товарищи, коллеги по работе – у него всегда было много друзей: врачей, музыкантов, библиофилов, которые знали и ценили его как тонкого знатока книги и тонкого интеллектуала.
Вдруг рядом с ним очутился его давний приятель, Валентин Чёрный… Их детство прошло в родном дворе, в одних играх и забавах, но так уж сложилась жизнь, что Валя с юношеских лет породнился с криминальным миром, где был известен под кличкой Чёра. Был он вором-щипачём[21], нередко попадался, когда в толчее толпы находил очередную жертву, и вновь отправлялся в места лишения свободы. В этот раз он был на свободе и не прийти на суд к другу детства – не мог…
– Юрок, послушай меня внимательно и не перебивай. Я могу быть для тебя очень даже полезен. На киче[22], в камере, у тебя могут быть неприятности. Братва может неправильно понять твою статью, тем более что ты завязан на проблемах с малолетками. Я сегодня переправлю письмо в сизо, ворам в законе, где подпишусь за тебя, что ты не при делах и на тебя повесили голимые порожняки[23], что ты попал в непонятку, а подростки за взятки подписывались в ложных доносах. Ты понял, Юрок? Я за тебя – подпишусь. Держись, может, встретимся в СИЗО, а то я что-то долго подзадержался на воле… – улыбнулся Валентин, протягивая старому товарищу руку.
С того дня, думая о Чёре, Зелинский вспоминал старую армянскую пословицу о совести и её отсутствии, которую так любил Михаил Тариэлович…
…Прошло три месяца. На книжной полке возле кровати разместились десятки книг, справочников, комментариев к уголовно-процессуальному, гражданскому, административному праву. Юрий стал лучшим консультантом и советником в СИЗО по оформлению апелляционных документов, прошений и жалоб.
Собственная жалоба в союзную прокуратуру на необоснованность и предвзятость вынесенного приговора осталась без ответа, а на обходе прокурор по надзору Крольков сообщил Зелинскому:
– Ваша жалоба на московский адрес переадресована к нам. Приговор остаётся в силе. По закону, Вы можете остаться на хозобслуге и через год освободитесь условно-досрочно. Думайте, Зелинский – это хороший вариант. Если согласитесь, напишите заявление на имя начальника СИЗО, а я подпишу Вашу просьбу. Кстати, – прошептал Крольков, – у меня небольшая проблема с мужским здоровьем – может, Ваш брат меня проконсультирует…
Вечером, выпивая по глотку чифира из большой кружки, которая, как трубка мира, проходила по кругу, Анатолий Николаевич подвёл итог:
– Писатель, ты здесь пассажир случайный, конечно, жаль, но ты должен согласиться с предложением долбанного прокурора и остаться на хозобслуге, тем более, там не одни козлы рогатые, а ты фраер башковитый – место библиотекаря тебе, в самую жилу. Ты нам много романов тискал[24], много нас от безнадёги спасал… Слышь, а ты когда заехал на хату, сказал что-то там про северный фольклор… Ты расскажи нам что-нибудь. А мы послушаем…
– Ладно, – ответил Юрий. – Расскажу одну ирландскую легенду, хоть она и грустная немного… Она известна под названием «Души в клетках».
…Жил один добрый малый по имени Джек. Джек Догерти. Жил у моря, в маленьком домике, и был он простой рыбак. И отец его был рыбак, и дед. Когда Атлантический океан штормил, много богатых судов разбивалось на морских скалах у этого побережья. И тогда на берег выбрасывало волной целые ящики хлопка или табака, первого сорта, или большие бочки с ромом или джином. В общем, бухта, у которой жили Догерти, приносила доход, как какое-то имение… Но если какой-нибудь моряк с разбившегося корабля добирался до берега, он получал и помощь, и милосердие… А если в живых не оставалось никого – то что ж поделаешь? Джек подбирал уцелевшие грузы и как-то перебивался и этим. А что? «Кто от этого страдает? – спрашивал он. – Король? Да храни его бог… Он и так богат, и без всего того, что выбрасывает море». В общем, так и жил на отшибе, но жена считала, что лучше Джека парня не найти – да и не надо искать…
Джек был парень смелый, даже отчаянный. Многое видел в жизни и ни разу не испугался. Дьяволом его было не испугать. Водяных и всяких там русалок тоже не боялся, наоборот – ничего он не желал так сильно, как встретиться с кем-то из них… А дед его, первым поселившийся у этой бухты, даже рассказывал ему в детстве, что подружился с водяным.
А Джек вот никогда не видел ни водяного, ни русалки. Ему было так досадно – жить в таком месте, где этих существ как трески в море, тем более что его дед – и даже, говорят, отец – не раз с ними встречались… В конце концов Джек стал выходить в море, чтобы нет-нет да подкараулить русалку… или водяного, как повезёт… А про то, что он рыбак, забывал. Жена часто упрекала его, что он приходит домой без улова, но она-то не знала, за какой рыбкой охотится её муж…
Как-то раз Джек пошёл на лодке вдоль берега на север и зашёл дальше, чем всегда, и вдруг – видит: на скале сидит кто-то… или что-то… чего он никогда до тех пор никогда не видел… Тело у него было зеленое, а в руках у него была красная треуголка. Джек подплыл чуть ближе – и ему удалось разглядеть своего водяного: существо с зелеными волосами, кривыми зубами, тоже зелёными, красным носом и свиными глазками. У водяного был рыбий хвост, ноги в чешуе и руки короткие, вроде плавников. Он был без одежды, если не считать ту самую красную треуголку. Джек, хоть и был храбр, немного испугался, но решительно подошел к водяному, снял шляпу, и сказал:
– Здравствуй, приятель!
– Здравствуй, – ответил водяной. – Нам с тобой давно следовало познакомиться. Я ведь знал твоего дедушку ещё до того, как он познакомился с твоей бабушкой. Джек, я так любил твоего дедушку! Никто не умел так, как он, тянуть коньячок из раковины. Надеюсь, ты окажешься достоин своего деда!
– Насчёт меня не сомневайтесь! – браво ответил Джек. – Мать после молока сразу же начала поить меня коньяком. А вот вам приходится крепко выпивать, чтобы согреться в таком сыром и холодном месте? Недаром говорят: пьет, как рыба. Откуда же у вас выпивка? В смысле, сэр, где вы держите погреб, ведь он должен быть сухой и надежный, чтобы бутылки правильно хранились?
И вот в следующий раз, когда они снова встретились, Джек увидел, что водяной захватил с собой две красные треуголки.
– Я тебя приглашаю, Джек, спуститься на дно и отобедать со мной, – сказал водяной.
– Боже упаси, – воскликнул Джек, – я же захлебнусь в воде, уж не хотите ли вы, чтобы моя жена осталась вдовой…
Водяной рассмеялся:
– Твой дед тоже так думал в первый раз. А потом уж и не сосчитать, сколько раз он натягивал эту треуголку себе на голову и нырял вслед за мной!
Водяной взобрался на скалу, и Джек за ним. Водяной нырнул, а Джек смело нырнул следом. Они уплывали всё глубже и глубже, и Джеку показалось, что оттуда он вынырнуть уже не сможет… И вот, к величайшему удивлению Джека, они вышли на сушу, только эта суша находилась на самом дне океана. И на этом кусочке земли стоял домик, искусно выложенный из устричных раковин. Не было предела удивлению Джека, вокруг не было никого, кроме крабов, которые разгуливали по песку. Над головой было синее море, похожее на небо, а в нём, парили рыбы, подобно птицам…
Тем временем водяной пригласил Джека в дом, где открыл маленькую дверцу и ввёл Джека в великолепный погреб. Там хранились бочки, бутылки… всё, что опускалось на дно морское, когда тонул корабль, возвращавшийся из далёких стран.
– Что скажешь, Джек Догерти? – засмеялся водяной. – Неплохо мне живется здесь?
– Я и не сомневался! – ответил Джек.
Они вернулись в комнату, где две молодые русалки уже приготовили обед. Осётр, омары, палтус, устрицы… такого изобилия Джеку ещё не доводилось видеть! А какие заморские напитки были тут же, на столе! Джек отобедал с водяным, выпил за хозяина не одну раковину коньяка, однако заметил, что нисколько не пьянеет. Видимо, море над головой охлаждало голову…
После обеда водяной пригласил Джека в другую комнату, обещая показать свои секреты. В той комнате была уйма всяких вещей, которые водяной подбирал на дне. Среди них Джек увидел какие-то штуки, вроде панцирей от омаров, стоящие вдоль стены.
– А это что? – спросил он водяного.
– А в них я держу души.
– Какие души? Я думал, у рыб нет душ…
– Ну, конечно, у рыб – нет, – сказал водяной, – это души утонувших моряков.
– Господи! – воскликнул Джек. – А откуда вы их берёте?
– Как откуда? Когда я замечаю, что будет шторм, то расставляю два десятка этих панцирей. Моряки тонут, а их души попадают в воду и укрываются в моих панцирях. А когда душ набивается много, я приношу их домой. Им здесь и сухо, и тепло, им здесь нравится. Это же такая удача – попасть в прекрасные условия.
Джек просто опешил и не знал, что сказать.
– Я думаю, – сказал он, – что мне пора домой.
С тех пор Джек только и думал, как освободить бедные души, запертые в омаровых панцирях.
И вот, при следующей встрече, он предложил водяному попробовать домашней наливки. Жену Джек отправил подальше к родственникам, а в середине дня водяной пожаловал к нему на ответный обед. За обедом Джек угостил его напитком, которого водяному в жизни не приходилось пробовать. Ирландским самогоном. Водяной пришёл в неописуемый восторг, пил и пританцовывал, пока не свалился на пол и не захрапел. Тут Джек схватил красную треуголку – и бросился бегом к скале. Нырнул и очень скоро добрался до обиталища водяного.
Джек вошел в заветную комнату и опрокинул все панцири, но ничего не увидел, услышал только лёгкий свист, когда опрокидывал панцири. Он удивился, но вспомнил, что священник говорил, что никто из живых не может увидеть душу так же, как ветер или воздух. Потом Джек расставил панцири на свои места и не без труда, но вернулся на поверхность. Так продолжалось не один раз… Водяной с радостью принимал приглашения Джека, угощавшего его ирландским самогоном, и, судя по всему, ни разу не заметил, как Джек освобождает из клеток его души. Чего только не придумывал Джек, чтобы незаметно проникать в дом водяного, и всякий раз опрокидывал панцири и освобождал души. Их дружба продолжалась несколько лет.
Однажды утром Джек, как обычно, бросил в море камень, чтобы вызвать водяного, но ответа не было. Он бросил ещё камень, и ещё, и ещё, но напрасно. Но красной треуголки у него не было, и он не мог сам спуститься на морское дно... Поэтому, решил Джек, или водяной умер, если они вообще умирают, или исчез из этих мест.
Джека утешало лишь то, сколько несчастных душ он освободил из клеток. Хотя немного злило, что он ни одной из них не увидел… Что поделаешь, душа – дело такое…
– Да… – затягиваясь очередной сигаретой, с тоской проговорил Анатолий Николаевич. – Вот и мы, братва, тоже души в клетках. Только где нам взять такого Джека…
– Как где? Могу дать адресок, – схохмил Кроха. – Вам надо поставить на попа[25] ирландский ларёк, там вас повяжут местные полицаи, посадят в панцирь, ну а там и Джек какой-нибудь появится, в треуголке с кокардой, гы-гы…
В камере молчали. Никто не поддержал веселое настроение сокамерника, а смотрящий никак не отреагировал на едкую насмешку Крохи.
Прошел еще месяц. Зелинский ждал ответа на свое заявление о переводе его, для дальнейшего отбывания наказания, в хозобслугу СИЗО. В один весенний день, на прогулке, в дворике, с большим удовольствием попинали мяч, устроив мини-матч, друг против друга. В приподнятом настроении, обсуждая игру, шестеро осужденных вернулись в камеру. За столом сидел незнакомец. Юрий его узнал…
Это был высокий молодой крепыш, бывший воспитанник спецшколы, два года назад осужденный за кражи и приговорённый к одному году отбывания наказания в ВТК. Он спокойно встал, поздоровался и, немного волнуясь, сказал:
– Я Толик Регентяк, погоняло – Конь, вторая ходка[26], первая в ВТК, сейчас на взросляк, по гоп-стопу[27], к пяти годам по шарам[28]. Братва, мой сидор[29] на общак, без базара. Кто смотрящий?
– Я смотрящий, Анатолий Николаевич. Что-то ты, Конь, прытко взбрыкиваешь, угомонись, дай нам отдышаться…
– Анатолий Николаевич, – закричал Регентяк, – среди вас находится… Зелинский! Вот он… Это отмороженный воспет из спецухи! Он вместе с Доренко гноил пацанов, щемил и издевался по беспределу! Я знал, что он на киче, и мечтал с ним встретиться…
Внезапно, схватив со стола металлическую банку со сгущенным молоком, он запустил ею в Юрия, но та попала в голову Крохи, который, завертевшись на месте, с громким воем упал между кроватями. Юрий не стал дожидаться продолжения. Единственная деревянная табуретка с треском разлетелась о голову Регентяка, а потом в камере занялась общая драка, а через короткое время прекратилась вмешательством смотрящего, который случайно получил удар под глаз, неизвестно от кого.
– Всё, сели, успокоились! – прикладывая мокрое полотенце к глазу, тяжело дыша, распорядился Анатолий Николаевич. – Регентяк, твои предъявы не обоснованы, мы всё знаем – и не гони коней. Ты хочешь своей правды? Все хотят правды, но мы не на партийном собрании и сейчас не 37-й год. Поэтому спокойно и тихо мы всех разведем по своим стойлам.
Юрий, прислонившись к батарее, крепко сжимал в руках ножку от табуретки, отрешенно смотрел на зажжённую лампочку, которая с громким хлопком вдруг лопнула, и стекла посыпались на пол. Он отчётливо осознал, что в этом диком тюремном мире ждать помощи неоткуда, только он сможет защитить свою совесть, а может, и жизнь.
– Анатолий Николаевич, братва, – не унимался Регентяк, – я повторяю, Зелинский издевался над пацанами, это доказал и суд. Он и меня водворял в карцер в спецухе и бил меня по заднице, и на педсоветах вершил суд над пацанами, и предлагал меня отдать ментам, а по нашим понятиям спецшкола – это кича для малолеток, а потому Зелинский должен ответить по нашим законам! Ему место в петушатнике[30]!
– Тебе слово, Писатель, – опустив голову, обратился смотрящий к Юрию. – Хочу сказать только, что суд коммуняцкий у нас не в авторитете.
Зелинский встал. И сказал своё слово:
– Ты говоришь, Регентяк, что, по понятиям, спецшкола является кичей для малолеток и я должен ответить по законам зоны. Я согласен. Тогда по воровским законам – ты крыса![31] Повторяю, ты – крыса и беспредельщик! Сиди, не красней, а то лопнешь, как жаба! Я всё объясню братве, а с воли придут доказательства моим словам. А уважаемые воры скажут последнее слово. Ты, перед побегом из спецшколы, три года назад, украл магнитофон из класса, заработанный мальчишками! ты забрал джинсы и кроссовки у Кармелюка! зажигалку у Пайсова! и две водолазки у Сёмина! Ты будешь отпираться? Все вещи были обнаружены воспитателем, который приехал за тобой ночью. Второе: да, я на педсовете говорил, что необходимо возбудить уголовное дело против тебя. И сейчас бы повторил, и завтра повторю. А сказать, за что? А может, ты ответишь? Молчишь. Что, стесняешься? Я скажу. Когда ты был в 8-ом классе, то заставлял силой, четвероклассников, в туалете, брать в рот… а в походе, в лесу, заставил Владика, самого маленького воспитанника, купать тебя в речке, а потом изнасиловал его. Доказательства? Будут тебе доказательства! Третье… А может, хватит про твои ”подвиги”? А то я могу тебе и четвёртое, и пятое, и шестое вспомнить. По законам зоны ты ответишь! А за меня подписался мой друг детства, уважаемый среди воров…
– Ну что? – тихо заметил смотрящий. – Ты замутил это пойло, Конь, за базары надо ответ держать, а если придут верняки-доказательства, а потом получим советы воров… Как говорится, утро вечера – мудренее.
Ночью осужденные в камере №34 не спали. В этой обыденной, однообразной тюремной жизни у осужденных появился шанс увидеть продолжение захватывающего сериала, где столько ”перчинок” и ”клубнички”. А кто победитель, кто проигравший – какая разница, главное потешить душу свою этим тюремным спектаклем.
На следующий день начальник сизо разрешил кратковременное свидание Зелинскому с женой и дочкой. Эти минуты пролетели как сон. Дочка улыбалась, протягивая к нему ручки-кулачки, а Саша плакала и рассказывала Юрию новости безвозвратно прошедших, нерадостных дней. Он не говорил с ней о камерных разборках, но в записке к Валентину Чёрному подробно рассказал о серьезной проблеме, возникшей в камере после прихода Регентяка. В заключение просил помощи – прислать ему и ворам письменные доказательства фактов, которые изложил в письме.
На следующий день Регентяка перевели в другую камеру, а через двенадцать дней пришло послание от воров в законе:
«Смотрящим и правильным сидельцам. В хату 34 заехал Регентяк – погоняло Конь, который устроил бучу в камере и предъявил серьезные объявы, против Зелинского – Писателя. Он не доказал свои объявы, потому это были голимые порожняки.
К нам пришли верняки-доказательства, что Конь в спецшколе крысятничал, обижал малолеток, что по понятиям правильных пацанов является наглым беспределом.
Конь, а теперь – эта Лошадь, не может находиться среди правильных сидельцев, место ему в хате-обиженке[32], где всем говорят: «Куй железо, пока лопата стоит».
Воры в законе. Чика и Шпон».
Регентяка сотрудники оперативной части переводили из камеры в камеру, но везде его заставляли убираться, мотивируя тем, что не гарантируют безопасность осуждённого. До этапа в колонию он содержался в одиночной камере. Но в колонии его настигло послание воров в законе. Жестокая расправа не заставила долго себя ждать…
Прошло еще восемь месяцев. Юрий, в должности связиста на хозобслуге, ”спокойно” отсидел положенную половину срока и ровно через год условно-досрочно вышел на свободу, где друзья-товарищи устроили его на достойную работу в кабельном хозяйстве энергослужбы области.
Неумолимо время. В один год ушли из жизни Юрий Зелинский и его давнишний товарищ детства, Валентин, по кличке Чёра.
[1] Форточник – вор маленького роста, проникающий в квартиру через форточку.
[2] Валерий Яншин, через 24 года будет убит в бандитских разборках.
[3] ВТК – воспитательная трудовая колония для несовершеннолетних, отбывающие наказание с 14-и – 18 лет.
[4] Баландер – разносчик пищи, осужденный из числа хоз. обслуги.
[5] Командировка. Так называют осужденные, места лишения свободы.
[6] Шконка – кровать.
[7] Смотрящий – назначенный в камере, уважаемый в уголовном мире осужденный.
[8] Стрёмный - жаргон. Необъяснимый, непонятный
[9] Малява – письмо, записка.
[10] Вася Раздоров, бывший вор, конокрад.
[11] Воспет - воспитатель.
[12] Кони - вид межкамерной информации, через окна, при помощи примитивных удочек, с нитками осужденные получают или отправляют записки.
[13] Фуфло - ложь
[14] Базары – споры – разговоры.
[15] Тыква, бестолковка – голова.
[16] Погоняло – кличка.
[17] Новый Завет. Мф., 7: 17 - 19
[18] В морской терминологии ударение падает на второй слог.
[19] Анкерок – деревянный бочонок для питьевой воды.
[20] Саша Родителев. Учился в моем классе (автор) Через 10 лет он станет чемпионом СА по классической борьбе. С отличием закончит ТНУ. Построил дом, посадил деревья, воспитывает детей... Один из немногих, кто стал в жизни просто хорошим человеком (фамилию Саша изменил).
[21] Щипач – карманник – это всегда вор высшей квалификации.
[22] Кича – тюрьма.
[23] Голимый порожняк – ложные обвинения.
[24] Тискал – рассказывал.
[25] Поставить на попа – обокрасть ларек, магазин.
[26] Ходка – отбывание наказания в колонии.
[27] «Гоп – стоп»- статья 141- грабеж (тяжкая статья)
[28] По шарам – срок отбытия.
[29] Сидор – сумка.
[30] «Петушатник» - камера, в которой содержатся, в основном, сломленные и униженные, подвергшиеся сексуальными насилиями.
[31] Крыса. Тот, кто крадет в камере, в своем кругу приятелей. Крадунов на зонах «воспитывают» жестоко.
[32] Обиженка – то же, что и «петушатник».