Антоновские яблоки,
или Возвращение блудного …деда
Дед мой по отцу – Леонид Филиппович Антонов, родился на Северном Кавказе, в Ставрополе. Согласно семейной легенде, предок его - прадед появился в тех краях вместе с генералом Ермоловым, говорят, был даже его личным поваром (может, отсюда и пошла наша семейная черта – все Антоновы любят вкусно поесть).
Как события развивались дальше – никто, наверное, уже и не помнит, но с тех пор антоновские крови стали активно перемешиваться с грузинскими, ингушскими и даже греческими (отсюда наша родня с фамилиями Чиковани, Асланиди, и именами Шалва, Серго, Илико). Отсюда, видимо, пошла традиция мужчинам нашего рода носить усы и, порой безосновательно, считать себя главой семейства.
На Урал мои родные попали уже в 1941 году, будучи эвакуированными из Москвы. Дед работал на Уральском автозаводе, бабушка – Лариса Ивановна Цветкова всю жизнь проработала в системе детских дошкольных учреждений. Их отношения с дедом – тема совершенно особенная, но главное, что мне запомнилось с детства - это теплый юмор, точнее, ирония, причем каждый из них явно с удовольствием играл свои роли. Бабушка как профессиональная воспитательница, к тому же старшая по возрасту, общалась с дедом как с ребенком, подтрунивая над ним, иногда – отчитывая, но никогда не употребляя крепких выражений. Все-таки у нее было классическое гимназическое образование, чего не скажешь о деде. Леонид Филиппович, как выходец из народа, да к тому же как практически «кавказский человек», очень даже умел приложить крепким словцом, но в адрес своей жены – моей бабки – никогда.
Наиболее частая тема их беззлобных пикировок – это кавказское происхождение деда. Пытаясь «завести» Ларису Ивановну, он, подмигивая тем, кто наблюдал эту сцену, пускался в рассуждения о любимом Кавказе, о горах, о лучшей в мире природе, погоде, баранине, вине, баклажанах…Финал его рассуждений был всегда один и тот же: есть-де где-то на Ставрополье какая-то его давнишняя зазноба, ждет его полста лет уже, и, видать, пора ему собираться на историческую родину.
Финальная фраза бабушки также была известна заранее: она отпускала деда на все четыре стороны, вспоминала, что они с ней так и не расписаны (или что фамилии у них разные), и, наконец, следовала итоговая реплика о «гордых и богатых» кавказцах: у вас два барана имеешь – уже князь! Дальше тема развития не получала, но подразумевалось, что все присутствующие знали: бабушка наша происходила из старинного дворянского рода князей Успенских, ее бабка вышла против воли родни за разночинца (отсюда совсем не дворянская фамилия – Цветкова), брат бабушки Павел (Павля, как она его звала) служил в царской армии и погиб в Туркестане…Сама же Лариса Ивановна о своем происхождении говорила крайне редко, отшучиваясь одной и той же фразой: «Пскопские мы…». Ударение – на «и».
Меня же, как помнится, дед порой за дело награждал уже тогда диковинными эпитетами вроде «паршивец», «чертенюга» и «сорванец»…Дед впервые познакомил меня с фольклором в стиле «Армянского радио», я помню даже его первый анекдот: «Чем отличается телевизор от ночного горшка? – ответ армянского радио: Содержимое одно и то же, только в горшке видимость лучше!» …Прошло уже лет сорок, но этот анекдот становится только актуальнее: видимость в телевизоре стала, конечно, много лучше, но смотреть на это …(извиняюсь, терминология деда!) дерьмо стало ещё противнее.
Дед таскал меня часто на рынок, где учил выбирать мясо. Делал он это с интересом, с долгими разговорами: что и откуда, чем кормили да как забили, с явным знанием того, какое мясо и куда идет, словом, это всегда был ритуал, не допускавший суеты и спешки. Причем вопрос цены был не главным, хотя она, как правило, в итоге снижалась.
Я помню их квартиру в Миассе, пожалуй, даже лучше, чем челябинскую: все же каждое лето я жил у деда и бабушки. Тут все было немного не так, как дома у родителей. Все время тихо звучало радио – «Маяк»; на кухне всегда стоял графин с кипяченой водой; на окошке висели стручки красного жгучего перца (дед мог, не морщась, сжевать на спор целую перчину); на подоконнике висели чистенькие всегда, белые занавески и стояла трехлитровая банка с грибом «Чага» - как считалось тогда, панацеей от всех болезней…
Обязательным был сончас – все же Лариса Ивановна была строгой воспитательницей. Я ложился на диванчик, меня укрывали пледом или тонким одеялом, открывали форточку, чтобы было «свежо», и я с удовольствием дрых, засыпая под музыку по заявкам трудящихся в программе «Рабочий полдень» и, особенно, под какой-нибудь непременный по тем временам послеобеденный радиоспектакль… Вечерами дед учил меня играть на балалайке; если шел дождь и нельзя было ехать в сад или на рыбалку, мы играли втроем в подкидного дурака, лото и в какую-то странную, но захватывающую игру в «Блошки» - надо было пластмассовыми штучками загонять пластмассовые же кружки в коробку…
Я очень любил деда с бабушкой, и их любовь ко мне тоже чувствовал всегда. Каждый раз, когда я уезжал домой, уже на пороге их миасской квартиры разыгрывалась одна и та же сцена. Дед, подмигивая мне, на минуточку удалялся в свою комнату, доставал «пятерку» из пенсионной заначки (отсюда он финансировал покупку мотыля, мормышек, лески, крючков для зимней рыбалки), и, вернувшись, свысока поглядывая на бабку, широким жестом отправлял мне купюру в карман пальто или куртки… И не разу (! ) не было так, чтобы бабушка тут же не отправлялась в ту же комнату, я так думаю, к тому же старому платяному шкафу и где-то совсем рядом с дедовой заначкой не доставала свою, откуда мне так же следовало, как она говорила, «вспомоществование»…Только после этого ритуала я мог уезжать в Челябинск…Милые, милые мои старики…
Приезжая в Миасс, я всегда заходил в гастроном – он был на первом этаже того же дома, где жили дед, бабушка, дядька Стас, тетя Рэя и их дети мои двоюродные братишка Вадим и сестренка Юлька - маленькая…Бабушке я покупал ее любимый черный, горький, развесной шоколад «Гвардейский»….
У деда и бабушки было четкое разделение труда на кухне. Бабушка – это пироги, ватрушки, варенье, компоты, каши. Дед – это борщ, чахохбили, мясо в любом виде, домашнее вино. Такое же строгое разделение у них было на даче, в саду, расположенном прямо под горой по дороге на озеро Тургояк: дед занимался только яблоками и грушами, часами осматривая их, сидя под ними в шезлонге или мастеря очередное хитроумное приспособление для аккуратного снятия плодов. Бабушка отвечала за всё другое: огород, ягоды, кустарники. Но главная ее любовь – цветы. Гладиолусы – бордо, махровые и черные, георгины, астры, маргаритки, обязательно – анютины глазки, тигровые лилии и так далее.
Бабушка часами что-то там подкапывала в земле вокруг цветов, ухаживала за смородиной, крыжовником, малиной и клубникой…Мы с дедом, чаще всего, или ходили на небольшой пруд в лесочке, где ловили пескарей и мелких карасиков; или сидели на веранде дачи, ели свежий белый хлеб («горбулка» - булка городская по 7 копеек) с вареной колбасой докторской и запивали прямо из бутыки кефиром или только появившейся тогда ряженкой (а ее хорошо было и просто с кусковым сахаром).
Особым ритуалом в саду было чаепитие со свежесваренным на садовой печке, в тазу, малиновым или смородиновым вареньем, причем отдельно подавалась и самая вкусная часть – пенка, пахнущая ароматом свежей ягоды…
Кстати, вот именно в процессе такого чаепития на веранде дачи Стас спас мне жизнь…Пока они с дедом и отцом пили кефир или чай, я полез за лягушкой во вкопанную в землю бочку, нырнул в нее…и то ли застрял, то ли не смог перевернуться, короче, только мои ноги в садовых башмаках и болтались в воздухе…Дядька это, по счастью, увидел, прибежал и выдернул меня, уже захлебывающегося, из бочки – ловушки…
…Году в 1972 или 73 дед предложил мне составить ему компанию в поездке на Кавказ. Я только что вернулся из стройотряда, кое – какие деньги у меня были, дней десять до начала учебы так же имелись, и мы отправились поездом на Кавказ, все красоты и прелести которого дед обещал мне показать, но главное – познакомить со всей своей многочисленной грузино-ингушской-греческо-осетинской-карачаево-черкесской родней.
Поскольку же настоящий горец не может явиться к родным без подарков, дед в качестве оных вез собой то, чем он гордился более всего: выращенные им в суровых Уральских природных условиях …яблоки. Конечно, эта была «антоновка», «папировка», «дочь папировки», «кутузовец», всего корзин штук семь – восемь… На Кавказ – с яблоками, в Тулу – со своим самоваром…Но здесь было другое: для деда было важно, чтобы вся его родня воспринимала его не как возвращающегося «блудного сына», а как состоявшегося, уверенного, успешного человека, даже вдали от родины сумевшего добиться хороших результатов. И яблоки, выращенные наперекор природе Урала – тому подтверждение…Было в этом что-то наивное, даже детское, и, как я вскоре понял, что-то на самом деле присущее кавказскому менталитету. Или, по крайней мере, нашим представлениям о нём.
…Поезд тронулся, и наши приключения начались. В купе вместе с нами оказалась дама лет под сорок – сорок пять, и не прошло и часа, как дед стал угощать попутчицу яблоками. Та, в свою очередь, достала пузырь самогонки, закрашенной то ли чаем, то ли дубовыми листьями в коньячный цвет…Вскоре к нам подтянулись соседи из других купе, все радостно хрустели яблоками, дед с гордостью Мичурина рассказывал о трудностях и особенностях выращивания яблок на Урале, хвалился какой-то грамотой садового товарищества, словом, все было весело и очень по-советски. Никто не напивался, но два дня пути были все же тяжеловаты для меня. Пару раз мы попытались выбраться в вагон – ресторан, но ничего хорошего из этого не получилось. Дед, прищурившись, с ехидной интонацией спрашивал чахохбили, сациви или цыплята табака, удивлялся их отсутствию и, вяло покопавшись вилкой в вермишели с седоватой котлетой или хилой сосиской, при виде которой у мужчин старше пятидесяти резко портится настроение, мы возвращались, как я шутил, на «базу». Там нас всегда ждали. Менялись попутчики, спиртное, размеры и формы бутылок, но, главное, яблоки таяли на глазах…Дед же этого, похоже, не замечал – так он был счастлив от похвал жующей плоды его труда вагонной публики…Да и я наелся яблок, как казалось, на всю оставшуюся жизнь…
Дед рассказывал старинные анекдоты ещё из жизни Тифлиса, о его банях, о рынках, где корова стоила пятак, пытался даже изобразить лезгинку, пел какую – то грузинскую песню со словами, похожими на производные от «гвоздя». Окончательно дед добил собравшихся тезисом, которым дома он доводил до кипения Стаса, моего дядьку, так же, как дед, всю жизнь проработавшего на автозаводе: лучшая машина – это…лошадь. Бензина не просит, ещё и удобрения даёт…В деда влюбились даже строгие проводницы.
Добрались мы до Пятигорска усталые, голодные, практически с пустыми руками: удалось едва собрать одну корзину из оставшихся разных сортов яблок, которые или вид имели помятый и неаппетитный, или были недозревшими. Поэтому сверху мы их прикрыли дедовой грамотой…Я предложил было пойти на хитрость и пополнить пустые корзины, которые дед упорно не бросал, яблоками с местного рынка, на что дед заметил: мы лучше соберем всю родню в хорошем ресторане, покаемся, но врать я не буду. Простят, поди… Так и явились мы домой к сестре деда Раисе Филипповне, где уже нас ждали человек двадцать…Три сестры деда, племянник с племянницей, их дети, друзья друзей, и так далее.
Был замечательный теплый сентябрьский вечер, пахло совершенно иначе, чем на Урале: воздух был какой-то густой, настоянный на неизвестных мне ароматах юга, все было другим – и небо, и звезды, и дед мой был другим. Веселый, усы торчком, шумный, со смехом рассказывающий историю пустых корзин, счастливый. Он ведь и вправду вернулся на Родину, на Ставрополье, он вернулся домой, на Кавказ, который мне еще только предстояло узнавать с помощью моего дядьки Илико и тетушки Эли.
Две недели пролетели очень быстро, и вот мы уже возвращаемся на Урал, полные впечатлений, а я – так еще и с шикарным подарком дяди Илико – кавказского фасона фуражкой в стиле «Аэродром». Фуражку эту я с гордостью таскал года два, пока ее – вместе с портфелем не стибрили в магазине на улице Вайнера в Свердловске.
Дед тоже был явно доволен путешествие; видимо, для него было очень важно хоть на чуть - -чуть вернуться в прошлое… И когда бабушка по привычке укоряла его, сидевшего в своей любимой одежде (ковбойка с коротким рукавом, шаровары в носки и кожаные тапочки) в кресле перед телевизором: «Леонид! Не спи! Или иди спать совсем!», - я знаю, что дед и вправду не спал. Он, прикрыв глаза и чему-то улыбаясь, вспоминал молодость, работу по переписи населения, Ставрополь, старый Тифлис, свою большую семью. Переживал заново и наше последнее путешествие, которое для меня было только в пространстве, а для него – и во времени тоже… Возвращение к себе…
Больше на Северный Кавказ дед не возвращался. Он, я думаю, уже вернулся туда навсегда в своем сознании. Хотя тосковал постоянно…Зачастую самая посторонняя тема выносила его на кавказские сюжеты. Так, слушая выступления какого-то передовика, выполнившего план на 200%, дед, чертыхаясь, говорил: «Вот паршивцы! В мое бы время дали бы тебе отрез бостона на костюм, путевку в Гурзуф или Батум, а нормировщика или плановика – расстреляли бы!» Да, Батум… – и дальше шел рассказ об этом городе-курорте…
Северный Кавказ, Ставрополь – Ростов – на – Дону – Москва – эвакуация с заводом на Южный Урал… С Севера – на Юг…Или – наоборот? Таков был жизненный маршрут моего деда Леонида Филипповича Антонова, разнорабочего на довоенном московском автозаводе ЗИС, ставшего затем начальником ОТИЗа Уральского автомобильного завода. Человека, который не стеснялся того, что «на Кавказе – два барана, и ты уже князь!»…Человека, который, когда у него уже мелко дрожали руки, на полном серьёзе объяснял это привычкой поддергивать удочку с мормышкой на зимней рыбалке. Кажется, он и сам начинал верить в это. Как я до сих пор верю в то, что вкуснее выращенных им на Южном Урале антоновских яблок я не пробовал даже на Северном Кавказе.
А, может, не случайно, что я живу уже 25 лет тоже в Ставрополе, только на Волге?