Две терракотовые птицы

Две терракотовые птицы смотрят на тебя своими тремя глазами вместо того, чтоб смотреть ими на меня. Ведь это моя привилегия (едва не осмеливаюсь сказать "право") - любоваться тобой, брать тебя за плечи, скользить пальцами по твоим бедрам, утыкаться носом в твои волосы, бороться с тобой взглядом - и всегда выигрывать, даже терпя сокрушительные поражения. Обладать тобой, распластав твое чудесно пахнущее тело по кремовым простыням, показывать тебе мир вновь неведомых и столь знакомых одновременно ощущений, не выходя из нашей комнаты нежной и глубокой любви. Ни за что не соглашаться на потом, завтра или через неделю, - мы превращаемся в лирических самоубийц, строя невыполнимые планы на отдаленное будущее и совершая такое, о чем и подумать бы не могли несколько недель назад. Мой маленький восторженный малыш, твоя наивная мудрость сбивает с ног, скорее, своей невыдуманной силой, чем зрелостью и ясностью. Меня пленяет твое спелое горячее тело, окутывает самыми прекрасными на свете цепями, одна из которых устраивает с моей шеей и нашими двумя сердцами такие полуночные драмы, что после смешно и больно вспоминать, ведь с каждым разом я все более и более виноват перед тобой. Простой кивок головы и едва заметная улыбка - не губ, но глаз - делает меня сильнее настолько, что я прощаю тебе все свои слабости, и рвусь вперед, а ты лишь киваешь головой и незаметно для меня мчишь еще быстрее. Наверное, я отношусь к тебе более как к ребенку, дарованному дитя, чем как к женщине, - может, это происходит из-за такой неизмеримо более обширной и настоящей любовной страсти, чем та полость, которую привыкло созерцать мое сердце. Словно два челнока в свирепых льдах повседневности, мы оставляем после себя зовущее нас окунуться снова и снова море ласки и волшебства. Откуда ты взялась в этом до безразличия сером мире, готовом (может, и до сих пор) лишь на рывки, но не на кропотливый труд. И снова, не замечая предметов мебели, мы рвемся друг в друга, и ты в меня даже более грубо, и, бог мой, с какой силой это вздымает меня к поверхности, к видимому солнцу, которое, несмоненно, любит тебя. Да, солнышко любит тебя, и единственно это делает меня роднее этой коварной звезде. Всякая фальшь попросту перестает иметь смысл, теряет в весе настолько, что, подхватываемая ветром наших прямых взглядов, исчезает в космосе смыслов, телодвижений, запахов и слов, которых мы сторонимся, будучи вместе. Иногда я осязаю в этом смысл самого себя, и снова благодарю тебя, но уже как женщину, ведь ребенок в тебе проснется только с восходом солнца, а пока - на небе светит луна и несколько лениво любопытствующих звезд; что ж, пусть и они заглянут в наше большое окно, ведь даже звезды не пожалеют о том, что видели это прекрасное безумие.