Поездка к сыну

Встреча.

Налюбовавшись из иллюминатора на разворачивающуюся внизу картину, Мария откинулась в кресле.
Ну, вот, вроде всё нормально.
Она уже лет пятнадцать не летала на самолётах, подзабыла ощущение  подташнивания при крутых виражах и посадке, напряжение и смену звука в ушах при сглатывании. Но в полёте их, как могли, развлекали стюарды – разносили то напитки, то газеты, то ужин. Марии плохо елось в том зажатом состоянии, что испытываешь, сидя в кресле – ни повернуться, ни нагнуться:  при проглатывании пища останавливалась где-то в средине пищевода, и нужно было выпить стакан воды, чтобы её «прогнать», но Мария стеснялась просить стюардесс о дополнительной порции напитка  и выпивала чай, который должен был заканчивать ужин, в самом начале…
 Пока шли на посадку - впереди вспыхивали зарницы, наверное, где-то была гроза. Когда шасси самолёта коснулось взлётно-посадочной полосы, пассажиры зааплодировали. Мария оглянулась и тоже захлопала в ладоши.
К трапу  подогнали автобус, и пассажиров повезли в аэропорт. Поднимаясь по ступенькам в здание, Мария по сторонам от крыльца углядела невысокие лимонные деревья, и на них висели маленькие желтенькие лимончики.
Начинались новые впечатления.
Паспортный контроль она прошла быстро, чуть-чуть даже использовав иврит, которому обучалась предыдущие полгода в городском центре возрождения еврейской культуры. Служащая - смуглая, кудрявая, большеглазая – из-за стекла своей кабинки улыбнулась приветливо на Мариино «Эвер тов» и с удовольствием произнесла нараспев её имя: «Ма-а-ри-и-я!». «Тода раба», - поблагодарила Мария девушку и вышла в зал с огромными движущимися овалами, с которых обступившие их люди снимали чемоданы и баулы. Тут же к услугам стояли блестящие металлические тележки с большими удобными ручками.
Получив свой чемодан, пристроив его на тележку и сложив туда же зимнее пальто, Мария вышла в зал встречающих и оторопела: не многочисленные огромные экраны, на которых мелькали лица и пейзажи совершенно невиданной жизни её ошеломили, нет – она шла между удивительными фонтанами в форме тюльпанов. В городе, откуда Мария прилетела, вообще не было фонтанов – долгая сибирская зима, вероятно, не вдохновляла городские власти тратить бюджетные деньги на  эти «излишества». Здесь же фонтаны находились не на улице, а прямо в здании аэропорта. Тут же стояли  пальмы и другая растительность - прямо под крышей! Прозрачные двери на выходе открывались, если кто-то к ним подходил. Было впечатление, что всё отливает блеском, сверкает, колышется, в воздухе стояла какая-то цветная дымка из оранжевого и чуть голубого.
Немного отдышавшись от такого великолепия («Умеют тут встретить вновь прибывших, ничего не скажешь!»), Мария огляделась – а где же Сын?
Никто не махал её рукой, не окликал, не обнимал – все деловито сновали мимо. Мария, озираясь, чувствовала, что слёзы, подступившие было при  мысли о вот-вот предстоящей через два года встрече с Сыном, исчезают, не пролившись. 
Огорошенная, она стояла у вызывающе роскошных фонтанов и вертела головой. Эта праздничность, этот блеск моментально погас, как только она почувствовала себя совершенно одинокой – что она будет делать, если Сын не появится в ближайшие минуты?
Прошло  минут десять  - никого. Она присела на какую-то приступочку у окна: в этом зале почти не было стульев – зачем оне тут? Зал предназначен для встреч: обнялись – и бегом на улицу, домой, за стол.
Мария нерешительно поднялась и, толкая тележку, пошла к выходу, колеблясь – выйти на улицу и ждать там или быть в зале? Мимо неё в длинных чёрных пальто гуськом шли  евреи, встреченные и обласканные, а она? Уверенная во встрече, она даже не записала телефон Сына!
Что же делать? Звонить домой, спрашивать мужа телефон, потом звонить Сыну… А если его нет дома? А если что-то случилось?
В душе вскипал бугорок, грозящий лопнуть паническим страхом – чужой язык на уровне «здравствуйте – спасибо», деньги надо менять, на память Сыновий адрес тоже не помнит, и вообще – он живёт в другом городе. «Я же в чужой стране, одна, с минимумом долларов в кармане, и ничего не могу даже спросить!» Было от чего запаниковать…
В терзаниях прошло минут сорок. Она себе дала время: «Час хожу, если ничего не изменится – звоню мужу, пусть оттуда организует мне помощь – звонит брату, племяннику, Сыну. Как-то же надо выбираться отсюда!»
И тут в пяти шагах увидела знакомое лицо – Сын в теплой чёрной тужурке,  в вязаной шапке, стоял и, показывая на что-то в глубине зала, беседовал с невысоким мужчиной. Её они не видели, и она подвезла к ним тележку почти вплотную. Только тут на неё обратили внимание: «О! – у Сына округлились глаза. – А ты откуда? Нам сказали, что самолёт на час задерживается. Мы тут ходим, в кафе уже посидели, ждём объявления…»
Мария в слезах облегчения и радости обхватила родные плечи и почувствовала его уткнувшееся в плечо и шею лицо.
Сын пополнел, лицо свежее, но здорово полысел. И глаза… Она потом не раз с болью отмечала это собачье страдание в его глазах, хотя он смеялся и шутил и всё время повторял: «Да всё нормально, мам!»


Квартира.

…Сыновья квартира находилась, как говорится, в не престижном районе, на окраине города. Четырёхэтажный дом - последний на улице, и за ним что-то вроде свалки, не такой, чтобы очень обильной, но -  пустырь с кучами мусора.
Пока поднимались по лестнице на последний этаж, в пролётах вспыхивали и гасли лампочки. «Фотоэлементы», - коротко пояснил Сын, то есть действовало устройство автоматического включения-отключения освещения подъезда. На перилах, видно, для проветривания, наброшены ковры и даже на площадке между третьим и четвёртым этажами была выставлена сушка для белья с развешанными детскими футболками. «Вот даже как!» - отметила Мария. В их доме, в России, это было немыслимо – давно хозяйки даже и во дворах бельё не вывешивают, боятся воровства. А уж оставить вещь на площадке дома, да ещё с не запираемым на ночь подъездом…
Вошли в квартиру. Конечно, в зарубежных телефильмах она уже видела подобные жилища – без прихожих и коридоров.  Там они гляделись органично. Но россиянке зайти и жить в такой – надо привыкнуть. И лестничная площадка с её шумом через дверь,  и отсутствие мебели, называемой в России – «прихожая», вызывало ощущение какой-то неустойчивости – постоять у порога и уйти хотелось из этого жилища.
В квартире две раздельные комнаты: та, в которую они вошли, и через стенку - крохотная спальная комната, кухня приличных размеров, совмещенный туалет-душ. Из кухни был выход на маленький балкончик, но он скорее выполнял роль кладовой, только что с окном, и на стене был прикреплен бойлер. Балкончик (без дверей) предназначался для сушки белья, вывешиваемого на верёвки, натянутые под окном. В главной комнате (салоне) стоял диван (очень обшарпанный, покрытый неновым пледом), письменный стол с компьютером, телевизор на подставке и расставленный на полу музыкальный центр с колонками, у дивана - низенький столик, тумбочка и два креслица. Под столом скрывался небольшой нагреватель.
В спальне находилась продавленная кровать, большой трехстворчатый шкаф, вероятно, вывезенный когда-то из СССР, тумбочка и трельяж. В кухне по стенкам висели знакомые советские стенные шкафчики, стояли в цвет им – тумбочки и  замызганная газовая плита. В туалетной комнате – душ,  тазик, полочки с туалетными принадлежностями.
Квартирка для холостяка была хоть куда, но естественно - никакого уюта. Окна пустые, без занавесок, стены голые. У Марии в квартире так было бы при ремонте. И ещё было ощутимо прохладно.
«Слушай, ты почему шторы не повесишь? Всё же и от солнца защита, и от сырости, и поуютнее было бы. Смотри – тоска какая!» - тут же заявила она сыну, чуть оглядевшись. «Мам, успокойся, ничего я тут вешать не собираюсь. Квартира не моя, украшать я её не буду. Мне и так – нормально», - осадил её сын.
Они проговорили до трех ночи, позвонили в Россию и улеглись, она - в маленькой комнате, Сын – в зале. Мария едва согрелась под двумя одеялами. В углу спальни стоял обогреватель, но на вопрос Марии, работает ли он,  Сын ответил, что и не включал его ни разу: «Знаешь, он сколько жрёт?»
Утром Сын поднялся под звонок будильника. Она вышла к нему, и пока тот брился, заварила кофе, поджарила яичницу, нарезала овощи, лежащие в столе (холодильника у Сына в хозяйстве не было). Потом посмотрела ему вслед, бегущему с рюкзаком через плечо к остановке автобуса. Пододев под тёплый халат шерстяной свитерок, установив под ноги обогреватель, она сидела у компьютера и писала свои первые впечатления.
Отправив письмо в Россию, она стала исследовать содержание памяти компьютера, залезла даже в «корзину» и в ней нашла несколько стихов Сына, которые он, похоже, намеревался уничтожить.

***               
Сказал мне врач:
«Депрессия - болезнь,
Болезнь души, а вместе с ней и - тела.
Но думается мне,
Что это лень
Встряхнуть себя
И взяться вновь за дело».

Но лень - не просто лень,
А как тюрьма,
Как свет погас в чужой,
Холодной чаще.
И радость лишь
От горького вина,
И крюк на потолке -
Звездой манящей.

Сказал мне друг:
«Депрессия - г..но,
Я с ней бороться
Научился просто,
Нужны лишь женщины
И сладкое вино,
И все твои кончаются вопросы».

Я выслушал
Их бесполезный спор,
Потом сидел, зажав стакан в руке,
И вел с самим собою разговор.
А слушал это - крюк на потолке.


Да, приехала она не зря. Недаром её последние сны о нём были так тягостны.

А вечером пришли друзья Сына: тот, что вез их из аэропорта и черноволосый лысоватый Саша. Кое-что Мария сготовила днём, кое-что было у Сына заготовлено. Вечеринка была какая-то натужено-весёлая. «Ну, - говорил Саша, поднимая рюмку, - с приездом, желаю, чтобы у вас и Сына всё было хорошо!» Мария улыбалась, но никакой радости не испытывала. Она ещё не отошла от дороги и новых ощущений. Ей категорически ничего здесь не нравилось.
 

Реховот. Поездка на Галаны.

На следующий день после работы  Сын повез её показать город, в котором осел. Название Реховот ей уже что-то говорило – «Улицы», так она себе его перевела. Сначала группу репатриантов, куда входил и Сын,  поселили на полгода в кибуце, что-то вроде советских коллективных хозяйств. Там он изучал иврит и заодно работал на банановых плантациях, принадлежащих этому кибуцу. Как поняла Мария, на программах репатриантов хорошо грели руки все, кто этим занимался. Первые полгода страна полностью оплачивала их содержание и обучение, и работа на плантациях не входила в обязанности новых граждан Израиля и  должна была оплачиваться. Но денег Сын не видел, он был рад; что его кормят, учат, возят в ознакомительные поездки по стране и не обращал внимания на эти мелочи – выплата зарплаты.
Выпустившись из кибуца, Сын  несколько месяцев пожил в Ришоне, деля трёхкомнатную квартирку с семьёй молодожёнов, с которыми сдружился в кибуце. Тогда же устроился в компанию по выпуску вентиляторов – рабочим на конвейер. Сын спустя рукава отнёсся к изучения языка, рассматривая своё пребывание в стране, как временное – уже через пару месяцев своего израильского гражданства он понял, что вернется домой, здесь ему делать нечего. Но была одна заковыка – страна, вложившись в новых граждан, требовала отдачи – из неё, даже в качестве туриста, выехать можно было, рассчитавшись с долгами. Тогда это равнялось 3000 долларов. Если у тебя нет этих денег, и никто не может внести за тебя залог, то – сделай милость, отработай не менее трёх лет на предприятиях страны, причем работу ты должен искать себе сам. Без «языка» приличную работу найти было невозможно. Новые репатрианты, как правило, перебивались самой не престижной и малоквалифицированной - с соответствующей зарплатой. Поэтому и нанять приличное жилье было проблемой. Однажды Сыну несказанно повезло – он случайно присутствовал при разговоре о сдаче квартиры в Реховоте на довольно выгодных условиях. Вот в ней он нынче и проживал.
Доехали на автобусе до «центра».
Мать и Сын ходили по центральным улицам иностранного небольшого города, и она «узнавала» его по много раз виданным в кино и на телеэкране приметам – узкие тротуары, неширокая улица, переливающаяся огнями реклама, вдоль тротуара сплошняком небольшие магазинчики и кафе.
Они посидели в кафе самого большого магазина ("каньоне»), и Мария с удовлетворением увидала, что Сын очень прилично на иврите общался со всеми продавцами и прочей обслугой. «А ты жалуешься, что не идёт», - заметила она ему. «Да, ну, мам, этого уровня мне достаточно, чтобы у конвейера сидеть, а что-то серьёзное…», - он махнул рукой. В центре магазина стояла скульптурная группа: мужчина, в полный рост, широко развёл руки, а женщина почему-то склонилась, будто делала физупражнение – наклон вперёд. Сын усмехнулся: «Знаешь, как тут зовут эту группу?» Мария засмеялась: «Догадываюсь!»
Погода стала портиться. Реховотский январь напоминал Марии начало дождливого июня в Сибири. Они возвращались мимо пальм вдоль улиц, кустарников…
Ещё позавчера Мария пересекала заваленные сугробами улицы Новосибирска, а сегодня – она в лете, под дождём, в легкой курточке. Странно всё это! Ей очень хотелось поговорить с сыном о стихах из «корзины», но – рано ещё. Надо оглядеться…

А уже на следующий день, в пятницу, Мария с Сыном отправились на север, к племяннику Мише.
Было преддверие шабата. По письмам Сына Мария уже знала, что в шабат (с 15-16 часов пятницы до вечера субботы) Израиль находится в состоянии «замри». Нет, в домах жизнь кипит, но вот улицы – вымирают. Ей это предстояло увидеть. А пока они сели в маршрутное такси («монитку») и отправились в Тель-Авив на автовокзал.

Сибирский город, где жила Мария, не был не то, что мегаполисом, а даже и для областного центра – не дотягивал: ни архитектурой, ни парками и скверами, ни памятниками… Даже фонтанов не было в городе. Шел двухтысячный год от рождества Христова; страна Россия выбиралась из завалов, оставленных горбачевской перестройкой и недавнего дефолта.  В сибирском городе даже приличного автовокзала не было – так, зал ожидания, сумрачный даже и днем, и стоящие под хлипкими навесами обшарканные автобусы.

Автовокзал в Тель-Авиве Марию поразил. Огромное многоэтажное здание, опоясанное по периметру спиралью, по которой съезжали и отправлялись по маленькой стране изумительной красоты и ухоженности автобусы. Внутри - огромный торговый центр, где можно было купить всё, что угодно, и не только для дорожных нужд.
Они поднялись к платформе, откуда уходили рейсы в сторону Галанских высот, купили билеты, Мария постояла напротив многокрасочного расписания, где постоянно бежали оповещения – куда, когда и какие рейсы отправляются в ближайшие 10-15 минут. Потом, в виду длительной поездки (Сын сказал – не меньше 3-х часов) они решили сходить в «шерутим». Оказалось, не так-то просто в этом заколдованном месте найти одно из самых необходимых помещений. Они исходили не менее пятисот метров, подчиняясь обещающим стрелкам под изображениями круглоголовых фигурок в юбочке и штанах. «Я иногда так во сне блужу», - сказала на одном из переходов Мария. «Маразм!» - кратко и чуть раздраженно отозвался Сын.

 И вот они в автобусе. У Марии тут же синдром дороги – подступила тошнота, внутри всё ослабло. «Не хватало!» - подумала она, вцепилась в поручни кресла и стала мысленно призывать на помощь: «Отче наш…» Пока автобус выруливал на улицы города, она, бледная, сидела, закрыв глаза и звала – «Помоги!»  «Ты чего?» - наконец, обратил внимание на неё сын. Она, не открывая глаза, улыбнулась: «Сейчас пройдёт». И вздохнула облегченно. Тошнота ушла, можно расслабиться. Она выглянула в окно – снова любимая дорога, обещающая новые впечатления.

До городка Кирьят-Шмон, под которым в кибуце жил с семьей Миша, они ехали больше трёх часов. Мария во все глаза смотрела за окно, Сын рядом читал газету. Иногда она отрывала его вопросом, но в основном – просто молча рассматривала страну. Дорога шла строго на север. Пейзаж не радовал разнообразием. Распаханные поля, каменистая почва, усохшие редкие деревья – листва на них висела, пожухлая и тёмная. В Израиле тоже была зима, и деревья подчинялись жизненной установке – зимой не зеленеть. И хотя температура была летней (для Сибири, конечно), всё растущее в Израиле отдыхало.
Мария дивилась на городки, видневшиеся вдали – они располагались, самое большое,  в километре друг от друга. Порою небольшое возвышение (холм) во всей видимой из автобуса части было усеяно нескольким городками. Они четко отделялись друг от друга полем ли, пустошью. Небольшой холм – а на нём два-три городка.
Иногда они проезжали мимо арабских поселений. Вот эти застройки очень близко подходили к дороге, и удручали своей замусоренностью, напоминавшей пригородные районы российских городов, на которых просто мучаются глаза при подъезде к городу – захламленные откосы, полуразрушенные постройки. Так и в арабских поселениях – ни кустика, ни деревца, одни плоскокрышие кубические сероватые жилища и устланные мусором просветы между ними.
Часа через полтора автобус заехал в какой-то городок и остановился на 15-минутную стоянку. Мария с Сыном вышла размять ноги. Они прошли в здание автостоянки, и Мария ахнула. Возможно, в её городе и было заведение, по интерьеру не отличающееся от того, что она увидела, но как-то ей не приходилось в нём бывать. Зальчик этой «забегаловки-заезжаловки» по яркости и комфорту не уступал некоторым ресторанам в России. Можно было перекусить, купить что-то из забытого дома (расческу, мыло, тапочки)… Но самое главное, там было душевое помещение, бесплатное, пахнущее жасмином, освещенное, чистое, удобное, с жидким мылом, бумажными полотенцами, зеркалами, облицованное кафельной плиткой, сияющей в свете красивейших светильников.. Мария покрутила головой – «ничего себе!», и с сожалением вышла на улицу. Она бы с удовольствием провела тут ещё пару часов – покушала и заодно бы помылась. (У Сына  это было непросто – сначала согрей воду в бойлере… Да и плата за потребленные воду и электроэнергию - Мария уже это уловила – была для его зарплаты несколько великовата).
Водитель из автобуса посигналил, и пассажиры снова расселись по своим местам.
Местность за окном преобразилась – пошли заросшие кустарником и деревьями холмы, довольно высокие. А перед ними они проехали мимом Кинерета – огромного озера (морем называли его израильтяне), по воде которого ходил Иисус. «Это – основной запасник пресной воды в стране, и если зима недостаточно дождливая, Кинерет не успевает наполниться, в стране возникают проблемы. Обильные дожди зимой – благо.», - рассказывал ей Сын, глядя в окно.
Ещё через полчаса по пустынным улицам Кирьят-Шмоне автобус подъехал к городской автостанции. Вышли, Мария достала фотоаппарат. Сын пошел нанимать такси, и они поехали в кибуц, где проживал Миша с семьёй. Вымершие улицы (один прохожий оказался на тротуаре, от которого отъезжало ихнее такси) – повергли Марию в изумление – день на дворе – и пустые, как будто это съемочный павильон, улицы – ни души, ни звука. «Уму непостижимо!» - крутила она головой в надежде хоть где-то уловить движение. «Да уж! Первое время меня это просто убивало. А деда Лазаря так, по-моему, вовсе доканало – два дня он не может сбегать в магазин, сиди во дворе незнакомого дома и любуйся на растительность».
Мария вздохнула: Лазарь был её свёкром, отправившимся в страну предков не столько по зову сердца, сколько вслед за детьми и прожившего в ней всего два месяца. Тоска угробила крепкого деда в два счета. В планах её поездки было посещение его могилы.
 

В гостях у Миши.

Сын, приехав в страну, стеснялся связываться с многочисленной, но малознакомой родней. Все недавние репатрианты, не укоренившиеся ещё, старались выбираться из возникших проблем самостоятельно. А проблем - хватало. Необходимо было пройти массу «мисратов» - учреждений для обустройства всех членов семьи, пройти адаптационный курс (самый легкий по решению проблем насчет питания и жилья, но, как правило, проходящий на территории какого-нибудь кибуца и всего полгода). Дальше люди устраивались сами – поиск приемлемого жилья, работы, устройство детей, стариков…
Растение-то сохнет, коли пересадишь, и надо ухаживать и ухаживать, чтобы не загибло, а тут – люди. Некоторые не выдерживали – депрессия у кого-то из семьи: «Не могу больше» - и возврат. Но это – единицы. Остальные, несмотря на оторопь от неустроенности, непривычности, незнания языка, расхождения полученных в России обещаний с реальностью (по истечении полугода люди оказывались, как слепые кутята, на просторах неизведанной жизни), – были вынуждены смириться с неизбежностью. Возвращаться - значило признать себя несостоятельным, пустозвоном, да и физически и материально это было крайне сложно – возврат долга стране, потратившейся на переезд семейства (далеко не у всех была эта сумма припрятана, ведь в России при отъезде всё распродавалось по смешным ценам); сбор выездных документов (без знания языка – крайне сложное); возврат в страну, откуда было «вырвался»… К кому? Куда? Кто тебе там рад?
Нужно было недюженное психическое и физическое здоровье, чтобы не только признать необратимость сделанного шага, но и идти по этой дороге дальше.
Поэтому Сын Марии - новый репатриант - старался выжить сам, готовя себя к быстрому возврату – чего людей баламутить, родство подтверждать, всё равно – год-полтора, и меня тут нет. И только с Мишей, почти своим ровесником, Сын связался, съездил в гости, восхитился природой Галан (вот бы где жить: почти как в Сибири – леса, воздух) и поддерживал телефонную связь.

Миша, племянник Марии, выехал в Израиль за год-полтора до Сына. Дома, в Ташкенте, он был музыкантом, даже играл в ансамбле знаменитой Азизы. Его жена Лариса, чудная русская красавица, родившая ему двух девочек, без возражений отправилась за любимым мужем в страну его предков, тоже не думая-не гадая, что их там ждет. Они не уехали из кибуца через полгода адаптации, а постарались там закрепиться – двое маленьких детей связали их по рукам. Оба были выпускниками знаменитого Московского музыкального училища, и в Израиле работа по специальности им ярко и заманчиво «не светила». Будь они бездетными, они – здоровые и молодые – прибились бы к какому-нибудь музыкальному коллективу… Но девочки… Им нужны были садики, теплое безопасное жилье, полноценная еда. Миша с Ларисой попросились в кибуц. Туда принимают не вдруг, сначала дают что-то вроде испытательного срока – убедиться, что новые обитатели будут кибуцу полезны. И первым делом молодая пара налегла на язык…И, конечно, работая по 10-14 часов в сутки на любой, поручаемой кибуцем, работе
Ко времени приезда Марии Миша и Лариса уже были почти законными членами кибуца.

Гости добрались до места за десять минут. Такси въехало на неохраняемую, но всё же огороженную территорию. «Как институтская база отдыха в Киреевске», - подумала Мария, глядя на вытянувшиеся вдоль параллельных улочек одноэтажные домики, почти одинаковой архитектуры: терраска, вход, на улицу глядит пара окон. Всё вокруг зелено и деревисто. Улыбающиеся родственники стояли около одного из домиков. Объятия, похлопывание по плечам. Ларису Мария видела впервые и мигом прониклась доверием к этой прелестной светловолосой женщине. Мария редко ошибалась в первом чувстве к людям, а Лариса, сразу было видно, это подарок судьбы для близких.

Зашли в домик, скорее напоминавший хорошую одноэтажную дачу в парковой зоне. Две комнаты (в одной из них – детская), что-то вроде холла, куда попадал прямо с улицы и где был уже накрыт стол, маленькая кухня и совмещенный туалет-душ..
Гости привели себя в порядок, переоделись и все уселись вокруг стола.
Началось семейное торжество по случаю приезда гостей и знакомства Марии, Ларисы и девочек…
Конечно, хозяева сразу стали расспрашивать о впечатлении от страны.
Мария испытывала некоторую неловкость – ей пока нечего было хвалить, поэтому она рассказывала про всё, что её поразило и удивило: про фонтаны внутри Бен-Гурионовского аэропорта и громадность автовокзала в Тель-Авиве, смеясь, рассказала, как они искали в этом «колизее» шерутим; про «постоялый двор» по-израильски («У нас рестораны в центре города выглядят намного скромнее»); про лимоны и апельсины на деревьях в палисаднике рядом с домом, где живет Сын; про невиданную комфортность городских автобусов, ходящих точно по расписанию минута в минуту, оборудованных внутри салона стояками с сигнализацией для водителя о намерении кого-то из пассажиров выйти на следующей остановке; про размеры (с детский кулак) и абсолютной безвкусности здешней садовой земляники…
Миша, красивый и ироничный, подсмеивался и комментировал в такт её словам. Глаза его хоть и улыбались, но грусть в их глубине, как камешки в ручье, - виднелась. Лариса всё сглаживала улыбкой и мягкими интонациями.
Поговорили о российских родственниках, о родственниках тут, в Израиле.
- Почему вы мало общаетесь? - задала Мария вопрос, не дающий покоя ни ей, ни мужу.
Они так рассчитывали на поддержку Сына со стороны дядей и тётей…
И Миша поведал, что контакты между потомками Лазаря почти оборвались ещё в России. Отъезд для каждого семейства был малопосильной ношей, каждый надеялся на помощь сестры, брата, как старшего или более удачливого, или более опытного… Ничего не срабатывало. Переезд в Израиль был сложен для всех них – не бизнесменов, не торговцев, а обычных рабочих, музыкантов, пенсионеров, бухгалтеров. В Израиле их специальности или были вовсе не нужны, и нужно было получать новую, или для работы в соответствии с полученным в СССР дипломом следовало элементарно переучиваться, не говоря уже об освоении иврита. И каждая семья вынуждена была выбираться поодиночке, забыв прежние родственные связи – они не помогали, они только отягощали ещё и чужими проблемами.
Никто из приехавших родственников не мог похвастаться удачным стечением обстоятельств, хорошим жильем, работой, - все только жаловались. Поэтому и перестали перезваниваться или встречаться.
Маленькая страна, казалось бы, приезжай на каждый шабат в гости. Но не тут-то было. Машин ни у кого ещё не было, а вывезти семью – стоило денег, которых не хватало не только на поездки, а и на каждодневные траты.
Мария стала постепенно понимать подоплёку и причину быстрой смерти в Израиле Лазаря. Но окончательно разобраться в этой истории, поразившей несколько лет назад её и мужа своей нелепостью и скоротечностью, ей предстояло через несколько дней, в другой поездке, к другим родственникам.
 

Кибуц. Поездка к границе.

Первый вечер у племянника закончился концертом: пел под гитару Сын, пела Мария, а Миша аккомпанировал, а потом Лариса взяла домбру, и такой замечательный с Мишей устроили дуэт, что Мария прослезилась от благодарности и сожаления. С малых лет, когда бы они с мужем не приезжали в гости к родителям Миши, отец его, всю жизнь проработавший преподавателем, а потом и директором музыкальной школы,  муштровал мальчишку-сына: два часа игры на баяне, невзирая  – гости в доме или нет. Родители прочили ему музыкальную карьеру. И вот  он с дипломом выпускника «Гнесинки» - рабочий принадлежащего кибуцу предприятия. Да и Ларисе тоже уже, вероятно, не быть музыкантом – жизнь их повернула совсем по другому руслу.

На другой день Мария с Сыном в сопровождении Ларисы и её дочек пошли знакомиться с кибуцем и окрестностями.
Территория кибуца, покрытая кустарником и деревьями, была огорожена невысоким заборчиком, чтобы «скот не забредал».  В центре располагалась общественная столовая, где питаться имели право все члены этого «колхоза». Зарплат членам кибуца выплачивать не положено, хотя каждый член получал ежемесячно некую сумму на нужды семьи. Все заработанные деньги шли в "общий котел". Дети кибуцников посещали общественный детский сад, оплата коммунальных услуг - не по счетчикам, а по числу потребителей в семье.
Марии это особенно понравилось – душем здесь можно было пользоваться всласть, а не экономить каждую каплю, как в квартире у Сына.
У кибуца имелось в собственности несколько машин, и при желании, сделав заранее заявку в местную "контору", можно было взять для поездки любую из имеющихся марок, лишь бы права водительские были. А если кто-то исхитрился накопить (вот например Мише машину удалось купить за деньги, занятые у родителей, живущих до сих пор в Узбекистане), то машины членов кибуца находились на территории без гаражей и охраны.
Старики и дети полностью состояли на обеспечении кибуца, и Лариса как раз в этом секторе и работала. Во время их экскурсии к Ларисе подъехала на оснащенной электрическим моторчиком кресле-коляске седая аккуратненькая старушка и что-то быстро начала лопотать. Лариса с улыбкой слушала, отвечала и поглаживала бабушку по плечу, а потом распрощалась с гостями до обеда.
Девочки и Мария с Сыном пошли дальше. По асфальтированным дорожкам носились разнокалиберные дети в ярких курточках. Беззаботный народец! Для них кибуц содержал небольшой зоопарк. Сашенька и Лерочка  отвели туда гостей. За металлической сеткой прохаживались ламы, лошади, индюки и ещё какие-то большие, неизвестные Марии птицы, и даже был страус, упорно не желающий выходить из-под навеса.
Мимо пустого (не сезон) огромного бассейна гости прошли к краеведческому музею, занимавшему большое двухэтажное здание. Название музея гласило:  «Природа Севера Израиля». Мария с Сыном в сопровождении девочек прошлись по его залам, наполненным витринами с чучелами птиц, рыб и даже мелких животных. Надписи экспонатов были сделаны на иврите и на английском, и, конечно, латинские наименования тоже присутствовали: видно, музей рассчитан был и на иностранных гостей. Сопровождавшая их смотрительница подтвердила: музей – уникальный и единственный на севере страны и поддерживался государством, а не только силами кибуца. Их крохотную группку даже впустили в смотровой огромный зал, и они вчетвером смотрели слайд-фильм про природу Галанских высот. Марии это было в диковинку – на весь огромный, амфитеатром, зал они были единственными зрителями, причем никто не спросил у них платы за такое развлечение.
Возвращаясь из музея, они прошли мимо ещё одной достопримечательности – посреди лужайки стоял танк Т-34. Миша, встретивший их тут, пояснил: во время одной из войн несколько лет назад («Это ещё до нас, конечно, было»), сирийские войска, оснащенные советской техникой,  прорвались на эту территорию. Подбитый Т-34 так с той поры и  стоит, ржавея под дождями и солнцем.
И ещё Миша указал на здание спортзала, около которой было футбольное поле со всякими спортснарядами, где можно было размяться, а также устраивать тренировки и соревнования.
 
После обеда Миша повез гостей по окрестностям. Сначала они двинули в сторону границы с Ливаном.
День, ясный с утра, всё больше хмурился, потянуло сыростью. Когда они подъехали к границе, то из-за тумана видимость была не большая. Однако кое-что можно было рассмотреть.
Странная это была граница: валуны-валуны, уложенные довольно небрежно вряд, поверху их на укреплённых в расщелинах металлических шестах вилась колючая проволока; на другой стороне слабо виднелись вышки с часовыми ливанцами.
Как-то это всё казалось несерьёзным.
- У нас некоторые садовые участки огорожены солиднее, - смеясь, прокомментировала это зрелище Мария. – Это что ж такое?! Мы ж буквально в двадцати метрах от ливанских пограничников.
- Да, - улыбался в ответ Миша, ловя её в кадр видеокамеры. – Такие тут пространства: всё рядом.
- И ты меня ещё и снимаешь. В России тебя бы уже допрашивали на блокпосту: с какой целью ведёте съёмку? И прогулке нашей пришёл бы конец… Вообще, шоу какое-то с этой вашей границей – лотки вон с сувенирами. Нет, несерьёзно всё это.
- Когда стреляют, тёть Мария, то несерьёзным это не кажется, - пробормотал Миша, зачехляя камеру. Но тут же поднял голову и снова ободряюще улыбнулся.
А когда он повез гостей в Кейсарию, чтобы показать пещеру, где по преданию прятался от жары козлоногий Пан, то по дороге притормозил около развалин автобусной остановки:
- Я вот отсюда Ларису как-то забирал. Мы только-только успели с нею отъехать, как в остановку снаряд попал. Вот, ещё не восстановили.
Мария ахнула:
- Ничего себе! И часто это у вас так?
- Бывает. У нас и на территорию кибуца ракеты залетают...

Вечером Миша отвёз Марию с Сыном в Кирьят-Шмон к рейсовому автобусу до Тель-Авива. Оттуда на маршрутном автобусике мать с сыном вернулись в Реховот. Лил дождь.


Окрестности и соседи.

В воскресенье утром Сын встал в 6 утра, позавтракал яичницей, дал общие «ценные указания» («на телефонные звонки не отвечай, только сама звони, дверь никому не открывай, там колбаса и овощи, вечером я принесу чего-нибудь») и через полчаса убежал на работу.
Мария осталась одна в квартире. Продуктов, кроме самых расхожих, не было и готовить было не из чего.
Позавтракав (чай и бутерброды со здешним продуктом – хумусом), она, запахнувшись в тёплый халат и поставив под ноги обогреватель, села перед компьютером – написать отчёт о поездке к Мише домой, мужу и младшему сыну. Отправив написанное, она открыла сынов файл – «Стихи», почитала несколько незнакомых ещё, написанных им стихотворений, а затем заглянула в «корзину». Обнаруженное там её озаботило – да, не зря она сюда прилетела, потратив все семейные накопления. Кажется, Сына нужно срочно отсюда вывозить. Но как? Где взять деньги, чтобы можно было уплатить залог…
Заглянув в бумажку с телефонами родственников, оставленный ей Сыном, она набрала номер Саши, мужненного младшего брата. Однако на звонок никто не ответил. Сын предупреждал – воскресенье у них первый день рабочей недели, и днём все трудоспособные заняты. Ещё пара звонков, и она решила: «Бесполезно». 

Она выглянула в запылённое окно на прилегающую к дому территорию, но там ничего интересного не было. Попытавшись сладить с трисой  (металлическое жалюзи на окнах), чтобы помыть окно, она что-то нарушила, и триса намертво застыла в полураскрученном состоянии.
Тогда она включила телевизор и стала искать русскоязычный канал. Нашла. На экране худощавый мужчина средних лет, мэр какого-то городка, рассказывал, как он десять лет боролся с ностальгией по России и как всё, что касается жизни там, его сейчас не волнует и даже удивляет.
- «Десять лет? – подумала Мария. - А что если Сын тут задержится на столько же. Он – что – тоже будет кривить рот при словах «мичуринский участок» и «консервирование помидоров»?..
Вечером Сын принес продуктов для борща и уже нарезанное порциями мясо, и Мария сготовила полноценный ужин.
 
На следующий день, проводив Сына на работу, она уже самостоятельно вышла из квартиры погулять.
Около подъезда на скамеечке сидело несколько совершенно российского вида пожилых людей, переговаривающихся на идиш. Мария, проходя мимо, осторожно им улыбнулась и в ответ получила приветливые взгляды, а некоторые даже и кивнули. Но она не стала останавливаться, потому что ещё дома задалась целью дойти до почты. Там  купила для Сына конверт, общаясь со служащей на английском, затем прошлась два квартала и села на притротуарную скамейку.
Огляделась. Тепло, свежий воздух, кругом зелень.
По дороге на почту, она обратила внимание - ступив на мостовую на переходе, можно не оглядываться: машина затормозит и пропустит - хоть легковушка, хоть огромный автобус.
Народу на улицах не много и в основном - эфиопки, а вот их мужчин почти не видно, женщины же ходят толпой. Обычные лица, никаких толстых губ и курносых носов, только что чернокожие. Пожилые эфиопки - худые, помоложе, как и россиянки, - в теле. Головы у всех них покрыты и на плечах что-то вроде простыни, только с каймой, а под нею обычная одежда: длинные цветные юбки и вязаные пуловеры.
Сразу можно было отличить выходцев из СНГ: толстые, бесформенные, одеты по-домашнему, чуть ли не в шлёпанцах; женщины в теплых кофтах, кожаных куртках. И крайне бедно одеты старики. Понятно - это квартал небогатых людей. Присевший рядом пожилой мужчина заговорил с нею:
- Что-то я вас раньше не видел. Недавно приехали? – произнёс он со знакомыми еврейскими интонациями – повышением голоса в конце вопроса.
- Да, - ответила она, - погостить у сына решила.
- А совсем? – тут же поинтересовался собеседник.
- Посмотрю… - неопределённо ответила Мария. Бог знает, что за человек. Так вот ты ему и скажи сразу, что приехала она не на разведку – «переезжать-не переезжать», а приехала потому, что тревога за Сына одолела.
Мария поднялась, попрощалась кивком головы с любопытным дядей и направилась к «своему» дому.
- «Эх, зря я поторопилась. Хотела же узнать, где здесь ближайшая поликлиника, есть ли прачечные…» - поругивала она себя.
Обогнув палисадник, увидала группку пожилых женщин, сидящих на скамейке и стоящих около. Разговор среди них шёл на русском. Мария подошла, приостановилась. И опять на неё сразу же обратили внимание. Похоже, все тут друг друга знали, а каждое новое лицо вызывало любопытство – откуда, зачем и что можно от новичка узнать…
Эти вопросы ей и задали тут же. Опять Мария осторожно ответила о гостевании у сына и что она из России, приехала четыре дня назад.
- А откуда из России? – сунулась лицом полная женщина в вязаной кофте.
- Из Сибири, - не стала уточнять город Мария.
Женщина разочаровано откинулась. Земляков у Марии в этой группке не оказалось. Женщины продолжили свой разговор. Немного послушав, Мария решилась спросить – как им тут?
- Хорошо, хорошо. Фрукты весь год, еды полно, - начали они вперебой. И про пенсии, и про свободу...
- Будто крылья расправили,  - поведя острыми плечиками, сказала интеллигентного вида сухощавая бабулька и повернула просветлённое лицо к улице, как бы приглашая взглянуть вокруг и порадоваться.
- А там у вас крылья были связаны? - серьёзно спросила Мария.
- Нет, у меня -  нет, - чуть смешавшись, отозвалась старушка. - У меня сын был военный, я никогда не испытывала ничего такого, но мне рассказывали другие.
В разговор вмешалась пожилая женщина с совершенно славянским лицом:
- Всё бы здесь было нормально…
- Вы тоже еврейка? – жестом ладони прервала её Мария.
- Да, - ответила «славянка» и вздохнула, - если бы здесь был решен квартирный вопрос.
- А разве он не решен?
- Ну, что вы! За квартиру надо платить такие деньги!.. Где же мы их возьмем?! Пособие полторы тысячи шекелей, что это? Только на питание. Живешь с детьми. Там ты была хозяйка, а тут... - и женщина поджала губы, сделав гримасу "не тут-то было".
Собеседницы были одеты очень бедно; кто-то аккуратно - шляпка, плащик; кто-то - как придется: платье, сверху растянутая кофта, платочек на голове; кто-то даже в костюме, - но все очень заношенное.
М-да! Эти женщины явно знавали лучшие времена и здесь, на исторической родине, - не процветали.
«Вот тебе и "хорошо пенсионерам!"» - вспомнила Мария уже не раз здесь слышанные от более молодых слова.
Она вернулась в квартиру Сына и взялась за приготовление ужина.
Когда он вернулся с работы и открыл дверь, то первые его слова были:
- Гляжу снизу - свет горит в окне. Непривычно и, знаешь, так приятно идти домой!


Будни.

Конец января. Уже седьмой день Мария находилась в Израиле, в городе Реховот, на улице Марбад Хаксамим («имени Ковра-Самолета», - как перевёл её название Сын).
Шел четвёртый час дня. Мария одна в комнате, Сын на работе. Через час она поднимется из-за компьютера и начнёт готовить ужин. Сын заказал сделать драники, и еще она сварит его любимый гороховый суп.
В тумбочках и столах на кухне лежат продукты: апельсины, мандарины, красные помидоры, огурцы, редиска, свекла, капуста, картофель - все свежее. Есть сыр, селедка (почему-то свекольного цвета), булочки, крупы, масло, хумусы и разные приправы. Стоит красивая посуда для приготовления, несколько столовых тарелок и мисок, сковородки. В комнатах есть все необходимое: кровать, диван, креслица, столы письменный и журнальный, шкаф, трельяж, кухонная мебель. Есть аудио- и видеоаппаратура, компьютер, обогреватели, вентилятор. Есть все необходимое, но все это пронизано таким холодом и незнакомым и равнодушным духом, что у Марины ощущение  - «шерсть дыбом».
Мебель вся обшарпанная, со следами, порой необратимыми, жизнедеятельности прежних хозяев; комнаты холодные, неуютные, занавесей нет, стекла пыльные и к ним не доберешься, чтобы их помыть: мешают трисы – металлические жалюзи. Прямо у порога висит одежда и стоит обувь, дверь одинарная, и все слышно, что делается на площадке четвёртого этажа этого дома да и на всех других, наверное.
А там идет оживленная жизнь: плачут и смеются "шоколадные" (эфиопские ребятишки), стучат двери, с улицы несутся заунывные или призывные возгласы. Иногда они так настойчивы, что Марии думается, не приглашают ли её в бомбоубежище, но это всего лишь уличные торговцы привезли на машинах апельсины, или помидоры, или яйца, а может, старьевщик объезжает кварталы и собирает тряпье. Периодически с грохотом над домом летят вертолеты. По утрам где-то недалеко поют петухи.
Если на улице светит солнце, то от него некуда спрятаться - окна на восток и запад, поэтому на окнах горизонтальные жалюзи, большая часть из которых застыла в одном состоянии и не регулируется. Вода горячая только через бойлер, но затапливает Мария его только перед сыновним приходом, чтобы он принял душ. И весь день вода из крана течёт только холодная. Счетчики в квартире повсюду, и поневоле следишь, чтобы не упала лишняя капля воды, и был везде погашен свет. Полы определенно из камня, половиков нет, поэтому утром, вылезая из-под одеяла, ногами желательно попасть сразу в тапки и двигаться как можно быстрее. Из-за холода в доме приходится с утра наряжаться в теплый халат, пододев под него свитерок, а под ноги в теплых носках, когда долго сидишь, ставить обогреватель. Без него уже через полчаса ноги немеют от холода.
И из-за того же холода не хочется лезть под душ.
Пища своеобразная - колбаса Марией ощущается едкой, сыр кисловатым, овощи почти не имеют того вкуса, который от них ждешь.
Несколько раз она пыталась делать салаты, но в основном чувствовался в них вкус майонеза, остальное жевалось, как безвкусная петрушка. Клубника – в кулачок величиной, но ни запаха, ни знакомого вкуса, как вымороженная.
Апельсины, надо признать, нормальные, но они и растут тут на каждом шагу, как в её городе боярышник или черемуха. Сегодня она прошлась среди опавших, как листья, апельсинов и сорвала один с ветки - на память. Есть их, растущие в городе, не рекомендуется, это как у неё на родине – городские шампиньоны.
Марии непривычно, какими в магазине продаются продукты: хлеб, колбаса, сыр, мясо и прочее предлагается уже нарезанное. Овощи все крупные, почти одинаковые по размеру, мытые, но видно, что росли не «в поле». Вкус у них «тепличный». Очень крупная и чистая, ровная картошка. Всякие гастрономические штучки: открыл и намазывай на хлеб.
Мария однажды борщ взялась готовить, так мясо, порубленное ещё в магазине, сварилось так быстро, что создавалось ощущение – это была не говядина, а курица или язык.
И хотя цены - в переводе на доллары – довольно высокие, но для Сыновней зарплаты в 2700 шекелей очень даже приемлемые. Если бы не такая высокая арендная плата за жильё!..

Дома в районе, где снимает квартиру Сын, снаружи очень непривычные - никаких тебе архитектурных излишеств, чисто функциональные: стена, окно с жалюзи, махонький балкончик для сушки белья. По стенам свисают бухты проводов от телеантенн, везде высовываются кондиционерные блоки и цилиндры бойлеров. Цвет домов бежево-пыльный, крыши иногда покрыты красной черепицей.
Меж домами растут деревья: незнакомые Марии породы, пальмы. Иногда они посажены в ящики. Кругом на улицах стриженый кустарник, как и деревья - вечнозеленый.
Голой земли почти не видно – сплошной везде асфальт.
Улицы очень узкие; приходится только удивляться, как тут ходит транспорт.
Когда меж кварталами идет и заворачивает автобус, то создаётся впечатление - будто улица расширяется на это время: ну не может эта махина вписаться в тот поворот… Но нет, автобус спокойно, без маневров поворачивается и уезжает. И если на «зебру» можешь ступать, не интересуясь – в какой близости от тебя находится автомобиль – пропустит непременно, то  у регулируемых переходов стой под красным, даже если улица пуста. (Сын на днях пришёл с работы взбудораженный – он только что буквально держал за руку женщину, сбитую на переходе, который она попыталась пересечь под красный светофор).
Вдоль тротуаров стоят скамейки - в любой момент можно присесть. Воздух хороший, не загазованный, но привыкнув к нему, уже с досадой воспринимаешь посторонние запахи. А их тут хватает, особенно, когда по лестнице поднимаешься в квартиру...
Мужчин видно редко, они или в автомобилях, или в лавочках, или это понуро плетущиеся пенсионеры с раздутыми целлофановыми пакетами в руках.
По улицам толпами ходят смуглые, очень смуглые и совершенно черные невысокие женщины с повязанными головами, в цветных юбках, вязаных кофтах и с непременной белой "простыней" из марлевки, окаймленной с двух сторон, покрывающей спину и плечи хозяйки. Лица у них обычные, глаза черные, круглые, они часто худощавы, легко двигаются. Будь они белыми, это были бы обычные лица российских женщин. Эфиопки говорливы и разговоры у них открытые, громкие. Много детей. Дети как дети, глазастые и худенькие.
Этот народ местные зовут "Шоколадными", и реховотовцы-старожилы не довольны тем, что «шоколадные»  заполонили в последние годы город: «шумно, беспокойно, вонюче» - такие Мария слышала отзывы.

Вот обо всём этом она написала в своём письме-"отчёте" и отправила его мужу и младшему сыну по "электронке".
Удалось ли ей передать, в каких условиях живёт теперь их старший сын и брат, - Бог весть.


Мэр Ришона.

В этот день Сын пришел пораньше. Мария только-только включила бойлер, чтобы  подогреть воду для душа.
Сын выложил из рюкзака два пакета продуктов, и мать ахнула: целый килограмм фаршу, помидоры, хлеб, дюжину яиц, укроп, какая-то смесь наподобие форшмака.
- Отпад! Зачем ты набрал так много? Я сварила гороховый суп, драников напекла, есть соленая рыба.... Куда теперь это? Без холодильника…
- Ну, так я же на двоих набирал!
- Здесь на неделю. Испортиться же! Короче, давай так – без моего заказа продукты не бери.
Мария подвязалась полотенцем и снова встала к плите – жарить из фарша котлеты. Получилось целых двадцать штук. Она сложила их в глубокую миску, накрыла крышкой и вынесла на балкончик – в холодок.
Сын принял душ, поужинал и сел смотреть телевизор.
Мария пристроилась рядом.
- Ты не скучаешь? – спросил сын, когда закончилась очередная передача.
- Да нет, я днём с компьютером… У тебя там много стихотворений в корзине и ещё я прозу нашла. Ты зачем это выбрасываешь? Очень неплохие вещи.
- «Неплохие»! Именно, что неплохие, кому они нужны?! Всё уже написано другими. Я тут познакомился с некоторыми, кто пишет, походил к ним… Такое убожество, знаешь, но столько амбиций! Противно! Не хочу, как эти. Перестал ходить. С одним только подружился. Александром зовут. Он в центре живёт. Да ты его видела – он в твой приезд приходил.
Мария попыталась вспомнить. Но она тогда была настолько не в своей тарелке, что никого, кроме Ильи, который привёз их из аэропорта, - не запомнила.
- Мы к Сашке сходим. Сегодня, видишь, дождь.
- Да, дождь. В январе!
- Здесь дожди только в январе и идут. Чем больше, чем лучше – Кинерет заполняется. А он – наш поилец.  Чем занималась днём? Трису больше не пыталась открывать?
- Нет, - смутилась Мария.
В прошлый раз Сын долго пыхтел, налаживая заклинившие металлические жалюзи. Пыхтел и поругивал мать: «Не прикасайся к ним больше. Их, наверное, лет десять никто не трогает. Мне хозяйка голову снимет и счёт предъявит, если с ними  что случится».
- Ещё я твою плиту почистила…
 - Да ты что?!
Сын поднялся, пошёл смотреть. Из кухни донеслись восхищённое цоканье языком:
- Сроду бы не подумал, что её можно в такой вид привести. Ну, спасибо.
Он снова сел рядом с матерью и взял в руки пульт. Мария помолчала и, пока он переключал каналы, стала продолжать перечислять, чем занималась днём:
- Сходила на почту, Мише твой сборник отправила.
- А! Ладно.
- Знаешь, я на днях поймала одну передачу. Про вице-мера Ришона.
- И что? – рассеянно спросил Сын, глядя в экран и нажимая кнопки пульта.
- Ты его знаешь?
- Может, видел… Так что он?
- Мне показалось - мужик с головой. Ему лет сорок на вид. Он был очень неплохо устроен в России, главный инженер на каком-то там заводе. Представляешь? Это ж, значит, в тридцать лет – главный инженер. И он всё бросил, поехал сюда, «на историческую родину». Рассказывал, что первые годы работал - просто пахал, и не только из-за денег. Он сразу устроился на завод…
- Он – что, иврит знал?
- Нет, он специально про это сказал – взяли без языка. Ну с самыми начатками, которые он на курсах выучил. Но работал много, вечерами, даже играл на пианино в каком-то кафе, чтобы – он так сказал – «выгнать», заглушить в себе ностальгию. И вот, через десять лет он приехал в Россию и понял, что ничего его с нею не связывает, а разговоры своих родственников о заготовках на зиму и прочих наших насущных делах воспринимались им как нонсенс - зачем что-то заготавливать, когда это можно купить в магазине.
Сын уже отвернулся от телеящика и внимательно слушал мать.
- Не знаю, мам, я тут уже два года, и я  порой спать не могу. Проснусь…
- … и в подушку – крик?
- Ты читала?
- Да, тоже в корзине лежит. Но вот он, видишь, работал в тёмную голову, чтобы ностальгию задушить – и пожалуйста! Десять лет – и никаких ностальгий.
- Врёт! – заключил сын. – Как можно тут? Всё не твоё, всё! Люди, дома, язык, природа. Два года я не вижу снега! А что тут делается летом?! Представь – с неба на тебя льётся раскалённое золото. Глаза не открыть. Вода в море горячая. Нет! Наверное, тут какие-то гены нужны крепкие, чтобы из России – и это полюбить. Мне отцовских не хватает, во мне твоих больше, наверное…
Он, растревоженный, поднялся.
- Давай, мам, укладываться, а то мне завтра в пять…
Мария погладила его по плечу и пошла «к себе».
Переоделась в ночнушку, помолилась, нырнула под одеяло,  зажгла лампу в изголовье, взяла с тумбочки книгу. Через десять минут взглянула в щель под дверью и поймала момент, как у Сына погас свет. Она отложила книгу, поёрзала под одеялом, подоткнула щели, удобно улеглась и задумалась, глядя в потолок: «Господи, он ведь уже взрослый мужик, а у меня к нему жалость и нежность, как к маленькому ребенку.  Хочется взять на руки и прижать лицом к груди и от всего защитить, чтобы ничто не потревожило его ясного сознания. Как слабы мужчины! Когда посторонние - злишься, мол, тоже мне мужик, а как свое - впечатление, что это такая хрупкость. Почему он так беззащитен, почему до сих пор не отвердела на нем оболочка, сквозь которую обрушиваются на нас жизненные изменения? Что это - недостаток образования и поэтому неуверенность в себе? Почему слово "неудобно" стало его жизненным кредо? Кругом мужики крутятся, не заботясь, задевают они кого-то плечами или нет. Понимая, что никто - никто ничего тебе не даст даром, всего надо добиваться, настойчиво, упорно, не жалея себя, иначе действительно, можно "искалечить мне зачем-то данную судьбу."  Два года - ни языка, ни приличной работы, ни желания что-то изменить в жизни, только – «одолела тоска по России». И ведь не только он… Вот Миша... Как слаженно красиво они с Ларисой играли дуэтом, какая Лариса виртуозка, как чисто звучала ее домбра и как глубоко и душевно подыгрывала Мишина гитара. Как обидно, что такие талантливые, красивые, молодые - вынуждены спрятать свои инструменты и забыть про свои таланты, а на жизнь зарабатывать тем, чем может заниматься, кто угодно. Зачем Бог дает людям эти дары и не помогает их реализовать? И Сын… Кому тут нужны его стихи?»
Мысли начали путаться.
Мария вытерла уголки повлажневших глаз, перевернулась в свою любимую позу – лицом в подушку – и через пять минут заснула.


Обычный день.

Рано утром разбудил Марию Сын:
- Мама, закрой за мною дверь.
Она снова помахала ему из окна. Потом прошла в ванную…
Потом она снова лежала и читала.
За окном пасмурно напряглось небо, и время от времени начинался ливень. Около семи часов над домом прогрохотал вертолет.
Ух, как ей не хотелось вылезать из-под тёплого одеяла! В комнате была такая стылость, что при дыхании вырывалось слабое облачко пара.
«Явно не выше десяти градусов. У нас дома такого нет!»
Она заставила себя подняться. Быстренько закуталась в халат и прошла на кухню. Включила кофейник, достала хлеб, порезанный на ломтики ещё при покупке, хумус…
Потом посидела около компьютера.
- Что же делать с этими стихами? – вслух сказала Мария. – Сочинителю они не нужны. «Мама, ну кому это интересно!» - передразнила она сына. – А как привезла сборничек, так не отказался, к Мише взял, друзьям показывал…

Ещё когда Сын собирался уезжать в Израиль, она получила от него две тетради,  исписанные неровным почерком:
- Делай с ними что хочешь, - как бы мимоходом бросил он тогда.
В тетрадях, к её огромному удивлению, были стихи. И очень неплохие на Мариин неискушённый взгляд. Что Сын умеет складывать в рифму, она уловила из его рассказов о жизни в армии: «Я там всем подписи стихами в дембельские альбомы делал. Пацаны со мною маслом расплачивались», - шутил Сын. Но попадающиеся на глаза клочки бумаги с рифмованными строками, зачёркнутыми и надписанными сверху, Марию не занимали. Она пробовала вчитаться, но уже на второй строфе махала рукой – «ничего не понятно». А тут – две тетради, почти без помарок.
- «Ничего себе, - прочтя несколько страниц, произнесла тогда про себя мать. – Он же действительно умеет!..»
Уже с первых месяцев своего пребывания в Израиле Сын стал слать домой стихи. Казалось, его неустроенность и сознание сделанной ошибки открыли шлюз: стихи шли, как прилив, затем на несколько недель поток прерывался, а потом возобновлялся с новой силой. Далеко не всегда ровные, иногда откровенно слабые, но небесталанные – вот это ощущение у Марии было стойким.
Перед поездкой сюда Мария решила сделать Сыну подарок – набрала на компьютерные те стихотворения, что ей показались удавшимися, распечатала в нескольких экземплярах и отнесла в фирму, занимающуюся издательской деятельностью. Получилось десять сборничков вполне самодеятельного вида – листочки книжечек, в целях снижения оплаты, скреплялись пружиной на манер блокнотов. Их она и привезла сюда.

Мария открыла файлы со стихами и начала их перегонять в свой домашний компьютер через электронную почту. Из «корзины» она тоже выудила всё, что казалось ей стоящим, и присоединила  ко всему отсылаемому массиву. «Потом согласую, что с ними делать, но нельзя, чтобы они пропали. Мало ли! Сотрёт или компьютер забарахлит. Отправлю к себе – целее будут», - оправдывала она своё «вторжение» в частную жизнь Сына.
Затем она стала составлять письмо-отчёт мужу.
«… устроенность тут великолепная, и не надо думать, чем занять себя. Были бы деньги. Есть куда пойти, поехать, посмотреть. Правда, я только про все это слышу, погода не дает даже из дома выйти: холод, дождь, ну и конечно, отсутствие денег. Ты знаешь, у сына  в переводе на баксы всего семьсот  зарплата, из них только за квартиру надо платить двести двадцать. Не удивительно, что даже занавесок на окнах нет. Холодильник он не хочет брать, потому что возвращение свое уже запланировал на январь следующего года. Тут еще накладывается, что он не чистокровный еврей. Его тут не зарегистрируют в браке и даже не похоронят. Он мне сказал, что для регистрации брака неиудеи едут на Кипр и там венчаются. Это брачное свидетельство в Израиле признается. Он рассказывал, что когда на границах гибнут солдаты, не прошедшие обряда иудизации (обрезание и прочее), то их тела отправляют туда, откуда они прибыли в Израиль.
Но, знаешь,  чтобы забыть Россию, здесь надо очень долго жить и натурально пахать. Как тут люди работают - нам и не снилось.
Вчера прочитала в газете про дома престарелых. Здесь это проблема: люди живут долго, но наступает момент, когда только нанятую сиделку надо брать. Представляешь, даже комната, где живет старик, ходящий под себя, иногда совсем бессмысленный или в старческом маразме ждущий с работы маму и плачущий, почему она так долго не приходит, - становится изолированной в доме. Выходят из положения – нанимают сиделку. Но они дороги, надо платить не менее тысячи баксов в месяц, и её еще надо поискать, потому что это считается тяжелым квалифицированным трудом, сиделка должна иметь медицинское образование. Поэтому сдают стариков в Дома престарелых.
Эти Дома тоже бывают разные - в зависимости от оплаты за содержание. Израильские богадельни, - это в статье было, - считаются одними из самых лучших в мире по благоустроенности и медицине, но все же люди ждут смерти - от болезни или от старости, и хоть какая там обстановка - но там плохо...
Сегодня позвонил Миша - они уже получили высланную накануне книжку стихов. У нас по городу не меньше пяти дней шла бы, а у них - на другой день. Работают люди!..»

Около шести вечера Сын пришёл с работы, поужинал, и решили они, несмотря на дождь, ехать в «центр» - в гости к Александру, приятелю Сына и тоже поэту. «Он намного лучше меня пишет и вообще - он забавный. Тебе понравится. Только матерится. Ты уж не реагируй, ладно?», - попросил Сын. Мария вздохнула - выбирать не приходилось. "Пойдём, посмотрим на хорошего поэта-матершинника", - смиренно сказала она.
Они вышли на площадку и начали спускаться вниз. Сопровождало их перемигивание лампочек - те будто передавали спускающихся, как эстафету: на площадке лестницы, которую они только что покинули, свет гас и тут же загоралась очередная лампочка.
- Всё сделано по уму, - заметила Мария. - Вот и дом для небогатых, а освещение автоматизировано. У нас же!..
Сын промолчал. Мария заметила - он молчал, когда мать начинала сравнивать "у вас и у нас" не в пользу России.


Саша и Тася.

Остановка автобуса находилась в пятидесяти метрах от подъезда дома, где жил Сын.
Когда он по утрам бежал к ней, и Мария из окна прослеживала глазами его путь, то отходила она лишь удостоверившись, что автобус снова подошёл минута в минуту.

Марию израильские автобусы просто умиляли. Дома, в её городе, по улицам перемещались обшарпанные, дребезжащие, с неплотно прикрывающимися дверями, крайне неудобные для посадки и выхода драндулеты. Расписания для них, похоже, не существовало. Они или по полчаса запаздывали, или приходили почему-то сразу по три-четыре на один и тот же маршрут. Объяснение этому было простое и не раз высмеивалось на эстраде в юмористических сюжетах – водители на конечной остановке затевали игру в домино и не отправлялись в рейс до её завершения.
В сильные морозы транспорт ломался и отказывался работать.
Одним словом, даже малейший порядок в движении автобусов мог удивить Марию. В этой же  стране транспорт работал, как выверенный часовой механизм.
 
Перед Марией и Сыном раскрылись широкие двери. В них свободно могла войти и детская, и даже инвалидная коляска - никаких тебе поручней посредине входа. Зато масса их (и поперечных, и продольных, и стояков) находилась по обеим сторонам входа и на самих дверях, и даже снаружи. Ступени низкие – по ним свободно мог подняться и трёхлетний ребёнок, и старик с еле поднимающимися ногами. Мария вспомнила, как при выходе из отечественных автобусов старым людям приходится выходить почти задом, держась обеими руками за дверь.
Мать и сын зашли в полупустой салон, уселись на первое сидение. Из кабины выглянул водитель и что-то сердито сказал Сыну. Тот поднялся и освободил сидение.
- Ты куда? – схватила она Сына за рукав.
- Это места для … в общем, для инвалидов, шофёр велел не занимать, - ответил он, пересаживаясь на следующее за нею сидение.
- Полно же мест! - Мария повернулась к нему, готовая возмутиться.
Сын поморщился и махнул рукой – «Ладно, расслабься!»
Она отвернулась и села прямо. Потом, не удержавшись, оглянулась, изучая салон.
Да, забота о пассажире здесь была не показной: кругом стояки, поручни, сверху свисают ременные петли. В общем, безопасность в автобусе обеспечивалась полностью. А ещё, вспомнила свою поездку в межгородском автобусе Мария, там на стояках в салоне были сигнальные кнопки: перед нужной остановкой пассажир давил на неё, и у водителя загоралось табло - "есть на выход". И пассажиры не подстёгивались привычным: «К выходу готовьтесь заранее» и не кучковались около дверей, а спокойным шли по салону, когда автобус уже замирал и не раскачивался. И не было на входе суеты среди ожидающих, желающих побыстрее войти в салон, занять место. Все пассажиры  выражали доброжелательность, или, скорее,  – были вежливо равнодушны друг к другу...
"А! - обратила Мария внимание. - На каждом окне шторы. Ну, да - раздражает вид за окном или солнце, можешь занавеситься», - кивнула она сама себе головой, удовлетворённая и этим знаком внимания к пассажирам...

Мария повернулась к огромному, чисто вымытому окну и начала глядеть на мелькающие городские картинки.
В голову опять поползли мысли: «Поглядишь на все это, на жизнь в этой стране, приходишь к выводу – трудись и жди, раз не дал Бог тебе удачи. Всё придёт со временем.  Вот мы надеялись, когда Сын уезжал -  очутившись один, без подпорок, он найдет в себе резервы и раскрутится. Нет, совсем зачах. Книги кругом по оккультным знаниям: буддизм, индуизм. А это религии, проповедующие отрешение от земной жизни: сиди в нирване и соединяйся с мировым космосом. Ни семьи, ни жизненных благ. Где энергия, предприимчивость? Я здесь почти десять дней, он же - как монах. Мы гадали - скрывает от  нас, что ли, а он действительно не имеет здесь подружку. Почему? И стихи!.. В стихах-то про «подружек» написано. Только – борони Господь от таких! «В публичном доме проститутка на полчаса мне отдалась». И так много курит… Что бы пил – свидетельств нет. Как у Миши выпили, больше не заикается. Только – кто ж знает, может, держится.  Но с другой стороны – стихи. Как он о Музе: «Лишь ты одна была моей подругой, в холодных комнатах спасала только ты»…

Автобус шёл по центру Реховота. Перед одной из остановок Сын тронул её за плечо и коротко бросил: «Нам выходить».

… Они шли вдоль ярких витрин шедших сплошняком, с редкими проёмами, магазинчиков с часто меняющимися вывесками. На них Мария почти не глядела:  эти крючки – она и буквы-то не везде могла угадать, не то, чтобы читать слова, да ещё и справа налево.
В одном проёме сын свернул вглубь, и они поднялись по узкой лестнице в малюсенькое помещеньице, в котором стояло парикмахерское кресло, а на стене висело зеркало. Им улыбалась стоящая на пороге другой двери, ведущей в комнатку, светловолосая женщина:
- Доехали? Как там дождь? Проходите.
Сын приложился к щеке хозяйке и сказал:
- Мам, это Тася, Сашина жена.
Мария кивнула: «Поняла», произнесла дежурное:
- Очень приятно, - и они стали подниматься по довольно крутой узкой лестнице на второй этаж.
Комната, в которую вошла Мария, уже её не удивила: в каком-то иностранном фильме, а то и не в одном, она уже видела нечто похожее:  на площади не более пятнадцати квадратов разместилась огромная кровать, покрытая красивым пушистым пледом. В комнатенке имелся весь «джентльменский набор»: холодильник (сломавшийся, как оказалось), стол с компьютером самой последней модели, плита, какие-то шкафчики и сервант. Казалось, что кровать занимало всё пространство, а полки шкафа, холодильник, маленький сервировочный столик на колёсиках – обрамляли её, как бассейн у отеля обрамляют шезлонги, кабинки для душа и зонтики.
В дальнем углу кровати весь изогнувшийся перед компьютером сидел в пол-оборота к ним лысеющий брюнет с волнистыми, почти до плеч, волосами и яркими, смеющимися глазами.
- А, - сказал он, - пгишли. Здгаствуйте- здгаствуйте. Мы с вами уже знакомы, я был у вас вечером, когда вы пгиехали.
Он перекинул ноги и придвинулся к противоположному краю кровати.
«Явно моложе Таси», - отметила про себя Мария, улыбаясь и кивая согласно головой.
- Проходите, - приглашала Тася, - раздевайтесь, располагайтесь.
Мария сняла куртку, передала хозяйке, проследила, куда та её дела в такой тесноте, и притулилась на краю этого пушистого, яркого футбольного поля на коротких ножках.  Огляделась. Да-а, не хоромы. В комнатке не было даже окна на улицу, а что-то вроде форточки открывалось в какой-то коридор. Мария пригляделась к содержимому серванта – он был буквально набит дорогой посудой, книгами и художественными альбомами явно российского происхождения.
Пока она осваивалась, мужчины оживлённо переговаривались:
- Так ты был?..
- Да сходил! Да ну их к чёрту – одно и то же. Только себя слышат…
- А я что тебе говогил! Бгось ты их, я тебя сведу к Винокугу.
- Это к Михаилу что ли? Что-то он мне… Безалаберный какой-то! Без царя…
- Зато талант – этим не чета. Он сам по себе. Ему только гениальность подавай, дгугие ему – тьфу!
- Где ж её взять – гениальность?
- Не пгибедняйся – не пгибедняйся! Тебе только габотать надо побольше, а так…
Мария вслушалась и уточнила:
- Это вы про его стихи?
- Да! – одобрительно и покровительственно произнёс новый знакомый – Саша. – Ваш Сын очень неплохо пишет. Это я вам говогю, я в этом понимаю немного. Только ему бы желания погаботать. А то напишет стихотвогение, а подчистить… Да, - повернулся он к Сыну, - я ж пагодию на твоего «Монаха» написал. Задел ты меня этим своим «Я когда-нибудь уйду в монахи…» Мне тоже захотелось…
- В монахи? – подхватил, смеясь, Сын.
- Ну, меня не возьмут – я ж не кгещёный. Нет, я – насчёт – «уйду». Сейчас поищу. – Саша вознамерился снова передислоцироваться поближе к компьютеру.
- Но-но! – осадила его Тася. – Сначала – поесть. У меня яичница с сосисками. Помоги столик накрыть. Потом уходи, куда хочешь.
- Ага! Поесть – это святое. Тогда потом, - вернулся в прежнее состоянии Саша, поднялся и выкатил из угла столик. Тася быстренько уставила его тарелочками, рюмочками и выставила большую, блестящую сковороду со скворчащей яичницей, в которой аппетитно краснели ломтики помидоров и розовели кусочки сосисок.
Разговор уплыл в сторону. Хозяева начали расспрашивать Марию – «Ну, как там у вас?», и она отвечала про дела и в их городе, и в стране.
- А как вам тут? Не подумываете сюда? – спросил Саша.
- Да нет, - взглянув на Сына, ответила она.
«Они -  что – не знают, что и он до следующего года?»
- Как-то мы там привыкли…

Когда они возвращались к себе на улицу Ковра-Самолёта, Сын рассказал, что Тася – хороший парикмахер, что в Израиль приехала девять лет назад, что в Херцлии у нее квартира, которую она сдает в аренду, что тут у неё уже своя немногочисленная клиентура, позволяющая иметь небольшой, но постоянный доход, да плюс деньги от аренды - тем и живет.
- Не широко живёт, – заметила Мария. – Но от нас она вывезла довольно ценные вещи. Я обратила внимание на её сервизы – фарфор булёвский, тонкий. И почитала надписи на корешках книг – нам такое ни в каких очередях, ни за какую макулатуру  было не достать. Такие вещи в СССР могли себе позволить верхушка да блатные. Наверное, у нас она неплохо была устроена. От чего она уехала, чтобы теперь вот так жить – без форточки на улицу, на кровати?
- Этого я не спрашивал. Знаю, только, что у неё уже взрослая дочь, тоже тут… А Александр у нее вроде альфонса – нигде не работает, стихи пишет. У него мама в Америке, шлет ему посылки, подкармливает, очень к себе зовёт. Он уже третий год, как я его знаю, грозится туда уехать. Они как с Тасей поругаются, он ко мне приходит и – «Всё, надоело, уезжаю!» Чуть не раз в месяц. А Таисия приходит следом, «ха-ха, да что ты, куда ты» и уведёт. А пишет он хорошо. Вот дал свои стихи - как бы перепев моего «Монаха». Я уже пробежал – мне кажется, лучше, чем у меня. Я даже уже несколько строк себе придумал – надо будет дома записать. Как тебе его стихи? Я смотрел на тебя, когда он читал…
- Да, испытание… Слушай, ну почему надо материться, ты мне скажи?! Это ж стихи, а вы – «сыны гармонии».
- «Сыны гармонии», - передразнил, покривив рот, Сын. Он не выносил пафоса, а «Моцарта и Сальери», похоже, давно не перечитывал.
- Не иронизируй, это не я, это Пушкин сказал. И вставлять в стихи скабрезности, знаешь… Вот меня твой Саша, например, как читателя, – потерял точно. Мне элементарно противно такое читать, тем более - слушать.
- Ну, у всех свой порог восприятия. Тебе не нравится, а кто-то и не заметит.
- Да объективно это плохо! Грязь вводить в поэзию. Ну, почему сотни лет люди писали на русском без мата, а тут – развязали языки?! Слов не хватает что ли? – начала горячиться Мария.
Сын, стоящий лицом к дороге, тронул её за плечо и указующе повёл подбородком.
Подошёл поздний, совершенно пустой автобус…


Кладбище.

В очередную пятницу Мария с Сыном отправились в гости к Иосифу, брату Марииного мужа, также перебравшемуся в Израиль с семьёй в пору массового исхода евреев из СССР.

Когда-то Мария, приезжая в семью свёкра и встречая там подростка Ёську, жалела его: Ёся остался без матери в девять лет. Через год после смерти жены отец ввёл в дом другую женщину, невзлюбившую Иосифа напрочь. Ругань, наговоры - Мария сама была свидетельницей сцен с участием новой жены Лазаря Хаи и подростка Ёськи.
Вмешиваться в отношения пасынка и мачехи при наездах на неделю-другую было, конечно, бесполезно, но Мария очень переживала тогда за Ёськину судьбу. И не зря. Мачеха таки довела Ёську до тюрьмы: связавшись с дурной компанией, Иосиф как-то поучаствовал в массовой драке на улице родного города и угодил под статью о хулиганстве. Освободившись через два года, в дом отца он уже не вернулся, пошёл на завод, освоил профессию сварщика, вскоре женился, и дальнейшей его судьбой занялась уже его жена – Людмила, женщина волевая, с рациональным умом и всегда чётко знающая, чего она хочет. Именно Людмила первая заговорила об отъезде «из этого бардака» своей семьи. И Иосиф, без ума любивший свою красавицу и умницу жену, собрался на историческую родину из Лазаревой семьи самый первый.
Сын Марии, приехав в Израиль, обзвонил всех родичей, передавая приветы, но Иосиф, поблагодарив и повосклицав как положено в этих случаях, в гости племянника не позвал, и Сын решил дяде не надоедать.
Мария по приезду тоже позвонила родственнику и тоже не обнаружила в его суховатом ответе особой радости и желания увидеться. Но у неё было запланировано посещение могилы свёкра, а тот похоронен был на кладбище городка, в котором обосновался с семьёй Иосиф. Поэтому она буквально напросилась к деверю в гости.

И вот, договорившись о месте встречи, Мария с Сыном двинулись в путь. Снова Тель-Авив, автобусная станция (тахана-мерказит – уже привычное для уха название), кассы, расписание, ожидание отправления автобуса.
Перед самой посадкой к ним подошла молодая семья из России: муж ярко выраженной кавказской наружности, (хотя вполне мог быть и евреем), и жена - явно русская. За руку матери уцепилась светленькая девочка лет пяти.
Женщина обратилась к Марии:
- Нам не к кому, кроме вас, обратиться… 
Та приготовилась к привычному в России продолжению: «мы сами не местные, помогите, чем можете», и уже заготовила сочувствующую и извинительную улыбку, с которой она откажет этим людям. Но нет, обошлось. Оказывается, им нужно в Ашдод, а они не знали, как туда добраться.
Сын пошёл показывать «кавказцу» расписание, а Мария, как это обычно бывает, задала несколько вопросов попутчице. Та отвечала рассеяно, оглядываясь и близоруко щурясь.
Выяснилось немного, но Марии подробности и не нужны были.
Семья – беженцы из Чечни, муж - полуеврей, в Чечне у них сгорел дом. Родственники помогли с оплатой дороги до Израиля, и они приехали «посмотреть – стоит ли сюда переезжать». Здесь им пока не нравится; они понимают, что будет очень не просто закрепиться, тем более, что коренного еврея среди них нет, а полукровкам в Израиле трудно, и надо будет искать дополнительные силы, чтобы приспособиться.
«Кавказец» вернулся с билетами, и семья  почему-то села в тот же автобус, в котором поехали Мария и Сын, хотя «Ашдод (наклонившись к матери, прошептал Сын) совсем в другой стороне».
На одной из остановок семья сошла, и Марии, смотревшей на них из окна, они показались тремя песчинками: все растерянные, у мужа испуганное, а у женщины -  недовольное лицо, и рядом покорная девочка с невеселыми глазками.
 
Погода налаживалась. До городка, где жила семья Иосифа, доехали скоро. С автостанции Сын позвонил дяде, и буквально через несколько минут они увидели спешащего к нам Ёсю.
Мария поразилась. Она не видела родственника уже лет пятнадцать, помнила его красавцем, высоким, крепким – Иосиф занимался спортом и всегда отличался статью и даже мощью. А тут к ним спешил сравнительно невысокий, худощавый, хотя и широкоплечий, с постаревшим лицом мужчина, волосы которого обильно обсыпало солью седины.
С трудом сдержав в себе: «Как ты изменился, ни за что бы не узнала!..», - Мария обняла деверя.
- Маша, ты прямо девочка, - польстил ей Иосиф. – Сколько мы не виделись? Как там брат?
Они прошли к машине. «Сузуки-Балено, японская», - отметила про себя Мария»
- Пристегнитесь, - разворачивая авто, сказал Иосиф. Сосредоточенно помолчал, выводя машину на трассу, а потом чуть повернул к ним голову:
- Мы сразу заедем на кладбище, потом к нам. Людмила велела: а то она не успевает с обедом.

Кладбище, где похоронен Лазарь – отец Марииного мужа и Иосифа, - оказалось всего в минутах пяти от автостанции.
Они прошли за ограду.
- Надо помыть руки, - Иосиф прошёл к невысокой кладке, из которой торчало несколько краников. Потом, надев на голову чёрную кипу и оглядев головные уборы Марии и племянника, сказал:
- Ну, ладно, нормально. Ты (он обратился к племяннику) знаешь, что сюда с непокрытой головой нельзя?
Они пошли по узенькой дорожке между захоронениями.
Мария оглядывалась, сравнивала.
Кладбище показалось ей довольно ухоженным, памятников вдоль дорожки, по которой они шли, почти не было - лишь плиты и надгробья. На некоторых плитах она видела портреты покойных, не медальоны с фотографиями, как в России, а прямо на камне с помощью какой-то технологии нанесённые изображения. Были и двойные портреты, и даже – Мария пригляделась – да, были лица одного и того же человека: в пору зрелости и силы и, вероятно, в последние годы. Иногда двойные портреты изображали мужчину и женщину, хотя размеры лежащей плиты не отличались от соседних, и не сказать было, что под нею лежат два усопших. Были захоронения и победнее: стоящая плита и на ней надпись на иврите; иные надписи продублированы на русском. 
Деревья на кладбище отсутствовали. Они были лишь в самом начале, нависая ветвями через ограду. Не было и ограждений, скамеечек. Все захоронения тесно примыкали друг к другу, даже обойти могилу можно было, лишь старательно ставя ступни в узкий проёмчик между нею и соседней плитой.
Да, землю здесь экономили.

Могила Лазаря располагалась у самого забора. Пока они шли, Мария заметила на некоторых плитах каменные вазы, в которой находились искусственные цветы. Иосиф пояснил, что вазы ставят на могилах потомков Левитов – священнослужителей, в знак того, что они в храме участвовали в омовении рук молящимся.
На вертикальной плите могилы Лазаря была вырублена длинная надпись. Иосиф её перевёл: «Лазарь Левинсон. С любовью и скорбью от жены, детей и внуков». И года жизни. В каменной вазе на плите стояло несколько засохших прутиков. Иосиф их вытащил. Он обошёл надгробье, наклонился и что-то сделал, не видное Марии.
- Что там? - спросила она.
– Иди сюда. Видишь, тут предусмотрена ниша для свечи.
Действительно: с обратной стороны надгробья находился стеклянный фонарик, в который Ёся поставил низкую, толстую зажженную свечу, пояснив:
- Она будет гореть целые сутки.
Все трое молча постояли, и Мария мысленно передала Лазарю привет от его сына. Иосиф наклонился и поднял с земли несколько небольших камней:
- Там, в России, принято класть на могилу цветы, венки, а тут – камешки. Вот, положите.
Мария и Сын послушно положили по камешку. Ещё постояли и пошли к выходу.
(Позже Мария пожалела, что не положила в карман еще один камешек, чтобы привезти мужу).
На обратном пути она рассказала Иосифу, как тяжело пережил её муж весть о смерти отца.
- Он был вне себя, даже плакал. Всё спрашивал: «Почему? Ведь уехал здоровый, ни на что не жаловался!». Ёся, это правда нас озадачило – два месяца здесь пожил и умер. Не болел ведь.
- Я всё тебе расскажу, Маша. Попозже, - говорил Иосиф, усаживаясь в машину.


Дом Иосифа.

Через несколько минут они уже ехали по не широкой улице и остановились у  двухэтажного каменного дома.
- Здесь четыре квартиры, - пояснял Иосиф, выходя из машины. – Мы – наверху.
– А эти вот садики?.. – поинтересовалась Мария, поднимаясь по лестнице на второй этаж и заглядывая через перила вниз.
- Это тех, кто внизу. Мы туда не можем, - ответил Иосиф, открывая дверь в своё жильё.
Мария с Сыном вошли, и она про себя ахнула: «Ну, Ёся! Это ж!..»
Огромный, как показалось Марии, холл со светлыми (цвета кофе с молоком) полированными плитами пола сиял. Справа виднелась кухонная зона с соответствующей мебелью, холодильником и белоснежной плитой. Цепкий женский взгляд тут же охватил все пространство этого самого главного для хозяйки места: микроволновка, духовка, раковина. От холла кухня отделена обеденным столом с шестью ажурными стульями. В глубине чётко обозначена зона отдыха: мягкий уютный диванчик, кресло и ещё одно широкое кресло, в котором могли уместиться сразу два человека. В середине стоял журнальный столик, около каждого кресла по торшеру.
Напротив диванов и кресел, у противоположной стенки располагался солидный  сервант в бело-золотой гамме, в котором просторно уместились телевизор с огромным экраном, видеоплейер и многоэтажный музыкальный центр.
В России Мария подобную роскошь видела лишь в квартире одной своей сослуживицы – невестки двух профессоров, усиленно помогающих материально семье сына, жена которого да он сам были довольно успешны в карьере.
«Вот тебе и сварщик Иосиф!»
В центре холла стояла, улыбаясь, красивая, светловолосая, чуть полноватая, но с замечательной фигурой женщина, одетая по домашнему: облегающие брючки, трикотажная кофточка. Она сделала несколько шагов, обняла Марию:
- Здравствуйте, вот и приехали. Людмила.
- Да-да, я уж поняла, - заторопилась с знакомством Мария.
Людмила повернулась к племяннику, положила руки ему на плечи:
- Ну, вот, добрался наконец. Два года, как приехал, и хоть бы раз навестил дядю. Надо было маме приехать, чтобы ты собрался.
Мария краем уха слышала эти мягкие укоры, сама же продолжала озираться и уже приготовилась снимать обувь.
- Не надо, не надо, - почти присела Людмила, удерживая Мариины руки, - здесь это не принято.
- Ой, нет, нам так удобнее, мы не привыкли дома в уличной обуви. Да я и тапочки с собой привезла, - уклонялась Мария, расшнуривая полусапожки. – Как у вас здорово! Ёся, ты меня по дому проведи. И руки помыть…
- Осип, - Люда повернулась к мужу, - покажи там, где их полотенца. Знаешь, розовые, с лилиями – комплект…
«Осип, - отметила Мария. - Ну да, Ёся – это как-то не для седого мужчины. Ладно, пусть будет Осипом».
Она пошла за деверем знакомиться с квартирой.
Да, всё было непривычным и крайне комфортным.
- Это спальня, - Иосиф открыл одну из дверей. Мария, заглянув мельком, увидала широкую, заправленную чем-то воздушным кровать, тумбочки, светильники.
- Женина комната. Ты здесь расположишься. Парни переночуют в холле, на полу. У нас есть матрасы, - Ёся открыл дверь напротив спальни.
Мария вошла и огляделась: односпальная кровать, шкаф, два стола, один из них - компьютерный. По стенам развешаны огромные... плакаты, что ли - с молодыми и красивыми людьми. Имелся телефон, плейер, портативный радиоприемник. Одним словом, комфортное жильё молодого человека.
Осип повёл Марию показывать туалет. И там всё сияло. Бачок  унитаза имел две блестящие клавиши: для смыва после пи-пи (малый объем воды) и после более серьезного (большой объем воды).   Там же находилась и раковина, чтобы, не выходя из туалета, помыть руки.
- Ну, вообще! – смеялась Мария. – Всё предусмотрено! А таблетками, чтобы всё из тебя упакованным выходило, - ещё не обзавелись?
Иосиф улыбался:
– Будут в магазинах - купим. Пока не видели.
 
В ванной Мария уже вела себя деловито – никелированные поручни, блестящие шаровые краны, голубоватые ванна и раковина, стопка полотенец, махровый халат на вешалке, расставленные в порядке на полочке под зеркалом шампуни и крема – её уже не поражали: а как иначе в такой вот квартире? Она помыла руки и вышла с Иосифом в холл. Чтобы закончить осмотр, заглянула она ещё в хозяйственный блок, куда вела дверь из кухонной зоны. Это было что-то вроде лоджии с приоткрытой на улицу оконной фрамугой, в ней на удобном для пользования расстоянии друг от друга  были расставлены стиральная машина, гладильная доска, полка для обуви, заполненная, наверное, всей обувью в доме, и имелась ниша, куда собрана вся не носимая в данное время одежда.
Из холла её вывели на очень большой балкон, где с видимой небрежностью были расставлены  горшки с цветами, легкий пластмассовый столик и пара кресел.
Мария, ошеломлённая квартирой, вернулась в холл:
- Люда, нет слов, как у вас здорово! Знаете, я у себя дома такого вообще ни у кого не видела. То ли все, кого я знаю, имеют меньший доход, то ли меньшие возможности.
Иосиф и Людмила улыбались – он с видом «пустяки это всё», Люда – почти победно.
Мария уселась на диван, с удовольствием разглядывая убранство  холла: напольные вазы с разными сухими и живыми растениями, клетка с попугайчиками, деловито прыгавшими по жердочкам, на стенах эстампы и картины в рамках. Сын, вернувшийся из ванны (он осмотром квартиры не занимался, полагая это немужским делом), сел с нею рядом. Иосиф опустился в кресло, Людмила отошла накрывать на стол, изредка оттуда подавая реплики в постепенно завязывающийся разговор.

Готовить Людмила была мастерица. А может быть, Мария и Сын проголодались за дорогу, только вся выставленная снедь показалась им обоим неимоверно вкусной.
От мужа Мария знала поверхностно историю Иосифовой жены. Люда, рано оставшаяся без родителей, жила у родственников, соседей Лазаря Левинсона. «Кто б подумал, что эта девчонка станет нашей родственницей!» - говаривал Лазарь. Самостоятельная, энергичная, красивая – Люда упорно строила свою жизнь, не прося ни у кого помощи. Как робкий, малообразованный Иосиф смог завоевать её сердце – для всех было загадкой. «Да какая загадка, - смеялась на эти недоумения Мария, - Ёська – такой красавец!» - «Ну, не один же он такой. Людка могла кого угодно выбрать, она-то сама – пойди такую поищи!» - «Значит, суженый», -  заключала Мария.
Сейчас, беседуя с семейной парой, она проникалась убеждением – Иосифу в жизни повезло неимоверно: всё, чему она только что удивлялась, - всё это Людмила создала из ничего. Она бросила в России престижную работу в горисполкоме, настояла на переезде в Израиль, а здесь впрягла и мужа, и сына, а больше всего – себя в безостановочный труд. За отведённые для натурализации полгода она не только выучила довольно сносно язык, но и поступила на курсы преподавателей начальных классов. Изучала юридические тонкости получения ссуд, пособий. Встраивалась в разные программы для алии (репатриантов) и неукоснительно выполняла все их требования, сдавая бесчисленное количество экзаменов и продвигаясь всё выше в освоенной специальности. Она буквально пинала своих мужчин, не давая им ни дня отдыха: «учите язык, переучивайтесь на другие специальности, ищите работу с большим заработком». И хотя Иосиф так и не одолел иврит в такой степени, чтобы свободно общаться и читать, упорный их труд дал ощутимый результат: уже через три года семья Иосифа по достатку далеко обогнала всех репатриантов, приехавших с ними в одно время  из России.
Слушая Людмилу, Мария временами взглядывала на Сына с безмолвным вопросом: "Тебе-то что мешало?" Сын, улыбнувшись в ответ раза два, наконец, перестал перехватывать её взгляд. "Хватит!" - как бы говорил его нахмуренный вид.
Беседа не прервалась ни на минуту. Притихавшие в коротких паузах попугайчики принимались особенно верещать, когда оживленный разговор возобновлялся.

За окном уже стемнело, когда в квартиру вошел плечистый, стриженный наголо красавец.
- Вот и Женя, - Иосиф с горделивой улыбкой представил сына. – Машину закрыл? – понизив голос, спросил он. Евгений кивнул и пошёл мыть руки.
- У него, что, своя машина? – тут же спросила Мария.
- Да, поменьше моей. Но ему куда? Только-только на работу устроился. Потом заменит. Пусть встанет на ноги.
Эти отрывистые фразы Иосиф бросал, пока Женя устраивался за столом. И на сына глядел покровительственно-любовно. Тот отвечал ему снисходительно-улыбчатым взглядом. Людмила пошла к плите накладывать новую порцию.
 

Кейсария. Рассказ о Лазаре и Хае.

Средиземное море. Ещё собираясь в поездку, Мария произносила эти слова, как другие произносят – «Париж – посмотреть и умереть».
- Представляешь, я увижу Средиземное море, - говорила она мужу. – Греки, римляне. Крит, Кипр. Где мы, и где – Кипр.
И когда приехала к сыну, то первым делом заручилась его согласием – привезти мать к морю.
Она лишь раз в своей жизни была на море, Чёрном, когда на неделю ездила в Болгарию. А тут – шутка сказать – самое что ни на есть Средиземное.
- Вот у дяди Ёси и побываешь, - сказал Сын, собираясь к родственникам. – Они ж в Кейсарии, а это – прямо на море и есть.

На следующее утро Иосиф повёз гостей к морю.
Автомобиль подъехал к сооружению, похожему на длинный мост, только почему-то протянутый по суше.
- Древний водопровод, - пояснил Иосиф. – Проложен ещё в древности от самого Кинерета до Кейсарии для снабжения пресной водой этой части страны. Там вверху не площадка, а жёлоб, по которому текла вода.
На распорке, укрепленной вблизи ближайшей арки виадука, надпись на английском поясняла, что построен водопровод в первом веке и действовал по прямому назначению 600 лет.
Они прошли под аркой и приблизились к морю. Было ветрено, серые волны набегали на берег с шумом и будто соревнуясь. Мария подошла совсем близко к кромке, волна окатила её полусапожки.
- Ну, вот, я и омыла ноги в волнах Средиземного моря, - удовлетворённо сказала она.
Особого волнения она не испытала, как и не испытала его, когда увидела Чёрное море. Родные сибирские реки своей широтой и бурностью уже дали ей представление о водном просторе. Поэтому, постояв около воды, Мария повернулась к морю спиной – «побывала».
 - Поедем к раскопкам? - предложил Иосиф.
- Это что - в Кейсарии? – уточнил Сын.
- Да, там у нас самое сейчас интересное место, - ответил Ёся. - Говорят - древняя, римская крепость. Построена ещё во времена Христа. Только чтобы ее всю обойти, надо дня три ходить. Мы снаружи немного пройдём.  Еще год по всей территории можно было ходить свободно, а как понаехали из России деятели, так все и огородили, стали брать деньги с туристов.
- Дорого?
- Да не слишком – двадцать шекелей с носа. Но, знаешь, нас Люда заждётся тогда, а она предупредила, мол, не больше двух часов. Она ж готовит.
Они подъехали к воротам невысокой ограды, поставили автомобиль на стоянку и двинулись вдоль рва у подножья высоких, толстокаменных стен, наоткос поднимающихся над древней крепостью. Слева и справа дорожки высились, топырились огромные кактусы и алоэ, знакомые Марии по миниатюрным родичам, растущим в горшочках на подоконниках квартир её знакомых в родном городе. Невиданная доселе трава, пальмы, что-то, напоминающее фикус, только с широченными, как лопата, листьями...
- Идём, как в ботаническом саду, - произнесла Мария. – У нас дома всё это в горшках встретишь, только – не таких же размеров!
Пройдя метров пятьдесят, убедившись, что стена крепости не позволит им рассмотреть, что там внутри, они вернулись к машине.
- Поедем, я вам дома наши покажу. У нас ведь есть  фешенебельные районы, – предложил Иосиф.
Да, посмотреть в городке у моря было что. Белокаменные, компактно выглядевшие дома, с террасами, ступенями, садами, выставленной на газоны садовой, ажурной мебелью, стройными столбиками уличного освещения, просматриваемыми в огороженных двориках бассейнами.
Остановившись около одного цветущего сада с выложенной плиткой дорожкой, ведущей к небольшому дворцу, Иосиф спросил:
- Хочешь такой дом, Маша, а?
Она вздохнула:
- Мне и твой дом нравится, Ёся.

По возвращении их опять ждал накрытый стол.
Говорили в этот раз обо всем: об отце Лазаре и старшем брате Мише, очень быстро ушедших из жизни после переезда на свою «историческую родину», о юности Людмилы и ее семье, о том, как уезжали из России и как было трудно на первых порах. О Людмилиной учебе, об учебе вообще, о Евгении.
Вытащили альбомы с фотографиями, и Мария листала их под комментарии Иосифа и Люды: «вот мы в Испании, а это – в морском круизе».
- Да, ребята, - закрыла Мария последнюю страницу альбома, - вы вписались. Как-то, сдаётся, что я впервые вижу – как можно тут устроиться. А то – что сам, – она кивнула на Сына, - что его круг… Куда тут не приду, везде ощущение свершённой ошибки. Что, нельзя было также бедно, скученно, буквально выживая, -  жить у нас? И вот вы. - Она покрутила восхищённо головой.
Люда взмахнула рукой, желая опровергать Мариины слова, но Иосиф уже говорил:
- …  это всё, знаешь не просто. Россия, это же такая зараза, она держит! Вот что мне Биробиджан, что там хорошего я видел? А я все равно хочу туда съездить. Нет, не остаться и жить, но съездить, походить, подышать тем воздухом.
Людмила так и не высказала, что хотела. Снова откинулась в кресле, прислушиваясь к интонации мужа. А он продолжал:
- Я никому не могу сказать: бросай все и приезжай. Тут очень трудно. Трудно входить в эту жизнь: ведь все не твое - язык, порядки, отношения. Это очень трудно менять, так трудно! Как пришлось нам работать, как тяжело и на нескольких работах пришлось трудиться Люде. Но наш сын уже вписался, все - это израильтянин. Он также не хочет учиться, как в России, и Люда его постоянно ругает за низкие баллы, но он видит перед глазами отца, как ему плохо без образования, и он сам стремится учиться и устроиться. Мы его не будем по утрам, он сам встает ежедневно в шесть утра и едет на занятия. Два раза в неделю он подрабатывает на содержание своей машины и на свои карманные расходы.
Иосиф помолчал, как бы раздумывая, сказать ли, что вертелось на языке, и после паузы продолжал:
- Я не звал сюда отца, хотя понимал, что, если мы все соберемся тут, ему придется приехать, но я понимал, что отец тут не впишется. Я говорил: «Смотрите сами».
Людмила подалась вперёд в кресле и осторожно выдохнула, готовая подхватить речь мужа или даже подменить его, если тому не будет хватать убедительных слов.
И Мария услышала рассказ о своём свёкре и его последних днях жизни - то, что мучило её мужа уже несколько лет, со дня получения телеграммы о смерти его отца: "Почему?"

Лазарь Левинсон и его вторая жена Хая очень не хотели уезжать из Узбекистана. И это было понятно - спокойная сытая жизнь, хорошие знакомые, благоустроенная двухкомнатная квартира, обжитый район. В соседних домах жили семьи Раи, дочери Лазаря, и внука Миши – уже женатого тогда на Ларисе и подарившего деду первую правнучку. Никаких поводов старикам сниматься с обжитого места не было, как бы ни звала их «историческая родина». Да, в Израиле уже жили его старший сын с семьёй и младший Иосиф, но старший давно уже был отрезанным ломтем, а его жена так и вообще старалась с семьёй свёкра не общаться. Иосиф, помня отношение к нему мачехи Хаи в детстве, тоже не жаловал дом отца частыми посещениями, да и жил он далеко, в Биробиджане. А вот Рая – она всегда была под особым покровительством отца, и только на неё и её детей уповал Лазарь, предвидя старость и дряхлость.
И когда Миша - сын Раи, - засобирался в Израиль, предвидя проблемы, которые их ждут в Узбекистане, отделившемся от СССР, а следом заговорила об отъезде и Рая, то перед Лазарем встала дилемма – как быть? Похоже, им с Хаей тоже пора собираться, и уезжать надо сейчас, пока есть кому помочь со сборами и оформлением выездных документов.
Ехать всем кагалом не решились – кто знает, вдруг что не так повернётся, может быть, придётся возвращаться…
Одним словом, решили, что первыми уезжают Лазарь с Хаей, и с ними  Рая отправила младшую семнадцатилетнюю Свету, дескать, будет помогать старикам по дому.
- Это было ошибкой, Маша, - вступила в этом месте в разговор Люда. – Если бы Света с ним не поехала, может быть, всё бы обошлось.
В Израиле за устройство стариков и подготовку приезда семьи Раи с чадами и домочадцами взялись Иосиф с Людой.
- Я никого не уговаривал, - опять сказал Ёся. – Они решили всё сами. Мы были поставлены перед фактом – "примите отца, помогите на первых порах и найдите остальным приемлемых размеров жильё, чтобы все были рядом". И - замолчали. Приедут - не приедут?
- Мы им звоним, мы им пишем – Рае, отцу, - продолжала Люда,  – вместе ли будут все жить, или искать жильё каждой семье отдельно. Какие нужны размеры квартир? Будут ли они жить в нашем городке или хотели бы поближе к центру страны? Мы ж ничего не знаем. Переговоры по телефону дорогие, сами ещё не определились. Машканту взяли, а чем отдавать? Я работаю и учусь, у Осипа сложности с трудоустройством – учит язык, подрабатывает в магазине уборщиком... А те молчат! А потом, в один совсем не прекрасный день…

Иосиф и Люда были на работе, когда к Иосифу прибежал сосед и сказал, что около его дома сидят на чемоданах старики с девочкой: репатриантов, так принято, прямо из аэропорта развозят туда, куда они укажут.

- Это сейчас, - продолжала Людмила, розовея лицом от возмущения за ту давнюю ситуацию, - у нас есть хотя бы матрасы – на пол бросить, если кто-то заночует. А тогда… Дом был, а мебели – две кровати и журнальный столик. Ну, кухня ещё. Да и… - она взглянула на мужа.
- Ну, да, - вступил в разговор Иосиф. - Был бы отец один. А то – Света, вполне взрослая барышня, к Жене не подселишь. А про тётю Хаю… Маша, ты же помнишь, кем тётя Хая была для меня в детстве. Такое же не забывается!
- Знаете, - подхватила Люда, - не было никакого смысла жить в тесноте, когда кругом, пожалуйста, любое жильё, для них почти бесплатное. Я с шестнадцати лет – самостоятельная. Вы ж в курсе -  родители умерли, когда я совсем девчонка была. Я не умею жить со старшими, чтобы меня контролировали и присматривали. Тем более, у тёти Хаи такой характер...
Иосиф кивнул головой:
- Понимаете, у меня нет обиды на тётю Хаю, но крови она мне в детстве попортила много.

В два дня Людмила с Иосифом сняли старикам квартиру в доме, находящемся метрах в двухстах от своего дома.
- Мы вас свозим ещё к нему, - продолжала Люда. – Дом в уютном дворике, всё кругом зелёное. Благоустроенный. Отец любил там сидеть на лавочке. А мы продолжали им подыскивать жильё на всех, чтобы было не меньше трёх спален, чтобы был просторный холл… Одно было не ясно – когда все остальные приедут. Уже месяц, как приехал отец, а те – тянут. А Светка-то! Представляете – вырвалась от родителей, а тут такие для молодёжи возможности. Она вечером задерживается, у отца давление подскакивает. Тётя Хая на неё кричать взялась – «Ты дедушку убить хочешь!» Мы им чуть не через день звоним, Рае то есть – когда? И вдруг она отвечает… То всё – "уже билеты заказали, уже контейнер пакуем…" И вдруг – «Мы задерживаемся. У Миши (ну, их Миши) сложности, а мы его тут оставить не можем». Так мы и не поняли – какие-такие сложности были у Миши. Он приехал аж через два года, а Рая так и до сих пор там, в Узбекистане.
Людмила замолчала, возмущённая воспоминаниями и набирая воздуху для последней части тяжёлого рассказа.
Иосиф решил помочь жене и продолжил повествование:
- Отец сразу замкнулся в себе. Его все перестало интересовать. Что и как мы ему не говорили, он отмалчивался. Мы, я или Люда,  каждый день навещали их. Но отец никак не мог придти в себя от мысли, что он зря поторопился. Его раздражало все: шабат, когда не работают магазины. Это ж его ежедневное занятие - "сбегать в магазин". А тут каждую неделю два дня никуда не выйти - всё закрыто. А наша жара... Он и в Чирчике всё в беседку прятался, а тут июль, вообще на улицу невозможно. И незнакомая обстановка... Он буквально впал в депрессию. А тут ещё Светка… Это ж ответственность какая. С его ли силами... Какой он ни здоровый, а восемьдесят два – не шутка! В общем, однажды он вышел посидеть (это тётя Хая рассказывала), и говорит – "трудно дышать". Вызвали маген-давид – это наша «скорая». Мы с работы вернулись, нам соседи говорят – вашего дедушку в больницу увезли. Мы туда, он под капельницей, и нас же гонит – "ничего со мною нет, чего переполошились, это от жары". Тётя Хая с ним сидела. Три дня – и он …
Иосиф замолчал, глядя поверх головы Марии.

После паузы заговорила снова Людмила:
- А про тётю Хаю вы знаете? У неё же тут родни – никого, а если кто и был, она никого не знала. Сыновья в России. Пожила у нас, пожила и запросилась обратно – к Рае. «Я Мишеньку помогала растить, Светочку»… А то я не знаю, как она «помогала». Ну, ладно, о покойнице – что уж тут. В общем, опять по новой пришлось собирать документы уже на её выезд. Представьте, за два месяца до этого я бегала по инстанциям, чтобы оформить их приезд… Они ж ни языка, ни … В их возрасте они только и могли, что ставить подписи на бумагах. А тут – опять: на машину, тётя Хая за спиной – и поехали. Сумасшедшие эти три месяца были, лучше не вспоминать. Уехала. Ну, вы знаете, – она у Миши с Ларисой жила, пережила Лазаря на полтора года. Эти её боли в животе так и закончились раком печени… И, главное,  – Светка-то наотрез отказалась возвращаться! Рая её по телефону убеждает – «как ты там одна будешь?», тётя Хая – «как я без тебя к твоим родителям вернусь?!». Та ж – ни в какую: «Поступлю учиться, пойду в армию». Так и осталась. Ну, она быстро замуж вышла.
- Мы знаем, Рая писала, - кивнула головой Мария. – Да-а...
И подумала про себя: «Людмиле досталось: ей и так было нелегко - два мужика, один ещё школьник, другой – не расторопный, всё на ней. Конечно, взваливать ещё на плечи заботу о тёте Хае и Светлане – сто лет это надо.  А старики просто попали между молотом и наковальней. Про них как-то никто особенно не думал, каково им срываться, ехать к черту на рога, устраиваться и обживаться. Молодые и здоровые были слишком заняты своими проблемами. И старики взяли и ушли, не вынеся таких нагрузок».

 
Продолжение будней.

Наступила новая рабочая неделя.
Сын с утра убегал на работу, Мария оставалась «на хозяйстве». Днём она выходила пройтись в окрестностях дома, ходила на почту, присаживалась на скамейки – иногда одна, иногда подсаживалась к группке людей пенсионного возраста, разговаривающих меж собой на русском или на идиш. Её уже узнавали соседи. Однажды одна из сидящих у подъезда позвала Марию:
- Посидите с нами!
Мария подошла, села рядом.
- Это же ваш сын тут поселился? – спросила женщина.  – Я часто его вижу, когда он вечером возвращается. С работы, наверное? Всё хочу спросить его – где семья. Не мальчик уж, за тридцать, наверное.
- Он разведён, - кратко ответила Мария.
- И дети есть?
- Да, в России сын с матерью живёт.
- Так чего ж он тут один? Столько женщин одиноких. У моих знакомых есть одна – самостоятельная, работает, красавица. Давайте, познакомим их.
Мария пожала плечами – «скажу». Сама подумала – «Какая-то тут мания женить Сына. Все хотят его с кем-то познакомить. Куда не поедем – у всех вопрос – почему один?»
- Он квартиру арендует или купил, машканту взял? – продолжала любопытствовать старушка.
- Арендует.
- Много платит?
- Прилично, - не стала уточнять Мария.
- Деньги на ветер, - откинулась тётка. – Здесь принято покупать. Льготные условия. Вы знаете, что тут, кто приехал как репатриант, платит кредит за квартиру только десять процентов от того, что платят коренные? Очень выгодно. Пусть берёт машканту, скажите ему. И пусть найдёт самостоятельную женщину. Вдвоём платить кредит ещё легче. Как можно жить одному? Вы ему скажите…
Мария поднялась – её, конечно, забавляла собеседница, но эта интонация… Попробовала бы она так поговорить с сыном!
Вечером они вместе смотрели по русскоязычному каналу фильм  "Иеремия".
Когда он кончился, Сын, переключая каналы, сказал:
- Я ведь тут всю Библию прочёл.
- И что?
- Да, знаешь, вопросов – гора. Даже в Иерусалим ездил, в монастыри. Всё хотел, чтобы разъяснили. Только там сами ничего не знают.
Мария вздохнула:
- Я ещё из твоих писем уловила. Да и в стихах… «Ты мне ответь!»У тебя в голове все же чего-то излишек или не хватает. Ты просто боишься обычной жизни. Рассуждаешь о событиях исторических и повседневных с точки зрения божественного устроения: разве это, мол, по-божески? Пойми - ну, не будет Бог за каждым человеком следить. Он даже своих пророков не жалел: «Я тебя избрал, не знай жены, детей, близких, неси Мое слово». Мало того, быть избранным Богом - это такой крест. Так что лучше от этой «избранности» быть подальше. А ты вообще избрал линию поведения: идти только по воле своего душевного комфорта, избегать всего, что волнует, за что надо похлопотать. Не бывает так у людей – прожить без волнений и забот. Ты вот ищешь ответы в Библии, а напрячься физически или умственно, чтобы чего-то добиться - этого нет. Ищешь смысл жизни, лежа на диване.
Сын рывком поднялся, ушёл на кухню. Раздался звон посуды, зашумел кофейник.
Мария сидела, опустив голову. Что с мужиком? Вчера она завела с ним речь о содержании семилетнего сына.
- Ему в школу осенью, - осторожно, чтобы не вывести Сына из себя, внушала ему мать. -  Расходы увеличатся, а ты… Может, чтобы не тратить на пересыл, на комиссионные, дал бы мне сумму, я положу её в банк, буду снимать проценты и отдавать твоему сыну.
- Мам, ну откуда у меня такая сумма? – воскликнул Сын в раздражении.
- Но тогда почему ты миришься с низким заработком? – решила довести разговор до конца Мария. - Найди другую работу! До Иосифа я думала – это не возможно, но вот посмотрела на них – воля нужна. Ну, нет у тебя Людмилы, чтобы толкала, так сам в себе найди мотив! Люда сказала, что за переобучение тут берут очень низкую плату с репатриантов. Почему ты ничего не используешь? Нет, ты себе уже выбрал путь - назад, в Россию. Приезжают сюда женщины-туристки, живут девять месяцев, работают как проклятые и уезжают с тремя тысячами баксов назад. Тебе же ничего не надо. Ну, вернёшься в Россию, вдохнешь ее воздух, походишь по лесам и улицам, и опять затоскуешь, но уже по этому покою и благоустроенности, что здесь в Израиле... Бог сделал человека свободным в выборе: сам выбирай свой путь. Не жди, что кто-то тебе укажет его. Может быть, ты ошибешься, многие выбирают не ту дорогу, очень многие.  А многие и выбрав дорогу, не могут по ней идти в силу разных обстоятельств, но что же делать? Все люди живут, трудясь, воспитывая детей, строя дома и растя деревья. Почему ты возомнил, что это не для тебя? Неужели достойнее повиснуть безвольно в пространстве? Чтобы окружающие говорили в глаза: "Очень хороший человек, добрый, мы тебя любим". А за спиной пожимали плечами и говорили: "Неудачник, сам во всем виноват, кто ему не дает иметь то же, что и любой мужик. Подумаешь, увлекся Богоискательством! Одно другому не мешает. Пускай голова думы думает, но и про земную жизнь нельзя забывать. Кто будет тебе ее налаживать? Просто напрячься не хочется, вот и забиваешь себе голову всякой мутью, вместо того чтобы вкалывать, как любой из нас".
Не всё это она успела сказать Сыну. Он прервал её в самом начале монолога, сказав, что пора спать. И вчера Мария выкладывала свои доводы уже в мыслях, лёжа в холодной спальне, до бровей укутавшись в одеяло.

Она ещё посидела и пошла на кухню.
- Ты Гельфондов помнишь, - спросила у Сына.
- Тёть Наташу?
- Да, и Игоря Абрамовича?
- Ну!
- Так вот. Они же в Реховоте живут. Мне Валя дала их телефон, я сегодня позвонила, они нас на завтра в гости зовут. Игорь за нами заедет вечером.
Сын ещё не отошёл от неприятного ему разговора, смотрел хмуро:
- Может, ты одна к ним поедешь? Мне как-то неудобно. Я их, наверное, лет десять уже не видел, если не больше. Ещё до армии…

Игорь и Наташа были друзьями Марииной сестры Валентины, и Мария часто с ними  встречалась на праздничных посиделках у родственников. Уже девять лет, как Гельфонды поселились в Израиле. Наташа, имевшая медицинское образование и на родине возглавлявшая отдел интенсивной терапии в одном из медицинских учреждений, здесь пять лет упорно добивалась признания своего медицинского диплома – переучивалась, сдавала многочисленные экзамены. Игорь же, дома работавший в филиале Академии наук, в Израиле тоже вынужден был проходить долгие стадии переобучения прежде, чем был принят в институт имени Вайцмана на должность, соответствующую в России младшему научному сотруднику.  Валя часто рассказывала сестре о мытарствах этой семьи на исторической родине Игоря. «Почему они не возвращаются?» - спрашивала Мария, выслушав очередную порцию вестей. Валя пожимала плечами: «Что-то держит». И вот представилась возможность посмотреть своими глазами, как сложились дела в этой семье.
- Нет, знаешь, - возразила она на предложение Сына, - приглашали обоих. Они тебя с малых лет знают, им ты тоже интересен. Тем более – земляки, из одного города. Не кочевряжься!

Следующим вечером Сын с работы пришел взволнованный: банк снял у него со счета три тысячи шекелей.
- Опять какая-то заваруха! Звоню им, отвечает автоответчик, мол, деньги сняты через банкомат. А я не снимал! И карточка при мне. Блин! Опять надо ехать в банк, стоять в очереди, выяснять. А у банка рабочие часы, как и у меня. Как я это не люблю!
Мария погладила его по руке:
- Успокойся, это не смертельно. Ты карточку заблокировал?
- Да заблокировал! – с досадой, уже остывая, махнул он рукой. – Только… Я ж её не терял. Значит, у них какой-то сбой в банке самом.
- Ну, тем более! Дотерпит до завтра. Утром позвонишь, со служащим поговоришь, не с автоматом… Что? Звоним Гельфондам?
- Мам, давай сначала поужинаем. Я так проголодался. Кто их знает, накормят ли. Тут по всякому может быть – дадут печеников по парочке и сиди. Ты чего-нибудь сготовила?
- Конечно!
Они поужинали и позвонили давним знакомым.

 
Игорь и Наташа.

В тот вечер Гельфонды ждали их с накрытым к ужину столом.
Игорь поставил машину во дворе.
- Хорошо вам тут – тепло, гаража не надо: не крадут и не вскрывают, - сказала, идя к двери подъезда Мария. – У нас не только на ночь нельзя машину оставить, а и на время. Мы как-то поехали в концертный зал, возвращаемся, а у нас окно взломано и магнитолы нет. В центре города. А если кто на ночь – о, разберут на запчасти.
- Да здесь тоже угоняют, - возразил Игорь, - но, знаешь… Иногда по заказу хозяина.
- Как это?
- Из-за страховки. Надоело авто, а продать – или нет охотников, или хлопотно, или цену дают невысокую. Вот и договариваются с «умельцами». Специально есть такие «компании» - помогают. Им авто и оплата услуги, хозяину страховка – все довольны.

Они поднялись в квартиру на четвёртом этаже.
Фактически, на российский взгляд, это пятый этаж – капитальные израильские дома не имеют первого этажа, они как бы подняты над землей, и в нишах «первого» часто размещены магазинчики.
Мария обнялась с Наташей, полноватой, с круглыми очертаниями фигуры, лица, рук - женщиной, одетой, как и все тут средних лет женщины из России, в домашние брючки, кофточку, и с пуховым платком на плечах. В квартире, как и у Сына, было довольно прохладно. Значит, и здесь экономили электроэнергию и не включали кондиционер (мазган, по-тутошнему).
После приветственных слов Мария, как уже привыкла, пошла знакомиться с квартирой.
Она не поражала великолепием, как у Иосифа с Людмилой, но в ней был весь необходимый набор: огромная лоджия, в которой размещена зона отдыха, кладовая и хозяйственный отсек, и, уже привычные, - спальня, холл,  в третьей комнате (по назначению - ещё одной спальне) проживала двадцатишестилетняя дочь хозяев Екатерина с мужем  - худющим высоким молодым человеком. Гельфонды квартиру снимали. Наташа объяснила: ежемесячные банковские проценты за ссуду существенно выше платы за аренду. «Катя заканчивает учиться, дальше она будет на собственной зарплате, будет полегче».
Пригласили к столу:
- Сготовила, - объяснила Наташа, - только то, что там у вас сейчас нет - не сезон. А кое-чего там и не бывает.
Действительно, на столе стояли судки и миски с овощным рагу, различными  салатами, фруктами. Стояла сухарница с выпечкой.
Мария, смущаясь, объяснила:
- Мы только что от стола.
Наташа немного надулась:
- Я-то старалась. Но хоть попробуйте!
И взяла разговор в свои руки – «Как там Валя? Как дети? Что нового в городе?» Она хотела услышать о каждом человеке из их прежней компании. Игорь, с хорошо уже обозначившимся брюшком, старался голосу придать обстоятельность, но прежний Игорёк Гельфонд так и вылазил: в улыбке, в речах, в привычной картавости.
Мария расспрашивала о них самих:
- Валя меня ж забросает вопросами.
По не очень охотным ответам чувствовалось - есть проблемы: дети вынуждены жить рядом, тесновато, вероятно, плоховато с деньгами.
За квартиру они платят, машканту брать не планируют, а это - чуть ли не основная статья в расходах, очень весомая.
По сравнению с Иосифом Левинсоном у Игоря ощущалось больше забот с этой пресловутой оплатой квартиры. Мария попыталась провести сравнение и высказала осторожное предположение: та семья - состав такой же, но там муж не имеет образования, то есть доходы поменьше - однако, они взяли кредит на покупку квартиры (мошканту) и живут поустроеннее. Так может все же?..
- Ты, Маша, ещё прими во внимание, они (Иосиф и Людмила, то есть), живут фактически в деревне, а это всегда дешевле.
Сравнение с деревней, ну, или посёлком, было логичным. Мария вспомнила улицы в Иосифовом городке – ни тебе супермаркетов, ни сплошных магазинчиков и баров, ни афиш и витрин.
- Ну, может, и деревня, но с двумя машинами (у Наташи же своя?) и здешними расстояниями - какая разница, в городе ты или в деревне?
- Это другой разговор. Но, согласись, ни мне, ни Наташе работу там не найти – мы специалисты интеллектуальных профессий. Нам нужна городская среда. Наташа работает в госпитале, я – в Вайцмановском институте. Дочь учится, зять тоже – и всем ежедневно ездить на работу и возвращаться… Ты уже с нашими пробками столкнулась? В часы пик тут чёрт знает что делается!..
- Ты, Маша, - перевела разговор Наташа, - тут вот на жизнь уже посмотрела… Перебираться не думаешь?
- Ты знаешь, пока я тут для нас с мужем никаких перспектив не увидала. Всё же – возраст. Я уже на пенсии, мой – в следующем году выйдет. Что мы тут?
И она рассказала свои впечатления от увиденных здесь российского происхождения пенсионерах.
Именно они её и убеждают - перебираться им сюда ни в коем случае нельзя. Это заживо себя похоронить.
- Вот иду мимо, а они сидят на скамеечках, какие-то опустившиеся, неряшливо одетые, в страшных кроссовках, носках, уродующих ноги (в комнатах ведь холодно, отопление только от калориферов, а это, понятно, - деньги). Все в комнатах надевают толстые носки, а потом, не переодеваясь, напяливают широкие растоптанные туфли или кроссовки, кофты, плащи, фуражки или платки и такие сидят на солнце. Возможно, в России они бы занимались внуками, может, где-то подрабатывали, смотрели дома телевизоры, ходили бы в гости к детям... Но здесь идут только три русские программы, да и за те приходится дополнительно платить компании, а на иврите они ничего не понимают. Дети, как правило, живут в других городах, и пусть это не так далеко, но туда надо ехать, опять платить. Внуки все при детях... Да и не нужны внукам эти неаккуратные, говорящие на своем языке, старики. Работы им нет. Они сходят в магазин, сготовят что-то бесхитростное (тем более, у вас тут столько полуфабрикатов, что это работы на час от силы, и то если готовишь на несколько человек), а потом чем заниматься?
- Как-то, - продолжала Мария, - видела здесь на остановке двух старых женщин, россиянок. Удручающее, знаете, впечатление. Толстенные - ужас. Поздоровались друг с другом, одна достала из пакета два оладушка, один протянула приятельнице. Сидят, едят как-то тупо. Одна радость осталась - еда, благо, что дешевая здесь. В толстых кофтах, бесформенные ноги, лица тупые, тусклые… Представила себя в этом виде. Ой, нет!
- Ну, - засмеялись Наташа, и Игорь её поддержал, - мы тоже не можем тебя такой представить. Это ж совсем другой слой населения!..

Возвратились домой около двенадцати ночи. Игорь их и отвёз, хотя за столом он вместе со всеми пил вино.
- А тебя не остановят? – опасливо спросила Мария. – Может, лучше такси.
- Ничего, - махнул рукой Игорь. – Тут с этим не строго. Главное, чтобы не в стельку, машину вёл ровно. Это не Россия – полиция на выпивших водителях не зарабатывает.

- Нехорошо получилось, - поднимаясь по лестнице, заметила Мария Сыну. – Наташа обиделась, что мы почти ничего не ели.
- Ну, кто ж знал! Мы ж даже не родственники. Тут, мама, идёшь в гости и не угадаешь – то ли с собой приносить, то ли – с собою дадут. Но, да, с тётей Наташей неловко получилось.
- Ты бы поддерживал с ними отношения, - упрекнула Мария. – Земляки, из одной компании.
- Да, ну, мам! Кто я им. Неудобно!
Мать вздохнула – вот всегда это слово. Самолюбие отцовское – ни к кому ни за чем не лезть.


Родственники.

Мария нетерпеливо ждала с работы Сына, и как только он переступил порог, кинулась к нему:
- Соня с мужем к нам едут, заблудились. Уже два раза звонили. А я не знаю – какие им ориентиры давать.
- Соня – это какая? Мойшева дочка?
- Да! С мужем Сашей.
Сын пошёл мыться и из душевой, пока раздевался там, спрашивал:
- А как она на нас вышла? Я тёте Саре звонил, когда приехал, но там, такое впечатление, вообще нас знать не хотят.
Мария встала под дверью и повысила голос, чтобы перекричать шум воды:
- Так я же у Мишеньки Сарин телефон выспросила и позвонила ещё как вернулись с Галан. Папа велел к Мойше на могилу съездить тоже, так я хотела договориться.
- Погоди, мам. Я сейчас выйду, расскажешь.
Телефон опять зазвонил. Сын в обмотанном по чреслам полотенце прошёл к тумбочке:
- Да! А!.. Ты сейчас что видишь из окна, какие надписи? Миштара? Ага, ну вы центре. Сейчас первый поворот направо и прямо… Да тут трудно заблудиться – всё рядом. Ну, давай, ждём. Подъедешь – позвони, я встречу, покажу – куда машину...

Мойша (Михаил в СССР) был старшим сыном Лазаря, братом Марииного мужа. Она с ним несколько раз виделась – в Биробиджане, приезжая в гости к свёкру, затем в Ташкенте, где Мойша с семьёй жил перед тем, как перебраться в Израиль. Жена Мойши Сара – женщина с категорическим, всегда гневным выражением лица, семью Лазаря игнорировала, с родственниками общалась неохотно, но один раз приехала в Мариин дом с дочерью Соней и младшим сыном Семёном – надеялась, что Соне будет проще поступить в российский вуз, чем в узбекский. Однако Соня не выдержала уже первый экзамен, и, как поняла Мария, немного протестировав племянницу, не смогла бы поступить даже и в техникум. Девочка она была умненькая, но школьная программа в ней не закрепилась: путать год восстания декабристов с войной 1812-го года, поступая на исторический – тут для поступления нужны были недюженные связи. Сара окончательно обиделась на деверя – Марииного мужа, который обещал, что уж племянницу он как-нибудь в университет, который заканчивал сам, протолкнёт. Переоценил свои возможности, выходит.

Переехав в Израиль, Мойша совсем перестал общаться с родственниками. Мария так и не поняла – был ли он на похоронах отца. И умер Мойша через два года после смерти Лазаря – едва справил свои шестьдесят лет. Утром вполне здоровый пошёл на работу, и там, переодеваясь в рабочее, вдруг повалился – тромб.
Его старшая дочь Соня, как перебрались они в Израиль, долго писала письма Марии и расхваливала страну. Мария даже шутила – «она просто, как вербовщик».
Сонечку она знала с детства – хорошенькая девочка с длинноватым носом, которая, взрослея, всё больше походила на итальянскую кинозвезду Монику Витти.
Когда Сара отказалась от встречи с Марией, та, не обидевшись, попросила телефон Сони и сразу же ей позвонила. Соня обрадовалась голосу тётки и обещала в ближайшие дни приехать. Мария не стала говорить об этом Сыну, не будучи уверена, что племянница обещание выполнит. И вот сегодня вечером – неожиданный звонок:
- Тётя Маша, мы к вам едем и заблудились…

И вот гости на пороге.
Здороваясь, улыбаясь, приглашающее разводя руками, оглядываясь на Сына, Мария между тем цепко ловила глазами всю картину встречи и портреты родственников.
Соня внешне ничуть не изменилась, выглядела очень свежо для своих тридцати шести, «справненько», но не была толстой, только несколько высоковата талия при длинных, обтянутых темными колготками ногах, короткой юбочке и кожаной до пояса курточке, не понятно как стягиваемой на довольно высокой груди.
- Ну, тебе не дашь даже двадцать пять, - приговаривала Мария, обнимаясь с племянницей.
Но вот Сонин муж...
- Это Саша, - любовно оглянулась на него Соня.
Мария от Мишеньки, племянника, уже знала, что Сонин Саша – из «хохлов» и старше жены лет на пятнадцать. Что у него бывшая жена живёт в Америке, имеются два сына, один из которых – в Канаде. Которая жена у Саши Соня – Мишенька сказать затруднился.
Коренастый, полулысый Саша тут же, после взаимных представлений, улыбок и Сониных поклонов-приседаний, обежал все комнаты и поинтересовался: сколько Сын платит за "это безобразие"; с оплатой согласился, сразу спросил: «Сколько получаешь?» и выразил энергичный протест по поводу сыновей зарплаты - "что за эти деньхи здесь можно иметь?" (Саша, как выходец юга, букву "г" произносил почти как "х"). Держался он настолько свободно, даже развязно, слова выговаривал так небрежно, что Мария не удивилась бы, если бы в его жестах появился и характерный – «пальцы веером».
- Мам, я схожу… У нас ведь выпить нечего, - начал одеваться у порога Сын.
- А далеко? – повернулся к нему Саша. – А то – съездим. Быстрее будет.
Мария с Соней подошли к окну – проводить. Мужчины садились в машину, по конструкции напоминающую российский «пирожок»: горбатый кузовок, предназначенный для перевозки малогабаритных грузов.
- Ваша? – спросила Мария Соню.
- Нет, это - хозяйская, - неопределённо ответила Соня, - но она в Сашином полном распоряжении.

Мужички быстро обернулись, и вся компания расселась вокруг журнального столика. Мария, ожидая гостей, пожарила принесённую вчера Сыном рыбу незнакомой породы, похожую на треску, но намного вкуснее и сочнее, нарезала салаты, выставила и суп – «может, кто будет?».
Разговор шёл оживленный. Сначала Соня рассказала, как умер ее отец – Мойша Левинсон, как это потрясло всех вокруг, как его хоронили, как много было народу. За несколько дней до скоропостиженной смерти («...у него в поликлинике даже карточки не было заведено...») на своём юбилее Мойша был весел, шутил и даже сказал, что чувствует себя не на шестьдесят лет, а гораздо моложе.
- Мама тогда попала в больницу с сильнейшей депрессией, - рассказывала Соня, - ее откачивали. Но долго здесь в больницах не держат. Полежала под капельницей - и домой. А на днях у неё умер младший брат. Поэтому она никуда не ездит и никого не принимает.
"Ага, значит, дело в трауре", - подумала в этом месте Сониного рассказа Мария).
Саша же поглядывал одобрительно на жену, открывал новые баночки с пивом, с удовольствием налегал на рыбу. Иногда кидал реплики, помогая Соне вспоминать подробности прошлых лет. Потом по просьбе Марии рассказал о себе. Житейского опыта у него, как следовало из рассказа, было немеряно. Он побывал в десятке стран, (Мария сбилась со счета: Америка, Канада, Австрия, Италия и так далее. Зачем и за какие деньги он туда ездил – было не понятно). Говорил, что его бывшая жена, хорошо обосновавшаяся в Америке, его "поддерживает". Сам он работает в компании, занимающейся производством меда и продуктов на его основе. В городе Ашдоде, где живёт и Сара, у них квартира, но они собираются её сдавать, потому что сами в настоящее время живут на ферме, рядом с пасекой; там хозяин построил для них домик с участком. Соня - портниха, у нее своя клиентура, она шьёт всё, вплоть до кожаных курток. Сначала она работала у частника, освоила быстро производство, а когда хозяин закрыл свою пошивочную (уехал в другой город), то Соне досталось ("просто так отдал") много из оборудования для шитья. Саша ей сделал раскройный стол, и у нее теперь "цех", где она и начальник, и работник. У них большие планы: поездить по миру ("надо вот ее повозить" - снисходительно, покровительственно, но и с немалой ласковостью кивнул Саша в сторону жены.
Соня за столом почти ни к чему не притронулась, даже пепси пить не стала ("Я на диете, я полнею"). Мария выразительно поглядывала на Сына – вот так же они вели себя у Гельфондов – тоже, наверное, решили не рисковать – «заправились" перед поездкой в гости.
Женщины убрали со стола, пошли мыть посуду, и Соня поведала тёте, что у неё не может быть детей ("у меня шов через весь живот"), и живут они с Сашей только друг для друга.
- Денег нам хватает, Сашины сыновья уже взрослые. Работаем, ездим, - весело говорила красивая и молодая Соня. – Нет, тётя Маша, мне тут нравится! Живём – как хотим. Разве ж «там» у меня всё это было?

Даже неискушённой Марии показалось слишком гладкой жизнь этой пары.
Позже, когда гости уехали, Мария пристала в Сыну:
- Вот не спросила у Сони. Сара, насколько я знаю, ни дня в Израиле не работала. Мойше приходилось одному платить ссуду за квартиру. А все говорят, что и содержать семью, и выплачивать за квартиру здесь можно, если оба супруга работают. Как же она сейчас выплачивает ссуду? Её ж не выселили. Они тогда ещё все жили вместе, Сёмка не работал – учился. С Сони тоже помощи ждать не приходилось. Как они справились? Да и сейчас – Сара одна в квартире… А кто платит?
- Мне, мам, дядя Иосиф говорил, - начал объяснять Сын, - что тут такой закон. Если семья взяла ссуду на покупку жилья, и умирает один из супругов, то государство берет на себя выплату остатка ссуды.
- Вот так так! – воскликнула поражённая Мария. – Получается, Мойша своей смертью выкупил квартиру для своей семьи! Фантастика! У нас бы выселили без разговоров!
 

Феликс.

В очередную среду с утра Мария затеяла стирку - занятие в квартире Сына не из легких и - для отвыкшей стирать без машинки Марии - хлопотное.
Воду надо было греть – это тебе не дома: открыл кран с горячей водой в ванной и набирай, сколько нужно. Таз, предназначенный для этого действа, хоть и огромный, но - один. Ни ванны, ни вёдер. Куда складывать простиранное или прополосканное? И использованную после стирки и полоскания воду Сын выливать не велел – «можно же для смыва…».
- С этой экономией тронуться можно, - ругалась Мария в пустой квартире. – И в прачечную не отнесёшь – колёса нужны. Вот геморрой-то ещё!..
Развесив на балкончике постиранное, она села смотреть телевизор.
На одном из каналов шла заинтересовавшая её передача с русскими субтитрами: о похоронах в Израиле.
Быстро лопочущая ведущая беседовала с бородатым полным евреем в кипе. Тот отвечал на вопросы егозы степенно и обстоятельно. Бегущие внизу экрана строки сообщали, что стоимость похорон в Израиле по еврейскому обычаю колеблется от трёх до пятидесяти тысяч шекелей. «Ужас!» - перевела в уме эти суммы на рубли Мария. Гость студии пояснил, что за три тысячи шекелей покойника похоронят при условии, что родственники одновременно выкупают участок для супруга покойника, (чтобы, когда второй скончается, похоронить рядом). Казалось бы - святое дело, да только стоимость этого «дополнительного» места в несколько раз превышает расходы на погребение уже усопшего. Назвали фирму, оказывающую похоронные услуги – «Кадишь». Но существуют, оказывается, и другие. Так, один из кибуцев тоже занимается этим бизнесом и хоронит как по религиозным канонам, так и по светскому обряду, да только берёт за услуги пятнадцать тысяч шекелей. («С ума сойти!») И никаких участков для родственников прикупать не обязательно.
- Да, - раздумчиво произнесла в пустоту квартиры Мария, - бедным тут лучше не быть, а то своей смертью разоришь родню.
Следующая передача была про медицинское обслуживание. И опять - никаких сантиментов. Есть деньги - все будет. Сын уже рассказывал ей, что здесь "скорые помощи" вовсе не для помощи, а для скорейшей доставки заболевшего (или пострадавшего) в больницу. Никаких уколов, если ты еще дышишь, тебе не сделают, и деньги при этом с твоей медстраховки сдерут порядочно.
- Это там у нас, мам, приезжает «скорая», приводит в чувство, а в больницу только с твоего или родственников согласия, а кто это оплачивает - больному и не ведомо.
- Ну, как? Мы знаем – это фонд обязательного страхования оплачивает.
- Ну, может быть, и у нас также стало. Но почему-то тут даже в роддом предпочитают отвозить роженицу на такси - так дешевле.
Мария так и не поняла: почему беременная должна беспокоиться за свой кошелёк, направляясь рожать.

А вечером Сын, поужинав, повёз мать в Тель-Авив, где на автостанции её «перехватил» Феликс Кравцов – бывший сослуживец мужа, уехавший в Израиль ещё лет восемь назад и чуть ли не единственный из земляков поддержавший вновь прибывшего Марииного сына на первых порах.
Мария лишь раз встречалась с Феликсом, когда перед его с семьёй отъездом муж пошёл к тому домой попрощаться и взял с собою Марию.
Больше всех из того посещения Мария запомнила хозяйского пуделя, проявившего к ней явную симпатию и даже принёсшего ей, сидящей в комнате в одиночестве, пока мужчины о чём-то говорили на кухне, - косточку.

Уже на другой день по приезду Марии в Израиль Сын позвонил Кравцовым и сообщил, что к нему приехала в гости мать. Феликс воспринял эту весть так, будто то была его ближайшая родственница.
- Как наладится погода, я забираю твою маму и показываю ей Херцлию. На два дня – понял? Не пропадай!.. Что значит – неудобно?! Тебе неудобно?.. А мне очень удобно, - нёсся из трубки энергичный голос, так что даже сидящая рядом с разговаривающим Сыном Мария слышала.
Так и договорились. С понедельника погода вроде установилась, и Сын, позвонив, договорился с Кравцовым о поездке матери к нему в гости.

Приветливо улыбающийся мужчина, подошедший к ним на автостанции, оказался очень маленьким, - ниже всех знакомых Марии, - мужчин. Но, как позже выяснилось, у этого, ростом с клоуна Карандаша и даже внешне похожего на того человека, - внутри билось полное добра и заботы сердце.
Феликс всучил Сыну кулечек с солеными орешками, взамен "взял" Марию, и они пошли к автобусу до Херцлии.
Ехали минут сорок. Всю дорогу Феликс расспрашивал Марию про их город, рассказывал, как он с семьёй приехал в Израиль. Ощущалось, что он любит поговорить и про себя, и про своих знакомых и друзей, и Мария его с интересом слушала.
Феликс рассказал, что по приезде они с Адой занимались почти год самой разной работой: мыли полы в магазинах, он сам работал на заводе по производству каких-то плат, а Ада обучалась языку на курсах.
 
В России Феликс работал следователем, и по приезду свою автобиографию разослал сразу во все инстанции, связанные с полицией. Его даже вызвали на собеседование, и Феликс там «показал, что могу и очень даже могу. Они были довольны. Но сказали - не подходите нам по возрасту. Они своих-то пожилых провожают на пенсию, как только срок подходит». Однако квалификация Феликса была так высока, что с ним заключили полугодовой контракт, который потом еще два раза продляли («невиданный случай для Израиля!»). За это время на него вышла организация, занимающаяся от США и Германии жертвами фашизма: «Ну, знаешь, выплата компенсаций и всё такое». И им требовался специалист по экспертизе документов. «Они часто обращались в полицию Израиля; вот меня этой организации и порекомендовали как классного специалиста. Закроют если завтра эту контору, я останусь без работы. Я, знаешь, Маша, так и не смог освоить язык. При мне всегда переводчица. Но сейчас в сумме от этой организации и как консультант для полиции - иногда они про меня вспоминают - я получаю 4200 шекелей, и мне надо держаться этой суммы, пока мои дети не стали самостоятельными».

На подъезде к городу Феликс стал вдруг заметно волноваться. Оказывается, он оставил свою машину не на стоянке и боялся: как бы штрафную квитанцию ему не прикрепили на лобовое стекло.
Мария понимала его беспокойство. Сын уже ей поведал, когда их из аэропорта вёз на своём драндулете его друг, что в Израиле очень строго и с парковкой машин, и со штрафами, и что последние очень не маленькие, и что упаси Бог проигнорировать извещение о штрафе: пени превысят штраф в несколько раз и выразятся очень круглой суммой.
Но к счастью, машина Феликса стояла там, где он её оставил, без квитков на «лбу».
- Я в нашей семье единственный вожу машину, - пояснил Феликс, пока они ехали. – Поэтому - по совместительству – ещё и домашний шофер. Встаю раньше всех и развожу всех «по работам».

Через несколько минут они подкатили к подъезду пятиэтажного дома, окружённого со всех сторон цветочными палисадничками с низкой металлической оградой. И снова Марию приятно удивила окружающая дом чистота и опрятность: асфальт, бордюры, цветы, низкая оградка – всё наводило на мысль тщательного и заботливого присмотра. И одновременно создавалось ощущение, что это всё поддерживалось само собой, без участия дворников или других людей, отвечающих за эту чистоту. Никого с метлой или совком в окрестности не наблюдалось, хотя всё выглядело так, будто только что здесь орудовала целая армия уличных рабочих.

У Кравцовых оказалась четырехкомнатная квартира: большой холл с кухонным отсеком, три спальных комнаты.
- Пока отдыхай, - хлопотал Феликс, - вон там ванна, рядом туалет. Адка вот-вот придёт. Она работает по вечерам. Мальчики тоже должны подойти.
Мария уже знала, что Ада – это жена, (она её видела ещё тогда, при прощании), что у них два сына (один служит в армии, другой ещё учится), а замужняя дочь Роза недавно родила родителям внука.
За ужином (старший сын - солдат, как раз в этот день был на побывке), Ада, полноватая, с добрым лицом женщина, расспрашивала Марию о жизни в их городе. Феликс поминутно встревал в разговор, улыбался, суетился, называл жену Адочкой, и было впечатление, что он несказанно рад тому, что происходит в данную минуту за столом.
В разгар беседы позвонила сватья Кравцовых, и разговор пришлось прервать – все стали прислушиваться, о чём говорит Ада: ведь речь шла о малыше. Феликс шёпотом давал Марии пояснения – «это она про Розу… это - про её мужа…».
Мария сочувственно улыбалась, но разговор затянулся, и ей стала неуютно и одиноко, даже подумалось: «В чужом пиру похмелье… Напрасно я согласилась сюда ехать – у людей своя жизнь, я буду в тягость, и мне все эти чужие радости как-то…»

Наконец, разговор закончился, и Ада, с улыбкой, ещё не остывшая от радостного разговора о внуке, которому было только несколько дней, занялась устройством Марии на ночь.
- Ты будешь спать в комнате Розы, - повела она её к двери, до того закрытой.
Мария увидела малюсенькое помещение – меньше вагонного купе, в котором вплотную к огромному, от потолка до пола, окну с "трисами" стояла небольшая кровать. Если не считать громоздившихся в ногах кровати нескольких поставленных друг на друга чемоданов с венчавшим их большим узлом, в комнате больше ничего не было.
Дверь за Марией закрылась, и она стала раздеваться, кое-как пристраивая одежду на узел.
«Чисто – будто в чемодане лежу!» - вытянувшись на простынях, усмехнулась она этой миниатюрной комнатёнке.


Херцлия. Городской парк.

Мария проснулась, отодвинула раздвижные, как двери в вагонах, ставни и, не поднимаясь, поглядела вниз, за окно. Улица была почти рядом - пальмы, кустики. День обещал быть безоблачным. Она поднялась, оделась, заправила постель и вышла в холл.
- А я уже всех развёз, - встретил её приветливым взглядом и взмахом рук Феликс, - кого – куда. Мальчишек, Адку… Сейчас позавтракаешь, и поедем смотреть город. Специально у себя на день отпуск взял.
«Господи! Ну, прям, как брат. Так опекает… И ведь ни о чём не просили», - Мария чувствовала себя неловко, не умея объяснить такое явное высказываемое к ней расположения и симпатии: кто она Кравцовым? Землячка, даже не друг семьи. А вот, поди ж ты – и Сына Феликс опекал, и вот теперь взялся Марию - тоже. Она, вообще-то, допускала это бескорыстное желание сделать полу-знакомому человеку приятное, сама была готова поступить также, если человек понравился, но и понимала свое неуравновешенное состояние: вдруг сделает какой-то шаг или скажет слово, которое не понравится кому-то из хозяев. Ни они её не знали, ни она – их. И только доверие к Феликсу, к его доброте было ей гарантией, что они расстанутся в такой же взаимной доброжелательности, как и встретились.

Они сели в машину, Феликс вырулил из придомовой площадки, и машина, как лодочка, заскользила по ровной, без привычных в России трещин и впадин, дороге.
Город был красив той красотой, что была знакома Марии по зарубежным фильмам. Улицы – гораздо шире, чем в Реховоте, дома выше, магазины – крупнее. Иногда Феликс притормаживал машину и рассказывал историю места, мимо которого они ехали.
- Ты знаешь, - коротким взглядом окидывая окрестности и вновь вглядываясь в дорогу, говорил он, - вот это всё построено уже при нас. Приезд сюда евреев из СССР так сильно преобразило страну внешне! Ещё семь лет назад ничего этого не было, ни домов, ни суперколей («Супермаркетов» - перевела мысленно Мария), ни парков. А сейчас!.. Я тебе несколько зданий покажу – ещё недавно даже и мысли у здешних властей не было, что их можно строить. Тут ведь высотные дома не приняты. В муниципалитете такие были стычки – «строить-не строить» - что ты! Но построили… А вот, смотри! Видишь – сидит у дверей в суперколь человек? Нищий вроде…
- Да. И что? У нас их – возле каждого магазина, на остановках…
- А у нас – это единственный на весь город. Это наша достопримечательность. Ему разрешено. Поговаривают, что никакой он не нищий – у него свой дом на побережье. Но вот – не трогают. Типа – традиция соблюдается – его, именно этого человека – не трогать.
- А если еще один нищий расположится неподалеку?
- А к нему, - засмеялся Феликс, разворачивая машину, - тут же подойдет полицейский и поинтересуется, в чем дело.
- Кстати, я больше нигде здесь нищих не видела. Прячутся они что ли?
- Да наверное! У нас это очень не поощряется. У всех ведь есть пособие, климат не такой, чтобы можно было замёрзнуть, еды хватает… Просить подаяние, чтобы выжить – нет оснований. Нет, конечно, есть люди и тут, которым и жить негде, и родных нет, и работать почему-то нигде не могу. Но эти проблемы решаются на государственном уровне. Дома для престарелых… - Феликс явно тему закруглял и говорил уже не в привычной своей быстрой манере, а с паузами.
Они выехали на набережную моря («Это наш Marina Towers» - пояснил Феликс). Поехали медленно вдоль берега. День стоял изумительный. На море виднелось несколько парусников.
- «Белеет парус одинокий...» - невольно процитировала Мария.
- Да, в Сибири этого не увидишь, - тут же откликнулся Феликс. – Сейчас я тебя отвезу в одну из здешних достопримечательностей - городок Ра-анана. Но сначала – нам как раз по дороге – в парк.
Машина свернула влево и остановилась у металлической редкой ограды.
- Пройдёмся?
Они зашли в проём ограды. Мария оглядывалась, радостно изумляясь разворачивающейся красоте. Деревьев в парке росло не очень много, они разбрелись без видимого порядка, стояли, рассеяны там и сям, выстраивавшись лишь вдоль тенистых аллеек. Площадь парка не была ровной, как стол – то тут, то там вдруг всхолмиловалась трава, прерывая разлив зеленой лужайки. И часто на холме обнаруживалась небольшая скульптурка: то яйцо размером с хорошее кресло, то ваза с фруктами, то какие-то странные статуи… На удивлённый вопрос Марии – «А это кто делает? Почему такие «сюжеты?» Феликс ответил:
- Всё на деньги меценатов: приехал еврей из Америки, решил о себе оставить память, заказал яйцо из мрамора, чтобы установили в парке, скажем. Он уезжает, без него все делают, а на постаменте «яйца» надпись: от такого-то.
Полюбовавшись на «малые архитектурные формы», они пошли дальше по дорожке, выложенной плиткой.
- Здесь весной и летом трава за сутки вырастает по пояс, ее ежедневно стригут, – на ходу пояснял Мариин Вергилий.
Прошли мимо танцплощадки – гравийного, как на беговых дорожках, огороженного места с эстрадным возвышением для музыкантов. Рядом с нею на лужайке обнаружились мангал и столики с окружающими их скамьями.
- Это специальные места для пикников, - пояснил Феликс. - Мы сюда приезжаем своей компанией. Жарим шашлыки, отдыхаем, а потом идем на эту площадку, и, ты не поверишь, но даже я отплясываю, как молодой. Никто ни на кого не смотрит - какого ты возраста - все веселятся.
- А кто вам играет? Это платно?
- Все, естественно, бесплатно, а играют какие-то маленькие оркестрики. Если ты пришёл с инструментом, можешь и сам сыграть.
- В общем, рай, да и только, - засмеялась Мария. – Самовыражайся – не хочу! У нас давно уже на воздухе никто не танцует. А уж среди города устроить пикник!..
Рядом с танцевальной и пикничной площадками находился детский городок: хитрое строение на манер небольшой крепости из бревен: замки, висячие мостики, какие-то желоба, чтобы по ним можно было съезжать, качели.
- Ну, понятно, чтобы детишкам тоже не будет скучно, пока взрослые оттягиваются, - заметила Мария. – Всё предусмотрено!
- Это – да, – почти гордо ответил Феликс. – Всё тут для людей. Всё по уму.
Они прошли мимо «живого уголка»: за оградой виднелось озерцо для водоплавающих: лебедей и уток, по берегу разгуливали павлины, фазаны, ламы и бараны. В этом маленьком зоопарке шел ремонт озерка - оно то ли чистилось, то ли в нем меняли покрытие дна – все, кто умел плавать, расселись по траве, и Феликс заметил:
- Что-то мало животных, наверное, куда-то свезли на время ремонта.
По парку мимо них бегали детишки в кипах, за ними наблюдали двое мужчин в черных шляпах и пиджаках, с пейсами, а один из них ещё и с окладистой бородой.
- Из какой-то религиозной школы, похоже, - оглянулся на воспитателей Феликс.
И тут Мария увидела, как по дорожке навстречу им шла стройная молодая женщина, держа за руку согбенную старушку. Феликс посторонился, пропуская их, и потом обратился к Марии:
- Ты, Маша, думаешь, эта пара - родственники? Вовсе нет. Тут, если человек в довольно преклонном возрасте, то ему специальная социальная служба выделяет служащую, которая несколько часов в неделю посвящает старику. Ухаживает за ним, ходит в магазин, сопровождает, если тому куда нужно пойти, выводит на прогулку, водит вот по таким местам… Если, конечно, подопечный этого желает. Называется эта женщина – метапелет. Она получает деньги и неплохие. Обычно, это более-менее свободные женщины или учителя, у которых могут быть свободные часы.
- А если у человека есть родственники – метапелет тоже положена?
- Да! В том-то и дело. Не обязательно, чтобы у него не было близких. И даже если он живет с работающими родственниками, но сам не может уже себя обслужить, выйти самостоятельно на прогулку, то – вот, назначают. Для него – всё бесплатно
- Сказка, - вздохнула Мария. – У нас – разве только ты один-одинёшенек, тогда соцработника могут назначить. Да и то!.. Чтобы ещё и выводила!
Феликс сочувственно покивал головой – ему ли было не знать эту российскую проблему!

Мария сидела в Феликсовой машине и развлекала водителя замечаниями:
- Израильские дороги разные. Есть, как и у нас, с выбоинами, есть автострады. Вот, смотрю, некоторые городки - будто только для жилья, как у нас – спальные районы, в них нет "промзоны", негде работать. Приходится ездить в другой город. Благо – всё тут рядом.
- Сейчас я тебя везу в Ра-анан, - повернул к ней лицо Феликс.
- Это что?
- А вот увидишь.

Несколько минут езды, и Мария замерла в восторге от увиденного. Городок, в который они въехали, был похож на декорации в театре: улочки, узенькие, шириной метра три, такие чистые, будто их только что окатили из шланга и тут же тщательно протёрли, были размечены, как в парковом автогородке: светофоры, цветная разметка, островки безопасности. А вдоль них тянулись махонькие палисадники со стройными пальмами: стволы толстенькие, но не высокие, и крона, как у плодов ананаса - длинные листья во все стороны. В дворовой зелени почти по крышу спрятаны кубики-домики, все они были огорожены просвечивающими заборчиками с калиточками; во дворах видны каменные дорожки, на небольших уютных террасках стояли столики, плетеные кресла, большие вазы с чем-то зелёным, ветвистым и длиннолиственным. Над садиками нависали балкончики. А над узенькими улочками там и сям висели горбатые мостики - воздушные переходы, которые для безопасности имели ограждение по бокам из зеленого то ли стекла, то ли оргстекла.
Более милого, сказочного места, Мария в жизни не видала. Она аж привстала и долго глядела в заднее стекло - любовалась. Села и тут же привязалась к Феликсу: можно ли тут жить.
- Очень дорогое жильё, - ответил он и, довольный произведённым эффектом, повёз Марию дальше, на побережье, к отелям для туристов.
 
Они вышли из машины и спустились по пологой лестнице мимо небольшого, открытого кафе почти к самому морю. Постояли, послушали шум волны. Мария оглянулась. За их спинами в кафе сидел пожилой полный человек. Он сидел один, расставив широко ноги, и глядел на море. Перед ним на столике стояла чашка. Он явно от чего-то отходил.
- Знаешь, - сказала Мария Феликсу, кивая головой назад, - вероятно, это какой-то не сильно крупный предприниматель, которого что-то допекло. Один пришел на берег, купил для порядка чего-то чашечку, может, чаю, а может и кофе, и сейчас, опустошив этот минимум, просто сидит и слушает море. Отходит от какой-то неприятности в жизни. И я ему сочувствую. Мне кажется, в любой стрессовой ситуации вот так сядь за руль, приедь сюда, посиди с часок на берегу, когда мало прохожих и посетителей, послушай голос воды, посмотри на эти бесконечные попытки волны атаковать берег, на красоту ее изгибов, изменчивость пены - и через час уйдешь отсюда с успокоенной душой, и не нужны тебе никакие психоаналитики.
- Хм, наверное, ты права, - кивнул, оглянувшись, Феликс. – Поехали, я тебе наш небоскрёб покажу.

Он отвез Марию к одному из высотных зданий Херцлии. Поставил машину на стоянку. Они снова вышли, Феликс объяснял:
- Видишь, высокое. Конечно, небоскрёбом его в шутку называют.
Мария оглядывала здание, формой похожее на эскимо на палочке: круглый чуть суживающийся к верху цилиндр, внизу, где вестибюль, утонченная ножка, остекленная, внутри сидел охранник и виднелось много зелени в горшках и вазах.
В основании здания встроен фармацевтический центр (аптека, парфюмерный магазин) и всякие магазинчики.
- В нём, - продолжал Феликс, - четырнадцать этажей жилых и какие-то вверху надстройки этажа на два. Оно строилось уже при нас. Полтора года. Много было споров - надо ли строить такое здание, боялись, что оно не устойчиво, не выдержит землетрясений. Но уже два средних землетрясений оно выстояло.
- А вас трясёт? - тут же заинтересовалась Мария.
- Да, по несколько в год бывает. Но они не сильные. Мы уже и внимания не обращаем.
Охранник, габаритами с медведя, выглянул из дверей и что-то спросил. Феликс ему ответил, а потом перевёл Марии:
- Он спросил, что мы тут делаем. Я говорю - мы только смотрим.
Охранник вернулся на своё место.
- Пошли на другую сторону, там есть…
Оказывается, на противоположной стороне здания находился фонтанчик с небольшим искусственным водопадом. Его окружали подстриженный кустарник и пальмы. Феликс показал Марии: «Смотри, как тут к деревьям подводят воду», и она разглядела: к каждой пальме, скрытая в траве, подходила гибкая трубка, из неё в отверстие сочилась вода.
- Поливка, - пояснял Феликс, - строго индивидуально и под корень. Воду надо экономить, поэтому - вот так.
Они направились к машине. Из дверей здания вышла компания ("здесь живут семьи дипломатов и богачей"), и мужчина из группы поздоровался с Марией: "Хелло", она с готовностью помахала рукой: «Гуд ивнинг!», а Феликс засмеялся: "Ты, Маша, необычно выглядишь, они тебя приняли за свою".
Мария оглядела себя: шляпа, юбка...
- Ну, да, я заметила: тут юбка – экзотика. Мне Сын жаловался – женщин не отличить от мужиков, все поголовно ходят в брюках. Только и заметила – иудейки носят черные юбки, как наши монашки. Но такой разухабистой шляпы, как у меня, им тут не найти. Правда?

Супер-коль.

Они возвратились домой, забрали вернувшуюся с работы Аду с подругой, и Феликс повез всех в "супер-коль" - продуктовый магазин.
В Реховоте Сын уже водил мать в подобный, но в Херцлии - городе побольше Реховота - и магазин, соответственно, был раза в полтора больше.
Мария ни разу до поездки не бывала в супермаркете, только видела такие в заграничных (особенно, американских) фильмах. И вывод она ещё в Реховоте сделала: имей деньги (и не особенно большие), можно полгода, ходя в такой магазин, покупать ежедневно новые продукты. И Сын ей говорил: "Я тут еще и половины не распробовал, что на этих полках стоит".
На входе в «супер-коль» посетитель брал корзину на колесиках (при этом в щелочку заграждения бросал монету в пять шекелей), заходил в торговый зал и ходил между бесчисленными рядами полок, выбирая продукты и загружая ими корзину. (Кравцовы в субботу собирала званый ужин по поводу рождения внука).
Ада с подругой двинулись вдоль полок. Мария с Феликсом было увязались за ними, но вскоре решили с большей пользой провести время: Феликс предложил осмотреть их "Каньон" (торговый центр), находящийся неподалеку.
Четырёхэтажное здание переливалось разноцветными огнями.
С полчаса Мария со спутником перемещалась с этажа на этаж, из отдела в отдел. Они покатались по эскалаторам и движущимся дорожкам, оценили пандусы для инвалидов и для людей с колясками, которые тоже медленно двигались, полюбовались на витрины…
- Ну, всё по уму! Когда-нибудь у нас так будет? - вздыхала Мария.

Вернувшись в супермаркет, убедились, что "девочки" еще ходили между полками, обсуждая цены, вид товара и постоянно сверяясь со списком. Наконец, корзина-коляска была забита доверху. Женщины оформили доставку закупленного на дом и вышли к машине с несколькими небольшими пакетами к несказанной радости Феликса: он уже было приготовил себя к роли грузчика - из коляски в багажник кидать свёртки.
Ада поставила коляску опять в загон, щёлкнула цепочкой-защелкой, закрепляющей коляску, и из ящичка вынула пять шекелей – оставленный залог.
Ещё в магазине, перемещаясь между полками, Мария обратила внимание на довольно импозантного господина, прилично одетого и выхоленного, который, сидя на корточках, раскладывал по нижним полкам товар. Она вопросительно взглянула на Феликса. Тот наклонился к её уху:
- В России он был доктором наук, тут вот подрабатывает рабочим в магазине. Адаптируется.
Он сочувственно вздохнул
- Всем приходится пройти через это.
А когда они шли на выход из магазина, она обратила внимание на многочисленные, заполненные чем-то, картонные коробки, стоящие у стен: «что это?» Оказалось - заказанное для доставки. "И ничего не пропадает?" В ответ Феликс только плечами пожал.

 
Вечеринка у Кравцовых.

Вечером у Кравцовых состоялась вечеринка по случаю рождения внука. Основных героев на ней не было – мамочка с младенцем ещё была в больнице, а её муж придти не смог – «много хлопот по дому». Пришли друзья семьи, по совместительству являющиеся соседями по дому.
Эти две пары – тоже из бывшего СССР, в разные годы приехавшие в Израиль, сдружились с Кравцовыми до степени родства: не только встречались по случаю празднеств, но и помогали друг другу, как будто были связаны родственными узами и разъединены лишь этажами.
Мария во все уши слушала разговор за столом, в который раз проверяя уже сложившееся впечатление – женщины-репатриантки полностью адаптировались в стране и, по крайней мере, внешне никак не проявляли тоски по родине, где они родились, учились, повыходили замуж, родили и воспитывали детей. Вот и за столом стоял их лёгкий щебет: поздравления, тосты, советы, обсуждения проблем молодых родителей.
С мужчинами же дело обстояло немного иначе. Они также участвовали в разговоре на тему, ради которой здесь собрались, но часто отвлекались и начинали вспоминать что-то из прежней жизни.
Но суммарный вектор беседы был повёрнут всё-таки в сторону расхваливания здешней жизни.
Мария особенно усердно расспрашивала о том, что составило причину празднества: как в Израиле организуется рождение нового человечка.
Оказывается, что здесь принято младенцев снимать на плёнку ещё в утробе матери, и уже установилась традиция отмечать этот день в кругу родственников. Что перед родами беременная с мужем едет в роддом и сама выбирает, где она будет лежать и какие условия родов ей подходят: с обезболивающим уколом или без, будет ли муж присутствовать при родах... и другие детали, цель которых – обезопасить и успокоить роженицу. Что только что родившийся младенец махом одевается в рубашечку и штанишки (никаких пеленок); родственники приходят в палату в неограниченном составе, правда, только лишь на часы, отведенные для посещений, и никаких повязок и халатов посетителям не навязывают ("А куда же бациллы деваются, Ада?" - "Сама удивляюсь, Маша. Наверное, их тут нет."). Что детишки в несколько недель уже начинают подниматься на ручонках, что головку поддерживать не рекомендуется ("не развиваются мышцы шеи").
И ещё Марии рассказывали, "как тут хорошо молодежи": неограниченные условия для роста. Оказывается, служа в армии, молодой человек или девушка (служат тут все, от пола не зависимо) может продолжать обучение, было бы желание и настойчивость.
 
Порою Мария отвлекалась от разговора – её беспокоило молчание Сына: завтра утром Феликс должен был «сдать» свою гостью ему с рук на руки, а когда и где – договорённости ещё не существовало.
Наконец, он позвонил, переговорил с Феликсом, и Мария с лёгкой душой приняла участие в разговоре.
- Как вам тут? – знакомый вопрос от сидящего напротив неё мужчины всё же её смутил. Не то, чтобы ей нечего было ему ответить, но вот как, не задевая, сказать, что и раньше, и вот тут, за столом - она ощущает одно и то же: всех, особенно мужчин, явно тянет в Россию, что, похоже, детям этих людей это чувство не знакомо, что – да, они все уже устроены и, по-видимому, гораздо лучше, чем в России – у всех комфортабельные, полногабаритные квартиры, у большинства машины и у некоторых - не одна. Климат, условия жизни – всё здесь привлекательно. Но тоска – она сквозит в разговорах, как её ни прячь. Да, женщины в ностальгии не признаются или, возможно, им некогда, они более заняты бытом, детьми. Им главное что? Чтобы все были рядом. А вот мужики...
Но ей не хотелось вносить в этот вечер взбаламучивающую струю.
- Нравится… - только и сказала она в ответ.

Когда все стали расходиться, Мария было взялась помогать Аде убрать со стола.
- Нет-нет-нет! – запротестовала та, - чего тут убирать? Сейчас всё в моечную машину загружу – всего и делов. Пойдите с Феликсом прогуляйтесь. Вам завтра уезжать, так напоследок...
Они спустились и прошлись около дома.
- Маша, чего твой сын один живёт? – вдруг задал вопрос Феликс. - Как так можно – мужику уже за тридцать! Приходить в пустую квартиру. Не знаю...
- Он же хочет вернуться. Не желает себя связывать, - вздохнула она, оглядывая фасады окружающих домов и отмечая, насколько они аккуратно выглядят по сравнению с теми домами, что видны из окна сыновней квартиры.
- И что? Здесь столько одиноких, умных женщин! Не обязательно жениться. У меня есть знакомая - умница, обеспеченная, но вот одна. Я ему предлагал – «давай познакомлю». Отшучивается – будто я его сватаю.
- Ой, не ты один, - махнула Мария рукой. - Боится он, наверное, что привяжется. Он же даже язык не желает изучать. Два года живёт – и будто вчера приехал. Одно и отличие, что «вчерашних» государство содержит, а он сам вкалывает. Столько времени потеряно зря!
- Маша, ну нажми на него! – повернулся к ней Феликс. – И зря он так настроен. Сколько у меня знакомых из России – тоже приехали, и всё им плохо. Потом привыкли, сейчас – ты же видишь наших друзей – и думать не хотят!
- Ну-у-у… Не обижайся, только я даже по тебе вижу – тоскуешь.
- Это есть! – решительно согласился Феликс и отвернулся, стал глядеть вдоль дорожки, обочины который были уставлены разноцветными автомобилями. – Это есть. Это не отнять. Адка вот – она другая, она сразу тут так всё освоила. Мы, когда работали на всякой подсобной работе, – ты сегодня в магазине профессора видела, так это ему повезло ещё: Ада полы мыла первое время в подъездах, – так вот, я тогда думал – ну, всё, докатился. Там я был классным специалистом, а тут почти в бомжи переквалифицировался. А у меня дети – как подумаю: папа не обеспечил им нормальную жизнь. О! Вспомнить страшно. И знаешь ещё - несколько людей, кого я знаю, уехали обратно и через несколько месяцев вернулись.
- Вот я этого и боюсь, Феликс! – воскликнула Мария. – Тут такое качество жизни!.. Его же из памяти не вычеркнешь! У нас же ничегошеньки этого нет – эти заполненные товарами и продуктами магазины, машины, квартиры, транспорт… Апельсины вон растут, как у нас – боярышник. Всё так удобно! Народ улыбается кругом тебе, как родному.
- Так оставайся, Маша, и мужа вызывай, - подхватил Феликс и даже слегка шлёпнул её по руке.
Она вздохнула, поперхнувшись не полностью излитым восхищением, чуть помедлила и ответила:
- Знаешь, где бы я сейчас больше всего хотела оказаться? Во дворе нашего дома…
 

Иерусалим.

Утро пятницы в Израиле – рабочее, и до Тель-Авива Мария с Феликсом добирались утренним автобусом.
Поездка эта ничем не отличалась от перемещении общественным транспортом в России – тот же, набитый под завязку салон, то же раздражение… Никто не уступил место Марии, и она все полчаса промаялась, переступая с больной ноги на здоровую и стараясь половчее втиснуться между соседями, чтобы не оказаться под чьей-нибудь подмышкой. Феликс виновато толокся рядом.
Наконец, они доехали до автостанции, нашли Сына, явно обрадованного их скорым приездом.
Попрощавшись с Феликсом, переговорив все известные благодарственные слова, Мария взяла под руку Сына, и они пошли на платформу, с которой вот-вот должен был отойти автобус на Иерусалим.
Ещё по её приезду Сын предложил было купить матери экскурсию туда, но поразмыслив, они отказались от этой мысли – с больной ногой Мария вряд ли смогла бы полноценно воспользоваться этой услугой. Поэтому и выделил Сын эту пятницу, отпросившись с работы, чтобы свозить в Святой город мать. Что это было необходимо – никто из них не сомневался.
Погода обещала быть солнечной. Мария для поездки решила одеться по-паломнически – чёрная макси-юбка, ей в пару – закрытая блуза, тёмная шляпа и сапоги со шнуровкой. Сын - в своей черной драповой куртке, без "головы".
В автобусе Сын посадил мать на восточную сторону автобуса:
- Тут вид будет прекрасный.
Сам сел рядом. Ярко светило солнце, но было не жарко. Мария рассказывала впечатления от Герцлии и Феликса.
- Ты знаешь, Феликс вёл себя не как знакомый. И даже не как родственник. Такая простота – будто мы всю жизнь прожили бок-о бок. Я с ним ни разу не почувствовала себя, что обременяю. Удивительно!
- Да я сам удивлялся! Я ему так не хотел звонить – кто мы? Земляки. Ну, папин сослуживец. Я ж его и не знал в лицо. А он… Мам! Смотри туда.
Мария снова повернулась к окну. Только что они ехали по равнинной местности, и вдруг дорога пошла между скал, а справа открылся вид на непередаваемо красивое, заросшее ущелье. И кругом горы, поросшие деревьями, небольшие долины, с там и сям лежащими, как белые бараны на отдыхе, валунами.
Удивительный вид.
Мария вдруг непонятно почему заволновалась аж до слез.
(Позже, когда они ходили по городу, на неё еще дважды накатывало такое вот состояние: как будто в данную минуту в её жизни происходит что-то очень важное, нерядовое).
Она замолчала и переживала внутри это необычное, непонятно откуда взявшееся состояние. Но вскоре успокоилась, и в Иерусалим уже въехала обычной любопытствующей туристкой.

Мать с сыном вышли на автостанции, прошлись по улицам до нужной автобусной остановки. Мария глядела вокруг, стараясь запомнить детали.
Заметно много появилось вокруг иудеев: черная одежда, черные шляпы, пейсы, иногда очень длинные, чуть не до пояса. Мария такие даже и в фильмах не видела.
У женщин волосы спрятаны под черные сетки, и сами одеты очень закрыто, в юбках почти по щиколотку. «Г-м, - про себя отметила Мария, - я не очень буду здесь выделяться».
Они сели в автобус и поехали к Масленичной горе. Мария прилипла к окну. Автобус двигался по таким узким улочкам, что она диву давалась – «Как он умудряется лавировать - такая громадина? Тут только на велике можно разъехаться».
Отметила - много нищих: и мужчин, и женщин. Они сидели или стояли около дверей магазинов, держа в руках стаканчики.
Автобус часто застревал в небольших пробках. При одной такой остановке из открытого окна Мария разглядела и даже немного расслышала, как попрошайка, одетая довольно сносно, похоже, на русском языке обращалась к прохожим с одной и той же фразой, протягивая стаканчик.
И очень много арабов ("большая часть жителей", - на её удивлённое замечание ответил Сын).
Автобус остановился у подножия Илионской (другое название Масленичной) горы. Вышли. Сын сразу же стал показывать: «Во-о-он там православный храм, там, - видишь, шпиль? - место, где Он вознесся».
Место вознесения было, действительно, одной из самых верхних точек этой довольно высокой, обширной, очень сильно застроенной горы. А золотой купол, что всегда виден на снимках Иерусалима – «это купол арабской мечети».
Они взяли от остановки левее и по очень наклонной улице спустились к первому храму.
Пока шли, Мария и про себя, и вслух комментировала:
- Слушай, а ты мне ещё предлагал экскурсию. Как бы я тут одна ходила?
Иерусалим - город на холмах, и лестниц по историческим местам нет. Все улицы - в довольно крутой наклон. Из-за расположения города на вершинах давление воздуха в нём низкое, Мария очень скоро это почувствовало – дыхание было затруднено. Только сильно опираясь на Сына, она могла двигаться более-менее быстро.

Первый храм, куда они пришли, был Храм Успения и Вознесения Девы Марии. Находился он немного в низине, и к нему вела лестница на спуск. Во дворе храма кучковались две группы туристов. В центре одной спиной к лестнице стоял католический монах и давал разъяснения. Вдруг члены этой группы по одному стали оборачиваться в сторону спускающихся Марии и Сына, и даже стоящие к ним спиной и боком начали поворачиваться вслед за соседями и тоже на них смотреть.
Мария не удержалась, наклонилась к Сыну:
- Слушай, я сейчас совершаю чистое паломничество и одета "по форме": черная одежда, покрытая голова. Мы с тобою представляем символическую пару: ты - в возрасте Иисуса, я - в возрасте Марии. Смотри, на нас люди оборачиваются.
- Да, - усмехнувшись, согласился он, - что-то в этом такое есть.

В глубину храма вела длинная лестница, по бокам которой располагались ниши с захоронениями родителей Богородицы. Мать и сын спустились в довольно сумрачное, обширное помещение. С высокого потолка свисали люстры, светильники, по стенам - иконы и картины с изображениями жития Марии, апостолов и особенно было много икон Успения Богородицы.
Они подошли к месту захоронения Матери Иисуса и через проём прошли внутрь гроба.
Мария смотрела во все глаза – такого видеть ей ещё не приходилось: низкий проем, маленькая пещерка-не пещерка... Напротив входа у стенки что-то вроде высокой скамьи из какого-то дымчатого камня. Оказалось – это и есть место погребения. На возвышении - ваза с цветами и свечи. Слева виднелся выход - очень низкий. Они немного постояли и повернулись выходить. Сын подал матери руку.
Мария оглянулась ещё раз на гроб, который, по преданию, опустел, как и Иисусов, через три дня после погребения Марии.
Около маленького окошка в стене гроба стояла вся закутанная в белую одежду женщина. На ногах у неё Мария с удивлением разглядела белые кроссовки.
- Что она делает? – шёпотом спросила она у Сына.
- Молится, - также тихо ответил он. – Можно в сам гроб не входить, а молиться снаружи. Там-то задержаться надолго нельзя – посетители не дадут, а тут молись хоть целый день.
- Интересно, в Израиле молятся Христу.
- А это, похоже, арабка. Здесь много арабов – христиан.
(Позже они эту женщину еще раз увидали - около другого святого места. А в храме толпилась разная публика - и японцы, и индусы).
Они двинулись вдоль стен, разглядывая иконы.
- Ну, что? Пойдём? - спросил Сын. - А то у нас ещё много надо - куда, а времени не так много. В три часа всё начнёт закрываться - шабат.
И Мария попросила:
- Я ещё раз хочу в гроб зайти.
Та молящаяся арабка вызвала в ней невнятное чувство вины: зашли, поглядели и вышли. Только и хватило – перекреститься.
И когда она вошла ещё раз в Мариин гроб, то на неё опять «накатило». Огромная жалость к той, жившей два тысячелетия назад, Марии пронзила её до слёз.
Что должна была ощущать Та Мария, стоя под крестом, когда единственный Сын умирал на Ее глазах?
Она, Мария нынешняя, загоревала горем Той, жившей на этой земле женщины, матери.
Так же, как и вот её собственный сын, Он не завел семьи, чем, конечно, очень огорчал Мать. (Ведь по Евангелию только в книге от Матфея есть строки о Благовещении. Кто определённо скажет, знала ли Мария, что у Неё за Сын?) И плотником Он, наверное, был не важнецким: другое было у Него призвание. Как же было Той Марии неспокойно за Сына: пошел с проповедями, а Сам - не священник, не книжник. На кого Ей было положиться, на кого надеяться - годы были преклонные. И вот Его, безвинного, народ приговаривает к распятию, как какого разбойника. И Она стояла и смотрела на Его муки и ничем не могла Ему помочь.
Что должна была испытывать мать, у которой вот так отбирают и казнят единственного Сына?

Так, с мокрыми глазами сегодняшняя Мария и вышла из храма.
 

В Старом городе.

На выходе из Храма Успения Мария слева углядела проем в стене, сбоку от которого висела табличка на английском языке: «Место ареста Иисуса».
- Зайдём? – подтолкнула она Сына.
- Ну, давай, только не долго. Нам надо торопиться.
Оказалось, что это - католическая церковь: стояли скамьи, шла служба. Они обошли помещение, послушали священника, внимательно рассмотрели алтарь, крест с изображением Христа и картину на стене со сценой ареста. В углу этого зала углядели за решеткой проем, где просматривались каменные глыбы и ведший куда-то вход. Стенная надпись на английском гласила, что там, внизу, - подлинные камни той далёкой эпохи.
- А как это установили, что тех времён? – спросила Мария, выходя из церкви.
Сын стал объяснять, что все эти храмы созданы во время крестовых походов и позже, и подлинных, времен Христа, построек не сохранилось.
- Просто устанавливалось (уж не знаю - как) место того или иного события; иногда оно выбиралось чисто по наитию или символически, и церковью освящалось, как святое место.
- У-у! Так, может, тут всё не настоящее? – разочаровано протянула Мария.
- Мам, - досадливо осадил её Сын, - нельзя так говорить. Это не муляжи, это всё вот отсюда, с этой земли, по которой (ты вдумайся) – единственной на земле – ходил Бог. Больше нигде Он не был – Сам. Так какая разница – какого времени лежит тут камень?! Эта земля – вся святая.
Мать притихла.
(Позже, уже дома, отчитываясь о поездке перед домашними и роднёй, Мария говорила
- Эта путешествие - подарок судьбы. Не уедь Сын в Израиль – вот как бы я там оказалась? Тем более, не одна, а напару с ним. Вы ж никто так сочувственно не относитесь к Христианству. А при нём я не стеснялась креститься и говорить, что в данный момент или вот в этом месте чувствую. И находила в нем понимание. Он мне признался, что не любит с кем-то посещать Иерусалим. Предпочитает в поездках одиночество, чтобы сосредоточиться, идти, куда тянет, не разговаривать. А для меня сделал исключение).

Далее по плану у путешественников следовало посещение Гефсиманского сада, Церкви Святых Апостолов и Русской Православной Церкви, находящихся по соседству. И тут их ждал глубокий «облом»: - все эти заведения с двенадцати пополудни закрывались на двухчасовой обед.
Мария с Сыном растерянные стояли около ограды, не зная – смеяться от нелепости («вот бюрократы! кругом жаждущие приобщиться туристы, а у них обед и рабочие часы») или сокрушаться. Как раз только-только "пробило" двенадцать. Ждать два часа? Но их поджимал шабат, а в плане был ещё Старый город с храмом Гроба Господня – конечная Мариина цель.
Они обошли зарешеченный вход в Гефсиманский Сад, за Русской церковью обнаружили что-то вроде садика, и Сын набрал в пакетик земли: «Отвезёшь домой – почти что из Гефсиманского сада».
Вдруг где-то очень сильно грохнуло, завыли сирены.
- Неужели где-то теракт? - забеспокоился Сын.
Но всё быстро успокоилось.
Мать и сын направились в Старый город.
Мария шла, опустив голову, опираясь на Сына, не глядя по сторонам. Надо было преодолеет не менее трёхсот метров круто идущей вверх булыжной улицы. Солнце ощутимо припекало. Лишь раз она вскинула голову под сыновний возглас:
- Мам, гляди!
Они только что остановились на перекрестке под красный свет, а когда включился зелёный, то вместе с ними дорогу пересек верблюд с седоком, (откуда только он взялся?), и ушел влево, вглубь узеньких улиц.

Войти в Старый город можно, как и в московский Кремль, - через несколько ворот. Еще когда они только подъезжали к начальной точке своего пути, Сын из окна автобуса показал матери вход в Дамасские ворота, куда вливалась толпа в арабской одежде и покрывалах на головах, сказав при этом:
- Мам, нам нужно как-то избежать этой толпы. Они собираются на молитву в свою мечеть, и когда расходятся, то это просто ужас. Людская река. Я как-то попался ей навстречу - еле спасся.
Они вошли в Старый город через ворота, противоположные Дамасским. К ним вела круто поднимающаяся мощеная дорога, на обочинах которой там и сям стояли с нехитрым товаром торговцы. В проходе ворот стояла группка полицейских, похожих на солдат, в заправленных в брюки рубахах, фуражках типа бейсболок, и у всех в руках - автоматы.
Мария всё пыталась запомнить. Сын давал пояснения.
Они шли мимо каких-то старых построек, и он сказал: "Церковь Анны". По левую руку - общественный туалет, тут же последовала легенда:
- По преданию здесь стоял дом Иуды Искариота. При его проклятии сказано было: будет разрушен твой дом и никогда никто не будет жить на сем месте. Видишь, никто и не живет.
Мария оглянулась, пожала плечами – кто сейчас может помнить, где этот Иуда жил. Да и жил ли он в Иерусалиме? Они ж все вместе пришли в город за несколько дней до Новозаветных событий, так кой может быть «дом Иуды»?
- А сейчас, - продолжал «вести экскурсию» Сын, - мы поднимаемся на Голгофу. Это улица Виа Деларос, по преданию Он по ней шел с крестом. На ней есть четырнадцать мест, где Он останавливался. Они в Библии расписаны. Если бы путеводитель!.. Там эти места отмечены, а так – кто знает, как их тут различить. Я только знаю, где был дворец Понтия Пилата.
Они остановились около двух храмов, построенных в девятнадцатом веке на месте дворца прокуратора Иудеи. Зашли в разделяющий их уютный дворик с каменными скамьями и зелеными насаждениями, а затем прошлись по залам для молитв с картинами и скульптурными сценами событий, связанных с этим местом - вот умывающий руки Понтий Пилат, а там – Иисус, согнувшийся под тяжёлым крестом на плечах. В одном из храмов Сын показал Марии камень с прорезанными в его поверхности квадратиками и пояснил, что этот артефакт считается подлинным: на нём якобы римские солдаты разыгрывали в кости одежду Христа.


Храм Гроба Господня.

Улочка, по которой они приближались к Голгофе, явственно сужалась; от неё шли ответвления – такие же мощенные булыжником дорожки, по обочинам которых высились стены то ли оград, то ли домов. Если заглянуть в эти узкие коридорчики, то можно было разглядеть ступени, по которым козлами прыгали мальчишки.
- Как они живут здесь, - ведь сплошной камень, ни травинки? - удивлялась вслух Мария.
Тут Мария обратила внимание, что еле слышимый раньше голос мулы, читающий молитву, усилился и теперь заглушал все звуки.
- С микрофоном он что ли молится? – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказала она. Сын пожал плечами – «не знаю, может быть».
Их начали нагонять группки людей, сначала редкие, вскоре – всё более густые и всё чаще.
- Не успеваем, черт! - ругнулся Сын.
Мария уже и сама почувствовала, что толпа вокруг растёт, как ком, не рассеивается, а плотнеет. Она опустила голову вниз, уже не пытаясь что-то разглядеть, а сосредоточенно, опираясь на сыновнюю руку, как можно шире шагала.
Улица поднималась круто вверх, идти стало сложно. Вдруг Сын резко свернул в одно из ответвлений, и они оказались на самом настоящем восточном базаре. У Марии, не глядящей до этого по сторонам, создалось твёрдое убеждение, что они пошли строго в обратном направлении, только по другой улице, которая вся была уставлена лавками с товаром.
Сын плотно прижал к боку руку матери. Их сумки тоже были зажаты между локтями и боками. Во всё более уплотняющейся толпе немудрено было с этой ношей расстаться и не заметить. Иногда им приходилось разъединять руки и пробираться гуськом. По сторонам Мария почти не глядела, тем более что все равно покупать здесь ничего не собиралась. Стоял сплошной гвалт, их толкали, разъединяли, и на мгновение расцепив руки, они тут же искали знакомую ладонь, чтобы снова соединиться и так, тесным конгломератом, продолжать путь.
И для Марии дико в это спешке и потоке было вдруг буквально чуть не врезаться в спины двух степенно идущих стариков, явно арабов, в выглядывавших из-под серо-белых балахонов штанах и с покрытыми кусками этих же балахонов головами. Неспешно, ведя беседу, эта пара двигалась впереди Марии и Сына, и обойти их не было никакой возможности ни слева, ни справа. Потыкавшись туда-сюда, Сын заметил проем во встречном потоке и потащил Марию в него. Последний рывок, и они вступили на довольно обширную, огороженную площадку. Прямо перед ними, на противоположной стороне площади, возвышалось довольно мрачное строение.
- Вот и Храм Гроба Господня, мама, - сказал Сын.
Мария споткнулась:
- Это?
Пепельные с розоватым оттенком стены уходили ввысь, перед ними зиял вход – как в пещеру. Она прислушалась к себе и не ощутила никакого волнения. Придержала заспешившего к входу Сына:
- Погоди, дай отдышаться…
И, почти про себя, пробормотала:
- Устала что ли – ничего не чувствую. Даже креститься не хочется.
Сын сбоку взглянул на неё, усмехнулся. Она этот взгляд восприняла, даже не оглянувшись: Сын часто так на неё реагировал – снисходительно.

Мать не могла и не хотела ему объяснять свои ощущения, понимая, что как она далеко не всё может понять, что говорит о своих внутренних движениях Сын, так и он – часто ловит лишь внешнее, не умея взглянуть вглубь её сознания.
Отрывком, какими-то лохмотьями пронесся в голове Марии недавний разговор с Сыном. Он рассказывал ей, что в Храме Гроба Господня имеется лестница, ведущая к кресту, установленному прямо на том самом месте, где распинали Христа. «И представляешь, мам, существует такое поверье, что если ползком по ней (а она довольно крутая и высокая) приблизиться к кресту, то молитва исполнится. И я там видел женщину, взбирающуюся на коленях…» Мария внутренним взором представила эту сцену и почти машинально выдохнула: «Господи, она же все колготки изорвала!» И тут же, готовая проглотить язык, испуганно взглянула на Сына, рассчитывая, что он или не расслышал, или хотя бы рассмеётся, жалея её, прощая неуместность этого замечания. Но Сын разозлился: «Мам! Ну о чём ты! как так можно!..» И прекратил разговор.
А сейчас он хотя бы не стал ей выговаривать, - дескать, не хочется креститься – ну и молчи, - а лишь досадливо усмехнулся. «И на том спасибо», - подумала она.

Снова ухватив его под локоть, Мария двинулась к тёмному, широкому проёму входа.
- Погоди, - притормозил Сын, - гляди вот сюда.
Он показывал на несколько выступающих из стены нешироких колонн из розоватого мрамора, сантиметров на шестьдесят поднятых над землёй. Средняя колонна в нижней своей трети была разорвана явно обугленной щелью, расширяющейся книзу. Сын повторил уже известное Марии предание: одна армянская секта собралась в храме в день схода небесного огня, не пустив туда христиан, а те столпились у входа. И вот, огонь, которого ждали в храме, там не появился, а вышел из этой самой колонны. Для Марии в этой истории было много неясного - что за небесный огонь, откуда он брался? Но вот щель в мраморе она увидела воочию – сомнений нет: действительно, каким-то разрядом колонну когда-то повредило.

Мать и Сын вошли в храм.
Их обступали высокие, сумрачные, каменные стены. Голову поднять - и увидишь длинные антресоли и там и сям укреплённые светильники. По центру помещения, под рядом кувшинообразных светильников, - находилась длинная и широкая гладкая плита, окаймлённая высокими шестами из металла.
Сын тихо пояснил:
- На эту плиту возложили снятого с креста Иисуса.
Они двинулись в обход плиты.
Несколько человек стояли, нагнувшись или на коленях, у плиты и гладили её поверхность.
Мария подняла глаза на антресоли, на стены. Кругом - необработанный камень, сплошь покрытый процарапанными, небольшими крестами.
- Это крестоносцы выцарапывали, кинжалами, наверное, - снова раздался шёпот Сына.
Он стали подниматься по крутой лестнице с перилами и гладкими ступенями. «Похоже – та самая», - подумала Мария, но уточнять у Сына не стала, не желая в нём воскрешать тот неприятный ей разговор.

- Ну, вот, мам, мы с тобой – на Голгофе.
Мария оглянулась, стараясь запомнить как можно подробнее это святое место.
Небольшая площадка, оборудованная как алтарь: иконы, свечи, цветы, амвон. Возвышается крест с распятым Христом, рядом, по бокам, - изображения двух Марий. В изножии креста ниша с углублением. ("Там был укреплен крест», - Сын продолжал свои пояснения). Несколько женщин, - кто на коленях, кто на корточках, - поочерёдно склонялись к нише, просовывая руку в углубление. Мария тоже наклонилась, разглядела: углубление было оформлено, как светильник вечного огня. Она просунула в него руку и дна не обнаружила, лишь ощутила ладонью переднюю стенку из глыбистого камня. Рядом, справа под стеклом, экспонировались натуральные глыбы, демонстрируя - как выглядела вершина горы во времена казни.
Пока она исследовала углубление, Сын откуда-то принёс две свечки, зажёг их и поставил в стоящие здесь же подсвечники.
Осмотр Голгофы, стен храма, ритуал со свечами понемногу настроили Марию на торжественный лад. Чуть слышный под сводами гул от толпящихся повсюду посетителей, голоса экскурсоводов, изредка звонко прорывающиеся сквозь общий звуковой фон, шарканье ног, потрескивание свечей – всё это заслонили только что пережитую спешку сквозь шумный восточный базар, отодвинули её, как и не бывшую, и Мария ощутила себя полностью в атмосфере этого сумрачного огромного помещения, наполненного несказанным смыслом.
Уже сосредоточенная на своём новом состоянии, она молча, вслед за Сыном, спустилась с Голгофы и вступила в другой, как ей показалось, зал.
Тут Сын заволновался:
- Быстрее пошли! Вон Гроб Господень. А то там сейчас толпа будет.
Они, поспешая, двинулись к сооружению размером с часовню – тоже, как и всё в этом храме, мрачному, толстостенному, с проёмом входа.
Мария оглядывалась, и её начало легонько потряхивать от несоответствия предстоящего события и происходящего вокруг: Гроб Господень и какая-то толпа, очередь...
Они подошли ко входу в Гроб. «А! Это же - как и в храме Успения Марии - пещерка, и всяк там желает побывать!» - дошло, наконец, до неё.
Сын высвободил свой локоть:
- Я вовнутрь не пойду, тут тебя подожду. Иди одна. Там притвор, где Ангел сидел. Потом вход в сам Гроб. Ты там – вот возьми в руку мелочь - купи две свечки. Одну свечку там поставь, а другую зажги, потом потуши и вынеси, - и он отошёл.
Мария в тоске оглянулась на его профиль – она ничего не поняла: «Какие свечки? Почему так надо делать? Я просто хочу туда пройти и ничего не хочу выполнять. Или так надо?»
Она, похолодев от предстоящего испытания, встала в небольшую очередь и через полминуты вошла притвор. В центре его увидала колонну высотой с метр с укреплённой сверху небольшой прямоугольной плитой из уже знакомого дымчатого камня, обрамленного металлическим ободом («Кто мог сидеть на таком высоком, без спинки сидении? Разве только, действительно, Ангел?»). На это сидение боком опирался огромный араб и что-то втолковывал входящим. Где свечи, о которых говорил Сын? Что говорит этот почти чёрный, курчавый, с вытаращенными белками араб?
Потрясённая, желая тут же провалиться хоть куда-нибудь из этого места, Мария ринулась назад, из притвора. Разглядев недалеко Сына, стала отчаянно махать ему рукой: «иди со мною». Тот – недовольный - подошёл: «Что ты?» - «Эта вся суета!.. Сам свечи зажигай!», - мучаясь ненужностью ритуалов, непонятных ей действий, напряжённым шёпотом ответила Мария.
Неожиданно вслед за нею из притвора выбежал тот страшный араб и о чем-то начал спрашивать Сына. Мария совсем запаниковала: может, нарушила какой обряд, и её теперь не пустят обратно? Она испуганно переводила взгляд с Сына на араба, пытаясь понять – можно ли что-то исправить? Добраться до Храма Гроба Господня и не зайти в сам Гроб!.. Это бы было катастрофой – ни больше, ни меньше.
Но всё быстро успокоилось: Сын что-то ответил курчавому громиле и повернулся к матери:
- Ничего, ничего! Чего ты расстроилась? Пошли давай!
Он подхватил её под руку и повёл, всё ещё находящуюся в полном смятении, в Гроб Господень.
Опять низкий вход, опять справа высокая "скамья" всё из того же камня, и опять у Марии - взрыв эмоций…
Она стояла в этом малюсеньком помещении в каком-то странном потрясении и гладила, и гладила плиту, где Он якобы лежал.
Сын бросил в стоящий на полочке на стене ящик монетки, и они очень звонко стукнули по дну. Мария вздрогнула. Нервы её будто обнажились. Она начала молиться, а Сын в это время проделывал какие-то манипуляции со свечами.
В тесном прстранстве Гроба одновременно могло уместиться от силы три посетителя, и отдельного выхода в нём не было - вход и выход в один проём. Пока мать и сын находились внутри, ко входу выстроилась целая очередь туристов.
"Ещё постоять, ещё немного!" - стучало в висках, но араб уже заглядывал и покрикивал призывающе.
Последний поклон, и они вышли.
Мария постепенно начала приходить в себя.

В какую сторону от Гроба повёл её сын, Мария не заметила. Всё, что она видела вокруг, выстраивалось в сознании не как упорядоченный маршрут, а эпизоды – плита возлежания, лестница на Голгофу, крест и углубление под ним, пещера Гроба…
Они остановились.
- Послушай, - сказал Сын.
Она услышала русскую речь – небольшой группе туристов гид рассказывал что-то про пуп Земли.
- Подойдём?.. – и сын повёл мать к маленькой колонке в форме гриба, в центре шляпки которого был очерчен кружок, напоминающий, действительно, человеческий пупок.
Гид продолжал вещать, указывая на пол под колонкой:
- Это и есть пуп Земли, и мы с вами находимся в центральной ее точке. Ученые установили, что именно в этой точке сходятся … и понес что-то про энергетические поля и кратчайший путь в космос. Люди подходили и касались верха этого "грибка". Мария стояла рядом и смотрела вверх, на далекий-далекий купол храма. Смеяться не хотелось, хотя в других обстоятельствах она бы вдоволь повеселилась над словесными пассажами говоруна.
Она еще не отошла от вида Гроба Господня.
- Пошли, покажу тебе…
Они обошли Гроб. С обратной его стороны в маленькой нише у столика сидел монашек, а под столиком виднелся выступ.
Сын прошептал:
- Говорят, что там подлинный камень, на котором лежала голова погребенного Христа.
- Кто говорит? – также шёпотом спросила Мария.
Сын пожал плечами, присел на корточки и коснулся камня, потом пожал руку матери:
- Я тебе «передал» прикосновение.
- Вы можете тоже потрогать, - по-русски, хотя и с акцентом, обратился к ней монашек.
- Спасибо, но мне не нагнуться, - она показала на больную ногу.
- Пошли, - позвал Сын, и они спустились по широкой и глубокой лестнице.
- Мы куда идём? – Мария держалась за локоть сына и аккуратно приставляла ногу к ноге. Было темновато, она боялась оступиться.
- Внизу хранится крест, на котором Его распяли.
- Да что ты? А как определили?
И пока они спускались, Сын рассказал ей историю обнаружения креста Святой Еленой, матерью византийского императора Константина.
В скудно освещённом помещении в стенах из малообработанного камня виднелись ниши, закрытые пластиковым стеклом, но что было за ним – Мария разглядеть не смогла из-за грязи, плохого освещения и многочисленных надписей на стеклах в духе: "Ося и Киса здесь были".

Они поднялись в верхние залы и попали в помещение, стены которого были покрыты фресками о распространении христианства в Армении.
Пора было уходить. Мать и Сын сели напоследок в этом зале, посидели минутку, и Мария мысленно попрощалась с Храмом.


Возвращение из Иерусалима.
 
Они вышли на площадь. Сразу за воротами ограды в лавочке с иконками, путеводителями, другими товарами для туристов Сын купил для матери маленькую, с ладошку, иконку Христа и вернулся с нею в Храм. Там он положил иконку на тот самый камень из-под головы Христа и прочел молитву: совершил обряд освящения иконки.
- Вот я и совершила паломничество, - улыбалась Мария.
- Да, теперь тебе все грехи, совершённые до этого, - простились, - сказал Сын. – Где бы телефон теперь найти – надо Саше позвонить
Несколько дней назад, когда Мариина племянница Соня с мужем Сашей приехали в квартиру Сына, было условлено, что ближайший шабат родственники проведут на Сашиной пасеке. «В Иерусалиме будете? Так вы, как нагуляетесь, нам звоните, и мы вас забираем. Там полчаса езды!» - не терпящим возражения тоном, заявил им тогда Саша.
Они увидали будку автомата, и Сын, оставив мать у перекрёстка, пошёл звонить. Мария видела издали, что он несколько раз набирал номер, немного подождав, вешал трубку и снова снимал и повторял попытку. Наконец, он вышел из будки.
- Что? - обеспокоенно спросила Мария.
- Он мне три телефона дал, и они все почему-то отключены, - озабоченно ответил Сын. – Я даже не знаю, как быть. Через час тут всё будет закрыто. На такси нам до Реховота дорого. Давай-ка, ноги в руки и пошагали на автобус. Надо успеть на рейс…
- Вот это да! – только и вымолвила Мария. Она ухватилась половчее за Сына и сосредоточилась на дороге.
На их пути мылись тротуары перед входами в магазины, исчезал народ с улиц, прореживался транспорт. Закрывались магазинчики. Они сели в городской автобус и по опустевшим улицам поехали на автовокзал. В салоне Мария нагнулась к Сыну:
- А мы можем успеть в магазин? У нас же есть почти нечего!
Тот сосредоточенно смотрел в окно:
- Даже не знаю. Около автостанции есть русский магазинчик, можно туда попробовать, уговорить. Хозяин меня знает. Что там у нас – давай прикинем.
Они стали вспоминать: пол-вилка капусты, с килограмм помидоров, одна картофелина, свекла, морковь.
- Слушай, можно сварить борщ! И, забыла, есть же кусок соленой рыбы. Эх, нам бы ещё картофелину - можно было бы поесть ее с рыбкой.
Рядом с Сыном сидела и смотрела в окно женщина. Вдруг она с улыбкой повернулась к путешественникам:
- Знакомая история, - заговорила она по-русски.
Достала из кошелки крупную картофелину: «Вот, возьмите!»
Мария обрадовалась, засмеялась, поблагодарила и взяла.
Когда они вышли, Сын сказал:
- В другое бы время ни за что не взял, но сегодня… Не помирать же с голоду!
 
Они успели на последний автобус до Реховота. Мария смотрела из окна на садящееся солнце и вспоминала сказку Бианки.
- Ты помнишь – «Как муравьишка домой спешил»? – наклонилась она к сыну.
- Да, похоже, - засмеялся и он.
Они вернулись в совершенно опустевший Реховот и успели заскочить в закрывающийся магазин. Выбора уже не было – их торопили. Сын купил бутылку водки («шабат же, мама, что будем делать?»), газировки, замороженных пельменей, круг колбасы и хлеб.
До дому им пришлось добираться на такси.
Поднялись на четвёртый этаж, разделись. Мария пошла к плите, Сын – в ванную. Они выпили немного водки, поужинали пельменями. Делать решительно было нечего. А впереди ещё два дня полного безделья.
Они никак не могли поверить, что Соня и Саша их подставили, и ожидали звонка с извинениями и новыми договорённостями.
- Может, позвонить Гельфондам? – предложила Мария.
- Неудобно, мам. Тут на шабат все планы имеют. Если есть машина – уезжают к морю или в гости. Что мы – как снег на голову… И потом, Сашка так обещал!.. Я думаю, не случилось ли что с ними. Ну, как вот – договориться и потом даже не позвонить, не объяснить. Нет, точно что-то случилось. Давай до завтра подождём, а если они не объявятся, то надо Сониной маме звонить – тёте Саре.

Телефоны, данные Сашей, не отвечали и на следующее утро, и Мария набрала номер невестки Сары.
- Да! Кто?.. Мария? Какая Мария?.. А, да, конечно. Я думала, ты уже в Россию вернулась... Соня? А что – Соня?.. Нет, не звонила… А что с ними может случиться?.. Ну, вот ещё! Поехали куда-нибудь!.. Договорились?.. Не приехали?.. Ну, наверное, забыли... Нет-нет, я бы знала уже – это ж вам не Россия. Тут все друг про друга знают. Они, наверное, уехали на природу… Ко мне? Вы?.. Ну, можно. Только... – а где вы ночевать будете?.. Нет, у нас маленькая квартира, куда я вас двоих дену?.. Это только приедете, на могилу к Мойше съездим – и всё. С ночёвкой никак не получится…
Мария положила трубку и развела руками – «вот такие дела».
К Мойше они планировали съездить на Сашиной машине, но раз те потерялись бесследно, то посетить могилу ещё одного родственника не получалось.
- Да, странная родня. То-то Мишенька мне сказал, что они с этой семьёй отношения не поддерживают, - озабоченно сказала Мария Сыну. – Давай-ка я Иосифу и Миле позвоню.
Она набрала телефон шурина и всё рассказала взявшей трубку Людмиле. Та возмутилась:
- Как так можно! Договориться и оставить вас на шабат в подвешенном состоянии. И что вы делаете?
- Водку пьянствуем, шабат отмечаем, - засмеялась Мария.


Ришон-ле-Цион.

- Ну, что сегодня делала? – спросил за ужином Сын.
И Мария стала рассказывать, что гуляла около дома, сидела на лавочке и что рядом с нею сидела старая эфиопка.
- Знаешь, она была в этих белых наворотах на голове и теле, - Мария покрутила над головой и вокруг себя руками. – Она так … пахла. Очень тяжелый дух такого скверного стирального мыла… Не знаю - то ли они стирают и плохо прополаскивают одежду? Я попыталась с нею заговорить.
- На каком? – спросил Сын.
- Ну, на каком. Сначала на английском. И она, знаешь, так с готовностью было повернулась ко мне. Но, - Мария сокрушённо развела руками, - кроме того, что ее зовут Мули, я не продвинулась, как не пыталась. Я тогда ей на иврите попыталась, мол, ани еш Мария. Но она и его, видать, не знала. Так вот поулыбались друг другу, я и пошла себе.
После ужина они поехали на «монитке» (маршрутном такси) в Ришон-ле-Цион, что находится в пятнадцати минутах езды от Реховота. Сын жил в Ришоне по выходе из кибуца, и первая съёмная квартира и первая работа у него пришлись на этот городок.
- Я бы тут и дальше был – он мне больше Реховота нравится, особенно – здешний парк. Мы с тобой туда сходим. Но вот эта моя теперешняя квартира подвернулась. Здесь, в Ришоне, я снимал квартиру со знакомой семьёй из кибуца, а хотелось – одному. А цена у моей нынешней квартиры очень приемлемая. В Ришоне за такие деньги отдельное жильё не снять.
Они прошли несколько ришонских кварталов, и Сын повёл Марию в «Каньон» - четырёхэтажный универсальный магазин, сияющий огнями. В цокольном этаже находился игровой зал, где на выставленных в ряд телевизионных экранах шли компьютерные игры. Перед каждым экраном установлены сидения или кабинки – садись и играй. Всё это оборудование стучало, грохотало, вертелось, сияло. Там, где никто не играл, на экране шла какая-то яркая реклама.
- Сколько здесь у вас электроэнергии тратится впустую - уму непостижимо. Откуда у вас столько электроэнергии? – изумлялась Мария. – У нас улицы еле освещены – а мы живём в Сибири, где самое дешёвое электричество.
Сын пожимал плечами:
- Сам удивляюсь. Ни гидроэлектростанций, ни энергоресурсов… Может, солнце запрягли. Мороженого хочешь?
Они подошли к открытому на улицу кафе, около которого стояло несколько столиков.
- Здесь сядем или вовнутрь зайдём? Там, вообще-то, теплее.
- Нет, хочу на улице. Я ещё ни разу в уличном кафе не была. Я и в неуличном-то не была, - прибавила педантичная Мария.
Они сели в пластмассовые кресла. Тут же к ним вышел из кафе мужичок и что-то сказал. Мария только и поймала слово «кисе» (стул), она непонимающе взглянула на сына. Тот явно тоже не понял и повернулся к двум посетителям за соседним столиком:
- Что он сказал?
- Он вам сейчас сидения принесёт, - ответил один из мужчин.
Тут хозяин вышел к ним, держа в руках две тоненькие подстилочки на кресла.
- А! Это чтобы низ не застудить, - воскликнула Мария. – Подумай, какой сервис.
Она уже привычно покрутила головой – «всё по уму».
За семнадцать шекелей им принесли бокал с пивом и вазочку с мороженым. К пиву подали в розетке несколько солёных маслин и махонький огурчик - корнишон.
- Без закуски алкоголь не подают? – засмеялась Мария.

Они не сделали и пяти шагов от кафе, завернули за угол, и им открылся отличный парк. Высокие, совершенно ровные, толстые стволы пальм возвышались, как колонны, по бокам широкой выложенной плитами дорожки. У подножия каждой пальмы установлен небольшой прожектор, правда, горели далеко не все из них. Справа виднелись пруды и фонтаны со спящими утками и лебедями, висячие мостики, беседки, качельки для детей. Вдали Мария разглядела павильон, в котором сидела пара шахматистов.
Мать и сын прогулочным шагом прошлись мимо прудов и фонтанов, поднялись на мостик, зашли в беседку, посидели на скамеечке, покурили и двинулись на автобусную остановку.
И парк, и вся поездка понравились Марии – так спокойно, вечерне, умиротворённо было у неё на душе.
- Зря ты уехал отсюда, - сказала она Сыну, когда они возвращались в Реховот на последней «монитке».
- Да, если бы я тут такое же жильё нашёл, то остался. Да и до моей нынешней работы отсюда ближе. Мне тоже город нравится. И эфиопов тут меньше, и русскоязычных больше. Но потому и жильё у нас дешевле, что африканцев много, - отвечал Сын.

Они открывали дверь в квартиру, когда услышали телефонную трель.
- Да, алло, кто это? – поспешил к аппарату Сын. - Мам, это тебя. Тётя Наташа Гельфонд.
Мария взяла трубку. Наташа предлагала завтра повозить землячку по городу:
- У меня свободный день. Я думаю - тебе надо посмотреть Реховот поподробнее. Как?
- Господи, Наташенька, да конечно же я с удовольствием, - восхищённо почти запела Мария.
Они условились о месте встречи ("К почте подойди, чтобы я не искала подъезд") и времени.
- Ну, что за люди! - радостно говорила Мария, снимая куртку. - Чужие же. Что Феликс, что Наташа... "Она повозит меня по городу". Ничем не обязаны, ни о чём не прошены - пожалуйста! А Сара!.. Родственница, почти сестра - и на тебе: "у меня негде вас положить". Это в трёхкомнатной-то квартире, где кроме неё - только сын. Нет, люди - странные создания: что в России, что тут. От кого ничего не ждёшь - те, как родные, а родные - наоборот.
 
 
Институт Вайцмана.

Наташина малолитражка стояла у почты, как и условились, в десять часов.
- Быть в городе и не посмотреть его - это никуда не годится, - разворачивая машину, деловито говорила Наташа. – Как Иерусалим?
Мария поведала, где они с Сыном побывали и как провели последний шабат. Наташа даже чуть притормозила и с упрёком глянула на неё:
- Почему нам не позвонили?!
- Да… Неудобно показалось – у вас же свои планы.
Наташа нажала на газ, но головой при этом качала так осуждающе, что Марии стало за себя неловко.
- Ты, Маша, меня поражаешь. «Неудобно»! Приехать через пол мира и целый шабат сидеть в квартире. Да мы бы все планы отложили, повозили бы тебя, вас то есть… Ах, чтоб ты был здоров! – Наташа резко затормозила. Чуть не из-под колёс машины вынесся на велосипеде чёрный курчавый подросток и, мелькая пятками, помчался по улице в противоположную сторону.
Мария засмеялась:
- Вот также «ругался» у нас на работе один мужичок. Дождь идёт, он глянет за окно и: «Чтоб ты перестал!»

Наташа повезла землячку в местную достопримечательность - институт Вайцмана. На въезде притормозила и протянула охраннику небольшую карточку.
- Это Игорев пропуск, - пояснила она. - Сюда не всем можно въезжать. Но если тут работаешь, то на машину выдают разрешение.
- Так ты – на Игоревой?
- У нас одна машина. Сегодня я взяла, чтобы тебя повозить. Игорь автобусом добирался.
Мария крутила головой:
- Прямо – парк. Сколько деревьев!
Машина медленно ехала вдоль длинных, светлых зданий, окружённых густой растительностью. Чистые, выложенные плиткой пешеходные дорожки, ровное дорожное покрытие.
- Смотри, - показала Наташа на довольно высокое, светлое здание. – Это Институт солнца. Взгляни на крышу. Там установлены солнечные батареи.
Они подъехали ближе, и Мария увидала перед зданием площадку размером с футбольное поле, покрытую стоящими в наклон блестящими плоскостями.
- Да, это тоже они, - кивнула головой Наташа. – Ловят солнце.
Она притормозила:
- Давай пройдёмся.
Из спрятанного в кустах динамика несся голос радиогида, рассказывающего на иврите историю института.
Наташа переводила:
- Вайцман получил Нобелевскую премию за создание искусственного ацетона. И потом, он - первый президент Израиля. Пойдём вон в ту сторону. Нас там Игорь должен ждать.
Они вышли к приземистому зданию, около которого обнаружились захоронения - могилы Вайцмана и его жены.
- В самом здании, - пояснила Наташа, - находится мемориальная квартира и семейный и научный архивы.
- Приехали? – к ним подошёл Игорь. – Пойдёмте, я вас около бассейна сфотографирую.
- Игорь, - Мария умоляюще взглянула на приятеля, - я пить захотела чего-то. Сорви мне апельсин. Можно?
- Да можно-то можно, только городские апельсины есть не рекомендуется – они не полезны и невкусны.
- Ну, сорви. Надо же попробовать.
Апельсин был сорван с ближайшего дерева, и его кисло-горьковатая мякоть утолила Мариину жажду.
Они дошли до обширной площадки, на одном краю которой Мария увидала огромный каменный цилиндр, установленный на постаменте метрах в трёх над землёй и как будто расколотый по длине.
- Это площадь народных торжеств, - пояснил Игорь. – А цилиндр – символ Торы. Видишь, из донышка выступы - вроде ручек. Тора – Священное иудейское писание – пишется на свитках и при чтении постепенно свиток должен одной ручкой разворачиваться в ширину, а другой – сворачиваться. Эта щель – как бы от взрыва, то есть – это всё символизирует, что иудейская вера подвергается гонениям, но всё равно жива…

В этот вечер Марии было что рассказать Сыну, пока он ужинал.
- Потом она ещё меня немного повозила по городу… Слушай, до чего всё же городок у вас маленький. У нас он бы в двух районах поместился.
- Да, если не в одном, - заметил Сын.
- И, знаешь, мне всё же Ришон больше нравится. У вас же, кроме вот Вайцмановского научного центра, больше никакого парка нет. Да и туда не очень попадёшь.
- Нет, по шабатам и праздникам туда можно, только я вот там ни разу не был. Я лучше в Иерусалим съезжу... Мам, мне в банк надо. Я зарплату получил, платежи надо сделать. Поедешь?
- Спрашиваешь!
Мария переоделась, и они поехали в «центр».


Банк.

В банке между металлических стоек изгибалась коленом приличная очередь. Мария, привычная к очередям в России, с интересом наблюдала за цепочкой из людей здесь. Стойки как бы задавали границы очереди по ширине и прокладывали маршрут. Люди стояли, не касаясь друг друга. Некоторые отходили и усаживались в стоящие вдоль стен кресла. Не было волнений, раздражений и выяснения – кто пришёл раньше...
Через полчаса мать и сын вышли из банка и направились, не торопясь, вдоль открытых дверей лавочек и кафе.
- Знаешь, у меня есть дисконтная карточка одного из магазинов, там скидки положены. Тут не далеко, - сказал ей Сын.

Полки двухэтажного магазина самообслуживания были заполнены текстилём. Мария намеревалась увезти на память о поездке какую-нибудь недорогую кофточку и, оглядывая выложенный товар, радостно предвкушала обновку.
Они медленно пошли вдоль прилавков, и прошло не меньше получаса, пока они не убедились - в магазине продавалось сплошное фуфло. Сын растеряно озирался:
- Вообще, нам эти карточки на работе предлагали, мол, четверть цены скидка.
- Ты её купил, что ли?
- Ну! Думал, компенсирую покупками. А тут, смотри, тут же брать нечего!
"Вот так постоянно! Надежда на быстрое решение проблемы и по уши завязнуть в других", - она удручённо глядела на своего взрослого уже, но такого неудачливого Сына.
- Ладно, пойдём отсюда.
И не смогла сдержать ворчливое: - Когда ты у меня уже поумнеешь!
Сын помрачнел, как всегда, когда мать уличала его в очередной неудаче.

Чуть не на второй день по приезду Мария услышала от него историю провалившейся попытки заняться сетевой торговлей:
- Один - у нас там, на работе - меня втянул. Герболайфом занимается. У него это так здорово идёт. Он работает, да ещё этот Герболайф. Вечно при деньгах. Думаю, попробовать что ли. Купил несколько упаковок, дал объявление в газету. Звонит женщина. Я обрадовался - первый покупатель. Приходит, я ей раскладываю, рассказываю. Она всё это посмотрела, вроде по делу вопросы позадавала. Дошло дело до кошелька, а она удостоверение вытащила - из налоговой полиции. "Где ваша лицензия на торговлю?" Представляешь! Я ей говорю - ни одного ещё не продал. Хотел посмотреть - как пойдёт. Что ты! Выложила бланки - протокол на меня составляет. На тысячу шекелей меня оштрафовала! Убытков - понимаешь? Там и реклама, и ... Хотел вернуть тому мужику упаковки - не взял. Ещё меня же и высмеял - "кто так делает?" Я только недавно с этим долгом рассчитался. Почти год отдавал с зарплаты долг.
Мария тогда пожалела Сына:
- Да, бизнесмен из тебя никудышный. Тут ты в отца. Даром, что из семитов - ловчить не умеете.
И вот опять - "дисконтная карта".

Из полученных 3200 шекелей Сын в банке заплатил за квартиру 2700. Мария мысленно покачала головой – да, с таким деньгами не разгуляешься.
- А как ты дальше жить будешь, если у тебя осталось 500? - спросила она сына.
- В долг, мама. Видишь, я почти за всё расплачиваюсь через карточку VIZA. У меня в банке лежит неприкосновенные 3000 шекелей. Если деньги на карте закончатся, то "взламывается" эта сумма, и тогда банк при каждой моей покупке проверяет, не превысил ли я свой лимит. Я не могу делать покупки на любую сумму, меня ограничивают в расходах за день. Я как бы у банка в кредите нахожусь.
"Слава Богу - мне скоро уезжать, - подумала Мария. - Не жизнь, а сплошное прозябанье. Дома придётся что-то решать. Как бы не пришлось к нему Алексея посылать, чтобы хоть он рядом был, пока не закончится этот "карантин".
Этот поэт явно нуждался в ком-то, кто бы организовал его жизнь.


Вторая поездка в кибуц. Заповедник.

На последний Мариин шабат в Израиле мать и сын решили снова ехать к Мише на Галаны. Было намерение сначала съездить в Иерусалим да всё ж зайти в Гефсиманский сад, постоять в святом месте, увидеть ту самую многовековую оливу, под которой звучала молитва о чаше. Но прикинув и подсчитав финансы, поняли – экскурсии в святые места придётся закончить. Однако шабат сидеть дома – ну уж нет. И они позвонили в кибуц – выручайте!
- Какой разговор! Приезжайте, конечно, - отозвался Мишин голос.

По дороге на автобусную станцию они зашли в магазин, купили бутылку вина, девочкам гостинцы и сели в «монитку» до Тель-Авива.
День выдался тёплый, хотя облака на склоне неба начали потихоньку скапливаться. Из окна автобуса, выехавшего из Тель-Авива на север, Мария во все глаза разглядывала развёртывающиеся картины страны, которые она из-за адаптационного недомогания пропустила в прошлую поездку.
Дорога была почти ровной. Автобус мягко скользил вдоль голых полей, расчерченных на лоскуты каменными невысокими оградками. Цвет лоскутов менялся. Они были то светло- или тёмно-коричневые, то зелёные или бурые. Вдоль дороги порою тянулся кустарник, голый в эту пору. Иногда в отдалении видны были строения или даже целое их скопление. «Это город», - пояснял Сын. Мария себе уяснила: отдельные строения – это фермы, а когда их несколько, то – или кибуц, или даже город.
– Красиво как, - иногда поворачивалась она к Сыну. Он отвлекался, выглядывал через её плечо за окно, хмыкал («Ты бы весной на всё это посмотрела!») и снова утыкался в толстенную газету «Эхо недели», купленную на тахана-мерказит. Иногда он оживлялся:
- Мы сейчас проезжаем мимо кибуца, где я жил по приезде.
Или указывал на стоящее недалеко от дороги строение: тут он работал на птицеферме.

На промежуточной остановке, оформленной как хороший ресторан, с туалетом в зеркалах и автоматическими прозрачными дверями на входе, на веранде под тентами стояли столики. За одним из них Мария приметила девушку из своего автобуса. Девушка докурила сигарету, бросила окурок на пол, придавила его туфлей, потом подняла и положила в пепельницу на столе. «Аккуратная», - отметила про себя Мария.
Они вернулись в автобус, и она стала наблюдать за попутчицей, сидящей чуть впереди, через проход. Всю дорогу эта молодая женщина делала себе причёску: пышные черные волосы она делила на тоненькие, в сантиметр, пряди, потом каждую прядку опять же делила на две и переплетала их в веревочку. К концу поездки все ее волосы были скручены в тонкие, тугие локоны, которые она собрала в огромный, пышный, тёмный узел. Казалось, причёска даже немного оттянула её голову назад.

Автобус через три часа езды въехал в Кирьят-Шмоне. Они позвонили Михаилу, и уже через полчаса садились за накрытый Ларисой стол.
За ужином Сын вдруг заговорил о своём желании переехать сюда, на север страны.
- Как-то у вас больше нашей Сибирью пахнет, - говорил он. - Даже сосны растут. Жары такой нет, ветерок… Не то что наш хамсин.
- Всё так, - улыбался в ответ Миша, – но мы ж тут, как на вулкане: всё время поговаривают о сдаче Галан. А тогда наш кибуц окажется прямо на границе с Сирией. К нам и сейчас-то – нет-нет, а какая-нибудь «гостья» залетит, а если будем по соседству - у! Мне тогда надо будет своих девчонок точно вывозить.
Сын поднял брови:
- Вон как!
- А ты как думал? Или вы газет не читаете в своём Реховоте? - подтрунил двоюродный брат. - Живёте там, в ус не дуете.
- Вообще, я вам удивляюсь, - вмешалась Мария. - Понятно мы в России - такие расстояния. Бои в Чечне, а нам хоть бы хны: где она - та Чечня! У вас же!.. Всё же рядом. Пара часов езды - и пожалуйста - на границе тучи ходят хмуро, "гостьи" летают.

На другой день Мария с Сыном и Ларисой отправились в заповедник, находящийся в полукилометре от Мишиного дома. В прошлый приезд уже был про него разговор – там велись раскопки древней («Говорят – её пять тысяч лет») крепости, цитадели одного из еврейских царей.
Миша отвез компанию к входу и сам вернулся в кибуц.
Гости с Ларисой перешли мостик через узкую, но бурно шумящую реку Дан, берущую свое начало с заснеженных склонов Хермона, и двинулись вдоль потока по мощенной дорожке, над которой сплетались зелёные, густые кроны деревьев. Метров через двести они вышли к небольшому водоёмчику, похожему на искусственно созданный прудик, в середине которого на островке широко разметало ветки дерево.
От пруда дорога пошла заметно вверх, и вдруг слева показалась довольно высокая стена, сложенная из огромных валунов, пустоты между которыми заполняли камни поменьше и щебенка.
Путешественники обогнули стену и вошли через широкий проём в древнюю крепость.
Прямо напротив входа находилось возвышение со ступеньками из камня. Рядом на гладкой стене размещалась фреска с изображением царя на троне и очереди из ходоков, а из оформленной в рамку надписи следовало пояснение – что на этом месте происходило несколько тысячелетий назад.
- Так вот же – трон тут и стоял, - догадалась Мария и присела на ступени. Она прислонилась к стойке, вероятно, поддерживающей балдахин над троном, и взглянула в проём, через который они только что сюда проникли.
Неожиданный покой от увиденной картины разлился по её телу.
- Вы поглядите, что этот царь перед собой видел? – обратилась она к спутникам.
Далёкие, покрытые лесом горы и расщелины, прозрачный воздух, как-будто склонившееся внимательное небо, чуть различаемые белёсые облака…
- Век бы отсюда не уходила, - выдохнула Мария. – Оставьте меня, идите одни. Я больше никуда не хочу. Так бы тут и померла – где я ещё такую красоту увижу?
Сын остановился в проёме, опёрся о стену и грустно глядел на мать. Потом оторвался нехотя и подошёл к ней:
- Пойдём, давай, а то – у нас время-то ограничено. Заповедник в четыре часа закрывают.
Мария поднялась:
- Нет счастья в жизни. Нашла, можно сказать, своё место на земле – нет, «в четыре закрывают»… Да, цари тут были не дураки – такой себе вид обеспечить. Это ж – умирать не захочется, рай - вот он!
Тройка экскурсантов пошла дальше. Древняя крепость разворачивалась перед ними. Ясно были видны огороженные небольшие помещения - "комнаты". Они вышли к месту, где совершались, вероятно, жертвоприношения - площадка из каменных ровных плит, окружённая невысоким амфитеатром со ступенями. В средине площадки - углубление, где хорошо проглядывался остов колодца.
- Тут, наверное, закалывали жертвенное животное, кровь стекала в это углубление, а останки сжигались, - предположила Мария.
Лариса наклонилась над колодцем:
- Там не глубоко.
Сын слушал мать и скептически улыбался:
- Фантазёрка ты! «Сжигали, закалывали». Кто теперь скажет, кого тут сжигали. Может, пленников. А может, тут никаких жертв не было. Просто разжигали костёр вместо наших фейерверков, а вот тут устраивали какое-нибудь представление. Пять тысяч лет – пойди, угадай!
- А колодец? – дотошно спросила Мария.
Сын пожал плечами:
- Виноград там давили… Мало ли!
Взяв вправо, экскурсанты поднялась на возвышенность, где обнаружилось настоящее укрепление с траншеями. Мария начала спускаться в блиндаж – раз уж и такой объект встретился, как его не исследовать.
- Э! Ты куда?! – запротестовал Сын. – Давай обратно. Мало ли, что там есть. Похоже, здесь был штаб, когда бились за Галанские высоты. Ещё подвзорвёшься.
Мария остановилась и вопросительно взглянула на Лару – неужели могли вот так оставить на туристическом маршруте непроверенный блиндаж.
- Не надо, тёть Маш, - покачала головой Лариса. – Я тоже против. Все же военный объект.
Мария вернулась, ворча:
- Перестраховщики! Если бы это возбранялось, были бы какие-нибудь предупреждающие знаки.

Они стояли на высокой точке плато. Внизу под ними лежали поросшие зелёным поля, покрытые то ли природными, то ли оставшимися от взрывов холмиками. Слева поля сменялись горами; кое-где виднелись строения, ограды, нагромождения камней.
Лара давала пояснения:
- Там, видите, это - Ливан, а вон тот город - это уже ливанский город. Вы его из-за тумана в прошлый раз не видели – мне Миша говорил. А вот там Сирия, за горами, а там вон - подбитый танк.
Мария недоумённо вертела головой вслед за Лариной указующей кистью – сразу три страны было перед нею. В каком удивительном месте она оказалась!

- Ну, двинули! – позвал женщин Сын и стал спускаться с возвышенности. Они вышли из древней крепости и снова пошли вдоль потока.
- Может, тем же путём и домой? – предложил Сын, никогда особо не увлекающийся туризмом. Но как Мария могла пренебречь редкой возможностью походить по новым местам?
- Ну, рано же ещё. Смотри, какая красота кругом. Пошли, пошли, чего ты?
Лара покорно шла следом. На их пути возникла развилка с указателями на иврите и английском: «короткое путешествие» и «длинное путешествие».
- Куда пойдем, теть Маш? – спросила Лариса.
Мария на секунду задумалась, прислушиваясь к себе, и пошагала в направлении долгого маршрута.
- Ой, как вы там пойдёте? – умоляюще заговорила вслед ей Лара. – Там такая дорожка…
Мария оглянулась:
- Но дорожка же. Если чо – вы мне поможете.
… Когда это путешествие закончилось, и Мария оглянулась с последнего камня на пройденный путь, то испытала редкое уже чувство победы – «прошла». Прошла всю тропу, выложенную круглыми валунами. Как огромные, крутые, бараньи лбы, сбившиеся по три в ряд, они не желали поддаваться слабым Марииным ногам, выгибались или проваливались, образовывали ложбинки, покрывались водой почти по щиколотку. «Да когда же они кончатся, - в одном, особо крутом месте взмолился Сын. – Понесла тебя нелёгкая. Упадешь – я же тебя не подниму тут».
Мария, вступая на этот рискованный путь, не ожидала, что он окажется таким длинным.

Они подошли к небольшому водопадику, а за поворотом обнаружили развалины мельницы и огромные металлические колеса с лопатками, в кладке дорожки видна была половина мельничного жернового колеса.
В кустах послышалось настойчивое шуршание, и Лара, испуганно вскрикнув: «Наверное, кабан!», заторопила:
- Давайте выходить, а то вот-вот закроют - животные уже стали просыпаться.
Тройку путешественников обогнало несколько групп туристов. Сын вытащил сигареты, и один из мимо проходящих что-то недовольно ему сказал на иврите. Сын чертыхнулся и спрятал сигарету:
- Тут курить нельзя, оказывается.


Продолжение истории Лазаря и Хаи.

За ужином Мария рассказывала молодым родственникам, где они эти недели побывали. Знакомые, родственники, Иосиф, Люда, Соня с Сашей.
- Миша, как получилось, что дед тут оказался без тебя, без мамы? Зачем вы его отправили, если не хотели сами ехать? Ещё и Свету с ними послали, – допытывалась Мария у племянника.
- Так получилось, тёть Маша. У меня тогда такая случилась беда… по работе. Не мог я ехать, надо было уладить. На деньги я большие попал, понимаете. Занял, вложил в одно дело, а… В общем, нагрели меня, а надо было долг отдавать. Мама с папой не собирались ехать. У них работы хорошие у обоих, друзья…
- А Света? Её почему отпустили?
- Так они не думали, что насовсем, - вступила в разговор Лара. - Сперва решили – пусть посмотрит, помогать тёте Хае будет по хозяйству. Не понравится – вернётся. Понравится – будет на два дома жить.
- Кто ж знал, что я так пролечу, - опять заговорил Миша. - А мне пригрозили – мол, выездные документы не получишь, пока долг не вернёшь. И когда мы поняли, что уехать не удастся, то подумали – ничего страшного. Всё же у деда Лазаря тут два сына живут – Иосиф и Мойша. У обоих дети - те же внуки. Не дадут скучать. Никто не думал, что на деда так подействует наша задержка. И всё так быстро случилось…
- Да, - Мария раздумчиво продолжила. - Дед расстроился, что он поторопился. Иосиф с Людмилой ничего не могли сделать больше того, что сделали. Я с ними разговаривала. Да даже соберись рядом вся его родня, и то старикам бы было не по себе. Вон, - она кивнула на Сына, - до сих пор не привык к стране, а как тяжело старикам. Просто тут сошлись много факторов, и ваш дед затосковал, думая: зря я сюда приехал. Похоже, ему тут ничего не нравилось. Молодому-то не просто выходить из депрессии, а тут - старик. Возвратиться? Так он прекрасно понимал, как это будет сложно сделать, а затруднять близких… Это ж Лазарь! Всё молчком, всё – сам.
Все замолчали.
- Ну, а что тётя Хая? Мне Люда рассказала, как она уезжала. Как вы потом жили?
Лара вздохнула:
- Всё комом. Приехала она сперва к маме.
- Рае? – уточнила Мария.
- Ну да, к ним. Но вы ж, тёть Маш, знаете – какой у неё язык? Придёт к нам и начинает жаловаться… Повторять не хочется. Пока она с дедом жила, он её как-то держал, или не знаю. А тут… В общем, она привезла деньги, ей мама с папой купили однокомнатную квартиру. Вообще, если честно, никто её особо не любил из Левинсонов – она ж всех лбами сталкивала. Характер такой, что ли. Иосиф, Мойша – они вообще с нею старались не общаться. Как-то, ещё в Ташкенте, при мне Иосиф, (он в отпуск приехал тогда), с Мойшей разговорился про тётю Хаю, и Мойша говорит: «Она уже 15 лет жена нашего отца. И какая бы она ни была, мы должны из этого исходить – ему с нею живётся нормально, а нам и дела до неё нет». Так все и вели себя с нею.
Лара помолчала, взглянула на Мишу, стоящего в дверях домика и глядящего в темноту, и продолжила:
- Так она и снова не довольна была Раей, мамой: почему она ей отдельную квартиру купила, почему свою не расширила, чтобы всем вместе жить. А мама рада бы была, чтобы тётя Хая уехала к сыновьям своим. В общем, никому тётя Хая была без деда Лазаря не нужна со своим языком и характером. А как она тяжело умирала. Последние недели, когда её уже выписали – «не операбельна», она у нас жила. Как она кричала! И знаете, ведь сыновья её - ни один на похороны не приехал.
- В Чирчике похоронили?
- Там, да. Какой тогда был тяжёлый год! У Миши – проблемы, отъезд наших стариков, смерть деда Лазаря, приезд тёти Хаи, её болезнь, смерть, похороны. А у меня ещё и папа в этот год умер. Представляете! Мне, помню, уже жить не хотелось, только дети держали.
- Поня-я-ятно, - протянула Мария. – Досталось вам. Мы-то на отшибе. Это ж девяносто шестой был? У нас тоже тогда как-то не задалось. Я неудачно приземлилась, ногу сломала, в гипсе полтора месяца отлёживалась…
Мария замолчала. Свербил её ещё один момент – что стало с Хаиной квартирой. Но проглотила она этот каверзный вопрос: досталось всем со стариками, так пусть хоть квартира стала какой-то компенсацией за хлопоты.
"Хотя, кто знает? - пожала она мысленно плечами. - Возможно, её унаследовали тёти Хаины сыновья, и дети Лазаря остались в стороне? Такие времена - всё может быть".
 

Инна

Мария ещё раз перечитала стихотворение:

Я боюсь - чего-то упущу,
Что-то не прочту и потеряю,
Я боюсь - о чем-то не узнаю,
И в минуту взлёта - не взлечу.

Я боюсь - чего-то не увижу,
Что увидеть должен. Не смогу.
Я боюсь - кого-нибудь обижу,
Просто не заметив, на бегу.

Я боюсь, что кто-то ещё ждёт
От меня того, что не умею,
Я боюсь, что просто постарею,
Пропустив, как молодость пройдет.

Я боюсь, что к сроку не дойду
И не выйду вовремя навстречу,
Я боюсь, что просто искалечу,
Мне зачем-то данную судьбу.

Задумалась. «Он "боится"! Боится, а всё так пока и идёт».
Вчера она чуть с Сыном не поссорилась:
- Ты собираешься идти в "Сохнут"? - "наехала" Мария на сына.

Ещё по приезду, когда они ходили в гости к приятелю-поэту Сына Александру, она уловила из разговора, что существует программа помощи репатриантам, занимающимся творчеством. Даже полистала несколько книг из библиотеки Александра со стихами тамошних поэтов. Стихи были разные – и талантливые, и беспомощные. А книжки изданы на деньги той самой программы. И тогда же был разговор между Александром и Сыном – как в этой программе поучаствовать. Сын тогда пообещал навести справки. Прошёл почти месяц, и мать поинтересовалась – будет ли Сын что-то делать, чтобы его стихи дошли до читателя. В ответ услышала ожидаемое:
- Мам, не хочу я этим заниматься. Кому это нравится - пусть печатает.
- Опять двадцать пять, - в сердцах ругнулась Мария. - Значит, так я и буду издавать твои стихи тиражом в двадцать экземпляров, и читать их будем мы, родные, да твои друзья. У тебя стихотворный дар, а ты его гнобишь. "Я боюсь, что что-то упущу...». Ничего ты на самом деле не боишься, иначе бы что-то делал.
Сын махнул рукой, не стал спорить.
«Ну, что, - сказала себе Мария. - Делать нечего. Уеду - они так и повиснут. Надо все его стихотворения из компьютера переслать к себе в ящик, а дома заняться оформлением нового сборника».

Зазвонил телефон. Мария с сомнением поглядела на него – «брать-не брать?» и сняла трубку.
- Маша! Привет! – раздался уже подзабытый, но знакомый голос. - Слушай, мы тут уезжали в небольшую турпоездочку. Вчера вернулись, и мне свекровь говорит – Мария Левинсон звонила. Ты давно тут?
- Инка! Ты что ли?
- Ну! Ой, как я рада тебя слышать! Ты надолго? Совсем? Одна? – Инна в своём репертуаре тараторила со скоростью пулемёта.
- Стоп, стоп! Не части. Я к сыну в гости на четыре недели. В четверг улетаю обратно.
- В четверг! С ума сойти! Так давай встретимся. Ты сможешь ко мне на работу приехать? В Тель-Авив, на тахана-мерказит. Я в книжном магазинчике на третьем этаже работаю, около «Макдональдса». Меня найти – раз плюнуть.
- Инка! Я ж не ориентируюсь. Прям не знаю. Может, завтра?
- Ты мне вечером позвони, ладно? – и разговор прервался.
- Вот егоза! – весело подумала Мария.
Инка Гольдштейн. Ещё лет пять назад они работали в одном НИИ, приятельствовали, общались. Инкин муж Владимир, кандидат физико-математических наук, перспективный молодой учёный, всегда подтянутый, со вскинутым подбородком - часто приходил к ним с очередной заявкой на изобретение, но Мария с ним не общалась – он был не «её изобретатель». Умная и ехидная Инна тоже мечтала перейти в патентный отдел НИИ, однако Альберт Аренштейн, руководитель патентно-информационного подразделения, упорно отказывался её брать, и Инна объясняла этот факт так: «А что от немца ожидать? Пятая графа!» Аренштейн, правда, указывал другую причину: «Болтлива чрезмерно: когда бы по коридорам институт не шёл – голос Гольдштейн по всем этажам разносится».
 
Снова раздался звонок, на этот раз это была Наташа Гельфонд:
- Маш, ты свободна, а то я хотела предложить покататься по окрестностям. У меня есть два часа и машина. Как?
Ухватившись за эту оказию, Мария перезвонила Инне и договорилась о встрече прямо сегодня.
- Здорово! Как всё хорошо складывается, - радовалась она. Написала записку сыну, закрыла квартиру и вышла из дому.
Они съездили с Наташей в близлежащий городок Несцион, потом заехали в Ришон, и Мария вышла на автобусной остановке, с которой в монитке отправилась в Тель-Авив.
Как обычно, маршрутное такси было заполнено пассажирами до отказа. Через проход от Марии два носатых парня разговаривали по-русски на очень знакомом жаргоне. Сначала она решила терпеть – всё же это не Россия, ну, матерятся мужики, что ж теперь! Их никто, похоже, кроме неё, не понимает. Но минут через десять, когда уши её уже сворачивались в трубочку от густейшего фольклора, она не выдержала, кашлянула, чтобы обратить на себя внимание, с упрёком глянула на эту пару, качнула укоризненно головой и с недовольным видом отвернулась к окну. Её протест был понят.
- Просим прощения, мадам, - усмехнувшись на эту пантомиму, обратил к ней лицо один из парней. Дальше их речь была безукоризненна.

Через полчаса монитка подъехала к автобусной станции.
Мария спустилась с подножки, окинула взглядом это монструозное здание и храбро через ближайший вход зашла вовнутрь. Предстояло найти книжную лавочку, и ориентиром было кафе «Макдональдс» («Уж его-то ты ни с чем не спутаешь», - сказала Инна).
У Марии был опыт блуждания по тахане, когда они с Сыном, перед тем, как сесть в автобус до Галанских высот, решили сходить в шерутим (туалет). С ног сбились, пока нашли это заведеньице. И не помогли многочисленные указатели со стрелками.
В это же раз и указателей никаких не было. С полчаса безуспешно Мария сворачивала в новые и новые проходы и коридоры, ища нужную вывеску. Наконец, решилась спросить – где же этот пресловутый «Макдональдс». Сконструировав в уме фразу на английском, она обратилась к тоненькой, в мелких кудрях девушке, вышагивающей ей навстречу в высоких, почти под пах, кожаных сапожках:
- Экскьюз ми, плиз, вериз макдонАльдс? – от волнения и опасения не понять предстоящий ответ (Мария изучала язык ещё в советской школе и институте, где учили читать, переводить, даже говорить на английском, но слышать английский – не учили) Мария сделала неправильное ударение.
- Какой еще «донАльдс"? - недовольно на чистом русском языке язвительно переспросила кудрявая.
Мария несказанно обрадовалась:
- Ой, вы – русская (девушка вздёрнула в протесте носик), как я рада. Помогите мне, пожалуйста. Мне даже не Макдональдс нужен, а книжный магазин рядом с ним.
Кудрявая повела рукой:
- Вот же он! – и пошла мимо.
Мария оглянулась и увидала яркую вывеску забегаловки и рядом вход в крохотную каморку с книжными полками. Она втиснулась в магазинчик, вспомнив почему-то слова «домик кума Тыквы».
Инну она разглядела не сразу. Обежав взглядом впритык стоящие стеллажи, маленький столик с телефоном у самой двери, она догадалась поднять глаза и, наконец, разглядела бывшую сослуживицу, стоящую на стремянке под потолком.
- Эй! – окликнула Мария труженицу. – Привет! Ты как оттуда слазить будешь?
- О! Приехала! - обрадовалась та. – Найди себе место, чтобы не мешать, сядь. Ещё с час, и мы закрываемся.
Около стремянки стоял мужчина, недовольно оглянувшийся на Марию. Инна тот час же обратилась к нему, и они стали обсуждать книгу, которую Инна держала в руках.
Наконец, покупатель ушёл.
Мария втиснулась между двумя полками и стала наблюдать за работой Инны. Эта довольно полная, с ещё больше раздавшимися бёдрами и выступающей далеко вперёд грудью, немолодая женщина буквально порхала по магазину, взлетала на стремянку, спускалась оттуда чуть ли не бегом, что-то записывала в журнал, лежащий на столе, отвечала на звонки, при этом почти не прерывая монологи, обращенные к Марии, или диалоги с покупателями.
У Марии заныла шея, вертящаяся вслед за Инниными перемещениями.
- Чаю будешь? – в краткую минуту затишья предложила приятельница.
«Ещё она и чай тут может!» - изумилась про себя Мария и энергично отрицательно затрясла головой:
- Какой чай, к лешему? Ты как тут живая до сих пор? С твоей ли комплекцией эти акробатические этюды исполнять!
- Знаешь, «захочешь жить – не так растопыришься», - процитировала Инна крылатую фразу из недавнего российского фильма.
На пороге магазинчика встала тоненькая девушка в кожаной до пояса курточке и джинсах, чем-то напомнившая Майю Плисецкую.
- Ты Дину помнишь? – спросила Инна.
- Это она? – Мария разглядывала Иннину дочь. – Здравствуйте, Дина. Вы меня, конечно, забыли. Я вас видела, когда вы, наверное, в первой класс пошли.
Инна снисходительно обернулась к бывшей соотечественнице:
- Да нет, почему же. Я помню. Только… - она повернулась к матери, - тебя на улице подождать?
- Как хочешь. Ещё десять минут.
Мария в это время сняла с полки еврейскую азбуку и стала её листать.
- О! У вас же буквы – совсем как у нас: «алеф», «бет», «вет»…
- Да нет, - возразила с той же снисходительной ноткой в голосе Дина, - это у вас, как у нас. Мам, так я пойду в машину. Не задерживайся!
И она вышла, неся свою стройную, тоненькую фигурку с грацией гимнастки на подиуме. Инна улыбнулась ей вслед, а Мария засыпала приятельницу вопросами: «дочь учится, работает, замужем?» И Инна, готовя магазин к закрытию, вкратце рассказала про своих домочадцев: у Дины собственная машина, имеет за спиной один курс университета, учиться дальше не захотела, работает в компьютерной фирме, "получает в два раза больше нас с Вовой", живет отдельно с другом, не замужем. Вова же (Иннин муж) работает в фирме, занимающейся швейцарскими полиграфическими установками: поставка, монтаж, наладка.

Дина довезла мать и её гостью до дома, в котором одна из квартир принадлежала родителям. Мария из окна машины рассматривала улицы столицы Израиля, уже расцвеченные яркими вывесками, огнями и рекламой.
Приехали быстро – дом находился на центральной улице города, называющейся Дизингофф. Они поднялись на третий этаж, и Мария начала осматривать которую уже по счёту квартиру в этой стране. Что замечательно – в стране, кажется, не было типовых домов: ни одно из виденных ею жилищ не повторяло никакое другое. Вот и в Инниной квартире комнаты шли необычно - анфиладой: холл, полухолл, кухня между холлом и выходом в две комнаты-спальные, ванна-душ, совмещенная с туалетом, хозяйственный балкончик для сушки белья. Окна квартиры выглядывали во двор-колодец, и это был единственный её недостаток: "наши окна друг на друга смотрят вечером и днем» - подумалось Марии.
Инна объяснила, что квартира - их собственность на правах наследования от покойной тети мужа, жившей в Израиле с незапамятных времен, но не имеющей прямых наследников.
Пока приятельницы чаёвничали в кухне, рассматривали фотографии и перебирали общих знакомых и последние новости в стране и городе, откуда обе приехали в Израиль, муж Инны Володя в холле смотрел телевизор. Время от времени был слышен его хохот. Мария, едва переступив порог и поздоровавшись с ним, глянула на экран – там шла передача на иврите. «Ага! – отметила Мария. – Раз понимает их юмор, значит, языком владеет в совершенстве».
И ещё взяла на заметку - вид у кандидата физмат наук был далеко не такой блестящий и ухоженный, как в бытность его в России.
И инженерная Иннина, и научная Владимирова карьеры, похоже, в Израиле прервались.

Часа через два чета Гольдштейнов повезла Марию в Реховот на Володином "пирожке" - служебном автомобиле, на котором он развозил продукцию своей фирмы, и они немного заблудились. Но Мариины прогулки вблизи дома даром не пропали - даже в темноте она уловила знакомые ориентиры, и её благополучно доставили до места.

Серьёзные беседы.

- Ну, как съездила, - спросил Сын, поднявшийся навстречу входящей в квартиру матери.
- Ты Инну помнишь? Мы с нею в «высоких энергиях» работали. Она у меня в гостях несколько раз была.-
- Это такая… - Сын развёл руки вокруг бёдер и выгнул вперёд грудь.
- Да, - засмеялась пластическому шаржу Мария. – Она ещё больше раздалась. Не смогла её с мужем уговорить зайти – торопились обратно. Никогда бы не поверила – расскажи кто – на какой работе она сейчас трудится. У нас-то она всё больше за столом да по кабинетам. Тут же!.. Как белка – то на стремянке, то между полками протискивается, то – в одной руке трубка, в другой книга, глаза на покупателе, ноги – восьмёркой. Магазинчик - три на три метра, у нас бы в кухне уместился.
Мария сняла куртку, шляпу.
- Она мою шлямпомпе высмеяла, говорит - ты в ней, как хасидка. А что – похоже?
Сын пожал плечами:
- Я к ним не приглядывался. Нормальная у тебя шляпа. Просто тут как-то их не принято носить – капюшоны набрасывают. Африканки в шарфы кутаются… Дядя Ёся звонил, хотел с тобой поговорить. Наверное, папе что-то передать. Знаешь, у меня к тебе тоже важный вопрос – вы Алёшку сюда отправлять думаете?
Мария посерьёзнела.
И быт, и бытиё Сына её тревожили. Это одиночество… И в стихах Сына, и в рассказах, которые она прочитала в компьютерных файлах, прослеживалась такая душевная неустроенность, опустошённость, что её захлёстывали одновременно жалость и бессилие как-то помочь. Сомнительные знакомства, случайные связи, метания между верой и безверием, попытки найти себя в жизни, какая-то безьякорность, сомнения в себе… Сыну был необходим напарник, собеседник, а может быть, и своего рода надсмотрщик.
 
Конечно, она не высказывала эти мысли вслух, но при любом случае говорила ему, что в доме должен быть ещё кто-то. И разговаривая на эту тему, отвергая различные варианты, они сошлись на приезде сюда младшего брата Алексея. Однако и этот вариант Марию устраивал мало. Да, до истечения трёх лет («карантина» - называла Мария этот срок, после которого новый репатриант мог беспрепятственно выехать из страны) Сыну оставался год. Но для выезда из страны нужны деньги. Да и вернуться в Россию с пустыми карманами… Нужна зимняя одежда, деньги на аренду жилья («Нет, в нашей квартире я жить не стану, мне необходимо отдельное жильё», - отрезал Сын, когда обсуждали, как он будет жить по возвращении). Получалось, что Алексей должен был ехать не на год, а возможно, и не на два. А он учился на предпоследнем курсе муз-училища и намеревался дальше поступать в консерваторию.
- Может, дадим ему хотя бы закончить училище? – спросила Мария. – И потом, знаешь, я немного боюсь – он в два раза тебя младше. Хватит ли у него здравомыслия и духа устоять перед твоими упадническими настроениями? А вдруг не он станет для тебя утёсом, а ты – его соблазнителем?
Сын насупился:
- Мне надо знать – приедет или нет. Я хочу сменить район, и какую мне квартиру подыскивать – на двоих или на одного? Вроде бы уже договорились, и он согласен, и папа. Ты ж опять за своё – сомневаешься. Ты за кого меня держишь? Что, я уж вообще такой испорченный и бесхарактерный?!
Мария промолчала. «И не испорченный, и характер есть – только почему-то одни неудачи в жизни». Но такое сказать мужчине - это насмерть его обидеть: кто смиренно выслушает заключение – «ты – неудачник»?

Разговор прервался из-за телефонного звонка.
- Маша, - раздался Ёсин голос, - ты прямо путешественницей стала – как не позвоним, тебя нет дома.
- Да уж! Скучать не дают. Как у вас дела?
- Нормально у нас всё. Спасибо. Мы за тебя переживали - как с вами Соня обошлась не хорошо, надо же! Ей уже Люся позвонила и отругала, мол, как так можно – человек через пол-Земли в страну приехал, и с ним так по-свински поступить. Соня сказала, что они приболели оба.
- Ну да! «Приболели»… Позвонить можно было, предупредить?
- Вот и Люся ей то же… Забыли они, скорее всего.
- Или просто махнули рукой – вышли от нас и с концом, - недовольно повысила Мария голос. - Не интересные мы им родственники.
- Ну, это ты зря.
- Может быть. Но ведь и Сара не очень-то разлетелась с нами встретиться. Сын тут уже два года – ни разу в гости не позвали. Я приехала – опять «я больна». Она, сколько её помню, всю жизнь больна. Как в анекдоте: «болела-болела и овдовела».
Иосиф выдержал паузу. Мария поняла, что перегнула палку, и снизила тон:
- Ну, ладно. Леший с этой семейкой. Только мне обидно – твой брат спросит – «на могиле Мойши была?», и что мне отвечать – на нас времени и места в квартире не нашлось у родственников?
- Ладно, Маша, давай не будем. У них своя жизнь, у нас своя, - умиротворяюще пророкотал Иосиф и стал передавать приветы в Россию, закончив: - Счастливой тебе дороги. В следующий раз брата не забудь захватить.
- Ох, Ёся, не знаю – будет ли следующий раз: больно далеко и дорого до вас добираться, - и Мария распрощалась с шурином.
- Какая у Иосифа складная и аргументированная речь, - поделилась она с Сыном впечатлением от разговора. - Жалко, что образования солидного не получил. Из него вышел бы классный специалист. И эти их родственные отношения… Почему они все тут разобщены? Страна – с ноготок, приехать друг к другу – ни затрат, ни времени большого не надо. Нет! Никто ни к кому не ездит, годами не видятся и не интересуются. То ли между ними смерть Лазаря стоит - каждый в другом вину видит?.. Приехал бы твой отец – всех бы передружил.
- Да, папа среди них особый… Добрый он очень, вот в чём дело. Обид не помнит, да никто его и не сможет обидеть – он не даст, - ответил Сын, улыбаясь от воспоминаний об отце.
Он расчехлил гитару, купленную в подарок брату, чуть-чуть потренькал, настраивая, и предложил:
- Давай, я тебе немного попою.
- О! – Мария поудобнее устроилась на диване. – Как я люблю, когда мои сыновья поют.

Вечер закончился мини-концертом.


Поездка в Ашдод.
 
За два дня до Марииного возвращения домой, в Россию, ей опять позвонила Наташа Гельфонд:
- Ты на Средиземном море была?
- Да, - отозвалась Мария, - когда в Кейсарию ездили к Иосифу. Там кладбище, где мой свекор похоронен. Заодно и на море съездили. Только день был холодный. Я лишь на берегу постояла, ботинками волну попинала.
- А в Тель-Авиве?
- Не-е-ет. Я там уже вечером же оказалась и меня в гости завезли, а потом – прямиком домой. Нет, Тель-Авив я лишь из окна автомобиля видела. И что он у моря стоит - я и не знаю.
- Я тут подумала… В Ашдод хочешь? Это море и пляж. Это красивый город…
- Наташа, ну что ты спрашиваешь?! Конечно, спасибо, что ты со мною возишься. Конечно, я с удовольствием. Не знаю, как только тебя отблагодарю…
- Перестань! Не чужие. День тёплый, много на себя не надевай – спаришься.
 
И они поехали. И Мария опять увидела красивый, современный, весь в зелени город. И Наташа опять рассказывала ей о себе, о муже, о квартире, о первых годах в Израиле.

Они выехали на побережье, припарковались и пошли вдоль лёгких, красивых кафе, почти беспрерывно тянущихся параллельно линии моря.
День был, действительно, чудесный. Волна метрах в тридцати от их ног нехотя набегала на берег плоским, прозрачным, с белой каёмкой кружевом. Почти белый песок, голубое безоблачное небо, изредка виднеющиеся тенты и пляжные зонты, сложенные друг в друга пластмассовые стулья – весь этот антураж места, где царит беззаботность, и повседневный праздник настроил Марию на элегичное настроение.
- Красиво, - сказала она, оглядываясь на город. – Если тут жить, так – гляди – море, пляж – и в Сочи не надо.
- Знаешь, Маша, вот как бы нам тут не пришлось трудно… Да и сейчас ещё не совсем выкарабкались – плата за учёбу, квартира… Но никогда, ни разу у меня не возникло желание – уехать, вернуться в Россию. Ни за что!
Мария повернулась к ней и поглядела с недоверием.
До этого момента у неё все время было чувство, что все её соотечественники, с кем она тут встретилась, тайно мечтали вернуться. Их разговоры о России или молчание о ней были наполнены, казалось бы, сожалением. И она разделяла и грустно молчала о своих ощущениях, чтобы «не травить душу». Всё ведь чужое, всё. Как можно жить без смен времён года, с чужим языком, с чужой историей, с чужими порядками.
Ну, вот она – приехала и уехала, а всё равно – как часто она морщилась от досады.

Она вспомнила, как племянник Миша повёз их с Сыном в какой-то город, и они забрались на самую верхнюю точку, вышли из машины и стали смотреть вниз, на крыши приземистых, как-будто присевших домов. Мария тогда сказала: «Ни одной устремлённой вверх точки. У нас колокольни, а тут..». А Сын тот час же подхватил: «Мне этого тоже так не хватает!»

Как можно к этому всему привыкнуть?
 
И вот только сейчас, после Наташиных слов, которые вырвались у той без вопроса, без повода, Мария осознала – ни один человек, кроме Сына, никто из всех, с кем она здесь встретилась, не мечтал вернуться назад. Все живо интересовались судьбой знакомых, городскими новостями, жизнью в стране, но чтобы сказать: «Эх!» с той самой ноткой сожаления. Ни один!
Вот и Наташа... Она уехала от, в общем-то, устроенной жизни: квартира, муж - кандидат наук, сама руководила престижным больничным отделением.
- Как же так, Наташа! Ну, Игорь – он на историческую родину всё же поехал. Но ты-то – русская! Там, у нас, остались отец, мать, брат, племянники, родной город. И у тебя – по нашим меркам – всё было «на мази»: престижная работа, зарплата, квартира, уважение. Подруги, друзья. Я ваши посиделки до сих пор вспоминаю. Неужели ничего этого не жалко?
- Жалко! - воскликнула возмущённо Наташа. - Но ничуть не больше, чем тебе жалко молодости, Маша. Тогда всё хорошо. Я лучшие дни и часы своей жизни провела в неблагоустроенной родительской квартире, когда была девчонкой. Но когда выросла… Вот тут я подтверждала свою медицинскую квалификацию почти пять лет, считай, столько же, сколько получала её там, в России. Но сейчас моя зарплата позволяет мне рассчитывать на полногабаритную квартиру – любую, а не ту, что мне положена по нормам. Там у меня была двухкомнатная квартира в «хрущёвке» и больше ничего не светило. Моя дочь тут – чуть ли не гениальным ребёнком в школе числилась. Она получит образование и будет жить так, как позволяют ей её способности. Там же… Чтобы удержаться на своей должности там, я должна была вступить в партию – а она мне сто лет не нужна, а потом бояться сказать искренне, что я думаю о нашей жизни. Нет, Маша, ты просто не знаешь цены тому, что называется свободой. Живи так, как позволяет тебе твоя собственная натура, а не по указке и не по плану, который составляют за тебя где-то наверху.

Они уже сидели за столиком одного из кафе, и пока Наташа произносила свой монолог, она успела сделать заказ, и он им был принесён, и они - каждая - занимались своими бокалами.
Мария слушала, отпивала маленькими глотками пиво, покачивала понимающе головой, иногда вставляла реплики. Наконец, она задала мучивший её вопрос:
- А хоть кто-то уезжал отсюда назад, ты знаешь таких?
- Да, - чуть подумав, нехотя ответила Наташа, - ты, наверное, помнишь такую фамилию – Кантер? Они тоже из нашей компании. Лена не смогла. Говорят – как только они приехали, она легла на диван, отвернулась к стене и так пролежала, пока Веня не купил билеты назад. Хотя она тоже еврейка, но – вот…
- Вот и мой так – «назад, назад», а куда – «назад»? – ворчливо сказала Мария.
- Ему тут надо было жениться, - решительно бросила Наташа. – Или, на худой конец, завести себе подругу. Жить, как твой Сын, - это откуда хочешь – сбежишь. В чужой стране возвращаться каждый раз в пустую квартиру! Да от этого и в самом, что ни на есть родном городе на стенку полезешь!
- Так вот – «зачем мне себя связывать – всё равно уеду» - вот его резоны. – Мария сделала последний глоток пива и закусила оставшимся зелёным листиком из крохотной розетки, которую принёс официант кафе вместе с заказом. И застыла с открытым ртом – язык, нёбо полыхали огнём, горло сдавило спазмом. Она замахала руками, замычала. Наташа поняла сразу, в чём дело. Она повернулась к стойке и что-то крикнула на иврите. Им тут же принесли стакан с оранжевым соком. Мария сделала пару глотков, дыхание восстановилось, и она закашлялась:
- Это что такое?! Тут же капуста была. Что мне напоследок подсунули?
Наташа смеялась:
- Вот негодяи! Они жгучий перец вместо капустного листа подложили – объём продаж так увеличивают. Видишь - ещё один стакан сока взяли...

Наташа завезла Марию к себе домой и отдала пакет с подарками родным и подругам, а потом отвезла к подъезду дома, приютившего россиянку на четыре недели:
- Всем привет передай, - уже сидя за рулём, выглядывая из машины, наказывала она землячке. - И знаешь, подумай всё же о переезде сюда.
- Ох, нет, Наташа, нет, - грустно улыбалась в последний раз ей Мария. - Хорошо тут – ничего не могу сказать. Всё по уму устроено, а не моё. Не наше. А если Сын вернётся, так и вообще – о чём тут говорить!


Прощание.

Мария укладывала чемодан и ручную кладь.
- Гитару и игрушку надо с собой, мама, - сказал Сын.
- Да понятно! Вот только разрешат ли две. Там ведь правило: ручная кладь – одно место.
Мария ещё раз полюбовалась на страшилище с кривыми зубами, издающего утробные звуки, которое Сын купил для своего малыша, живущего с матерью и новым папой в России:
- Ему понравится. Он динозаврами прямо бредит, а тут – и на руку можно надеть, и рот разевает. А вот гитару… Такая дороговизна! «Фендер». Ты так ещё и платишь за неё?
- Ещё две выплаты… Да, ладно. Лёшке радость. Когда бы он себе такую... У вас там она раза в три дороже. Он тебя встречать-то будет?
- Написал, что – да. Иначе я и не знаю. Столько мест! Тут ещё две руки и хвост бы не помешал.
Мария выглянула в окно. Серое небо нависло над пустым в ранний час двором.
- Ну, прощай Израиль! И встретил ты меня не приветливо, и провожаешь не любезно. Знаешь, - повернулась она к Сыну, - я этот месяц буду вспоминать, как самый холодный. Так мёрзнуть в квартире! Но всё же – надо признать честно – всем своим близким я бы пожелала жить здесь, в человеческих условиях. Если бы еще ваших шабатов не было!
Сын засмеялся:
- Летом ты тут не была!
Они присели на минутку. Мария ещё раз оглядела комнату – навряд ли она ещё сюда попадёт.

Вчера они снова заспорили с Сыном насчёт приезда брата, и снова разговор закончился ничем. «Ладно, - завершила Мария обмен доводами, - приеду домой, поговорим с отцом, с Лёшей - тогда и решим». – «Только побыстрее: жильё дорожает, чем дольше будете тянуть, тем больше придётся платить за аренду квартиры», - буркнул недовольный Сын. Ему, как всегда, хотелось бы, чтобы кто-то решил проблему, а он – подчинится. В себя он уже веру потерял.

Мать и сын вышли из дома к ожидающему их такси.

В аэропорту Бен-Гурион они заняли очередь к контролю службы безопасности. Мария оглянулась – где бы присесть: очередь была не маленькая. Тут к ним подошли две женщины в форме, и одна на русском спросила: "Кто летит?" Мария кивнула головой: «Я!» - «У нас к вам несколько вопросов».
Убедившись, что багаж уезжающей укладывался ею лично, что никаких посылок, переданных сторонними людьми, она не везёт, что вложенные пакеты и упаковки комплектовались или пассажиркой, или в магазине (всё это никак не проверялось, а только следовало из ответов Марии), служащая, наконец, сказала: «Пройдите, пожалуйста, вон туда», - и показала рукой на стойку, около которой не было ни одного пассажира. Сын подхватил чемоданы, бормоча:
- Здорово! Там для льготников – инвалиды, пожилые. Пошли, мам!
- Интересно, а вдруг я вру? – озадаченная таким безусловным доверием к её ответам, бормотала Мария, спеша за Сыном.
У стойки возвышались несколько крупных мужчин в серых форменных рубашках. Чемодан Марии и пакеты уплыли в нутро аппарата для просвечивания, и мать с сыном увидали, как оживились на противоположной стороне работники. Чемодан был выложен на стол, и Марию подозвали к нему.
- Мам, они просят открыть…
- Чемодан? – Она снизила голос до шёпота. – У меня там «Горилка», Мишин подарок папе.
- Нет, вот тот карман на крышке. Мы туда пакетики с шампунем сложили. Наверное, думают, что это наркотики.
Мария обрадовано («не отберут спиртное!») расстегнула молнию.
Вчера, когда она складывала чемодан, Сын полез в шкаф и достал картонную коробку, доверху заполненную небольшими продолговатыми, зелёного цвета пакетиками с шампунем для одноразового использования: «Забирай их, а то мне Мишка Винокур принёс на хранение, а потом сказал – «пользуйся». Уже год лежат. А мне зачем?» – и Сын провёл рукой по своей лысине.
И вот сейчас эти пакетики заинтересовали службу контроля.
- Ты ж сказал – бери все, вот я и… - и она смущённо улыбнулась офицеру, внимательно смотрящему ей в лицо. Другой служащий перебирал пакеты. Наконец, он выпрямился, что-то сказал напарнику. Тот сделал знак – можно забирать чемодан.
У стойки, где им регистрировали билет, произошла ещё одна заминка: как Мария и предвидела – ей предложили выбрать, что она возьмёт в салон – пакет, где лежала тщательно и аккуратно завёрнутая динозавриха, или гитару.
- Что делать? – Мария оглянулась на Сына.
- Гитару, конечно, - ответил он и тут же добавил: - А жалко, раздавят багажом ящера.
Мария умоляюще посмотрела на женщин, сидящих за стойкой:
- Please! That’s the toy for a child…
Те переглянулись, обменялись репликами и кивнули – «можно».
- Что ты им сказала, мама? Они разрешают взять два места в самолет! – обрадовано воскликнул Сын.
- Thank’s, thank’s, - Мария счастливо засмеялась и закивала головой этим милым женщинам. – Я сказала им, что это детская игрушка.

Наконец, чемодан сдан, и мать с сыном отправились осматривать аэропорт.
- Интересно, а меня почему не осматривали?
- Это – когда на посадку пригласят, а так – смысл-то? – Сын оглядывался, где бы им присесть.
- А, ну да. А то проверят, прощупают, а я, до отлёта, где-нибудь в туалете контрабандой обвешусь. – Мария поглядела вверх, увидала там антресоли. - Пошли туда. Я сверху на всё это великолепие погляжу ещё раз.
Они поднялись по лестнице на второй этаж и обнаружили там кафе.
- Что тебе взять, мама? Что бы ты хотела напоследок в Израиле попробовать? Вдруг больше никогда?.. - спросил Сын.
- Знаешь, возьми мне кофе «капуччино». Никогда я не пила «капуччино». Будет мне память.
Кофе с шапкой воздушных сливок было действительно очень вкусным.

Прозвучало приглашение на посадку в самолёт.
Мать и Сын подошли к ограждению, где должны были расстаться. И тут Марию «пробило» - она уезжает, а он остаётся с так и нерешёнными своими проблемами, опять один в этой холодной квартире, с одинокими вечерами и шабатами, тяжёлой работой, в совершенно чужой ему стране.
И она, уже, было, ступив на лестницу, ведущую на второй этаж, откуда войдёт в самолёт, возвращающийся на родину, вдруг обернулась, сделала шаг к ограде и протянула руки к Сыну. Он бросился к ней:
- Мама, ну что ты! Не переживай, всё будет путём. Не плачь, ну, не плачь!
Она ещё раз прижалась к нему, отпустила, повернулась и, уже не оглядываясь, вошла в сумрак уходящей вверх лестницы.