Окидывая взглядом прошлый век. 20 Разные семьи
Разные семьи.
Вера праздновала свой сороковой день рождения, праздновала впервые. В семье не было заведено отмечать дни рождения. Да и не знала она точно, когда родилась. Ещё шла гражданская война, Аграфене Асафовне пришлось рожать дома, как и всем в ту пору, да и неизвестно, выживет ли младенец. Предыдущая девочка прожила всего месяц. Свидетельство о рождении, или метрики, как тогда назывался документ, получали через год в сельском совете основного села, а их Лебяжья заимка властей не имела. Помнили только, что родилась девочка то ли в конце лета, то ли осенью, поэтому записали в середине года, 10-го июля.
А праздновала она день именин, 30-е сентября, день святых Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи. Друзей, кроме четы Кошелевых, немного, ещё две пары: Анна и Василий Цыбины и Шура с Андреем Чучалины. Это простые, милые, деревенские люди, чуть моложе Брыкиных. Анна – талантливая рукодельница, вязала, шила на заказ вещи деревенским модницам, вся кругленькая, ладненькая, с крепко зачёсанными в небольшой узелок белёсыми волосами, с высоким звонким голосом. Детей у них не было. Шура – многодетная мать, домохозяйка, крикливая, весёлая, не гнушалась послать матерно своих пятерых сыновей, от двенадцати до трёх лет. Мужчины работали в леспромхозе, Василий - шофёр лесовоза. Через год он героически погиб, отцепляя прицеп с лесом на крутом, мокром склоне, спасая машину. Его раздавило покатившимся лесом.
Познакомили их опять же Кошелевы, которые до получения квартиры жили в снимаемом частном домишке рядом с Цыбиными.
Вере особенно полюбилась Анна, Шуру она просто принимала такой, какая она есть. А Анне, единственной из всех знакомых, она доверяла свои женские секреты. Располагала она к доверию. Гуляли широко, сначала у Брыкиных, потом с песнями, гармошкой отправились на поляну позади посёлка. Ах, тосковала душа Веруськи. Сорок лет, говорят, бабий век. Не удалось вернуться в город, к чистой, красивой жизни. Опять стайка с коровой и телёнком (ещё и овечками обзавелись), огород, резиновые сапоги. Старятся шифоновые городские платья, давно уже нет туфель на каблуках. Муж каждый год ездит в санатории от тубдиспансера, а она ничего не видит в этой деревне, кроме кино раз в неделю, да вот таких редких праздников.
Дни стояли теплые, бабье лето припозднилось, и Вера уговорила мужа поехать в гости к сестре, которая жила в таком же таёжном посёлке, в двух часах езды на поезде. Выходить нужно ночью, с собой взяли Серёжу, Люба осталась домовничать, большая уже, и корову сумеет подоить. Правда, все колени и руки по локоть обмоет молоком, пока подоит. Но корова у них новая, очень терпеливая, Жданкою зовётся.
Сестра Анисья, Оня по-домашнему, продолжала держать в своих умных руках всё семейство. Старший, Петя был в армии, дочь Люда заканчивала техникум, собиралась замуж за известного в местных кругах футболиста и хулигана. В семье шли долгие прения. Младшая дочь Нина, годом старше Любы, - нежная любимица всей семьи.
Телефонной связи не было, вернее, трудно было дозвониться. Ночью в посёлке, довольно большом, искать не имело смысла, да и нехорошо сюрпризы ночью преподносить. Поэтому с четырёх часов ночи до семи утра просидели на вокзальчике. Серёжка спал, да и Николай дремал, а Вера не могла дождаться встречи с сестрой. Утром им быстро показали улицу главного бухгалтера Ивана Николаевича Петрова. Онин муж представлялся всегда, даже знающим его людям: «Иван Николаевич. Главный бухгалтер». Поэтому его вся родня звала только по имени, отчеству. Встретились по-родственному, но не без казуса. Обнимались, целовались, но не хватало «главы» семейства.
-Где же Иван Николаевич? На работе? – спохватился Николай.
- Да нет. Проштрафился. Отбывает наказание. В подполе картошку перебирает,- смеясь, говорила Оня и открывала между тем подпол, придавленный сундуком.
- Иван Николаевич! Вылезай! Встречай гостей! – громко и весело говорила жена, помощник «главного бухгалтера» Дело в том, что Бахус никак не хотел отказаться от дружбы с Иваном Николаевичем, и Анисья закрывала дома мужа, проделывала всю работу за него и приносила ему домой бумаги на подпись.
- У-у, ясное море, какие гости! – говорил хозяин, вылезая из заточения. Сначала он помыл руки, потом церемонно стал со всеми, в том числе с Серёжей, «ручкаться», троекратно лобызаясь и хозяйски покрикивая:
-Онечка! Онечка! Давай! На стол давай! ясное море,какие гости! – приговаривал он, потирая руки.
- Повезло тебе,- беззлобно проворчала жена, отправляя его в магазин. (Дома спиртное не держалось)
Встреча была радостной, праздничной, фотографировались на память. Иван Николаевич сообщил, что собираются ехать «на юга», в город Пржевальск, там жила сестра Аграфены Асафовны - Татьяна Асафовна и дочь её, тоже Татьяна, звала родственников, обещали помочь. Есть у кого в первое время обосноваться.
- Тепло! Фрукты! Хватит по Сибири мотаться, ясное море, - сообщал он общее решение, хотя Оня ещё согласия не давала. – Правда, Онечка, правда?
- Посмотрим, - кратко сообщала жена.
Ещё один казус произошёл с Серёжей. Подружившись с соседским мальчишкой, он носился все три дня по полям и огородам и угодил в присыпанную землёй выгребную яму. Утонуть не утонул, но вытащили его в вонючих испражнениях, поставили в огороде корыто и обмывали водой из десяти вёдер, чуть подогревая воду. Всё-то ему не везло. В Лягушье он тонул на рыбалке с отцом. Упал в воду с крутого берега, пальтишко надулось и держало его над водой. Когда Николай прыгнул прямо в одежде за сыном, то дна не достал. Было очень глубоко. В раннем детстве болел коклюшем. Ему в больницу носили шоколадки и компот магазинный в баночках. Потом болел воспалением лёгких. А Люба мечтала заболеть и полежать в больнице, чтобы ей тоже приносили такие гостинцы.
Аскетическое было детство. Но это в городе. В деревне, хоть не было конфет, колбас и сыров, зато неограниченно ели мясо, творог, молоко, варили варенье из разных ягод: смородины красной и чёрной, малины, черники. Особенно много было малины. За год до приезда Брыкиных по берегу реки Тебы свирепствовал огромный пожар. Как в трубе, на несколько километров вдоль реки, распространился огонь. А к осени все склоны холмов заросли малинником, и пять лет, пока деревья не вытеснили кусты малины, люди вёдрами носили ягоду домой, приезжали за малиной и из соседних посёлков, и из города.
Первое лето Вера ходила по ягоду сама с детьми, на второе лето их проживания в селе отправляла Любу с подружками. Собиралось несколько девчат разных возрастов, от двенадцати до шестнадцати, с большими эмалированными вёдрами, подвязанными платком на шею или через плечо, с ломтём хлеба с тем же вареньем, с огурцом, даже с варёной картошкой. И на целый день отправлялись по ягоду. Медведей не боялись. При таком обилии лакомства они были сыты и уходили от звонких девчачьих голосов подальше. А ягодницы шли вдоль дороги, проложенной на новый лесоучасток в двадцати километрах от Левой Тебы, высоко не поднимались, ягоды хватало всем. Отдохнуть спускались к реке или очередному родниковому ручью, почти через каждые три километра стекавшему с гор. Сколько рассказов, смешных и грустных, поведали друг другу! Сколько песен было перепето!
Надо мной небо синее, облака лебединые
И плывут, и зовут в дальний путь за собой,-
во весь голос пела Люба, подняв руки и глядя в небо. Поваленные деревья, пни, бурелом приходилось преодолевать. Бывало, падали, просыпали ягоду, стремились скорее наверстать, догнать девчат, соревновались, кто вперёд наберёт ведро. А ягода всё тяжелее, приминается в ведре. Чем выше, тем труднее добирать до края. Кто-то хитрил, подкладывал травы… И ликование жизни, молодости, слияния с природой! Ах! Хорошо!
Люба благодарна была судьбе и родителям за эти шесть лет жизни в деревнях. Знакомство с крестьянским трудом: утренние, ранние походы на покос, умение подоить коровушку, полив и прополка огородов. Близость природы: сбор ягоды, лазанье на кедры за шишками, поиски коровы, когда приходилось пройти несколько хребтов и логов, очарование красотой и мощью тайги. Всё это закаляло волю, развивало воображение и тонкие эстетические чувства, вместе с книгами расширяло кругозор.