Иллюстрации Ирины Степаненко.
«Дыхание Красного Дракона» третья книга из тетралогии «Степной рубеж». Первую «Полуденной Азии Врата», и вторую «Между двух империй», смотрите на моей странице.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СЕРЕДИННОЕ ЦАРСТВО
Примечания автора к главам в конце данной публикации.
Глава пятая.
Около месяца Алутэ бродяжничала, кормилась сгнившим товаром у лотков торговцев фруктами. От такой еды и безысходности девушку одолела худоба, от бывшей красоты и округлости тела остались одни глаза, которые она жмурила на солнцепеке городского рынка, словно кошка, притуляясь возле тележки торговца яблоками. Их запах напоминал Алутэ детство.
— Пойдем со мной, дочка, — как-то услышала она и, открывая глаза, увидела маленькую старушку в выцветшем платье прислуги.
Алутэ даже не спросила, куда ее хотят отвести, завороженная добрым взглядом, она безропотно последовала за ней.
Покорно склонив голову, неся взятую из рук бабушки плетеную из камыша корзину с купленными на рынке овощами и белоснежным рисом, Алутэ вошла в дом Ю-Чженя. Женщина накормила гостью, дала ей новую одежду и приютила, но она не была в доме госпожой. Старая шинюй лишь управляла хозяйством своего господина, бывшего на службе где-то в южных провинциях огромной империи.
Оставить девушку с улицы в доме без разрешения хозяина, внести ее в таблицу проживающих, шинюй не могла. Лишь слезы, хлынувшие из больших глаз на измученном, исхудавшем лице, мольба ее оставить, изменили слова служанки. Возможно, впервые в жизни, родившаяся в этом доме шинюй, приняла самостоятельное решение, но она его приняла. Прогнанная из дворца изуродованная евнухом наложница, «сорванный цветок» осталась у нее, до приезда господина.
Алутэ стала помогать бабушке — убирать комнаты дома, держать в чистоте двор и персиковый сад. Оберегая слабое здоровье старенькой женщины, она делала за нее всю работу по большому дому, но, несмотря на все старания, та тихо угасала.
Предчувствуя свою смерть, шинюй повелела Алутэ написать ее господину, лоя Ю-Чженю письмо, используя самые изысканные иероглифы. Письмо, где просила его приехать и вписать в таблицу на воротах новую шинюй, поскольку она уже не может содержать господский дом. В письме старушка рассказала и о девушке — сорванном цветке, подобранном на улице.
Полгода спокойной размеренной и тихой жизни Алутэ могли закончиться в любой день, день приезда хозяина. Она так надеялась, что бабушка посоветует лоя Ю-Чженю оставить ее в доме, но старая служанка не дождалась своего господина. Она умерла через неделю после написания письма и Алутэ осталась в полном одиночестве.
После ее смерти всецело заменяя старую шинюй, кроме своих обычных дел по содержанию помещений в чистоте Алутэ должна была каждое утро посещать все комнаты дома, чтобы души предков не скучали. Предупреждая духов о своем вторжении криками, хлопками в ладоши, она каждый день обходила дом в ожидании встречи с его хозяином — колдаем полка «Красного знамени» Ю-Чженем.
Ожидание Алутэ продлилось до осени. Только когда во дворе опал персиковый сад и задули северные ветры, в ворота дома постучали. Открыв их, она впервые увидела хозяина лоя Ю-Чженя. Перед ней стоял сухощавый офицер империи в темно-синем халате, расписанном на груди и плечах изображением дикой кошки[1], его головной убор украшал матово белый дин-дай. Лицо у него был овальным, нос слегка расширен, губы пухлые. Смоленые, широкие брови изгибом нависали над такими же иссиня черными, пытливыми глазами.
Алутэ сразу догадалась, что это и есть он — господин. Смерено склонившись перед ним, она пропустила хозяина в дом. Когда семенила за его спиной, ее сердце трепетало. Рассказывая о последних днях старой служанки и ожидая повелений, Алутэ лишь изредка бросала на Ю-Чженя свой взор.
Ю-колдай вел себя так будто и не заметил, что его прислуга заметно помолодела. Приказав Алутэ приготовить для молений домашнюю кумирню, зажечь сандаловые палочки и поставить их в сянлу[2], рядом с поминальными свечами, он удалился в спальню. Облачившись в белую одежду для обрядов поминовения, он вошел в комнату для молений, обкурил себя фимиамом и опустился на бамбуковый коврик у стола табличек с именами предков…
Два дня господин провел в кумирни, прерываясь лишь на недолговременный сон. Держа поминальный пост, Ю-Чжень поел тушеных овощей со свининой только на третий день. После этого он снова облачился в халат офицера империи и засобирался в дорогу.
Вскоре за ним прибыла коляска о двух лошаках, которой управлял долговязый маньчжур — воин-дидьма. Лишь у ворот, лоя Ю-Чжень дал понять своей новой шинюй, что доволен приготовленной едой, тем, как она содержит дом, и повелел извещать его письмом о вверенном ей хозяйстве, не меньше чем раз в три месяца.
После отъезда господина неожиданно для себя Алутэ затосковала. Казалось бы, сбылось все, чего хотела. Надвигающаяся зима больше не страшна, в ее распоряжении был целый дом, так похожий на тот в котором она провела детство. Иногда Алутэ даже стало казаться, что ребенком она шалила не в яблоневом, а в персиковом саду.
Проводя дни в одиночестве, лишь изредка покидая дом, выходя на рынок купить для себя немного продуктов на чохи[3] из оставленных господином трех ланов серебра[4], Алутэ не скучала. Общалась с табличками умерших предков Ю-Чженя, веселила их смешными рассказами и даже исполняла для них танцы. Она перестала бояться имен отца и матери, дедушки и бабушки своего господина, для нее они стали родными.
Вспоминая лицо лоя Ю-Чженя, жилистое тело, сильные руки, в своей короткой жизни видевшая лишь евнухов, Алутэ потихоньку влюбилась в созданный ею образ воина — мужчины-героя. Придавая господину черты доблестного Гуань-Ди[5]. Она возвеличила его до древнего божества. Старалась соответствовать своему возлюбленному в мечтах. По вечерам, когда хозяйственные заботы завершены, Алутэ представляла себя одной из маленьких птичек, всегда сопутствующих величественной птицы Феникс[6]. В доме ее господина были книги великого Кун-Фу-цзы и молоденькая шинюй много времени проводила в чтении, особенно ей нравилась «Весны и Осени», которую она с упоением перечитала бессчетное количество раз.
Понимая, что мужчин привлекает не столько ум женщины, сколько ее красота, Алутэ вернула себе округлость тела, сохраняя его миниатюрность. Лишь одно было не возродить — прежнее лицо, но и здесь она не стала отчаиваться. Восстановив длинные локоны волос, различными настоями из трав придав им прежнюю пышность и эластичность, она хитро припускала их на правое ухо и прикрывала щеку.
Найдя в кладовой отрез шелка, бирюзового цвета с полусгнившими от старости краями, она отрезала гниль и из сохранившейся материи сшила себе халат-платье. Оно получилось великолепным и роскошным. В нем Алутэ снова ощутила себя дочерью сановника третьего ранга империи, нежным цветком, прижившимся в новом саду, но носить не стала. Она его аккуратно сложила и спрятала от своих глаз, до времени приезда господина…
В мечтах юной девушки, последних месяцев ожидания, возращение из боевого похода лоя Ю-Чженя — ее Гуань-Ди, было совсем другим и, увидев его обессиленным болезнью, она немного растерялась. Ореол божественности растворился.
Полуживой колдай полка «Красного знамени», отнюдь, не перестал для Алутэ быть объектом почитания, просто он стал земным, — смертным. Прижимаясь к нему обнаженным телом, она испытала желание, — желание смертной женщины к смертному мужчине. Лицо Алутэ залила краска стыда, но Ю-Чжень не видел ее розлива смущения, он был без сознания.
Успокаивая впорхнувшую в неведомом блаженстве душу и, неожиданно возжелавшее, тело загибом пальчиков в перечислении множества дел на завтра, Алутэ уснула, крепко обнимая своего Гуань-Ди…
Всю последующую неделю она практически не отходила от бредившего в жару господина. Читала заклинания, окуривала комнату травами и фимиамом, просила умерших родителей и предков Ю-Чженя помочь ему удержаться в этом мире.
Как-то в один из вечеров, когда хозяину дома было совсем плохо, в ворота постучали. Открыв дверь в мир, который он покидал, Алутэ увидела невысокого человека с округлым животиком. Одет незнакомец был в халат цензора времен предыдущего императора Поднебесной. Его чернявое лицо обрамлял седой волос с косицей и бородка. Прикрытое головным убором из тростника, оно походило на маску.
Сунув ей в ладонь затянутый тесемочкой шелковый мешочек с символами земли и неба, вечерний гость почти внутриутробно проговорил:
— Заваривай кипятком и, настояв, давай своему господину три раза. На восходе, в полдень и на закате.
— Кто ты, дедушка? — спросила Алутэ, задрожав от страха, что-то в старике было необычное, от него вело потусторонним миром.
— Я дядя твоего господина Ли Чиань, цензор императора Юнчжена. Но не ищи меня, Алутэ! В поисках обретешь смерть.
С этими словами незнакомец исчез, будто растворился. Или ей так показалось.
Алутэ смутно помнила, как снова очутилась в доме, возле умирающего господина, на ее правой ладони по-прежнему покоился загадочный шелковый мешочек — дар покойного цензора Ли Чианя, чья поминальная табличка стояла среди других предков Ю-Чженя. Распустив тесемочку, она заглянула вовнутрь — там лежали крупные кристаллики бурого цвета. Взяв один, Алутэ положила его себе под язык. Он был горьким.
Проведя всю ночь в ожиданиях страшной мучительной смерти, Алутэ не умерла, напротив, несмотря на отсутствие сна, утром почувствовала прилив сил. Вспомнила о брошенных нараспашку воротах и побежала к ним. Ворота были закрыты на все засовы, возле них был посыпан свежий желто-золотистый песок…
Буро-кристаллический порошок, предавший ей сил, Ю-Чженю помогал медленно или вовсе в нем не было проку. Иногда господин подавал признаки жизни, и Алутэ вливала ему в рот очередную порцию настоя на нем и бульон от приносимых в жертву, обкуренных фимиамом куриц. Но все ее неимоверные усилия были бесполезны, лоя Ю-Чжень не выходил из грани двух миров, ни в ту, ни в другую сторону. И тогда она решилась на последнее, очень древнее средство, — во имя выздоровления господина отдать в жертву частицу себя.
Омыв тело и окурив его благовониями, Алутэ одела сшитое своими руками платье бирюзового шелка, совершила моление перед табличками с именами предков Ю-Чженя, и снова разделась. Первый раз за много лет она осмотрела всю себя в глади медного старинного зеркала. За дни переживаний за Ю-Чженя девушка снова сильно исхудала, только груди были налитые и упругие, словно яблоки из сада ее счастливого детства.
Взяв жертвенный нож, которым режут животных, Алутэ приподняла левую грудь и безжалостно сделала надрез под сердцем…
Кровь брызнула на зеркальную медь. Стараясь сдержать слезы от сильной боли, она вырезала из груди кусочек собственной плоти, и лишь тогда зажала надрез другой рукой.
Положив лечебные травы под грудь, Алутэ перевязала рану. Стараясь не расплескать в жертвенной чаше воду, она омылась от крови, оделась. В воде от своего юного невинного тела сварила курицу, и добавила в жертвенный отвар кусочек себя[7].
Приоткрыв Ю-Чженю рот, Алутэ капнула несколько капель на его сухие местами треснутые в кровь губы. Только убедившись, что господин проглотил, она повторила вливание. Так, буквально по капле, Алутэ споила ему весь отвар. Лишь когда чаша опустела, сама почувствовала большую слабость, жжение под грудью и головокружение. Притулившись к горячему, пылающему огнем плечу лоя Ю-Чженя, — своего Гуань-Ди, она закрыла глаза и впала в глубокое забытье.
Алутэ уснула. Сколько прошло времени, она не знала, разбудил ее тихий шепот:
— Пить… дай мне пить…
Превозмогая боль под грудью, она поднесла очнувшемуся господину прохладного зеленого чая.
Из чаши, в ее подрагивающих руках, Ю-Чжень сделал несколько больших глотков, откинул голову на подушку-валик и сразу заснул. Спал он долго около трех дней, но это был здоровый сон.
Господин вернулся в этот мир, и теперь время и забота Алутэ восстановит его силы.
Последующее десять дней были самыми счастливыми в ее жизни. Постепенно дом наполнялся звуками мужского голоса, с каждым прошедшим днем он становился все бодрее и бодрее. Делая работу по дому, Алутэ носила обычное платье прислуги, но, ухаживая за Ю-Чженем, она ходила в роскошном бирюзовом наряде, меняя прически каждый день. Скоро она стала замечать, что ее господин стал смотреть на шинюй более милостиво, иногда шутить, позволяя в словах намеки, двоемыслие.
Однажды вечером, почитав своему господину отрывок из книги Кун-Фу-цзы «Шицзин», Алутэ собиралась оставить его спальню, но Ю-Чжень попытался ее задержать.
Видимо, совсем окрепнув, он оказал сорванному цветку почет, притянул к себе и захватил ее грудь широкой ладонью.
Алутэ вскрикнула и отстранилась.
— Слуги всецело принадлежат господину. Разве ты не знаешь? — спросил он.
— Знаю, мой господин, — покорно ответила она.
— Алутэ…
— Слушаю, мой господин.
— Повернись и раздевайся.
Алутэ обернулась. Через шелк бирюзового цвета, под ее сердцем, сачилась алая кровь, а из подведенных лучиками кверху глаз катились слезы. Она молчала, но и без слов Ю-Чжень все понял. Трижды опуская чело и целуя полы ее платья, господин упал к ногам своей шинюй…
Прошло еще несколько счастливых для обоих дней. Ю-Чжень стал выходить во двор дома, подолгу сидеть в небольшой беседке, расположенной посередине персикового сада. В Поднебесную пришла весна. Над его головой звонко пели птицы и, дурманя, пахло молодой листвой фруктовых деревьев. Иногда, уединение господина в саду разделяла Алутэ. Тихонько присев у ног Ю-Чженя, она мурлыкала ему песню или просто молчала, нежно перебирая пальцы его руки.
В глазах Алутэ светилась любовь. Разделенная с желанным мужчиной, она брызгала лучиками игривого света и освещала в радугу все вокруг. Любовь вопреки всему распустившегося сорванного цветка ослепляла, Ю-Чжень не видел ни ее раздвоенного уха, ни шрама на щеке. В очах Алутэ он читал открытую только ему женскую душу, и она была прекрасна.
Рядом с Алутэ было спокойно. Ему хотелось ощущать тепло ее тела, ласку ее рук и трепет ее желания. Но шло время, к Ю-Чженю возвращалась прежняя сила, и от этого он все более мрачнел, становился угрюмым.
Вестником ожиданий колдая, его печали, стал воин-дидьма. Сухопарый маньчжур привел в дом, где поселилось мимолетное счастье, лошаков и коляску. Он долго падал перед Ю-Чженем, бился лбом об песок двора и восхвалял Небо за то, что оно оставило офицера полка «красного знамени» лоя Ю-Чженя в этом мире.
После многих и долгих поклонов, унизительных эпитетов в свой адрес, воин-дидьма выразил покорность сопровождать господина в Воинский Приказ, поскольку завтра его желает видеть наместник провинции Синьцзян дажень Чжао-Хой, прибывший в Пекин по случаю праздника Весны и рождения сына императора князя крови Юн-яня[8].
— Поскольку дажень Чжао-Хой желает видеть меня только завтра, придешь утром. А сейчас я не хочу тебя видеть, — ответил Ю-Чжень и отвернулся, выказав презрение к распластавшемуся на песке у его ног слуге-отступнику.
Дидьма не стал испытывать терпение выздоровевшего хозяина, поспешно удалился.
На пороге дома стояла Алутэ, глаза ее наполнились слезами расставания.
— Я родился в несчастливый час, когда небо было охвачено гневом! — произнес Ю-Чжень. — Так сказано в великой книге «Шицзин» и, видимо, сказано это обо мне, Алутэ…
Примечания.
[1] Изображение дикой кошки на халате офицера равнялся 6-му классу чиновника империи, гражданские чины насилии изображение цапли.
[2] Сянлу (ароматическая печь) — курильница.
[3] Чох — медная китайская монета, примерно 1/4 русской копейки конца XVIII столетия, в Московской Руси ровнялась деньге. Чох монета очень маленькая, с дырочкой в середине, через которую продевали веревку и носили на шее в связках, как бусы. В Средней Азии китайские чохи бедные девушки вплетали в косы как украшение, в то же время волосы были им вместо кошелька.
[4] Лана (Лян) — мера веса и денежная единица, слиток примерно 50грамм серебра. Лана середины XVIII столетия равнялась в 100 фэн (фан — монета в пол грамма серебра), или в 850 медных чохов. По курсу обмена того времени, ценилась в один российский рубль семьдесят копеек серебром.
[5] Гуань-Ди — в народной мифологии Китая и в более позднем, официальном пантеоне божеств — бог войны, воинской доблести, покровитель воинов сражавшихся за правое дело, а так же бог богатства.
[6] Птица Феникс — в китайской миологии одна из четырех сверхъестественных существ (дракон, единорог, черепаха, феникс), символ женского начала, солнца, огня и плодородия.
[7] В Китае верили, что если родственник или человек близкий, истинно любящий умирающего, напоит его отваром из собственной плоти, тот обязательно поправится.
[8] Юн-янь (1760 — 1820 гг.) — с 1796 по 1820 годы император Китая, правил под девизом Цзяцын (прекрасное и радостное).