В час затишья между уже отлязгавшим вилками и ножами ланчем и еще не наступившим ужином Мила вооружилась рулоном бумажных полотенец, чистящим средством и направилась к барной стойке. В безлюдном ресторане она начищала зеркала, дверцы холодильников, батареи бутылок на подсвеченных полочках, скрупулезно натирала до блеска бокалы. Обычно Миле не была свойственна особая старательность, дело было в другом. Частенько она обсчитывала клиентов на несколько лишних десяток за смену. Под потолком мерцал пронзительный красный огонек камеры слежения. День за днем Мила повторяла нехитрые денежные махинации - ловко прикарманивала деньги, стоя к камере спиной. Опасаясь быть пойманной, в остальное время она изображала образцового работника во всем, в чем могла: старалась выполнять свои и чужие обязанности, была чрезмерно улыбчивой, невероятно обходительной и, конечно, заискивала перед начальством.
Мраморная стойка покрылась множеством синих брызг санитайзера, которые с деланным усилием и стараньем растирала тонкая девичья рука. Мила картинно наклонялась, вытирала лоб, на котором не было признаков испарины и надувала губки, чтобы казаться обворожительнее. До пересменки оставалось полчаса. За сегодня Миле удалось провести мимо кассы тридцать лишних долларов, на которые после работы она собиралась приобрести красные лаковые туфли на кaблучке.
Летний воздух стоял тяжело и душно, без малейших признаков ветра. Около тусклых ламп лениво кружила крупная муха.
Мила заканчивала смахивать пыль с декоративных кувшинов, когда в дверях появилась Эмили – официантка, сменявшая ее на вечер. Девушки кокетливо обменялись поцелуями в щеки. Подвязывая на бедрах рабочий фартук, Эмили пожаловалась на духоту, не дожидаясь вопроса начала сама рассказывать Миле о вчерашнем свидании с ухлестывающим за ней банкиром. Мила кивала и завидовала.
- А еще знаешь, что вчера было? – воодушевленно спрашивала Эмили, предвкушая рассказ о новой для подруги сенсации. – Ой, мамочки, слушай! Помнишь, наш босс недавно нанял мальчика – мексиканца, для доставки еды? Так вот, вышел тот с очередным заказом в руках, сел на мотороллер, стал отьезжать. Все поначалу было тихо, как вдруг я услышала на улице крик. Когда выбежала, я увидела мужчину, нечленораздельно оравшего на нашего нового Хосэ или Роберто, или как его там. Стоит, кричит, заикается, пальцем тычет в бампер своего Линкольна. А там, Милочка, длиннющая глубокая царапина, совершенно очевидно свежая. Этот Иглесиас помял ему тачку как следует. Там вмятина, перекрашивать придется. В общем, ремонта на тыщонку, а то и полторы. А мекс сидит, вжался в панцирь что есть мочи, только головой вертит, мол, не я это, меня здесь и не было, и ни черта даже не понимает, что ему говорят. Пытается, бедный, уехать, да мужик ему прохода не дает, хоть сам чуть не плачет. А Линкольн, между тем, новехонький. Ну, думаю, что делать? Надо как-то ситуацию утрясти, а то сейчас Эрнесто наш обделается прямо на мотороллер, еще одно транспортное средство угробит, вредитель. Да и кто лучше меня что может тут сделать? Менеджера нашего как всегда не сыскать. Да и ты же меня знаешь, я натура дипломатическая. Как, думаю, мужика этого успокаивать? Он ведь и в суд подать может. Тогда попадет ресторан ила сам Хосе-Роберто на немаленькие деньги. Подхожу, здороваюсь, спрашиваю что случилось. Мужик: «Он …ОН! Смотрите, что он сделал с моей машиной!» У самого морда красная, глаза кровью налились, пялится, злющий. «Вижу, говорю, а чем я вам помочь могу? Чего вы хотите?» И знаешь, Мила, что этот придурок мне говорит? Никогда не поверишь. «Правды, говорит, хочу и справедливости. Хочу, чтобы признался, что он машину поцарапал». Представляешь? Кричал, как ребенок. Правды! «Он, говорю, ни слова даже не понимает, языка не знает совсем, напуган до смерти, не признается он ни в чем». Мужик этот как-то мрачно обмяк и притих. «Тогда хочу компенсации!» Вот, думаю, тут-то мы и попали. «20 долларов». Смех какой! Он с нас тысячи поиметь может! «Сейчас, говорю, минуту, схожу за деньгами». Он меня останавливает лихорадочно: «Нет, не надо идти. Не надо денег. Ничего не надо». И он, дергаясь, поплывшей походкой отваливает, садится в свой свежеподпорченный Линкольн и уезжает. Ты можешь себе представить? А наш Рауль со страху испарился - как не было, и с тех пор на работе не появлялся. Хорошо, мотороллер оставил. Но как я все-таки мужика-то обработала, а? Ни цента не взял. Менеджер бы наш так точно не смог.
Эмили надувалась от гордости, снова кичилась собственной значимостью, припоминала новые детали. Мила с интересом и удивлением слушала и безрезультатно пыталась понять, почему же водитель отказался от денег и к чему ему правда.
Скрипнула дверь.
- Стопку водки и Бадвайзер, - буркнул низкорослый пухлолицый бочонок средней руки. Девушки молча измерили его легким призрением и поставили перед ним его «ужин».
- Двенадцать, - объявила Мила, снова тихонько стянув половину денег.
-Одни недоделки, - тихо шепнула Эмили.
Джон ехал по лесной дороге по направлению к шоссе. Каждый раз ему было немного не по себе от мысли, что он покидает свое тихое, укромное жилище и снова едет окунаться в жерло кипящей цивилизации.
С неделю назад у его дома, окруженного хвоей и лиственницей, совсем прохудились две входные ступени. Он собственными руками соорудил новое буковое крыльцо. От своего поступка и умения он тихо ликовал и собой, слегка этого смущаясь, гордился. Но в последние сутки даже собственная состоятельность в домостроительстве перестала его радовать. Этой ночью он, как ни пытался, так и не смог уснуть.
Промелькнули последние ели и пара платанов. Показалась ярко-желтая двойная полоса шоссе. Джон редко включал музыку, вот и сейчас он плавно рулил в тишине. Слышно было только скорое шуршание плавящейся резины шин на раскаленном асфальте и тихий гул кондиционера. Сам того не замечая, Джон закусывал нижнюю губу и прогонял в мыслях слова уже сказанные и те, что только собирался говорить.
Девяносто пятое шоссе, ведущее в Манхэттэн, частенько располагало Джона к думам о своей, в общем-то, монотонной жизни. Все его дни были едва различимы, и уже давно он забыл об этом переживать, а стал даже своему покою радоваться. К 55-ти он так и не нашел спутницу жизни, не обзавелся детьми. Семьей ему были белый лабрадор и стая соек, прилетавших к его окнам подкормиться. Всю жизнь он проработал механиком на крупном производстве, пока серьезно не повредил руку. По профессии после травмы его работать не допустили. Пришлось зарабатывать извозом. «А где и кому еще нужен почти однорукий почти старик?» - думал Джон.
Раза три-четыре в неделю он выбирался в Нью-Йорк, где от одних дверей до других доставлял делегации, свадьбы или кого придется. Так и сводил концы с концами.
За окном мелькали уже фабрики и электростанции промышленного Джерси.
Вчерашний день всколыхнул привычный устой жизни Джона. У него снова началась легкая аритмия на фоне волнения. Он сбавил скорость, перестроился на правую полосу и при первой возможности припарковался на обочине. Черный минивэн марки Линкольн он купил всего месяц назад. Четыре года откладывал деньги – шестьдесят тысяч! А вчера такое… «Ну, ничего, - думал он, - сейчас чуть отдышусь и поеду». Навигатор сообщил, что до места следования оставалось 10 миль.
Очередным скрипом входная дверь ресторана сообщила о новом посетителе. Мила обернулась. Мужчина в дверях озирался. На вид ему было около шестидесяти. Седая лысеющая голова была взъерошенной, утратившая белизну рубашка немного измятой.
Когда Эмили увидела хозяина вчерашнего Линкольна, она вздрогнула, предвкушая скандал или прочие серьезные последствия. «Догадался, наконец, - думала она. - Интересно, сколько затребует?»
Джон поздоровался. Голос его прозвучал неестественно громким, чему он смутился. Он и без того не знал, как начать. Сердце снова заколотилось. Мила разглядывала очередного чудака с любопытством и легкой ухмылкой. Его веки были слегка воспалены, взгляд беспокойно бегал, левой рукой он сжимал и всячески тер пальцы правой - поврежденной. Джону хотелось пить, но он не попросил, а, наконец, начал: «Девушка, вы меня помните? Вчера, во время этого происшествия с машиной, я… Понимаете, я вел себя недостойно. Я чересчур бурно реагировал, я кричал! Я на вас кричал. Я был агрессивным, а разве можно так, разве же мне позволено? Да и допустимо ли? Как вас зовут? Эмили? Я приехал, чтобы извиниться, Эмили. Мне очень стыдно перед вами за свой вчерашний облик. Я не имел никакого права так реагировать, повышать голос на вас, на мальчика. Мне плохо и стыдно. Извините меня, пожалуйста».
Эмили вперила в хозяина Линкольна свои округлившиеся глаза. "Не мерещится мне все это?" - промелькнуло в ее мыслях. Через секунду она громко рассмеялась и сказала, что не стоит никаких извинений, что она вовсе не обижена. Джон тихо поблагодарил, сглотнул сухой ком в горле и вышел из ресторана.
Мила то смотрела вслед выходящему чудаку, то вопросительно глядела на Эмили. Окончательно запутавшись в происходящем, она решила не морочить себе голову всякими глупостями, взяла сумочку и направилась, наконец, за лаковыми туфельками.
- Какой идиот! - хохотала Эмили.
- Водки и Бадвайзер, - послышалось из глубины бара.