До пенсии оставался год. Самый тяжелый. Не потому, что Надежда Яковлевна устала или была нездорова, или работу не любила. Всем было трудно с новой директрисой, и ей тоже.
Коллеги вздыхали завистливо:
– Хорошо вам, скоро пенсия. И вообще… вам легко.
Надежда Яковлевна краснела: она знала, чего не договаривают. Мол, вас всегда хвалят, вы помалкивать умеете, таким легко живется с любым начальством.
А краснела она потому, что стыдилась своей трусости. Иначе – чего бы молчать? Вон сколько кругом несправедливости.
Ей было легче, чем другим: руководства не дали – в прошлом году десятый выпустила. В кабинете порядок. На участке, в саду – тоже. Там царствовали ее кружковцы, юннаты.
Сад был большой, еще не старый, и работы в нем хватало. Летом окрестная ребятня обносила яблони, груши, и с этим давно смирились. Жаль было только орехов – те даже не успевали созревать. Росли они вдоль забора, двумя рядами, эдакие красавцы. И отвлекали чужой взор от цветника – гордости Надежды Яковлевны. С апреля по ноябрь полыхали здесь яркие краски, но их словно не замечали посторонние, цветов не рвали. Все даже удивлялись.
Новая директриса, принимая школьное хозяйство, тоже постояла над астрами. Сколько оттенков! И стебли какие крепкие – видная забота!
– Мы вот вам теплицу построим, Надежда Яковлевна, и будете призы для школы завоевывать!
Деловой оказалась, слов на ветер не бросала. Тир начали строить в подвале, географическую площадку. Весь первый этаж отвели под группы продленного дня. Заблестели новые таблички: « Игровая», « Кабинет начального обучения»…
Занавески поснимали полинявшие, желтые повесили – солнце заиграло в стеклах новеньких стендов.
Директриса моталась по коридорам, и бойко стучали из конца в конец ее каблучки. Маленькая, черноглазая, в желтом высоком парике наподобие башни, в коротком не по возрасту платье.
– Новая метла… – неопределенно шептали друг другу.
Понять пока не могли: не вязалась как-то улыбка с глазами. То глаза веселые, а улыбочка застывшая, через силу, то наоборот – улыбка бодрая, а глаза настороженно-колючие.
Ей все легко давалось. И шефы вдруг шелковыми стали: что ни попросит, дают. Бывшая, Елизавета Никитична, бывало, месяцами канючила, чтобы оборудование для одного кабинета выбить. А эта за месяц всю мебель в школе поменяла. В каждом классе красовались теперь телевизоры. Правда, списанные, барахлили, но зато как солидно смотрелось! Красота. Техника!
– Молодчага! – говорила вначале русачка Богачева, из тех, кто при Елизавете в недовольных ходила. – Что значит – молодость! Нашей на все было наплевать!
Пришла Алла Петровна вместе с новым завучем, Викторией Львовной, в начале августа, а в октябре школа словно похоронила кого-то. Говорили только вполголоса, вместе не собирались: «та» не любила, когда «кучкуются». Так и сказала однажды:
– Что это у вас за страсть кучковаться? Вы что – заговорщики?
На педсоветах сидели тихо, сложив руки на манер первоклашек. И никаких тебе баррикад из книг, никаких проверок тетрадей под мерный говор докладчика.
Если сама директриса выступала, то в рот ей смотрели. В глаза не хотелось. Мерцали они непроглядным мраком, быстрые, маленькие, под нависшими бровями. Возле левого уха – большая бородавка.
– Бог шельму метит, – сказала однажды Богачева.
Она единственная пока говорила в полный голос, и ей доставалось больше всех. Остальные говоруны школу покинули еще в сентябре.
Богачеву Надежда Яковлевна тоже не любила: слишком задиристая. А вот с остальными расставаться было тяжело. Столько лет вместе отпахали!
Уходили они странно: никто открыто не скандалил. Все – « по собственному». Да и как поскандалишь при такой дисциплине: голову не поверни, рот не открой, не улыбнись. Это вначале забавным показалось, когда на первом педсовете Алла Петровна вдруг сказала:
– Только уговор, товарищи: сидеть тихо. Уберите, пожалуйста, посторонние вещи… Вот так. А вас это не касается, Эвелина Викторовна? Что вы все улыбаетесь? Я – серьезно! А теперь приготовим ручки и тетрадочки для записи. Все самое ценно, что услышите, будете фиксировать. Не оборачивайтесь назад, Агнесса Степановна! Не просите тетради – вам сейчас выдадут.
Под смущенные взгляды учителей завуч раздала тетрадочки со школьным штампом на обложке. Она тоже глаз не подымала.
– А что сюда писать? – спросила Богачева. – Конспектировать вс е выступления? А протокол тогда зачем?
– Вы – словесник, Эвелина Викторовна, – с достоинством ответила директриса. – Неужто не сможете вычленить главное? Странно, странно…
Потому и смотрели в рот докладчику – боялись главное прозевать. Первое время еще хихикали, собирались после совещаний:
– Ой, покажи, что у тебя записано! Вдруг проверять начнут!
Богачева размахивала своей тетрадкой:
– Кому скатать? Кто двойку боится получить, навались!
Надежда Яковлевна помнит, как молодая химичка со смехом развернула тетрадь Богачевой и прочла: « Резюме: до нового директора в школе ничего хорошего не было: ни мебели, ни учителей, ни традиций. Начинается новая эра! Первая стадия – ломка фундамента – началась! Ура, товарищи!!!»
– Ты, Ева, полетишь вместе с фундаментом, – улыбнулась географичка, Гараева Зинаида Алексеевна.
И Надежда Яковлевна поспешно отошла – от греха подальше.
2
Гараева полетела первой. Надежда Яковлевна помнит, с каким лицом та выходила из кабинета директрисы.
Учителя стояли под окном, в очереди. Попасть на прием к Алле Петровне было труднее, чем к министру просвещения. Раньше, бывало, на ходу решались многие вопросы и вопросики. Елизавета от неприятных отмахивалась: к завхозу идите, к завучу! А эта объявила приемные часы. Ждешь, ждешь… Ни завуч, ни завхоз теперь не решали даже мелочных проблем, испуганно махали руками, глазами только показывали: к ней!
Аудиенция всегда происходила с глазу на глаз. Выходили поспешно, на очередь не глядя, и непонятно было – с каким результатом?
И Зинаида Алексеевна вышла со странным, будто заплаканным лицом. Ее проводили глазами и с тали расходиться – на прием расхотелось.
Остались только Надежда Яковлевна и ее молодой коллега – биолог.
Вошли они вместе, но Алла Петровна изобразила такое удивление. Что они так и остались у порога.
– В чем дело, товарищи? Порядка не знаете? Почему – толпой?
- У нас один вопрос, общий, о кабинете, – сказал биолог.
Директриса даже не взглянула на него.
– Вы останьтесь, Надежда Яковлевна, а Игорь Петрович моложе, так что нам доверяет. Он подождет в коридоре.
– Я не посторонний человек, – выпалил скороговоркой Игорь Петрович и решительно уселся на первый попавшийся стул.
Алла Петровна, не снимая с лица милостивой улыбки, адресованной Надежде Яковлевне, сказала в пространство:
– Вы плохо воспитаны, голубчик, вам придется все-таки подождать.
Рот ее сжался, глаза по меркли. Игорь Петрович пулей вылетел из кабинета. Надежда Яковлевна опустила глаза, подавляя вздох.
– Садитесь, голубушка, я вас слушаю. Только сначала один вопроc задам. - Директриса смотрела теперь ласково. – Вы, Надежда Яковлевна, учитель опытный и человек прекрасный, как мне говорили. И я верю! Вы скромны, с места не выскакиваете, как другие. Порядок знаете. Вам осталось год поработать? По годам-то … давно на пенсию пора? Не устали? Жаль, конечно, что приходится ради педстажа напрягаться, здоровье подрывать. Вот через пару лет максимум платить будут за восемнадцать лет стажа… Не дотянули вы… – Она вздохнула соболезнующее. – Ну, ничего! Условия мы вам создали неплохие, правда? Часов хватает? Силы, вижу, есть еще?
Чем больше говорила Алла Петровна, тем неприятней становилось на душе у Надежды Яковлевны. Получалось: вы, голубушка, оснований для недовольства не имеете и должны во имя дальнейшего спокойствия помогать новой администрации, поддерживать ее всячески.
Вот уже чего не хотела Надежда Яковлевна - быть ближайшим помощником директора!
– Скажите, какого вы мнения о своем коллеге? – Алла Петровна кивнула на дверь.
– Прекрасный специалист, много сделал для кабинета, – заволновалась Надежда Яковлевна от тоскливой мысли: «Вот, начинается моя помощь!»
– А сад запустил, – улыбнулась директриса и закивала головой. – Деревья весной не обрезал. А в своем саду, личном, порядок идеальный… говорят.
– Деревья мы осенью обрезаем. Вообще, это вотчина Игоря Петровича. У меня цветник и огород.
– Вот у вас порядок! А у него… Орехи вон разрослись, все остальное затеняют. Кому они нужны, если не уследишь за урожаем? Ладно, об этом в другой раз. Скажите, Надежда Яковлевна, посоветуйте мне, как молодому директору, на кого можно в нашем коллективе опереться?
Надежда Яковлевна подняла глаза, встретилась с другими – дружелюбными, доверчивыми, подумала: «Может, она тоже в помощи нуждается? Хоть и кажется такой уверенной? Сколько ей лет? Ну, тридцать восемь от силы…»
– Очень инициативны в работе, и дети их любят, это Иванчук, Богачева, Игорь Петрович, – тут у Надежды Яковлевны заныло под ложечкой от страха.
– Стойте! – живо сказала директриса. – Не торопитесь, я записывать буду.
Надежда Яковлевна помедлила, даже покраснела от собственной смелости, но назвала и только что вышедшую Гараеву.
Директриса и бровью не повела – записала и Гараеву.
– Да у нас все в основном старательные. Может, и пропустила кого…
– Добрая вы. Прямо-таки все – старательные? Такого не бывает. Некоторые обленились, в три часа их уже не сыщешь. Часов нахватались, а на классное руководство рукой махнули. И как специалисты – горе луковое. Уж поверьте – насмотрелась.
Перед глазами Надежды Яковлевны сразу возникли лица таких вот: Васькина, Бедняк, Галкин…
–Дисциплина в школе хромает, учительская. Традиций нет хороших, новые надо создавать. Зато критиканов хоть отбавляй. Я, считайте, на пустое место пришла.
«Неправда это», – хотелось сказать Надежде Яковлевне, но она смолчала. Только вспомнилась вдруг тетрадочка Богачевой.
– Вы свободны. До моего урока осталось пять минут.
– А наш вопрос? – вскинула растерянные глаза Надежда Яковлевна.
– Побыстрее, пожалуйста! Мы тут заболтались…
Директриса поднялась, стала усердно разгребать на столе бумаги. Надежда Яковлевна почувствовала себя лишней, но сказала:
– У нас волк стоит в кабинете, у него бок ободран…правый. Так мы хотели…
– Это к завхозу, – перебила директриса.
– Я не все сказала, – от волнения Надежда Яковлевна не сразу нашлась, с чего начать. – У нас с Игорем Петровичем накопились вопросы. Можно он войдет?
– Другой раз! Я не люблю на урок опаздывать. Вы должны были заметить: дисциплина у меня на первом месте.
Лицо Аллы Петровны стало отрешенным, и Надежда Яковлевна поспешила выйти.
3
Через две недели после этого разговора ушли из школы Гараева, Иванчук и молодая химичка, что так смеялась над тетрадкой Богачевой.
А вот теперь уходил Игорь Петрович. Из-за орехов. Их вырубили, пока он болел. На том месте стали строить теплицу – в спешном порядке.
Писал он заявление в биологическом кабинете. Сколько здесь было экспонатов, сделанных его руками! И сколько за последние два месяца они с Надеждой Яковлевной обновили! Заменили гербарии, волку несчастному бок починили, нашли ему местечко, откуда дряхлый зверь молодым казался…
– Не торопитесь, Игорь, – просила Надежда Яковлевна, стоя над цыганской шевелюрой биолога. – Ну где вы среди года работу найдете по специальности? У вас же семья!
– Кому эта теплица нужна? – прямо шипел Игорь Петрович, не слушая ее.
– Такие орехи вырубить! Кем это нужно быть? Сердце какое иметь?! Она сажала их, она?! Сколько одного навоза я на них угробил! Тачками из дому таскал! Класс свой гонял целый день! А теплицу… да ее в первый же день местная шпана разобьет, увидите! Ваши цветочки, которые так полюбились этой… выдре, и во дворе никто не трогал! Может, она гвоздику выращивать надумала? С нее станется. – Он оборачивался, сверлил ни в чем не повинную Надежду Яковлевну темными глазами. – Чтоб торговать, а? Так лучше бы столовку расширила! Вот с чего начинать надо. Там повернуться негде, но ей плевать! Ее-то за отдельным столом кормят! А теплица эта…
– Теплица не для цветов. Она сказала: будем выращивать огурцы для столовой.
– Не смешите! – сердито крикнул Игорь Петрович, разрывая заявление, и потянулся к новому листку. – Огурцы парниковые в нашем городе не проблема. У нее другая цель. Ей все равно, что там расти будет! Мо-ода! И тир – мода! Она мне, знаете, что заявила? Что я не понимаю духа реформы! Она теперь этой реформой – как щитом, ей…
– Объяснили бы, – тихо сказала Надежда Яковлевна, на что Игорь Петрович так и взвился.
– Гос-поди! Вы как девочка! Кому объяснять?! У нее тут, в головке, все разлиновано и размечено – что и когда делать. Она школу в передовые метит. И учтите: танком пройдется по коллективу ради этой цели. Детки ютятся в старой продленке, а игровая закрыта. Не для детей ее оформляли, а для тетей из комиссии! Вдруг детки игрушки до проверки поломают? Вы, кстати, видели эти игрушечки? Дороги-ие, хоть на выставку. Я ей все сказал. Надеюсь, и другие не молчали, когда уходили. А впрочем, неизвестно. Перед демагогами хорошие люди теряются, я заметил. Жаль, конечно, если просто поплакали – и все. У нее на все ваши доводы целая речь припасена. Нет, на унижение – не останусь!
И Надежда Яковлевна отступила.
В ноябре зачастили в школу высокие гости. Посыпались с городских трибун лестные эпитеты: инициативная, деловая Швачко Алла Петровна! Именинницей возвращалась с таких совещаний директриса, тут же собирала пятиминутку.
– Поздравляю вас, товарищи!
Было кому аплодировать в ответ: взамен ушедших тут же появились новые учителя – сплошь знакомые директрисы, такие же напористые и бодрые, как она, и все почему-то громкоголосые.
– Спасибо, Алла Петровна, мы оправдаем ваше доверие! – кричал кто-нибудь из них, а Надежда Яковлевна грустно смотрела из-под стеночки на чужие затылки, слушала чужие голоса и думала: «Словно заблудилась в чужой школе… Сколько нас, «старичков», осталось? И какие все незаметные стали. На камчатку перебрались. Только вечная оптимистка Борисенко да Галкин – в первых рядах. Ну, Антонина Лазаревна всегда одинаково верно начальству служит, любому… Как же, ей положено, председатель местком…»
– Вы, уважаемая Антонина Лазаревна, хотите что-то сказать?
Борисенко вскакивает, театрально прижимает руки к груди, обводит всех сияющим взглядом:
– Мы должны быть патриотами нашей школы, и я, товарищи, считаю искренне, что мы…– ой, я так волнуюсь! – всем обязаны нашей Алле Петровне, которая навела порядок почти на всех участках работы, и я…
Затылки « старичков» оставались неподвижными, и лиц Надежда Яковлевна не видела. Новые учителя вертели головами, свободно разговаривали. Их не забывали хвалить, и они чувствовали себя в новой школе хозяевами.
– Товарищи! – радостно говорила на очередной пятиминутке Алла Петровна.
– Мы укрепили школу прекрасными кадрами! Еще раз в этом убедилась, посетив уроки домоводства и математики. Мы не можем жалеть об ушедших, как это делают некоторые. – Тут она проницательно вглядывалась в опущенные лица «некоторых». – Поле боя покинули нерадивые!
Ах, как хотелось Надежде Яковлевне громко крикнуть: « Неправда!» И напомнить, что Гараева – отличник народного образования, а у Иванчук ученики первые места занимали на областных олимпиадах.
Но она не смела. И только в неосознанной досаде искала глазами Богачеву: вот кто не побоится сказать! Но почему она молчит?
Богачева, словно почуяв немой приказ, громко говорила с места:
– Неправда, ушли – лучшие!
– Мы вам слова не давали, Эвелина Викторовна!
Война между Богачевой и директрисой разгоралась. Все это видели. Уже не раз думала Надежда Яковлевна, что больше не испытывает неприязни к этой женщине, что казалась ей когда-то особой надменной и слишком, не по-учительски яркой. Скорее та походила на актрису – с нервным худощавым лицом, большими зелеными глазами с длинными ресницами и с шапкой темно-каштановых волос. Раньше она этими короткими волосами как-то по-боевому встряхивала, выступая на педсоветах, и Надежде Яковлевне в слишком уверенных движениях Богачевой виделась особая гордыня.
Ученики прозвали Богачеву Евой, и даже это не нравилось старой женщине. « Ишь, победительница!» - думала она, не раз наблюдая, как собираются вокруг Богачевой коллеги. Всем хотелось знать ее мнение о новой книге, ей задавали какие-то мудреные вопросы по искусству, с ней советовались, как провести диспут, на какой кинофильм повести ребят.
Наверное, Надежда Яковлевна просто завидовала чужой общительности, как всякий одинокий человек, к тому же привыкший скромно одеваться и держаться со всеми со старомодной щепетильностью.
А сейчас вокруг Богачевой была пустота. С кем дружила – ушли из школы, а другие просто трусили: ну кому охота неприятности иметь? Менять работу, когда так удобно – школа под боком, да и столько лет ей отдано…Детей знаешь, родителей…
Притихли все в своих кабинетах, опустела учительская. С болью в сердце вспоминались теперь чаепития на больших переменах и перед педсоветами. Галдели все, словно дети, вокруг огромного самовара, шутили, громко смеялись. Надежда Яковлевна, правда, и тогда помалкивала больше, но ей приятно было видеть коллег в их отрешенности от повседневных школьных забот. Она и понятия не имела, кто с кем дружит, кто кого не любит (позднее сообразила!), ей казалось, что коллектив у них сплоченный, дружный. Куда же все теперь подевалось?
Хотелось ей заглянуть в соседний кабинет литературы, что-то сказать Эвелине Викторовне, приободрить, но мешал глупый стыд да еще дети, что вечно крутились возле Богачевой.
Однажды они все-таки столкнулись на лестнице. Сначала обе закрывали на ключ свои двери – школа опустела, было поздно. Потом одновременно подошли к первой ступеньке, улыбнулись друг другу, услышав из спортивного зала крики ребятни, судейский свисток и возглас Кемала Мирзаевича:
– Куда нога поставил?! Башка твой в каком месте?!
Ему дети все прощали – любили.
– Нам бы такую самоотдачу на уроках, – сказала Надежда Яковлевна, – до утра готовы тренироваться! А, знаете, распекали Кемала за что-то. – Она добавила это из страха, что Богачева побежит дальше, не остановится. – Вчера, на крылечке. А он в сторону смотрит, и желваки на скулах ходят…
И тут же смутилась, поймав на себе удивленный взгляд: разговорилась что-то молчунья, странно!
– А ко мне сегодня на урок приходили, – без всякого перехода сказала Богачева. – Сразу обе. Через десять минут после звонка. Политика!
– У Агнессы Степановны вчера на трех уроках подряд сидели. – Надежда Яковлевна вдруг поняла, что все это очень походит на сплетни, но не знала, как еще удержать Эвелину Викторовну. – Я бы не смогла выдержать, нервы…
– А я бы просто не пустила на второй урок подряд, – с казала Богачева с прежней своей надменной улыбкой.
– Что вы, кто ж осмелится…
На том и разошлись.
Директор на уроки никогда не ходила одна – только с завучем. Странно было видеть, как вслед за шустрой Аллой Петровной тенью бродит пожилая Виктория Львовна, словно привязанная на почтительном расстоянии невидимой веревочкой. В руках блокнотик неизменный, глаза опущены. И загадочной казалась ироническая усмешка на губах – не вязалась она с покорным видом помощницы. Мерещилось всем, что завуч хочет что-то сказать – что-то очень важное, и все с ожиданием смотрели на ее рот, многозначительно скривленный…
Потом перестали ждать, услышав однажды, как за директорской дверью бушует гроза над головой завуча. Ничего не последовало вслед за грозой – ни звука.
4
В начале декабря заявление об уходе подала и Богачева. Случилось это после очередного визита на урок неразлучного дуэта.
Нежданные гости проскользнули в литературный кабинет на перемене и уселись позади. Эвелина Викторовна в это время разговаривала с мамой Бодяшкина, стоя спиной к двери, так что ничего не заметила. Бодяшкина жаловалась на пьяницу-мужа и непутевого сыночка, промокая глаза кончиком шерстяного узорного платка.
Прозвенел звонок, и дети, толкаясь, повалили в класс, а там, заметив директора, смолкали, рассаживались по местам, неловко хихикая и перешептываясь.
Эвелина Викторовна еще прощалась с мамашей, держась за косяк двери, и отчетливо раздавались в тишине ее слова:
– Не расстраивайтесь, я приду в субботу, поговорю с ним… еще раз. Сколько же он нам обещал! Извините, урок у меня, не могу больше, до свиданья.
Когда вошла в класс легким своим шагом, не заметила вначале непривычной тишины, и улыбок лукавых не увидела, и того, как вертели головами, не в силах справиться с любопытством. Встали ровно, сели молча, ответив на приветствие.
Эвелина Викторовна раскрыла журнал – вся еще во власти своих мыслей – и вдруг подняла голову:
– Что это вы сегодня такие… торжественные? Или праздник какой? А, может, – она усмехнулась, – приболели?
Кто-то хихикнул.
Богачева улыбнулась принужденно, думая о своем: что делать с Бодяшкиным? Глянула в сторону его парты – пусто. Понятно, только мама пришла – он с урока и сбежал, возмездия ждет.
– Кто Витю видел? – спросила устало. – Неужто совсем ушел?
– Не-е, он в столовке кашу доедает! – крикнул кто-то. – И Борька Галушко с ним!
Бодяшкин и Галушко тут же и явились. Протиснулись бочком, со смиренными физиономиями, заныли с порога:
– Это все тетя Клава! Она нам всегда последним дает! Мы не успели доесть! А вы сами говорили, чтобы на пустой желудок мы не являлись на литературу, помните?
Тут Бодяшкин словно подавился. Эвелина Викторовна проследила за его перепуганным взглядом и только теперь заметила гостей.
После урока ей было приказано явиться в директорский кабинет.
Надежда Яковлевна встретила Богачеву, когда та возвращалась после обсуждения. Ее так поразили пятна на щеках Евы и застывшая ненависть в зеленых глазах, что она не посмела бы остановить коллегу. Но та сама сказала на ходу:
– С этой стервой работать… нет уж, увольте!
И остановилась резко, заговорила так, словно обвиняла ее, Надежду Яковлевну:
– Знаете, что мне было сказано? Я – не учитель! Вот вам!
Теперь они шли по коридору в детском гомоне и толкотне, и Богачева говорила без оглядки, как человек, которому уже все равно, а Надежда Яковлевна – следом, стараясь не отставать. Ей было боязно (зачем говорить так громко?) и жаль Богачеву (это она-то – не учитель?!).
– Но почему вам так сказали, почему?
– Конечно, я разозлилась, – лихорадочно продолжала Эвелина Викторовна, не отвечая на детские приветствия, что неслись отовсюду, – но виду не подала, еще и поздоровалась с ехидцей, когда увидела их на последней парте. Нет, как это вам? Прийти исподтишка и усесться? И это называется доброжелательным отношением к учителю! Думаете, она потом урок разбирала? Куда там! Она блох искала! Прямо специалистка по вылавливанию этих тварей. Рядом с этими блохами – опоздание Бодяшкина –настоящая катастрофа! Так он у всех опаздывает! А у вас?
Так по-детски прозвучало это «у вас», так умоляюще посмотрела на нее русачка – даже приостановилась, что сердце у Надежды Яковлевны сжалось.
– Конечно! – горячо сказала она.– Хронически опаздывает!
Теперь Надежда Яковлевна ловила себя на мысли, что слишком часто думает о Богачевой, точно у нее своих забот не хватало.
Из кабинета биологии она старалась на переменах не выходить – по возможности. После уроков возилась с кружковцами-пятиклашками. Любила этот возраст за доверчивость, душою с ними отдыхала. Но даже если не было работы в подсобке или на участке, домой раньше четырёх не уходила.. Боялась, что в нерадивости обвинят. Не могла забыть, как однажды при ней разговаривала директриса с физичкой, Агнессой Степановной.
Сначала остановила проходящую по коридору Надежду Яковлевну:
– Как дела, голубушка? Убрали ваши юннаты мусор из теплицы?
Не успела выслушать ответ – увидела Агнессу Степановну, что торопилась за их спинами проскользнуть к выходу незамеченной:
–Уже уходите?
Агнесса Степановна, женщина грузная, с отечными ногами, седой головой, отчего всегда казалась старше своих лет, сейчас, рядом с директрисой. Выглядела бабушкой. И стыдно было Надежде Яковлевне смотреть, как испуганно оборвала шаг и замерла, краснея по-девчоночьи, ее коллега. Прямо юная прогульщица, которую настиг суровый педагог!
– Порядок в кабинете навели? Мне вчера стыдно было на уроке сидеть в вашем классе. Парта исписана, стул учительский хромает. Не следят ваши десятиклассники за кабинетом.
Алла Петровна голоса не повышала, говорила даже ласково. Черные небольшие глазки ее смеялись чуть ли не по-матерински, а физичка переминалась с ноги на ногу, пыталась вставить словечко в свое оправдание. Ей не удавалось.
Надежда Яковлевна порывалась уйти, чтоб не слышать притворного голоса директрисы, но та бросила в ее сторону коротко:
– Вы нужны мне.
И продолжала терзать словами несчастную Агнессу Степановну:
– Значит, уже уходите… А учеников своих обошли, как договаривались в начале года? Всех? Мало, конечно, верится, но… Ладно, дневничок мне свой завтра в кабинет принесите перед уроками, посмотрю… Кстати, планы поурочные прихватите. Надеюсь, к урокам готовитесь основательно?
Через полчаса обе учительницы столкнулись в гастрономе.
– Ну как вам это нравится – в кабинете порядка нет?! – возмущалась Агнесса Степановна, схватив за рукав коллегу. – Почему же она тогда все совещания из учительской в кабинет мой перенесла?! Это мои-то не убирают! Да три раза в неделю столы драют после уроков! Господи, в пять ухожу, не раньше, а как один раз выбралась в половине четвертого – так и засекла! А как вам эти дневники?! Это же пытка! Каждый день пишешь, пишешь, а ей все мало! Третий раз у меня одной проверяет! Она что – железная, не устает?! Где, говорит, характеристика на каждого ученика, те-ку-щая?! Да разве я в силах каждый шаг учеников описывать? У меня их сорок! И это – в десятом! Когда просила в начале года: переведите часть к Антонине Лазаревне, у нее класс маленький, – не-ет, нельзя, говорит! Как же, Тонечку охраняет, любимицу, а меня… Как я вам завидую, что вы без класса! Все, пропала ночь! Не усну, всё!
Надежда Яковлевна слушала, терзаясь совестью. Да-а, у нее и половины забот нету в этом году. Взять хотя бы эти злополучные дневники, это новшество, которым директриса так гордилась. Еще на первом педсовете раздали всем общие тетради (со штампом, а как же!), велели подписать под диктовку: «Дневник классного руководителя»
Стон стоял в учительской, когда завуч зачитывала все графы и пункты этого замечательного документа. И в тот раз одна Богачева подала голос:
– Ой, да было уже такое, помните? В семидесятых годах еще! Нам тогда выдали огрома-аднейшие книжищи – каждая по два кэгэ. А на следующий гол прихлопнули чью-то инициативу: документик много весил, не транспортабельный был… для проверяющих. В потрфельчик не сунешь.
Тогда еще Богачева шутила! И Алла Петровна с обманчивой мягкостью оборвала шутку:
Напрасно вы недооцениваете дневник. Очень удобная вещь. Хороший педагог имеет потребность наблюдать и записывать каждый день, именно каждый день своего питомца!
– Но не имеет времени, – закончила Богачева, и Гараева присоединила свой голос:
Питомцев у нас по сто двадцать на учительскую душу, и если перемножить их на дня, получится…
– Во-первых, – сощурилась насмешливо директриса, – я говорю о хоро-ших педагогах, во-вторых, приказы не обсуждаются, а это – приказ. Ваша задача – до декабря обойти всех учеников на дому и результаты осмотра описать.
– В какой форме? В художественной или деловой? – не унималась Богачева. – Ой, а можно я в публицистической, а?
Да, не та уже Богачева… На совещаниях это особенно видно: сидит в одиночестве – боятся с нею при директоре разговаривать, и лицо у нее такое сосредоточенное, напряженное, словно каждую минуту ждет удара из-за угла.
На совещания Надежда Яковлевна ходила с тяжелым сердцем. Были они все одинаковы: сначала монолог директрисы с перечислением всех побед, кои школа одержала в столь короткий срок, потом бодрые выступления кого-нибудь из новеньких или Антонины Лазаревны. В финале – снова монолог Аллы Петровны, но уже без обильных цитат из классиков, а в сатирической струе, направленной на пережитки из темного прошлого школы.
– Разве это коллектив? – возмущалась директриса. – Не вижу заинтересованности в общем деле! Не вижу дружбы!
– «Да, – невольно соглашалась Надежда Яковлевна. – дружбы нет». И тоже невольно оглядывалась на одинокую Эвелину Викторовну.
Совещания завершались мощным аккордом:
– Воспитание – процесс ненормированный! Реформа требует от нас самоотдачи! Школа – это фронт, на котором стыдно подсчитывать потери и время, отданное делу! Вам же недаром скоро повысят зарплату!
5
Надежда Яковлевна видела: засуетились родители 7-Б, забегали к своей классной, Богачевой. Их приглушенные голоса – у окошка, рядом с кабинетом литературы – доносились и в кабинет биологии. Хотелось выйти и посоветовать родителям: сходите в районо!
Иногда уже совсем решалась, но тут раздавался в ней чужой голос – Игоря Петровича: «Наивный вы человек! Ну какую вину можно вменить директрисе? На что пожаловаться? На моральный климат? Так сие – категория расплывчатая, туманная, к отчетности не приложимая! В районо лингафонные кабинеты да тиры подсчитывают, а не ваши слезы да сердечные приступы. И если уж наметила директриса кого-то для выживания, то постарается такую репутацию создать, что не отмоется он никогда!»
Уходя, Игорь Петрович так и сказал, когда она ему посоветовала сходить в районо.
А однажды в биологический кабинет заглянула Агнесса Степановна. После встречи в гастрономе она уже не раз пыталась вызвать Надежду Яковлевну на откровенность, но та держалась пока настороженно, даже отчужденно. Осторожничала.
– Можно? Тут никого? Слушайте, что я вам скажу…
С видом заговорщицы физичка прикрыла за собою дверь и кивнула на подсобку:
– Пойдемте туда.
В крошечной комнатке Надежда Яковлевна усадила гостью на старый стул, а сама прислонилась к двери. На душе было неприятно, точно ее втягивали в какую-то авантюру.
– Помните Зубко, которую Костя выгнал?
– Почему же выгнал?
– Ах да, вы, как всегда, не в курсе дела. Выгнал за профнепригодность. Ну, естественно – «по собственному».
Надежда Яковлевна помнила Зубко. Была такая несимпатичная особа еще до Елизаветы, при Константине Семеновиче. Преподавала русский. В каждом слове неправильное ударение делала. Даже ее, биолога, это коробило. Крутоват был директор, но справедлив. Вот о ком все искренно жалели, когда он внезапно умер.
– Так вот, – вполголоса заговорила Агнесса Степановна, – встречаю эту самую Зубко, она рядом здесь живет, я ее часто вижу, но только здороваюсь. А вчера она меня сама остановила и давай про директрису расспрашивать да про школу. Говорит: наконец-то вы в передовые выбились! И вдруг заявляет: «Я скоро к вам перехожу». Я удивилась: «Но у нас никто не уходит из словесников, а часов и своим не хватает». Про Богачеву молчу. А она: «Мне Алла твердо обещала: до Нового года устрою тебя!». Я ей: «Но места у нас нет, это точно!» Вижу, что разволновалась. «Так что же это получается? Алла меня за нос водит? Она же вчера звонила и сказала ясно, что ВСЕ В ПОРЯДКЕ! Через неделю можешь приходить!»
Надежда Яковлевна подавленно молчала.
– Они на «ты»! Вы понимаете? Приятели! Теперь вам все ясно?
Конечно, все было ясно, кроме одного: чего хочет от нее Агнесса Степановна? Сочувствия к Богачевой? Но ей и так жалко Еву. Или… она думает, что нужно бежать к директрисе и возмущаться, чего-то требовать? Пусть объяснит, что ли, как она смеет на живое место… Но секрет этот – чужой! Нет, она не станет вмешиваться ни во что. Лучше ей ничего не знать. И зачем эта Агнесса Степановна к ней именно прибежала?
– А второе, – продолжала физичка, – в субботу Ева дает открытый классный час. Алла заставляет. Говорит, что раз в плане есть, то надо давать.
– Имеет право отказаться, раз заявление подала.
– И слушать не хочет! Ева пробовала убедить, говорила, что организатор болен, без него такие мероприятия не проводятся открытыми. Куда там! Ах, говорит, признаете свою несостоятельность педагогическую? Боитесь? Считаете, что вы – прекрасный учитель, а боитесь? Ева согласилась, хотя я бы на ее месте… Представляете, с каким настроением она будет его проводить? Ведь все, и дети тоже, знают о ее уходе! Кстати, вы знаете, что родители 7-Б уже ходили к директрисе выяснять отношения! И что же? Она и рта не дала им открыть! Какое лицемерие! Нет, вы не догадываетесь, что она им сказала!
Агнесса Степановна сделала паузу, потом возбужденно сдула седую прядку со лба, заговорила голосом директрисы:– Как вы можете, товарищи, удерживать бедную Эвелину Викторовну?! Она с таким трудом нашла себе школу под боком! Она столько лет мучилась – ездила далеко, нервничала на остановках! Мы сами ее о-очень ценим, она прекрасный учитель! Но мы должны думать о человеке, сострадать ему! Ей просто неудобно истинную причину вам говорить. Не отговаривайте ее!
Обычно добродушное лицо Агнессы Степановны исказила сейчас откровенная ненависть, и Надежда Яковлевна подумала с опаской: « Не дай бог сюда кто-то заглянет!»
6
А через несколько дней Надежда Яковлевна шла вслед за директрисой вниз по лестнице и думала радостно: «Это победа!»
Они шли обсуждать классный час в директорский кабинет. Эвелина Викторовна позади всех, и Надежде Яковлевне очень хотелось оглянуться. Она не смела: лицо у Аллы Петровны было отчужденным, почти враждебным. Не дай бог увидит!
Учителя шепотом обменивались впечатлениями: всем понравилось.
Нет, ничего Надежда Яковлевна не знала о Богачевой прежде, хотя и проработали вместе десять лет. Там, на уроке, старая учительница совершенно отрешилась от земных неурядиц, времени не замечала. Смотрела на вдохновенное лицо Эвелины Викторовны, слушала ее глуховатый голос, такой естественный, без всякой патетики, и такой взволнованный одновременно… И детские звонкие и немного дрожащие голоса… Не узнавала многих. Как, оказывается, двоечник Галушко умеет стихи читать! Да еще чьи стихи – Вознесенского! Его-то и взрослый не всякий поймет! А тихая Танечка Власенко читала Пабло Неруду… От этой девочки фразы на уроке не добьешься, не то что стихов!
Заворожено смотрела Надежда Яковлевна на тех, кто у доски, увешанной репродукциями, рассказывал о художниках. Как в музее. Так же осторожно водят маленькой указкой, не касаясь картин, и говорят о мазке, о контрасте, освещении… И кто говорит!
– Посмотрите, как Пророков добивается выразительности сочетанием контрастных тонов. Это «Хиросима» Вы видите отблески пожара – самого страшного – атомного. Это лицо – темное, в ореоле белых бликов… У мальчика в глазах какой-то взрослый ужас…
И это Воробьева! Она только вчера двойку получила за членистоногих!
Надежда Яковлевна не видела коллег, они сидели сзади, нро спиной ощущала внимание. Стояла тишина, дети не вертелись, взрослые не шевелились.
– Маленький эксперимент, ребятки, – Эвелина Викторовна подошла к пустому стенду и быстро приколола пять репродукций, потом опустила пластинку на диск проигрывателя. – Помните, я говорила: язык искусства, любого, понятен душе, в которой есть чувство прекрасного. Вы только начали разбираться в живописи, азы постигаете, немного приобщились к музыке, настоящей… Помните, я говорила про ассоциативную связь? Сейчас вы поймете, какие родственные чувства могут вызывать разные виды искус тва. Вот я поставлю три музыкальных отрывка, вы их послушаете, а потом скажете, какие картины им соответствуют… вызывают чувство похожее, какую тему отражают. – Она махнула рукой в сторону репродукций. – Вы их узнаете по настроению, свяжете воедино.
Надежда Яковлевна чувствовала, как колотится ее сердце под скорбные звуки моцартовского «Реквиема». Невольно глаза ее приковались к «Бабьему Яру» Пророкова, хотя она еще и не знала, как называется эта картина.
А потом звучали высокие, чистые голоса хора мальчиков, и слезы навернулись на ее глаза. Что это? Ничего красивее и печальнее не слышала она. Пусть не кончается это диво…
Богачева тихонько присела к столу, оперлась подбородком на руку, устремила взгляд в серое зимнее небо, словно забыв обо всем. Но вот она встала, подошла к пластинке, с явным сожалением оторвала иглу от бороздок. И все равно никто не шевельнулся…
– И последнюю, – вполголоса сказала Эвелина Викторовна, сменяя пластинку.
Эту мелодию Надежда Яковлевна слышала: дочь ставила, когда готовилась к экзамену по истории музыки. «Героическая симфония» Бетховена.
Отзвучали торжественные раскаты симфонии, и лес рук поднялся над классом:
– Я скажу, я, можно? – подпрыгивал Бодяшкин, непривычно аккуратный и незаметный до сих пор. – Вот эта последняя музыка…
– Это Третья, Героическая, Бетховена, – улыбнулась Эвелина Викторовна.
– Так она подходит к этому…негру, которого сжигают, да?
– Не-ет, больше вон к той, красненькой! – крикнул Галушко.
– Это «Костры Линча», а эта – «Да здравствует свобода!» называется. – Богачева улыбнулась детям. – Видите, вы и названия не знаете, а связь уловили.
– К «Свободе» больше подходит, да, Эвелина Викторовна? – крикнул еще кто-то.
Ребята оживились, зашумели, каждому хотелось сказать, о гостях словно забыли.
– Оба правы. Посмотрите, какое лицо у негра. В нем не страх, а ненависть. И кулак сжат… «Героическая симфония» рассказывает о борьбе, а это тоже борьба, начало ее. «Да здравствует свобода!» - скорее завершение. Согласны со мною?
…Оказывается, то был Перголези, который так задел Надежду Яковлевну. «Стабат матер». Мать скорбящая стояла…
Она видела теперь: все учителя, точно дети, ищут эту ассоциативную связь, каждому слову школьников внимают, каждому ответу Богачевой.
Едва объявили, что классный час окончен, директриса выбежала к доске, остановилась перед классом.
«Сейчас поблагодарит», – подумала Надежда Яковлевна с теплым чувством.
– Я хочу задать классу всего один вопрос: что такое ассоциативная связь?
Класс молчал. Богачева кусала губы с какой-то странной усмешкой. Алла Петровна, прищурившись, оглядела ребят, выхватила цепким взглядом вялое лицо мальчика, который сегодня не выступал.
– Вот ты ответь!
Это был Костя Кирнос, самый застенчивый и неуверенный в себе ребенок, какого только знала Надежда Яковлевна, но неглупый.
Костя с отчаяньем глянул на свою учительницу, но Эвелина Викторовна вообще к окну отвернулась.
Учителя неловко топтались в проходах между партами.
– Это когда… ну если видишь зеленое платье, и оно тебе весну напоминает… И петь вдруг захочется…
Все засмеялись, а директриса изрекла без улыбки:
– Ясно все.
И вылетела из класса. И все потянулись за нею, ободряюще улыбаясь детям. А завуч на секунду задержалась, сказала:
– Спасибо, ребята!
И вот теперь они шли на обсуждение.
Только расселись в директорском кабинете – зазвенел телефон. Пока Алла Петровна говорила с кем-то, делая недовольное лицо и нервно постукивая карандашом по столу, Надежда Яковлевна потихоньку оглядела всех, как сидели: у самой двери Богачева, на краешке стула, будто готовясь вскочить каждую минуту;
Рядом молодая француженка Лили ( с легкой руки школьников и старшие коллеги называли ее так); потный и растерянный Галкин; Агнесса Степановна с мучнисто-белым лицом; завуч с опущенной головой, платочек теребит на коленках; две новые учительницы младших классов – нынешние звезды, обе пожилые, всегда шумливые, но сейчас как неуверенные школьницы… И снова чужое лицо – военрук. А этот зачем? Какое он имеет отношение ко всему? И Васькина, украинка, с неопределенным выражением лица, застывшая на стуле.
«Как это получилось, что из наших – почти никого?, – впервые тревожно подумалось Надежде Яковлевне. Не внушала ей доверия «наша» Васькина. Эта всегда – как начальство скажет. И о новой географичке ничего определенного нельзя пока сказать. Она тоже – среди своих сидит, в строю… Может, и неплохие люди эти новые учителя, но уж очень доверчиво в рот директрисе смотрят. Правда, их можно понять: никого толком они еще не успели узнать из «старичков».
Напрасно волновалась Надежда Яковлевна: обсуждение перенесли на послезавтра, приурочили к педсовету, так как Аллу Петровну срочно вызвали в районо. Так она сказала. Надежда Яковлевна не поверила, уже догадавшись, что это был хитрый ход: директрисе требовалось время, чтобы обдумать ситуацию.
7
День педсовета начался с неприятностей. Ночью перебили в теплице все стекла. Надежда Яковлевна потерянно бродила вокруг нее по затоптанному снегу, а следом толпились юннаты, высказывая свои подозрения. «Хорошо, что теплица пока пустая», – думала учительница, почти не слушая возбужденных ребятишек. Разве найдешь сейчас хулиганов?
Прибежала Алла Петровна, сказала сердито, не обращая внимания на детей:
– Его работа!
– Чья? – не выдержала Надежда Яковлевна.
– Это он мстит.
Учительница вспыхнула до корней волос, стала прогонять детей на урок.
– Ничего, мы застеклим, но он поплатится.
– Вы ошибаетесь, – не сдержалась Надежда Яковлевна. Она оглянулась, нет ли поблизости ребят. – Это местные, и даже не из нашей школы. А Игоря Петровича вы просто… не знаете.
Ей не ответили.
Педсовет проходил в физкабинете. Алла Петровна не любила учительскую: там не было возвышения, откуда хорошо видна аудитория.
За длинным столом восседали рядком завуч, Антонина Лазаревна и Галкин – вместо бывшего парторга.
Директриса не вошла в кабинет, а влетела. Швырнула папку на стол, что-то буркнула Виктории Львовне, и та подвинулась. Какое-то время постояла, зорко оглядывая свою паству.
Все это напомнило Надежде Яковлевне киношный суд. Вон и подсудимая, Богачева, справа от высокого суда, как положено. Одна сидит. Правда, место защитника пустует…
– Та-ак, – сказала Алла Петровна. – Начнем. У нас сегодня много вопросов, так надо побыстрее решить то, что мы вынуждены были перенести на сегодня. Обсудим классный час. Вы знаете, как нелегко сейчас администрации: организатора нет, парторг болеет «Завуча тоже нет», –подумала Надежда Яковлевна с непривычной для себя иронией.
– Мне одной приходится тащить этот нелегкий воз. Итак, повторяю: обсудим открытое мероприятие сначала. Вам слово, Эвелина Викторовна, но покороче! Ваше мнение: мероприятие достигло поставленной цели?
Богачева медленно поднялась:
– Не мне судить об этом, я скажу о своих целях, а уж достигнуты ли…
– Короче!
– Мне хотелось, чтобы ребята поняли одну из важных функций искусства: оно формирует мировоззрение, не стоит в стороне от главного – борется за правду. Мы так и назвали классный час: «Искусство борется». А раньше мы говорили о его прямом назначении – отражать красоту жизни во всех ее проявлениях.
– А еще короче можете?
Богачева дернула плечом:
– Тогда все.
И села.
– Кто хочет высказаться? – спросила Алла Петровна.
Все молчали.
– Нет желающих? – сурово сдвинула брови директриса. – Тогда я скажу.
И Надежда Яковлевна заставила себя встать. Ноги не слушались ее.
– Мне очень понравился урок. Я… – она вдохнула воздух, словно боялась упасть, так и не завершив мысли. – Я так понимаю, что цель не просто достигнута, а с блеском. То есть, я не так выразилась: блеска не было, все было… так просто, душевно, я… давно не получала такого удовольствия. Извините, снова неточно: наслаждения!
Ей дали перечислить все достоинства урока, и Надежда Яковлевна говорила все уверенней, удивляясь собственной смелости. Смотрела она, правда, в пустоту, так что не видела иронической ухмылки директрисы, иначе бы непременно сбилась.
– Ее все-таки прервали:
– Короче, короче! У нас впереди еще целый педсовет!
– Надежда Яковлевна села, и тут же поднялась Агнесса Степановна:
– Я полностью согласна с коллегой. Если бы мне удалось вот так разговорить Галушко или Воробьеву! Дети разбираются в том, чего мы с вами не знаем!
– Не надо гипербол, Агнесса Степановна! – одернула ее директриса. – Вы еще будете говорить? Но время, время!
– Дайте мне два слова сказать, – вскочила раскрасневшаяся Лили. Она оглянулась на учителей, ища поддержки, прижала обе руки к груди, сказала темпераментно:– Как я жалею, что не все там были! И что я сама… в первый раз побывала на уроке Эвелины Викторовны! Мне так понравилось, что… Я думаю, это настоящий учитель! Мне бы так, а?
Она еще раз оглянулась, и многие заулыбались ей в ответ.
– Я согласен с товарищами! Вдруг выкрикнул Галкин своим густым голосом, и все оживились.
– Что происходит? – изумилась Алла Петровна. – Кто вам слово давал?
Галкин завозился на стуле, стал протирать очки.
– Не по-ни-маю! – поднялась директриса. – Что за славословие вы тут развели, товарищи? Где критика? Где самокритика, Эвелина Викторовна? Для чего мы обсуждаем мероприятия и уроки? Чтобы с недостатками бороться! Или вы хотите сказать, товарищи, что у Богачевой их не было?! Так я вас поняла, Надежда Яковлевна? Вы тут
– Может, они и были, но в глаза не бросались, с места сказала Надежда Яковлевна.
– Понятно, когда неопытная, юная Лилия Витальевна видит одни достоинства…Но вам всем…Что вы скажете, Лариса Карповна?
Васькина медленно поднялась, сказала сдавленно:
– Недостатки, конечно, были, но… мне показалось, что они…хм… не играют роли, потому что было так интересно!
– Не играют роли?! Я не ослышалась?! Как это понять? Может, конкретнее скажете, какие еще недостатки роли не играют? Хочу послушать!
Васькина смешалась. Рыжеватое лицо ее медленно краснело, но что-то упрямое вдруг проявилось в ее светло-карих глазах и стерло выражение растерянности.
– Было интересно, – повторила она. – Не знаю, какие недостатки, не могу…сказать. Не помню недостатков.
Н адежда Яковлевна смотрела на нее чуть ли не с любовью: « Вот это сюрприз, вот это Васькина!»
Она поискала глазами двух учительниц, что сидели позади нее на классном часе. Сейчас эти дамы шептались о чем-то, пожимая плечами. Нет, эти не выступят….
– Тогда, товарищи, – повысила голос директриса, – будем кончать! Я так и не услышала трезвой оценки урока, а значит, сама попытаюсь дать ее. Надеюсь, со мною согласятся. Так вот, мое мнение: цели урок не достиг!
Она сделала паузу, чтобы рассмотреть, кто как воспринял это сообщение.
– Урок был явно подготовлен, как спектакль. У меня лично было такое ощущение, что меня… дурачат!
– Я только три дня назад узнала, что придется давать открытый урок! – крикнула Богачева. – Как я могла подготовиться? Как бы успела – целый спектакль?!
– Как это три дня, голубушка? – засмеялась довольная директриса. – Уже полторы недели прошло с тех пор, как…
– Да что вы разыгрываете непонимание? – перебила ее Богачева с досадой.
– За три дня до урока я узнала, что должна его проводить! В секрете держали, это же надо!
– А мы вам слова не давали, вы уже свое сказали! Антонина Лазаревна, почему вы не приведете к порядку своих коллег? Вы же местком возглавляете! Плохо воспитываете свои кадры, старые кадры! Директора перебивают…
Антонина Лазаревна постучала по графину с водой и сказала важно:
– Товарищи, шумно! Прошу прекратить разговоры посторонние! Права Алла Петровна: низкая у нас культура! Вскакиваете, когда вам слово не дают…
– Ладно, – оборвала ее директриса. – Дайте сказать. Значит, я считаю, что главный недостаток урока - не было темы труда. Сейчас, когда реформа требует, предполагает…
– Но это другая тема! – не сдержалась Богачева. – При чем здесь труд?! Не могла же я все в одну кучу свалить?! У меня же сорок пять минут было!
Алла Петровна жестом пригвоздила ее к месту, поспешно, даже с каким-то азартом продолжала:
– А на каком уровне детям рассказывали про искусство? Учитель совершенно забыл, что перед ним не студенты, а семиклассники! Не классный час, а демонстрация собственной эрудиции! Ассоциативная связь! Ха-ха-ха! Вы могли убедиться, что никто из детей не дал мне четокго определения, что такое эта самая с вязь!
– Дали! – крикнула Богачева. – Костя правильно сказал, просто по-детски!
«Защищайся, не молчи!» – умоляла ее Надежда Яковлевна. Но Алла Петровна все говорила и говорила, перечеркивая достоинства урока, и уже получалось, что всем им, глупцам, померещилось, что было так хорошо и интересно на уроке! Не было никаких достоинств!
Голос директора звучал теперь в полной тишине, и вот уже торжествующие нотки появились в нем, окрепли…Никто глаз не поднимал, одна Надежда Яковлевна смотрела непривычно прямо, будто пытаясь понять, что же происходит. Она видела, как вздрагивает от каждого слова ораторши высокий парик на ее голове, как откровенно недобро поблескивают ее черные глазки из-под нависших бровей, и думала, что теперь невозможно защитить Богачеву. Получалось: все показухи не рассмотрели, недостатков методических не заметили по бездарности своей! И музыку подобрала она не ту, не нашу, советскую, а зарубежную! И картины не те – надо было «передвижников», всем понятных! И уселась Богачева посреди урока, хотя надо было стоять перед классом. И на труде, на этой актуа-альнейшей теме – не было акцента!
– А Ярошенко? Его «Кочегар»? – устало произнесла Эвелина Викторовна, но директриса просто не услышала, распаляясь в критическом накале.
« Я – дрянь, трусливая дрянь», – металось в мозгу Надежды Яковлевны.
Мысль эта отзывалась физической болью в сердце, и старая учительница неосознанно терла под грудью рукой. Попыталась вздохнуть – больно, не смогла. На какое-то время голос директрисы удалился, стал потише.
–…ко второму вопросу.
– Разрешите? – поднялась Надежда Яковлевна и удивленно подумала: «Что я делаю?»
– Вам плохо? Хотите выйти?
Завуч налила воды в стакан, кто-то громко сказал:
– Откройте окно, здесь душно!
Точно можно зимой окно открыть.
А Надежда Яковлевна уже медленно шла по проходу, и лицо ее было неестественно белым.
– Куда вы? – удивилась Алла Петровна, когда учительница повернула не в сторону двери, а к маленькой кафедре сбоку от стола. Там уже лежал приготовленный завучем доклад.
Вот она подошла к этому самодельному сооружению, стала втискивать свое большое неуклюжее тело в неудобную будку кафедры. Кто-то хихикнул, и директриса деланно засмеялась:
– Вы что – надумали выступать? Вместо Виктории Львовны? Но у нас педсовет, понимаете? Обсуждение закончено, пед-совет!
– Вот именно – педсовет, – слабым голосом ответила Надежда Яковлевна.
– Забыли давно, что педсовет – это совещание педагогов, а не…
Она сделала в сторону вставшей директрисы такой красноречивый жест (сядь, мол, не мельтеши!), что вздох изумления пронесся по кабинету, и Алла Петровна от неожиданности села. Не станет же она за ноги вытаскивать из-за кафедры безумную старуху!
= Может, «скорую « вызвать?
Вот тебе и тихоня, молчунья!
– Ладно, – вышла из положения Алла Петровна. – Мы вам даем для выступления пять минут.
– Пусть человек говорит! – крикнул Кемал Мирзоевич.
Надежда Яковлевна посмотрела на коллег. Какое напряженное молчание!
Лиц от волнения она не различала, одно видела, что поближе, – лицо Богачевой: красные пятна на впалых щеках, а в больших глазах вопрос. Улыбнулась ей, жалко так улыбнулась, самой стало противно.
– Голубушка, не тяните время!
– Уж так случилось, что мне до шестидесяти лет пришлось работать, – сейчас же откликнулась Надежда Яковлевна, – так что шестьдесят мне, и голубушкой называл меня покойный муж. В молодости. А вам тридцать семь, и вы позволяете себе…
– Директриса пожала плечами, что-то шепнула завучу. Зашептались и учителя и – стихли.
– Я, конечно, не могу за пятнадцать минут, что мне… подарили, дать полную оценку тому, что здесь происходит. Не сейчас, а в школе вообще.
– А кто вас просит?! Кто вас спрашивает об этом?! – взметнулась с места директриса, и все увидели явственно, как завуч дернула ее за руку: сядьте!
– Но я постараюсь за пять минут сказать главное. Сегодня я…
Надежда Яковлевна вдруг ощутила: дрожь в коленках прошла, молоточки в ее висках перестали стучать, а на душе стало почти спокойно. Нет, это не покой покой был – незнакомая радость возбуждения.
– У нашего молодого директора есть масса достоинств: она энергичный, целеустремленный человек, из нее вышел бы прекрасный… хозяйственник. Но если бы этим и ограничивалось ее участие в педагогическом процессе!
Она переждала поднявшийся гул, не думая, что бы он означал.
– К сожалению, завуча у нас практически нет, а директорство, то есть диктаторство…
– Что она говорит?!
- Это безобразие! – возмутилась Антонина Лазаревна.
Алла Петровна с грохотом отодвинула стул.
– Кто там у двери? Сходите в канцелярию – пусть срочно вызовут «скорую»!
– Зачем? – крикнул кто-то. – Это же смешно! Человек выступает!
– Слышите, товарищи, кто там у двери! Елена Федоровна, идите!
Беловская, учительница русского языка, нерешительно направилась к двери, но ее остановил басок Кемала Мирзоевича:
– А своя голова имеешь?!
Беловская, всегда тихая, как мышь, послушно замерла у двери, спиной ко всем.
– Дайте же сказать!
Надежда Яковлевна не поняла, кто это крикнул. Ее захлестнуло вдруг странное чувство – радости и жути одновременно. Ничего подобного не испытывала она в жизни – точно стояла в самолете над открытым люком и знала: теперь нельзя не прыгнуть, стыдно! И этот голос: « Дайте же сказать!» - подтолкнул ее к люку.
–В школе царит страх! О какой критике снизу может идти речь? Мы с вами будто в другом веке живем!
– Это уже слишком!
– Радио слушаем, газеты читаем, телевизор смотрим, на политзанятиях материалы съезда обсуждаем, а зачем?!
– Хватит, безобразие! – Пусть говорит человек!
– Права Алла Петровна! Никуда не годным мы оказались коллективом! Не выдержали проверки, не назвали своими словами то, что в школе происходит… – Надежда Яковлевна набрала воздуха в легкие. – Трусость с вою прикрываем демагогией, Демагогию же и администрация разводит, мы это сегодня видели!
– На себя посмотрите! – крикнула Антонина Лазаревна.
– И на себя – стыдно смотреть, стыдно! – Надежда Яковлевна неожиданно улыбнулась – открыто, словно с облегчением. – ЯЧ еще об этом скажу.
– Ваше время истекло!
Директриса встала и с решительным видом шагнула к кафедре.
– Вот так всегда, – кивнула головой учительница, – Стиль вашего руководства начисто исключает демократию. Привыкайте к тому, что не всякий может молчать, до поры до времени молчим, а потом…
– Вам немного осталось разговаривать, – как-то не по-директорски сказала Алла Петровна – Полгода всего.
– А я на пенсию уйду после вас, – заявила Надежда Яковлевна.
Стало шумно. Директриса, ошеломленная этими словами, сначала молча взирала на учительницу, а потом перевела насмешливые глаза на аудиторию, словно призывая всех в свидетели чего-то потешного, но подчиненные обменивались взглядами между собой.
– Да кто вас держать станет! – крикнула она с нервным смешком. – Скажите спасибо, что еще пять лет тому назад…
– И этот последний год, – продолжала Надежда Яковлевна уже усталым тоном, – я… постараюсь исправиться. И докажу вашу… несостоятельность, Алла Петровна, как директора. Кто-то допустил просчет, вас назначая.
Гул в кабинете нарастал.
– Сегодня вы просто ошельмовали прекрасного учителя. Она дала такой урок, что дай бог… вам когда-нибудь провести. Этому долго надо учиться, это вам не болтовня, цитатами разукрашенная! А вы хотите – теперь Надежде Яковлевне пришлось повысить голос: директриса что-то кричала, Антонина Лазаревна стучала по стакану ручкой, учителя возбужденно препирались под крики коллег:
– Тише, тише вы!
– Так вот, вы хотите прекрасного учителя изгнать из школы, где она десять лет проработала, чтобы на ее место взять свою приятельницу, Зубко!
Стало тихо. Алла Петровна возмущалась:
– Какая Зубко?
И Антонина Лазаревна приговаривала:
– Возмутительно, ужасно!
– Богачева никуда не уйдет, она завтра же заберет свое заявление!
Надежда Яковлевна махнула рукой и завозилась на кафедре, пытаясь освободиться от ее тесных объятий. Невероятная усталость навалилась на плечи, пригнула их. Тяжело сошла со ступенек и двинулась к выходу под взглядами своих коллег, с которыми почти не разговаривала все эти годы. Только «да», «нет», деликатная улыбка, ответный кивок…Как хватало ей столь малого для общения? А теперь вот как разговорилась1 И провожают ее глазами радостными и возмущенными, и удивленными, и не понять, какими еще, но не равнодушными, как бывало…
Надежда Яковлевна шла со знакомо опущенной головой, словно это совсем не она выступала только что.
Уже у самой двери услышала за своей спиной легкие шаги Богачевой. – -Так бы и давно! – по-детски беспомощно крикнула им вслед директриса, но голос ее снова потонул в шуме.
Надежда Яковлевна осторожно прикрыла за собою дверь, но та распахнулась опять, выпустив Богачеву. Следом вышел Кемал, потом Агнесса Степановна, мышкой выскользнула Беловская, за нею появилась смущенная Лили и спросила робко:
– Можно с вами?
Это насмешило всех. Агнесса Степановна сказала возбужденно и радостно:
– Ну, девочки, теперь держись!
1982 г.