С судьёй Леонидовым встречались через два дня в «Шоколаднице» на Баррикадной, напротив зоопарка. Чаплыгин уже мельком видел его в зале суда, но никакого определённого мнения составить о нём не успел. Несмотря на предупреждения Буренина, который имел какие-то свои, тайные основания полагать, что они, вероятнее всего, поладят с судьёй, он опасался этой встречи. Главное, - боялся увидеть надменного и сухого человека, который сразу же, с первых секунд даст понять, что держит его в своих руках. Именно надменности он отчего-то в первую очередь боялся. Вообще - он заметил за собой, что в это время стал как-то особенно щекотлив и раздражителен. Впрочем, теперь было не до сантиментов. Он не спал ночью перед встречей, измотался и измучился в сомнениях, и приготовился пойти на всё, даже унизиться, расплакаться перед судьёй. Вышло, однако, иначе. На встречу явился невысокий, светловолосый и ещё молодой человек, даже младше его, с быстрыми движениями, мелкими чертами лица и маленьким носом кнопкой. По его немецкому автомобилю, итальянскому костюму и швейцарским часам, Чаплыгин сразу узнал представителя того круга, к которому принадлежал он сам, то есть - человека богатого и умного. Это было уже кое-что. Точным, уверенным, вероятно, выработанным жестом, одним из тех, которые Чаплыгин и у себя знал, он подал руку ему и адвокату, притом как-то неопределённо, на сторону, кивая головой. Быстрым и ловким движением отодвинув стул, присел за стол. Чаплыгин с напряженным вниманием следил за судьей. Он с радостью видел, что все его вещи - часы на руке, платиновая зажигалка, перьевая ручка - все было высокого качества, хороших марок.
Во время обеда много говорили о деле, притом почти не касаясь денежного вопроса. Судья, видимо, осторожничал, прощупывал почву, и, обращаясь по большей части к Буренину, расспрашивал его главным образом о том, как шло следствие, не было ли нарушений, какие документы были предоставлены, и какие пока задерживаются, и т.д. Буренин, видимо, зная условия игры, подробно, не говоря ничего лишнего и не делая никаких намеков, отвечал.
Наконец, выдержав паузу, и движением двух длинных пальцев отодвинув фарфоровую чашку с травяным чаем, судья обратился к Чаплыгину.
- Так что, вы уже начали договариваться с родителями?
- Да, Владимир Иванович, начали, процесс уже пошёл, - ответил вместо него Буренин, притом своими проворными красными пальцами, быстро, как шулер тасует карты, доставая из кожаной папки и раскладывая перед собой документы на три аккуратные ровные стопки. - Точнее, с одной матерью, мать там одна.
- Одна мать?
- Да. Нуждаются, живут в двушке, там же, на Ярославке. Там почти что, я так скажу, бомжовские условия. За детьми мать не следит, водит кого попало, всякий сброд, какую-то пьянь, гопоту.
Очевидно, судье, настроенному официально и, вероятно, к этой наружной официальности, отгораживающей его от ненужных впечатлений и эмоций, привыкшему на подобных встречах, неприятны были жаргонизмы в речи Буренина, и он, нахмурившись, молча кивал на его слова, глядя на стоявшую перед ним эмалированную, тускло блестящую салфетницу.
- Ну, надо объяснить, что ребёнка не вернёшь, а некоторая денежная сумма поможет им, - наконец, заговорил он солидным пониженным голосом, каким, вероятно, на суде усовещивал подсудимых, при этом распрямленной ладонью похлопывая по столу.
- Всё, всё это есть, и ещё будет. На днях она обещала подписать бумаги.
- А как сбили, как так получилось? – снова обернулся судья к Чаплыгину.
- Ночью ехал, - сказал он. Он не знал какой выбрать с судьёй тон – покаянный или -ровный и деловой, и выбрал нечто среднее. – Ночью ехал, ну а она через дорогу бежит. Я по тормозам, конечно, но погода была тогда – снег, гололёд, ничего не видно, я и не смог притормозить.
- Не успели?
- Не успел. Вот секунду бы ещё, проехал бы и не задел.
- Да, это бывает. А что там с неоказанием помощи? Там ведь ещё 267-ая статья. Ваш следователь на это особенно что-то напирает.
- Да, есть 267-ая, - снова вместо Чаплыгина быстро заговорил Буренин, глядя в лицо судьи. – Но там не всё однозначно. Мой клиент не видел, жива ли потерпевшая, и не имел возможности позвонить из-за севшей батареи. Это всё зафиксировано в показаниях. А к следствию у нас, кстати, есть свои претензии, которые мы ещё заявим в ходе предварительных слушаний.
Судья задумчиво глядел перед собой, делая губами целующее движение и щёлкая колпачком ручки. Чаплыгин забеспокоился, что он перейдет теперь к частностям и деталям, главное - к видеозаписи и к тому, что он сбитую девочку пнул ногой как собаку. Но тот не задал никаких вопросов. Наконец, ничего не сказав по делу, расплатился по счёту и, пожав Чаплыгину и Буренину руки тем же плавным жестом, вышел. Двадцать минут спустя он позвонил Буренину и сообщил о своём положительном решении. За помощь он попросил почти вдвое меньше, чем приготовился отдать Чаплыгин – пятнадцать тысяч долларов.
Эти деньги нужно было отдать через два дня. У Чаплыгина на руках было не больше десяти тысяч, и чтобы добрать остальные деньги - и для судьи, и для семьи погибшей, он должен был взять кредитную карту жены, на которой был открыт неиспользованный пока кредит. Всвязи с этим случилась неожиданная и довольно неприятная сцена. Ужинал он без жены, и когда услышал звук открываемой двери и шорох ее шагов в коридоре, вышел из кухни и, поприветствовав ее, сразу попросил отдать ему ее карту. Она промолчала, каким-то медлительным, неестественным для нее движениям навешивая пальто на вешалку. Затем, как будто в задумчивости искоса глянув на него, опустив голову, прошла в комнату, так и не ответив. Он пошел за ней.
- Ты карту отдашь или как? - спросил он, стоя в дверях комнаты, вложив руки в карманы и плечом прислонившись к косяку. Он уже начинал сердиться.
Она присела на кровать и побелевшими от усилия пальцами отставленных назад рук собрала в горсти шелковое покрывало, напряженным взглядом глядя перед собой. В ней, очевидно, шла какая-то борьба. Он сел рядом, и уже больше с любопытством, чем с нетерпением или злостью наблюдал за ней.
- Я дам при одном условии, - сказала она тихим взволнованным голосом. - Если ты не будешь их использовать чтобы как-то навредить семье той... ну той... - сказала она, нервно глотая воздух, не в силах выговорить дальнейшее и делая быстрый круговой жест рукой перед грудью, желая им выразить то, чего не могла произнести словами.
Он с удивлением посмотрел на нее. От нее - покорной, полностью зависящей от него, выдрессированной как он с самолюбивой гордостью говорил про себя женщины, такого поведения, почти бунта он ожидал в последнюю очередь.
Он пожалел теперь, что не посчитал нужным посвящать ее в детали истории. Сев рядом с ней и взяв ее руку в ладони, он с самого начала рассказал о том, как на ночной дороге сбил кого-то и, думая, что под колеса ему попало животное, не остановился и поехал дальше. О том, как был поражен потом, когда, выйдя из машины, увидел на стекле обрывок ткани. Как мучался над тем - как поступить, волновался за свою невольную жертву, и как страдал от того, что соврал жене и полиции. Главное же - рассказал о своем желании помочь семье погибшей девочки, для чего ему и нужны деньги. Жена сначала смотрела недоверчиво, но чем больше он говорил, особенно - прибавляя сентиментальные подробности, произнося которые в других обстоятельствах, он с трудом сдерживался бы от улыбки, тем больше она верила ему и тем крепче своей тонкой потной рукой пожимала его руку. Наконец, окончательно убедив ее и забрав карту, с неприятным, брезгливым ощущением от этого разговора, он вышел из комнаты.