Клад мечется, в глубине пещеры от каменного холода знобит, он подползает к краю, солнце печет невыносимо. В кувшине нет воды, опустошил за три прикладки. Вздох затяжной не удается, вздох, нужен вздох, иначе, жизнь его угаснет, страх перед болью отступает. Вздохнул всей грудью, задержал на миг, боль душу кинула на небо. Пить! Он к голоду привык, а нынче. к еде невыносимо тянет. Хоть что-нибудь! Камнем смолу сдирает со стены, она горчит, к зубам прилипла, и отодрать её не может. Слюна исчезла, язык, как кляп, дышать мешает. Вода! В который раз к расщелине ползет. Кап, кап, звук раздражает, на дне вода, и глубина всего три роста. Разум - жизнь стережет, с одной рукой, ты выползти не сможешь, он соглашается, камень под рукой, бросает вниз, брызги касаются лица. Пить!
Четыре года прожил он с людьми, а остальные одиночкой. Память, в который раз оказывает помощь, колодец поднесла, зачем ему? Клад морщится, бадейка опускается в колодец. Зачем ему бадья? Он шарит взглядом, пустой кувшин, тряпьё. Кувшин, он больше жизни бережет, отец поднес ему со сладкою водицей. Тряпьё! Зубами старается растеребить, злиться, короткие куски соединить не может. Ночь, сна нет. Рассвет. Терпеливо ожидает, когда лучи согреют тело. На нем рубаха и штаны, снимает, из хлама выбрал длинные кусочки, зажал ногой и пробует на прочность, от ветхости они ползут. Как их соединить? Он расстилает их в длину, концы заводит на полоски, сворачивает. Пытается связать штанину с рукавом, не получается. Еще раз и еще, торопится, солнце уже соседнюю вершину освещает, от камней холод потянул. От радости мычит, затея удалась, штанина впитывает воду, первые капельки не пьёт, пытается в кувшин направить. Кувшин почти до верха полон. Вязка намокла, ослабла, в руках рубаха, штаны в расщелине на дне. На руку натянул рубаху, ложится на тряпье, он не торопится, не пьёт, а смачивает губы, язык касается воды. Глоток осядет в памяти навечно, Клад знает цену капелькам воды.
За радостью бредет тревога, чем дальше воду добывать? Расщелина сворачивает вверх, конца не видно. Запрет отца, туда не шагу! Запреты Клад не нарушал. Прислушался, шагов спасительных не слышно, преграды смяты, ему нужна вода! Место доступное прыжку. Каменная глыба, садится, вытягивает ноги, качнулся камень и покатился вниз. Камни за ним опору потеряли, вслед катятся и заполняют щель. Он за собою смех не помнит, схожий с гоготаньем птицы, звук сам наружу попросился. Он наклонился над водою. Холодная вода не ласкою обдала, вонзилась иглами в израненное тело и ноги судорогой свела. Лязгая зубами, он заполнял водой нутро. Трясучка одолела тело. Клад бредил, отец маячил перед ним, и подносил еду. Утром пополз на край, подставил спину солнечным лучам, заснул. Сам он бы не проснулся. Над ним отец склонился, ногой потрогал тело и произнес:
-Отмучился, ни мне и не тебе достался, я не отец и ты, не мать, упрямством загубила семя!
Еще раз подтолкнул ногой. Тело, прилипшее к смоле, не поддалось, сбоку зашел, схватил за патлы, и ноги заскользили вниз. Смерть пронеслась над ним, крик вырвался наружу и разбудил, столь ненавистного потомка. Клад подскочил, схватил отца рукой за ворот, уперся. Смерть отступила, Жизнь попросила передышку. Отец отполз и лег на спину. Клад шарить стал, залез в суму и вытащил дневной запас. Приблизился к стене, сверток развернул, понюхал. Лепешка, луковица, мясо! Вкус мяса помнил, Учитель подносил объедки. С костей обгладывал кусочки и грыз, сколь зубы позволяли. Клад откусил кусок, и долго растворял слюною, мясо растаяло во рту, еще укус, лепешку отщипнул, и спрятал сверток за камнями.
Заметив красное пятно на сыновой груди, Гордан подумал, в мать пошел, та тоже к боли терпелива. Водой очистил кожу, смолой замазал рану и припухлость. Воротит сына на живот, и резко нажимает на лопатку, хруст, сразу облегчение. Смолою прикрывает рану и произносит первые слова:
-Стрела плечо насквозь прошила, смола лечебная, у нас всегда была в запасе.
Клад слов не понял, по действиям отца домыслил, смола облегчила страдания.
Гордан снимает нижнюю рубаху, рвет на полоски, два древка факельных устраивает на спине, левую руку прижимает к телу и пеленает словно кокон. Знаком показывает, спать на животе. На солнце кажет, описывает круг рукою, к ногам кидает камень, еще круги, пять камушков лежат у ног. Ладонью хлопнул по суме и постучал по ней три раза.
-Пять дней, день камень означает, солнце пять раз круги обходит, пять, повязку можешь размотать. Через три дня, еду доставлю.
Клад в точности движения повторяет, достаёт сверток и делит на трое остаток.
Гордан далек от обещаний, он не торопится, в запасе вечер. Нащупал груз, оставленный Учителем у входа в лаз, достал накидку и циновку, прилег, и стал сигнала дожидаться. Перед глазами сын маячит, надо же, спас жизнь ему. Сквозь рёв воды услышал звуки, латали брешь, изгиб реки не плавным был, и подносил внезапные сюрпризы. Спустился вниз. Клад на краю, у ног каменья, он нагибается, бросает вниз по одному и ждет. Каждый прошедший день, а если повезло и встречу, Клад превращал в игру, придуманную им. Игры заполняли разум содержанием, без которого немыслимо существование плоти.
Клад у стены, ложится на живот, камень в руке, устроил рядом. Отполз, нашел щепу, играючи склонился, камень щепой толкнул и скинул в пропасть. Вновь камень на краю, щепа упала, заскользила, Клад успевает подхватить. Сидит, задумавшись, отходит и вдруг щепу швыряет вниз. От звука дикого ууувыыы, у Гордана мороз по коже, движения и вой не жалость вызывают, а избавление от ноши.
Он сделал всё, чтоб внук Владыки был с корнем вырван из цепочки. Полсотни правнуков и внуков, и среди этого наследства, Владыка Клада выделял. Выделял! А тот, кто в семени замешен, остался в стороне от власти. Униженный Советом, он молча слушал приговор, мы для потомков,ты - для власти!
Отвергнутый Советом и женой, не мог он им оставить Клада! Не мог! А милосердие? Оно в нём не силилось, все всходы метились огнём.
Через годы, когда Клад научился словами, знаками вести разумную беседу, перед тем, как начать разговор, рукой касаясь шрамов, переломов, произносил:
-Не надо Кладу делать больно.
В нем не было обид и злости, он сросся с одинокой жизнью, опасностями горных троп, привык к холодным каменным застенкам. Дары все эти, принимал, как есть, других не ведал, он ими дорожил и жизнь свою без них не мыслил. В прожитых десяти годах, всегда казалось, мужские руки созданы для боли и голод, это часть её.
Плен материнский и заботу, на тот момент, душа не принимала, в разлуке, он забыл о ней. Тело заживило раны, он ковылял к решеточным проемам, вис, покуда сил хватало, ложился рядом и скулил. Лекарь предупредил, жизнь на отварах губит разум, еще немного, собачий ум опередит. Утром, убрав решетки и засовы, она рукою указала на проем, дав сыну полную свободу. А через месяц, первый след, весть облетела каждый угол. И первый снег принес удачу, Клад ночью появился там, где никогда не ожидали. Женщина, прикрыв доскою след, спешила к Мире с новостями. Суму унес, еду, веревку, накидку старую, скребок. След Клада спутать невозможно, широкая ступня, загреб во внутрь, на левой скривленный мизинец. Как он попал туда? Ход тайный, колоды на цепях, неверный шаг и бездна поглощает. Отца искал, других догадок не водилось.
Вперед зайду, через два года встреча состоялась. Темница, узенький проход, щиты у стен, зловонный запах подземелья, возня мужицкая и храп. Сердце, как молот застучало, не может ошибиться Клад, остановился, и вытряхнул суму, на грудь отцовскую посыпались засохшие лепешки. Клад чувства мерить не умел, то, что случилось, потрясло обоих, руки отца к себе прижали.
При встречах с ним, беседу я начинал с вопроса, что памяти всего дороже? Клад улыбался, произносил слово, отец, скрещивал руки на груди и голову склонял на крест. Он выстрадал, придумал знак, его в народе кличут Кладов.